Заколдованная луна

4

На следующее утро, прежде чем отправиться в дом Абеля Гарда, Криста, как обычно, отнесла на каменный стол в саду еду мелким пташкам и белочкам. Снега, правда, уже не было, весна вступала в свои права, но Криста подкармливала зверушек круглый год, хотя это и раздражало Франка. Дорого, дорого, жаловался он, но она не слушала его. Ведь в основном они получали объедки – только иногда какой-нибудь орешек или немного зерна. Да и не надо было ему знать обо всем, что она делала.

В этот день она была особенно внимательна. И когда увидела среди многих других маленького воробышка, доверчиво прыгающего прямо у нее под ногами, она догадалась. Она вспомнила: ей часто казалось, что воробьи ручные, но сейчас она поняла, что на самом деле лишь один из них приближался к ней.

Она села на корточки и тихо заговорила с ним. Он отпрыгнул, но не особенно далеко. Замер и посмотрел на нее своими черными глазками, наклонив головку.

– Спасибо, – прошептала Криста. – Теперь я знаю, к кому мне обращаться. И я сделаю все, чтобы сохранить тебя – так долго, как это только возможно, мой маленький друг!

Франк нетерпеливо крикнул с кухни:

– На столе нет хлеба!

– Значит, встань и возьми сам, – пробормотала Криста сквозь зубы.

Нет, она слишком разбаловала его, реагируя на любой его кивок, сейчас она это понимала. Она считала делом чести заботиться о том, чтобы ему всегда было хорошо. Но ведь в течение дня, когда она сидела с сыновьями Абеля, Франк прекрасно управлялся один! Хотя когда она возвращалась домой вечером, он сидел, тщательно укутавшись в шерстяной плед, перед камином и мерз, и все у него жутко болело.

Но сейчас она стала сильной! У нее был друг, союзник! Имре. А еще маленькая пташка.

Ей было любопытно, какое животное он собирался подыскать ей. Она надеялась, не кошку, потому что та не оставила бы в покое ее маленьких диких питомцев.

Собака… О, Криста всегда мечтала иметь собаку. Но Имре прав, из этого ничего бы не вышло. Франк животных не любил, он был из тех верующих, кто считал, что душа есть только у человека. Значит, он ничего не знал о животных. Она встала и прошла в дом, чтобы отрезать хлеба. Франк ел слишком много, хотя сам он утверждал, что клюет, как птичка. Неважное сравнение, ответила ему Криста сейчас, когда он снова сказал то же самое. Птицы едят весь день. Без передышки, чтобы жить. Франк обиделся и обвинил ее в том, что она в последнее время стала очень строптивой, он понимает, что он ей в тягость… – все в той же своей старой манере. Криста критически смотрела на него. Он всегда казался старым, сейчас он выглядел как девяностолетний, хотя ему было только за шестьдесят. Он располнел, и это его не красило. Он никогда не заботился о своих зубах, хотя еще Ванья просила его об этом, на самом деле он боялся зубных врачей. И сейчас он с трудом жевал деснами и обломками нескольких зубов. В профиль он казался от этого еще старше. Правда, когда он был молод, он подвергся страшным пыткам, но нельзя же жить на сострадании всю жизнь.

Ему следовало бы прекратить все время думать о старых обидах на Востоке и сделать вместо этого что-то для своей жизни.

Но сейчас его больше всего на свете радовало то, с каким почтением к нему относились в секте. Этого для него было достаточно, чтобы считаться делом всей жизни.

«Ой, – подумала Криста. – У меня сейчас словно глаза открылись, и я стала бессердечной».

Но тому, кто всю жизнь твердил «бедный папа!», полезно бывает иногда отдохнуть от сострадания!

«Потом я снова стану доброй», – пообещала она сама себе.

Он тоже был человеком, пользующимся большим почтением. Значительно большим, чем Франк Монсен, который пользовался состраданием к себе.

У этого человека было положение.

И сейчас он был оскорблен. Он был в ярости!

Жалкие твари! Что они себе вообразили? Что могут так обращаться с ним, с ним!

Он сидел, уставившись в серо-зеленую кирпичную стену, поджидая их. Он ждал уже долго. Неужели они не знали, с кем имеют дело? Жалкие слизняки!

Он им покажет!

В комнате, где он сидел, внезапно стало совсем темно. Как будто большая туча заслонила солнце за маленьким окошком высоко на стене. Стало… стало… неестественно темно, но ведь еще не мог быть вечер. Конечно, он, должно быть, уже долго ждет этих несчастных, но…

Дверь медленно приоткрылась.

Наконец-то они! Он поднялся в тот самый момент, когда дверь снова закрылась, и в комнате воцарился странный полумрак.

– И долго вы собираетесь заставлять меня ждать? Я буду жалова…

Подбородок его упал. Слабый звук, почти как выдох умирающего, слетел с губ. Он вглядывался пристально, но не мог ничего разглядеть.

Что-то подошло ближе.

Мужчина отпрянул, он ловил ртом воздух, кричал: «Нет, нет, я не делал этого, я невиновен. Я никогда не буду так больше!»

Продолжить он не смог, потому что потерял сознание.

Весна стала фактом. Все пробуждалось к жизни.

Абель Гард предпринимал настойчивые попытки поговорить с Кристой, но, когда он возвращался с работы, она либо уже уходила домой, либо же ей было так некогда, что это сводило на нет все его попытки.

Ведь она знала, о чем он стал бы говорить. Она знала, что он хотел знать, какие чувства она к нему испытывает.

Потому она и не позволяла ему заговорить. Присматривать за детьми – это было ей в радость. Но она была слишком молода, чтобы решиться подумать о чем-то большем.

Со времени памятного собрания в общине свободной церкви прошло уже много времени. По правде говоря, времени у нее как раз и не было. Но в последний день апреля снова было большое собрание, тогда же планировали устроить особый вечер для Ларса Севальдсена. Ей хотелось пойти туда, неплохо было бы повидать своих сверстников да и взрослых тоже.

Криста не говорила Абелю Гарду, что собирается туда, хотела провести этот вечер спокойно. Франк милостиво разрешил ей пойти, он, конечно, справится один, ей, разумеется, не надо думать о нем, он всего лишь старый одинокий отец…

– А почему бы тебе самому не пойти?

Он нервно заворочался в своем удобном кресле.

– Нет, сегодня вечером я не смогу, совсем ревматизм замучил, ведь я же был искалечен в плену, ты знаешь…

Да слышала я, хотелось закричать Кристе, но она, как обычно, смолчала.

«Я должна следить за собой, – думала она. – В один прекрасный день может просто случиться взрыв, и тогда, может статься, я скажу и сделаю то, о чем, возможно, придется пожалеть»

Она вышла на улицу. Был чудесный теплый весенний вечер, она пошла кратчайшей дорогой вдоль поля. Пахло свежевспаханной землей, костром. Божественный запах после стерильной зимы.

Зал был полон, но настроение было каким-то нервным. Все шептались, в воздухе пахло сенсацией или скандалом.

– А Ингеборг уже пришла? – спросила Криста свою ровесницу.

– Ингеборг? – фыркнула девушка. – У нее теперь другие заботы!

– А что такое? – спросила Криста. Хор уже стоял на месте. Она обратила внимание, что того парня тоже не было.

– Она опозорила себя, вот что она сделала, – сказала девушка исключительно целомудренно и раздраженно.

– Бедняжка Ингеборг, – тут же сказал Криста. – Надо будет зайти к ней завтра домой.

Девушка бросила на нее неприветливый и презрительный взгляд. Не стоило якшаться с тем, кто нарушил седьмую заповедь!

– Неужели все и вправду так сердиты на несчастную Ингеборг? – спросила Криста. – Тут все так взволнованы!

Но девушка уже отошла от нее. Подбежала какая-то женщина.

– Ой, неужели, Криста, я так рада, давненько мы тебя не видели! Надо же, такое несчастье, все сразу!

– С Ингеборг, вы имеете в виду?

– Нет, Ингеборг досталось на прошлом собрании, тебя не было. Она и плакала, и рыдала, и раскаивалась, но было уже поздно. Ей надо было бы подумать немного раньше!

Криста почувствовала себя еще более удрученной. Она не хотела говорить об Ингеборг.

– А сегодня-то что?

– А ты не слыхала? Ларс Севальдсен не приедет!

– Ой, как жаль! Мне так хотелось послушать песню о Линде-Лу, давно я ее не слышала.

– Да нет, хор разучил несколько песен, так что они и ее споют.

– Здорово! А то я никогда не слышала ее целиком.

Ей казалось, что юный Линде-Лу – ее союзник, ведь он тоже узнал об ошибке, которую совершила его мать.

– Да ведь с Севальдсеном произошло несчастье, – продолжала женщина взволнованно и тяжело дыша. – Никогда бы не подумала!

– А в чем дело?

Женщина придвинулась к ней так близко, что Криста слышала ее дыхание.

– Его обвиняют в воровстве! Допрашивают!

– Нет, – недоверчиво сказала Криста. – Неужели это правда?

– Ну да, чистая правда. Поэтому-то он и не приедет сегодня вечером!

Хор готовился петь, а община немного успокаивалась. Криста сидела на неудобной скамейке и размышляла о людских слабостях. Ингеборг совершила ошибку, но и парень тоже, а о нем даже и не упомянули. Ларс Севальдсен совершил совершенно бессмысленный поступок, потому что ему-то никакой необходимости воровать не было, доходы у него приличные. Но все они – те, кто сейчас находился здесь, осуждали Ингеборг и его, а разве не были и сами они слабы? Разве не была слаба сама Криста, ведь она не может больше любить своего отца Франка? Он так замечательно заботился о ней, когда она была ребенком! Неужели он не заслуживает ее благодарности?

Да, благодарность она испытывать могла. Но любовь? Нет! Ни нежности, ни сострадания. Он слишком часто эксплуатировал эти чувства.

«Я не должна думать, что я выше других, – думала она. – Я ничуть не лучше».

Она прочла про себя молитву о прощении. И о том, чтобы Господь был милостив к Ингеборг. А Ларс Севальдсен справится и без ее мольбы.

Она смотрела на вышитую цитату из Библии над кафедрой. Хор исполнял какую-то поучительную песню, она слушала вполуха. Пришел Абель Гард. Он был красивый мужчина, она не могла отрицать этого. В лучшей своей одежде, чистый и аккуратно причесанный; на него и правда приятно было посмотреть. Он повернул голову и встретился с ней взглядом. Она кивнула ему и улыбнулась немного застенчиво. Он покраснел – надо же, а такой взрослый! Но она чувствовала, что должна поздороваться с ним, ведь их столько связывало!

Она знала, что он доволен тем, как она смотрит за его детьми. Старая тетка так довольна не была, она видела в Кристе конкурентку. Постоянно отпускала мелкие язвительные замечания о том, что воротник у Арона в пятнах, что Адам описался или что жена Абеля такую еду никогда не подавала!

Криста, как правило, молчала и продолжала делать то, что делала. Она не могла повиноваться приказам еще одного человека и со всех ног бегать, чтобы ему угодить.

Вдруг хор запел песню про Линде-Лу, и Криста стала слушать. Наконец она услышала ее целиком с самого начала.

«Спою вам сейчас я песню одну,

Давайте уроним слезу

Над парнем по имени Линде-Лу,

Что жил в дремучем лесу.

На хуторе жил Линде-Лу не один,

С ним жили сестренка и брат.

Умерли их родители —

Кто же в том виноват?

Жили на хуторе Стурескугспласс*

note 1

Несчастные детки одни.

И вместо хлеба деревьев кору

Часто если они.

Каждое утро в утлой лодчонке

На озера берег другой

Плыл старший брат в усадьбу —

Работал он там день-деньской.

Хозяин – господин Педер

Был на расправу скор.

И горе тому работнику,

Что попал к нему на двор.

А сейчас я поведаю вам, друзья,

Каков был судьбы поворот.

Злой и коварный Педер

Не пощадил сирот.

Маленькая его сестренка была

Хрупкая, как тростинка.

Но слишком рано она умерла —

Жестокой была к ней судьбина».

Когда они дошли до этого места – а песню тщательно разложили на несколько голосов – у Кристы потекли слезы. Ее трогала судьба других – а стихоплеты, те, кто писал такие стихи, играли именно на таких чувствах. Криста сердилась на себя за это, но ничего не могла поделать: трагическая судьба Линде-Лу взволновала ее еще тогда, когда она впервые услышала несколько куплетов из баллады.

«Как расцвела сестренка твоя —

Пусть наложницей станет моей».

«Не трогай ее, а то будешь жалеть

Об этом до смертных дней».

«И брат твой уже подрос для того,

Чтоб батраком моим стать!»

«Нет, матери нашей я клятву давал

Беречь их и защищать!»

«Сестре моей только пятнадцать лет,

А брату нет и девяти,

И не отдам я тебе их, нет,

Не сможешь им зло причинить».

«Знала до мужа других мужчин

Твоя потаскуха мать.

И младших брата с сестрой отца

Отцом ты не можешь считать».

Больнее ударить Линде-Лу

Жестокий Педер не мог.

Но младшим он этого не показал —

Так сильно он их берег.

Брата с сестрою он стал утешать:

«Мы проживем сто лет.

Хоть стал злой Педер нам угрожать —

Ему же дал я ответ.

Матери нашей память

Хозяин не пощадил.

Я твердо вам обещаю

За это ему отомстить.

Нашей матери дал я слово:

Ничто не разлучит нас.

Пусть жизнь будет к нам сурова —

Вас брат никому не отдаст!

Как раньше делиться я буду с вами

Последнею коркою хлеба.

Вместе, втроем мы осилим все —

Лишь бы хозяин жесток к нам так не был!»

Но был Линде-Лу в усадьбе,

К ним на хутор приехал Педер.

Сестру его он обесчестил —

Не вняло мольбам сирот небо.

Когда же за честь сестрицы

Брат младший решил вступиться,

Убил и его злой Педер,

А сам поскорее скрылся.

Нашел Линде-Лу их мертвых,

Когда вернулся домой.

И прядь волос его светлых

Стала совсем седой.

«Несчастных моих сироток

Жестокий Педер убил.

Уж лучше бы сам я умер,

А их бы Господь защитил!»

И в этот момент Криста застыла. Как соляной столб! Сердце в груди бешено колотилось.

Они пели последние куплеты баллады, а она сидела, словно парализованная, даже не понимая точно, что было в конце баллады. Правда, это было несущественно: обычное душераздирающее нытье:

«Вечный покой они обрели

А глухом лесу на поляне.

На обе могилки лесные цветы

Брат положил, рыдая».

Криста вскочила. Она нетерпеливо протискивалась между скамеек, ей надо было выйти. Выйти и поговорить…

Лишь когда она нашла свое пальто и вышла из молельного дома, в тихий весенний вечер, она поняла, что не стоило так рваться наружу.

Идти ей было некуда, ну и что из того, что она задумала? Ей не с кем было поговорить, да и что она знала?

Несколько молодых парней стояли и болтали в низких можжевеловых кустах вдалеке на лужайке. Молодежи в приходе просто негде было собираться, так что, когда в молельном доме происходили собрания, туда все слетались, как мухи на мед.

Она поспешила зайти за угол дома, не хотела, чтобы они заметили ее. Иначе бы они потащились за ней, а этого ей хотелось меньше всего.

Она задумала что-то другое, она не хотела, чтобы ей мешали.

Криста глубоко вздохнула.

Текст песни подействовал на нее, как удар тока.

Белая прядь волос…

Она никогда не задумывалась над тем, что текст баллады мог быть основан на том, что произошло в действительности – ведь никто же не мог иметь такое имя – Линде-Лу! Это странное, вымышленное имя, думала она.

Но он существовал на самом деле! Парень, над судьбой которого она плакала и с которым ощущала какую-то общность, существовал. И она встретила его!

Что же ей делать? Где ей искать его, кого можно спросить о нем?

Абеля Гарда? Нет, этого она не хотела, отношения с ним и так были довольно напряженными.

Франка?

Нет, мир Франка был очень сужен. Он касался только его самого, его здоровья и хлеба насущного. Другие люди его не интересовали, едва ли он знал, как называется соседний хутор.

Растерянная, она медленно пошла домой.

Куда же ей идти?

Она должна найти его, найти Линде-Лу, это вдруг стало для нее жизненно необходимым. Он выглядел таким одиноким, таким бедным, таким несчастным. Да и ничего удивительного – если то, о чем говорилось в балладе, было правдой. Если он таким ужасным образом лишился своих младших брата и сестры.

И он, должно быть, жил неподалеку, поскольку она видела его у молочной платформы на перекрестке пару месяцев тому назад.

Из чего она могла исходить?

Песня, имя. Линде-Лу. Жестокосердный крестьянин по имени Педер.

И еще маленький хутор: Стурескугсплассен!

Это были важнейшие ориентиры.

Их хутор и усадьба Педера должны были находиться на разных берегах озера. Поскольку Линде-Лу греб туда на лодке каждое утро.

Лес, озеро…

Кто же может знать?

Криста остановилась.

Ингеборг! Бедняжка Ингеборг, она прожила в этом приходе всю свою жизнь! А Криста переехала сюда недавно.

Она же все равно собиралась навестить Ингеборг. Вся община, а, возможно, и весь приход отвернулись сейчас от девушки.

Криста была уже на пути к дому Ингеборг.

А что, если девушку выгнали из дома? Что, если она перебралась в Осло? Вполне вероятно, ведь так неправдоподобно легко выкинуть из дома ставшую бременем дочь, убрать позор с глаз долой самым простым способом. Криста не особенно хорошо знала родителей Ингеборг, не знала, относятся ли они к числу тех многих, которые больше думают о собственной морали, нежели о теплом и доверительном отношении к дочери.

Еще не поздно, можно, наверное, идти в гости?

Конечно, можно.

Кристу охватил доселе неведомый азарт, ей вдруг стало ужасно важно узнать побольше про Линде-Лу. Возможно, тут была тайная мечта утешить, рассказать ему, что он не одинок.

Застенчивая, мягкая улыбка…

Она не могла забыть ее.

Мать Ингеборг едва приоткрыла дверь, подозрительная и оскорбленная. Самая обычная женщина, бедная в бедной Норвегии, где лишь привилегированные одеты хорошо, но и где носить плохую одежду было не стыдом, а почти правилом.

Не без колебаний, она разрешила Кристе войти в убогую кухню с вышитыми полотенцами и пословицами на стенах, с печной трубой в стене и водой в ведре. В доме не было водопровода.

Мать Ингеборг была немногословна, лишь попросила Кристу подождать, пока позовет дочку.

Ингеборг вышла одна. События последнего времени тяжело отразились на прежде такой цветущей девушке. Лицо стало бледным, глаза опухли, немытые волосы непричесаны. Похоже было, что она похудела на несколько килограммов.

– Привет, Ингеборг, – приветливо сказала Криста. – Мы так давно с тобой не виделись, захотелось узнать, как ты тут. Да и сама я теперь редко куда-то хожу, может, знаешь: я работаю?

Сначала в глазах Ингеборг появилось что-то агрессивное, как будто она ожидала, что подруга станет язвительно отзываться о ее состоянии, но потом она отвела глаза и с равнодушным видом опустилась на стул.

– Да, явное дело, ты, конечно же, слышала, как у меня дела, – с горечью произнесла она.

– Услышала сегодня вечером. Поэтому-то и пришла сейчас.

Криста внезапно протянула руку через засыпанный крошками стол.

– Ингеборг, мне так жаль тебя! Ты знаешь, я твой друг, я на твоей стороне, что бы ни случилось.

Ингеборг недоверчиво взглянула на нее исподлобья, она пыталась отыскать в глазах Кристы злорадство, но не увидела его… Тогда она взяла протянутую руку и тихо заплакала.

– Какая же я была глупая, – всхлипывала она. – Я не знаю, что мне делать. Мать и отец больше не разговаривают со мной. Я думала об аборте, но я же никого не знаю.

– Забудь об этом, – сказал Криста. – Ты потом обязательно будешь жалеть. А что говорит парень? Тот, из хора?

– Его здесь уже нет. Я не знаю, где он. Уехал. Ведь он только комнату снимал у Ларсенов. А сейчас его нет. Да и не нужен он мне.

– Понимаю. Но знай, что я твой друг. И если я смогу тебе как-то помочь, то помогу. Но не с абортом.

Ингеборг разрыдалась.

– Ты такая добрая, Криста! Какая же я дура была по отношению к тебе!

– Правда? Я никогда не замечала.

– Да. Ведь у тебя было все, ты такая красивая. Я хотела показать, что и я могу кому-то очень нравиться.

– Но это не значит быть дурой.

– Нет, но иногда я тебя ненавидела, потому что ты такая красивая. И я говорила про тебя глупости. Ничего серьезного, просто, что ты задавака и все такое. Но ты никогда такой не была. Ты такая добрая!

Криста подождала, пока Ингеборг выплачется.

Наконец та распрямилась.

– А мне что делать, Криста?

– Мне кажется, тебе надо расправить плечи и не бояться выходить днем на улицу. Не бояться встретить сплетников и гордиться ребенком, которого ты ждешь. Когда он у тебя появится, ты увидишь, что полюбишь его, и потом тебя уже никто не сможет презирать.

Сейчас она говорила не совсем то, что думала. Она знала, как могут травить матерей-одиночек. Не говоря уже о детях! Но и Ингеборг ничего не выигрывала от того, что запиралась в доме и плакала над своей несчастной судьбой.

Девушка вытерла нос тыльной стороной руки. Потом шмыгнула носом и вновь посмотрела на Кристу с любопытством.

– А правда, что между тобой и Абелем Гардом что-то есть?

– Что? – спросила Криста, похолодев.

– Это правда? Что ты спишь с ним, когда он возвращается домой с работы?

Сначала Криста потеряла дар речи, особенно потому, что в глазах подруги она увидела неприкрытую жажду скандала. Но потом поняла, что любопытство, жадное желание, чтобы слухи оказались правдой, были лишь самообороной. Ингеборг не хотелось оставаться грешницей в одиночку.

– Нет, – вздохнула Криста. – Нет, нет, это неправда. И если так говорят, мне придется перестать там работать.

Ингеборг выглядела крайне разочарованной.

– Господи, – сказала Криста, она была шокирована, сидела, погрузившись в собственные мысли. – Теперь я понимаю тебя, Ингеборг. Как ужасны были для тебя эти сплетни. Как… отвратительно это чувствовать! Но не могу же я встать посреди прихода и прокричать, что то, что вы думаете и говорите обо мне и Абеле Гарде – неправда. Чувствуешь себя такой… беззащитной!

– Вот именно, – пробормотала Ингеборг, наревевшись. – Хотя что касается меня, то тут они правы.

Криста тут же была готова позабыть о собственных проблемах.

– Давай поможем друг другу, Ингеборг. Я буду защищать тебя, а ты можешь приходить ко мне в любой момент, когда тебе понадобится помощь. Я хочу еще сказать, что ты не одна в этом виновата!

– Да, разумеется! Хотя, кажется, о нем никто не говорит. Но ведь так было всегда. Наказывать надо женщин, потому что по ним это больше заметно. Спасибо тебе, Криста, мне сейчас намного лучше. От того, что по крайней мере еще один человек заботится о ком-то.

Криста решительно перевела дух.

– А сейчас я хочу просить тебя о помощи, Ингеборг.

– Что такое? Неужели и ты сбилась с пути?

– Нет, нет! Все проще, мне нужна кое-какая информация.

– О чем же? – спросила Ингеборг, тут же сделавшись подозрительной.

Было очевидно, что она стала сейчас чересчур ранима. Но это можно было понять.

Криста перешла к делу.

– Не знаешь ли ты место, которое называется Стурескугсплассен?

Ингеборг наморщила лоб.

– Я слышала…

– Да, конечно, в балладе. Но есть ли такой хутор в действительности?

– Здесь поблизости?

– Да, я думаю.

Ингеборг думала, старательно наморщив лоб.

– Нет, никогда не слышала.

– Но он должен быть!

Она же видела Линде-Лу неподалеку. Да и потом он был так легко одет, что просто не мог жить далеко отсюда.

– Здесь же есть недалеко озеро?

– Да здесь повсюду озера. Рядом два больших.

Она не осмелилась спросить о господине Педере. Тогда все станет слишком явным. Ингеборг заметила:

– Нет, если тебе нужен хутор, который находился бы и у леса, и у хутора, тебе надо в Нурмарку. Там на холмах есть то, что тебе надо.

Было очевидно, что Кристе не удастся здесь ничего больше узнать. И она спросила о другом:

– А ты знаешь, где живет Ларс Севальдсен?

Он должен знать о Линде-Лу больше.

– А разве Ларс не в тюрьме? – спросила Ингеборг. – Я слышала, что мать шептала отцу про это.

– Ну, в тюрьме – слишком сильно сказано. Его обвиняют в воровстве, вот и все, что я знаю.

– Ну и дурак, – пробормотала Ингеборг.

– И я так думаю. А где он живет?

– Не знаю. Думаю, что где-то ближе к Осло. В Грорюде или где-то там.

Ну, это Криста и сама знала.

Ингеборг подошла к двери, открыла ее и крикнула:

– Мама, где живет Ларс Севальдсен?

Из другой комнаты отозвался голос:

– В Грорюде. Но его там сейчас нет. Он стал такой странный, его положили в больницу для умалишенных.

– Что? Его? Почему?

– Говорят, не выдержал, что его подозревают в том, чего он не делал.

Говорит про странную темноту и отвратительное создание. От него больше и слова разумного не услышишь.

Ингеборг с сожалением обернулась к Кристе, которая прикусила губу. И здесь неудача! Она не стала больше ни о чем спрашивать и ушла, сказав несчастной девушке несколько ободряющих слов на прощание.

Взошла луна, она уже стала больше, почти наполовину, но все равно, в этот светлый весенний вечер в ней еще не было достаточной силы.

На дороге стоял мужчина, прислонившись к березе. «Линде-Лу? – подумала она, и что-то кольнуло ее в сердце. – Или Имре?»

Нет, ни тот, ни другой. Это был крестьянский сын, Петрус, которому Криста всегда нравилась. Когда-то он, возможно, тоже ее немного интересовал, поскольку был единственным молодым парнем в этих краях, о котором она могла подумать. Но это прошло. В ее жизни появилось сейчас так много мужчин.

Он внимательно посмотрел на нее, отошел от березы и пошел к Кристе. У нее по спине побежали холодные мурашки.

Это не предвещало ничего хорошего.