Заговор по-венециански

Capitolo LV

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Темная аура, словно невидимое ядовитое облако, окутывает остров в ночи.

Лазаретто — самый большой венецианский погост, последнее пристанище зачумленных.

Примерно полтора века назад чума опустошила город, выкосив практически треть населения; умерло пятьдесят тысяч человек. Властям пришлось освобождать из тюрем заключенных, чтобы те переправляли погибших — и погибающих — в лазарет, на первый в Италии карантинный остров. Прежде он назывался Санта-Мария-ди-Назарет, однако святейшее имя забывалось по мере того, как росли горы трупов. В больнице как могли лечили неизлечимых, но оставалось только разделять умерших и умирающих.

С тех пор остров стал необитаем.

По крайней мере, все так думают.

Ступая на его берег, Томмазо чувствует, что слабеет духом. Слишком хорошо помнит он истории братьев о том, как копались могилы, как скидывали в них гниющие трупы, от которых отказались погосты Венеции. Томмазо знает: он идет тропой, по которой прежде везли на тележках тела, трупы мужчин, женщин и детей.

Один гребец идет первым, второй — замыкает цепочку. У обоих в руках фонари. И направляется компания, похоже, к густой роще деревьев.

Ночной воздух быстро становится ледяным. Почва твердеет и покрывается изморозью, начинает скользить под ногами. Впереди кто-то падает, и фонари гаснут. Раздается женский крик. Кажется, это Лидия.

В висок Томмазо ударяется нечто твердое. Ветка? Но нет же, второй удар приходится на затылок.

Томмазо падает и успевает закрыться рукой. Боль вспыхивает в правом плече. Затем в боках и бедрах. Дубинками его колошматят по всему телу. Внезапно в живот упирается чье-то колено.

Человек оседлал Томмазо и не слезает с него.

Слышен запах дыхания. Чеснок. Спирт. И неизвестный парфюм.

В лицо бьет кулак, и рот наполняется кровью. Сплюнув осколки зубов, Томмазо кашляет, пытается дышать.

Его хватают за руки и за ноги. Голова кружится. Свет в глазах меркнет. По лицу проскребло что-то жесткое. Веревка.

Томмазо еще успевает понять, что на шею ему надевают петлю.

Глава 61

Венеция

Том пробыл без сознания так долго, что запутался, не может узнать, сколько его держат в плену. Сутки — точно. Может, и дольше. Том не знает даже, день сейчас или ночь. Лежит он или стоит? Слеп он или с глаз по-прежнему не снимают повязку?

Временами непонятно, бодрствует он или все еще в отрубе. А разум, словно на киноэкране, прокручивает знакомые образы: убийство Моники Видич, резня в Диснейленде, гибель Антонио Паваротти.

В главных ролях одни и те же лица: Вито Карвальо, Валентина Морасси и Ларс Бэйл. На втором плане тоже знакомые: Тина Риччи, Мера Тэль, Сильвио Монтесано и Альфи Джордано.

Правда, сюжеты — бред и все в них смешалось.

В наркотическом опьянении Том всегда видит майора Карвальо первосвященником сатанинского культа, Джордано — убийцей Антонио Паваротти, а Валентину Морасси — тайным обладателем «Врат судьбы». Наркотики. Они расширяют сознание, заставляя думать иначе и смешивая все в одну кучу.

И хотя Тому неясно, сколько его держат в заложниках, ему понятно: прошли дни — не часы. Все потому, что к наркотику он постепенно привык. Промежутки между полным погружением в кошмары и постепенным подъемом из него на поверхность реальности становятся все короче. Кто бы ни колол Тому дрянь, дела своего он не знает.

Впрочем, обязанности этим типом выполняются исправно.

Снова пришли воткнуть очередное жало в мишень, которой служит бедро Тома.

Том не сразу проваливается в забытье, но чувствует, как оно поездом-товарняком ревет и несется где-то близко, за поворотами сознания. И скоро будет здесь. Расплющит. Увлечет под колеса. Разметает останки по шпалам и рельсам.

Начинается очередной глюковый фильм. Еще мешанина сюжетов: сатанисты в серебристых мантиях держат «Врата судьбы». Правда, дело происходит совсем не в Италии. В Южной Америке.

Непонятно почему, но разум Тома поместил героев глюка в Венесуэлу.

Поезд уже близко. Несется на Тома. Осталось несколько ярдов. Венесуэла. Почему она? Венесуэла. Маленькая Венеция.

Тома соскребает предохранительной решеткой локомотива, которая врезается в его мысли и несет их с огромной скоростью в кричащую, шипящую темноту.

Глава 62

Штаб-квартира карабинеров

Давненько Вито Карвальо не действовал грубо. В конце концов, Венеция — тихое место, куда он приехал спокойно закончить карьеру, а не вливаться в ожесточенную борьбу с сатанизмом.

Вито заставил Франческу Тотти буквально брать Ватикан измором, да еще так долго, что ее теперь вряд ли пустят на небеса.

Сразу, как прервался разговор с Альфи, Вито приказал Франческе выслать отряд карабинеров из римского гарнизона и найти библиотекаря. Атака захлебнулась. Ватикан и Папа Римский охраняются швейцарской гвардией, которая всегда и при любой возможности рада указать Риму на то, что государство Ватикан — не только суверенная страна-город, она еще и юридически независима от Италии и от центральной власти Римской католической церкви. Таким вот витиеватым способом карабинерам дали понять: их значки и ордера ничего не решают.

Впрочем, карабинеры, когда захотят, могут быть весьма убедительны. После продолжительного дипломатического разговора в ход пошли скрытые угрозы. Потом — не такие скрытые, но и не явные. В результате отца Альфредо отпустили, и вот его прибытия с минуты на минуту ожидают в Венецианском штабе карабинеров.

Пока Альфи нет, Валентина созванивается с ФБР и расспрашивает о Ларсе Бэйле и его калифорнийском культе. Рокко Бальдони тем временем достает полицейские отделы по работе с предметами искусств и старины по всему миру, выслеживая атмантские таблички. Не жалея сил, Нунчио ди Альберто рыщет по базам данных, выискивает любые упоминания о Марио Фабианелли, его бизнесе и коммуне хиппи. И наконец, сам Вито следит и корректирует действия по поискам Тома Шэмана. В общем, все из кожи вон лезут, стараются.

А перед мысленным взором Вито постоянно висит кровавый символ и цифра шесть. Послание оставили два дня назад, время идет, и если священник из Ватикана прав, осталось четыре дня.

Четыре дня до чего. Что в итоге?

Ежу понятно, нечто дурное.

В кабинет входят члены команды. Все вымотаны, особенно Валентина. Эх, зря Вито не отстранил девчонку в самом начале, а сейчас из группы ее убрать не получится. Каждый человек на счету, и Вито нужны силы всей группы, пусть успех будет стоить им здоровья.

— Ну, что новенького? — спрашивает Вито, вытягивая руки над головой и хрустя позвоночником.

Первой докладывает Валентина:

— Ларс Бэйл — это заключенный, которого Том Шэман навещал десять лет назад в тюрьме Сан-Квентин. На днях они созванивались.

Вито резко опускает руки.

— Почему я об этом ничего не знаю?

— Нам не сказали. Том, видимо, собирался поделиться новостями, но не успел — пропал.

Вито в знак извинения поднимает руки ладонями вперед.

— Бэйлу сейчас под пятьдесят, — продолжает Валентина, — и через четыре дня ему введут смертельную инъекцию.

— Через четыре «наших» дня? — уточняет Вито.

— Не знаю. Почти два десятилетия назад у него была небольшая группа верных последователей. Они верили, будто он такой клевый, сексапильный антихрист. Если коротко, Бэйл подражал Чарльзу Мэнсону: убивая невинных, выводил их кровью символы.

— Символы — как у нас?

— Да, как в нашем случае. Впрочем, в то время на знаки особого внимания не обратили. В одном случае патрульный даже прошелся по ним, чуть не стерев.

— И никто не догадался спросить, что означают кровавые символы, потому что сам убийца был пойман?

— Точно так, — говорит Валентина. — Но ФБР уже отправило к Бэйлу профайлеров.

— Лучше поздно, чем никогда, — замечает Рокко.

Валентина сердито смотрит на напарника, за которым еще числится должок. И Валентина спросит с Рокко. Спросит, когда придет время.

— Когда Бэйла повязали, то в сквоте, который он делил с паствой — главным образом с женщинами, — нашлась атрибутика: сатанинская Библия, полное собрание работ Алистера Кроули, транскрипты черной мессы на латыни, французском и английском.

