- Если он искренне любил ее,- пробормотал Катилина, скорее самому себе,- тогда нетрудно объяснить и странности его характера в более поздние годы.
- Но бог с ней, с Ксенькой, это дело давнее,- снова начал мандатарий.- Теперь мы подходим к главной катастрофе.
- Ах! - вырвалось у Катилины, словно он больше ничего уже не ждал.
- Староста все более открыто братался с мужиками. Прямо стыдно было, вот так-то. Часто он обращался к ним с какими-то дивными речами.
- Гм, гм! - крякнул Катилина.
- Я это сразу заметил,- подчеркнул мандатарий, - но старался смотреть сквозь пальцы. И вдруг, словно гром с ясного неба, падает неожиданная бомба.
- Ого!
- В одно прекрасное утро, только встал я с постели и спокойно уселся пить кофе, как откуда ни возьмись две коляски подъезжают к крыльцу. Выглянул я в окно и чуть не остолбенел со страха. Из коляски вылезли пан комиссар с ландсдрагоном и судейский следователь - самые толковые чиновники в округе. «Боже мой, что случилось?!» - подумал я, чуть живой от страха. Не успел я выбежать им навстречу, как они уже вошли в канцелярию и в ту же минуту учинили следствие при закрытых дверях, и давай меня расспрашивать то о том, то о другом, то так, то сяк, пока я наконец не смекнул в чем дело. Они искали след того монаха, который появился в усадьбе во время болезни старосты.
- Ах ты, черт! - воскликнул Катилина.
- Не стану я вам долго рассказывать, как шло следствие, как я ловчил и втирал обоим очки, чтобы очистить себя от всяких подозрений. И в конце концов вышел-таки сухим из воды, да еще с похвальной грамотой в придачу. Но на старосту надвигалась гроза. Этот монах,- добавил он, понизив голос,- был эмиссар из Парижа, от Централизации.
- Да, да, от Централизации! - решительно подтвердил Гиргилевич.
Катилина что-то промычал.
- Староста, должно быть,- продолжал мандатарий, - предвидел такие последствия. Как раз за неделю до приезда комиссара он выхлопотал себе паспорт в Париж и теперь, когда дело стало принимать худой оборот и обнаружились доказательства его тайных сношений с монахом, он со своими двумя казаками взял да и задал деру, только пыль столбом!
- А какой переполох начался в поместье! - тут же подхватил Гиргилевич.- Никто не знал, кому сдавать отчеты, у кого получать распоряжения.
- ...и кому отдавать деньги от продажи зерна из закромов,- насмешливо заметил Катилина.
Гиргилевич вытаращил глаза, словно хотел спросить: «А откуда вы знаете об этом».
- Ну и что дальше? - спросил Катилина, не обращая на него внимания.
- О прочем вы лучше всего узнаете от самого ясновельможного пана, друга вашего. После годичного отсутствия Жвирского австрийское правительство объявило в газетах, что если он через год с неделей не вернется, то потеряет права гражданства в австрийском государстве, и тем самым его имение перейдет к законным наследникам. Еще до того, как истек назначенный срок, мы прочитали в газетах, что в Дрездене скоропостижно скончался некий именитый поляк Миколай Жвирский. После этого известия граф Зыгмунт как законный наследник тут же принял на себя управление имением.
- Но не надолго,- подхватил эконом.
- Должно быть, пришло завещание?
- Именно так, ваша милость,- кивнул мандатарий,- Нежданно-негаданно появился в Жвирове Костя Булий, и одно его слово опрокинуло все надежды графа. Покойный барин оставил завещание, в котором все свое имущество отписал другому.
- И этим другим был мой Юлек, Гракх! - воскликнул Катилина.
- Кто, кто? - одновременно спросили эконом и мандатарий.
- Ваш нынешний хозяин.
- Да. Костя Булий сдал завещание в суд, и через несколько недель судебный исполнитель Грамарский ввел в наследство нового хозяина, который никому даже не снился.
- Как отнесся к этому граф Зыгмунт?
- Кажется, хотел было затеять процесс, но быстро раздумал и удовольствовался своим Оркизовом.
- Каким же образом, черт побери, Юлиуш вошел в милость к Жвирскому?
- Об этом вы только у него самого сможете узнать. Кажется, он не просто однофамилец, но и дальний родственник старосты, а их отцы были чуть ли не старыми друзьями.
- Гм, гм,- буркнул Катилина, видимо, не вполне уяснивший себе положение вещей.
- Но, как я говорил, лучше всего он вам сам оба всем щ расскажет.
- И то верно, - пробормотал Катилина.
- Новый владелец получил все поместье за исключением жвировской усадьбы.
- Но тогда она еще не считалась заколдованной? - вскинулся Катилина.
- Э, нет,- отозвался Гиргилевич,- в этой усадьбе всегда черт пошаливал. Началось это еще при жизни молодого старосты, бог весть что там творилось по ночам. Говорили, будто это его отец покойник выкрикивает свои вечные: «Не позволю! Протестую!» и рубит по дубовому столу, воображая, что сносит головы предателям. Вот так-то.
- Но тогда, ваша милость, это лишь толки были,- сказал судья.
- А теперь? - поспешно спросил Катилина.
Мандатарий пожал плечами, вздернул брови почти до волос и произнес, понизив голос:
- Если б я не был по убеждению философ, то сам бы поверил в людские толки.
Катилина прыснул со смеху, а Гиргилевич перекрестился и сплюнул.
- Не над чем смеяться,- заметил он серьезно.
- Сделайте милость, скажите в таком случае, чем же она страшна, эта Заколдованная усадьба?
- Главное, что молодой староста ходит там и после своей смерти. Так, по крайней мере, утверждает народ.
- Так оно и на самом деле, вот так-то!
- Из этого я еще мало что узнал,- уронил Катилина.
Мандатарий почесал в голове.
- Была в завещании молодого старосты важная оговорка,- заговорил он, помолчав,- гласившая, что Заколдованная усадьба должна оставаться необитаемой и неприкасаемой, пока не превратится в руины. Сторожить ее покойник поручил Косте Булию, оставив ему для жилья дом прежнего садовника в дальнем углу сада. Уже само это странное решение окутывало тенью тайны и некими чарами заброшенную и мрачную усадьбу.
- Отсюда, наверное, и название, отсюда и страх среди простых людей!
- Еще бы! И нечего об этом толковать, вот так-то, - поежился эконом, очевидно забывая, что перед ним друг его хозяина.
Мандатарий снова потормошил свою чуприну и снова вздернул брови до корней волос.
- Видите, сударь,- проговорил он еще более серьезный тоном,- тут такие произошли события, такие объявились знаки, что и впрямь голову потеряешь.
- Что, что? Слушаю вас! - вскричал Катилина с выражением крайнего любопытства на лице.
- Эх, что тут говорить,- подхватил Гиргилевич,- я сам, с места мне не сойти, видел яркий свет в левом крыле дома, в той комнате, где жил еще отец покойного, вот так-то.
- А разве нельзя объяснить появление света какой-либо естественной причиной? - заметил Катилина с недоверчивой усмешкой.
Гиргилевич чуть ли не с состраданием пожал плечами.
- Пьяным я тогда не был, луны на небе не было и в помине. Стало быть, непременно кто-то находился внутри.
- Разумеется. Костя, например.
- Костя тогда сидел у меня под арестом,- вмешался судья.
- За что?
- Я подумал, не он ли морочит людей, вот и запер его brevi manu на несколько суток.
- А вор не мог забраться в усадьбу?
- О, после печального конца Павла Фарылы ни один ворюга не отважился бы приблизиться к дому, даже если б его бог знает какая ждала там добыча.
- Этот Фарыла лучшее всему доказательство,- торжествующе произнес Гиргилевич.
- В самом деле, случай это исключительный и его трудно объяснить, будь ты хоть трижды философом.
- Слушаю, слушаю!
- Был в моем доминиуме известный в наших краях вор и поджигатель, одним словом, разбойник. Шесть раз сидел он в тюрьме, но едва выходил на свободу, тотчас совершал десять новых преступлений. И вот, воспользовавшись тем, что Костя сидит под арестом, он забрался в усадьбу, выбил раму в сенях и пролез вовнутрь. Что там с ним произошло, никто не знает. Домой он вернулся только под утро с пустыми руками, изменившийся до неузнаваемости. Волосы дыбом, глаза сумасшедшие, лицо бледное как смерть, а сам весь дрожит, лихорадке. На все вопросы жены и детей он отвечал только двумя словами: «Покойный пан!» День пролежал он в горячке, крича во все горло «Покойник! Покойник! Спасите!» А ночью…
- Ночью?
- …умер от испуга,
- Гм, гм, - пробормотал Катилина, задумчиво качая головой.
- Но было бы еще ничего, ваша милость, - подхватил Гиргилевич с возраставшим торжеством, - на другой день, когда покойника укладывали на носилки, на его левой щеке выступило пять синих полос, словно след от пяти пальцев руки. А вы, наверное, знаете, что прикосновение упыря всегда оставляет несмываемый синий знак.
Катилина забарабанил пальцами по столу и пожал плечами. Он, очевидно, во все это не верил, но не хотел открыто возражать.
Мандатарий заговорил снова.
- Признаюсь, на меня самого это произвело столь сильное впечатление, что я немедленно выпустил Костю из-под ареста, тем более, что караульные клялись всем на свете, будто в одну из ночей под дверями арестантской появился покойник и крикнул своему старому слуге несколько слов, которых они не разобрали.
- Да чего там гадать,- вмешался в разговор Гиргилевич с обычной своей бесцеремонностью.- Или мой гуменщик не видел его на гумне? Вот так-то. Бедняга чуть дух не испустил при виде покойника; тот сидел на черном как уголь коне и знай перескакивал с крыши сарая на скирду пшеницы и обратно на сарай. А при каждом скачке у коня искры сыпались из ноздрей, так что бедный гуменщик, как только голос к нему вернулся, заорал во все горло: «Огонь, горим, спасите!» - и в одну минуту разбудил в фольварке всю челядь. Но покойника уже и след простыл. Вот так-то.
- А не случается ли вашему гуменщику выпить и не любит ли он приврать часом?
- Да ведь не он один наблюдал покойника. Я вам сотню людей представлю, которые своими глазами видели, как покойник на черном как смоль коне скачет словно сумасшедший по крыше своей усадьбы. И десятка людей не найдешь в поместье, которые не видели бы его с нагайкой в руке. Временами он даже не один является. С ним и отец его верхом на коне выезжает и кричит так, что слышно за версту: «Запрещаю! Протестую!»
- Но сами вы кроме света в окнах так ничего и не видели? - спросил Катилина расходившегося эконома.
- Я нет, но, что тут скрывать, пан судья видел, вот так-то.
- Как? Вы, пан Гонголевский?
- Возможно ли? - в удивлении воскликнул и актуарий, до тех пор не открывавший рта.
Мандатарий страшно смешался и сердито посмотрел на эконома, словно попрекая за то, что тот выдал его тайну.
- Ну что, разве не правда? Или вы собственными глазами не видели покойника? - спрашивал отнюдь не обескураженный Гиргилевич.
- То есть… то есть… - запинался мандатарий.
- Как же это? Сами видели его и ничего не рассказываете? - закричал Катилина.
Мандатарий все более терялся от смущения.
- Видите ли,- начал он, заикаясь,- не знаю, как вы это примете… то есть… как вам это покажется.
- Смилуйтесь же, наконец, расскажите, не испытывайте моего терпения.
- Расскажите, пан судья, расскажите, вот так-то,- подбадривал его Гиргилевич.
Мандатарий снова почесал в голове.
- Даю вам, сударь, честное слово,- заговорил он наконец, словно приняв какое-то рискованное решение,- что все, о чем я вам расскажу, истинная правда, которую в любую минуту может засвидетельствовать еще один человек.
- Без вступлений, без предисловий,- выходил из себя Катилина.
Мандатарий откашлялся и, прочистив таким образом горло, не торопясь, приступил к рассказу:
- Случилось это в прошлом году, почти в эту же пору.
- Еще до того, как я сюда поступил,- вставил Густав Хохелька.
- Приехала к нам тогда небольшая комиссия, и молодой чиновник из округа, пан Юзеф Минсович, жил у меня. Страстный любитель скрипичной игры и охотник. Словом, молодец хоть куда! Полдня он играл на скрипке, а полдня охотился.
- Вот так-то,- ввернул Гиргилевич, твердо уверенный, что тут уж никак нельзя обойтись без этих любимых его словечек.
- Однажды,- продолжал мандатарий,- выбрались мы после полудня на бекасов, под Заваловку, в добрых трех милях отсюда. Несколько часов бродили мы по колено в грязи и хоть бы, черт возьми, ворона нам повстречалась! Усталые, раскисшие, мы уже собирались вернуться домой когда я предложил зайти к заваловскому священнику перекусить.
- Ну, уважаемый, если вы этак начнете ab ovo, то не кончите до завтра,- прервал его Катилина.
Мандатарий, несколько уязвленный, прикусил губу.
- Уж, позвольте, сударь, я знаю, с чего начинать. Задержались мы у священника до поздней ночи, комиссар заболтался с поповнами, мы же со священником сели в экарте по цванцигеру. Лишь в двенадцатом часу мы выехали в коляске в Бучалы, а часов в двенадцать достигли поворота в липовую аллею, что ведет к усадьбе. Невольно я бросил взгляд в ту сторону - и вскрикнул от страха и удивления. Показалось мне, будто я вижу свет в левом крыле усадьбы. То же привиделось и нашему кучеру, но комиссар упорно твердил, что это только отблеск луны.
- Ничего себе отблеск,- проворчал Гиргилевич и махнул рукой.
- Я из вежливости не возражал, но комиссар все же решил доказать нам наглядно, что мы обманулись. И велел ехать к усадьбе. Напрасно отговаривался бедный кучер, напрасно сам я просил и убеждал его. Комиссар уперся, и вот мы нежданно-негаданно очутились у ворот усадьбы.
- И света не было? - воскликнул Катилина.
- Готов присягнуть, что свет погас у нас на глазах, но так или иначе его не было.
- Ага,- засмеялся Катилина.
- Ну что «ага»? Не говорите прежде времени «гоп»! И комиссар говорил мне тогда «ага», и смеялся, и делал из меня дурака, а потом начал, хохоча до упаду и вопя во все горло, вызывать покойника из могилы. И тут вдруг…
Тут мандатарий умолк, неизвестно из желания ли подстегнуть интерес слушателей или от страха, который охватил его при одном воспоминании о той минуте.
- И что «вдруг»? - нетерпеливо спросил Катилина.
Мандатарий отер пот со лба и продолжал потише:
- Вдруг с треском отворились балконные двери и в них показался молодой староста, такой, каким он выглядел при жизни.
Катилина даже подскочил на месте.
- Вы шутите!
- Честное слово, слово чести! - уверял мандатарий.
- Правда, истинная правда,- поддержал его эконом.
- И что же дальше? - допытывался Катилина, весь дрожа от нетерпения.
- Как - что? Окаменели мы со страху. Староста постоял немного, молча и неподвижно, а потом исчез, словно сквозь землю провалился.
- И вы узнали его в лицо?
- Как себя в зеркале.
- И не поторопились войти в усадьбу?
Мандатарий выпучил на сумасшедшего глаза.
- Что? - вскричал он.- Да мы бежали оттуда, только пыль столбом. И всю дорогу у нас шумело в ушах, будто кто-то гнался за нами.
- И с тех пор вы поверили в привидение Заколдованной усадьбы?
- С тех пор я перестал глумиться над этим.
Катилина снова развалился на кушетке и глубоко задумался.
- Удивительно! - пробормотал он немного погодя.- Здесь скрывается какая-то важная тайна! Ах! - воскликнул он неожиданно,- тот таинственный оборванец у креста - Микита Оланьчук! Да… я вспомнил это имя! Одно, стало быть, я уже понял, остальное надо еще отгадать.
Но тут мандатарий взглянул на часы.
- О, да мы заболтались! - воскликнул он,- двенадцатый час.
- Боже мой! - в свою очередь вскричал Гиргилевич и сорвался с места.- Что подумает моя жена! Прошу прощения и спокойной ночи!
Он поспешно раскланялся и что есть духу выбежал из комнаты.
- Желаю не повстречаться по дороге с покойником,- крикнул ему вослед Катилина.
- Упаси бог,- ответил из-за двери Гиргилевич и перекрестился.
Катилина потянулся и громко зевнул.
- Где вы меня положите, пан Гонголевский? - cnpосил он хозяина.
- В канцелярии.
- С паном Хохелькой?
- Со мной,- подтвердил актуарий.
Катилина посмотрел на него с насмешливой улыбкой и вздохнул.
- Ах, если бы вы по крайней мере были тем, чему соответствует ваше имя,- шепнул он.
- Как это, чем? - пробормотал актуарий и покраснел до ушей, предчувствуя новое оскорбление.
- Generis feminini, - пояснил Катилина, громка захохотав. - Спокойной ночи, жрец правосудия,- бросил он хозяину и, подхватив под руку канцеляриста, резво повлек его в канцелярию, находившуюся по другую сторону сеней.
Мандатарий несколько минут молча смотрел ему вслед, а потом задумчиво потер лоб.
- Пора идти спать,- прошептал он. - Однако в этом прохвосте, ей-богу, есть что-то от настоящего мандатария! Старый приятель нашего помещика! Гм, гм, с ним надо держать ухо востро!
VI
ГРАКХ И КАТИЛИНА
Большая, зажиточная деревня Опарки, нынешний центр жвировского поместья, лежала без малого в полумиле от Бучал, в прелестной и довольно обширной долине, с одной стороны примыкавшей к широкой полосе леса, а с трех других опоясанной небольшой, впадавшей в Днестр речкой.
Опарковский дворец, резиденция помещика, стоял на пригорке, примерно в полуверсте от деревни, к которой вела отсюда тенистая липовая аллея. Это было большое каменное здание с крыльцом о шести колоннах и, хотя издали оно выглядело не столь внушительно, как двухэтажная жвировская усадьба, ему вполне пристало именоваться дворцом,- так у нас порой называют и деревянные усадебки.
По одной стороне просторного, обнесенного высокой оградой двора размещались каменные флигеля, а по другой за густыми рядами диких каштанов виднелись конюшни, каретные сараи и погреба, к которым вел отдельный въезд.
За домом тянулся прекрасный английский парк с богатой оранжереей и высокой, тщательно ухоженной горкой, на самом верху которой красовалась изящная беседка.
Наружной красоте здания соответствовало внутреннее его убранство, богатое, хотя и несколько старомодное.
Покойная вдова старосты уже давно собиралась перенести свою резиденцию из Жвирова в Опарки и сделала для этого необходимые приготовления, но неожиданная смерть мужа и последовавший за этим раздел имущества между братьями помешали ей осуществить это намерение. Как мы уже знаем, вдова переселилась в Оркизов, старший из братьев остался в Жвирове, и дом в Опарках, полностью готовый внутри и снаружи, в течение нескольких лет ожидал достойного хозяина. Хозяин нашелся только после смерти Миколая Жвирского в лице нового помещика, который, согласно известной нам оговорке в завещании, ни при каких условиях не мог жить в Жвирове.
Было уже далеко за полдень, когда, после описанного нами вечера у мандатария, к парадному крыльцу подкатил простой деревенский возок и из него проворно выскочил наш плечистый искатель приключений из рычиховской корчмы, который в доме мандатария принимал такие затейливые имена.
Лицо его сохраняло прежнее вызывающе дерзкое выражение человека, открыто пренебрегающего всем и всеми, на губах играла неизменная саркастическая - можно даже сказать - цинично-наглая улыбка. Однако теперь, казалось, в нем несколько поубавилось той решительности, той безоглядной самоуверенности, какие вчера сквозили в каждом его шаге, движении, слове.
Соскочив с возка, он с минуту колебался, стоя у крыльца, затем огляделся вокруг, как бы не слишком довольный собой.
- Что и говорить,- прошептал он,- мне бы еще обрывок веревки на шею, и всякий мог бы поклясться, что я сей момент сорвался с виселицы. Как он примет меня? Школьные товарищи, школьная дружба! Что за глупость напоминать об этом после нескольних лет разлуки, при совершенно изменившихся обстоятельствах.
Но тут он встряхнулся, словно принуждал себя отбросить неприятные мысли и домыслы, и громко рассмеялся.
- А, что там, все это ерунда, - молвил он вполголоса, поднимаясь по мраморным ступеням крыльца. - Если он скажет мне: «Я вас не знаю, уважаемый!», я ему отрежу: «Черт с тобой, дурак», и налево кругом марш!
И то ли для того, чтобы придать себе смелости, то ли от самоуверенности, которая к нему вернулась, он неожиданно свистнул, будто сзывая свору собак.
Как раз в эту минуту в дверях показался лакей и с испугом уставился на незнакомца.
- Барин дома, дурак? - спросил Катилина громовым голосом, желая тем самым придать себе больше значительности.
Лакей еще больше испугался, хотя в первую минуту это категорическое «дурак» так на него подействовало, что он поклонился до земли и нечто похожее на «ясновельможный» готово было сорваться с его губ.
- Ты что, не слышишь, бездельник? - заорал Каталина еше громче. - Дома барин?
- Дома, но... - пролепетал смешавшийся слуга.
- Что «но»?
Лакей, однако, успел уже опомниться от первого впечатления. Он смерил незнакомца взглядом с головы до ног и пожал плечами, скорее с гневом, чем пренебрежительно.
- Чего вам надо? - дерзко спросил он и встал в боевую позицию, словно только сейчас припомнил пропущенных было мимо ушей «дурака» и «бездельника».
Вместо ответа Катилина подошел к нему поближе, протянул внезапно руку, и, прежде чем ошеломленный лакей сообразил в чем дело, он был уже крепко схвачен за шиворот и в мгновение ока трижды перекувырнулся в воздухе.
- Караул! На помощь! - закричал он благим матом, уверенный, что имеет дело если не с грабителем, то уж наверняка с сумасшедшим.
Катилина толкнул его, и перепуганный служитель во всю длину растянулся на полу. В эту минуту вбежали еще двое слуг и одновременно в двери слева показался молодой человек в бархатном халате с раскрытой книжкой в руках.
- Что что значит? - спросил он топом хозяина.
- Гракх! - крикнул незнакомец и с распростертыми объятиями двинулся к нему.
Молодой человек отступил назад, глядя на незнакомца с удивлением и смущением. Затем вдруг весело прыснул и тоже раскрыл объятия.
- Катилина! - воскликнул он и потянул незнакомца за собой в комнаты.
Удивленные и испуганные слуги переглянулись, а поднявшийся с пола лакей проглотил проклятие.
Тем временем старые знакомцы и приятели молча пробежали целую анфиладу прекрасно обставленных комнат, пока не остановились в маленькой гостиной, заваленной множеством книг и бумаг. Здесь Гракх бросился на маленькую, обитую сафьяном кушетку и разразился долгим, сердечным смехом.
Катилина, отнюдь не смутившись таким оригинальным приветствием, расположился по соседству в старинном итальянском кресле и начал так громко и искренне вторить хозяину, что эхо отдавалось в дальних комнатах.
- Катилина! - проговорил хозяин, задыхаясь от смеха.
- Гракх! - с трудом вымолвил гость среди взрывов все более шумного и безудержного веселья.
- Перестань, а то я лопну,- кричал хозяин, поворачиваясь на другой бок на своей кушетке.
- Но, черт возьми, не я же начал! - выдавил из себя гость и во всю длину растянулся в кресле.
И снова несколько минут они хохотали как сумасшедшие.
- Отчего ты смеешься? - спросил наконец Гракх, отирая слезы.
- Я? Из уважения к тебе,- ответил Катилина.
И снова оба разразились смехом.
- Знаешь,- начал наконец хозяин более внятным голосом,- ты мог бы получить патент за способ докладывать о себе в незнакомом доме при первом визите. Ты поколотил моего лакея…
- Я хотел только, чтобы он проводил меня к тебе.
- И не присматривался к тому, как ты одет?
- Увы, было поздно, прохвост начал с этого.
- Но, бога ради, расскажи поскорее, откуда ты взялся, где пропадал, что делал?
- Хо, хо, не так быстро, мой милый, сперва ты спроси, зачем я пришел сюда.
- Разве не для того, чтобы меня проведать?
- Вот именно. Я нуждаюсь в службе, ясновельможный пан!
- О, твои дела так плохи?
- Недавно они были еще хуже, но теперь…
- Теперь?
- Все будет хорошо, поскольку я застал моего Гракха неизменившимся, несмотря на шестнадцать деревень, которые вдруг свалились на него как манна небесная.
- Ты, стало быть, находишь, что я не изменился? - спросил Гракх все тем же насмешливым и веселым тоном.
- Как и я сам!
- Vade retro, satanas! Так-таки совсем не изменился? - в ужасе вскричал хозяин, срываясь с кушетки.
- Ни на волос! И вот тебе убедительный довод,- хохоча ответил Катилина и, задрав ноги, показал свои стоптанные сапоги.
- Все тот же гуляка, повеса, скандалист.
- Скандалист,- повторил Катилина и кивнул головой.
- Все тот же вольнодумец, не помнящий о дне вчерашнем, не думающий о завтрашнем.
- Да… более или менее так.
- Насмешник, для которого нет ничего святого, ничего серьезного, ничего неприкосновенного.
- Слишком длинный у тебя перечень, - прервал его Катилина, хотя и не думал обижаться.
- Страстный любитель прекрасного пола…
- Ага… пола, - повторил Катилина и поперхнулся.
- Маловер, не признающий ни бога, ни черта!
- Но зато слепо верящий в твое сердце и характер.
- И в мою память, не правда ли?
- Только в твою.
- Когда-то ты спас меня от исключения из школы.
- Ну, если смотреть на это сегодня, я оказал тебе не такую уж услугу.
- Но в то время она была велика и не только для меня.
- Верно, немного услужил я и твоей матери, о которой ты лишь теперь даешь мне возможность спросить.
Веселое, улыбающееся лицо Гракха стало серьезным, он нахмурился, и из груди его вырвался приглушенный вздох.
- Моя мать,- шепнул он изменившимся голосом.
- Умерла? - догадался Катилина.
- Видно, небо предназначило ей одну лишь борьбу с судьбой, не суждено ей было познать на земле счастья. Умерла…
- Прежде, чем ты получил наследство…
- Наследство только несколько скрасило мою утрату,- прошептал Гракх и погрузился в свои мысли.
Катилина склонил голову, с его лица исчезла насмешливая улыбка. Через некоторое время он поднял глаза и почти с сочувствием поглядел на приятеля, что придало его физиономии непривычное выражение.
Гракх все еще сидел задумавшись; в эту минуту он казался удивительно красивым. Высокий и стройный, он сочетал в чертах лица женственную мягкость и изящество с выражением истинно мужского достоинства и смелости. Первая красавица могла бы позавидовать белизне его кожи и румянцу, вьющимся от природы, светлым, блестящим и мягким, как шелк, волосам и голубым выразительным глазам, взгляд которых всегда казался задумчивым, почти отсутствующим и тем не менее проникал до глубины души. При женственности облика тем ярче выделялись истинно мужской, высокий и выпуклый лоб и своеобразная складка энергично сомкнутых губ, которые оттенялись небольшими усиками.
Катилина с видимым удовольствием вглядывался в лицо старого приятеля.
Вскоре Гракх очнулся от задумчивости, потер рукой лоб и, казалось, превозмог свою грусть. Однако же к нему не вернулась более та игривая веселость, которую поначалу вызвало у него неожиданное и такое оригинальное появление давнего однокашника, с именем и особой которого его связывали тысячи приятных воспоминаний.
- Ах, чтоб тебя! - вскричал внезапно Катилина, заметив, что лоб его приятеля разгладился.- Ты стал еще красивее, чем раньше.
Гракх только усмехнулся.
- Ты, видно, на самом деле ищешь службу, если решил упражняться в лести.
- А ты чертовски освоился с ролью барина, если всякий знак внимания принимаешь за лесть.
