Заговор по-венециански

Глава 1

Комптон, Лос-Анджелес

Наши дни

Полночь. У тротуара припаркован навороченный «бьюик». Светят фары, гремят басами колонки, из опущенных окон рвется наружу хип-хоп. Том Шэман музыку не слышит, он идет по мокрому от дождя асфальту, погруженный в собственные мысли.

Шесть футов и три дюйма роста, хмурый взгляд, густые темные волосы — таков Том внешне. А еще мускулы будь здоров, потому что жалованье позволяет ежедневно по два часа заниматься кикбоксингом.

Правда, сейчас Тома и двухлетний ребенок отправит в нокаут. Он только что покинул съемную квартиру на бульваре Вест-Алондра, где у него на руках скончалась от рака старуха итальянка. Всего пару часов назад Розанне Романо исполнилось ровно сто лет. Никто не прислал ей открытку, не подарил подарок. Не пришли друзья или просто гости. Лишь врач, Том, а теперь — следователь. Нет, так столетие жизни не отмечают.

С противоположного конца улицы доносится отчаянный крик, и Том словно просыпается.

У киоска, в котором продают навынос жареных цыплят, разгневанно шумят трое.

Том успел подойти слишком близко, и сворачивать поздно.

— Эй! Чего разорались?

В пятно серого света от фонаря выходит здоровяк, одетый как КП, «конкретный пацан» из негритянского Гарлема.

— Свинтил отсюда! Не твое дело! — Бандит показывает кулак, чтобы слова звучали убедительнее. — Если ты не дебил, то лови тачку и уматывай, пока цел!

Ответ Тома Шэмана не устроил, и он следует за «пацаном» в тень.

Идет драка: двое на одного. Крикливый амбал достает нож. Ударом ноги Том выбивает оружие. Опешив на секунду, бандиты кидаются на него. Бьют по затылку, но, опьяненный адреналином, Том боли не чувствует и рук не опускает, пританцовывает на носочках.

Прямой слева. Том подныривает и пробивает правше в голову. Таким ударом он мог бы и фуру остановить, промяв ей радиатор. В горло впиваются татуированные руки. Зря противник открылся — Том кидает его через плечо прямо на стену.

Третий неуклюже пытается пнуть Тома в бедро. Ухватив «пацана» за ногу, Том пяткой бьет его по коленке. Хрустит кость. Тот, что пытался душить Тома, поднимается на ноги. Теперь уже он поймал адреналиновый кайф. Достает нож и водит им из стороны в сторону.

Зря. Ой, зря.

Том наотмашь, с проносом бьет «пацана» ногой в голову. Двое готовы. Третий — не боец.

— Козел! — кричит насильник, отползая в сторону и держась за развороченное колено. — Ты, псих сраный, мы тебя знаем! — Он складывает из пальцев пистолет и наводит воображаемый ствол на Тома. — Достанем и заткнем, на хрен!

Том угрозу не слышит. Наклоняется к жертве и смотрит, нельзя ли помочь. Это девушка лет пятнадцати, самое большее семнадцати. Одежда с нее сорвана, и что случилось — понятно. Из раны на голове сочится кровь — ясно, отчего девушка без сознания.

Том звонит в службу спасения, просит прислать «скорую» и патрульную машину. Проверяет дыхание девушки — оно слабое-слабое. Поднимать бедняжку Том не решается: вдруг у нее травма спины или шеи. Он только накрывает девушку своей курткой. Остается надеяться, что помощь скоро прибудет.

Насильник, которого Том вырубил первым, все еще не поднялся. Немудрено, Том врезал ему от души, как никогда еще в жизни не бил. Метко ударил. Второй «пацан» тоже в отрубе. Обоим под тридцать, оба прожженные бандиты: в джинсах с заниженной талией, футбольных майках и красных банданах — цвет «Крови», мелкой комптонской шайки.

Том переворачивает обоих насильников на спины.

Мертвы.

Том не верит своим глазам. Даже пульс проверять не надо: у крепыша в брюхе торчит нож, и наружу вывалилась чуть ли не половина кишок. У подельника шея неестественно вывернута, глаза раскрыты и совершенно пусты.

Том Шэман — приходской священник, отец Томас Энтони Шэман — видел много мертвецов, но всякий раз лишь отпевал их, благословляя в последний путь. Ни разу до этого он никого не убил.

Взвывает сирена, мерцают красно-голубые огни мигалок — скрипя покрышками, из-за угла выезжает патрульная машина. Следом несется «скорая», ее сигнал похож на рев слона.

У Тома мутится в глазах. Он ничего не видит, не слышит. Падает на колени, и его рвет. В ярком свете фонарей кровь на руках смотрится черной. Черной, словно грех.

Визжа тормозами, останавливается патрульная машина. Хлопают двери, трещат динамики рации. Копы, негромко переговариваясь, подходят к месту убийства.

Наконец подъезжает «скорая», и медики спешат с каталкой к пострадавшей.

Мысленно Том уносится прочь. Как же он вляпался. Сначала смерть старухи с Алондра, затем девушка, которую он не сумел спасти от насильников, теперь двое убитых уродов. А есть еще третий — сбежавший. Все это разом валится на Тома.

К нему подходит полицейский, говорит что-то. Помогает подняться.

Том ощущает странную пустоту внутри. Одиночество. Он погружается в собственный ад. Словно Бог оставил его.

Глава 2

Комптон, Лос-Анджелес

Страшнее утра, чем после ночи убийства, представить нельзя. Никакое похмелье, проигрыш в казино или сожаления о чересчур бурной ночи не сравнятся с ним.

В самое серое утро своей жизни Том Шэман в майке и шортах сидит на краю маленькой одноместной кровати и чувствует себя ничтожнее, чем когда-либо. Ни поспать. Ни поесть. Ни помолиться. Сил нет вообще ни на что.

Снизу доносятся голоса — домовладельца, еще двух священников из прихода, пресс-атташе прихода и офицера связи из полиции. Они там пьют чай и кофе, делятся потрясением и сочувствием, думают за Тома, как ему быть. Утешает только то, что девушка осталась жива. Напугана до смерти, но жива. Душевная травма глубока, но жизнь продолжается.

В полицейском участке у Тома взяли показания и отпустили, не предъявив обвинений. Велели, правда, держать рот на замке, потому как если новости о случившемся просочатся вовне — начнется сущий ад.

И ад начался.

Дьявольские псы национальной прессы спущены с цепей и топчутся у порога. Осаждают приход и церковь. Их фургоны заполонили подъездную дорогу, а спутниковые тарелки вращаются в поисках сигнала. Том уже чувствует, будто попал в чистилище. Он накрывает уши ладонями, дабы не слышать, как трезвонят сотовые телефоны, шипят рации и репетируют речи корреспонденты.

Покидая полицейский участок на рассвете, Том наивно думал, будто придет домой и сумеет трезво оценить положение. Может статься, Господь послал испытание: одно изнасилование и три смерти за одну ночь — хрупкая вдова и двое шпанюков, слетевших с катушек. Чем не трагедия, посланная во испытание и заранее продуманная? Господь, похоже, в курсе, что в Лос-Анджелесе трагедии будто списаны с голливудских блокбастеров.

Или нет никакого Бога и в помине?

Сомнение закрадывается в душу и набирает силу.

«Ну, Том, ты ведь давненько терзаешься подозрением. Голод. Паводки. Обвалы в горах. Невинные люди умирают от голода, тонут или гибнут, погребенные заживо… Признай, такой „Промысел Божий“ не раз пошатнул твою веру».

В дверь стучат, и в спальню к Тому заглядывает отец Джон О’Хара — рыжий, старенький, возрастом под шестьдесят; волосы у него на голове кустистые, а лицо покрывают пигментные пятна.

— Ты не спишь? Компанию составить? — спрашивает отец Джон.

Том улыбается.

— Нет. Не спится что-то.

— Может, попросить, чтобы тебе еды принесли? Кофе там, яиц?

Он жестом указывает на чашку с остывшим напитком у кровати Тома.

— Да нет, не хочется. Я пойду в душ, побреюсь и приведу себя в порядок.

— Вот и молодец, — улыбается отец Джон и уходит, закрыв за собой дверь.

Том смотрит на часы — еще нет и одиннадцати, а он уже хочет, чтобы день завершился. С шести утра дикторы новостей по всему континенту трубят о случившемся. Америка смотрит на Тома, и Тому это не нравится. Ни капли. Человек он застенчивый, сам по себе силен и дружелюбен, но боится общаться с людьми незнакомыми, когда надо говорить о себе против воли. Том не из тех, кто любит давать интервью. Особо ушлые репортеры даже умудрились просунуть ему под дверь ризницы конверты с чеками, желая купить право на эксклюзивную беседу, купить кусочек самого Тома.

Том едва успевает добраться до ванной, как его снова рвет. Он открывает кран с холодной водой, подставляет под струю ладони и плещет себе в лицо, пока наконец не начинает чувствовать прохладу. Смотрит на себя в зеркало над мойкой.

«Вот оно, лицо убийцы, Том. Взгляни на себя. Посмотри, как ты изменился. Не притворяйся, будто не замечаешь. Ты убийца Дважды убийца. Как ощущения, отец Том? Ну, давай, скажи честно. Тебе же понравилось. Признай».

Отвернувшись, Том хватает с крючка полотенце и возвращается в спальню. На полу у ножки кровати лежит старая открытка — та, что висела на стене в комнате Розанны. Та, которую старушка попросила подать, когда Том молился с ней. Розанна поцеловала открытку и отдала Тому в знак благодарности. «Per lei», — сказала она. Это вам.

Том подбирает открытку. Карточка хрупкая, края замусолены и помяты. Виден след от канцелярской кнопки, белое пятно с окантовкой ржавчины. Том впервые так пристально вглядывается в рисунок — он выцвел и потерял былую яркость, однако видно, что это репродукция некоего полотна знаменитого итальянского мастера. Может быть, даже Каналетто. Сквозь охристую пленку проглядывают купол церкви и вытянутые пятна, похожие не то на нарвалов, не то на гондолы. Венецианский вид, за тысячи миль отсюда и запечатленный на холсте сотни лет назад. Впервые за день Том улыбается.

Родной город Розанны Романо — Венеция — дарит искру надежды.

Capitolo I

Атманта, Северная Этрурия

666 год до н. э.

Пенные волны Адриатики с шипением бьются о бледно-персиковую линию берега. Над изрезанным северо-восточным побережьем подходит к концу торжественный обряд гадания. Обеспокоенные жители города по одному выходят из священной рощи между двумя плато, поросшими оливками и виноградной лозой. Предсказание вышло печальным.

Провидец не подарил людям надежды.

Тевкр — некогда одаренный жрец — вновь не сумел разглядеть в будущем ничего радостного.

Юный нетсвис удивлен. Ему невдомек, отчего бога временно покинули его. Он три дня постился, перед тем как принести жертву, одевался в чистое, не пил вина и выполнял все предписанное священными книгами.

И все же боги не благоволят ему.

Жители города ропщут. Говорят они громко, и нетсвис все слышит: кое-кто предлагает выбрать нового жреца.

Прошло две луны — если не больше — с того дня, как авгур в последний раз принес людям Атманты добрую весть. И Тевкр знает: терпение народа истощается.

Вскоре люди позабудут даже о том, что именно благодаря прорицаниям Тевкра они поселились на богатых железом северо-восточных холмах. И ведь это он благословил первую пахоту, когда медный плуг только-только вспорол здешнюю почву, обозначив священные границы селения. Какие же люди неблагодарные! Тевкр пришел в рощу сразу после смерти старейшей, женщины почтенных лет в рабском поселении недалеко от сточных ям. Она умерла, одержимая демонами: злые духи бесновались у нее в груди, рвали легкие, заставляя харкать сгустками крови и плоти.

Жрец думает о ней, стоя в центре священного круга, который сам же вычертил литуусом, остро заточенным посохом из кипариса. Посох украсила резьбой Тетия, близкая Тевкру душа, женщина, которая согласилась быть с ним до конца вечности.

Авгур оглядывается. Все ушли, и он остался один. Что ж, пора идти и ему. Но куда? Не домой. Еще не время. Стыд поражения слишком велик и не даст лечь на ложе с супругой. Тевкр снимает остроконечную шапку нетсвиса и решает уединиться где-нибудь, поразмыслить.

Требуется спокойное место, где можно обратиться с мольбой к Менрве, дабы богиня мудрости помогла преодолеть сомнения.

Тевкр собирает священные сосуды и обходит остатки сегодняшнего подношения — свежего яйца, которое принесли аколиты. Желток оказался порченый. Смешанный с кровью нерожденного птенца. Верный знак близкой смерти. Вот только чьей?

Из священной рощи Тевкр переходит на смежный участок земли, где возводится храм. Строят его, да никак не достроят.

Стены храма — из дерева и необожженных кирпичей; треугольный фронтон, низкая и широкая двускатная крыша, которую в скором времени должны покрыть терракотовой черепицей. Когда храм завершат, Тевкр ступит под его своды и ублажит богов, освятив алтари. Удача снова вернется в селение.

Нельзя, правда, сказать, когда же храм достроят. Всех рабочих отправили в шахты — добывать серебро. Боги здесь утратили первую важность.

Тевкр проходит в заднюю часть будущего святилища, где обустроены три ниши для бронзовых изваяний Тина, Унии Менрвы.[1] Когда жена Тевкра закончит статуи священного пантеона, жрец освятит их и изображения богов поместят каждое в свою нишу.

Последняя мысль привносит мир в душу, однако не возвращает достаточно самоуважения. Тевкр все еще не смеет идти домой.

Так и не воспрянув духом, он идет по длинной, разросшейся траве к густым зарослям лаймов и дубов.

Шум он заслышал задолго до того, как увидел самих крикунов — трех юношей-простолюдинов из соседнего поселения. Они бегут в сторону Тевкра, кого-то преследуют. Затеяли некую игру.

Но вот они оказались совсем близко, и Тевкр уже не уверен в невинности их помыслов.

Хотя солнце слепит глаза, Тевкр видит четвертого среди них — мальчика.

Первый юноша зажал его голову у себя между колен, как барана на стрижке. Двое других стоят сзади, задрав на мальчишке тунику. Мальчик наг от пояса и ниже; его насилует самый крупный из шайки.

Тевкр не спешит на помощь. Авгур высок и жилист, но предел своих сил знает: этим дикарям он не ровня.

Вот солнце скрывается за облаком, и Тевкр наконец может разглядеть картину достаточно ясно.

Насилуют вовсе не мальчика. Напали на Тетию!

Сомнения исчезают, и Тевкр, не чуя земли под ногами, кидается на обидчиков. Он на ходу достает нож для жертвоприношений — тот, которым потрошит животных.

С разбегу вонзает клинок в спину насильника.

Скотина ревет и, падая, толкает Тетию в сторону. Второму животному, которое держало Тетию, Тевкр полощет лезвием по глазам.

Тут на шее смыкаются руки третьего. Он душит, хочет опрокинуть Тевкра на землю.

Падают оба. В глазах сильно мутится — Тевкр ударился при падении головой, и все вокруг погружается во тьму.

Но прежде чем провалиться в забытье, Тевкр успевает почувствовать, как кто-то вынимает нож из его ослабевающих пальцев.

Capitolo II

— Тевкр!

Какой дурной сон…

— Тевкр! Очнись!

Он открывает глаза и чувствует боль в них. Тетия смотрит на мужа сверху вниз, но лица жены авгур не видит — солнце чересчур ярко светит у нее над макушкой.

Должно быть, драка Тевкру приснилась.

Впрочем, выражение на лице Тетии говорит об обратном.

И кровь у нее на руках говорит ровно о том же.

Повернувшись на бок, авгур приподнимается. Оглянувшись, не замечает ничего. Встает и протягивает дрожащие руки к жене.

— Ты не ранена?

Она испуганно смотрит ему за спину.

Тевкр оборачивается. И не верит глазам. Ему ничего не приснилось. Бился он наяву. На земле, распростертое, так и лежит тело насильника. Его буквально искромсали, не забыв про лицо. Тот, кого Тевкр полоснул по глазам, скрылся вместе с третьим обидчиком.

Авгур смотрит на супругу — она вся в крови.

Нет нужды спрашивать, что случилось; все и так ясно. Как только Тевкр потерял сознание, Тетия забрала у него нож и принялась колоть насильника. Она колола и колола, пока не уверилась, что он мертв. Но на том не остановилась.

Тевкр лишается дара речи. Боится взглянуть на жену. Тетия выпотрошила насильника. Вскрыла ему брюхо и выбрала все органы — сердце, почки, печень разбросаны по земле.

Наконец Тевкр оборачивается. Голос его натянут и глух от тревоги:

— Тетия… Что ты натворила?

Черты ее лица ожесточаются.

— Он изнасиловал меня. — Жена указывает на останки юноши. — Эта свинья на меня покусилась!

В глазах ее блестят слезы.

Тевкр берет жену за руки и чувствует дрожь.

— Он мертв, — объясняет Тетия, — я этому рада. Я выпотрошила его, и теперь ему не будет посмертия.

Она кивает в сторону потрохов, лежащих на земле, словно бы после гадания.

— Я забрала его печень, Аита — душу.

Тевкр вздрагивает. Аита — господин подземного царства. Похититель душ. Имя его ни один нетсвис не смеет называть вслух. Ноги жреца влажны от крови человека, зарезанного Тетией. Крови человека, обесчестившего Тевкра не меньше, чем его обесчестила собственная супруга. Накатывает волна дурноты.

Тевкр оглядывает место бойни. Неужто Тетия способна на такое?.. Она ведь даже гневаться не умеет… Мало-помалу Тевкр выныривает из глубины мыслей.

— Идем, — говорит он. — Надо сообщить обо всем магистрату. Рассказать, как на тебя напали и как ты защищалась. Рассказать обо всем.

— Ха! — разгневанно смеется Тетия, раскинув руки. — И об этом тоже?

Она кружится, как бы охватывая место убийства.

— Чтобы люди до конца моих дней показывали на меня пальцем и говорили: «Смотрите, смотрите! Ее изнасиловали, и она лишилась рассудка!»?

Тевкр пытается успокоить жену.

— Люди поймут.

Она отталкивает его.

— Нет! — Закрывает лицо окровавленными руками. — Нет, Тевкр! Ничего они не поймут!

Тевкр хватает ее за запястья и хочет отнять руки от лица. Не получается, и тогда он просто крепко обнимает жену. Тетия дрожит. Тевкр зарывается лицом в ее волосы и мягко целует. В голову приходит мысль — мысль неверная, но лучше ничего придумать нельзя.

Тевкр отступает на шаг и берет Тетию за локти.

— Тогда идем к ручью и умоемся. Вернемся домой и сожжем одежды, а если кто-то станет допытываться — то мы всю ночь провели дома.

Тетии, кажется, полегчало.

— И никому об этом ни слова. Поняла?

Тетия кивает. Она дает мужу обнять себя. Ей теперь хорошо, она в безопасности. И в то же время она чувствует, что внутри ее что-то переменилось. Что именно — она не понимает, однако сознает: теперь их с мужем судьбы бесповоротно изменятся.