— Да, в «Семье» он не сказки на ночь читал, — саркастично подмечает Вито.

— И не говорите. — Валентина выкладывает на стол пачку фотографий с метками ФБР. — Нашли еще вот что…

Разложив пачку веером, Вито замечает:

— Картины? Неплохо. Надо же, маньяк, а талантливый.

Он роется в цветных снимках, среди которых попадаются фотографии рисунков углем: какие-то маги, пустыни…

— Это, случайно, не один из тех этрусских нетсвисов, о которых нам говорили?

Вито поднимает один из снимков.

— Может быть, — отвечает Валентина. — Но для меня он больше похож на Дамблдора или того старика из «Властелина колец». Как бишь его?

— Гэндальф, — подсказывает Вито, кладя фотографию на стол. — Ну и что ты хотела нам сообщить?

— Вы еще не все фото видели, — упрекает его Валентина. — Взгляните на последние три.

Вито послушно выбирает из конца пачки три снимка. Странные кубические картины. Грубые и ни о чем не говорящие.

— Вверх ногами держите, — улыбается Валентина. — Переверните и сложите рядком.

Вито не успевает перевернуть снимки, как среди угловатых форм, написанных огненно-красным и черным маслом, видит знакомые очертания.

Демона. Жреца. Двух любовников и их дьявольского ребенка.

Capitolo LVI

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Придя в себя, Томмазо видит, что побили и связали не его одного.

Напротив, спиной к влажной кирпичной стене, сидят Танина и Эрманно.

На полу горит толстая черная свеча.

Похоже, их притащили в старый чумной барак. В то место, где люди погибали сотнями.

Эрманно неподвижен. Мертв ли он? Уснул? Провалился в забытье?

Лицо еврея все в крови, а левый глаз заплыл так сильно, что вряд ли когда-то еще послужит хозяину.

Танина сидит неподвижно, словно окаменелая. Ее лицо испачкано грязью, видны дорожки от слез, но видимого ущерба девушке не причинили.

Ноги у Томмазо болят, особенно правое колено. Руки связаны за спиной — точно как у жида и его подруги. Правую руку пронзает боль, и Томмазо пробует пошевелить пальцами: большой и указательный сломаны. Дышать трудно — похоже, нос перебит. Проведя языком по деснам, Томмазо недосчитывается одного нижнего зуба. Рот опух. А в память об ударе в голову в черепе пульсирует тупая боль.

Заметив, что Томмазо очнулся, Танина спрашивает:

— Томмазо, вы живы?

Девушка явно дожидается от него проявления храбрости.

— Жив, — отвечает Томмазо. — А вы как?

— Я цела, — кивнув, говорит Танина. — Только Эрманно постоянно теряет сознание. Мне страшно за него.

Она морщится, пытаясь удержать слезы.

Пламя свечи на полу чуть не гаснет. Кто-то вошел через дверь слева.

Вошедшего Томмазо не знает, зато этот человек хорошо знаком Танине.

Лауро Гатуссо. Правда, на нем сейчас не модные панталоны, не льняная рубашка и не вышитый узором камзол. Гатуссо одет в длинную черную мантию с капюшоном, сатанинский наряд, известный как альба.

— Танина! Вижу, ты удивлена! — Работодатель девушки раскрывает объятия, как когда-то, когда Танина была еще маленькой девочкой. — Сегодня для тебя взаправду день откровений!

Гатуссо поворачивается к Томмазо.

— И для тебя, брат. — Подойдя, он пристально оглядывает бывшего монаха. — У тебя серьезные порезы. Если бы тебе суждено было жить, мы занялись бы ими.

Гатуссо говорит еще что-то, но Томмазо его не слышит. Его разум чересчур занят, сводя воедино куски головоломки. Выходит, Танина и Эрманно действительно невиновны. Однако отсутствие Эфрана говорит о многом. Значит, он проник в обитель и устроил пожар, а затем украл артефакт и продал его Гатуссо?

Снаружи раздаются громкие голоса.

Входит Лидия.

На плечах у нее та же черная мантия, а на лице — выражение триумфатора. Девушка подходит к Танине. За ней еще двое в капюшонах волокут нечто по полу.

Это мертвое тело Эфрана.

Бросив труп, двое уходят.

Логика Томмазо трещит по швам.

Эфран невиновен? Или жида прикончили сразу, как он сыграл свою роль?

Лидия гладит Танину по щеке и говорит:

— Дражайшая моя Танина, не утруждай свой ум. Твоя бесполезная жизнь помощницы в лавке наконец обрела смысл.

Лидия поворачивается к Гатуссо и, положив руку на плечо Томмазо, продолжает:

— Брат, познакомьтесь со своей сестрой Таниной. Вы оба дети воистину коварной суки, но также вы плоть и кровь одного из самых почитаемых наших первосвященников.

Глава 63

Тюрьма Сан-Квентин, Калифорния

Осталось три дня.

Семьдесят два часа.

Четыре тысячи триста двадцать минут.

Больше четверти миллиона секунд, каждую из которых считаешь, когда тебе подписан смертный приговор.

Ларса Бэйла переводят из камеры, в которой он как дома прожил четверть собственной жизни. Без лишних церемоний вталкивают в крохотную камеру при блоке смертников, от которой рукой подать до места казни.

По бывшей камере Бэйл скучать не будет. Он даже не возражает, что ему запретили писать картины.

Его работа закончена.

Настало время для дел куда более крупных.

Все картины Бэйла по его же просьбе передали в благотворительный фонд при тюрьме. Полотна продадут, и деньги отправятся на оплату апелляций других смертников. Бэйл даже составил каталог и передал его копии начальнику тюрьмы и в прессу — побоялся, что охранники украдут холсты и загонят коллекционерам.

Бэйл осматривает свой новый — хоть и временный — дом, проводит инвентаризацию.

Койка — привинчена к полу.

Матрас — в пятнах.

Подушка — новая.

Одеяло — грубое.

Телевизор — с маленькой диагональю.

Штаны — серые.

Исподнее — ношеное и тоже серое.

Носки — черные, линялые.

Футболки — белые.

Тапочки — удобные.

Дальше идут прочие вещи…

Охранник — всегда один и тот же тип, кислая харя. По ту сторону решетки он, как немигающая сова, постоянно смотрит в камеру. Двадцать четыре часа, семь дней в неделю он несет свою вахту, смотрит, но ни хрена не видит. Если б только он знал, что творится в голове у Бэйла, сей же момент надавил бы на тревожную кнопку.

Осталось три дня.

Довольный, Бэйл садится на жесткую койку и улыбается сам себе.

Capitolo LVII

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Ни Танина, ни Томмазо не понимают ничего из того, что сказал им Гатуссо.

— Позвольте объяснить, — говорит он, совершенно не обращая внимания на труп Эфрана посреди комнаты. — Ваш отец и его отец служили верховными жрецами нашего братства дьяволопоклонников. Вашему батюшке доверили хранить одну из атмантских табличек. — Голос Гатуссо приобретает нотки задумчивости. — Судьба сложилась так, что умер один из наших братьев и вашему отцу выпала доля хранить одновременно две таблички. Подобное непривычно и нежелательно. — Гатуссо подходит к Танине и берет ее за подбородок левой рукой. — Тут на сцену выходит ваша мать. Женщины по природе своей существа любознательные, вот и она как-то раз во время уборки обнаружила в спальне таблички. Ей захотелось побольше узнать о них, и она стала подслушивать разговоры супруга, постепенно составив для себя полную картину происходящего. — Отпустив Танину, Гатуссо переходит к Томмазо. — И вот обманутая женщина видит шанс бежать из брака, в котором, скорее всего, была несчастлива. Прихватив бесполезных чад и наши священные таблички, она вскорости исчезает.

Томмазо не может отвести взгляд от Танины. Что у них общего? Чем похожи брат и сестра? Глазами? Кажется, у обоих глаза матери.

Гатуссо резко шлепает Томмазо по тонзуре.

— Расскажи-ка сестре о том, что стало с тобой.

Вздрогнув, Томмазо говорит:

— Мать… Наша мать отдала меня монахам на острове Сан-Джорджио. Еще она оставила при мне табличку, ту самую, и письмо.

Дальше слова не идут. В памяти возникают строки из письма, в которых мама просила не искать сестру.

Гатуссо вновь бьет Томмазо.

— Продолжай!

— Мать писала, что у меня есть сестра — старшая — и что при ней тоже осталась табличка. — Томмазо пристыженно опускает голову. — И запретила искать их, предупредив, что таблички должны оставаться порознь.

Страх на лице Танины лишь забавляет Гатуссо.

— Бедное дитя, — говорит он, — ты все никак не сообразишь, в чем дело? Ты ни разу не видела ни письма, ни таблички? Зато их видел я. Двадцать лет назад ко мне на порог явилась монашка и продала серебряную табличку. Как по-иудински, не правда ли! Должно быть, к ним в монастырь пришла куртизанка в маске и оставила табличку вместе с девочкой и энным количеством монет. — Гатуссо наклоняется и бережно гладит Танину по подбородку. — Девочка — это ты, голубка моя. К несчастью, твоя мама выбрала не ту обитель, потому что монашка, пришедшая ко мне, сама оказалась на сносях и продала табличку, ища средств на новую жизнь.

Гатуссо отходит от Танины, довольный тем, как завершается история.

— Монашка поступила верно. Я заплатил ей прилично — очень даже прилично, — а еще согласился принять на попечение ребенка. Теперь главный вопрос: почему, ну почему я взял тебя?

Веселым взглядом он смотрит на Лидию, и та отвечает:

— Потому, гений Гатуссо, что ты прочел письмо. Узнал, что мамочка оставила в мужском монастыре второго ребенка вместе со второй табличкой. Со временем брат принялся бы искать сестру, обязательно. — Лидия смотрит на Томмазо. — О, как позабавила меня твоя история! Так трогательно было мне довериться.

Бывший монах ощущает, как внутри его растет непривычное чувство ярости. Подумать только, и он поверил Лидии, что она вот так возьмет и отправит слуг по монастырям искать упоминания о его сестре!

Гатуссо аплодирует.

— Bravissima! — хвалит он Лидию и обращается к Томмазо: — Ну и вот мы в сборе. Я, признаться, ожидал, что все случится скорее, но да ладно. Главное, мы здесь. Ты, брат, удивишься, узнав, сколько монастырей в этих краях и как непросто заставить монахов говорить. — Он смеется. — Само собой, ведь обет молчания не способствует велеречивости! Ну и пусть их, мы собрались тут, и при мне все три таблички. Большего не надо. — Гатуссо наклоняется к Томмазо и смотрит ему прямо в глаза. — Да, брат, я сказал «все три». Ибо моей семье выпала честь хранить третью табличку. — Он достает из складок мантии табличку серебра, отполированного металла с изображением рогатого демона. — Теперь у нас появилась возможность надлежащим образом воздать хвалу нашему — и единственному — богу. Соединив части «Врат судьбы» и освятив их на церемонии крови и жертвоприношения, мы обретем невиданную силу. Силу творить дела невозбранно. Ты и твоя сестра, вы станете кровью и жертвой.

Глава 64

Штаб-квартира карабинеров

Внешне Альфредо Джордано нисколько не соответствует ожиданиям Вито. Майор думал увидеть сухого лысеющего монаха с умным лицом и в очках в проволочной оправе. А перед ним — здоровяк шести футов ростом, настоящий атлет с пышной шевелюрой песочного цвета.

У Альфи больше часа уходит на пересказ истории с поисками информации по артефакту.

— По телефону я вам многое открыл, однако история атмантских табличек шире. Католическая церковь связывает их с жутчайшими смертями на планете. — Альфи отпивает принесенный Валентиной эспрессо. — Есть мнение, будто впервые таблички применили с целью учинить подземный взрыв в атмантских серебряных шахтах. Тогда погибли представители знати со всей Италии. Это первый известный в истории случай массового убийства. Таблички также связывают с извержением Везувия в семьдесят девятом году до нашей эры, самым разрушительным землетрясением в Китае в середине тысяча пятисотых, с катастрофой «Титаника», с наводнениями в Голландии, унесшими более ста тысяч жизней, с циклонами в Пакистане, с терактом одиннадцатого сентября, с аварией на Чернобыльской АЭС на Украине и даже с недавним цунами в Азии.

— Короче, они виновны во всем, что есть дурного, — подводит итог Вито.

Альфи кивает.

— Удобно винить в бедах таблички. Зло повсюду, а они — его символ.

— Вы постоянно называете артефакт табличками, — замечает Валентина. — Не «Вратами судьбы» или еще как-то. Почему?

— Второе имя таблички получили много позже своего сотворения. Где-то в семнадцатом или восемнадцатом веке. По-моему, их более уместно называть именно атмантскими табличками.

— Как думаете, брат, сатанисты пойдут на убийство ради них?

— Майор! Ради них на убийство пойдут и некоторые отделения церкви, — не задумываясь, отвечает Альфи.

— У нас произошло несколько убийств, — говорит Валентина, глянув на Вито и убедившись, что можно продолжать. — Включая убийство пятнадцатилетней девушки. У нее вырезали печень. Есть ли тут какая-то связь с артефактом?

Подумав, Альфи кивает.

— Возможно. Тетия, жена Тевкра, была совсем подростком — примерно лет пятнадцати, — когда родила. Ее дитя сатанисты считают сыном Люцифера, а принесение в жертву пятнадцатилетней девушки может иметь некое ритуалистическое значение.

— Что связано с печенью? — спрашивает Вито.

— Говорят, будто Тетия выпотрошила и вырезала печень у человека, который ее осквернил. Поэтому вырезание печени у избранной жертвы для сатанистов является актом восстановления духовного равновесия и справедливого возмездия.

Следующий вопрос Валентина задает не сразу, она колеблется.

— Кровь священника или его печень тоже имеют ритуалистическое значение?

— Разумеется, — моментально отвечает Альфи. — Пролить кровь воина Христова для сатанистов означает победу. Если учесть, что Тевкр был нетсвисом, жрецом, можно понять, насколько важно для них принести в жертву священника на церемонии объединения табличек и открытия Врат преисподней.

— Бывший священник им тоже сойдет?

— Сойдет, — подтверждает Альфи и внезапно хмурится. Гадает, отчего такой вопрос задала Валентина.

Приоткрывается дверь, и в кабинет просовывает голову Нунчио ди Альберто.

— Scusi, майор. Жаль вмешиваться, но мне надо с вами срочно переговорить.

Быстро извинившись, Вито выходит в коридор.

Возбужденный, Нунчио показывает начальнику стопку распечаток.

— Похоже, я сумел выйти на нынешнего владельца табличек.

Вито смотрит на него удивленно.

— Куратор Высшей школы ордена сестер милосердия в Венеции рассказал, что пять лет назад то ли в Австрии, то ли в Германии продали серебряную табличку, на которой был изображен юный жрец.

Нахмурившись, Вито копается в памяти.

— Это средняя табличка, — говорит он.

— Si. След попался хороший. Вот, посмотрите…

Нунчио показывает распечатку страницы из аукционной брошюры с изображением серебряной драгоценности.

У Вито загораются глаза. Он берет в руки листок и говорит:

— Bene. Отлично поработал. Подожди здесь, а я покажу это священнику из Ватикана.

— Отче, — врывается он в кабинет и протягивает Альфи распечатку, — что скажете на это?

Альфи моментально узнает предмет на снимке.

— Средняя табличка, на ней изображен нетсвис Тевкр. Откуда…

Вопрос он завершить не успевает, потому что Вито уже пулей вылетел в коридор.

Вернув распечатку Нунчио, он говорит:

— Священник подтвердил, что это табличка. А теперь — кто владелец?

Однако Нунчио не собирается так запросто сократить рассказ об успешных поисках. Нет, он шаг за шагом поведает о них, в подробностях.

— Куратор оказался прав, табличка была продана на аукционе в венском «Доротеуме», старейшем доме искусств, который известен благодаря широкому выбору.

— Так кто? — нажимает Вито, стараясь не выдать своего раздражения.

— Табличку приобрел за одну целую и одну десятую миллиона долларов один коллекционер из Германии. На этом след обрывается. Но! Анонимный покупатель на следующий же день перепродал табличку некоему американцу. Тот через неделю тоже перепродал ее. Любопытно: каждый раз цена таблички вырастала на двадцать процентов, как будто по заранее обговоренной комиссионной схеме. И без участия аукционных домов.

Вито не терпится узнать имя нынешнего обладателя таблички, однако видно, что для Нунчио важно похвастаться, как он умело восстановил цепочку бывших владельцев. Кто бы ни выкладывал наличные за артефакт, он не просто скрывал свое имя — все следы сделки тщательно удалялись.

— Итак, кто же владелец? — интригует начальника Нунчио, и глаза его светятся довольством. — В конце концов табличка попала не к частному лицу, а к оффшорной компании на Каймановых островах. — Он сует под нос шефу лист бумаги. — Которой владеет наш любитель хиппи, миллиардер Марио Фабианелли.

Глядя на распечатки банковских переводов, Вито чувствует, как учащается пульс. Постучав по листку пальцем, Вито спрашивает:

— Ты уверен? Уверен, что след ведет именно к нашему артефакту?

— Si. Абсолютно, — слегка раздраженно и обиженно говорит Нунчио.

— Va bene. Сейчас я закончу дела с нашим ватиканцем, а после мне нужен будет ордер на обыск Марио Фабианелли и его коммуны.

Глава 65

Очнувшись, Том видит лишь опостылевшую темноту. На глазах новая повязка. Руки скованы, хотя ноги остались свободны. Голова трещит, однако мысли текут четко и ясно. Так ясно Том не был способен думать уже несколько недель.

Его куда-то перенесли. Все вокруг иначе. Воздух свеж, и ощущаются запахи: трава, дикий чеснок, кошачья мята. Слышны звуки: пение птиц, шелест листвы.

Том по-прежнему лежит. Спиной — на чем-то твердом. Снаружи. Но где? И чего ради его перенесли сюда из помещения, где он лежал до этого?

Догадки — и страхи — возникают в голове одна за другой, словно детали в «Тетрисе».

Мера Тэль — Лapc Бэйл — «Врата судьбы» — Моника Видич — шестое июня — Венесуэла — Маленькая Венеция.

Внезапно его поднимают. Несут на жестких носилках. Судя по звуку шагов, несущих скорее четверо, не двое. Тома переносят на некоторое расстояние вперед, затем вновь опускают на землю.

Начинают бормотать что-то на итальянском. Нет! Это не итальянский. Латынь. Служат мессу?

Носилки вновь поднимают. Они раскачиваются. Кто-то задел Тома плечом.

— Satanas…

Том ясно расслышал: «Satanas». Сектанты репетируют церемонию. Готовятся сами и готовят Тома к обряду, который скоро свершится. Обряд жертвоприношения.

И Том нисколько не сомневается, кого именно принесут в жертву. Но когда?

Носилки поднимают, несут. Воздух снова меняется. Тома вернули в помещение. Значит, пока еще точно готовятся. Слава богу.

Носилки с Томом опускают на то место, которого он ни разу не видел, но узнает моментально, интуитивно.

Том вновь в своей комнате. Тихо бормоча, пленители уходят. Топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ. Том считает шаги. Десять. Щелк. Дверь запирают на один замок. Он старый и закрывается медленно. Легкий. Не на болтах.

Слышно, как сатанисты уходят по коридору. Том лежит ногами к двери, а коридор — справа. Получается некая мысленная карта того, откуда приходят и куда уходят сектанты. Что-то они совсем расслабились и перестали осторожничать.

До коридора дойти можно за три секунды, дверь запирается на один простенький замок, который недолго выломать.

Том пытается сесть и подумать еще. Не выходит. Он все еще слаб. Не то что из плена бежать — муху прибить не сможет.

Capitolo LVIII

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

— Поднимите их на ноги!

По команде Гатуссо из тени выступают его аколигы. Один здоровяк в капюшоне хватает труп Эфрана и уволакивает прочь. Головой мертвец задевает колени Танины, но девушка слишком напугана и не кричит.

Второй дьяволопоклонник вздергивает ее на ноги и тащит к выходу.

— Эрманно! — зовет Танина. Вот она поравнялась с Лидией и заглянула мнимой подруге в глаза. — Прошу, не трогайте его!

«Подруга» только смеется.

— Как мило, — саркастично подмечает Гатуссо, — она все еще заботится о любовнике. Кто бы мог подумать, что жид способен вызвать такие чувства в женщине.

Уперев ногу в грудь бессознательному Эрманно, Гатуссо приказывает аколитам:

— Наружу его. Вдруг сгодится на что-нибудь.

Томмазо следит за происходящим, но в голове у него все плывет и кружится от стольких потрясений, пережитых за день.

— Встань, брат, — ухмыляется Гатуссо. — Ты звезда сегодняшнего представления и выйти на сцену должен подобающе.

Поднявшись на ноги, Томмазо обещает Гатуссо:

— Вы будете гореть в вечном пламени ада. Ваши поступки — не просто зло. Нескончаемые страдания ждут вас за грехи.

Цыкнув зубом, Гатуссо говорит:

— Сколько гнева. — Издевательски смахивает воображаемую пылинку с плеча Томмазо. — Он все должен видеть. Если потребуется, насильно держите его глаза открытыми. Наш монах станет свидетелем представления со стороны своего драгоценного и всемогущего Господа. — Усмехаясь, Гатуссо оборачивается к Томмазо. — Не хочешь ли помолиться напоследок, отче? Ну, давай же, мы не против. Взывай сколь угодно к своему сладчайшему и милосердному Иисусу.

Томмазо молчит. Сил — ни телесных, ни духовных — больше нет.

— Правильно, — говорит Гатуссо. — Зачем попусту тратить дыхание, когда его и так не надолго осталось?

Лидия с аколитами выводят Томмазо наружу. И там, на улице, он видит, что все уже готово к церемонии. На земле вычертили идеальный прямоугольник, поделенный на три части. И в каждой секции — по свежевытесанному деревянному алтарю возлияния.

Всего три места для кровопролития.

Эрманно уже привязали к одному. Ко второму подвели Танину. Третий алтарь остался незанят. Приберегли для Томмазо. К каждому алтарю подходит по аколиту. В центре стоит серебряная подставка, на ней атмантские таблички. Врата преисподней готовы раскрыться.

Лидия стоит подле Гатуссо. На их черных с красными полосами мантиях Томмазо замечает отличительные знаки. Эти двое — явно лидеры культа.

Томмазо смотрит на Танину. Танина — на Томмазо. Ее глаза столь о многом спрашивают и столь о многом говорят. Было бы только время рассказать обо всем — о матери, о жизни, о чувствах. Танина улыбается, и Томмазо кажется, будто он читает мысли сестры. Понимает их.

Гатуссо все видит, видит, как возникает несловесная связь между сестрой и братом, как стирается вызванная разлукой пропасть.

Он подходит к Танине.

— Брат Томмазо, что бы ни говорила о моем господине Сатане твоя католическая церковь, он милостив. И пусть мне предстоит пролить вашу кровь, я также в силе подарить вам великую радость и счастье. — Он запускает пальцы в волосы Танины. — У меня к тебе предложение. Я позволю жить твоей сестре, а взамен ты отречешься от своего Бога — Бога, который столь очевидно покинул тебя, Бога, которому ты сейчас даже не хочешь молиться. Отрекись от него, от Святой Троицы. Признай крещение святотатством по отношению к истинному богу, Сатане. — Подойдя к Томмазо, Гатуссо касается его лица. — Томмазо, преклони колени и вверь свою душу Сатане, и тогда я сохраню жизнь Танине.

Жрец подходит к одному из аколитов и забирает у него с серебряного подноса тонкий нож, похожий на резец скульптора. Возвращается к алтарю, где лежит Эрманно.

— И еще условие: возьми жизнь ее любовника. Взамен получишь жизнь сестры. — Гатуссо протягивает нож Томмазо рукоятью вперед. — Кого выбираешь — родную сестру или человека, который тебе никто?

Глава 66

Тюрьма Сан-Квентин, Калифорния

Надзирающий агент ФБР Стив Лернер и его напарница Хилари Бэдкок идут в сопровождении охранников к камере для допросов, где их дожидается скованный по рукам и ногам Ларс Бэйл.

Лернер — небольшого роста, человек мягкий, комплекцией напоминает воробышка и постоянно подергивает себя за седеющую бородку. Бэдкок — его полная противоположность: высокая, глаза сверкают, как лампы светофора, волосы взъерошены и похожи на черную щеточку. Разговаривает она так, что краска на стенах сворачивается.

— Помню этого мудака по прошлому визиту в Сан-Квентин, — говорит Бэдкок. — Самый напыщенный и ядовитый хрен, каких только земля носила. Я шестого июня специально свет не буду включать в квартире, чтобы здесь хватило тока прожарить эту сволочь как следует.

— Очень щедро с твоей стороны, Хилари, — саркастично отвечает Лернер, — но бесполезно. В Сан-Квентин не казнят на электрическом стуле.

— Для этого чмыря надо сделать исключение. Уверена, семьи жертв обрадуются, когда он после всего содеянного удостоится гуманной казни: его сытно покормят в последний раз, уложат на мягкую кроватку и еще под мышкой почешут.

Напарники подкалывают друг друга всю дорогу до самой камеры для допросов. Наконец охранник останавливается и проводит инструктаж.

— В камере есть две тревожные кнопки: одна на столе, вторая у двери. Нажмите в случае беспорядков или когда закончите с делами. Я приду и заберу вас.

Агенты кивают, и провожатый уходит, заперев их в камере. Лернер с Бэдкок присаживаются на привинченные к полу стулья за точно так же привинченный к полу стол.

— Мистер Бэйл, я агент ФБР Стив Лернер, а это агент ФБР Хилари Бэдкок. Мы из Отдела поведенческих наук, хотим задать несколько вопросов. Вы не против?

— Только если вопросы мне понравятся, — отвечает Бэйл, не сводя взгляда с Бэдкок. — Иначе буду молчать.

— Понимаю, — говорит Лернер и достает из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку в коричневой обложке и ручку. Не спеша снимает с ручки колпачок и расписывает ее.

— Вы бы поторопились, мистер, — подтрунивает Бэйл, — а то меня казнить успеют.

— Итак, вы у нас художник, — продолжает Лернер, будто не слышал. — Восхитительно, очень. Где вы черпаете вдохновение?

Бэйл от веселья прямо зажмуривается.

— В смерти Христа и убийстве невинных. И то и другое сильно заводит.

— Я имел в виду художников. Чьим творчеством вы восхищаетесь? Пикассо? Дадаисты? Дали?

— A-а, вот как, — презрительно произносит Бэйл. — Вы действуете по старой схеме, ищете, что есть у нас общего, хотите меня расслабить и разговорить? Какой вы подготовленный, ученый.

— И ваш ответ?

— Пикабия, — выплевывает Бэйл, словно грязное ругательство. — Пикабия. Я нарочно произношу имя медленно и разборчиво, чтобы вы записали его без ошибок. Пи-ка-би-я. Он мой вдохновитель. Знаете такого? Или вам, тупым, подсказать?

Фэбээровец аккуратно записывает имя в блокнот. Затем, подергивая себя за бородку, смотрит в потолок, словно ища там ответа. Наконец, улыбаясь, переводит взгляд на Бэйла.

— Франсиско Мария Мартинес Пикабиа. Следовало догадаться, что он и есть ваш водитель. Его картина тысяча девятьсот двадцать девятого года «Гера» полна лицевых образов, схожих с вашими.

Бэйл издевательски аплодирует.

— Поздравляю. Выходит, вы не такая уж и необразованная свинья вроде остальных копов. — Он саркастично присвистывает. — Почти все пидоры среди вашего брата чувственны и образованны. И интроверты. Скажите, агент Лернер, живопись для вас служила отдушиной? Пряча свои сексуальные наклонности от коллег-мачо, вы искали в ней утешения?

— В ней и в поэзии, — отвечает Лернер безразличным тоном. — А вы, мистер Бэйл, увлекаетесь поэзией?

— Мои преступления — моя поэзия, — скалится Бэйл. — Кровь — мои чернила, надгробия — страницы томов.

— Прямо мороз по коже, — бесстрастно отвечает Лернер, продолжая записывать в блокнот. — Мелодраматично, пафосно, однако любопытно и страшно.

Бэдкок, впрочем, не столь сдержанна.

— Настоящая поэзия начнется, когда тебе в жопу накачают яда и ты будешь подыхать несколько суток.

— А вы мне зад потом оближете, агент Бэдкок? Ваш я бы вылизал.

Бэйл по-змеиному показывает язык. Лернер хватает напарницу за руку, на случай, если та почуяла один из редких моментов — как, например, в Канзасе, — когда кажется вполне нормальным запрыгнуть на стол и врезать заключенному. Бэйл все видит и понимает.

— Плохая собачка у вас, агент Лернер. Вы уж эту сучку попридержите. Не хочется, чтобы она разворотила мою маленькую уютную камеру.

— Мы почти закончили. — Лернер надевает на ручку колпачок и поворачивает его так, что клипса ложится на одну линию с фирменной надписью. — Спасибо большое за то, что уделили нам время. Я понимаю, как мало его у вас осталось и как оно ценно для вас.

Фэбээровец нажимает на кнопку вызова. Бэйл поднимается из-за стола. Даже скованный по рукам и ногам он все еще опасен, и потому Лернер не убирает ручку в карман. Если что — воткнет ее в глаз маньяку. В умелых руках перьевая ручка очень опасна. Наконец охранник отпирает многочисленные электронные замки, и агенты покидают камеру, не сводя глаз с преступника.

— Ну мра-а-ак, — говорит Бэдкок, пока они идут по коридорам. — Зря ты не дал мне его ударить.

— Он бы тебя убил. И меня заодно. Так что не зря.

— Зачем мы вообще приходили? Только время просрали.

— Вовсе нет.

— То есть?

— Пикабия принадлежал к движению, известному как «Section d’or», то есть «Золотое сечение» по-французски.

— Какое это имеет отношение к делу?

Бэдкок делает знак дежурному на пропускном пункте, чтобы тот открыл двери.

— Терпение, Хилари, терпение. — Лернер щурится на яркое солнце, когда они покидают стены тюрьмы и направляются к машине, — «Золотое сечение» позаимствовало свое название из «Трактата о живописи» да Винчи в переводе Жозефины Пеладан.

— Да ладно, шеф, увел меня на глубину и топишь. Я читаю «Ю-эс-эй тудэй» и смотрю «Конана». Мне череп на мозги не давит. Яйцеголовый у нас ты.

— В смысле, просвещенный.

— Ладно, просвещенный. Колись, что такого умного пропустил мой маленький мозг?

— К этому и подхожу. — Театрально вздохнув, Лернер продолжает: — Пеладан наделяла огромным мистическим смыслом золотое сечение и прочие геометрические конфигурации.

— Так здесь и геометрия замешана!

— Не только. В математике и искусстве существует мощная формула золотого сечения. Если память не изменяет, она обозначается греческой буквой «фи» и выглядит примерно так: «а» плюс «б», поделенное на «а», равно «б», поделенное на «б», равно «фи».

— Ни хрена! За что ты меня так ненавидишь?! — восклицает Хилари. — Мне, чтобы сориентироваться в таких дебрях, понадобится спутниковый навигатор.

Они доходят до старенького «лексуса» Лернера, и фэбээровец открывает замки.

— Ну что ты, я люблю тебя. «Фи» — это вообще-то иррациональная математическая константа, и потому она кажется такой особой, почти магической. Тебе, наверное, станет все ясно, когда я скажу вот что: золотое сечение лежит в основе пирамид, пентаграмм и пятиугольников. Его влияние заметно везде: в искусстве, архитектуре и астрономии. Посмотри на иллюстрации да Винчи к «Божественным пропорциям» и увидишь, как он при помощи золотого прямоугольника составил геометрическую схему лица.

Хилари с облегчением садится в машину.

— Прямоугольники? Как те, что мы видели на картинах Бэйла?

— Вот, ты уже сама начинаешь просекать. Я и сам не мог увязать куски в целое, пока Бэйл не назвал Пикабию. Взгляни на изображение золотого прямоугольника: он выведен из идеального квадрата при помощи золотого сечения. Потом выводится второй прямоугольник, поменьше, и еще один, и еще, а после через них можно провести линию — и получится овал, поделенный на три равные части.

Хилари, поймав волну, заводится.

— Ладно, поняла: урод в тюрьме, которого мы навестили, классный художник. На него повлиял один французский маэстро, который сам входил в магическое братство умников, называвших себя золотое чё-то там, но — прости мне уже мой французский — за каким хером это нашим коллегам в Италии? Чем мы помогли им?

Лернер возводит очи долу.

— Зачем вообще пишут картины, Хилари?

— Чтобы на стенку повесить? — озадаченно говорит Бэдкок.

— Глубже. Поройся глубже в пещерах своего разума. Зачем художник пишет картины?

Мотнув головой, Бэдкок высказывает догадку:

— Он хочет что-то сказать. Открыть свой внутренний мир со всем говном, которое там копится. Передать людям очередное бредовое сообщение.

В ответ Лернер награждает ее широкой улыбкой.

— Критик из «Нью-Йорк таймс» не сказал бы лучше. Живопись — это средство общения, посредством которого творец делится с публикой своим видением мира, идеями. Точно так же, как Пикабия вкладывал в свои картины мистические послания, вложил их в свою живопись и мистер Ларс Бэйл.

— Но есть же разница, — говорит Хилари. — В смысле, до хрена людей посмотрело на мазню Пикабии, а за пределами тюрьмы ни один хрен не видел картинок извращенца Бэйла.

Лернер смотрит на нее, улыбаясь так широко, как не улыбнулся за весь день.

— О, еще как видел, Хилари. Поверь мне, видел.

Глава 67

Остров Марио, Венеция

Они приходят на рассвете. Скоростные патрульные лодки врезаются носами в песчаный берег, и спецназ выхватывает оружие, поднимаясь к особняку. С собой у них ордера и тараны. Охранники не успевают отставить стаканчики с кофе и встать из-за мониторов, как в боковую дверь уже вламываются люди Вито Карвальо.

Первый рубеж пройден.

Валентина и Рокко ведут отряд к лодочному сараю.

Выламываются двери, летят в воздух щепки.

Все, что внутри достойно внимания, эксперты собирают в пакеты для вещдоков.

Внутри самого особняка бледные обитатели дома сонно ворочаются в постелях; кто-то успевает шаткой походкой дойти до дубовых лестниц, спуститься и посмотреть, что происходит внизу. Прочие не успевают даже оторвать головы от подушек.

Нунчио ди Альберто предъявляет удостоверение и ордер на обыск.

— Всем оставаться на местах! Возвращайтесь в свои комнаты, живо!

Дважды повторять не приходится.

Хиппи спешат к унитазам, и вниз по трубам утекает наркота на тысячи евро.

К карабинерам выходит Марио Фабианелли в порванных на коленях джинсах и белой сорочке, из-под которой виден рельефный, загорелый торс.

— Buongiorno, майор, — расслабленно улыбается миллиардер. — Можно ведь было просто позвонить в дверь. Вы здесь желанный гость.

На Вито его чары не действуют.

— Я не в гости пришел, синьор Фабианелли, — отвечает он. — Буду очень признателен, если вы и ваш адвокат проследуете за мной в участок и ответите на несколько вопросов.

— До завтрака? — гримасничает Марио. — Не хотелось бы.

— Я настаиваю, — улыбается Вито.

Проведя пятерней по нечесаной шевелюре, Марио спрашивает:

— Ордер-то, надеюсь, у вас есть?

Вито показывает бумагу.

— Bene, — отвечает Марио. — Тогда ждите в южной гостиной. Оттуда открывается самый лучший вид на сады. Я пока оденусь как следует.

— Я буду ждать, где стою, — возражает Вито. — Мой коллега, — указывает он на офицера в форме, — составит вам компанию.

Уверенная улыбка тут же пропадает с лица Марио. Кивнув, миллиардер говорит:

— Как пожелаете. Но сначала позвольте узнать, майор, каковы основания для вашего вторжения?

— Убийство, — отвечает Вито, пристально глядя в лицо миллиардера. — Для начала, так скажем.

Capitolo LIX

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Чадят факелы на месте жертвоприношения.

Жрец глядит на Томмазо так пристально, будто читает душу монаха.

— Я задал вопрос, брат. Дал тебе шанс сыграть в Бога, спасти жизнь сестре, отняв жизнь у чужого тебе человека. Что выбираешь?

Томмазо смотрит на дьяволопоклонника, но будто не замечает его.

Покачав головой, жрец говорит:

— Тогда начнем.

Он разворачивается так резко, что вздрагивает сине-желтое пламя факелов.

Гатуссо поднимает руки и нараспев произносит:

— Я буду спускаться до алтарей в аду.

Аколиты отвечают:

— К Сатане, жизни дарителю.

Из темноты раздается звон колокольчика, эхо от которого уносится прочь, в сторону лагуны.

Один из аколитов покачивает двумя кадилами.

Воздух наполняется дымом тлеющих ядовитых трав.

— Пусть Сатана, всемогущий Князь тьмы и повелитель земли…

Но Томмазо не слушает. Он закрывает глаза и унимает звенящие нервы. Пытается войти в собственное молитвенное состояние, в каком всегда находил утешение с детства.

Время замедляется. Теперь оно течет густой сметаной. Томмазо представляет лик матери, как она протягивает руку к нему и к сестре.

Танина кричит. Не в воображении Томмазо, а в жизни.

Кричит так громко, что на мгновение теряется даже Гатуссо.

Лидия церемониальным ножом вспарывает Эрманно живот. Льется кровь, и вываливаются внутренности на деревянный алтарь.

Аколиты подставляют серебряные чаши, набирая в них алую жидкость. Из раскрытой раны Лидия вынимает темный сгусток.

Печень Эрманно.

Аколиты хором напевают:

— Ave, Satanas! Ave, Satanas! Ave, Satanas!

Еще трижды звенит колокольчик.

Лидия передает печень Гатуссо, и тот помещает ее в серебряную чашу, а чашу ставит в середине огромного прямоугольника, заключающего в себе алтари.

Прежде Томмазо не мог вымолвить ничего, а теперь слова сами рвутся наружу:

— Боже! Именем Твоим спаси меня, и силою Твоею суди меня.[46]

Пораженный, Гатуссо замирает.

— Боже! Услышь молитву мою, внемли словам уст моих,[47] — читает экзорцизм Томмазо. — Ибо гордые восстали на меня, и жестокие ищут жизни моей; они не имеют Бога пред собою.[48]

— Заткните его! — приказывает Гатуссо.

Лидия кидается к Томмазо. Тот машинально отворачивается, закрывшись коленом.

Ударившись, Лидия падает. С трудом поднимается на ноги. В глазах ее пылает гнев. А в руке — сверкает нож.

Лидия вскидывает обе руки и кричит.

Поначалу все решили, будто она хочет до срока убить священника. Но нет. Лидия пылает. Упала на факел, и огонь перекинулся на мантию.

Углядев шанс, Томмазо подбирает связанными руками факел и бросается к аколитам возле Танины. Поджигает их мантии. Начинается паника, беспорядок.

Сквозь огонь видно, что Гатуссо застыл посреди церемонии. Ему нельзя покидать пределы прямоугольника.

Дьяволопоклонники окружают Томмазо.

Взглянув на сестру, он кричит:

— Беги, Танина! Спасайся!

Сестра не шевельнется.

— Беги же!!!

Выбора нет. Ни Эрманно, ни Томмазо ей не спасти. Остается бороться за свою жизнь. И Танина бежит прямиком сквозь границу прямоугольника, нарушая пределы векового обряда и черной магии. Гатуссо всего в шаге от нее — но по другую сторону алтаря.

Ему лишь остается смотреть, как Танина хватает с пьедестала серебряные таблички и уносит их с собой в темноту ночи.

Глава 68

От услуг адвоката Марио Фабианелли отказывается. Не возражает он и когда Вито хочет записать допрос на камеру. Миллиардер охотно сдает кровь на анализ ДНК и спокойно позволяет снять с себя отпечатки пальцев.

Отряхнув белые льняные брюки, миллиардер присаживается на стул. Видит, как загорается на камере красный светодиод. Запись пошла.

— Майор, — говорит Марио, — я помогу вам, как и чем смогу. Но повторюсь: мне скрывать нечего и я совсем ничего не знаю о гибели вашего коллеги, который работал на меня охранником.

— Антонио Паваротти, — гневно произносит Вито. — У моего коллеги было имя, и кое-кто из нас Антонио очень ценил.

— Не сомневаюсь. Всякая жизнь ценна.

— Так вышло, что драгоценная жизнь Антонио оборвалась всего в нескольких километрах от ваших владений и именно тогда, когда Антонио состоял у вас на службе.

— Не совсем так, — морщится Фабианелли. — Он состоял на службе в охранной фирме, которая предоставляет нам услуги. Так что всякая ответственность лежит на этой самой фирме.

— Лодку Антонио начинили взрывчаткой…

— Майор, вы об этом уже сообщали, — резко отвечает Фабианелли. — И я помнил о бомбе в лодке, когда позволял снимать с себя отпечатки пальцев. Мне жаль, очень, очень и очень жаль, но я и правда не имею к взрыву никакого отношения.

— Как не имеете отношения к исчезновению Тома Шэмана и Тины Риччи?

— Шэман — это который священник?

— Да.

— Тогда тем более ничего о нем не знаю. Не знаю и о женщине, про которую вы толкуете. Это ведь она пригрезилась вашему священнику у меня на острове?

Вито теряет терпение. С какого боку ни сунься к Фабианелли — у него на все готов ответ, всюду он прикрыт. То ли заранее защиту продумал, то ли и впрямь говорит правду.

Ладно, попробуем иной подход.

— Ваша помощница Мера Тэль призналась Тому Шэману, что в особняке проводят обряды сатанисты.

— Очень даже может быть, — весело отвечает Фабианелли. — У нас в коммуне настоящий винегрет из религий: есть квакеры, язычники, католики, мормоны, мусульмане… Значит, и сатанисты могут найтись. Я всем дозволяю отправлять собственные обряды, пусть они хоть пляшут нагишом вокруг свечей и устраивают оргии.

— Думаете, сатанисты только этим и занимаются?

— Понятия не имею, чем они занимаются, — пожимает плечами миллиардер. — Суть в том, что в нашей коммуне каждый волен выбирать собственный путь самовыражения. У меня он свой, и я его придерживаюсь.

— Раз уж речь зашла о вас, какую веру вы исповедуете?

— Э-эммм, — задумывается на некоторое время Фабианелли. — Почитаю Святую Троицу Денег, Искусства и Секса. Мне неведомо, какие боги даруют эти три вещи, но я им поклоняюсь. Ну как, закончились бредовые вопросы?

— Нет, — качает головой Вито, — совсем нет. Еще далеко до конца. Синьор Фабианелли, вам известен человек по имени Ларс Бэйл?

Отвернувшись, Фабианелли погружается в раздумья, будто смотрит сквозь окно на лужайки перед своим особняком.

— Нет, — отвечает он наконец. — Нет, не знаю такого. А что, должен?

— Это гражданин Америки. Довольно-таки знаменитый. Вы совершенно точно его не знаете?

— Память моя, конечно, несовершенна, однако да, я совершенно точно не знаю Ларса Бэйла.

— Взгляните на фотографию. Снимок нам передали из ФБР.

Марио быстро качает головой: нет, мол, не узнаю.

— Приглядитесь, приглядитесь, синьор. Вам точно не знакома внешность этого человека? Ее детали?

Взяв фотографию со стола и внимательнее присмотревшись к ней, Фабианелли отвечает:

— Боюсь, что нет.

— У Бэйла татуировка. Совсем маленькая, под левым глазом.

Заметив наколку, Марио все же говорит:

— Она столь важна для дела?

— У вашего личного секретаря Меры Тэль точно такая же. Объясните?

— С какой радости? — смеется Марио. — Лучше ее саму спрашивайте. Правда, Мера вся сплошь покрыта татуировками! У нее их сотни.

— А вдруг есть идентичные тем, что нанес себе серийный убийца, который сейчас ожидает казни?

— Майор, — выказывает первые признаки нетерпения Фабианелли, — я про это ничего не знаю. Забирайте и допрашивайте Меру, когда захотите. Уверен, она будет с вами откровенна и подробно ответит на вопросы.

— Мы ею займемся, — обещает Вито и показывает распечатку страницы из каталога. — Предмет на снимке вам ни о чем не говорит?

— А должен? — К распечатке Марио даже не прикасается. — Что это?

— Древний этрусский артефакт. Очень ценный.

— Нет, — бегло глянув на снимок, отвечает Фабианелли, — он мне ни о чем не говорит.

— Уверены?

Миллиардер подозрительно смотрит на майора.

— Послушайте, — говорит он, — мое терпение на исходе. Да, я полностью уверен, что эта вещь мне не знакома. Да, у меня во владении очень много предметов искусства, среди которых есть немало скульптур, но я предпочитаю искусство современное и всю свою коллекцию знаю наперечет.

— Вы купили эту вещь, — тычет пальцем в распечатку Вито.

Марио мотает головой.

— Мы, — продолжает майор, — восстановили цепочку владельцев, которая заканчивается вашей компанией на Каймановых островах. За артефакт вы заплатили больше миллиона долларов.

— Уверяю вас, такого не было.

— Вы же владелец этой компании, МФА, «Марио Фабианелли артистес»?

— Нет, — снова качает головой миллиардер. — Про компанию я даже не слышал. Кто входит в совет директоров?

Вито подвигает ему другой листок.

— Вы, — говорит майор, — и ваш адвокат, синьор Анчелотти. Здесь ваши имена. — В голову приходит внезапная догадка. — Кстати, где он, ваш маленький ротвейлер?

Изучив бумаги, Марио отвечает:

— Не знаю. Я Дино Анчелотти уже несколько дней не видел. — Отдает майору документы. — Я действительно впервые слышу про эту компанию. Слияние произошло без меня.

Откинувшись на спинку кресла, Вито с сомнением смотрит на Фабианелли.

— Так вы не знаете, где ваш адвокат?

— А вы знаете, где ваш главный обвинитель? — смеется миллиардер.

— Работает. Либо у себя в кабинете, либо на выезде.

— Va bene. Значит, и Дино работает на выезде. Решает вопросы по налогам, банкам, прибылям… Да мало ли где он! Делать мне больше нечего, как за адвокатом следить.

— Могу я настоять на том, чтобы вы позвонили ему и узнали насчет компании МФА и артефакта?

— Можете, — улыбается Марио. — Но звонить я стану не здесь и не сейчас. — Он указывает на камеру. — Я желаю помочь, а не выставить себя дураком. Если имела место некая ошибка, то ошибка эта личного свойства, и разберемся мы с ней сами.

— Позвольте напомнить, синьор, что дело далеко не личное, оно уголовное. Мы расследуем серию убийств, включая покушение на Антонио Паваротти, которого вы наняли, пусть и не напрямую.

— Позвольте тогда и мне напомнить, — выходит из себя Фабианелли, — что вы до сих пор не предъявили мне обвинений. И не можете, иначе бы давно предъявили. Майор, мне и адвокат не нужен, чтобы понять: вы, как утопающие, хватаетесь за любую ниточку, любую соломинку. Посему позвольте мне отбыть домой, откуда — обещаю вам — я и позвоню адвокату. И если сочту нужным, то извещу вас и о компании, и об артефакте.

Работа Вито закончена. Он исчерпал запас ходов и вопросов. Продолжать смысла нет. Выключив камеру, Вито смотрит, как Фабианелли, в своем дорогущем кремовом пиджаке, встает и уходит.

Глава 69

Приближается полночь. Громко тикают старые часы на стене в кабинете у Вито. Вот они издают странный, затянутый щелчок, как будто останавливаются передохнуть ненадолго, прежде чем окончательно объявить о начале новых суток.

Вито и Валентина сидят за столом для совещаний, а между ними — бутылка бренди из нижнего ящика стола майора. Бокалы мутные, словно майор не мыл их с того дня, когда использовал в последний раз. Он отпивает веккьо и удовлетворенно прислушивается к звуку, с которым жидкость медового цвета проливается в глотку.

— Я ведь и правда поверил, что Нунчио нарыл стоящий материал.

— Он и нарыл, — возражает Валентина. — Мы точно знаем, что Тэль и Анчелотти исчезли, а имя адвоката значится в списках директоров компании, купившей табличку.

— Но там все законно. Он не совершил ничего противоправного. — Вито залпом осушает бокал и крякает. — Вот если б мы сразу заметили пропажу Тэль, когда брали Фабианелли… — Он наливает себе по новой. — А теперь и ее, и адвоката нет. И Том пропал. И эта баба-репортерша, с которой он перепихнулся, исчезла. — Вито резко опускает бокал на стол, расплескав бренди. — У нас тут что, черная дыра разверзлась? Бермудский треугольник образовался? Куда люди деваются?!

Валентина кивает в сторону карты на стене:

— Да уж, исчезают люди. У нас больше сотни островов, и они — наша черная дыра. Пропавших можно вечность искать.

— Вечности у нас нет.

— Да и нашей цели может не быть в пределах Венеции.

— Тина Риччи не покидала пределов страны. Я проверил записи пограничного контроля.

— Мы дали патрулям ориентировку на Тэль и Анчелотти, — добавляет Валентина. — Но записей о том, что они покидали страну под настоящими именами, нет.

— Ты, — вспоминает Вито, — проверяла, есть ли связь между Тэль и Бэйлом?

— Еще бы, — обиженная подобным вопросом, отвечает Валентина. — Явной связи нет. Лично Тэль с Бэйлом не общалась, с его жертвами тоже. Просто они оба из Лос-Анджелеса, а в Лос-Анджелесе живет около тринадцати миллионов человек.

— И Тэль, значит, никак не могла встретиться с Бэйлом?

— Навряд ли. Ей двадцать шесть, Бэйлу — сорок девять. Когда Бэйла арестовали, ему было тридцать — тридцать один, а ей всего восемь. Разница в возрасте слишком большая.

— В тюрьме она его не навещала?

— Я спрашивала. В Сан-Квентин ведут записи посещений, и имени Тэль в них не значится. Я даже в ФБР с этим вопросом обратилась.

Звонит служебный телефон. Встав из-за небольшого столика для совещаний, Вито перемещается за свой, рабочий, и берет трубку. Повернувшись к Валентине, он говорит:

— Из ФБР звонят. Легки как на помине.

— Телепатия, — шутит помощница и делает первый глоток бренди.

Вито внимательно слушает собеседника и почти не говорит. Наконец он просит:

— Momento, я включу громкую связь, чтобы и моя коллега вас слышала.

Щелкнув кнопкой, он кладет трубку на рычаг.

Из динамика раздается голос особого надзирающего агента Стива Лернера:

— Ларс Бэйл оказался плодовитым художником. Мы поинтересовались, что стало с его работами, и выяснили: он передал их в благотворительный фонд. Выручка с продажи картин пойдет на оплату апелляций смертников. Самое любопытное — картины продаются.

— Как именно? — спрашивает Вито.

— Компьютер рядом?

— Да.

— Тогда загляните на сайт www.deathrowtalents.com.

Вито кивает Валентине, и та быстро садится за клавиатуру. Вбивает нужный адрес в окошко браузера… И у нее аж глаза загораются.

— Нашли? — спрашивает Лернер.

— Si, — говорит Вито, глянув на монитор через плечо Валентины.

— Теперь забейте имя Ларса Бэйла в строку поиска. Увидите его собственную виртуальную галерею.

Вито с Валентиной заходят на страничку Бэйла и с удивлением видят его фото по грудь в окружении десятков работ.

— Поразительно, — говорит Лернер. — Добро пожаловать в Америку. У нас даже серийные убийцы имеют право на самовыражение и признание.

Изумлению Вито нет предела.

— Да у него их тут сотни. В прямом смысле сотни.

— Прокрутите страничку вниз и выберите любую работу двойным щелчком мышки, — предлагает Лернер. — Можно просмотреть картину в натуральном размере, увеличить любую ее часть по желанию. В сети их разглядывать даже лучше, чем в жизни.

Работая мышкой, Валентина спрашивает:

— Так значит, Бэйл рисует картину со скрытым смыслом, передает ее в фонд, а там работу без задней мысли вывешивают в онлайн-галерее? И последователи Бэйла могут спокойно прочесть его инструкции?

— В яблочко, — отвечает Лернер. — Надо лишь знать, как расшифровывается послание.

— Так тут еще не все? — Вито не может оторвать взгляд от низа странички. — Последняя картина была вывешена шесть дней назад. — Он дважды щелкает по изображению мышкой. — Вы ее видели?

— Ну конечно, — говорит Лернер. — Вам она ничего не напоминает?

Capitolo LX

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Ритуал пошел прахом, и Гатуссо больше не боится нарушить священные границы прямоугольника. Он бросается вслед за Таниной.

Томмазо едва успевает перехватить его.

Оба падают на землю. Факел вываливается из рук, и Томмазо остается совсем безоружным.

Аколиты налетают на него, словно голодные псы. Страшные удары сыплются на голову, на лицо. Костяшки вражеских кулаков сдирают кожу со скул.

И все же Томмазо крепко держит Гатуссо за ноги. Драться он, может, и не умеет, но коли вцепился в кого-то, не выпустит ни за что.

Пинок по руке. Нервы вспыхивают болью, однако хватку Томмазо не теряет. С каждой секундой, что он удерживает Гатуссо, Танина еще на шаг удаляется от опасности.

По запястью ударяют чем-то деревянным, кажется дубиной, и Томмазо больше не чует руки. Пальцы сами собой разжимаются.

Гатуссо моментально встает на ноги.

Но Томмазо прыгает на него и валит, ухватив за поясницу. Первосвященник начинает лягаться.

Еще удар дубинкой.

На этот раз прямо по темени.

Череп расколот.

Глаза и виски взрываются болью, накатывает темнота. Падая лицом в смердящую землю, Томмазо молится, чтобы Танине удалось бежать.

Следующего удара он не чувствует. Не чувствует и остальных. Он уже мертв.

Аколиты помогают Гатуссо подняться, и жрец взглядом ищет Лидию. Пламя пожрало ее, оставив обугленные кости.

Обернувшись к послушникам, Гатуссо командует:

— Найдите девчонку. Разбейтесь на группы и ищите. Вы двое — там, вы двое — вдоль берега. Остальные — за мной.

А далеко впереди Танина бежит. Потерялась и не знает, куда двигаться, но бежит. Бежит так быстро, как никогда в жизни не бегала.

Невидимые кусты ежевики цепляются за ноги. Танина вдруг спотыкается и, задев низко нависшую ветку, роняет одну табличку.

Артефакт пропал. Исчез в густой траве.

Танина останавливается.

Начинает искать. Найти табличку кажется девушке важнее, даже чем спастись самой. Пальцы на что-то натыкаются. Ветки. Танина отбрасывает их в сторону. Нет, это кости! Человеческие кости.

Табличка упала в неглубокую могилу — одну из десятков на острове, где сложены немые останки жертв чумы.

За спиной раздается шелест. Погоня близка. А табличка с мордой демона где-то в могиле. Глубоко вздохнув, Танина погружает обе руки в кучу костей и праха. Ищет она не табличку, а место, где бы укрыться.

Хрустят ветки под ногами преследователей, слышны крики. Мелькает меж голых ветвей пламя факелов. Голоса приближаются.

Танина смирно лежит в изножье могилы, накрытая гниющим покрывалом из черепов, ребер и костей ног.

Вот голоса раздаются над ямой. Танина замирает, будто и сама умерла.

По ней ползают черви и личинки, разбуженные внезапным вторжением и запахом свежей плоти. Они на шее, у век, терпеливо пробираются к сочной мякоти глаз и в теплые отверстия на лице.

И все равно Танина сохраняет недвижность.

Волосы кишат мелкими тварями, и кожа невыносимо зудит. Танина едва сдерживает панику, когда приходится сплевывать паразитов. Но она терпит. Терпит в молчании, которым возгордилась бы мать. Терпит до самого утра.

И только на рассвете Танина впервые смеет пошевелиться.

Она напрягает слух, пытаясь расслышать чужие шаги, голоса. Вокруг все тихо.

Погоня отозвана.

Танина садится прямо, раскидав выбеленные кости, и тут же остервенело принимается вычесывать руками из волос паразитов.

Сердце бьется так сильно, будто вот-вот лопнет.

Завидев впереди воду, Танина едва не срывается с места в лагуну, чтобы смыть с себя насекомых. Вместо этого она погружает руки под кости и ищет табличку.

Лишь на самом дне, под грудой скелетов находится пропажа.

Пот градом стекает по всему телу, и кожа зудит от укусов. И все же Танина довольна — «Врата судьбы» у нее. Остается выполнить завет матери, сохранить их отдельно друг от друга, не дать никогда соединиться.

Быть посему.

Сначала Танина бежит с этого острова, а после спрячет таблички где-нибудь, где их никто не найдет. Где-нибудь подальше отсюда.

Девушка оглядывается, но лодки нигде не видит. Рискнуть и отправиться на поиски нельзя. Нельзя и оставаться в Венеции. Собрав гнилые доски возле могилы, Танина находит еще деревяшки у берега.

Затем она быстро входит в воду и ныряет в нее с головой. Вынырнув, отряхивается, счастливая, что хоть ненадолго получилось избавиться от нестерпимого зуда. Танина отрывает от мокрого платья полосы ткани и с их помощью связывает доски в хрупкий плотик. Крепит таблички к доске покрупнее.

Осторожно снова входит в воду. Плот вроде не тонет, держится.

Коротко помолившись — частью за мать, но больше за брата, которого не знала и который отдал жизнь за сестру. — Танина делает глубокий вдох и отталкивается от берега.

Если повезет достичь материка, Танина отправится на юг.

Скорее всего, в Рим, где можно неузнанной начать новую жизнь.