- Постарайся же избегать пустых знаков внимания и лучше начни рассказывать, где ты обретался все те пять лет, что мы не виделись.
- Как это! Без трубки? Без сигары? - спросив Катилина, озираясь вокруг.
- Обернись, и все найдешь позади себя.
Катилина протянул руку к соседнему столику, где в нарядной фарфоровой шкатулке лежали гаванские сигары. Он осмотрел сигару со всех сторон, покивал головой и причмокнул.
- Теmрога mutantur! - пробормотал он, закуривая.- Помнишь ли ты времена, когда мы с таким трудом могли сложиться на дрянную пачку Drei Kőnige?
Гракх мечтательно улыбнулся.
- Ты не голоден? - вдруг спросил он.
- Покамест нет, я приехал сюда после завтрака у твоего почтенного мандатария.
- Ха, ха, ты уже познакомился с ним?
- Не только с ним, братец, но и с твоим бесценным Гиргилевичем и даже с ключником твоей Заколдованной усадьбы.
- С Костей Булием? - быстро спросил Гракх и привстал с кушетки.
- С ним самим.
- Когда, где, как? - спрашивал Гракх, охваченный каким-то странным любопытством.
- Погоди, ведь ты хочешь, чтобы я рассказал тебе мой curriculum vitae с того времени, как мы расстались.
- Отчего же ты не начинаешь, нудный ты человек?
- Сперва ты должен принять мое условие.
- Какое?
- В ответ ты должен рассказать мне свою историю.
- По первому твоему требованию, хотя мне нечего! рассказывать.
- О, и моя история очень коротка.
- Начинай же.
Катилина выпустил огромный клуб ароматного дыма, устроился поудобнее в кресле и начал:
- Как тебе известно, я, приняв на себя авторство твоих опрометчивых стишков и находясь под угрозой исключения из всех школ австрийской империи, решил уж заодно выкинуть еще штучку и при первой же оказии здорово отдубасил нашего директора.
- Бедняга в течение месяца не мог подняться с постели.
- После такого номера нельзя было и часу оставаться в Самборе.
- Ты исчез, даже не попрощавшись с нами.
- Ни с вами, ни с моими многочисленными бородатыми и голощекими кредиторами. Я удрал сразу же, как спустил шкуру с подлеца директора.
- Куда же ты подался?
- Тебе в жизни не догадаться!.. Прямым ходом в монастырь.
- В монастырь!
- На другой же день я стал братом добромильских отцов униатов.
-Возможно ли? - вскричал Гракх, разражаясь хохотом.
- На мое счастье, как раз в это время умер монастырский эконом, а почтенные отцы заключили по моей физиономии, что я должен разбираться в съестных припасах и сумею заменить им покойника.
- И приняли тебя в свое лоно, тебя, величайшего из еретиков на земле!
- Приняли без лишних слов и церемоний. Я облачился в униатскую рясу, получил имя отца Пантелеймона и стал вице-губернатором монастырской кладовой, монастырских конюшен и свинарников.
- И дал монашеский обет?
- Только этого не хватало! Сперва надлежало выдержать обет послушания.
- И на этом твоя монашеская карьера закончилась?
- Более или менее. Тихая, спокойная монастырская жизнь с ее строгими правилами - это не по мне. Смейся, не смейся, но я свято верю в поговорку Nomen et omen. Меня зовут Дамазий Чоргут, и разве ты не чувствуешь, что в самом звуке этого имени слышится что-то ненадежное, непостоянное, авантюристическое.
- Стало быть, послушный этому звуку, ты удрал из монастыря? - смеясь, прервал его Гракх.
- В одно прекрасное утро я добрался до своего старого платья и исчез без вести и следа.
- И куда ты убежал?
- В Пшемысль, прямо на площадь, где набирали рекрутов. Я вступил в войско.
- Ты служил?
- Целых четыре года. Раз я был даже фельдфебелем, дважды капралом, но всегда спустя какое-то время должен был начинать свою карьеру de capo, то есть с простого солдата,- ответил Катилина со своим грубоватовеселым смехом.
- Как, ты трижды был разжалован?
- И, не пожелав терпеть подобную обиду в четвертый раз, решил покинуть армейские ряды.
- Ты дезертировал? - вскричал со страхом Гракх.
- За кого ты меня принимаешь? Существуют и другие способы уволиться из армии.
- Итак, ты освободился легально?
- Разумеется. У меня разболелась, видишь ли, грудь, я страшно охрип, так что еле-еле мог говорить и, пролежав несколько недель в германштадском госпитале, получил наконец долгожданное увольнение. И теперь я штатский.
Гракх молчал, о чем-то задумавшись.
- Ты скорбишь по поводу моей неисправимости, верно? - весело продолжал Катилина.- Оставь. Ты знаешь, у меня нет никого на свете, мои родители умерли, когда я был еще в пеленках, а родственников, сколько живу, до сих пор ни один не объявился. Видно, сама судьба определила мне путь искателя приключений. Это, может, и опасный путь, но не для человека, которому, даже если бы он хотел, нечем рисковать кроме как своей нищенской жизнью, а он ею нисколько не дорожит.
Гракх ничего не ответил, только еще глубже задумался. Катилина пожал плечами, втянул в себя огромный клуб дыма из своей еще недокуренной сигары и нетерпеливо заерзал в кресле.
- Я свое сделал,- буркнул он погодя,- рассказал тебе мой curriculum vitae, теперь твой черед.
- В самом деле, я тебе это обещал,- ответил белокурый юноша меланхолическим тоном.- Ты знаешь, между нами существует своеобразное сходство.
- Сходство? - удивленно воскликнул Катилина.
- Я, как и ты, совсем один на свете!
Катилина громко рассмеялся.
- Ты великолепен, мой дорогой! Один-одинешенек с миллионным состоянием! Боже, да захоти ты только, тебя мигом окружит толпа родственников, знакомых и приятелей, более многочисленная, чем все потомство Авраамово.
Гракх нахмурился.
- Миллионное состояние, миллионное состояние - вот что у всех на устах,- воскликнул он с горечью.- А знаешь ли ты, что это миллионное состояние влечет за собой миллионы неизвестных тебе доселе забот, мучений, неприятностей, что это…
- Подожди, сделай милость,- прервал его Катилина.- Я тебя не узнаю и не понимаю. Ты, ты жалуешься на бремя богатства?
- Отчего именно это тебя удивляет? - спросил Гракх с нескрываемым неудовольствием.
- Но помилуй, вспомни, за что тебя в школе прозвали Гракхом, по имени величайшего римского трибуна.
- За то, что в наших беседах и диспутах я всегда выступал в защиту униженных, как трибун убогих и обездоленных…
- И неумолимый враг, непоколебимый противник богатства, или, вернее, дурного пользования богатством.
- Я и сегодня такой же! - с гордостью вскричал Гракх.
- В таком случае не пойму, какие заботы, мучения, неприятности может доставлять тебе твое словно с неба свалившееся богатство. Некогда ты метал громы и молнии на дурное использование достояния, строил всякие планы, развивал всякие теории, как следует пользоваться дарами судьбы. За чем же дело стало? Претворяй в жизнь свои давние мечты, осуществляй прежние желания.
Гракх с силой потер лоб.
- Верно,- вскричал он,- я возмущался богатыми эгоистами, осыпал бранными словами и проклятьями богачей, пренебрегающих общественным благом, я и теперь с гордостью признаю все это.
- Гм, гм,- проворчал Катилина, пожимая плечами,- в толк не возьму, к чему ты ведешь.
Гракх неожиданно успокоился.
- Я хотел только сказать,- произнёс он гораздо спокойнее,- что одно дело фантазировать и строить теории, а другое - проводить их в жизнь.
Катилина начал насвистывать какую-то веселую мелодию.
- Поздравляю,- сказал он подчеркнуто насмешливым тоном,- разбогатев, ты на двадцать шестом году жизни приобрел опыт, которого в нищете не достиг бы и к шестидесяти годам.
Гракх гневно топнул ногой.
- И этот меня не понимает,- воскликнул он с горечью,- и этому кажется, что, чудом приобретя богатство, я отрекся от своих прежних принципов, прежнего образа мысли, от души своей, от самого себя.
- Ну что ты плетешь! - с величайшим хладнокровием прервал его Катилина, протянув ноги до середины комнаты.- Если бы я так думал, то наверняка не чувствовав бы себя так свободно в твоем обществе.
Гракх задумчиво уставился в потолок.
- Послушай,- заговорил он, помолчав,- сама судьба привела тебя ко мне. Быть может, никогда я так не жаждал излить душу, раскрыться пред кем-нибудь. Ты, который знал меня в прежние времена, когда я в поте лица зарабатывал себе на хлеб насушный, когда тяжким трудом расплачивался за то тряпье, которым прикрывал наготу, ты справедливее всех сможешь судить обо мне, перед тобой я могу исповедоваться во всем.
Слова друга, видимо, польстили Катилине; с его губ исчезла саркастическая улыбка, и в мгновение ока лицо его стало серьезнее, облагородилось. Гракх тем временем быстрыми шагами начал прохаживаться по комнате, словно собираясь с мыслями или преодолевая тайные сомнения.
Прежде чем мы подслушаем дальнейший доверительный разговор двух старых друзей, ознакомимся с их прошлым и с их прежними отношениями.
Мы уже более или менее знаем, что Гракх и Катилина, или иначе Юлиуш Жвирский и Дамазий Чоргут, были школьными товарищами и что с первой же минуты знакомства их связывала тесная дружба. Дружба эта, в основе которой лежали еще детские склонности и восприятия и многолетнее сидение за одной партой, прошла много проверок и испытаний и с самого начала могла служить живым подтверждением, что крайности сходятся.
Трудно себе даже вообразить более противоречивые натуры, более различные характеры, более контрастные индивидуальности, чем наши двое молодых людей, носившие такие многозначительные римские прозвания. Между ними не было ничего общего, каждый из них даже по виду являл собой полную противоположность другому и несмотря на это их связывала нить какой-то тайной, загадочной симпатии.
Мягкий, тихий, вежливый Юлиуш считался в школе образцом скромности и хороших манер, тогда как несдержанный, непослушный и неотесанный его товарищ с малолетства раздражал окружающих своим буйством и дерзостью сверх меры, обнаруживая, наряду с пылким характером, полное отсутствие воспитания.
Юлиуш готов был десятерым уступить, прежде чем решался восстановить против себя хоть одного. Дамазий оттолкнул бы от себя и двадцатерых, лишь бы никому не уступить. Первый был ласков и чувствителен, как девушка, неисправимый мечтатель и фантазер, чуть ли не меланхолик; второй, со своей вечной усмешкой на губах, каменно-равнодушный ко всякого рода сантиментам и слепо подчинявшийся порывам своих страстей, отталкивал от себя непреодолимой тягой к издевке, безграничной самоуверенностью и почти циническим пренебрежением ко всему и всем на свете. Это резкое несоответствие характеров отчасти объяснялось, во всяком случае изначально, разницей в воспитании.
Юлиуш происходил из обедневшей, разорившейся ветви благородного рода Жвирских. Его отцу принадлежала маленькая деревушка под Самбором, и он мог бы еще обеспечить своему единственному сыну жизнь без труда и забот; однако печальный 1831 год поглотил и эти последние крохи некогда значительного дворянского состояния. Старый пан Михал Жвирский щедро помогал деньгами всем молодым добровольцам из его краев, спешившим на поле боя, кроме того он тысячи раз жертвовал на другие надобности. Таким образом новый крах оживших было на мгновение надежд привел и к окончательному краху его состояния. Сгибаясь под бременем забот и преследований, изгнанный из последнего своего именьица, он был вынужден опуститься до жалкой аренды, чтобы кое-как заработать хлеб для своего немногочисленного семейства. Постоянные огорчения, тяжкие заботы, непосильный труд подорвали и без того хрупкое здоровье этого благородного человека. Он умер преждевременно, оставив жену и сына на произвол судьбы, с которой сам не в состоянии был справиться.
Лишенная мужской помощи, вдова должна 6ыла выполнять условия аренды, а так как она ничего не понимала в хозяйстве и слепо доверялась первому встречному, то вскоре потеряла все, что еще оставалось после разорения; одинокая, неожиданно осиротевшая, она оказалась безо всяких средств к существованию и безо всякой надежды продолжить образование единственного сына, которому к тому времени исполнилось двенадцать лет и в науках он делал лишь первые шаги, занимаясь дома.
Пани Жвирская готова была зарабатывать свой кусок хлеба самым тяжким и горьким трудом, готова была без слова жалобы бороться с самой суровой недолей, но судьба единственного дитяти наполняла ее мучительной тревогой. Сломленная страданием и не видя другого средства, она решилась прибегнуть к помощи богатых родственников. Преодолевая благородную гордость, которую горе еще усилило, вдова обратилась сначала к своей, а затем к мужней родне.
И с той и с другой стороны ее ждало разочарование, впрочем, слишком обычное и распространенное в наше время и в нашем мире, чтобы его нельзя было предвидеть заранее. Вместо помощи, необходимой для воспитания сына, ей досталось несколько лишних капель горечи, ее просьбы оказались бесплодными, унижение напрасным.
Будучи уже на грани отчаяния, она вспомнила в счастливую минуту, что известный во всей округе и богатый помещик Жвирский тоже приходится какой-то родней ее покойному мужу. С искрой уже почти угасшей надежды она написала ему.
Спустя неделю был прислан через нарочного ответ, где к банкноте в тысячу гульденов приложено было несколько слов: «Посылаю сразу сумму покрупнее с тем, чтобы избавить себя от подобных просьб в дальнейшем. Прошу не утруждаться изъявлениями благодарности».
Несмотря на такое безжалостное, даже жестокое письмо, бедная вдова приняла предложенную помощь, и, перебравшись в Самбор, стала жить на эти деньги, распределив их на несколько лет, а сына, чтобы он находился под ее наблюдением, отдала в местную гимназию.
Юлиушу, красивому белокурому мальчику, было тринадцать лет, когда он вошел, уже во время занятий, в первый гимназический или, как его называли, латинский класс и волей учителя был посажен на третью парту, рядом с плечистым гимназистом, который с той минуты, как Юлиуш переступил порог, пронизывал его насмешливым взором.
Юлек, спокойно усаживаясь на указанное место, слышал, как широкоплечий сосед буркнул вполголоса:
- Э, да этот жук смахивает на барчонка.
Вскоре он узнал имя своего грозного и насмешливого соседа.
Учитель неожиданно вызвал с кафедры:
- Дамазий Чоргут!
- Я здесь! - громко и смело ответил плечистый сосед.
-Я посадил рядом с тобой нового ученика Юлиуша Жвирского, ибо вижу по его лицу, что он мальчик мягкий и спокойный,- серьезно продолжал учитель.- Постарайся жить с ним в дружбе и помни: за первую же попытку подстрекнуть его к ссоре ты будешь строго наказан.
Чоргут пренебрежительно пожал плечами, потом с затаенной злостью взглянул на своего соседа и дерзко возразил:
- А что, мне больше ссориться не с кем! Пусть себе сидит спокойно, только прошу прощения, пан учитель, в тихом омуте чаще всего черти и водятся.
- Молчать! - осадил его учитель.- У тебя на все найдется ответ, но повторяю: после первой же жалобы Жвирского я не посмотрю, что ты лучший ученик, посажу тебя в карцер и поставлю плохую отметку по поведению.
Чоргут сел и снова презрительно пожал плечами. Однако было видно, что он намотал на ус предупреждение учителя. Целый час он сидел спокойно, но едва учитель вышел из класса, сорвался с места и крепко схватил своего нового соседа за шиворот.
- Так ты, жук, собираешься стать учительским прихвостнем? - заорал он ему прямо в ухо.
Испуганный неожиданным нападением, Юлек не нашелся, что ответить.
- А не сделать ли ему по случаю встречи «смазь»,- продолжал Чоргут.
- «Смазь», «смазь»! - раздались веселые голоса.
«Смазь» была собственной выдумкой Чоргута и заключалась в том, что жертве самым неприятным образом взъерошивали волосы, а затем несколько раз проезжали кулаком по лицу от подбородка до лба.
У Юлека были длинные, тщательно причесанные волосы, поэтому предстоящая операция казалась всем особенно заманчивой.
- «Смазь», «смазь»,- продолжали кричать из самых дальних углов класса.
Чоргут обхватил светловолосую голову Юлека жесткими своими ладонями, в мгновение ока растрепал его, а затем упомянутым выше способом так стремительно провел кулаком по его лицу, что у бедной, перепуганной жертвы пошла носом кровь.
Этого Чоргут не заметил, а, боясь прихода учителя, стал поспешно приглаживать Юлеку волосы.
Однако в этот как раз момент учитель показался в дверях.
- Что тут происходит? - спросил он сурово.
Наступила мертвая тишина.
Старый педагог опытным глазом обвел класс и тут же заметил окровавленного Юлека. Он насупил брови, так что и сидящих на задней парте пронял трепет, и, взойдя на кафедру, учинил форменное следствие.
- Подойди сюда, Жвирский.
Юлек вышел на середину класса и встал перед кафедрой.
- Кто это сделал? - спросил учитель.
В классе было тихо, никто даже моргнуть не смел. Юлиуш, казалось, колебался; он оглянулся на своего мучителя и, увидев на его губах насмешливую улыбку и еще более вызывающее выражение в глазах, слегка наморщил лоб и твердо ответил:
- Никто ничего мне не делал, пан учитель.
По классу пронесся приглушенный возглас удивления.
- Как это ничего? - возмутился учитель.- Откуда же кровь?
- Из носа,- наивно ответил спрошенный.
- Кто же ее тебе пустил?
- Никто, сама потекла.
- Иди на место, осел! - крикнул разгневанный педагог и не заботясь более о случившемся, приступил к уроку.
Юлек вернулся к себе за парту; чутье подсказывало ему, что благородным своим запирательством он одержал над противником победу, которой навряд ли добился бы, обрекая его суровому наказанию.
Когда он сел на место, Чоргут украдкой пожал его руку и тихонько прошептал:
- Прости меня, ты не подлиза, давай будем друзьями.
И в самом деле, с этой минуты, с этого мелкого, незначительного эпизода между ними завязалась искренняя дружба. Чоргут почувствовал к своему более слабому соседу симпатию и уважение, а прямодушный, искренний и открытый Юлек не оттолкнул протянутую ему братскую руку.
Впрочем, расположением Дамазия Чоргута вовсе не следовало пренебрегать. Самый дерзкий и самый недисциплинированный ученик в классе, он был также и самым способным и пользовался у товарищей признанием. Юлек, незнакомый с школьными обычаями и нравами, нашел в его лице советчика и руководителя и их первые, слабые поначалу узы дружбы становились все крепче.
Отец Дамазия, писарь в каком-то поместье, умер, когда сын был еще ребенком, мать, служившая где-то ключницей, мало чем помогала ему, поэтому он с детских лет должен был заботиться о себе сам. Он давал уроки отсталым ученикам начальной школы, переписывал лекции для старших гимназистов, выполнял классные и домашние задания за своих более слабых коллег и так, живя тяжкими трудами, в холоде и голоде, переходил из класса в класс.
Отличные школьные успехи, умение схватывать на лету и завидная память располагали к нему учителей, и они чаще всего смотрели сквозь пальцы на его внезапные выходки, вызванные присущими ему с детства дерзостью и несдержанностью.
Люди, которым рано приходится о себе заботиться, обычно приучаются к порядку, бережливости и степенности; с Дамазием Чоргутом все было наоборот.
Две буханки ржаного хлеба, которые каждую неделю регулярно присылала мать, служили ему важным подспорьем, на худой конец ими можно было обойтись. Все, что он сам зарабатывал, он тратил немедленно, не задумываясь о завтрашнем дне. Никогда заботы надолго не омрачали его лица, не нарушали покоя. Неизменно веселый, свободный, смеющийся, он вел себя как утопающий в роскоши богач, в то время как по двое суток у него и крошки во pту не было, а в своих стоптанных сапогах он ступал по земле куда более лихо, чем иной его однокашник в лакированных полусапожках.
Разумеется, ему с каждым годом становилось все легче зарабатывать на свое содержание и чаще случались выгодные уроки, все больше платили за выполнение чужих заданий, при всем том, однако, он жил и вел себя по-прежнему. Чем больше росли доходы, тем заметнее множились его потребности, да и страсти заявляли о себе все сильнее.
Юлиуш моложе его на четыре года, воспитанный под неусыпным надзором матери, мало общался со своим другом вне гимназии. Он сидел с ним на одной парте, Дамазий часто бывал у них дома, но этим и ограничивались их отношения. Только в более поздние годы, когда Юлек стал выходить из-под материнской опеки, он ближе познакомился с беспорядочной жизнью своего приятеля, но все его советы, наставления и замечания были уже ни к чему. Чоргут и не думал менять свой предосудительный образ жизни, напротив, его легкомыслие росло день ото дня. Не помня о дне вчерашнем, не заботясь о дне завтрашнем, он продолжал с неизменным успехом свои школьные занятия, пока не перешел в шестой, последний класс гимназии. Смерть матери окончательно развязала ему руки, лопнули последние узы, которые хоть как-то сдерживали его порывы; с этих пор он в буквальном смысле этого слова принадлежал самому себе.
- Я уже полностью совершеннолетний,- отвечал он на все замечания друга.
И вот именно в это время разразилась катастрофа, которая неожиданно направила его жизнь по совершенно иному пути.
В шестом классе молодежь начинает глубже чувствовать и глубже думать. Однако как легко в эту пору юношеских восторгов и сумасбродств сделать какой-либо неосторожный шаг, который может оказаться гибельным для всей последующей жизни. Несколько учеников шестого класса, полные великих замыслов, но с малыми возможностями, основали тайное общество. Все его члены приняли римские имена, и все поклялись хранить строжайшую тайну.
Мягкий, благородный Юлиуш, воодушевленный мыслями о бедном и угнетенном народе, от которого, по его убеждению, зависели чаяния и будущее отчизны, получил имя Гракха; дерзкий характер и строптивая натура Чоргута снискали ему прозвание Катилины.
Дважды в неделю члены тайного союза собирались в различных, заранее назначенных местах, и каждый раз по единодушному согласию Гракх занимал председательское место.
Вскоре, однако, над молодыми людьми нависла грозная туча. Подвигнутый своими товарищами, Гракх написал огненные, полные истинно поэтического вдохновения стихи, которые должны были служить как бы программой их союза.
Тайна существования союза осталась ненарушенной, но эти смелые, полные страстных призывов стихи распространились по всему Самбору, украдкой передавались из рук в руки, и бог знает каким образом установилось мнение, что автором их является наш Юлиуш Жвирский.
Директор возбудил следствие, результаты которого могли быть тем губительнее, что оно грозило навести на след тайного общества.
Для того, чтобы не погубить своих коллег, Гракх решил признаться в авторстве и добровольно подвергнуть себя неминуемой каре. Он объявил о своем намерении собравшимся товарищам, и все выслушали его в угрюмом молчании, понимая, что это единственное средство, которое может их спасти.
Но тут появился опоздавший Катилина.
- Не позволю! - заорал он громовым голосом, едва успев войти.
Все посмотрели на него с удивлением. Катилина выглядел как-то необычно. Лицо его выражало несвойственную ему торжественность и серьезность, весь облик приобрел благородство, и видно было, что он принял какое-то важное, непреклонное решение.
- Я автор этого стихотворения, и баста! - выкрикнул он через минуту.
В ответ собравшиеся разразились громкими криками радости. Напрасно Юлиуш возмущался и сопротивлялся.
- Сиди тихо, глупец,- не дал ему договорить Катилина со своей грубоватой фамильярностью,- у тебя мать, которая нуждается в опоре, а у меня нет на этом свете никаких обязательств. На тебя возлагают всякие надежды, а я, если к чему-нибудь и приду, то единственно дорогой искателя приключений; не пытайся же остановить меня на пути моего призвания. Само имя мое влечет меня на этот путь, ибо разве можно поверить, чтобы тот, кто зовется Дамазием Чоргутом, стал когда-нибудь канцелярской крысой или чем-либо подобным.
- Да здравствует Катилина! - загудело собрание.
Мысль о матери, слабеющей день ото дня, отчасти обезоружила Гракха, однако в нем еще сильны были угрызения совести. Он снова хотел что-то сказать, но Катилина заткнул ему рот.
- Не думай, что я приношу себя в жертву ради тебя,- сказал он ему с пренебрежительной улыбкой,- мне опротивело это глупое школярство, я растерял свои уроки, наделал долгов и не сегодня-завтра должен так или иначе задать деру. Не лишайте меня возможности удалиться со сцены с честью. До свидания, друзья. Идите по домам и спокойно принимайтесь за ваши параграфы, я же иду прямо к директору и все устрою как нельзя лучше.
Все разошлись в наилучшем настроении, а на другой день весь Самбор узнал, что Дамазий Чоргут признался в авторстве запретных стихов, мало того, после подписания протокола избил директора и потом пропал без вести.
После бегства Катилины следствие было прекращено. Тайный союз остался нераскрытым, пока сам не распался, а Гракх избежал грозившего ему исключения.
Какие приключения и превратности судьбы пришлось испытать тем временем Катилине, мы уже знаем из его собственного рассказа. Ему не по душе пришлась тишина монастырских стен и трудно оказалось выдержать суровую военную дисциплину. Он бежал из монастыря, улизнул из войска и, воротившись в родные края, вновь оказался на распутье. Необходимо было избрать какую-то новую тропку, новый образ жизни, но тут до него случайно дошло известие о неожиданной и удивительной перемене в судьбе давнего его однокашника и приятеля.
Катилина долго не раздумывал.
- Пойду к нему,- сказал он себе,- пусть он придумает мне профессию.
И с палкой в руке, с легкой котомкой за плечами, после множества дорожных приключений прибыл он в резиденцию своего старого приятеля, а ныне владельца миллионного состояния.
Теперь, рассказав Гракху свой, как он говорил curriculum vitae, Дамазий нетерпеливо ждал его рассказа.
VII
ПРИЗНАНИЯ
Гракх продолжал задумчиво ходить по комнате. Наконец он сел на кушетку и подпер голову руками, с грустной и горькой улыбкой вглядываясь в лицо Катилины.
- Вот мы смеемся, издеваемся, - произнес он медленно,- когда моралисты хотят доказать нам, что богатство не делает людей счастливыми, а, напротив, нередко становится поводом, источником несчастий и страданий.
Катилина насмешливо улыбнулся:
- Как же тут не смеяться и не издеваться? Богатство не приносит счастья, допустим, однако, столь же несомненно, что оно никому не может причинить вреда. Если какой-нибудь несчастный растяпа, разбогатев, теряет и те остатки ума, какими располагал, когда был беден, и, делая одну глупость за другой, оказывается в неловком положении, - чем же тут виноваты бедные деньги? Нечего клеветать на них, в этом повинен он сам, его характер.
- Ты и меня причисляешь к растяпам? - порывисто воскликнул Юлиуш.
Катилина рассмеялся.
- Тебя я не могу причислить ни к одной категории, так как пока еще не понимаю тебя и не знаю, в чем, собственно, дело.
Юлиуш сорвался с места и несколько раз быстро прошелся по комнате.
- Ты хорошо помнишь, каким я был в гимназические годы,- проговорил он наконец.- Так скажи, разве не был я счастлив моими мечтами, замыслами, моими надеждами на будущее?
- Да, так действительно было, более или менее, - ответил Катилина, флегматично закуривая новую сигару.
- Чего бы я только не дал, чтобы вернуть себе настроение тех лет!
- Ухитрись сбросить шесть лет, которые с того времени прошли, тогда вернется и прежнее настроение,
Юлиуш с нетерпением отмахнулся.
- Нет, ты меня не понимаешь, Катилина!
- Самый простой способ, чтобы нас поняли,- говорить ясно,- заметил Катилина, выпустив изрядный клуб дыма.
Гракх снова сел.
- Хорошо,- воскликнул он с жаром,- я объясню как нельзя более ясно.
- Итак? - Катилина поудобнее растянулся в кресле, давая понять, что он весь внимание.
- Ты помнишь наши общие мечты, наши планы, наши намерения? Чтобы претворить их в жизнь, думали мы все, не хватает лишь денег, положения и тому подобных вещей. Я сам, кажется, больше всех горевал, почему я не богач! Чего бы только я тогда не добился! Какой бы пример подал миру, какую поддержку оказал бы нашему святому делу, какую кардинальную перемену произвел бы во всем обществе! И вот, словно нарочно, чтобы наказать меня за эти дерзкие мечты, небо исполняет мои самые смелые желания, дает мне в руки средства, чудом возносит на невообразимую высоту… и смотри: я уже три года миллионер, вдобавок два года как совершеннолетний - и что же я сделал к нынешнему дню? - добавил Гракх со все возрастающей горячностью.
Катилина пошевелился в своем кресле и кивнул головой.
- Старая как мир истина,- сказал он, выпуская все более густые клубы дыма,- мы получаем от действнтельности только жалкие проценты того, о чем мечтаем. Кто смолоду рассчитывает на весь капитал, позднее освоится и с процентами, но кто с самого начала протягивает руку только за процентами, тот чертовски просчитывается, его ждут чистые убытки.
Гракх, снова было задумавшийся, тряхнул головой.
- Чтобы ты меня лучше понял,- произнес он, помолчав,- я расскажу тебе, как протекала моя жизнь с того времени, как мы расстались.
- С этого ты, кажется, и хотел начать!
- Последний год в самборской гимназии я закончил, как всегда, успешно. На следующий год я записался на философский курс Львовского университета. Как тебе известно, капиталец моей матери уже давно был исчерпан, и последние годы моего пребывания в гимназии я вынужден был зарабатывать. Не без страха и тяжкого беспокойства переехал я во Львов. О себе я не беспокоился, но моя бедная мать слабела с каждым днем и все больше нуждалась в помощи. Судьба была с самого начала милостива ко мне. Я получил порядочную стипендию, нашел выгодные уроки и смог обеспечить себе и матери приличное существование. Но как раз в это время... - прошептал он с тяжким вздохом.
- Я догадываюсь,- тихо сказал Катилина,- твоя мать…
- Начала все чаще болеть и… несмотря на все старания, сохранить ей жизнь не удалось.
Катилина склонил голову на грудь. Когда он заговорил, в его голосе явственно звучало сочувствие.
- Ты понес тяжелую утрату, Гракх. Хорошо зная твою безграничную привязанность к матери, я догадываюсь, что должен был ты испытывать в первые минуты.
Юлиуш отер выступившие на глазах слезы.
- Как будто для того, чтобы утешить меня после этой безвозвратной утраты, мне неожиданно наносит визит один из лучших львовских адвокатов, и от него я получаю известие, которое не знаю как и принять: то ли просто за шутку, то ли за какую-то загадочную мистификацию, то ли бог весть за что еще…
- Ты что же, никогда не рассчитывал на это наследство?
- А почему, черт побери, я мог рассчитывать? Я, правда, знал, что, известный своим вспыльчивым характером и всякими чудачествами, староста Миколай Жвирский доводится мне дальним родственником, что он поддержал мою мать в самую тяжкую для нас минуту, но я был уверен, что он давно забыл о своем благодеянии и о нашем существовании вообще.
- И к тому же ты, вероятно, знал, что у него есть брат, граф Зыгмунт из Оркизова, который все-таки должен быть ближе его сердцу, чем ты?
При упоминании о графе Зыгмунте Юлиуш вздрогнул и переменился в лице. Он побледнел, нахмурил брови.
- Откуда ты знаешь о графе Зыгмунте? - быстро спросил он, не отвечая на заданный ему вопрос.
- Да я ведь говорил, что, прежде чем попасть к тебе я познакомился с твоим судьей и экономом, они-то и посвятили меня в некоторые обстоятельства.
- И что они сказали тебе о графе? - допытывался Юлиуш со странной настойчивостью.
- Ничего такого, о чем бы ты не знал. Он и его единокровный брат с детства терпеть не могли друг друга, и тот, умирая, оставил его в дураках, показал ему фигу в завещании - вот и все, что мне известно.
- Я полагал…
- Что?
- Что эти люди, находясь в сношениях с оркизовскими служащими, могут знать… - медленно цедил Гракх сквозь зубы.
- Что именно?
- То есть они могли услышать… пронюхать… как…
- Как? - торопил Катилина своего друга, не понимая его колебаний.
- Как граф ко мне относится.
- Что за черт,- проворчал Катилина, пожимая плечами,- ты сам об этом должен знать лучше всего.
- Верно… но видишь ли… в этом отношении мне самому не все ясно,- проговорил Гракх, запинаясь, в каком-то странном смущении.
Катилина, внимательно наблюдавший за ним, вдруг резко откинулся в кресле.
«Разрази меня гром,- подумал он с важной миной,- если я не попал в самую гущу каких-то необычайных, таинственных и романтических событий. Что ни шаг, то какая-то тайна, что ни слово - загадка. Отчего это Юлиуш так смущается и заикается при упоминании о графе Зыгмунте? Не унаследовал ли он от своего благодетеля также и ненависть его к брату?»
Юлиуш тем временем прохаживался взад и вперед по комнате.
- Пусть тебя не удивляет мой вопрос,- заговорил он снова, уже спокойнее,- его причины ты узнаешь из дальнейшего моего рассказа.
- Поскольку ты в некотором роде литератор,- весело сказал Катилина,- тебе следовало бы строже соблюдать порядок; начинать с причины, а уж затем переходить к следствиям.
Юлиуш снова сел на кушетку и, помолчав, начал:
- Я получил мое сказочное наследство, еще не достигнув совершеннолетия, и поэтому в первый год дворянский суд назначил мне опекуна. Чтобы поскорее чем-нибудь заполнить время до вступления в наследство и рассеяться после утраты матери, я, с разрешения опекуна, надолго уехал за границу.
- И посетил?
- Германию, Италию, Францию. Я осуществил таким образом один из прекраснейших моих снов, увидел собственными глазами священные реликвии Рима, сокровища Флоренции…
- Et caetera, et caetera.
- Через год я вернулся домой и взял управление имением в свои руки.
- Тут-то и начался пресловутый разлад между иллюзией и действительностью? - спросил Катилина со своей обычной насмешливой улыбкой.
Гракх нахмурил брови и нервно потер лоб.
- Если бы ты знал,- сказал он, помолчав,- как я мечтал всю дорогу, думал: чего только не достигну, вернувшись, каких только важных не введу перемен…
Катилина тихо рассмеялся.
- И с чего же ты начал, вернувшись?
- Сразу с нескольких вещей. Я простил крестьянам все просроченные платежи, во всех своих владениях отменил телесные наказания. Теперь эконом и мандатарий под страхом увольнения со службы не смели пальцем тронуть крестьянина. Одновременно я решил во всех деревнях основать за свой счет школы, а потом приступить к главному делу - отменить крепостное право, этот последний пережиток варварского феодализма.
- Браво, мой благородный Гракх,- вскричал с искренней сердечностью Катилина.- Несмотря на внезапную и блистательную перемену судьбы, ты остался верен своим принципам, ты не забыл свои давние мечты.
Гракх вздохнул.
- К сожалению,- тихо сказал он спустя минуту,- только теперь я смог убедиться, какая тяжелая борьба, какие труды ждут человека при первой же попытке воплотить эти мечты в действительность.
Катилина буркнул что-то невразумительное.
- Поверишь ли,- продолжал Гракх с горечью,- в одно мгновение я нажил тысячу недругов среди моих соседей и землевладельцев, оттолкнул от себя собственных своих служащих, а главное, встретился с удивительной неприязнью, с непонятным сопротивлением со стороны самих крестьян.
- Этого, пожалуй, следовало ждать,- пробормотав Катилина.
- Крестьяне принимали мои благодеяния как бы с недоверием, как бы с колебанием и боязнью. Я часто здесь, у себя в усадьбе, угощал целые громады, вместе со всеми сидел за столом, а иногда и вольным словом обменивался то с одним, то с другим. И что ты скажешь? Мужики мои, вспомнив, что молодой староста накануне своего бегства держал перед ними подобные речи, за что позже угодил под следствие, сами донесли на меня в управу. На мою голову свалилась огромная комиссия, и мне лишь с большим трудом удалось выйти сухим из воды, но и по сей день я нахожусь под строгим надзором. Однако это еще не все: народные школы, которые я основывал с таким рвением, навлекли на себя всеобщую неприязнь, никто не хотел пользоваться благами просвещения, напрасны были все уговоры. В некоторых деревнях были сожжены только что построенные школы, в другом месте избили поставленного мною учителя. Отмена телесных наказаний, внезапная кротость моих служащих только взвинтили крестьян, их дерзость увеличивалась с каждым днем, и, поверишь ли, без малейшего повода с моей стороны дело дошло до открытого бунта! Только областной комиссар в сопровождении нескольких солдат сумел восстановить покой и порядок.
Катилина громко рассмеялся.
- Ты смеешься? - удивленно спросил Гракх.
- Смеюсь, братец, оттого, что лишь собственный горький опыт убедил тебя в том, о чем легко было догадаться заранее и о чем я тебя не раз предупреждал в наших давнишних разговорах. Путь реформ - это тернистый и каменистый путь. Преодолеть его и добиться желаемых плодов можно двумя способами. Надо либо идти напролом, как на штурм, невзирая ни на что, не оглядываясь, не гнушаясь никакими средствами, топча, давя, подавляя силой всякую попытку сопротивления и непокорства. Так поступали якобинские реформаторы во Франции. Если же ты не хочешь или не можешь избрать этот способ, тебе остается идти на цыпочках, тайком, молчком, украдкой; ты должен медленно и осторожно ступать нога за ногу, стараясь не задеть ни одного камушка, не напороться ни на один шип, и так, с большим или меньшим трудом, ты в конце концов достигнешь цели.
Гракх задумался.
- Отчасти ты прав, но бурю в море ты приравниваешь к буре в стакане воды; реформы широкого плана, реформы общественных основ, направленные на искоренение ну там какого-нибудь мирового зла можно осуществлять и тем и другим путем…
- Мы, кажется, начинаем спорить,- прервал его Катилина,- а ты знаешь, что споры между нами затягиваются надолго. Сперва доведи до конца свой рассказ.
- Первые трудности меня не обескуражили,- снова заговорил Юлиуш,- я стоял на своем и, желая как можно скорее уничтожить крепостное право, думал послужить примером другим. Но тут на меня со всех сторон набросились соседи, крик поднялся по всей округе, словно я замыслил распространить чуму; и как раз в это время…
- В это время?
- Я неожиданно получил письмо, в котором граф Зыгмунт приглашает меня к себе.
- Ах!
- Когда на меня будто с неба свалилось это мое наследство, я не посмел искать близости с братом покойного Жвирского, зная, что в первую минуту граф подумывал возбудить процесс и оспаривать правомерность завещания. Я никак не мог объяснить его неожиданное приглашение.
- Полагаю, однако, что ты поехал немедленно?
- Да… Граф принял меня чрезвычайно любезно. То, что я избегал его, он приписывал сплетням, бродившим по округе, и не знал, как убедить меня, что он и мысли такой не допускал, будто я отнял у него наследство… «Мы с братом не ладили при жизни, как же мог я рассчитывать на что-либо после его смерти»,- сказал он с гордостью и достоинством. Потом граф представил меня своей жене, она княжеского рода, и…
Тут Гракх запнулся и опустил глаза.
- Ну и?..- не отставал неумолимый Катилина.
- И своей дочери, Евгении.
- Ах! - вскричал Катилина еще громче, чем в первый раз.
- Когда мы прощались… - Гракх говорил медленно, как будто вдруг потеряв нить повествования.
- Эй, эй, братец,- живо прервал его Катилина,- ты ничего не сказал о главном. Эта Евгения, графская дочь - она красивая?
В глазах Гракха сверкнуло неподдельное восхищение.
- Чудо! Чудо как хороша! - вскричал он пылко.
Катилина просвистел фразу из какой-то арии.
- Ну и что было при прощанье? - спросил он погодя, словно об остальном сам уже догадался.
- Граф пригласил меня на минутку к себе в кабинет и, еще раз упомянув о той искренней доброжелательности, которую он питает ко мне как к родичу своему и однофамильцу, стал настоятельнейшим образом советовать не заходить слишком далеко в моем юношеском увлечении; мол, однажды я уже убедился, что на мои начинания отвечают самой черной неблагодарностью, зачем же подвергать себя опасности да еще и наносить ущерб всем своим соседям.
- И ты обещал?..
- Ничего я не обещал, я отделался самым неопределенным ответом, но когда вышел и собирался сесть в коляску, я невольно бросил взгляд на окна дома и увидел…
- В окне лицо молодой графини,- закончил с ироническим смешком Катилина, флегматично закуривая третью по счету сигару.
- Да. Она смотрела на меня.
- С большим интересом, как тебе показалось,- снова вставил Катилина.
Юлиуш склонил голову и задумался.
- Что же дальше? - не унимался Катилина.
- Вскоре, против моего ожидания, граф нанес мне ответный визит.
- И, должно быть, возобновил свои наставления?
- Отнюдь. Он разговаривал со мною так, словно был уверен, что я слепо послушался его совета и полностью обращен.
- Знаешь,- воскликнул Катилина, срываясь со своего кресла,- об остальном я, кажется, догадываюсь.
- Сомневаюсь!
- Перед твоими глазами все время стоял чудный образ Евгении,- продолжал, не смутившись, Катилина.- Вскоре ты снова поехал в Оркизов, лицо молодой графини все сильнее врезывалось тебе в память, и ты начал бывать там все чаще… влюбился по уши… но по сей день не знаешь, как, собственно, относится к тебе граф, то есть действительно ли он считает тебя своим родственником или только случайно разбогатевшим соседом, который стоит бесконечно ниже его, короче, хочет ли он, соблюдая все правила вежливости, держать тебя на расстоянии или готов смирить свою гордость и рассматривать тебя как претендента на руку его дочери.
Юлиуш, казалось, не слушал его, продолжая задумчиво прохаживаться по комнате.
- Не знаю где,- в монастырских ли стенах или в воинских казармах - ты приобрел дар провидца,- бросил он небрежно.
Катилина пожал плечами и опустился на свое прежнее место.
Вдруг Юлиуш остановился.
- Ты уже слышал о жвировской усадьбе?
- Заколдованной?
- Да, да, Заколдованной, так называют ее в народе.
- Я наслышался о ней несусветных вещей от твоего эконома и мандатария.
- Ты знаешь, в этой усадьбе кроется какая-то тайна.
Чоргут вскочил на ноги.
- Как, и ты веришь в ходячего покойника? - вскричал он удивленный.
- Не в покойника, но в тайну, которую усадьба скрывает.
- Так она действительно что-то скрывает?
Вместо ответа Юлиуш подошел к небольшому бюро красного дерева и вынул из ящика исписанный лист бумаги.
- Взгляни,- сказал он, развернув лист,- это копия завещания пана Миколая. Пункт 21-й гласит: «Сим подтверждаю свое неизменное желание сохранить в том виде, каков он нынче, не включенный в отписанное Юлиушу Жвирскому прочее мое имущество мой жвировский дворец, древнюю резиденцию моих предков, с тем, чтобы он, недоступный всем, стоял, покуда не обратится в руину. Там закрыл глаза мой отец, последний по прямой линии Жвирский, который заслугами своими перед родиной возвеличил это имя, посему нежелательно мне, чтобы кто-либо иной располагался в том дворце. Исполнителем и блюстителем этого пункта моей последней воли назначаю верного моего казака Костю Булия. Для жилья предназначаю ему старый дом садовника. Названный Костя Булий должен быть сторожем жвировской усадьбы, ежели, oднако, возникла бы потребность, он может во всякую минуту выступить перед законом как полноправный ее владелец.
- Все ясно,- проворчал Катилина.- Покойник не вполне доверял своему наследнику и на всякий случай застраховался. Допустим, ты не захотел бы уважить этот пункт его последней воли, тебе это все равно не удалось бы потому, что Костя Булий может сей момент предъявите свои права.
- Не о том речь,- нетерпеливо прервал его Юлиуш,- в этом пункте я не вижу ничего особенного. Покойник столько чудачеств совершил при жизни, что мог себе позволить еще одно после смерти. Я слишком много получил от него щедрот, чтобы хоть мысленно покушаться на старую жвировскую усадьбу. Однако я твердо убежден, что эта усадьба не всегда пустует.
- Не понимаю тебя!
- Несомненно, в ней временами бывает кто-то.
- Покойник?
- Ты с ума сошел! Согласно его последней воле я сопровождал его тело из Дрездена и похоронил со всеми почестями в фамильном склепе в жвировском костеле.
- Так, может, это сам Костя Булий тайком проникает вовнутрь.
- Тогда он, несомненно, должен был получить на эта какие-то тайные полномочия, скажем, на случай чрезвычайных обстоятельств. Этот человек ни на волос не отступил бы от воли давнего своего господина.
- Из чего, однако, ты делаешь вывод о каких-то чрезвычайных обстоятельствах?
- Три дня назад я сделал странное открытие.
- Ты сам что-то видел? - воскликнул Катилина.
- Собственными глазами. Слепо подчиняясь воле покойника, я не смел и приблизиться к жвировской усадьбе, у меня даже в мыслях не было заглянуть туда. Слухи, ходившие о ней в округе, я считал только буйной игрой воображения, суеверными вымыслами наших людей, которые, не желая примириться с неожиданной смертью молодого старосты, обрекли его на загробную жизнь. Но слушай: несколько дней назад я был в Оркизове, где застал довольно многочисленное общество и веселился до позднего вечера. Много говорили о жвировской усадьбе. Одна из живущих поблизости дам самым тщательным образом собрала все удивительные слухи, толки и пересуды о посмертных появлениях старосты и упорно развлекала ими собравшихся. Мне показалось, что этот разговор был неприятен графу Зыгмунту, зато Евгения прислушивалась к нему со странным интересом.
- Вот как! - процедил сквозь зубы Катилина.
- Она расспрашивала о мельчайших подробностях, интересовалась каждой самой невероятной байкой,- продолжал Юлиуш.- Не знаю, откуда это взялось, но на другой день мною впервые овладело любопытство. Я выбрался верхом на небольшую прогулку и сам не пойму как оказался…
- Поблизости от Заколдованной усадьбы!
- Я, разумеется, не осмелился потребовать от Кости Булия, чтобы он впустил меня хотя бы во двор, а потому свернул в сторону и, минуя рвы и заросли боярышника, нарочно посаженного там повсюду, сумел подъехать вплотную к ограде сада. В одном месте я с небольшого пригорка смог, приподнявшись в стременах, заглянуть вовнутрь.
- И тогда ты увидел? - живо подсказал Катилина.
- В первую минуту я ничего не увидел: великолепный некогда сад выглядел страшно запущенным и заброшенным, дорожки и аллеи буйно заросли травой, красивейшие цветы одичали под напором густого сорняка, благороднейшие виды кустарников, за которыми никто не ухаживал, не следил, превратились в каких-то карликовых уродцев. Приглядываясь ко всему этому, я невольно погрузился в грустное раздумье, как вдруг…
- Вдруг? - подхватил Катилина.
- Мне показалось, что на повороте одной из боковых аллей мелькнула человеческая тень. Вслед за тем на самом углу аллеи показалась какая-то женщина. Она спешила куда-то с опущенной головой, тихонько напевая какую-то песенку. Я сидел в седле, не смея вздохнуть, но, к несчастью, конь мой громко фыркнул. Таинственная женщина подняла голову, вскрикнула в страхе и удивлении и стрелой юркнула в густые заросли. Мои глаза лишь на мгновение остановились на ее лице, но этого было достаточно, чтобы узнать в ней…
- Евгению?
- Да, Евгению. Только у нее одной во всем мире такое чудесное выражение глаз и такой прелестный цвет. Небо и васильки!
- Как, ты узнал ее только по глазам?
- Я видел ее одно мгновение, к тому же издалека и узнал по общим очертаниям лица, но ее чудесные глаза и пышные, светлые, золотистые волосы я видел отчетливо.
Катилина задумчиво покачал головой.
- Странно, однако,- продолжал Юлиуш,- на ней было платье, какое носят небогатые горожанки, видимо, поэтому она казалась выше и плотнее. Я как зачарованным смотрел туда, где в последний раз мелькнула ее голубая юбка, и кто знает, сколько еще продолжал бы смотреть в ту сторону, если бы поблизости не послышались тяжелые шаги. Я обернулся: в двух шагах от меня стоял, скрестим руки на груди, Костя Булий, пронизывая меня своим cypoвым, угрюмым взором. Неожиданное его появление и это выражение его лица, которого я всегда пугаюсь, так смутили меня в первую минуту, что я даже не посмел заговорить с ним. Только кивнул в ответ на его торжественный поклон и, пришпорив коня, галопом помчался к большаку, а затем назад в Опарки.
- И с тех пор ты Евгению еще не видел?
- Только завтра я собираюсь в Оркизов.
- И, конечно, сделаешь вид, будто ничего не было?
- Напротив, прямо я ей об этом не скажу, но как-нибудь дам понять непременно.
Катилина просвистел какую-то фразу из новой арии и в раздумье прошелся взад и вперед по комнате.
- Из всего, что я слышал о Заколдованной усадьбе,- проговорил он наконец,- я могу заключить, что, окутанная в глазах народа пеленой таинственных чар, она в действительности скрывает лишь некую земную тайну. А впрочем, кто знает, ты же помнишь слова Шекспира из «Гамлета»: «на свете есть вещи…» - добавил он с веселой улыбкой.
Юлиуш только махнул рукой.
- Кто как, но уж ты наверняка не веришь в такие вещи,- буркнул он погодя.
- Именно поэтому я, хоть мне для этого пришлось бы весь мир перевернуть, намерен, с твоего разрешения, открыть тайну Заколдованной усадьбы.
- Я бы только хотел знать, какое отношение к ней имеет Евгения.
- Это ты узнаешь безо всякого сомнения,- горячо замерил Юлиуша Катилина. - Разве тебе неизвестно, что никакие силы меня не остановят, если я за что-нибудь возьмусь. До всего дойду. Однако послушай,- добавил он с некоторым колебанием, оглядывая себя со всех сторон.
- Я хотел бы с помощью твоего богатого, надеюсь, гардероба стать похожим на человека. Ты, правда, выше, зато я коренастее… Ну, как-нибудь обойдется.
Юлиуш улыбнулся и позвонил. Вошел лакей, которому час назад гость таким оригинальным способом заявил о своем прибытии.
- Дай этому господину все, что он пожелает, из моего гардероба и устрой его в зеленой комнате…
- Нет, нет, если уж я поселяюсь у тебя, то предпочел бы флигель, для этого есть у меня свои причины. Люблю, знаешь ли, соседей разных полов! Итак, до свидания, милый Гракх, а ты, - сказал Катилина, направляясь к выходу и по пути хватая лакея за ухо,- проводи меня.
Гракх прилег на кушетку и глубоко задумался.
VIII
ГРАФ ЗЫГМУНТ ЖВИРСКИЙ
Граф Зыгмунт Жвирский, младший единокровный брат покойного старосты Миколая, жил, как мы знаем, в трех милях от Опарок, в Оркизове.
Оркизовский дворец, одноэтажный, с большим восьмиколонным порталом, считался одним из самых красивых и великолепных дворцов во всей Самборщине. Построенный одновременно с заброшенной жвировской усадьбой, он претерпел за это время столько изменений и преобразований, столько раз украшался и перестраивался, что окончательно утратил свой первоначальный старосветский облик и вобрал в себя все черты нового времени, приспособился ко всем требованиям нового вкуса и новейших представлений об элегантности.
Также и его господин и владелец шагал в ногу со временем, являя собой выдающийся образец нового магната, в котором обыкновенно кроме имени стерты все особенности национального характера и на первый план выступает лишь характер всеобщий, космополитический.
Граф Зыгмунт Жвирский, «истинный пан», как о нем говорили в высших кругах, «grand seigneur entous cas», как называли его равные по положению, если бы вздумалось ему изменить свое имя, мог бы с легкостью сойти за немецкого графа, французского маркиза или английского лорда по такому же праву, по какому он был галицийским графом и поляком.
Владелец двенадцати деревень и хуторов, потомок одного из древнейших в Галиции семейств, породнившегося с самыми знатными домами, окруженный всеобщим уважением и почтением, он считался истинным представителем аристократии в самом благородном значении этого слова. Ни малейшего пятнышка не могло бы пристать к его имени, даже тень вульгарности не смела омрачить блеск его герба и достоинство положения.
Легко догадаться, что граф был человеком высокомерным. В его глазах ты прежде всего должен был быть графом, чтобы приблизиться к нему, но и этого было мало, чтобы общаться с ним на равных. Каждым своим шагом, поступком, каждым словом и движением владелец Оркизова умел дать понять, что человек, имей он бог знает сколько заслуг, от этого еще не делается графом, так же как не всякий граф носит фамилию Жвирский.
Если подобного рода самомнение можно считать недостатком, то трудно не согласиться с тем, что граф обладал им в полной мере, но зато только им одним. Исключая чрезмерную гордость собственным именем, которое он почитал так, как в древности почитали богов, самый злой язык не мог найти себе пищи ни в частной, ни в общественной жизни графа. Милостивый и мягкий в обращении со своими подданными, снисходительный к своим служащим, искренне преданный родине, далекий от всех антипатриотических сфер и влияний, ревностно соблюдающий все правила чести, он всячески заслуживал того всеобщего уважения, которым был окружен.
Но лучше, если читатель сам познакомится с ним поближе.
Граф как раз сидит в своей канцелярии и занят делами по своему имению.
Его лицо и фигура действительно имеют в себе нечто благородное, нечто на редкость аристократическое. Надменность высокого чела смягчена общим выражением достоинства, красивые, правильные черты исполнены обаяния. Высокий рост, импозантная осанка, непринужденность движений - во всем чувствуется истинно аристократическое благородство, которое чаще всего дано от рождения, хотя иногда свойственно и самым обыкновенным людям. Графу всего сорок один год, однако выглядит он значительно старше, отчасти по причине длинных бакенбард, которые он запустил на английский манер.
Граф не один, в его обществе находится какой-то низенький, кривобокий человечек, физиономия которого производит не самое приятное впечатление. Глубоко посаженные, бегающие глазки, от природы, может быть, и не косые, но с косым взглядом, необыкновенно острый нос, тонкие поджатые губы, растянутые в угодливой улыбке, старательно приглаженные на висках волосы придают ему льстивое, фальшивое, словом, довольно гнусное выражение.
По всему его поведению с первого взгляда видно, что он принадлежит к числу графских служащих. В самом деле, это был Панкраций Жахлевич, главный управляющий или, как он сам себя величал, полномочный комиссар оркизовских владений, который уже много лет состоял на службе у графа и, бог ведает, какими средствами и путями приобрел его неограниченное доверие. Граф ничего не предпринимал без его совета, допуская его к решению самых конфиденциальных дел. Жахлевич не только управлял всей недвижимостью графа, не только имел право нанимать и увольнять служащих, сдавать в аренду земли, шинки, пруды и мельницы, он как опытный юрист защищал интересы владельца перед судом и государством и вдобавок исполнял многие другие обязанности.
Он стал в прямом смысле слова фактотумом всей оркизовской усадьбы, ибо у него хватило ума снискать ради собственного блага не только милость и доверие ясновельможного пана, но и ясновельможной пани, и ясновельможной панны, и ясновельможного панича. И вся графская семья по любому делу, важному или пустячному, обращалась к нему, а он всегда добросовестно исполнял задание и умел угодить каждому.
Как в чем, а в области мелких услуг Жахлевич был незаменим! Он разбирался в товаре как еврейский фактор, а уж купить умел дешевле, чем кто-либо на свете. Правда, об этих дешевых покупках, заметим мимоходом, говорили всякое. Недруги Жахлевича, почти не таясь, без стеснения утверждали, будто неоценимый управитель для того, чтобы сохранить должность и расположение графской семьи, потихоньку докладывал при каждой покупке чуть ли не половину из своего кармана.
- Это мерзавец высшей марки,- говорили о нем злые языки,- какую-то тысчонку в год доложит, а, имея дело с огромными платежами, бессовестно крадет из года в год по крайней мере треть графских доходов.
Жахлевич страшно возмущался такой мерзкой клеветой, но, прижав руки к груди и вздыхая, как невинный страдалец, тотчас же находил утешение:
- К счастью, ясновельможный граф уверен в моей честности и моей самоотверженности, пусть себе лают на ветер.
И, ничем не сраженный, непоколебимый, неизменно шествовал своей дорогой - дорогой добродетели, как говорил он сам, дорогой кражи, подлости, лицемерия и мошенничества, как говорили люди.
Сейчас он только что прибыл из Львова и давал графу отчет в нескольких улаженных им делах. Однако отчёт этот, по всей видимости, произвел не слишком благоприятное впечатление, ибо граф все сильнее хмурил лоб, а Жахлевич чувствовал потребность кланяться все ниже и улыбаться все более угодливо.
- Итак, ты в конце концов приехал без денег,- произнес наконец граф.
- Ясновельможный пан, я, по-честному, старался как только мог. Но, по-честному, страшно тяжелые времена, я не знаю, по-честному, что будет дальше.
Почтенный пан Жахлевич так часто спекулировав своей честностью, что стал употреблять ее даже в качестве присловья. А так часто употребляя это присловие, мог ли он не испытывать отвращения к честности, опошленной его устами? И действительно, честность пана Жахлевича была настоящим решетом, сквозь которое можно было пропустить самые густые помои, просеять самые большие грехи.
Граф помолчал несколько минут в раздумье, затем снова начал:
- Я, кажется, ясно тебе сказал, мне совершенно необходимы деньги.
- Ясновельможному пану и не требовалось говорить, достаточно кивка головы, и я, по-честному, готов не спать, не есть…
Граф нетерпеливо махнул рукой.
- Ну и что же делать? - спросил он с очевидной досадой.
- По-честному, послать за Бруннентифом, ясновельможный пан.
Граф тряхнул головой.
- Ростовшик,- процедил он сквозь зубы.
- По-честному, ясновельможный пан, нет иного средства, водка продана, хлеб тоже, квартальной выплаты с шинков, мельниц и бумажной фабрики не хватит на первые платежи в Кредитное общество.
- Побойтесь бога, уважаемый,- вскипел граф, в гневе переставая «тыкать» своему фавориту,- у меня такое большое поместье, а доходов я получаю год от году меньше.
- Так, по-честному, ясновельможный пан, это просто объяснить. Проценты все растут. Ясновельможный пан зашли слишком далеко в своем благородстве, поручившись за графа Теофиля.
- К чему поминать о моем поручительстве, ну, потерял я пятьдесят тысяч гульденов золотом и больше ничего. При моем состоянии это сумма незначительная.
- Для состояния незначительная, это верно, ясновельможный пан, но ведь, по-честному, пришлось тут же залезть в долги, не оплатив прежней ссуды в Кредитном обществе. А кроме того, сгорел фольварк в Вежбинцах и амбар в Ордасове, да и расходы вашей семьи умножились. Ясновельможная пани все чаще ездит на воды…
- Оставьте свои объяснения для себя, вы так ведете мое хозяйство, что я буду вынужден продать весь Ордасов с четырьмя селами.
- По-честному, ясновельможный пан,- воскликнул Жахлевич, ударяя себя в грудь, хотя его вовсе не встревожила резкость графа, которого он обманывал уже столько лет.
Граф жил на широкую ногу, и ему давно перестало хватать доходов с его именин, которые, естественно, сначала проходили через липкие и хищные руки его экономов и неоценимого главного управляющего. Отчасти высокомерие, а главным образом врожденная непрактичность и недостаток энергии, которыми нередко страдают флегматики, не позволили графу самому управлять своим хозяйством, поэтому, слепо доверяясь Жахлевнчу, он все глубже погрязал в различных хлопотах и увязал в долгах, и все длиннее становился разноименный перечень кредиторов в выписках ипотечных книг.
Всякий раз, когда граф попадал в хлопотливое положение, доставалось Жахлевичу, но главный управляющий знал, что графу без него не обойтись, и ничего серьезного не опасался.
Так и теперь через несколько минут к графу вернулась его обычная флегма, и он преспокойно спросил:
- А ты уверен, что Бруннентиф даст?
- Ручаюсь.
За это почтенный Жахлевич мог ручаться головой, это он, собственно говоря, подсовывал графу свой собственный капитал, а еврей Бруннентиф служил только посредником.
Граф пожал плечами.
- Ну, что делать,- пробормотал он, помолчав.- Ступай к Бруннентифу…
- Считайте, ясновельможный пан, что я уже там... но у меня есть еще одно…
- Что такое?
- Будучи во Львове, я побывал, ясновельможный пан, и у Рабулевича, у того известного адвоката.
- По какому делу?
- Позволю себе напомнить, что три года назад, сразу после того, как пан Миколай умер и было оглашено его завещание я, по-честному, советовал ясновельможному пану опротестовать это завещание как явно несправедливое.
Граф нахмурил брови.
- Я тогда на это не согласился,- ответил он с неудовольствием,- во-первых, потому, что завещание было составлено правильно и процесс не сулил никакой надежды, а во-вторых, поссорившись с братом еще при его жизни, я не считал возможным требовать от него чего-нибудь после его смерти.
Жахлевич низко поклонился и улыбнулся сладко и льстиво.
- Если бы ясновельможный пан позволили дать ему один совет.
- Что ты хочешь сказать?
- Адвокат Рабулевич подсказал мне безошибочный способ отмены завещания покойного.
Граф поморщился и махнул рукой.
- Я не собираюсь вновь поднимать это дело.
Жахлевич опять низко поклонился.
- Вот именно, надо, по-честному, чтобы это дело поднял кто-то другой.
- Другой?
- Ясновельможный пан потерпел жестокий ущерб.
Граф надменно выпятил губу.
- Отцовское поместье, а именно Жвиров, семейное гнездо Жвирских, древняя резиденция воевод и каштелянов, перешло jure caduco в руки какого-то чужака, голодранца.
Жахлевич превосходно знал слабые стороны графа, и когда медленно выговаривал «семейное гнездо Жвирских», он хорошо видел, что граф дрогнул и нахмурил лоб.
- Согласно любому праву, человеческому и божьему, ясновельможный пан является истинным владельцем Жвирова и его окрестностей…
- Разумеется, у меня больше на то прав, чем у нынешнего владельца. Но когда-то я понапрасну поссорился с братом…
- Но ведь ясновельможный пан не брату наследует, а отцу.
- Как так отцу?
- Я думаю, что покойный пан Миколай распорядился не собственным имуществом, то есть хочу сказать - не таким, какое приобретается своим трудом, но наследством, полученным от отца, в таком случае он не имел права предназначить его кому-либо вне круга своей семьи так же, как ни один монарх не имеет права лишать свою семью наследственной короны.
Сравнение с монархом очень понравилось гордому графу.
- Мой дорогой Жахлевич,- ласково обратился он к фавориту.- Такие права, к сожалению, обязывают только монархов. От суда этим ничего не добьешься…
- Адвокат Рабулевич предлагает и другой безошибочный способ…
- Да ты сошел с ума, это слишком давнее дело.
- По закону вовсе не так.
- Невозможно, невозможно,- пробормотал граф сквозь зубы.
- Я знаю, что ясновельможный пан со своей стороны уже смирились, но, ясновельможный пан, у вас дети и, по-честному, они имеют святое право, нет, не на имущество дяди, но на наследство от деда.
Граф еще сильнее нахмурил брови и крепко потер лоб. А Жахлевич, продувная бестия, усмехнулся и щелкнул пальцами.
- Ясновельможный пан оставит своим детям знатное имя, но, по-честному, такое имя без соответствующего состояния скорее проклятие, нежели благо… К счастью, - подхватил он поспешно,- к панне Евгении и паничу Артуру этого отнести нельзя, но, что ни говори, они унаследуют намного меньше, чем наследовали до них все Жвирские по прямой линии.
По лицу графа было заметно, что в нем происходит внутренняя борьба.
- Итак, ты утверждаешь, что еще и сегодня можно справедливым судом признать завещание покойного Миколая недействительным?
- Я сам за это берусь, дело верное.
- А какое участие должен был бы принять в этом я?
- Да почти никакого, ясновельможный пан.
- Как? Мне не нужно даже выступать от своего имени?
- Отнюдь, ясновельможный пан, вы придете на готовое. С помощью пана Рабулевича я сам аннулирую завещание покойного.
- Но каким образом?
Вместо ответа Жахлевич хитро улыбнулся, подмигнул и вздернул брови.
- Кем вы всегда считали покойного брата?
- Сумасшедшим, полоумным! - воскликнул граф вгорячах.
- Баста! - процедил Жахлевич и свесил голову на грудь.
- Что ты говоришь?
- Этого достаточно, ясновельможный пан.
- Чего достаточно? - спросил граф, делая удивленные глаза.
- Покойный молодой староста был попросту mente captus и как таковой не имел никаких прав на составление документов.
Граф хлопнул себя по лбу и вскочил с места.
- И Рабулевич говорит,- вскричал он, - что один этот обвинительный пункт может все изменить?
- Все, ad nihil, ясновельможный пан.
- И ты за это берешься?
- Собственно, берется Рабулевич, я должен только предоставить ему необходимые материалы.
- Какие материалы?
- Доказательства невменяемости пана Миколая перед его смертью.
__ И ты полагаешь, их легко получить?
- Опираясь на показания всех, кто знал ясновельможного пана Миколая здесь, на родине, я поеду в Дрезден и в худшем случае, за тысчонку, другую найду там какого-нибудь лекаря, который охотно выдаст нужное свидетельство.
- Но это подлость - прибегать к подкупу!
- Я сказал: в худшем случае, ясновельможный пан. Да и, по-честному, ясновельможному пану вовсе не надо мешаться в это…
- То есть как?
- По совету Рабулевича, я прежде всего предъявлю иск ясновельможному пану… скажу, что, приняв в свои руки после известия о смерти брата жвировское поместье, ясновельможный пан пообещали мне в награду за мою долголетнюю службу бучальский фольварк… а ясновельможный пан…
- Я?
- Вы подтвердите, что действительно дали мне такое обещание, от которого и теперь не отказываетесь. Но обещание это отпадает само собой, поскольку условия завещания лишили вас всякой надежды на наследство. Тогда я…
- Тогда ты? - продолжал граф, невольно захваченный красноречием своего комиссара.
Жахлевич еще пуще скособочился, лицо его приняло еще более мерзкое выражение, и весь он в эту минуту выглядел как олицетворение подлости…
- Буду добиваться, чтобы завещание признали недействительным,- пробормотал он тихим, приглушенным голосом.- Ясновельможный пан приобретет Жвиров с пятнадцатью деревнями.
- Пятнадцатью? - быстро переспросил граф.
- А я, выиграв процесс, должен тем самым получить Бучалы.
- Лучшую деревню жвировского поместья!
- Ясновельможный пан, ведь покамест это еще, по-честному, журавль в небе.
- Черт с тобой,- буркнул граф.
- Ясновельможный пан согласны? - поспешно спросил Жахлевич.
- Нет, нет еще, подумаю до завтра.
Жахлевич усмехнулся, поклонился низко, а про себя подумал: «Бучалы, считай, у меня в кармане!»
Граф стал быстро ходить по комнате. В эту минуту во дворе раздалось щелканье кнута.
- Кто-то приехал,- сказал граф.
Жахлевич быстро подошел к окну.
- Временный владелец Жвирова,- понизив голос, произнес он с улыбкой.
Граф поморщился и буркнул:
- Тоже мне, в пору приехал.
Затем он повернулся к Жахлевичу и похлопал его по плечу, говоря:
- До свидания, мой Жахлевич. Я подумаю о том, что ты мне сказал, а ты тем временем не забудь о Бруннентифе.
- Деньги будут завтра, ясновельможный пан, по-честному.
- А я завтра дам тебе ответ.
Жахлевич поклонился еще ниже прежнего и, весь скривившись на левый бок, тихо выскользнул из комнаты, словно кот, натворивший бед в кладовке, когда он спешит исчезнуть с хозяйских глаз.
Граф провел в канцелярии еще несколько минут, не торопясь приветствовать гостя, который тем временем прошел прямо в гостиную. В гордом магнате боролись самые противоречивые чувства.
- Этот Жахлевич сущий дьявол,- шептал он, продолжая быстро шагать по комнате,- задал он мне задачу… Совместим ли такой поступок с честью,- вот о чем я должен поразмыслить. Покойный Миколай был в обиде на меня…- тут граф нахмурил лоб, остановился и задумался.
Но тотчас же тряхнул головой, махнул рукой и пробормотал:
- Нет, все это следует хорошенько взвесить… а теперь,- добавил он несколько пренебрежительным тоном,- пойдем к нашему гостю.
И с этими словами граф вышел из канцелярии.
IX
ЕВГЕНИЯ
Войдя в гостиную, граф застал Юлиуша в обществе своей дочери. Он приветствовал юношу более холодно и высокомерно, чем обычно, и сел, всем своим видом показывая, что собирается больше слушать, нежели принимать участие в разговоре.
Графиня и ее дочь сидели на диване, и обе, казалось, были в прекрасном расположении духа.
Внешность графини была отмечена всеми признаками высокого происхождения. Внушительный рост, горделивая, величественная осанка, орлиный нос, уверенный и смелый взгляд, сказочно маленькая ручка - все это удивительно соответствовало ее княжескому сану.
Единственная дочь ее, шестнадцатилетняя Евгения, совершенно не походила на мать. Худенькая, хрупкая, гибкая как тростинка, она была одним из тех миниатюрных эфирных созданий, под стопой которых, казалось, не пригнулся бы и лепесток розы. Графиня была темная шатенка с черными глазами и бровями, Евгения - светлая блондинка с глазами синее самого синего василька и маленьким, прелестной формы носиком, который мог бы служить образцом для греческих ваятелей. Если лицо графини выражало преимущественно высокомерие и серьезность, то каждая черточка лица Евгении дышала детским весельем и непосредственностью, нередко переходящими в ветреность и своеволие.
На ее свежих, изящных очертаний губах неизменно играла улыбка сердечного довольства, в котором она сама не давала себе отчета. Глядя на ее белое, нежное личико, казалось невозможным представить себе, будто на свете есть что-то, столь же белое, но из-под чуть приоткрывшихся губ сверкали два ряда маленьких зубок, которые смело могли поспорить белизной с лицом. Ее беленькая, пухленькая ручка повторяла материнскую, перестав расти, как видно, с пеленок, а ее примеру, должно быть соперничая с нею, последовала и ножка, стянутая крохотным атласным башмачком, который в эту минуту выглядывал из-под голубого муслинового платья.
Хотя Юлиуш получил хорошее воспитание, он еще не вполне освоился со светской жизнью и поэтому немного робел в первую минуту. Однако несколько любезных слов, с которыми обратилась к нему графиня, и веселая болтовня Евгении помогли ему справиться со смущением, он овладел собой и держался с безукоризненной непринужденностью.
Разговор долго вертелся вокруг обычных, повседневных тем.
- Ах, кстати,- неожиданно воскликнула Евгения,- вы помните, мама, что нам вчера рассказывала Солчанёва?
- Да, да, помню, что-то о Заколдованной усадьбе.
Юлиуш улыбнулся, довольный. Ему все время хотелось перевести разговор на этот предмет, чтобы поделиться своим недавним наблюдением. Евгения, словно нарочно пришла ему на помошь.
- Представьте себе,- живо заговорила она,- наша ключница Солчанёва рассказывала вчера новые небылицы о Заколдованной усадьбе.
- Должно быть, наступил сезон призраков, народ считает, они всегда являются в эту пору,- заметил Юлиуш.
Граф поморщился.
- Мое дитя, - сказал он строго, обращаясь к дочери,- почему эти нелепые басни суеверных людей так крепко засели у тебя в голове? Ты постоянно о них говоришь.
- Но, дорогой папа, меня это ужасно занимает! Во всех этих россказнях есть какое-то обаяние тайны, в этой покинутой, закрытой для всех усадьбе есть что-то романтическое… Невольно вспоминаются романы Вальтера Скотта.
- En effet, - прошептала графиня, у которой наряду со многими благородными достоинствами было два серьезных недостатка, а именно - ей слишком часто представлялось, что у нее мигрень, и, во-вторых,- она все еще не могла понять, как смешно и нелепо вплетать в родную речь французские слова и обороты.
Порча родного языка, неуважение к нему у народов, обладающих политической самостоятельностью,- разрешите мимоходом это заметить,- могут считаться недостатком смехотворным, просто глупостью; у нас же, где по некоторым обстоятельствам пульс национальной жизни бьется главным и единственно возможным образом в родном языке, этот недостаток означает нечто несравненно большее и тем самым вдвойне заслуживает порицания. Тот, кто пренебрегает в своей речи родным языком, заменяя его иностранным, добровольно отказывается от единственного сегодня оружия, с помощью которого мы утверждаем наше национальное единство. Щеголять нынче, когда каждая кухарка говорит по-французски, знанием этого языка, значит признаться в беспримерной тупости нашей и чванстве. К счастью, люди образованные, люди мыслящие давно избавились от этого недостатка, и день ото дня он становится исключительным достоянием той части галицийской «аристократии», которая образовалась из крещеных евреев, воров, экономов, бессовестных спекулянтов и тому подобного сброда.
А теперь, облегчив душу этой краткой (правда, уже далеко не новой, но, к сожалению, все еще необходимой) рацеей, я возвращаюсь к роману.
Графу, как всегда, были неприятны всякие разговоры о Заколдованной усадьбе. Они напоминали ему о тягостных отношениях с братом, о которых он не любил вспоминать.
- Оставь все это в покое, душенька, - сказал он с неудовольствием.- Ты знаешь, я не люблю эти сказки.
- Я считала, что вы в них просто не верите.
- Нет, очень не люблю,- повторил граф еще более настойчиво,- потому что они оскорбляют память моего покойного брата и твоего дяди.
Евгения вскинула голову, словно впервые услышала подобное заявление.
- Верно,- шепнула она.
- Но,- неожиданно вмешалась графиня,- мне все время кажется, что за этими вздорными сказками скрывается какая-то правда.
- Какая-то правда? - поспешно переспросила Евгения.
- Я полагаю,- продолжала графиня,- что в основе всякого рода ложных слухов лежат все-таки истинные какие-то события.
- Я тоже так думаю, графиня.
- И вы, monsieur?
- Единственно догадки, без всяких доказательств,- возразил граф все тем же недовольным тоном.
- Напротив, граф, я сам, пожалуй, мог бы как-то подтвердить эти догадки.
- Вы сами? - воскликнула Евгения с живейшим любопытством.
Юлиуш прикусил язык. Он не был подготовлен к такому обороту дела, ему казалось, что молоденькая графиня будет старательно избегать всякого упоминания о Заколдованной усадьбе, где он несколько дней тому назад нечаянно увидел ее в саду, между тем она сама завела об этом разговор и вообще не обнаруживала ни малейшего замешательства.
- Я сделал удивительное открытие,- продолжал Юлиуш, помолчав.
- Не может быть! - воскликнула графиня.
Граф резким движением подвинулся со своим креслом поближе к гостю.
- Три дня тому назад я лицом к лицу встретился с привидением,- продолжал Юлиуш.
- Вы шутите, monsieur,- воскликнула графиня.
- Я говорю истинную правду.
Евгения даже подскочила от любопытства, сам граф не мог скрыть своего удивления.
- Ах, будьте так добры, расскажите нам об этом происшествии подробнее,- попросила графиня.
- С удовольствием.
- Но прежде всего - оно не страшное?
- Я не посмел бы пугать вас.
- Мы слушаем, слушаем,- быстро вставила Евгения.
- Это было три или четыре дня тому назад… сегодня у нас суббота, следовательно…
- В среду или в четверг?
- В среду. Я выбрался на небольшую прогулку верхом и сам не заметил, как оказался около жвировской усадьбы.
- Конечно, днем было дело? - вмешался граф.
- Ясным днем, часов около одиннадцати…
Тут Юлиуш замялся, не желая и не смея признаться, что он нарочно подъехал к садовой ограде.
- И что же? - спросил граф.
Юлиуш быстро овладел собой и продолжал, слегка запинаясь:
- Не знаю почему, но моя лошадь неожиданно шарахнулась в сторону и понесла меня к садовой ограде. Осадив ее, я не мог сдержать любопытства и заглянул внутрь заброшенного сада.
- Который, разумеется, совершенно одичал, - пробормотал граф.
- В самом деле, он зарос бурьяном и похож скорее на дикие лесные дебри, нежели на дворцовый парк. Постояв несколько минут, я уже собирался вернуться на дорогу, но в этот момент... - продолжал он медленно, впиваясь взором в Евгению.
Она не потупила взгляд и отнюдь не выглядела смущенной.
- В этот момент? - спросила она, горя от любопытства.
Юлиуш нахмурил брови и слегка покачал головой.
- На повороте одичалой, запущенной аллеи ясно обозначилась какая-то тень…
Граф дернулся в кресле, графиня вытянула вперед шею, а Евгения так вся и затряслась.
- Через минуту,- продолжал тем временем Юлиуш, не спуская с нее глаз,- появилась какая-то фигура…
- Привидение? - вскрикнула Евгения.
- Привидение, но в самом прекрасном на свете обличье.
- Наверное, в образе молодой красивой девушки,- догадливо подсказала графиня.
Юлиуш только кивнул в ответ: удивительное спокойствие, необъяснимая непринужденность Евгении путали ему все карты. И все-таки, чем пристальней всматривался он в ее лицо, тем все более твердую обретал уверенность, что это она, и никто другой, явилась ему в пустынном парке.
- Верно, это была некая нимфа,- заметила графиня.
- Некая очаровательная сильфида, - подхватила Евгения с усмешкой.
Граф хмурил брови и молчал.
- Она и в самом деле могла бы так называться,- отвечал смущенный Юлиуш,- потому что обладала поистине неземной красотой.
- Ах! - воскликнула графиня с иронической улыбкой.
- Вы ее так хорошо рассмотрели? - спросил граф.
- Я ее видел всего-навсего минуту, но рассмотрел довольно хорошо.
- И как она выглядела,- спросила Евгения, - она блондинка или брюнетка?
- Светлая блондинка с голубыми глазами,- многозначительно произнес Юлиуш.
- О, значит, похожа на меня! - весело вскричала Евгения.
А Юлиуш снова смутился.
«Не ошибаюсь ли я?» - подумал он.
Но в эту минуту он встретился глазами с Евгенией и вздрогнул. Без всякого сомнения, то были глаза его садового видения.
- Любопытная история! - пробормотала графиня. Граф, погрузившись в глубокую задумчивость, пытался, по-видимому, разгадать загадку.
- А как она была одета? - спросила Евгения.
- Я не успел внимательно присмотреться к ее одежде, однако мне показалось, что на ней было голубое платье.
- Опять как у меня,- со смехом закричала Евгения.
- В самом деле,- пролепетал Юлиуш, совершенно сбитый с толку.
Евгения громко рассмеялась.
- Ну вот мы и нашли самый верный ключ ко всем этим загадкам-сказочкам,- оживленно воскликнула она, очевидно радуясь какому-то своему удачному домыслу.
- Какой ключ? - спросили одновременно граф и графиня.
Евгения веселилась от всего сердца, и в глазах у нее сверкали насмешливые искорки.
- Удалось вам перемолвиться хоть словечком со своим видением? - спросила она Юлиуша, не отвечая на вопрос.
- Я не мог с ним говорить, оно тут же исчезло.
Этот ответ еще усилил веселость Евгении.
- Сейчас я вам все объясню самым простым образом,- сказала она решительно.
- Ты, душенька? - вскричала графиня.
- Вы? - проговорил Юлиуш; в его вопросе звучала скорее надежда, чем удивление.
- Нет, вы только послушайте меня,- воскликнула девушка с важной и торжественной миной, которая придавала ее лицу потешное выражение.
- Наверное, какая-то шутка,- равнодушно 6ypкнул граф.
- О нет, это не шутка, папа, это четкое, искусное, философское объяснение видения пана Юлиуша.
- Откуда же ты взяла это объяснение? - спросил граф.
Евгения с комической важностью стукнула себя маленьким розовым пальчиком по лбу.
- Отсюда, о отец мой,- начала она торжественно, но, видя, что граф нахмурился и ее тон раздражает его, заговорила с непринужденной веселостью: - Итак, начинаю! Феномен пана Юлиуша есть нечто самое обычное и повседневное. Это попросту иллюзия. Вы, пан Юлиуш,- продолжала она, обращаясь к юноше,- немного поэт, мечтатель, фантаст. Поэтому, заглянув в заброшенный сад, вы дополнили то, что видели в действительности, созданиями своей фантазии, образами своего пылкого воображения. Вам показалось, что в этом глухом уголке недостает только какой-либо нимфы, дриады, наяды, русалки, появись они - и претворилась бы в жизнь одна из тех волшебных историй, ожил бы один из тех старинных зачарованных парков при средневековых замках, о которых пишут в отнюдь не очаровательных рыцарских романах; и вот вдруг свершается то, чего вы так страстно желали. На миг взыграло воображение, и вы воочию увидели… мираж. Затем видение исчезает, так же внезапно, как и появилось. Пришло отрезвление и призрак растаял. Ах! - воскликнула она, расхохотавшись,- вы просто прелестны! Вот уж действительно поэтическая натура. Вы не только сами свято уверовали, будто ваш призрак обладает плотью и кровью, но и нас заставляете верить в это, как Данте в свои призраки ада, как Гофман в свои фантастические образы.
Толкование Евгении показалось графу и графине вполне убедительным, и графиня с гордостью и любовью посмотрела на дочь, а граф удовлетворенно улыбнулся.
Но Юлиуш не сдавался.
- Прошу прошения за смелость, однако должен возразить,- отвечал он с улыбкой, - мое привидение было такое живое и настоящее…
- Как и ваша буйная фантазия,- подхватила Евгения.
- Я даже слышал возглас этой нимфы.
- А я читала не только об обманах зрения, но н об удивительных галлюцинациях слуха.
- Уверяю вас, в ту минуту я был очень далек от всяческих фантасмагорических заблуждений.
- Ах, я вижу, вы ужасно упрямы,-воскликнула Евгения, слегка сдвигая свои прелестные брови.
- Я только твердо убежден.
Евгения иронически улыбнулась.
- Хоть бы вы не знаю как меня убеждали, одного вы мне не объясните никогда.
- Чего же?
Молодая графиня пристально поглядела юноше в глаза.
- Почему эта нимфа во всем была похожа на меня? - произнесла она многозначительно, и такая удивительная улыбка заиграла на ее губах, что Юлиуш весь задрожал чувствуя, как кровь ударяет ему в голову.
Внезапно Евгения сорвалась со стула и в приступе какого-то детского своеволия подбежала к фортепьяно - в ту же минуту под ее искусными пальчиками заплескались бурные аккорды каприччио.
Графиня пошевелилась на своем диване, граф, сидевший в задумчивости и, казалось, не слышавший последних слов дочери, внезапно встал и подошел к окну.
Наступившая в разговоре пауза помогла Юлиушу скрыть смущение; обменявшись несколькими ничего не значащими словами с графиней, он взялся за шляпу.
- Вы уже покидаете нас? - равнодушно, как бы только по обязанности, спросила графиня.
Хозяин любезно пожал гостю руку на прощанье, однако от Юлиуша не укрылось, что сегодня граф держался куда более холодно и высокомерно, чем обычно.
Евгения перестала играть и, отвечая с приветливой улыбкой на поклон юноши, лукаво произнесла:
- Только не возобновляйте знакомства со своей позавчерашней нимфой, не то вы еще последуете примеру мифологического скульптора, который воспылал любовью к какой-то там мраморной статуе. А ведь зыбкие плоды воображения еще хуже мертвого и холодного мрамора.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги