Графиня хотела что-то сказать, но вдруг остановилась и внимательно прислушалась.
Во дворе раздался стук экипажа.
Евгения подскочила к окну и радостно захлопала в ладоши.
- Пан Юлиуш! - крикнула она.- Теперь мы обо всем узнаем подробно!
- Пан Юлиуш! - протянула графиня, как бы удивленная столь скорым повторением вчерашнего визита.
Юлиуш тем временем выпрыгнул из коляски и быстро поднялся по мраморным ступеням крыльца.
В прихожей он столкнулся нос к носу с Жахлевичем, который после затянувшегося совещания с графом выходил из канцелярии. Тот, как всегда скособочившись, съежившись, молчком жался к стене. Низко поклонившись Юлиушу с обычной своей фальшивой и угодливой улыбкой, он искоса бросил на него странный, поистине загадочный взгляд.
Юлиуш вздрогнул. Сам не зная почему, он испытал в эту минуту неприятное, отталкивающее ощущение, словно внезапно наступил на укрывшуюся в густой траве гадюку или другое отвратительное пресмыкающееся. Почти невольно Юлиуш оглянулся на незнакомца и, хотя его физиономии он уже не увидел, явственно почувствовал какое-то необъяснимое отвращение.
Однако он подавил это неприятное чувство и постарался придать себе по возможности спокойный, непринужденный вид, что было особенно необходимо ввиду той важной дипломатической миссии, какую он возложил на себя. Ведь ему предстояло со всей деликатностью дать понять Евгении, что над ее головой собрались грозные тучи и требуется величайшая предусмотрительность, чтобы избежать надвигающуюся опасность.
Увы, когда через несколько минут Юлиуш очутился в кругу графской семьи, его лицо не выражало ничего, кроме недоумения и замешательства. Правда, графиня и ее дочь, чье любопытство было возбуждено новостями ключницы, приняли его с обычной учтивостью, но граф казался совершенно переменившимся.
Собственно, Юлиуш еще вчера отметил чрезвычайную холодность и надменность графа, сегодня же это впечатление стало гораздо ощутимее.
Граф был явно не в духе и, выполняя обязанности гостеприимства, лишь слегка вуалировал ледяной любезностью застывшее на лице высокомерие. Но не только высокомерием было в эту минуту отмечено его лицо. Он как бы вдруг состарился на несколько лет, у него запеклись губы, лоб покрылся множеством морщин. С первого взгляда на эти красивые, благородные черты можно было понять, что граф противится какому-то важному решению и переживает тяжелую внутреннюю борьбу.
Странное состояние графа и при этом невозмутимая веселость, спокойствие и непринужденность молоденькой графини окончательно сбили с толку несчастного юношу, который, как и в первый раз, после своего приключения в заброшенном саду, ожидал увидеть совсем иную картину.
После сегодняшней встречи на бучальском выгоне он приготовился к тому, что Евгения будет смущена и озабочена, а соответственно смущены и озабочены будут ее родители, которые не могли ведь не знать о тайных ночных прогулках своей единственной дочери. Вместо этого он нашел родителей холодными, безразличными и, очевидно, удивленными его визитом, а дочку еще более веселой и непринужденной, чем обычно. Напрасно он бился над этой загадкой и пытался решить, с чего всего уместнее начать разговор.
«Неужели она до такой степени умеет владеть собой?» - подумал он, приглядываясь к красивому, безмятежному лицу девушки.
Это предположение показалось ему по-детски нелепым. Такое самообладание и искусность в притворстве не совмещались ни с возрастом, ни с веселым нравом Евгении. Тем невероятнее представлялось ему, чтобы она сумела сохранить свою тайну от родителей, чтобы без ведома и согласия матери, переодевшись в чужое платье, искала помощи у простого слуги. Мысленно нащупывая нить Ариадны в этой удивительной загадке, Юлиуш все больше запутывался и все глубже погружался во мрак.
Евгения приметила плохое настроение юноши и, видимо делая вызвать его на оживленный разговор, сама живо обратилась к нему:
- Почему вы нам ничего не расскажете об удивительных происшествиях у вашего мандатария?
Юлиуш слегка вздрогнул.
«Она уже знает,- подумал он и спросил с притворным удивлением:
- Вам уже рассказали об этом?
- Наша ключница, пользуясь разнообразными своими знакомствами среди челяди, очень быстро узнает такого рода новости.
- Я слышал об этом от Жахлевича, но сомневаюсь, чтобы это была правда,- заметил граф.
- Мы живем в серьезное время, граф! - значительным тоном произнес Юлиуш.
- Comment? - переспросила графиня, не поняв его ответа.
Юлиуш исподволь зорко и внимательно следил за каждым движением Евгении.
- Два акцизных таможенника чуть было не схватили человека, который под видом дегтяря ставил своей целью скорее прогресс и духовное развитие народа, чем вращение колес в телеге.
- Ах! - воскликнул граф и стремительно подвинулся вместе со своим креслом.
- Что вы говорите? - одновременно воскликнула и графиня.
Евгения ничего не сказала, но глаза ее блеснули, а грудь, как показалось Юлиушу, слегка всколыхнулась.
- Но ему удалось удрать? - поспешно спросил граф.
- Да, он просто чудом спасся, но, к несчастью…
- К несчастью,- подхватил граф.
Юлиуш заметил, что Евгения, словно с перепугу, слегка приоткрыла рот и, казалось, затаила дыхание.
- В обоих случаях остались следы и улики,- медленно говорил юноша, пронзая молоденькую графиню взглядом,- которые позволяют легко обнаружить, если не самого дегтяря, то по крайней мере связанных с ними людей.
Граф пробормотал что-то невразумительное.
- Да, им угрожает большая опасность,- продолжал Юлиуш,- ибо окружные власти уже и так обратили внимание на постоянное место их сборищ.
- Как, и место уже известно? - не скрывая беспокойства, спросил граф.
- Ах, это было бы ужасно! - воскликнула Евгения и Юлиушу почудилось, что она задрожала с головы до ног.
Выдержав ради вящего эффекта паузу, Юлиуш произнес торжественно и грустно:
- К сожалению, это место уже сегодня находится на подозрении у властей и стоит комиссару Шноферлю произвести хотя бы самое поверхностное следствие, как все будет раскрыто.
- И это место?.. - с волнением спросил граф.
- Заколдованная усадьба!
Граф резко отодвинулся вместе с креслом назад, а его дочь хлопнула в ладоши, потом, приложив пальчик к гладкому, как мрамор, лбу, повторила протяжно, словно нашла разгадку давно томившей ее тайны:
- Заколдованная усадьба!
Эти внезапные жесты и неожиданный тон одним ударом опрокинули все прежние выводы и подозрения молодого человека.
Живое участие Евгении означало, видимо, лишь интерес к самому делу, а ее тревога и опасения, казалось, вызваны были грозившей кому-то опасностью.
Поколебленный в справедливости своих наблюдений, Юлиуш хотел было сбросить маску дипломата и высказать свои предостережения открыто, но сдержался, пораженный холодностью и безразличием графа.
- Насколько мне известно,- продолжал он, возвращаясь к прежней роли,- среди подозреваемых участников встреч в Заколдованной усадьбе находится некая молодая особа, кажется из высшего общества.
- Это, наверное, ваша садовая сильфида! - вскрикнула Евгения.
- И мне так кажется,- значительно промолвил Юлиуш.
- На чем же основываются ваши догадки?
- Сегодня один из моих крепостных показал, что накануне он видел этого дегтяря, который ехал в Заколдованную усадьбу, а у ворот его ждали Костя Булий и какая-то девушка, видимо не из простых.
- Описание которой сходится с вашим,- докончила догадливая Евгения.
- Точь-в-точь,- признался юноша, пристально взглянув на нее.
Евгения вскинула голову, словно что-то припомнила.
- В таком случае мне остается только попросить у вас прошения,- заметила она с улыбкой.
- У… меня? - пролепетал удивленный Юлиуш.
- Оказывается, ваша сильфида была реальным существом.
- О, в этом я был уверен с самого начала.
Евгения с иронической улыбкой пожала плечами.
- А я, увы, все еще сомневаюсь,- прошептала она, слегка поведя рукой.
Граф, который до сих пор сидел с отсутствующим видом, вдруг поднял голову и, внимательно поглядев юноше в лицо, спросил:
- Ваш мандатарий воспользовался этими показаниями?
- Упаси боже! Но внимание властей уже и так возбуждено; со дня на день для проведения следствия может приехать комиссар, человек очень ревностный.
Граф чуть наклонил голову, и Юлиушу показалось, что на щеках у него проступил легкий румянец.
- Не забудьте поговорить хотя бы с Костей.
- Я бы уже сегодня это сделал, если бы меня не отвлекло другое необычное происшествие в моем собственном доме.
- Ах! - воскликнула графиня, вспомнив только что услышанную историю о Чоргуте.
Юлиуш продолжал:
- Два дня тому назад ко мне приехал мой давний школьный товарищ и собирался остаться у меня надолго, но вчера ночью он куда-то отправился верхом, вооруженный моими пистолетами, и до сих пор не вернулся. Лошадь его прибежала с порванной уздой и глубокой раной в боку.
- Так это правда! - вскрикнули одновременно мать и дочь.
- Удивительно,- проворчал граф.
Юлиуш потер лоб и продолжал:
- Не знаю, что и думать об этом. Мой приятель - человек отчаянной отваги, доходящей у него до безумия, но я не могу представить себе, где и с какой опасностью он мог столкнуться.
- Быть может, он просто упал, а лошадь напорола на кол в заборе?
- Это было бы вполне вероятно, если б не порванная узда.
- В таком случае, каковы ваши предположения?
- Боюсь, не доскакал ли он случайно, увлеченный ездой, до Заколдованной усадьбы и не там ли что-то произошло с ним.
- О господи,- вспыхнула Евгения,- из этой Заколдованной усадьбы и впрямь делают какое-то заклятое место.
Граф пожал плечами, а графиня невнятно прошептала что-то по-французски.
В эту минуту в комнату вошел лакей в ливрее и принес на серебряном подносе запечатанное письмо.
- Для ясновельможной пани,- сказал он с поклоном!
- С почтой?
- С нарочным из Швыдки.
- От Адамовой,- воскликнула графиня и торопливо схватила письмо.
- Вы позволите, monsieur? - обратилась она к Юлиушу, поспешно распечатывая конверт.
Она быстро пробежала глазами розовый листок, затем вдруг оторвалась от чтения.
- Август вернулся!
- Вернулся! - воскликнула Евгения и с такой радостью подскочила на стуле, что Юлиуш, сам не зная почему, задрожал всем телом, и сердце у него сильно сжалось.
Евгения, чувствуя, видимо, потребность объяснить неожиданный свой порыв, обратилась к Юлиушу
- Август - это мов кузен, дальний родственник, товарищ детских игр и забав. Теперь он вернулся из-за границы, где провел целых три года.
Слова ее нисколько не ослабили, а только усилили у Юлиуша неприятное впечатление первого момента.
Настроение у него совершенно испортилось, и, решив, что долг свой он выполнил, Юлиуш насколько возможно сократил визит и попрощался.
Граф не сделал ни малейшей попытки задержать гостя и не повторил обычного приглашения посетить их, а его надменное лицо выражало невольную озабоченность и замешательство.
Это не прошло незамеченным для Юлиуша и, разумеется, вызвало новые сомнения и новые выводы. По-прежнему убежденный, что таинственная садовая нимфа и соучастница смелых замыслов мнимого дегтяря не кто иная, как молоденькая красавица графиня, юноша именно этим объяснял странную озабоченность графа. При всем том, однако, трудно было поверить, чтобы шестнадцатилетняя девушка так искусно умела притворяться и так владела собой, что смогла без малейшего замешательства выдержать его испытующий взгляд, который сделал бы честь самому проницательному полицейскому прокурору.
Юлиуш выехал за ворота, одолеваемый теми же сомнениями и догадками, какие мучили его, когда он возвращался из Оркизова после своего предыдущего визита.
То, что он видел собственными глазами, и всякие мелкие факты, подмеченные им потом, наконец, это удивительное стечение событий - все, казалось, должно было бы убедительно подтверждать первоначальные подозрения. Но тут же на первый план выступало какое-нибудь новое обстоятельство, самым печальным образом противоречившее неоспоримой логике рассуждений.
Да еще эти неотвязные мысли об Августе, возвращение которого из-за границы доставило такую радость Евгении… Юлиуш теперь припомнил, что уже не раз слышал об этом Августе, молодом графе Виклицком, родственнике графини и близком соседе Жвирских. Юлиуш никогда не видел его, знал о нем очень мало, но инстинктивно чувствовал к нему ревность и неприязнь.
Юноша опустил голову и глубоко задумался, временами из его груди вырывался вздох и какое-то словечко тихим шепотом слетало с его уст.
Тем временем коляска свернула в сторону и покатилась вдоль обширного пшеничного поля, которое тянулось далеко, до одной из сторон живой изгороди, окружавшей дворцовый сад.
Подъехав к взгорку, коляска немного замедлила ход; в ту же секунду из пшеницы молнией выскочил какой-то человек и одним прыжком оказался на подножке экипажа.
Юлиуш, неожиданно вырванный из глубокой задумчивости, не смог сдержать легкого возгласа, который сменился громким восклицанием, когда в этом, словно с неба упавшем человеке он узнал Катилину, in propria persona.
В лице неисправимого скандалиста, которого мы оставили в красной комнате Заколдованной усадьбы в столь неприятной ситуации, произошли удивительная перемена. Глаза его потеряли свое дерзкое, вызывающее выражение, с плотно сжатых губ исчезла пренебрежительная, отчаянно веселая усмешка.
В эту минуту пан Дамазий Чоргут выглядел почти порядочным человеком, который занят важным делом, только движения его были лихорадочно поспешны.
- Ты! Здесь! - вскричал изумленный Юлиуш.
- Тише… Сейчас мне некогда… Обо мне не тревожься… Вскоре увидимся… Я должен тебе о многом рассказать… - прошептал он прерывающимся голосом, наспех пожал руку ошеломленному приятелю и, соскочив с подножки, в мгновение ока снова исчез в густой пшенице.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что Юлиуш должен был протереть глаза, чтобы не принять эту встречу за сонное видение, а бедный кучер, который, услышав за собой голоса, проворно обернулся, от страха чуть не выпустил вожжи из рук - так быстро мелькнула перед ним и пропала тень человека, которого ему не удалось распознать.
Опомнившись от изумления, Юлиуш высунулся из коляски, но, не увидев никаких следов своего удивительного друга, пожал плечами и промолвил вполголоса:
- Новая загадка! Когда же наконец все это разъяснится!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
ЗАГОВОР
После описанных нами событий прошло несколько месяцев. Срок, на который мы оставили их без внимания, немалый, и, разумеется, действие тем временем продолжало развиваться, менялись внутренние связи, отношения. Однако общая ситуация и расстановка действующих лиц остались прежними. Мы застаем наших знакомых на тех же местах, какие они занимали и раньше.
Но не будем забегать вперед, подхватим нить нашего рассказа и начнем, хотя бы только из уважения к значительности этого учреждения,- с достославного доминиума.
Почтенный наш мандатарий как раз исполняет одну из главнейших функций своей ежедневной деятельности - отдается легкому послеобеденному сну. Судейша отправилась с визитом к супруге священника, и в доминикальной канцелярии хозяйничает один Густав Хохелька.
Он сидит за грязным, замызганным столиком и, то покусывая перо, то немилосердно теребя его в руках, с неслыханным напряжением силится придумать, по-видимому, что-то необычное.
Нелегко бедняге! Он весь в поту, волосы растрепаны, бакенбарды взъерошены, воротнички подтянуты до ушей, но, несмотря на все усилия и труды, всего две жалкие строки выведены им на бумаге.
По правде говоря, наш доблестный герой обычно не тратит лишних сил на составление официальных бумаг, для этого, благодаря предусмотрительности высших властей, полным-полно готовых формул, только не зевай при переписывании, и дело идет как по маслу.
Но теперь Хохелька трудится над иным, более важным заданием, причем in propria privatus.
Если бы мы сумели подольститься к этому любопытному образцу рода человеческого, он с неописуемо довольной улыбкой признался бы нам на ухо, что трудится над любовным посланием к некой Серафиме или Марьяне, которая, по его словам, напропалую кокетничает с ним, так что он просто уже не может устоять. Он жаждет признаться ей наконец в любви по всей форме, но, к величайшему его огорчению, сколько он ни бьется, никак не дается ему третья строка - число, которое необходимо для совершенства формы.
С тяжким вздохом бедняга в сотый, наверное, раз читает:
Уже несколько раз брал я в руки перо, чтобы моему наболевшему сердцу…
Но что дальше? Над этим Хохелька сушит мозги и ломает голову битых два часа.
- Дать волю.. - пробормотал он и взмахнул было пером, но тут же заколебался.
- Дать... Дать... волю!.. Нет,- недовольно прошептал Хохелька, нещадно теребя бакенбарды.
- Ага! - вскричал он наконец: - Уже несколько раз брал я в руки перо, чтобы дать моему наболевшему сердцу взять волю…
И снова недовольно качает головой.
- Дать… взять… - и, тяжко вздохнув, задумывается.
- Проклятье,- гневно говорит он,- не клеится! А ведь я начитан! - восклицает Хохелька, как бы успокаивая свое самолюбие.
Хохелька начитан! Святая правда! Когда при нем вспоминали Мицкевича, он тут же приподнимался на цыпочках, поправлял бакенбарды и улыбался, как человек, для которого нет на свете тайн.
- Мицкевич! Мицкевич! - цедил он сквозь зубы.- Это тот, кто написал стихи о пани Твардовской, о, я знаю его. Толковая голова!
И, надо заметить, Хохелька не ограничивался одним Мицкевичем. Однажды он за неделю прочитал всего «Ринальдини» и «Жизнь Геновефы», но с тех пор дал зарок романов в руки не брать.
- Я так принял к сердцу эти истории, что потом неделю ходил пришибленный! - сетовал он.
Как видно, Хохелька не любил представать в своем натуральном виде.
Ох и бьется же сейчас, бедняга, мучается, пыхтит, а воз ни с места. Делай что хочешь, не вытанцовывается третья строка.
Актуарий гневно сплюнул.
- Тьфу, черт возьми! Не идет! А ведь голова у меня умная,- прошептал он.
Нельзя сердиться на него за бахвальство! Говорит же пословица: «Всякая лиса свой хвост хвалит»,- почему бы и пану Хохельке не похвастаться в виде исключения своей головой?
Однако, как ни умна была его головушка, любовное письмо не продвинулось ни на шаг.
- Что делать! - простонал он в отчаянии и вдруг хлопнул себя по лбу.
- Попробую стихами! - торжествуя, вскричал Хохелька. И, подумав немного, радостно добавил:
- Превосходно! Замечательно! - После чего, встав в позу, прочел:
Уж сколько раз я брал перо в руки,
Чтобы исстрадавшегося сердца унять муки.
- Вот черт! У меня же огромный поэтический талант, а я и не знал. Руки! Муки! Какая рифма! Эге, да это не все, вот еще две рифмы: руки, муки, звуки, стуки!
И, словно устрашенный неожиданно свалившимся на него богатством, Хохелька схватился за голову.
- Но, ради бога, что же выбрать? - вопрошал он, трагически вращая глазами.- «Чтобы исстрадавшегося сердца унять муки, унять звуки, унять стуки». Все хорошо! Замечательно! Превосходно!
И, сорвавшись со стула, забегал взад-вперед по комнате.
- Сердце терпит исстрадавшиеся муки! Отменно! Сердце громко стучит, потом мучается,- муки сердца, excelenter!
Вдруг он остановился.
- Сердца исстрадавшиеся звуки! Это, кажется, лучше всего, наиболее поэтично! - пробормотал Хохелька неуверенно, но тут же вновь воспрянул духом.
- А, что там! Муки, звуки, стуки! Все хорошо! Все годится! Пусть знает, как я умею рифмовать! Хо, хо, это ведь не легко к одной концовке подобрать три такие extra fein рифмы.
Он быстро уселся за столик и в новом порыве, с пролитием немалого количества пота и чернил, вывел на бумаге:
Уж сколько раз я брал перо в руки.
Чтобы сердца моего истерзанного муки,
Чтобы груди моей неумолчные стуки.
Чтобы головы моей сверкающие звуки…
Тут он запнулся и почесал затылок.
- А дальше? - спросил он самого себя,- гм, дальше… дальше… Есть! - заорал он, подскочив на стуле.
Высказать сегодня тебе,
Как самому себе,
Как если б я был в гробу
Или стоял бы в саду.
Тут Хохелька разразился громким отрывистым смехом, который у детей и сумасшедших означает наивысшую степень удовольствия.
В самом деле, добряку было чему радоваться: последнее четверостишье ему удалось - ни прибавить, ни убавить. Оно заключало в себе и критику предыдущих строк, и название, и характер, и личность автора!
К счастью, сегодня это было последнее четверостишье, ибо в эту минуту во двор достославного доминиума въехал какой-то экипаж и из него медленно и осторожно вылез худой скособоченный человечек.
- Пан Жахлевич, бывший полномочный управляющий оркизовского графа,- воскликнул поэт-актуарий, выглянув в окно.- Надо разбудить судью!
И он поспешил на другую половину.
Тем временем Жахлевич вошел в канцелярию, оглянулся вокруг и, словно смутившись и оробев, остановился на пороге.
Судья не заставил себя ждать, он так торопился, что даже глаз не успел протереть со сна. Видно, Жахлевич пользовался у него большим уважением.
- Ваш покорный слуга, милостивый пан Жахлевич,- низко поклонился мандатарий.
- Честь имею, милостивый пан судья! - ответил Жахлевич, протягивая руку.
В эту минуту глаза их встретились и на их лицах отразились противоположные чувства. Оба видели друг друга насквозь. С первого взгляда мандатарий понял, что Жахлевич прибыл сюда обстряпать какое-то дельце, и не пустяковое, а заплатить хотел бы подешевле.
И Жахлевич заметил, что его сразу раскусили, и почувствовал, что имеет дело с сильным противником.
«Надо держать ухо востро!» - подумал он.
«Нашла коса на камень!» - торжествовал в душе мандатарий.
- Давно ли из-за границы, ваша милость? - спросил он вслух.
- Только что вернулся.
- Могу ли я вас попросить на другую половину… Правда, моей жены нет дома…
Жахлевич придержал его за руку.
- Прошу прощения, пан судья, может, это и нехорошо, но я, признаться, приехал по делу и не хотел бы причинять лишнего беспокойства.
Мандатарий оглянулся на Хохельку, и тот моментально его понял. В таких случаях ему следовало брать шапку и отправляться гулять. Обычно актуарий нисколько не сердился на это и уходил в сад, куда под тень высокой липы в минуты грусти любила приходить и судейша.
Жахлевич и мандатарий остались одни.
Первый уселся на старом, грязном, обитом тиком диванчике, второй, с видом важного чиновника, занял место на деревянном стуле поблизости.
Жахлевич как бы колебался, что-то обдумывал, видимо составлял план действий; мандатарий упорно молчал и лишь искоса посматривал на своего гостя.
- Гм, гм, - крякнул наконец Жахлевич.
- Гм, гм,откликнулся мандатарий.
Жахлевич льстиво улыбнулся и, не спуская с мандатария пронзительного взгляда, медленно начал:
- У меня к вам, милостивый пан судья, исключительно важное и деликатное дело.
- Только прикажите, милостивый пан,- уверил его с поклоном мандатарий.
- Это маленький секрет.
Мандатарий благоговейно склонил голову.
- Прежде всего прошу под честное слово держать его в тайне.
Вместо ответа мандатарий торжественно протянул Жахлевич у руку.
Тот уселся поудобнее.
- По-честному,- начал он со своего любимого присловия и замолчал, словно не решаясь раскрыть карты.- Пану судье должно быть известно,- снова заговорил он через минуту,- что три месяца тому назад я отказался от службы у графа…
- Слышал об этом,- ответил мандатарий, донельзя заинтригованный таким началом.
- И как вы это себе объяснили, позвольте спросить?
- Признаюсь, как и все, не знал, что и думать. Граф дорожил вами как зеницей ока…
Жахлевич криво улыбнулся.
- Я теперь собираюсь судиться с ним, милостивый пан судья,- ответил ои, помолчав.
- Не может быть! - воскликнул искренне удивленный мандатарий.
- По-честному, ничего иного мне не остается.
Мандатарий только рот разинул.
- В чем дело? - недоверчиво пробормотал ои.
- Сейчас объясню, дорогой пан судья, так как мне очень нужна будет ваша помощь.
Мандатарий незаметно усмехнулся, и почему-то у него ужасно зачесалась правая ладонь.
- Я в вашем распоряжении,- отозвался он, помолчав.
Жахлевич заложил ногу на ногу, еще больше, чем всегда, скосил глаза вбок и медленно, взвешивая каждое слово, заговорил:
- Оценив мои долголетние услуги графскому семейству, граф всегда говорил, что щедро вознаградит меня…
Мандатарий важно кивнул, словно хотел таким способом скрыть непрошеную насмешливую улыбку.
Жахлевич, не обратив на это внимания, продолжал:
- И три года тому назад он действительно хотел выполнить свое обещание.
- Когда получил жвировское поместье? - вставил мандатарий.
- Да. Он тогда по всей форме и на вечные времена отписал мне целую деревню…
Мандатарий даже подскочил на стуле, так уязвила его удача полномочного управляющего.
- Которую? - спросил он поспешно.
- Бучалы,- как бы с неохотой ответил Жахлевич.
- Бучалы! - повторил мандатарий и утвердительно покачал головой.
Жахлевич вздохнул и махнул рукой.
- И что же, не успел я вступить во владение дарованной мне деревней и записать ее в ипотечные книги, как вдруг появляется этот старый ключник Костя Булий.
- С завещанием.
- Графу пришлось вернуть все поместье, а следовательно и моя дарственная…
- Была навечно передана в архив, - заключил мандатарий тоном опытного чиновника.
Жахлевич отрицательно покачал головой.
_ Я придерживаюсь другого мнения.
- Какого?
- По-моему, дарственная есть дарственная, и я, не получив Бучал, имел право потребовать взамен нечто равноценное.
- Верно.
- Граф, однако, другого мнения. Он утверждает, что к дарственной его склонило увеличение состояния, а раз состояние не увеличилось, то и дарственная отпала…
- Гм, гм,- буркнул мандатарий, высоко поднимая брови.
- Словом, граф считал свою дарственную действительной только в том случае, если бы Жвиров принадлежал ему.
- А потеряв Жвиров, не чувствовал себя ни к чему обязанным,- заключил мандатарий.
Жахлевич кивком выразил свое согласие.
- Но мог ли я удовольствоваться этим? - помолчав, спросил он.
Мандатарий только крякнул и пожал плечами.
- Я обратился к лучшим адвокатам,- продолжал бывший управляющий.
- И они вас обнадежили…
- Напротив, они откровенно предупредили меня, что проиграю дело.
- А вы что…
- Я не потерял надежды. По закону моя дарственная стала недействительной потому, что граф утратил право на наследство; однако, если бы закон вернул графу это право, восстановились бы и мои права на Бучалы.
Мандатарий разинул рот, вытаращил глаза, встопорщил усы и навострил уши, но, хоть убей, ничего не понял.
Жахлевич, опустив глаза, молчал, словно желал еще пуще разжечь любопытство своего собеседника.
- Следовательно… - начал он наконец.
Мандатарий вместе со стулом стремительно подался вперед.
- Чтобы получить вновь право на дарственную, необходимо ввести графа во владение жвировским поместьем.
Мандатарий, очевидно обманутый в своих ожиданиях, только рукой махнул.
- Вам кажется это невозможным, пан судья?
- А вам нет?
- Отнюдь.
Мандатарий вскинул голову с выражением наивысшего удивления.
А Жахлевич спокойно цедил сквозь зубы:
- Я надеюсь с божьей и людской помощью добиться этого.
- Добиться отмены завещания спустя три с лишним года! - воскликнул мандатарий.
- В нашем случае давность не имеет значения.
- Но завещание законно, оно составлено по форме.
- Напротив, я, по-честному, думаю, что завещание ни в коем случае не законно! - прервал его управляющий с многозначительным видом.
- Каким же образом? - спросил мандатарий и опята разинул рот, чтобы лучше слышать ответ.
Жахлевич усмехнулся своей кривой усмешкой.
- Известно ли вам, что закон не всем позволяет распоряжаться по своей воле?
- Как это? - переспросил мандатарий.
- Есть люди, которые по закону лишены права распоряжаться, те, например, что находятся на излечении.
- Сумасшедшие! - воскликнул мандатарий и вытаращил глаза; наконец его озарило.
Жахлевич молча наклонил голову.
Мандатарий хлопнул себя кулаком по лбу.
- Фью, фью, фью,- свистнул он.
И вдруг задумался и с сомнением покачал головой.
- А доказательства? - прошептал он, выпятив вперед подбородок.
- Часть есть, другая будет!
- Уже есть!
Жахлевич хлопнул себя по нагрудному карману.
- Я тут всякие документики привез из Дрездена.
- Эге... эге… - догадливо протянул мандатарий.
- Есть свидетельства двух дрезденских врачей, которых вызывали к больному Жвирскому, а также владельца и служителя гостиницы, где он жил. Все они под присягой дали показания, которые запротоколированы и из которых следует, что покойный был не в своем уме.
- Фью, фью, фью,- засвистел da capo мандатарий.
- Немцам приезжий польский вельможа показался простым мужиком, одетым в панское платье. Сам он ничего не значил, всем распоряжался один из его слуг, видимо, один из его казаков, который обращался с паном как с холопом.
- Ну уж этому-то я не поверю! Чтобы молодой староста позволил кому-то считать себя выше его, подчинялся чужой воле! Ну и ну!
- Говорю вам, несколько человек присягнули, что таковы были отношения между паном и слугой, и это одно из главнейших доказательств его умопомешательства.
Мандатарий покачал головой, отнюдь не убежденный.
- Да чего там толковать. Улик, собранных в Дрездене, вполне достаточно,- продолжал Жахлевич.- Миколай Жвирский был не в своем уме и поэтому, живя за границей, не имел права действовать по своей воле, это-то доказано.
- Документально?
- Целиком и полностью. Сейчас речь идет только о том…
Мандатарий заерзал на стуле и навострил уши.
- О чем, к примеру? - спросил он.
- О том, чтобы доказать, что молодой староста и до отъезда за границу был… так это… как бы…
- Mente captus! - заключил мандатарий.
Жахлевич ответил энергичным кивком.
Гонголевскому все стало ясно, как на ладони. Он не мог больше усидеть и, сорвавшись со стула, как ошалелый забегал по комнате.
- Вот это идея! - выкрикнул он наконец не без зависти.
- Однако для этого мне нужна ваша помощь, а также Гиргилевича и всех, кто находился в окружении молодого старосты.
Мандатарий остановился и машинально протянул вперед руку.
- Ага! - пробормотал он, приподнявшись на носках и надувая щеки.
- От вашего свидетельства зависит многое.
Гонголевский еще пуще напыжился.
- Трудное дело,- сказал он, подумав.- Человек умер, а ты поди докажи, что при жизни у него не хватало винтика в голове.
- Вам нужно будет только рассказать о его чудачествах и выходках, память о которых до сих пор жива в окрестностях, одного этого достаточно.
- Так вы, милостивый пан, попросту говоря, хотите от меня свидетельства? - спросил мандатарий, искоса взглянув на Жахлевича.
- О нет, не только, мой дорогой.
- Не только?
- Я намерен передать в ваши руки всю вторую половину дела. Хотелось бы, чтобы вы не только сами засвидетельствовали, но и выбрали среди своих людей тех, кто мог бы присягнуть, что покойный был не в своем уме, и вообще полностью взяли на себя доведение дела до конца, что, думаю, большого труда не составит.
Мандатарий стоял не шевелясь, молчал и лишь внимательно ловил каждое слово своего гостя.
Тот продолжал:
- Знаю, у вас будет немало хлопот, всяких там подходов, ну и расходов, и поэтому, голубь мой, я готов заранее вручить вам несколько тысчонок.
Тут мандатарию стало так благостно на душе, точно его маслом смазали с головы до пят.
Он слегка подмигнул одним глазом, тихонько причмокнул и повторил про себя: «Несколько тысчонок!»
Жахлевич, который внимательно следил за выражением его лица, удовлетворенно улыбнулся.
- Если дело удастся, на что я надеюсь, граф вступит во владение всеми поместьями и, уж конечно, не сможет не отблагодарить нас, хотя сейчас мы и действуем против его воли.
- Кхм, кхм,- кашлянул мандатарий.
- А этого студентика, которому также далеко до вельможного, как служке до архиерея…
- Юлиуша?
- …его мы вытурим отсюда, пусть еще поучится.
- Пусть поучится! - презрительно воскликнул мандатарий.
- Если мы вдвоем дружно возьмемся за дело,- говорил Жахлевич с самодовольной улыбкой, подчеркивая каждое слово,- то, по-честному, все пойдет как надо. Графу суд вернет принадлежащее ему по праву поместье покойного брата…
- Вы, милостивый пан, получите Бучалы,- подхватил мандатарий, втайне облизываясь.
- Вы, пан судья, тоже не останетесь внакладе. Несколько тысчонок наличными и пожизненное место мандатария, это не безделица.
Гонголевский снова зашагал по комнате. Задуманный Жахлевичем план вырисовывался перед ним во всех подробностях и манил его к себе с непреодолимой силой. «Черт возьми, славненькое дельце!» - думал он, улыбаясь.
- Что и говорить, милостивый пан,-обратился он к гостю,- вы все обдумали самым превосходным образом!
- Так вы согласны? - поспешно подхватил бывший полномочный управляющий.
- Фью, фью! Умная у вас голова!
Жахлевич протянул ему руку.
- Стало быть, решено?
Мандатарий напыжился, словно еще раздумывая.
- Гм, гм,- произнес он с притворной нерешительностью.
Жахлевич достал из кармана большой бумажник и стал медленно открывать его, позволяя мандатарию разглядеть солидную пачку длинных ассигнаций с изображениями коронованных голов.
На Гонголевского будто нежным ветерком подуло, и какая-то истома разлилась по всему телу. Рука сама потянулась к деньгам, а изо рта потекли слюнки.
- Одни сотенные! - прошептал он и тихонько причмокнул, а затем добавил вполголоса: - Вот прогоним студентика со двора, тогда можно будет и за другого приняться, за босяка этого.
Жахлевич молча пересчитывал ассигнации.
- Трех тысяч достаточно на первые расходы? - спросил он.
Мандатарий вздохнул то ли от жадности, то ли от угрызений совести.
- Я всегда предпочитал служить настоящему пану, а не какому-то там голодранцу,- сказал он важно и гордо.- Выбирать между графом и этим школяром? Да лучше быть под возом у первого, чем у второго на возу.
Жахлевич проворно бросил на стол пачку ассигнаций и раскрыл объятия. Достойные мужи сердечно обнялись.
- Договорились! - воскликнул Жахлевич.
- Договорились! - подтвердил мандатарий.
- Прочь голытьбу!
- Да здравствует настоящий пан!
После этих задушевных взаимоизлияний сообщники сели на свои места. Но мандатарий все еще не мог успокоиться. Брошенная на столик пачка денег вызывала в нем похотливую дрожь, притягивала к себе как магнит. Чувствуя, что больше он просто не выдержит, Гонголевский вдруг протянул руку к столику.
- Как бы кто не увидел… - и в мгновение ока сгреб всю пачку себе в карман.
Только теперь по его лицу разлилось невыразимое блаженство. Успокоившись совершенно, он шумно перевел дух и крякнул, словно сбросил с себя последнюю тяжесть. Жахлевич, искоса следивший за всеми движениями мандатария, ухмыльнулся.
- Теперь нам остается только обсудить порядок действия.
- Надо подобрать доказательства.
- Гиргилевич будет с нами?
- Без всякого сомнения.
- Вам обоим нетрудно будет вспомнить разные чудачества покойного, все, что могло бы служить доказательством его невменяемости.
- Хо, хо! Я и сам помню их без числа.
- И вы сможете присягнуть и найти других свидетелей, готовых подтвердить свои показания под присягой?
- Сущий пустяк!
- Начнем с того, что покойный был mente captus с самого детства.
- Нет ничего легче. Он ведь целыми днями просиживал в красной комнате возле своего сумасшедшего отца и вместе с ним кричал: «Не позволю!», «Протестую!»
Жахлевич задумчиво покивал головой.
- А позже? - спросил он.
- А когда молоко на губах пообсохло, он, милостивый пан, и вовсе распоясался. Что ни день, то конь заезжен, то еще какое бешеное самоуправство. Долго бы пришлось рассказывать, что он проделывал.
- Вы тогда уже служили в имении?
- Да, как раз поступил.
- И с тех пор Жвирский не менялся до самой смерти?
Мандатарий заколебался вдруг.
- О нет,- пробормотал он,- было время, когда он, казалось, стал совсем иным.
Жахлевич насторожился.
- Это было, когда Ксенька заморочила ему голову.
- А,- прошептал Жахлевич, словно что-то припоминая.
- Да, тогда он стал гораздо мягче. Но не надолго. Видели б вы его, когда Ксенька пропала без вести. Дикий зверь не так был страшен. Горе мужику, если он попадался ему под руку в ту лихую годину.
- Не будем касаться того времени,- прервал мандатария Жахлевич.- Человек, несчастный в любви, всегда выглядит сумасшедшим! Нам важнее установить, умел ли молодой староста, став хозяином имения, разумно вести хозяйство.
- Образ его правления вошел в поговорку.
- Кое-что я уже и сам знаю. Начал он с того, что приказал спалить в одну ночь все свои шестнадцать деревень, чтобы потом наново отстроить их по своему плану.
- О, это важный punktum juris, - воскликнул мандатарий.
- Если мы хотим быть уверенными в успехе, нельзя довольствоваться одним этим фактом.
- Я вам доставлю пятьдесят других!
- Например?
- Разве для суда не будет доказательством безумия то, что покойник при огромных своих капиталах в наличных деньгах, никогда не платил налогов и ежегодно навлекал на себя принудительное взыскание?
Жахлевич поднял брови, словно не до конца был убежден подобным доказательством.
Но мандатарий, нисколько не обескураженный, продолжал:
- Каждую осень, после бесчисленных и безрезультатных напоминаний, в имение приезжал налоговый чиновник для наложения секвестра. Извещенный о его приезде Жвирский всякий раз приобретал множество серебряных ночных горшков и выставлял их перед чиновником. Серебро было высшей пробы, ценность его перекрывала просроченный налог. А уж удовольствие хозяина при этом просто не поддавалось описанию. «Видите, чем я плачу налоги!» - похвалялся он, забывая, что кроме расходов, связанных с принудительным взысканием, он столько же терял на покупке серебра.
Жахлевич улыбнулся и кивнул головой.
- Вы правы, это в самом деле новый punktum juris,- прекрасное доказательство сумасшествия.
- Такого рода безумств я и до завтра не перечислю.
- Мы должны отобрать самые убедительные.
- Однажды,- продолжал вспоминать мандатарий,- молодой староста получил какую-то бумагу из округа, а у него в это время как раз находился еврей арендатор из Опарок, да он до сих пор живет там. На бумагу надо было ответить безотлагательно. Так вот, ясновельможный пан выбрал в толмачи этого самого арендатора, тот перепугался, стал отговариваться, мол, не умеет он писать по-немецки. «Ну так пиши по-еврейски, это все равно»,- приказал Жвирский, не задумываясь. Ни к чему были просьбы и объяснения. Пришлось еврею выкручиваться и отвечать на казенную бумагу на своем языке! - отчеканил мандатарий, немилосердно вытаращив глаза и подняв вверх палец, видимо, чтобы еще сильнее подчеркнуть весь ужас подобного преступления.
Жахлевич задумчиво склонил голову набок, словно взвешивая ценность этого нового доказательства.
Мандатарий тоже задумался, пытаясь вспомнить еще что-нибудь, затем снова заговорил:
- А что он сделал с Зусманом, самым богатым дрогобычским евреем? Как арендатор акциза в Дрогобычском округе Зусман часто приезжал к здешним арендаторам взыскивать с них просроченные платежи. Узнав об этом, молодой староста приказал при ближайшей оказии схватить его и привести в усадьбу.
- И, верно, задал ему хорошую взбучку?
- Где там! По виду обошелся с ним самым вежливым образом. Разговаривал приветливо, расспрашивал, сколько тот платит за акциз, какой это дает заработок, а в конце неожиданно спросил: «Умеешь ты, любезный, манить пальцем?» В первую минуту еврей обалдел, но, предполагая какую-то шутку, с улыбкой ответил: «Почему же, если прикажете».- «Так вот, работай, брат, работай!» - приказал он ошарашенному еврею тоном, не терпящим возражения. «Да не переставай, если хоть на минуту забудешься, мой казак тебе напомнит». В ту же минуту ввалился Костя Булий с огромной нагайкой и стал у бедного еврея за плечами в такой грозной позе, что того холодный пот прошиб. Начал он манить пальцем, манил, манил, а стоило ему помедлить, как тут же Костя замахивался нагайкой.
- И долго длилась эта своеобразная пытка? - спросил Жахлевич.
- Около полутора часов. Через час несчастный арендатор не мог владеть рукой, палец у него распух, он уже не обращал внимания на нагайку и в конце концов рухнул на пол, готовый принять любую другую кару. Тогда пан сказал ему: «Возвращайся, любезный, домой и не показывайся больше в моих владениях, знай, что в другой раз тебе придется работать сразу двумя пальцами!» Чуть живой, еврей еле дотащился до дому и еще добрую неделю не мог прийти в себя.
- Не жаловался?
- Жаловался, конечно, возбудил уголовное дело за произведенное над ним публичное насилие, но, благодаря моему посредничеству, дело кое-как уладилось.
Жахлевич потер лоб.
- Хорошо,- сказал он,- этим тоже воспользуемся. Да, кстати,- воскликнул он, помолчав,- а известный анекдот с городским портным, это тоже правда?
- Наичистейшая! Я сам был свидетелем. Жвирский купил штуку сукна и приказал городскому еврею, портному, сшить пальто. «Но смотри, остаток вернешь мне, даже самые маленькие обрезки»,- потребовал он под конец. Через два дня портной принес пальто и остатки. Помещик все осмотрел и, даже не примерив, велел сделать из пальто сюртук, снова напомнив о возвращении остатков. Затем из сюртука он приказал сшить спенсер, из спенсера жилет, из жилета шапку и каждый раз настойчиво напоминал об остатках. Когда была сделана последняя вещь и портной приехал в усадьбу с шапкой, барин спросил его: «А остаток стобой?» - «Со мной, ясный пан».- «Весь?» - «Весь, как есть».- «Вот теперь ты мне вновь сошьешь пальто!» Гром небесный не мог бы так удивить и испугать портного, как этот неожиданный приказ. Напрасно бедняга просил отпустить его домой, ссылаясь на всякие сложности и помехи. Жвирский был непреклонен. Он добавил к остаткам локоть нового сукна, но требовал во что бы то ни стало сшить пальто. Не видя другого выхода, портной признался, что несколько локтей сукна оставил себе. В ответ помещик заплатил ему за работу столько, сколько тот сам запросил, а вдобавок велел вкатить ему на память добрую дюжину плетей.
Жахлевич даже руки потер от удовольствия и, поднявшись со стула, стал прохаживаться по комнате.
- Найдется у вас еще несколько таких же диковинных шуток?
- Без числа, - заверил мандатарий,- однако…
Обеспокоенный Жахлевич остановился.
- …все это происходило до его болезни и приезда того эмиссара.
Жахлевич задумался.
- А потом? - спросил он.
- Потом он переменился до неузнаваемости. Прежний тиран, изводивший крестьян своим диким нравом, стал добрым, мягкосердечным барином, надменный аристократ - человеком открытым и доступным для всех. Раньше он, как черт ладана, сторонился всяких книг, а потом сам выписывал их из Парижа пачками и целыми днями не отрывался от чтения.
Жахлевич улыбнулся.
- Это не важно,- флегматично сказал он,- это как раз наиболее желаемая для нас улика, самый существенный punktum juris. До эмиссара, после эмиссара - все равно Жвирский был mente captus…
- И баста! - докончил мандатарий.
- Мы с вами и гроша ломаного не стоили бы, если б не добились своего!
- На бога надежда! - набожно вторил ему мандатарий.
- Однако прежде всего все должно остаться в строжайшей тайне.
Вдруг мандатарий потер лоб, чем-то, видно, озабоченный.
- Будет тут у нас одна серьезная помеха, - пробормотал он, тряхнув головой.
- Какая?
- Этот прохвост Катилина будет вставлять нам палки в колеса.
- Да,- подхватил Жахлевич,- когда я уезжал в Дрезден, он куда-то запропал.
Мандатарий жалобно вздохнул.
- Как же! Такого сам черт не возьмет! На другой же день отыскался.
- А где он был?
- Этого никто не знает.
- Даже Юлиуш?
- Ну, тот, может, и знает.
- Каким же образом он вернулся?
- Влетел ко мне как бомба и приказал отправить его на подводе в Опарки.
- И после этого больше не покидал усадьбы?
- Ни на один день!
- Чем же он занимается?
- Всем!
Тут мандатарий от ярости закусил губу и злобно нахмурился.
- Ну, скажу я вам,- начал он, помолчав,- это прохвост из прохвостов. Хо, хо, хо! Свет таких не видывал!
Жахлевич задумался.
- Собственно говоря, что он тут значит?
- Все, говорю вам, все! - чуть не в отчаянии завопил мандатарий,- всем он тут голову заморочил, всех ослепил, завоевал, во все вмешивается, всем руководит. Ручаюсь,- добавил он с нескрываемой тревогой, - он захочет сунуть нос даже в будущий рекрутский набор!
- Еще один повод как можно скорее вытурить его отсюда вместе с достойным его принципалом
- О да, да,- торопливо подхватил мандатарий, - надо отделаться от них обоих еще до рекрутского набора, до рекрутского набора. Никак не иначе!
- Вы, значит, думаете,- спросил Жахлевич,- что этот тип действительно может быть нам опасен?
- Упаси нас матерь божья от этого хулигана! - закричал мандатарий, обеими руками хватаясь за голову, и добавил, как бы объясняя свое поведение. - Говорю вам, он меня, меня провел ловчайшим образом
- Кхм, кхм,- откашлялся Жахлевич. недоверчиво качая головой.
Старый мандатарий глубоко вздохнул
- Этот молокосос Юлиуш полностью был у меня в руках, и я при первой оказии мог бы такую штуку с ним сыграть, что он запомнил бы на всю жизнь. И что вы скажете, милостивый пан, я, я, старый осел, дал этому чертову дружку провести себя, как последний дурак.
- Плохо,- буркнул Жахлевич.
- Олух я, милостивый пан, олух и больше ничего, - в приступе какого-то бешеного самоуничижении выкрикнул мандатарий. Жахлевич с молчаливым сочувствием покачивал головой.
- Представьте себе, продолжал мандатарий, ~ этот мерзавец хитростью, с ловкостью беспримерной выманил у меня записку, этакое письмецо нашему наследнику, которое связало меня по рукам и ногам, рот мне заткнуло в этом деле.
Жахлевич помрачнел.
- Вы правы, этот человек может быть опасен для нас.
- Он, как легавая, все наперед вынюхает, всюду сунет свой нос, выйдет сухим из воды, и при этом еще поиздевается, высмеет тебя так, что жизни будешь не рад,- продолжал до предела разъяренный мандатарий, как будто мало ему было предыдущих его оценок.- К тому же,- добавил он, помолчав и понижая голос,- послушали бы вы, как он объясняется по-немецки с нашим начальством в округе, в суде - фью, фью, фью,- прошипел он, быстро перебирая в воздухе пальцами, словно ловил мух.
Жахлевич даже со стула вскочил, так почему-то задела его последняя новость.
- Этак он выхватит у нас из рук наше собственное оружие! - закричал бывший полномочный управляющий.
- Это как дважды два четыре.
- От него нам надо избавиться прежде всего.
- Невозможно,- тяжко вздохнул мандатарий.- Сколько я уже ломал себе голову над этим!
- А если поссорить их как-нибудь с Юлиушем…
Мандатарий безнадежно махнул рукой.
- И речи быть не может!
Жахлевич хлопнул себя по лбу.
- Молодая графиня - вот кто мне послужит ловушкой! - вскричал он, хитро сверкнув глазами.
- Так,- пробормотал мандатарий, задумчиво выпятив губу.
Жахлевич напряженно обдумывал план действий.
- Положитесь на меня! Как-нибудь да выкурю я его.
В эту минуту дверь с треском распахнулась и на пороге, словно его звали, возник Катилина.
Оба достойные сообщника так были увлечены разговором, что не слышали цокота лошадиных копыт во дворе. Катилина явился перед ними, словно deus ex machine, словно грозное предзнаменование краха их злокозненных замыслов.
От удивления и страха мандатарий побелел как полотно и с разинутым ртом таращился на нежданного гостя, немой и недвижимый, как дорожный столб на перепутье.
Жахлевич в безотчетном смущении отскочил назад и начал усердно отвешивать поклоны, словно перед ним был сам ясновельможный граф.
Катилина рассмеялся всегдашним своим грубовато-веселым смехом.
- Кажется, я помешал?
- Нет, нет, напротив,- отозвался мандатарий, понемногу приходя в себя.
Жахлевич не переставал подобострастно кланяться.
С насмешкой и удивлением смотрел Катилина на незнакомого человека, который приветствовал его с такой преувеличенной любезностью.
Заметив смущение своего сообщника, мандатарий схватил его за руку и, приосанившись, быстро проговорил :
- Честь имею представить вам пана Чоргута, друга нашего помещика.
Жахлевич продолжал кланяться.
- Пан Жахлевич, бывший полномочный управляющий и доверенное лицо оркизовского графа, мой приятель,- представил мандатарий своего гостя Чоргуту
Катилина слегка кивнул; физиономия незнакомца не понравилась ему с первого же взгляда.
- Очень приятно познакомиться с паном Махлевичем,- произнес он своим дерзким и пренебрежительным тоном.
- Жахлевичем! - быстро поправил мандатарий. - Жахлевичем!
- Прошу прощения, я ослышался,- буркнул Катилина, усаживаясь на обитый тиком диванчик, и небрежно махнул рукой, как бы желая сказать: «Не все ли мне равно».
Нахальный тон нашего знакомца задел Жахлевича за живое, а еще больше возмутило умышленное, как ему показалось, искажение его фамилии.
Он быстро привел себя в порядок, схватил шапку, и стал откланиваться куда менее подобострастно.
- Засиделся,- говорил он тихо, - а дома ждут. Мое нижайшее почтение.- И, нежно обнявшись с Гонголевским, поспешил выйти из канцелярии.
Катилина проводил его насмешливым взглядом, потом поднялся и стал прохаживаться по комнате.
На первый взгляд наш скандалист за эти четыре месяца нисколько не изменился, однако наблюдательный взгляд мог бы уловить и лице некие новые оттенки. В по-прежнему вызывающе насмешливом изоре, в неизменной язвительной усмешке, которой он как бы заявлял: «плевать мне на всех и на все!» - таилась тень неразрешенного недоумении, угадывалась постоянная работа мысли.
- Проезжал мимо и зашел на минуту к вам,- быстро проговорил он, оставшись с мандатарием наедине.
Мандатарий молча поклонился.
- Никаких вестей об Оланьчуке?
- Никаких. Сдается, что, не добившись ничего в самборском суде, он пошел прямо во Львов.
Катилина недовольно покачал головой.
- Вы сами, ваша милость, приказали выпустить его из-под ареста, - заметил мандатарий.
- Вы, стало быть, думаете, что во Львове он добьется чего-нибудь?
Мандатарий с важной миной поднял брови.
- Этот одержимый может комиссию наслать на нашу голову.
Катилина пренебрежительно отмахнулся.
- В Заколдованной усадьбе все тихо?
- Да нет, полицейский нынче сказал мне, что вчера, впервые за эти месяцы, в угловых окнах дома снова засветился свет.
- Это правда?! - вскочив на ноги, вкричал Катилина.
- Полицейский возвращался из Завальни и видел это собственными глазами.
Катилина поспешно схватил свою легкую соломенную шляпу и, кивнув на прощание, направился к двери.
- Если станет что-либо известно об Оланьчуке, тотчас дайте мне знать,- бросил он на ходу.
- Не премину.
- До свиданья, пан Гонголевский.
Минуту спустя Катилина уже скакал к большаку, а мандатарий, стоя на крыльце и провожая его взглядом, крутил головой и потирал лоб.
- Если б я сам, осел, не попался в ловушку,- с огорчением буркнул он.
Но тут же выпятил грудь и грозно нахмурился.
- Но погоди, бандитское отродье! Вот разделаемся с принципалом, тогда и с тобой поговорим,- добавил он как бы себе в утешение.
II
ДОГАДКИ
В задумчивости вернулся Катилина домой и сразу же пошел к Юлиушу. Весть о том, что призрак снова появился в Заколдованной усадьбе, произвела на него сильное впечатление. Всю дорогу он строил самые разнообразные предположения; добравшись наконец до Опарок и поручив лошадь слуге, он поспешил в комнату своего приятеля, бормоча вполголоса:
- Теперь я и вовсе ничего не понимаю! После всего, что произошло, Заколдованную усадьбу вновь заселили духи… Загадочная история.
Юлиуш с книжкой в руках сидел у себя в комнате и, видимо, не ждал, что его друг так скоро вернется.
- Как, ты уже дома? - воскликнул он с удивлением.
- Я не ездил в Завальню.
- Что тебе помешало?
Катилина с безмерно усталым видом бросился в ближайшее кресло.
- Представь,- заговорил он живо,- едва я выехал за ворота, как повстречал приказчика из Грушовки и тот клянется всеми святыми, что в Заколдованной усадьбе ночью снова светилось окно.
- Не может быть! - закричал Юлиуш, порываясь вскочить.
- Я сначала тоже не поверил, но когда заехал к мандатарию узнать про Оланьчука, то и он мне сказал, что его полицейский тоже видел этой ночью свет в угловых окнах усадьбы.
Юлиуш вскрикнул от удивления, от испуга. Катилина пожал плечами, он был явно недоволен собой.
Чтобы понять, почему известие, еще совсем недавно никого вокруг не удивлявшее, так поразило наших друзей, мы должны сначала рассказать, что произошло с Катилиной, когда мы оставили его в руках старого ключника, а затем встретили в пшенице около оркизовского сада. Несмотря на молодость, Катилина не раз в своей жизни встречался с опасностью, отваживался не на одно дерзкое приключение, но та ночь в красной комнате Заколдованной усадьбы осталась в его памяти самым страшным из всего, что ему пришлось пережить.
Неожиданно для себя разоруженный и побежденный, он оказался во власти человека со сверкающим смертоносным оружием в руке, а тот от ярости, очевидно, потерял рассудок. Видя перед собой перекошенное судорогой лицо с пеной на губах и налитыми кровью глазами, Катилина не мог надеяться, что Булий смилуется или опомнится.
Звать на помощь? Но кого? Окончательно потеряв надежду и слепо покорившись жестокой судьбе, он безропотно ждал последнего удара убийцы.
Но когда Костя Булий, зарычав, как разъяренный зверь, со страшным свистом взмахнул ножом, у него за спиной раздался громкий испуганный возглас, а поднятая для смертельного удара рука натолкнулась на неожиданную преграду.
Услышав этот возглас, старый слуга задрожал, и в его помутившемся от ярости взоре мелькнула искра просветления.
- Остановись, Костя! - раздался прерывающийся от страха женский голос, и две маленькие нежные ручки изо всей силы обхватили занесенную над поверженным руку старого ключника.
- Должен признаться,- рассказывал потом Юлиушу Катилина,- что в эту минуту стало мне так благостно, так хорошо, ведь, между нами говоря, ужасно глупо бывает на душе, когда старуха смерть заглядывает тебе в глаза и скалит зубы, а ты чувствуешь себя полным жизни и здоровым, как никогда. Я вздохнул полной грудью и, взглянув на своего ангела-спасителя, встретился с ним глазами. Это была та самая девушка, мое недавнее привидение с фонарем в руках. Ах! - добавил Катилина с редким для него восхищением,- вечно буду помнить этот взгляд. Под его воздействием я, кажется, совсем позабыл о моем положении. Я видел только дивные голубые глаза, сверкающие одновременно гневом, жалостью и энергией. А Костя Булий, словно по волшебству, стал приходить в себя, выражение дикой, свирепой злобы исчезло с его хмурого лица бесследно. Невольно он почти отпустил мою руку и уже не так сильно сжимал меня коленями. «Ради бога, остановись! Что ты делаешь?» - снова крикнула моя избавительница, продолжая сдерживать поднятую кверху руку старика. «Но, панна»,- пробормотал ключник, скорее испуганный, чем рассерженный. «Отпусти его!» - резко приказала ему молодая девушка. «Но, панна!» - повторил ключник и еще немного ослабил нажим. Тут я вдруг освободился из-под власти магического взгляда незнакомки, и ко мне мигом вернулась моя энергия - я ловко перевернулся на бок и, прежде чем мой противник успел опомниться, вырвался из его рук. Прыжок - и я уже стою посреди комнаты за столом. С той минуты,- продолжал Катилина со своим обычным задором,- ситуация совершенно изменилась! Я выхватил из кармана другой пистолет и прицелился прямо в лоб ключнику, который, увидев, что я освободился, казалось, снова начинал свирепеть. Признаюсь, мне хотелось немного позабавиться, теперь бы я щедро вознаградил себя за пережитый страх. Но тут девушка, гордая и прекрасная как королева, обращается ко мне и, указывая на дверь, повелительно говорит: «Сию минуту уходите!» И что ты скажешь! Без сопротивления, без колебания, покорный какой-то волшебной силе, я повиновался, как дитя. Тихо, скромно, послушно сошел я на цыпочках вниз и не успел опомниться, как уже оказался по другую сторону садовой ограды. Лошади моей не было на месте. Должно быть, потеряв терпение, она сорвалась с привязи. Тут я стал думать, что делать дальше… И счастливая мысль пришла мне в голову. Моя избавительница в точности соответствовала твоему описанию. Значит, это могла быть только молодая графиня, твоя красавица из Оркизова. Желая сам убедиться в этом и положить конец твоим сомнениям, я решил подкрасться к Оркизовской усадьбе вплотную, чтобы увидеть молодую графиню, когда она будет возвращаться домой.
И действительно, Катилина, повинуясь первому побуждению, быстро дошел до самого Оркизова и, укрывшись в пшенице у единственной, ведущей к усадьбе дороги, подкарауливал из своей засады молодую девушку.
Однако напрасно прождал он всю первую половину дня - ни одна повозка не приблизилась к усадьбе, только после полудня проехал экипаж Юлиуша, а молодая графиня, вероятно, вернулась какой-то тайной тропой.
Разочаровавшись в своих ожиданиях, Катилина начал размышлять, и ему казалось все менее возможным, чтобы незнакомка из Заколдованной усадьбы и единственная шестнадцатилетняя дочка аристократических родителей была одним и тем же лицом. Чем глубже он вдумывался, тем более смешным и нелепым казалось ему это предположение.
Но, зная уже характер Катилины, можно было заранее предвидеть, что он не станет довольствоваться одними предположениями.
- Чтобы убедиться окончательно, я непременно должен увидеть молодую графиню,- сказал он себе.
Поэтому он остался в укрытии и, лишь на минуту показавшись Юлиушу, когда тот возвращался из Оркизова, вернулся к садовой ограде в надежде, что оттуда он скорее увидит молодую графиню.
На этот раз его ожидания сбылись. Под вечер Евгения с матерью вышла в сад, и сидевший в засаде Катилина видел ее, правда, издалека и очень недолго.
И тут его с новой силой одолели сомнения.
Прекрасный образ незнакомки из Заколдованной усадьбы как живой стоял у него перед глазами, в особенности врезалось ему в память выражение ее лица, чарующий взгляд, беспримерная белизна ее кожи и пышные, необычайно светлые волосы. В все это точь-в-точь нашел он у молодой графини. Ему только показалось, что незнакомка повыше ростом и не так резва в движениях, но это могло объясняться необычной обстановкой и тем отчасти, что они были по-разному одеты.
Так ничего и не уяснив, напротив, еще более запутавшись, он на другой день вернулся домой и дал Юлиушу полный отчет в своих приключениях.
Друзья провели военный совет.
Благородный идеалист Юлиуш возмутился донельзя тем, что Катилина нарушил чужую тайну и дерзко пренебрег последней волей покойного. Тот, оправдываясь, приводил тысячи доводов, но ничто не помогло ему избежать сурового осуждения.
Даже опасность, которой подвергся отчаянный друг его молодости, не смягчила Юлиуша, напротив, он продолжал осыпать Катилину все более горькими упреками.
В разгар их размолвки, будто по чьему-то повелению, вошел Костя Булий,
Юлиуш принял старого слугу смущенный и озабоченный, так, словно сам был виноват перед ним; выслушав его жалобы на самовольное вторжение Чоргута, он начал горячо извиняться и, ничем не обнаружив своего интереса к его тайне, попросил только, чтобы тот никому ни словом не обмолвился о происшедшем.
Катилина, в свою очередь, вынужден был торжественно поклясться, что никогда более не допустит подобного самовольства.
На том закончилась первая экспедиция Катилины.
С тех пор, однако, слухи о проделках покойного помещика заглохли. Правда, Заколдованная усадьба по-прежнему пользовалась дурной славой, но уже никто не видел света в ее окнах, не слышал криков и шума в ее покоях.
Разумеется, Юлиуш всеми фибрами души жаждал проникнуть в так старательно оберегаемую тайну, но, как все чрезмерно деликатные и не слишком энергичные и предприимчивые люди, хотел бы, чтобы разгадка пришла сама, без какого-либо участия и усилий с его стороны.
Катилина был не столь щепетилен в выборе средств, но ему пришлось, хотя и с большой неохотой, подчиниться требованиям приятеля.
Оба они, однако, согласились в одном. По их убеждению, таинственный дегтярь был чьим-то надежным посланцем, который, должно быть, познакомился с Костей Булием за границей, когда тот жил там вместе со своим господином, а затем, во время своих опасных поездок, избрал его дом своим пристанищем и местом встреч.
Это предположение объясняло и тот загадочный пункт завещания, который касался Заколдованной усадьбы.
Миколай Жвирский, еще на родине установивший тайные сношения с Парижем, поддерживал их, конечно, и во время своего изгнания; когда же он в Дрездене неожиданно и смертельно заболел, то, должно быть, намеренно предназначил свою усадьбу под тайное убежище для пропаганды.
Костя Булий, долголетний слуга и соучастник всех дел Миколая Жвирского, видимо, давно знал о тайных связях покойного и представлялся тому самым подходящим человеком для выполнения его посмертных планов.
Дальнейшие рассуждения и домыслы позволили молодым людям сделать еще один шаг и точнее определить, кем, собственно, был сбежавший дегтярь.
Первым высказал догадку Катилина.
- Несомненно, это был тот таинственный монах, который во время болезни Жвирского взял над ним такую власть и оказал на него такое влияние, что совершенно изменил его нравственный облик и направил его на новый путь.
Из всего, что оба приятеля знали до сих пор о молодом старосте, им не трудно было вообразить себе истинный его характер.
Миколай Жвирский, бесспорно, был одной из тех сильных, несгибаемых, чрезвычайно страстных, и притом энергичных и деятельных натур, которые, если их деятельность не направлена по надлежащему руслу и не подчинена высокой цели, легко оказываются на распутье; терзаемые страстями, не имея широкого поля для применения сил, они часто дают себе волю и предстают в глазах людей опасными чудаками.
Небрежное воспитание не могло обуздать врожденную вспыльчивость молодого Жвирского, а унаследованная от безумного отца лютая ненависть к существующим порядкам вылилась в дерзкое, безрассудное сопротивление всему, что было установлено законом и обычаем, что подчинялось общепринятому порядку вещей.
Он допускал произвол в отношениях со своими крепостными не столько потому, что был по натуре злобным и жестоким тираном, сколько по той причине, что крестьянин находился под охраной закона и мог найти поддержку у властей.
Он сторонился людей и света не потому, что был мизантропом, а из боязни столкнуться с людьми, к которым по самой своей сути пылал неумолимой ненавистью, либо испытывал презрение, впитанное чуть ли не с молоком матери.
Если мы с этой стороны посмотрим на его чудачества и подобным образом поймем его характер, мы легко объясним себе и то, что с момента, когда у него раскрылись глаза и расширился круг его интересов, он должен был в корне изменить свое поведение и образ жизни.
Унаследованная им ненависть бурно вскипела, устремившись к одной, высшей цели, а врожденные энергия и предприимчивость обрели более широкое и позволяющее дерзать поле деятельности.
Как видим, Юлиуш и Катилина почти объяснили себе тайну Заколдованной усадьбы. Кроме того, оба они допускали, что прежний сборщик пожертвований, а нынешний дегтярь, поддерживает отношения с графом и что дочь графа разделяет с ним все опасности.
Рассуждая таким образом, они были уверены, что Заколдованная усадьба, и так уже несколько скомпрометированная в глазах властей, после того, как там побывал Катилина, перестанет быть местом опасных сходок; что молодая графиня, которую Юлиуш подозревал, а Катилина застиг в усадьбе, не захочет более подвергать себя опасности, а сам дегтярь после столкновения у мандатария навсегда исчезнет из здешних мест; что до Кости Булия, он сделает все, чтобы по возможности уничтожить компрометирующие следы
События четырех последних месяцев подтверждали их предположения.
За это время Юлиуш был в Оркизове всего два раза и не мог не заметить непонятной и тем не менее все возрастающей холодности графа; кроме того его огорчало очевидное лицемерие Евгении, которая так естественно вела двойную игру, исключая свое участие в том, что происходило в Заколдованной усадьбе.
Но больше всего задела его и, видимо, оставила неизгладимый след страдания на его лице та единственная встреча в Оркизове с графом Августом Виклицким.
Юлиушу показалось, что в отношении Евгении к ее дальнему кузену проскальзывает нечто большее, чем смутные воспоминания о давней дружбе, чем теплые чувства дальней родственницы.
При всем том, как только он узнал о новой сходке в Заколдованной усадьбе, первая мысль была об опасности, которой подвергается Евгения.
- Снова свидания в Заколдованной усадьбе! - пробормотал юноша,- это уже нечто большее, чем безрассудство, это безумие!
Катилина пожал плечами.
- Добавь к этому,- заметил он,- что наш неукротимый Оланьчук дошел до Львова и его показания могут вызвать расследование.
- Ты же сам захотел выпустить его из-под ареста.
- Потому что я знал, что в самборском суде он ничего не добьется.
Юлиуш в задумчивости прошелся взад-вперед по комнате.
- При таком положении вещей нам нельзя оставаться в бездействии.
Катилина с язвительной гримасой махнул рукой.
- Знаешь, еще в гимназии я не раз возражал против того, что тебя называют Гракхом. Тебе бы больше подошел Гамлет!
Юлиуш поморщился, видимо, намек болезненно уколол его.
- Может быть,- возразил он едко,- но именно этим мы и отличаемся друг от друга; мое школьное прозвище мало соответствует моему характеру, твое же, напротив, даже слишком тебе соответствует.
Катилина расхохотался.
- Ха, ха, а ты, я вижу, становишься обидчивым.
Не отвечая, Юлиуш вдруг протянул руку к звонку.
- Вели седлать мне Лаудана, - сказал он вошедшему Филипу.
Катилина развалился на кушетке и с нескрываемой насмешкой поглядывал на рассерженного приятеля.
- Что ты задумал? - спросил он наконец.
- Позволь мне делать то, что я хочу,- резко ответил Юлиуш и, чтобы избежать дальнейших расспросов, вышел из комнаты.
Катилина флегматично пожал плечами, взял лежащую поблизости сигару и преспокойнейшим образом закурил.
- Золотое сердце,- прошептал он, - благородный характер у этого хлопца, однако же он пентюх. Ей-ей пентюх!
Следовало бы, вероятно, еще упомянуть о том, какие сложились отношения между приятелями за прошедшие четыре месяца.
Не так легко ответить на это.
Прибыв из дальних странствий к бывшему своему однокласснику и другу, Чоргут расположился у него как у себя дома; не дожидаясь просьб, он занялся всеми делами по имению, во все вмешивался, всеми распоряжался, никому не давал спуску.
Поначалу Юлиуш принял своего давнишнего друга как временного гостя, но вскоре убедился, что приезд Чоргута обещает ему неисчислимые выгоды. Непрактичный мечтатель, Юлиуш совершенно не умел управлять своим имением. Целиком завися от экономов и конторщиков, он безропотно им подчинялся и по своей чрезмерной деликатности даже думать не позволял себе о контроле над ними.
Быть может, освоившись с так нежданно свалившимся на него состоянием, он постепенно освоился бы и с хозяйством, но на первых порах это ему давалось с огромным трудом.
Энергичный характер Катилины, знание людей, наконец, присущий ему решительный образ действий послужили противовесом непрактичности и детской беспомощности Юлиуша. Совершенно не разбираясь в сельском хозяйстве, Катилина, однако, сумел, как всегда, сориентироваться и, к неслыханному ужасу Гиргилевича и ему подобных, очень скоро увеличил доходы от имения вдвое.
Однако глубоко ошибся бы тот, кто принял бы эту деятельность Катилины за род его служебных обязательств перед Юлиушем.
Катилина все делал по собственному побуждению, ех propria diligentia, когда хотел и что хотел, не дожидаясь полномочий со стороны владельца и его указаний. Ни о какой плате он не помышлял, но не считал себя и обязанным к чему-либо. Потребности же свои удовлетворял за счет Юлиуша без всяких церемоний и угрызений совести.
Обуреваемый непреодолимой тягой к авантюрам, которая поддерживалась в нем столькими пережитыми приключениями, Катилина сам никогда не знал, проведет ли он в Опарках неделю или хотя бы завтрашний день, и не покатит ли волей случая по каким-нибудь новым неверным путям?
«Сегодня здесь,- завтра там!» - вот что было его принципом, его любимым девизом.
Постепенно, однако, Катилина убеждался, что, чем дольше он засиживается на одном месте, тем сильнее склоняется к упорядоченному образу жизни.
Если бы не заинтриговавшая его с самого начала тайна Заколдованной усадьбы, а затем встреча в красной комнате с прелестной незнакомкой, ему, может быть, наскучило бы пребывание в Опарках, хотя его положение в доме Юлиуша, где он мог дать волю своему нраву и поизмываться над экономами, было не лишено привлекательности.
С Юлиушем он обращался как равный с равным, сам не церемонился и от него без обиды принимал любой попрек, хоть бы и досадный.
Так и теперь плохое настроение Юлиуша не произвело на него никакого впечатления. Он спокойно, с комфортом полеживал себе на кушетке и, попыхивая сигарой, предавался свободному течению мыслей.
Вдруг он привстал.
- Нет, надо быть настоящим остолопом, чтобы до сего дня не знать наверняка, действительно ли то была молодая графиня,- воскликнул Катилина.- Интересно, что собирается делать Юлиуш? Только бы он ничего не испортил и, никого не успев спасти, сам не попал в каталажку… - буркнул он и, встав, подошел к окну.
- Лошадь уже оседлана! Куда это он собрался?!
В эту минуту Юлиуш вышел во двор и поспешно вскочил на лошадь; тут же раздался топот копыт.
Катилина отошел от окна и дернул звонок.
- Скажи, чтобы седлали буланого, да мигом! - приказал он вошедшему лакею.
III
ПЕРВОЕ ОТКРЫТИЕ
Юлиуш выехал из дому, видимо, с каким-то твердым решением и сразу помчался к Бучалам, откуда, как мы знаем, вела единственная дорога в Заколдованную усадьбу. В нескольких шагах от поворота в известную нам липовую аллею молодой помещик встретил своего почтенного мандатария.
Гонголевский возвращался с фольварка, и лицо его сияло от удовольствия: привлечь Гиргилевича к участию в сговоре, в который он вступил с Жахлевичем, оказалось легче, чем он ожидал.
Старый эконом, возбужденный щедрыми обещаниями и пылавший ненавистью к Катилине, быстро согласился на все, заявив, что готов в любую минуту засвидетельствовать безумие покойного помещика. Вот так-то!
- А молодого голодранца мы вместе с его приспешником за десятую межу выкурим,- пообещал в заключение мандатарий.
Гиргилевич тяжко вздохнул.
- Да уж бог с ним, с самим-то барином,- сказал он, тряхнув головой,- он-то, между нами, неплохой человек, главное - этот приблуда. Настоящий черт, вот так-то.
При одном упоминании о Чоргуте мандатарий невольно нахмурился.
- Подождите, уважаемый,- утешал он Гиргилевича, а заодно и себя,- мы его так отделаем, что у него душа в пятки уйдет.
- Дай-то бог, вот так-то,- вздыхал Гиргилевич.
Поторговались еще немного и столковались окончательно.
Добившись своего, мандатарий возвращался домой в отличном настроении; всю дорогу он вполголоса разговаривал сам с собой, размахивая руками во все стороны.
- Нет, что и говорить,- предавался он воспоминаниям,- Жахлевич - человек с головой! Как он все рассчитал! Очень жаль, что на мандатария и полицейрихтера не сдают экзаменов! Фью, фью, он бы всех в округе заткнул за пояс.
После этого взрыва восторгов (не лишенных оттенка зависти) судья обратился в своем монологе к сути дела.
- Уже подтверждено,- рассуждал он вслух,- что наш бывший хозяин, умирая, был не в своем уме, мы же предъявим доказательства, что ему и при жизни винтика не хватало… Завещание, уважаемые, должно быть признано абсолютно null und nichtig… Ясновельможному графу, вот уж истинно панская кровь, имение достанется без завещания, этот зеленый юнец получит по носу, а его дружок и приспешник, фррр,- неожиданно зафыркал он и тут же умолк, ибо за спиной у него послышался топот, а обернувшись, он увидел Юлиуша.
Почтенный наш мандатарий поспешно схватился за шапку и отвесил нижайший поклон. Он обладал похвальной особенностью - никогда не закидывать сеть прежде невода, или, иначе говоря, как огня боялся показывать свои острые когти, прежде чем не устранена всякая опасность.
В ответ на низкий поклон судьи Юлиуш приветливо кивнул головой и, не задерживаясь, помчался дальше.
- Куда это он? - спросил себя мандатарий.
Юлиуш свернул в липовую аллею.
Мандатарий зачмокал языком.
- В Заколдованную усадьбу! Хо, хо! Ей богу, что-то новенькое готовится! Эх, если б можно было подглядеть, - прошептал он, затем покачал головой, стрельнул глазами и пробурчал сквозь зубы: - Фью, фью! Пан комиссар Шноферль!
Но в тот же миг вздрогнул всем телом, ибо снова услышал за спиной гулкий топот. Мандатарий поспешно обернулся. Перед ним на тяжело дышавшей и покрытой пеной лошади возник Катилина.
- Не видели вы сейчас Юлиуша? - крикнул Дамазий Чоргут, даже не ответив на низкий поклон мандатария.
- Вот только что скрылся в липовой аллее,- торопливо ответил Гонголевский.
Катилина соскочил с лошади.
- Хорошо,- буркнул он сквозь зубы, а затем крикнул, кинув поводья: - Пан Гонголевский, не сочти за труд, отведи моего коня к себе, я пешком пойду.
И, не дожидаясь ответа, он так искусно бросил поводья мандатарию, что они петлей повисли у того на шее, а сам что было духу поспешил к липовой аллее.
Не ожидавший столь почтенного поручения, мандатарий немилосердно разинул рот, вытаращил глаза и стоял молча, с уздой на шее, как осел, заарканенный в степи.
Наконец он опомнился и, наливаясь кровью, с дикой злостью скрипнул зубами.
- За кого он меня принимает, шалопай этакий! - закричал он вне себя от обиды и ярости.
И, сорвав с шеи поводья, хотел отбросить их подальше, но вдруг заколебался.
- А, провались ты! - махнул он рукой, задыхаясь от гнева.- Но погоди, висельник, клянусь здоровьем, ты мне заплатишь за все с лихвой!
Облегчив таким образом душу, хотя все еще трясясь как в лихорадке, мандатарий быстро зашагал домой, ведя за собой усталую лошадь.
Тем временем Юлиуш скакал прямо к Заколдованной усадьбе. На короткий миг он как бы из любопытства приостановился перед главными воротами, затем сразу же свернул на боковую тропинку, идущую вдоль садовой ограды.
Через несколько минут он оказался перед домом Кости Булия.
Из-за высокого, обсаженного терновником забора донесся громкий лай собак.
Юлиуш соскочил с лошади и подошел к воротам, однако ворота были на запоре. Он начал стучать, стучал все сильней, но одни только собаки отвечали ему лаем.
Пытаясь достучаться, он заметил наконец, что ворота заперты только на железный засов изнутри. Это значило, что в доме непременно кто-то есть.
В нетерпении Юлиуш подвел к воротам коня, вскочил в седло, поднялся на стременах и, перегнувшись через верх, отодвинул хлыстом щеколду.
Ворота распахнулись.
Два цепных пса, как бы устрашенные неожиданным вторжением, а может быть, смягченные внешностью Юлиуша, вдруг перестали лаять и только тихо рычали около своих будок.
Юлиуш спешился и в некотором недоумении оглянулся вокруг. Двор выглядел пустым и глухим, как бы и нежилым. Одни только псы подавали признаки жизни.
Юноша колебался, явно не зная, что делать дальше. Задвинутая изнутри щеколда доказывала, что если не сам Костя, то кто-то другой должен быть в доме. Юлиуш, впервые решившись поговорить со старым ключником открыто, хотел немедленно повидаться с ним. Теперь, не застав, как он думал, самого ключника, он хотел по крайней мере увидеть того, кто задвинул за Костей щеколду у ворот.
Между тем из дома никто не выходил ему навстречу и во дворе кроме двух псов не видно было ни живой души.
Юлиуш решил отвести лошадь в конюшню и затем войти в дом. Конюшня, как обычно в крестьянских дворах, примыкала к риге и находилась напротив главного строения.
Юноша вошел в конюшню и увидел, что она пуста.
Значит, Кости Булия в самом деле не было дома, только он один ездил на своих вороных лошадях. Юлиуш остановился у порога, раздумывая, стоит ли идти дальше.
- Нет его, вне всякого сомнения,- прошептал он про себя.
В эту минуту лошадь его громко заржала, а из примыкавшей к конюшне риги раздалось в ответ громкое ржание другой лошади.
Юлиуш невольно вздрогнул.
- Стало быть, я не ошибся, кто-то здесь есть,- пробормотал он.
Отбросив колебания, он быстро привязал лошадь к яслям, а сам попробовал сквозь щель в стене заглянуть внутрь риги. Однако всюду виднелись лишь закрома с зерном, а молотильный ток стоял пустой.
Но, прислушавшись к ржанию лошади, Юлиуш внимательно присмотрелся и наконец заметил, что в самом дальнем и темном углу конюшни стена риги отклонялась, образуя проход в тесный тайничок, заваленный снопами и досками.
Тайник не пустовал. Именно из него доносилось конское ржание. Юлиуш приоткрыл замаскированную дверь и вскрикнул от удивления.
Он увидел пегого конька и небольшую, крытую почернелой соломой повозку, на которой таинственный дегтярь бежал из доминиума и с которой он сам повстречался в пути.
- Итак, он снова тут! - пробормотал Юлиуш.
Догадки оправдались!
Свет в угловых окнах усадьбы означал лишь то, что таинственный гость вернулся.
- Но как он отважился вернуться в наши края после своего последнего приключения, даже не изменив обличия,- в раздумье спрашивал себя Юлиуш.- Какая опрометчивость, какое безумие, и не только по отношению к самому себе, но и по отношению к делу. Все так легко может открыться!
- Не жалею, что приехал сюда, - добавил он решительно,- я непременно должен увидеться с ним самим!
Однако, чем усерднее размышлял Юлиуш над происходящим, тем более удивительным казалось ему поведение загадочного дегтяря.
Теперь он был уже почти уверен, что дегтярь - это лишь новый облик эмиссара, того самого, что под видом монастырского сборщика пожертвований появился в Жвировской усадьбе во время болезни ее владельца и за короткий срок сумел разбудить в нем горячее сочувствие своим идеям, изменив одним, так сказать, ударом весь характер и нравственную сущность человека, которого все считали взбалмошным чудаком, чуть ли не сумасшедшим.
Юлиуш знал, главным образом, из рассказов мандатария, что окружные власти напали тогда на след мнимого сборщика пожертвований, но хоть и раскрыли опасный характер его деятельности, захватить его самого не смогли. С того времени, видимо, он и сбросил с себя монашеское платье, заменив его на испачканную смолой одежду дегтяря. Почему же теперь, когда ему снова грозила опасность разоблачения, он не изменил своей маскировки?
Или, пользуясь своими связями, он узнал, что благодаря вмешательству Юлиуша происшествие было искусно замято и кануло в Лету? В таком случае Юлиуш имел полное право на его благодарность, а тем более на доверие.
«Отчего он не хочет связаться со мною, не считает же он меня шпионом! - ломал себе голову неискушенный юноша.- Доверенное лицо тайного общества, пестун и проповедник великой идеи, такой человек должен сам быть заинтересован в том, чтобы число его приверженцев росло. Почему же он так старательно обходит Опарки?»
Одна только слабая догадка мелькала у него в ответ на все эти и подобные им вопросы. Должно быть, хитрый эмиссар остерегался вести агитацию поблизости, предпочитая действовать подальше от их околицы, чтобы надежнее сохранить свое таинственное укрытие и место встреч с союзниками.
После несчастливых попыток самого Миколая Жвирского, а затем неудавшейся реформаторской деятельности Юлиуша, небезопасно было поднимать голос в имении, состоявшем под надзором полиции, среди крестьян, разочарованных первыми опытами. Все хорошо помнили, какое суровое следствие было возбуждено после бегства молодого старосты и какая грозная туча нависла тогда над здешними деревнями.
В течение последних четырех месяцев Юлиуш тайком разузнавал о деятельности дегтяря и убедился, что он пользуется большим влиянием в деревнях, расположенных поодаль, и редко, лишь проездом, показывается близ Жвирова.
Как бы то ни было Юлиуш, не пускаясь в дальнейшие домыслы и соображения, решил сегодня же разгадать загадку до конца и не покидать безлюдной усадьбы, не поговорив откровенно и решительно с дегтярем.
Убедившись, что в укрытом углу риги около лошади с повозкой его нет, Юлиуш хотел пройти в дом и остаться там до победного конца. Однако его удивило, что собаки, совсем было успокоившиеся, вдруг снова с удвоенной яростью залились лаем и стали рваться к дому.
Юлиуш подошел к двери, но тут он натолкнулся на неожиданное препятствие. Дверь, казалось, была не заперта, однако никаким способом невозможно было отворить ее, словно чье-то могучее плечо подпирало ее изнутри.
Напрасно помучившись некоторое время, юноша отказался от дальнейших попыток, решив спокойно подождать во дворе, пока не появится какая-нибудь живая душа.
Несколько минут он в молчании прохаживался взад-вперед по тесному дворику и вдруг заметил калитку, которая вела прямо в прилегающий парк и даже была приотворена.
В первом порыве Юлиуш устремился к калитке, но потом заколебался.
- Я нарушу последнюю волю покойного,- подумал он и невольно отступил.
Однако нет ничего легче, чем переубедить самого себя. Юлиуш задумался, а затем тряхнул головой, словно избавляясь от тяжкого бремени.
- В завещании говорится о самой усадьбе,- сказал он себе.- Я не должен переступать ее порога, но о саде там не упоминается. Да и к чему все это, когда тайна и так почти у меня в руках,- добавил он в свое оправдание и отбросив сомнения, вошел в сад.
Узкая тропинка среди кустов крыжовника и смородины вела от калитки к каштановой аллее, той самой, по которой Костя Булий бежал к Заколдованной усадьбе, когда, расставшись с дегтярем, неожиданно увидел свет в угловых окнах дома.
Внимательно приглядываясь ко всему вокруг, Юлиуш приметил, что этой протоптанной кем-то тропинкой редко, видимо, пользовались, о чем свидетельствовала буйная трава, в которой лишь там и тут виднелись пролысины, оставленные ногой человека. А в тенистой каштановой аллее даже и таких следов не было. Буйно разросшаяся трава зеленела повсюду.
Сад вообще выглядел очень заброшенным и опустелым. Прекрасные фруктовые деревья одичали и ощерились толстыми сучьями, экзотические кусты покорежились до неузнаваемости, а редчайшие цветы выродились, заглушенные сорной травой и чертополохом.
Юлиуш не пошел к усадьбе, а сразу свернул в глубь сада.
Хотя сад Заколдованной усадьбы был безлюден и заброшен, прогулка по нему доставляла наслаждение. Каждая аллея, клумба, каждое дерево напоминали о былых временах и былой красоте. Юлиуш оказался в лабиринте тенистых аллей, которые то тут, то там завершались большими беседками из столетних лип и лиственниц или вдруг разбегались ручейками дорожек, обсаженных крыжовником. Плодовые деревья, кривобокие и корявые, с меланхолической грустью покачивали бесплодными ветвями, словно ощущая свою заброшенность.
Юлиуш вспомнил, что по рассказам дворовых в конце сада находился большой пруд с островком посредине, на котором покойный Жвирский охотнее всего проводил тайные беседы с монахом.
Какие-то предчувствия толкнули юношу, и он поспешил в ту сторону, стараясь не запутаться среди извилистых обманчивых тропинок.
Вскоре он попал в несколько более широкую аллею и, доверившись ей, действительно увидел вдалеке густые заросли тростника и камыша, которые за пять лет запустения буйно разрослись по некогда заботливо ухоженным берегам, позволяя видеть на островке посреди пруда только верхушки деревьев.
- Превосходное место для тайных сборищ! - невольно воскликнул Юлиуш,- здесь можно скрыться от самого Аргуса!
Не долго думая, он приблизился к берегу, пытаясь то в одном, то в другом месте разглядеть что-либо сквозь густые заросли.
Вдруг он остановился, обрадованный.
Узкая полоска пруда была совсем свободна от зарослей, а выложенный каменными плитами склон берега указывал на то, что раньше здесь причаливали плывшие с острова лодки.
Еще и сейчас поблизости от причала стояло несколько старых, полусгнивших лодок с удобными, обитыми кожей сиденьями и множеством довольно ловко вытесанных весел. Юлиуш не мог сдержать радостного восклицания.
- Поеду на остров! - решил он и, подойдя поближе к лодкам, прикрепленным цепями к большому железному колу, стал выбирать глазами, которая из них пригоднее.
Вдруг он вздрогнул и насторожился.
В глубокой тишине, которая нарушалась лишь щебетом птиц среди ветвей, раздался вдали легкий плеск, как бы шлепки весел об воду.
Юлиуш быстро отступил в заросли тростника и, напрягая слух и зрение, весь подался в ту сторону, откуда донеслись первые звуки.
Да, это в самом деле был плеск весел, и раздавался он все громче, все отчетливее.
Юлиуш почувствовал, как кровь быстрее побежала у него по жилам.
Сейчас он с глазу на глаз встретится с таинственным человеком, который, быть может, не рад этой встрече и в тайну которого он так дерзко вторгается.
Бедняга сам не знал, выйти ли и открыто ждать того на берегу, или тихо стоять в укрытии, а потом неожиданно заступить ему дорогу.
- Может, я еще больше восстановлю его против себя тем, что выследил его в этом тайнике… - прошептал он.
Тем временем плеск весел раздавался все ближе.
- Пойду и буду ждать его у поворота аллеи,- решительно произнес Юлиуш. И уже хотел было пробежать вдоль зарослей тростника в глубь сада, как вдруг остановился.
Поздно…
Действительно, лодка должна была быть совсем уже близко, все более отчетливо расходились круги по воде и все выше взбегали на каменный берег волны.
- Буду ждать здесь, пока лодка не подойдет к берегу, и тогда выступлю открыто и смело,- твердо решил Юлиуш.- Я ведь пришел сюда с заботой о нем самом, - добавил он, стараясь придать себе смелости.
И тут он снова вздрогнул.
Ему показалось, что в зарослях крыжовника, неподалеку от него, что-то зашуршало.
Он обернулся, какая-то тень промелькнула перед его глазами - словно бы человеческая фигура скрылась вдруг в чаще разросшихся кустов.
В это время долгожданная лодка пристала к берегу.
Юлиуш быстро вышел из своего укрытия, но тут же остановился, как вкопанный, громко вскрикнув; на его возглас, как эхо, из ближних кустов крыжовника отозвался чей-то другой голос.
Из приставшей к берегу лодки ловко выпрыгнула девушка в легком розовом платье, поверх которого была надета обтягивающая грудь белая пикейная кофточка. Голову ей покрывала круглая тирольская шляпка с полями, обвязанная голубой лентой. На руке висела изящная соломенная корзиночка, в которой рядом с женским рукоделием можно было разглядеть красиво переплетенную книжку.
Испуганная внезапным возгласом Юлиуша, девушка вздрогнула, быстро подняла голову и повела вокруг синими, как васильки, глазами.
- Евгения! - снова воскликнул Юлиуш.
На лице девушки выступил яркий румянец; смешавшись и дрожа, она неподвижно стояла на месте, не зная, что делать.
В первую минуту она хотела вскочить обратно в лодку, но почему-то заколебалась и продолжала стоять на месте.
Юлиуш подошел поближе.
- Пани,- промолвил он, не менее смущенный и встревоженный, чем девушка.
- Пан… - почти машинально пролепетала она в ответ.
Юлиуш невольно отпрянул.
Голос показался ему чужим.
В сомнении приглядывался он к незнакомке, но широкие поля шляпки не позволяли рассмотреть черты ее лица.
Только с одной стороны, словно нарочно, спадали на шею густые локоны, светлые, как лен, мягкие и блестящие, как шелк.
- Она!.. - прошептал Юлиуш, глядя на локоны.
И, наново обретя уверенность, шагнул вперед.
Девушка стояла не двигаясь, опустив голову.
От смущения Юлиуш не находил слов, кажется, вообще потерял дар речи.
Наконец, сделав над собой усилие, он кое-как взял себя в руки.
- Простите,- произнес он, запинаясь,- я вас искал…
Девушка, явно удивленная, отступила на шаг.
С минуту Юлиуш еще колебался, а затем решительно подошел к ней и сказал куда более твердым голосом:
- Простите меня, я, собственно, искал другого... дегтяря…
- Ах! - прошептала девушка, слегка вздрогнув.
- Вы не пожелали прислушаться к моим предостережениям,- продолжал Юлиуш.
- Я? - прервала его девушка и подняла голову.
Вскрикнув, Юлиуш отскочил назад.
Перед ним была вовсе не Евгения.
Обманчивое сходство незнакомой девушки с молодой графиней заключалось главным образом в поразительной белизне кожи и одинаковом цвете глаз и волос. К этому можно было бы еще прибавить некое родственное подобие в чертах лица.
Издали и в самом деле трудно было бы отличить одну от другой, однако вблизи различие между ними выступало ясно и отчетливо. Молодая графиня была намного ниже ростом и худощавее, во всем облике незнакомки было больше врожденного достоинства, серьезности, казалось даже, она была немного старше. На губах у Евгении вечно играла веселая, по-детски своевольная улыбка, лицо же незнакомки было скорее грустным, можно сказать, меланхоличным. Красивы были обе, и та и другая, но, приглядевшись, нельзя было не обнаружить значительного различия и в красоте их. Молодая графиня сразу же являлась во всем блеске своих прелестей и чар, незнакомка вызывала восхищение медленно, постепенно, и это восхищение раз от разу возрастало, все углублялось. Красота молодой графини была более чувственной; в незнакомке преобладало обаяние духовное.
Если бы нам позволили обратиться к сравнению восточного поэта, мы бы сказали об этих двух девушках его словами: одна, казалось, возносила землю к небесам, другая - само небо склоняла к земле.
Юлиуш в своем удивлении, смущении, замешательстве не имел ни времени, ни сил делать подобные сравнения и сопоставления. Он стоял как вкопанный, и одна только мысль вертелась у него в голове: «Это не Евгения!»
Очевидная растерянность Юлиуша помогла незнакомке справиться с испугом, охватившим ее в первую минуту. Спокойно и смело взглянула она на ошеломленного молодого человека, а на ее прелестных розовых губках показалась легкая улыбка.
Должно быть, ей сделалось жаль Юлиуша, которого это новое и неожиданное открытие совершенно сбило с толку.
- Вы ошиблись? - спросила девушка, видимо, желая помочь ему.
- В самом деле… это неслыханное сходство! - заикаясь, произнес он и вперил в девушку восхищенный взор.
Незнакомка снова залилась румянцем и тихо опустила очи долу.
Неожиданно Юлиуш в порыве невольного безрассудного восторга схватил ее маленькую, мягкую ручку и крепко сжал ее, словно хотел увериться - не поддался ли он пустой игре воображения.
Девушка отпрянула.
- Позвольте, пан! - воскликнула она укоризненным тоном.
- Но кто же вы? - с мольбой вскричал Юлиуш.
- Ах, позвольте же! - прошептала девушка, вырывая руку и отодвигаясь.
За эту минуту юноша успел опомниться. Он провел рукой по лицу и сказал более спокойным голосом:
- Прошу прощения, пани… мое поведение кажется вам странным… но соблаговолите выслушать меня…
Девушка сделала жест, как бы желая прервать его.
Юлиуш торопливо продолжал:
- Не думайте, что меня привело сюда простое любопытство…
Девушке беспокойно погляделп но сторонам и вдруг вскрикнула.
Юлиуш быстро обернулся.
К ним по боковой аллее приближался Костя Булий, грозный и суровый, как вражеский дух.
- Уходите, уходите! - воскликнула девушка и, забывшись, сама схватила его за руку, как бы понуждай поспешить.
Один миг длилось это новое, случайное прикосновение, но вся кровь вскипела в Юлиуше, а девушка задрожала с ног до головы.
Юноша, разумеется, и не думал последовать ее совету. Он стоял как вкопанный, не спуская глаз с волшебного видения.
Костя Булий остановился в двух шагах от него. Страшен был в эту минуту старый слуга. Его глаза зловеще сверкали из-под густых, клочковатых бровей, сжатые губы конвульсивно подрагивали, все огромное тело его грозно и гневно напружилось.
Девушка снова вскрикнула, встревоженная.
Каким-то неимоверным усилием Костя заставил себя успокоиться.
- Возвращайтесь, панна, в беседку… - сказал он как можно мягче.
Подняв с земли брошенное весло, он подошел к пруду и придержал рукой лодку. Беря весло из рук старого слуги, девушка быстро наклонилась и что-то коротко и поспешно прошептала ему на ухо. Костя пожал плечами.
Девушка живо плеснула веслом, лодка оттолкнулась от берега и начала огибать камыши.
Юлиуш молча стоял на берегу, пожирая глазами каждое движение девушки. Незнакомка обернулась, слегка махнула рукой, кивнула и на прощание послала ему долгий взгляд.
Взгляд этот был так выразителен, что Юлиуш задрожал. Синие глаза незнакомки, казалось, не прощались с Юлиушем навсегда, а явственно говорили: «До свидания!»
Нисколько не заботясь о присутствии Кости Булия, юноша не спускал взгляда с лодки, пока она и ее волшебный рулевой не скрылись из виду. Только тогда он взглянул на старого слугу. Впервые Юлиуш видел его в таком состоянии. До сих пор ключник держался с молодым барином почтительно. Теперь он стоял перед ним со скрещенными на груди руками, не сняв шапки, и с гневным пренебрежением глядел на еще не пришедшего в себя юношу.
- Чего вы тут ищете? - дерзко спросил он, шагнув вперед.
Кровь бросилась Юлиушу в голову, но, сдержав вспышку гнева, он спокойно ответил.
- Тебя ищу.
- Тут?
- Дома я тебя не застал.
- И чего вы от меня хотите?
- Поговорить с тобой без обиняков…
Костя неохотно тряхнул головой.
Юлиуш нахмурился.
- Ни ты, ни твой гость, дегтярь, не хотите понять своего положения… своего…
Ключник презрительно махнул рукой. Вспыльчивая неотесанная мужицкая натура старого дворового слуги взяла верх, как это всегда с ним бывало в минуты гнева.
- Нечего совать нос, куда тебя не просят! - рявкнул он в бешенстве.- Прибереги свои глупые советы для себя,- продолжал он со сжатыми кулаками,- а теперь вон отсюда, не то по шее получишь!
Не ожидавший такого града оскорбительных слов, Юлиуш в первую минуту онемел от возмущения.
- Негодяй! - закричал он наконец, трясясь от злости.
Старый казак свирепо вращал глазами.
- Сам ты негодяй! - заорал он в ответ громовым голосом.- Хозяин, покойник, сделал из тебя, бездомного нищего, большого пана, а ты, сукин сын, и после его смерти не хочешь почитать его волю!
Юлиуш стиснул кулаки и уже готов был, забыв обо всем на свете, броситься на великана, но тут кто-то сильно схватил его за руку.
- Что ты делаешь! - прошептал знакомый голос.
Старый слуга отступил, скрежеща зубами.
- И этот тут! - пробормотал он в ярости.
- Катилина! - воскликнул Юлиуш.
Дамазий Чоргут появился точно из-под земли, чтобы помешать неравной схватке.
Покачиваясь на широко расставленных ногах и грозно глядя ключнику в лицо, он произнес кратко и выразительно:
- Эй, ты, верзила, тебе, вижу, тяжело уже таскать свои старые кости, так я мигом избавлю тебя от тяжести.
Костя Булий невольно попятился.
Со встречи в красной комнате он чувствовал к неустрашимому авантюристу большой респект.
Разгневанный до чрезвычайности, Юлиуш все порывался броситься на ключника.
- Стой же! - нетерпеливо рявкнул Катилина и добавил: - Я сам с ним потолкую.
Тем временем старый слуга, видимо, успокоился. Из глаз и с лица его исчезло дикое, свирепое выражение, осталась лишь неизменная угрюмая суровость. Он стоял в выжидательной позе, не двигаясь, только запустил руку за пазуху.
Катилина подошел ближе.
- Ты с кем разговариваешь, наглец? - спросил он.
Костя Булий выдернул руку из-за пазухи, и перед глазами Катилины блеснул короткоствольный пистолет.
- От вас выучился, видите, - спокойно произнес он.
- Плохо выучился, братец, я всегда ношу с собой две пары пистолетов,- дерзко возразил Катилина и уже сунул было руку в карман.
Ключник сдвинул брови.
- Не двигайтесь, пан, а то стрелять буду.
Катилина как бы заколебался.
- Ну и стреляй! - воскликнул он вдруг, возвращаясь к своему привычному тону,- все равно не попадешь!
- Посмотрим!
Этот короткий разговор дал Юлиушу время опомниться.
Хотя от слов старого слуги в нем вскипела вся кровь, чувство справедливости подсказывало ему, что его вторжение в сад и то, что он заговорил с незнакомой девушкой, давало ключнику основания для гнева, а если бывший доверенный покойного старосты слишком бурно выразил свой гнев, то это в какой-то мере оправдывалось его характером и положением.
Поостыв и невольно смягчившись, Юлиуш выступил вперед и заговорил еще не совсем твердым голосом:
- Ничего не бойся, старый дурень! Мы пришли, вернее, я пришел сюда не из пустого любопытства. Не застав тебя дома, я только случайно забрел сюда.
- Случайно? - недоверчиво переспросил Костя.
- Калитка была открыта…
- Чего же вы хотите от меня? - прервал его Костя невольно снимая шапку.
- Я хотел сказать, что над тайной, которая окутывает усадьбу, нависла опасность. В любой день в усадьбу может нагрянуть комиссия.
По мере того, как Юлиуш говорил, лицо старого слуги прояснялось, взор смягчался. Он спустил курок, спрятал пистолет за пазуху, подбежал к Юлиушу и смиренно обнял его колени.
- Простите меня, вельможный пан! - сказал он чуть ли не растроганным голосом,- но вы вошли туда, где из живых, кроме меня, может находиться только одна особа. Заставши вас здесь,- продолжал он, переведя дыхание,- я совсем потерял голову.
Тон старого слуги так резко изменился, в его словах звучала такая искренняя сердечность, что сам Катилина тут же простил ему его оскорбительные выпады и уже не помышлял о мести.
Между тем Костя Булий продолжал:
- Что бы я ни делал, я лишь слепо выполняю волю покойного пана.
- Но покойному пану вряд ли было бы угодно, чтобы ты закрывал глаза на опасность,- возразил Юлиуш.
Старый слуга как-то странно улыбнулся.
- Не беспокойтесь, вельможный пан,- сказал он многозначительно. - Есть кто-то, у кого на все открыты глаза.- И оборвал, будто сам испугался сказанного.- Ну да ладно, чего там долго толковать,- быстро добавил он.- Я поклялся пану, когда он умирал у меня на руках, что во всем слепо выполню его последнюю волю и как зеницу ока буду хранить тайну, которую он мне вверил… И бог свидетель! - продолжал он, передохнув,- что я свято соблюдаю свою присягу. Так что, вельможный пан, и меня ни о чем не спрашивайте, и сами не пытайтесь доведываться, все это напрасно.
- Я же тебе говорил, что хлопочу исключительно о вашей безопасности,- заметил Юлиуш.
- Ничего этого не нужно,- добродушно возразил старый казак,- мы сами за себя постоим.
- Тем не менее я бы никогда на вас не положился! - язвительно рассмеялся Катилина.
Ключник ничего не ответил. Он бросил взгляд на лежащий напротив остров, а затем беспокойно огляделся вокруг.
Приветливое выражение, появившееся было на его лице, исчезло, он явно начинал терять терпение.
- Некогда мне больше разговаривать,- сказал он торопливо.- Я провожу вас до калитки.
Юлиуш и Катилина тоже невольно посмотрели на остров.
Там, среди разросшегося кустарника, высилась небольшая искусственная горка с беседкой в форме гигантского гриба. Глядя в ту сторону, оба приятеля вдруг негромко вскрикнули. Обоим показалось, что из-за каменной стенки, как бы из-за ножки гриба, украдкой выглянула женская головка.
Костя Булий, следуя за ними взглядом, невольно снова сдвинул брови.
- Пойдемте! - сурово позвал он.
- Пойдемте! - повторил за ним Катилина и махнул рукой.
Юлиуш со вздохом оторвал глаза от островка и молча зашагал за поспешавшим Костей, который вел их к своему дому какой-то более короткой дорогой. Катилина по пути посвистывал, но было заметно, что мысли его чем-то чрезвычайно заняты.
Вскоре они очутились у известной уже нам калитки. Здесь старый ключник неожиданно остановился. Вид у него был важный, торжественный. Он стал напротив Юлиуша и, скрестив руки на груди, промолвил многозначительным тоном:
- Еще одно слово, вельможный пан.
Катилина перестал свистеть, и глаза его засветились любопытством.
- Что такое? - спросил Юлиуш.
- Я хочу сказать вам несколько слов наедине.
Катилина презрительно вскинул голову.
- Секреты! - буркнул он и, продолжая свистеть, вошел во двор, где собаки встретили его громким лаем.
Юлиуш и ключник остались у калитки одни.
- Я скажу теперь вельможному пану то, чего раньше не думал говорить,- медленно произнес старик.
- Слушаю тебя.
- Знает ли вельможный пан, что, когда я привез завещание покойного старосты, я не сразу предъявил его в суд, а продержал его при себе почти три недели?
- Никогда не слышал об этом.
Старый слуга продолжал говорить все также неторопливо и размеренно.
- Сейчас я вельможному пану открою, почему позволил себе такое промедление.
- А зачем мне это?
Костя Булий тряхнул головой и плечами, что могло означать: «Сейчас узнаешь».
- Когда староста, упокой господи его душу,- начал он, подавив в себе какое-то тяжелое воспоминание,- почувствовал приближение смерти, он продиктовал два разных завещания.
- Два разных завещания! - быстро повторил Юлиуш, словно желая увериться, не ослышался ли он.
- Да, вельможный пан.
- И что же?
Костя Булий опустил голову на грудь и продолжал как бы через силу:
- За несколько часов до смерти покойный пан подозвал меня к своему ложу и сказал слабым голосом: «Ты верно служил мне при жизни, Костя, не сомневаюсь, что захочешь услужить и после смерти. Я никогда не позволю, чтобы мое поместье, которым испокон веков владел истинно польский шляхетский род, когда-нибудь досталось чужеземцам. Мой брат принял титул, стал австрийским графом и тем самым уже потерял право на владение Жвировом».
В этом месте старый слуга прервал речь, словно приводя в порядок свои мысли.
- Я во второй раз поклялся,- продолжал он, что-то опустив в своем рассказе,- свято выполнить все, что мне будет приказано. И тогда барин сказал мне: «Я отдаю тебе в руки два завещания, возвращайся домой и узнай все досконально о характере и образе мыслей молодого Жвирского, моего однофамильца и дальнего родственника, которому я завещаю все свое состояние».
Костя снова на минуту остановился, на этот раз для того, видимо, чтобы понаблюдать, какое впечатление произвели его слова.
«Если ты сочтешь, что он не достоин столь блестящей перемены в своей судьбе,- торжественно продолжал старый слуга,- сожги первое завещание и представь суду второе, в котором содержатся совсем другие указания. В противном же случае…»
- В противном случае? - поспешно подхватил Юлиуш.
- «Сожги второе и представь первое…»
- И ты?
- Сжег второе.
- Для чего ты мне об этом рассказываешь? - быстро спросил Юлиуш.
Старый слуга поклонился Юлиушу в пояс.
- Для того, чтобы вы, вельможный пан, не заставили меня пожалеть о том,- ответил он спокойно,- что я не сохранил второго, более позднего завещания, чтобы, если понадобится, еще надежнее защитить от назойливого любопытства тайну, которую доверил мне мой господин перед смертью.
Юлиуш понял, что хотел сказать этим старый слуга. Он слегка покраснел, но, преодолев минутное смущение, решительно ответил.
- Я понял тебя, Костя! Будь спокоен! С этих пор Заколдованная усадьба для меня не существует.
Костя низко поклонился.
- А тот? - погодя спросил он, указывая пальцем на стоявшего поодаль Катилину.
- Ручаюсь и за него.
Костя в сердечном порыве бросился юноше в ноги и взволнованно произнес:
- Благодарствую, вельможный пан.
Юлиуш провел рукой по лбу и как бы заколебался.
- Еще одно слово, Костя.
- Слушаю, вельможный пан.
- Один вопрос.
Костя нахмурился, то ли от неудовольствия, то ли опасаясь чего-то.
- Смогу ли я когда-нибудь познакомиться с той девушкой?
Костя молчал.
- Как, никогда?
- Не знаю,- ответил тот коротко.
- Не знаешь, говоришь?
- Я поклялся все сохранить в тайне.
- И тайны я тоже никогда не узнаю?
- Может, и узнаете… Может, даже скорее, чем думаете,- подхватил Костя с лихорадочной поспешностью, и глаза его странно блеснули.
- А теперь…
- Ни слова больше.
Юлиуш тряхнул головой, как будто с усилием освобождаясь от назойливого желания, и вошел с Костей во двор, где под лай собак нетерпеливо прохаживался Катилина
- Кончили? - сказал он, презрительно вздернув плечи.
- Едем! - коротко ответил Юлиуш.
Костя бросился в конюшню и вывел коня.
Катилина недовольно покачал головой.
- На одной лошади мы вдвоем не уместимся, придется мне пешком возвращаться в Бучалы!
Юлиуш только теперь задумался над неожиданным появлением Катилины.
- Откуда ты взялся? - быстро спросил он.
- Поскакал за тобой, зная заранее, что ты выкинешь какую-нибудь штуку.
- Это твоя опека…
- Оставь,- прервал его Катилина, небрежно пожав плечами,- без меня ты бы подрался с нашим заколдованным ключником.
Юлиуш покраснел при этом неприятном напоминании и быстро вскочил в седло.
- Я подожду тебя у мандатария! - крикнул он, пуская лошадь вскачь.
- До свидания, до свидания,- пробормотал Катилина и махнул рукой.
Потом он обернулся к Косте, чтобы отпустить на прощание какую-нибудь колкость, но вдруг вздрогнул и тихонько вскрикнул.
В окне Костиной хаты мелькнуло чье-то лицо, показавшееся ему странно знакомым. Невольно он рванулся было к двери, но ключник заступил ему дорогу.
Катилина опомнился; с минуту он еще колебался, затем махнул рукой и пожал плечами.
- Черт побери всю эту историю! - буркнул он сквозь зубы.
И, кивком простившись со старым слугой, надвинул свою соломенную шляпу на уши, громко засвистел и быстрым шагом направился к проезжей дороге.
- Хватит на сегодня и одного открытия… - тихонько бормотал он.- Наша нимфа из сада и молодая графиня - это не одна и та же особа. Но каково сходство! Что-то оно да значит; есть у него свои причины, следствия, et caetera omnia, ручаюсь головой!
IV
ВЫСОКОРОДНЫЙ ПАН
Граф Зыгмунт Жвирский поднялся необычно рано. В дальних покоях царила еще тишина, когда он, уже почти одетый, в упорной задумчивости ходил взад-вперед по своей комнате.
За прошедшие четыре месяца граф очень изменился. Сильно поседели виски, лоб избороздили многочисленные морщины, а в глазах то и дело появлялось какое-то загадочное выражение тревоги и неуверенности.
Во флигелях и на фольварках шептались, будто бы граф, с тех пор как его оставил несравненный Жахлевич, никак не может справиться с делами и мучается, бедный, день и ночь.
В самом деле, с тех пор как полномочный управляющий удалился от дел, в поведении графа произошла странная перемена. Казалось, гордый магнат переживает какую-то жестокую внутреннюю борьбу. В самой веселой компании он не мог скрыть глубокой задумчивости, да и в домашнем общении становился день ото дня все мрачнее, будто его снедала тайная боль. Погруженный в задумчивость, отходил ко сну, с постели вскакивал злой и нетерпеливый и, вопреки своим прежним привычкам, охотнее всего пребывал теперь в одиночестве, запершись у себя в канцелярии или скрываясь в аллеях сада.
Это странное состояние оркизовского помещика еще ухудшилось с тех пор, как Жахлевич вернулся из-за границы и потом долго совещался с ним наедине. Посвященные в тайну Жахлевича, мы можем догадаться, что, собственно, донимало графа. Он попросту не мог устоять перед соблазнительными уговорами своего хитрого слуги, но при этом сомневался, не сойдет ли он, поддавшись уговорам, с праведного и честного пути, которым следовал всю свою жизнь.
Напрасно Жахлевич использовал все запасы лицемерного своего красноречия и своих софистических доводов; он так и не смог окончательно убедить графа. Благородный потомок воевод и каштелянов грешил перед миром безграничной гордыней, но гордость его, что ни говори, имела некоторые основания.
Граф не кичился ни своим состоянием, ни графским титулом, ибо слишком хорошо знал, что первое не принадлежит к исключительным привилегиям шляхты, а второе стало столь обычным явлением в нашей бедной стране, что нет такого ворюги-эконом а или мошенника-нувориша, внук которого не считал бы себя вправе украсить этим титулом свою визитную карточку.
Единственное, чем гордился граф Зыгмунт Жвирский, было его имя, заслуги его предков. Кто, как не он, потомок мужей, самоотверженные подвиги которых запечатлены были на страницах отечественной истории, имел все права на уважение грядущих поколений и по справедливости возвышался над теми, кто отсутствие личных заслуг не мог возместить блистательными воспоминаниями, способными как-то возвысить их в нынешнем их ничтожестве.
Но тот, кто утверждает свое моральное и общественное превосходство единственно славой родового имени, тем самым обязывается с особенной строгостью блюсти чистоту его перед лицом потомков; уж если кому-то не дано возвеличить имя предков и приумножить их славу, тот должен хотя бы незапятнанным, неопороченным сохранить это имя в памяти грядущих поколений.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги