Заколдованный замок

Глава десятая

— Если я статуя, — продолжала Кэтлин, съежившись под плотным мраморным покровом, — если я просто-напросто ожившая статуя, почему же ты меня не боишься?

— Потому что у меня кольцо, — ответила Мейбл. — Веселей, Кэтти! Скоро и тебе будет лучше. Постарайся думать о чем-нибудь другом.

Она говорила так, как обычно говорят с малышом, порезавшем себе палец или поскользнувшемся на посыпанной гравием дорожке и вопящем над своей разбитой, облепленной мелкими камушками коленкой.

— Конечно, — с отсутствующим видом подтвердила Кэт.

— Вот о чем я подумала, — бойко заговорила Мейбл. — Мы могли бы много чего узнать об этом заколдованном месте, если другие статуи не загордятся и согласятся поговорить с нами.

— Они совсем не гордые, — заверила ее Кэтлин. — По крайней мере, Феб совсем не гордый. Он был со мной просто ужас до чего любезен!

— А где он? — поинтересовалась Мейбл.

— В озере — во всяком случае, только что был там, — ответила Кэтлин.

— Тогда пошли, — вскочила Мейбл. — Ой, Кэтти! Как здорово, что я уже не такая отвратительно тощая! — Она вскочила, энергично отряхнув с себя листья и ветки, которыми было замаскировано ее чересчур длинное тело, но мраморно-белая Кэт даже не пошевелилась.

Они сидели рядом на серой, лунной траве, накрытые тишиной ночи. Огромный парк был тих и неподвижен, словно старинная картина, только плеск фонтана да дальний свисток паровоза нарушали это молчание. Но этого тишина казалась еще более тихой.

— Как дела, сестренка? — окликнул их серебряный голос. Они оглянусь, завертев головой, как испуганные птички. Перед ними, отряхивая в лунном свете влагу озера, стоял Феб — веселый, дружелюбный, изысканно-вежливый Феб.

— Ах, это вы! — обрадовалась Кэтлин.

— Кто же еще! — бодро откликнулся Феб. — А кто эта твоя подружка, это дитя земли?

— Это Мейбл, — сказал Кэт.

Мейбл поднялась, присела в реверансе, подумала с минутку и решительно протянула ему руку.

— Я ваш слуга, прекрасная леди, — произнес Феб, удерживая ее руки изящными мраморными пальцами. — Но я хотел бы знать, каким образом вам удается нас видеть и почему вы нас не боитесь.

Мейбл вытянула левую руку, на которой тускло мерцало кольцо.

— Вполне удовлетворительное объяснение, — согласился Феб. — Но, раз вы обладаете таким талисманом, зачем вы сохраняете тщедушный земной облик? Станьте статуей, и мы пойдем вместе купаться в озере.

— Я не умею плавать, — попыталась отговориться Мейбл.

— Я тоже, — добавила Кэтлин.

— Уж ты-то умеешь, — возразил Феб. — Все статуи становятся замечательными спортсменами, когда оживают. И ты, дитя с темными глазами и волосами, подобными ночи, пожелай превратиться в статую и присоединяйся к нашим забавам.

— Лучше не надо, вы уж меня извините, — замялась Мейбл. — Понимаете ли… Это кольцо… Стоит чего-нибудь пожелать, а потом не знаешь, как долго это продлится. Я бы ничего не имела против того, чтобы некоторое время побыть статуей — это даже здорово! — но утром-то мне уже расхочется быть статуей.

— Да, с землерожденными так часто бывает, — задумчиво произнес Феб. — Но ты, дитя, по-моему не знаешь всех способностей своего кольца. Загадывай свое желание точно, и кольцо в точности исполнит его. Если ты не указываешь срок, начинают действовать колдовские козни изгнанного нами бога Аритмоса, правителя чисел, и они все портят. Ты должна сказать: «Я хочу до рассвета быть статуей из живого мрамора, как и моя подружка, а с рассветом я хочу снова стать Мейбл с темными глазами и волосами цвета ночи».

— Давай, давай, это будет так здорово! — вскричала Кэт. — Давай же, Мейбл! А если мы обе станем статуями, нам не надо будет бояться динно-завра?

— В мире живых статуй нет места страху, — торжественно прозвучал голос Феба. — Мы же братья — мы и ящер, — братья, созданные из наделенного жизнью камня!

— А я смогу плавать, если стану статуей?

— Плавать, нырять, и праздновать ночное празднество вместе с богинями Олимпа, вкушать пищу богов, пить из их чаши, внимать бессмертному пению и ловить улыбку бессмертных уст!

— Празднество! — воскликнула Кэтлин. — Ой, Мейбл, давай же! Ты просто не представляешь, как я проголодалась!

— Это же будет не настоящая еда, — упрямилась Мейбл.

— Для тебя она будет такой же настоящей, как и для нас, — успокоил ее Феб. — Даже в твоем пестром мире реальность всегда реальна.

Мейбл все еще колебалась. Наконец, бросив быстрый взгляд на ножки Кэт, она решила:

— Ладно, я стану статуей. Только сперва я разуюсь и сниму носки. Мраморные башмаки выглядят просто ужасно — особенно шнурки. И мраморные носки тоже никуда не годятся, если они сползают — а мои всегда сползают!

Она стянула с себя башмачки, носки и заодно сняла передник.

— У Мейбл есть вкус к прекрасному, — одобрил ее Феб. — Произноси заклинание, дитя мое, и я представлю тебя олимпийским богиням!

Мейбл робко произнесла заклинание, и в следующее мгновение в лунном свете уже стояли две ожившие белые статуи. Феб подхватил их под руки.

— Побежали! — воскликнул он, и они пустились во всю прыть.

— Ой как здорово! — еле дыша, бормотала Мейбл. — Ты только посмотри на мою ногу — какая она белая! Я думала, что быть статуей очень неловко, а на самом деле это совсем легко!

— Бессмертные не знают, что такое «неловко» — засмеялся солнечный бог. — А сегодня ты одна из нас!

И они помчались под горку — вниз, к озеру.

— Прыгайте! — приказал он. Они прыгнули, и серебристые волны, всколыхнувшись, приняли три белые, светящиеся в ночи фигурки.

— Ой! Я плыву! — изумилась Кэт.

— И у меня получается! — ликовала Мейбл.

— Конечно, получается! — отозвался Феб. — А теперь давайте сделаем три круга вдоль берега, и махнем на главный остров.

Все трое плыли бок о бок. Феб не торопился, стараясь держаться возле детей. Мраморная одежда ничуть не мешала плыть — а вот попробуйте как-нибудь прыгнуть в обычном платьице в фонтан на Трафальгар-Сквер и там поплавать! Они плыли так красиво, так легко, так беззаботно и неутомимо, как, может быть, довелось плавать кому-нибудь из вас лишь во сне. И где еще можно было бы купаться так чудесно, как в этом озере, где даже кувшинки, поднимающиеся на длинных стеблях, ничуть не мешают пловцу, даже если этот пловец — мраморный? Высоко на чистом небосклоне поднялась луна. Плакучие ивы и кипарисы, храмы, террасы, купы деревьев, заросли кустарника и большой, темный старинный дом — все это соединилось в единую прекрасную картину.

— Это самое лучшее, что сделало до сих пор кольцо, — объявила Мейбл, лениво рассекая воду рукой.

— Я так и думал, что тебе понравится, — ласково заметил Феб. — Еще один кружок — и на остров!

На острове они сразу же очутились посреди тростника и тысячелистника, иван-чая, вербейника и белых сладко пахнущих цветов. Остров оказался гораздо больше, чем выглядел с берега. По краям его плотно росли деревья и кустарник. Возглавлявший процессию Феб, провел их сквозь ряды деревьев, и вскоре совсем близко от них замерцал свет. Еще несколько шагов — и они вышли на опушку леса к источнику света. Деревья, под которыми они только что прошли, образовали темное кольцо вокруг большой расчищенной площадки — они, по выражению Кэт, столпились вокруг светлой поляны, словно зрители на футбольном матче.

Сперва начиналось широкое ровное кольцо травы, затем мраморные ступени, уводившие в округлый бассейн, где не было кувшинок, и лишь золотые и серебряные рыбки мелькали в глубине, как искорки ртути и темного пламени. Вода, мрамор и темно-зеленая трава сияли ясным, белым, лучистым светом, в семь раз более сильным и светлым, чем самая яркая луна. В тихой воде озера и впрямь отражалось семь лун. Легко было понять, что эти луны были всего-навсего отражением: их очертания дробились и расплывались, когда золотые и серебряные рыбки проносились сквозь них, хвостом и перьями разбрызгивая воду.

Девочки подняли глаза к небу, словно ожидая и там увидеть семь лун, — но нет, там по-прежнему светила одна лишь привычная их миру луна.

— Там семь лун! — тревожно сказала Мейбл, вытягивая палец (и как всегда забывая о хороших манерах).

— Конечно, — ласково ответил Феб. — В нашем мире все в семь раз превосходит то, что есть в вашем мире.

— Но вы же один, вас же не семеро! — возразила Мейбл.

— Зато я в семь раз существенней! — ответил солнечный бог. — Понимаете, бывает количество, а бывает качество. Все ясно, не правда ли?

— Не совсем, — призналась Кэт.

— Значит, я плохо объясняю, — махнул рукой Феб. — Дамы уже ждут нас.

На дальней стороне озера собралась толпа — такая белая, что в совокупности казалась просто белым просветом среди деревьев. Там собралось двадцать или тридцать оживших мраморных статуй. Некоторые из них небрежно окунали мраморные ноги в воду, распугивая золотых и серебряных рыбок и нагоняя рябь на семь отражений луны. Другие плели друг другу веник из роз, которые пахли так сильно, что девочки уже издали уловили их аромат. Несколько фигур, взявшись за руки, кружились в хороводе, а двое сидели рядом на мраморных ступеньках и играли в «кошачью колыбельку» (это ведь одна из древнейших игр), причем даже веревочка у них была из мрамора.

Радостные крики и общий смех приветствовали их.

— Феб, ты как всегда опоздал! — закричал кто-то. Другой добавил: — Одна из твоих лошадок, верно, сбила подкову? — А еще один голос, перебивая других, что-то выкрикнул о лаврах.

— Я привел гостей, — объявил Феб, и в ту же минуту вся толпа собралась вокруг девочек. Их поглаживали по волосам, по щечкам, и наперебой осыпали самыми ласковыми прозвищами.

— Готовы ли у вас венки, Геба? — спросила самая высокая и важная среди дам. — Надо сплести еще два!

Геба легкими шагами уже спускалась по ступенькам, и на ее округлых руках висело множество венков из роз. Для каждой из мраморных голов нашелся венок по размеру.

Теперь каждая статуя казалась еще в семь раз прекраснее, чем прежде — а ведь все они были богами и богинями. Дети припомнили, как мадемуазель на их праздничном обеде говорила, что боги и богини всегда увенчивали головы цветами, когда собирались пировать.

Своими руками Геба надела венок на голову Кэтлин и Мейбл, а Афродита Урания, прекраснейшая из богинь, чей голос был так похож на голос мамы в те минуты, когда вы особенно ее любите, обняв обеих девочек, промолвила:

— Идем, мы должны приготовить пир. Эрос, Психея, Геба, Ганимед — соберите фрукты, молодежь!

— А где же фрукты? — удивилась Кэт, видя, как четыре стройные фигуры, отделившись от толпы, направляются к ним.

— Сейчас увидишь! — пообещал Эрос, («Какой прелестный мальчик!» — успели шепнуть друг другу Кэт и Мейбл). — Только поспевай собирать.

— Вот так! — показала Психея, вытянув руку и ухватившись за ветку ивы. Затем она продемонстрировала свою добычу девочкам — в руке у нее лежал спелый большой гранат.

— Я поняла! — воскликнула Мейбл. Она тоже коснулась ивы, и в руку ей упала мягкая и сочная груша.

— Вот именно, — улыбнулась Психея (какая она была душечка!).

Геба сняла с ольхи несколько серебряных корзиночек, и все собравшиеся принялись усердно собирать фрукты. Статуи постарше снимали с ветвей дуба золотые кубки, кружки и блюда, наполняя их всевозможными яствами и напитками и красиво расставляя приборы на мраморных ступенях. Таков был пир бессмертных — одни уселись на землю, другие вольготно разлеглись на траве и все вместе приступили к трапезе. О, эта пища, лежавшая на золотых тарелках, о, сладостное чудо напитков, струившихся из золотых чаш в беломраморные уста! Ничего равного этому не было и нет на земле, как нет плодов, подобных плодам ивы, нет смеха, подобного смеху, сиявшему на мраморных губах, и нет песен, подобных песням, что раздавались в тиши той волшебной ночи.

— Ах! — воскликнула Кэтлин, и сок большой груши (третьей по счету) закапал на мраморные ступени, словно золотистые слезы. — Если бы и мальчики были сейчас с нами.

— Что-то они сейчас делают? — вздохнула Мейбл.

— В настоящий момент, — произнес Гермес, только что поднимавшийся в воздух и совершивший огромный круг, словно отпущенный на волю голубь, — они безутешно бродят возле жилища динозавра. Они ускользнули из дома через окно, ищут вас и, отчаиваясь вас найти, плачут — то есть, они бы заплакали, если бы это подобало мужчинам, пусть даже очень юным.

Кэтлин проворно поднялась на ноги, отряхивая крошки амброзии с мраморных губ.

— Большое вам всем спасибо, — вежливо сказала она. — Вы были так добры к нам, и нам было очень хорошо и весело с вами, но теперь нам пора уходить.

— Если вы торопитесь из-за братьев, — ласково сказал Феб, — то проще всего устроить так, чтобы они присоединились к вам. Одолжите-ка мне на минутку ваше кольцо.

Кэт почти с опаской протянула ему кольцо. Он обмакнул его в одну из семи отраженных лун и снова вернул Кэт. Она крепко сжала его.

— Теперь, — подсказал ей солнечный бог, — ты должна пожелать для них того же, чего пожелала себе Мейбл. Повторяй за мной.

— Я знаю, — перебила его Кэт. — Я хочу, чтобы мальчики стали статуями из живого мрамора, точно так же, как я и Мейбл — до рассвета, — а потом снова стали такими, какие они сейчас.

— Эх, если бы ты еще не так торопилась! — заметил Феб. — Ну да ладно, к молодым плечам старую голову не приставишь. Надо было пожелать, чтобы они оказались здесь, и еще… Впрочем, не важно! Гермес, старина, слетай туда и приведи их к нам, да объясни им по дороге, как обстоят дела.

Он снова обмакнул кольцо в отраженную луну, и вновь кольцо вернулось к Кэт.

— Теперь, когда я сполоснул его, оно опять годится для новых чудес, — пояснил он.

— Мы не имеем привычки допрашивать гостей, — произнесла царица Гера, обратив на детей взгляд огромных серых глаз, — но все же всем нам любопытно узнать про это кольцо.

— Это то самое кольцо, — откликнулся Феб.

— Об этом нам прежде всего и хотелось узнать, — продолжала Гера. — Но хотелось бы также спросить — если бы, конечно, расспросы не противоречили законам гостеприимства — как это кольцо попало в руки рожденных землей?

— Это длинная история, — отмахнулся Феб. — Время рассказов наступит после пира, а после рассказов придет черед песни.

Похоже, что Гермес сумел обстоятельно объяснить мальчикам «как обстоят дела» — когда они появились над поляной, держась за крылатые ноги бога и вместе с ним паря в воздухе, они, похоже, не испытывали ни страха, ни смущения. Опустившись на землю, они изящно раскланялись с богинями и заняли свое место на пиру так спокойно, словно им каждый вечер доводилось участвовать в божественной трапезе. Геба уже приготовила им венки из роз, и Кэтлин, глядя на то, как они уплетают за обе щеки здешние яства, порадовалась, что бессмертный грушевый сок, коснувшийся ее губ, не смог заставить ее даже на миг забыть о братьях.

— А теперь, — объявила Гера, когда мальчики получили все, чего только могли пожелать (и даже несколько больше, чем они в состоянии были съесть), — мы все ждем рассказа.

— Да! — подтвердила Мейбл, и Кэтлин тоже сказала: — Пожалуйста, пожалуйста, расскажите нам что-нибудь!

— Нет, — возразил внезапно Феб. — Сегодня историю будут рассказывать наши гости.

— Ой, нет! — ужаснулась Кэт.

— Может быть, мальчики окажутся храбрее, — предположил Зевс, снимая с головы тесноватый розовый венок и навостряя уши.

— Нет, нет, я не смогу, — отказался Джеральд. — Да я и не знаю никаких историй.

— А я тем более, — остался верен себе Джимми.

— Они хотят услышать историю о том, как мы нашли кольцо, — заторопилась Мейбл. — Я расскажу вам, раз вы так хотите. Жила-была маленькая девочка по имени Мейбл… — Поспешно вытолкнув из себя эти слова, она начала рассказывать сказку о заколдованном замке, в сокращенном виде излагавшую все то, что вы уже прочли на этих страницах. Мраморные боги слушали ее, словно зачарованные — столь же зачарованные, как и сам замок. Лунные мгновения тихо утекали, растворялись, как жемчужные капли в глубоком бассейне.

— И тут, — резко подвела к концу Мейбл, — Кэтлин загадала желание о мальчиках, и мистер Гермес принес их сюда, и мы снова оказались вместе.

Едва Мейбл закончила свой рассказ, как на нее градом посыпались взволнованные вопросы.

— А теперь, — произнесла она, когда вопросов поубавилось, — мы бы хотели, чтобы вы что-нибудь рассказали нам.

— Что же вам рассказать?

— Как вы оживаете и откуда вы знаете о кольце — и вообще все, что вы знаете.

— Все, что я знаю? — рассмеялся Феб (это ему Мейбл адресовала свой вопрос), и губы остальных богов изогнулись в веселой усмешке. — Вашей жизни, о дитя земли, не хватит, чтобы вместить рассказ обо всем, что я знаю.

— Тогда хотя бы о кольце и о том, как вы оживаете, — попросил Джеральд. — Вы же видите, как нам хочется об этом узнать.

— Расскажи им, Феб, — молвила прекраснейшая Афродита. — Стыдно мучить детей.

И Феб, раскинувшись на шкурах барса, которые Дионис добыл на ели, повел рассказ.

— Все статуи могут оживать, когда взойдет луна… Если, конечно, они захотят этого, — говорил он. — Но те статуи, которых люди заточили в уродливых городах, не хотят оживать. Стоит ли утомлять свое зрение созерцанием уродства?

— Совершенно верно, — вставил Джеральд, когда Феб на минутку умолк.

— В прекрасных храмах, которые вы построили, — продолжал солнечный бог, — оживают статуи ваших святых и ваших героев — они разгуливают по храму и уходят ночью в леса и поля. Есть одна только ночь во всем году, когда вы можете воочию повстречать их. Сегодня вы видите нас, потому что раздобыли кольцо и, став мраморными, вошли в наше братство. Но в ту особую ночь каждый житель земли может увидеть нас.

— А когда наступит эта ночь? — вежливо, но быстро спросил Джеральд.

— В день праздника урожая, — ответил Феб. — В эту ночь от луны исходит один луч совершенного света, что касается алтарей, спрятанных в самых главных храмах: один из этих храмов схоронен в Элладе, под струей водопада, который обрушил на него разгневанный Зевс, другой — здесь, в вашей стране, в этом великом саду.

— Значит, — взволнованно подхватил Джеральд, — если в эту ночь мы придем к вашему храму, мы увидим вас, даже не будучи статуями — и без всякого кольца?

— Вот именно, — подтвердил Феб. — Более того, в эту ночь мы обязаны отвечать на все вопросы, какие зададут нам смертные.

— Но когда же наступит эта ночь?

— Ага! — рассмеялся Феб. — Так вот что вам хотелось бы знать!

Царь богов, чья мраморная статуя была на голову выше всех остальных, потянулся, зевнул, расправил свою пышную бороду и сказал повеселевшим голосом: — Довольно рассказов, Феб. Берись за лиру!

— Кольцо, — шепотом напомнила Мейбл, когда солнечный бог принялся настраивать белые струны мраморной арфы, лежавшей у его ног. — Вы обещали рассказать, откуда вы знаете про кольцо.

— Подожди, — шепнул в ответ Аполлон. — Сейчас я должен исполнить приказ Зевса, но ты можешь еще раз спросить меня об этом, прежде чем наступит рассвет, и я расскажу тебе все, что знаю.

Мейбл откинулась назад, прислонившись к мягким коленям Деметры; Джеральд и Джимми вытянулись во всю длину, подперев подбородки руками и уставившись на солнечного бога. Он взял в руки лиру и едва он коснулся струн, как дух музыки осенил всех — дух колдовской, покоряющий, заставляющий оставить всякую мысль, кроме мысли о музыки, и всякое желание, кроме желания внимать этому звуку.

Феб коснулся пальцами струн, и тихая музыка потекла из-под его пальцев. Прекраснейшие в мире сны слетели к ним на голубиных крыльях, прекраснейшие мысли, которые порой вьются возле нас, не даваясь в руки, теперь просились в сердца тех, кто слышал эту музыку. И все, кто слушал ее, забыли о времени и о пространстве, о дурном настроении и непослушании, и весь мир обратился в волшебное яблоко, которое можно сжать в ладони, стал прекрасен и добр.

И тут внезапно чары распались. Феб задел порванную струну, воцарилась тишина, и вот уже солнечный бог вскочил на ноги, восклицая: — Рассвет, рассвет! Возвращайтесь на ваши пьедесталы, о боги!

В одно мгновение все множество прекрасных мраморных созданий поднялось на ноги и помчалось сквозь заросли деревьев — только ветки трещали, разлетаясь, когда они пробегали мимо. Через минуту дети услышали, как мраморные статуи с плеском обрушились в воду. Услышали они и булькающее дыхание огромной твари и поняли, что динозавр тоже возвращается домой с ночной прогулки.

Только Гермес улучил минутку (он, крылатый, мог добраться домой быстрее тех, кто пустился вплавь). Взлетев в воздух и кружась над ними, он шепнул Мейбл:

— Через две недели от сего дня, в храме Странных Камней!

— А секрет кольца? — крикнула ему Мейбл.

— Кольцо — средоточие всего колдовства, — ответил Гермес. — Повтори этот вопрос, когда луна взойдет на четырнадцатый день, и ты узнаешь все!

С этими словами он взмахнул своим кадуцеем и поднялся над землей, раздвигая воздух мощными движением окрыленных стоп. Семь отраженных в озере лун померкли, и тут же поднялся пронзительный ветер. Все отчетливее надвигался серый рассвет, растревожились, зачирикали ранние птицы, и мрамор сполз с детей, сморщившись, словно брошенная в огонь шкура. Поглядев друг на друга, они видели уже не статуи, но людей из плоти и крови, какими они были всегда. Они стояли по колено в высокой жесткой траве. Мягкая лужайка, мраморные ступени, озеро с семью лунами и золотыми рыбками — все исчезло. Тяжелая роса легла на травы, и им стало холодно.

— Надо было нам бежать вместе с ними, — клацая зубами, выговорила Мейбл. — Теперь, когда мы перестали быть мраморными, я разучилась плавать. А ведь мы на острове!

Да, они были на острове — а плавать не умели.

Они хорошо знали об этом. Такие вещи знаешь о себе без всяких экспериментов. Вы же, например, знаете, что не умеете летать.

Рассвет становился все ярче, а грядущий день казался им все мрачнее.

— Лодки тут, разумеется, нет? — оптимистично предположил Джимми.

— На этой стороне озера нет, — ответила Мейбл. — Конечно, на той стороне есть целый домик с лодками. Если ты сможешь туда доплыть…

— Ты же знаешь, что не смогу! — огрызнулся Джимми.

— Никто ничего не хочет предложить? — поинтересовался Джеральд, дрожа от холода.

— Когда обнаружится, что мы пропали, начнут откачивать воду в реке и во всех озерах, — бодро начал Джимми. — Люди наверняка решат, что мы где-то утонули. И когда они придут к нашему озеру, чтобы спустить и его, мы как завопим — и за нами сразу же приплывут.

— Да уж, замечательная идея! — злобно буркнул Джеральд.

— Не надо ссориться, — голос Мейбл прозвучал так ясно и бодро, что все они изумленно уставились на нее.

— Кольцо, — напомнила она. — Мы должны просто-напросто пожелать, чтобы оно перенесло нас домой. Феб вымыл его в озере, и теперь оно снова может творить чудеса.

— Нет бы раньше сказать, — добродушно проворчал Джеральд. — Ладно, пустяки. Где это кольцо?

— Оно у тебя, — обернулась Мейбл к Кэт.

— Да, оно было у меня, — запинаясь выговорила Кэт, — но я дала его Психее. Ей хотелось посмотреть на него, и оно так и осталось у нее на пальце! Дети изо всех сил постарались не сердиться на Кэт, и им это почти удалось.

— Когда мы наконец выберемся с этого острова, — начал Джеральд, — надо будет найти статую Психеи и заполучить обратно кольцо!

— Но я же не знаю, где стоит эта статуя, — простонала Мейбл. — Здесь я ни разу ее не видела. Может быть, она вообще в Элладе (если бы я еще знала, что такое Эллада!) или каком-нибудь другом месте.

Они не знали, что сказать ей в утешение — к чести их, они просто сумели промолчать. Серый свет дня уже заливал остров, небо к северу отсвечивало розовым и бледно-лиловым.

Мальчики угрюмо засунули руки в карманы; Мейбл и Кэт, как обычно, тесно прижались друг другу, дрожа от прикосновения льдистой мокрой травы.

Слабый вздох, подавленное всхлипывание то и дело прерывали тишину.

— Ну вот что, — решительно сказал Джеральд. — Этого я не потерплю. Ясно вам? Нечего распускать сопли. Нет, это вовсе не свинство с моей стороны. Я же о вас забочусь. Пойдем, надо осмотреть остров. Может быть, тут где-нибудь под кустами спрятана лодка.

— Откуда здесь взяться лодке? — всхлипнула Мейбл.

— Кто-нибудь мог забыть ее здесь, — ответил Джеральд.

— И как же этот «кто-нибудь» уплыл с острова?

— В другой лодке, а как же еще? — с готовностью пояснил Джеральд. — Пошли же наконец!

С тяжелым сердцем и с полной уверенностью, что никакой лодки здесь нет и быть не может, все четверо отправились обследовать остров. Как часто они мечтали об островах и таинственных приключениях, которые ждут их на покинутом всеми клочке земли! И вот они попали на необитаемый остров. Действительность порой сильно отличается от снов — причем не в лучшую сторону. Хуже всего пришлось Мейбл, сбросившей на суше свои башмаки и носочки. Грубая трава и сухие ветки больно царапали ее голые ноги.

Они продрались сквозь лес к кромке воды, но оказалось, что идти по берегу невозможно, поскольку деревья росли слишком близко друг к другу, и их ветки переплелись. Узкая, поросшая травой тропа петляла среди деревьев, и они уныло побрели по ней. С каждой минутой убывала возможность незамеченными вернуться домой. А если их отсутствие заметят, если догадаются, что постели их всю ночь оставались нетронутыми, поднимется сильный шум, и тогда, как сказал Джеральд, прощай, свободная жизнь!

— Конечно, выбраться отсюда нетрудно, — бормотал Джеральд. — Мы можем высмотреть с берега садовника или лесничего и позвать его на помощь. Но тогда все откроется — и с привольем нашим будет покончено.

Все угрюмо согласились.

— Вперед — и веселее! — воскликнул Джеральд, в котором ожил дух прирожденного полководца. — Мы выберемся из этой заварушки — выбрались же мы из всех остальных. Вперед, солнце светит! Скоро вам снова будет тепло и весело, верно?

— Ага! — горестно отвечали они.

Солнце поднялось у них над головой, и сквозь большую расселину в горе сильный поток света устремился прямо к их острову. Желтый, почти горизонтально идущий луч прорвался между мощных стволов и ударил детям в глаза. Это явление (а также то, что Джеральд плохо смотрел себе под ноги, как утверждал потом Джимми) и стало причиной неожиданной неприятности, которая произошла с возглавлявшим маленькую печальную процессию Джеральдом. Он споткнулся, ухватился за дерево, но не смог удержаться на ногах и с воплем провалился куда-то подл землю. Шедшая за ним след в след Мейбл тоже едва удержалась на ногах, когда прямо перед ней разверзся подземный ход с отвесно уходящими вниз ступенями, давно поросшими мхом.

— Ой, Джеральд! — окликнула она прирожденного предводителя. — Ты не ушибся?

— Ничуть, — сердито отвечал из темноты Джеральд, который на самом деле ушибся, и достаточно сильно. — Тут ступеньки, а потом какой-то проход.

— Как всегда! — заметил Джимми.

— Я знаю, что здесь есть подземный коридор, — заявила Мейбл. — Он идет под озером прямо в Храм Флоры. О нем даже садовники знают, но они боятся спускаться туда, потому что там, как говорят, водятся змеи.

— Значит, этим путем мы и выберемся. Ты могла бы и раньше об этом подумать, — донесся голос Джеральда.

— Я не хотела об этом думать, — возразила Мейбл. — Этот проход идет туда, где Головастик нашел свою замечательную гостиницу.

— Я не пойду, — решительно отказалась Кэт. — Сразу же предупреждаю, что в темноту я не пойду!

— Очень хорошо, крошка, — ответил ей Джеральд строго, и в то же мгновение его голова внезапно вынырнула из отверстия в земле. — Никто и не просит тебя спускаться в темноту. Мы оставим тебя здесь — придется тебе подождать, пока мы вернемся на лодке и спасем тебя! Джимми, фонарь! — и он протянул руку.

Джимми вынул из-за пазухи (где герои всех сказок, начиная с Алладина, хранят свои волшебные светильники) велосипедный фонарь.

— Мы прихватили его, чтобы не свернуть себе шею, наткнувшись под кустом рододендрона на длиннющую Мейбл, — объяснил он.

— А теперь… — сурово произнес Джеральд, зажигая спичку и открывая толстое круглое стекло фонаря, — Не знаю, что собираетесь делать вы, но лично я сейчас спущусь по этим ступенькам и отправлюсь по коридору. Даже если мы и найдем знаменитую «гостиницу» Головастика, я не вижу в этом большой беды.

— А что толку? — слабо сопротивлялся Джимми. — Ты ведь все равно не сможешь отворить дверь Храма Флоры, даже если до нее доберешься.

— Посмотрим! — возразил Джеральд звучным командирским голосом. — С внутренней стороны двери, быть может, найдется секретная пружина. В прошлый раз у нас не было с собой фонаря, чтобы хорошенько оглядеться.

— Если я чего-нибудь и боюсь, так это подземелий, — заявила Мейбл.

— Ты-то ведь не трусиха! — польстил ей Джеральд, будучи не только воином, но и дипломатом. — Ты-то ведь у нас умница, правда, Мейбл? Мне ли этого не знать! Возьми, пожалуйста, Джимми за руку, а я буду держать за руку Кэт. Пошли!

— Я не хочу, чтобы меня держали за руку, — не растерялся Джимми. — Я вам не младенец.

— Но Кэтти ведь хочет, чтобы ее держали за руку? Бедняжка Кэт! Добрый братик Джерри будет держать свою маленькую сестричку Кэт за руку!

Но тут и притупилось отточенное острие сарказма — ибо, когда Джеральд в насмешку протянул сестре руку, она с благодарностью ухватилась за нее. Она была слишком несчастна и растеряна, чтобы распознать его настроение, как ей это обычно удавалось. «Спасибо, Джерри, милый, — пролепетала она, — Ты и в самом деле очень хороший, и я изо всех сил постараюсь не пугаться». Пожалуй, не меньше чем на минуту Джерри хватило стыда от мысли, что на самом деле он был «не очень хорошим».

Так или иначе, но, повернувшись спиной к золотым лучам восхода, все четверо спустились по каменным ступенькам в подземелье, представлявшее из себя сухопутный тоннель под водой. Тьма вокруг них постепенно сгущалась, и показалась особенно беспросветной в тот миг, когда вместо блистательного рассвета путь им осветил почти бессильный свет фонарика. Ступеньки привели их в начало подземного коридора, где им пришлось разгребать засохшие листья — наследие не одной осени. Затем коридор резко повернул, и снова показались ступени — вниз, вниз, вниз, — а дальше коридор был совершенно пустой и прямой. Снизу, сверху и по бокам он был выложен плитами мрамора, на редкость чистого и даже как будто светящегося. Джеральд сжимал руку Кэт, чувствуя, против ожидания, одну только нежность к сестренке и ни капли досады.

А Кэтлин, в свою очередь, удивлялась тому, что она почти — ну почти совсем не боится!

Огонь пузатого фонаря отбрасывал на мраморный пол теплый круг желтоватого, смутного света, и все четверо в молчании следовали за этим пятном. Внезапно в полной тишине пламя фонарика резко поднялось вверх, как поднимается огонек свечи, если вынести его на улицу, скажем, для того, чтобы поджечь хлопушку, или взорвать начиненный порохом вагончик, или с какой-либо иной благовидной целью. С изумлением, любопытством и даже трепетом, но без всякого страха все четверо озирались по сторонам. Они стояли в огромном каменном зале, свод которого опирался на два ряда круглых колонн. Каждый уголок этого зала был наполнен светом — нежным, ласковым, словно льнущим к тебе светом, который заполняет твое существо подобно тому, как морская вода наполняет самые глубокие, самые тайные подводные пещеры.

— Какая красота! — прошептала Кэтлин, и ее учащенное дыхание коснулось уха Джеральда. Мейбл ухватила Джимми за руку, бормоча: — Я буду держать тебя за руку — я должна держаться за что-нибудь глупое, иначе я не поверю, что все это правда!

Зал, посреди которого они стояли, был самым прекрасным местом на земле — во всяком случае, ничего более красивого они в жизни не видывали! Я не стану описывать его, ибо каждый из детей видел его по-своему, а вы бы не поняли меня, даже если бы я по отдельности рассказала вам о впечатлениях всех четверых. Достаточно сказать, что весь зал опоясывали арки — так вот, эти арки показались Кэтлин мавританскими, Мейбл увидела в них стиль Тюдор, Джеральд счел их норманскими, а Джимми они напомнили готические своды старой церкви, что была расположена неподалеку от их дома. (А если вы совершенно не разбираетесь в архитектуре и арках, спросите своего дядюшку, который коллекционирует древности, и он наверняка сумеет все объяснить). Сквозь эти арки можно было увидеть многое — о, очень многое! Под одной аркой открывался выход в сад, поросший маслинами, и там, держась за руки, стояли двое влюбленных под огромной итальянской луной; за другой аркой бушевало море, швыряя во все стороны корабль — хрупкую добычу волн. А за третьей они увидели короля, восседавшего на троне, а вокруг него всю придворную свиту. А за четвертой аркой… За четвертой аркой и вправду виднелась отличная гостиница, на крыльце которой стоял достопочтенный Головастик — похоже, он только-только вышел погреться на солнышке. Еще они видели мать, склонившуюся над деревянной колыбелью, художника, созерцающего картину, которую только что довершила его еще не просохшая кисть, полководца, вернувшего свои знаменам победу и теперь умирающего на поле битвы, и все это были не картинки, но самая подлинная жизнь — подлинная и, со всей очевидностью, бессмертная.

Было там и множество других картин, которые представали перед зрителями в рамах сводчатых арок, и все они являли собой те минуты, когда жизнь наполняется пламенем или тихим светом — минуты, которые без устали ищет душа человека и которые судьба непременно подарит ему. Потому и отличная гостиница была среди этих картин — ведь на свете есть немало людей, которым не нужно от жизни ничего, сверх «вполне приличной гостиницы».

— Как я рада, что мы пришли сюда, как я рада! — бормотала Кэт, крепко держа брата за руку.

Они медленно шли по залу. Джимми, державший в руке фонарик, совсем забыл про него — его желтый свет казался просто нелепым в лучах этого мощного, блистательного света.

Они дошли почти до противоположного конца зала, когда поняли, откуда идет этот свет. Он рождался и исходил во все стороны из одного строго определенного места, и в этом месте стояла та статуя, которую Мейбл «понятия не имела где искать» — статуя Психеи. Медленно, изумленно и радостно приближались они к ней, а подойдя совсем близко, увидели на ее высоко поднятой светящейся руке темный обруч кольца.

Джеральд выпустил руку Кэт, поставил ногу на приступку, и оперся коленом на пьедестал статуи. Темная фигура человека на миг прильнула к белоснежному мрамору, осененному почти прозрачными крыльями.

— Я надеюсь, вы ничего не имеете против, — шепнул он, тихонько снимая с ее пальца кольцо. Спрыгнув на пол, он сказал: — Только не здесь! Сам не знаю почему, но только не здесь!

Дети гуськом прошли мимо беломраморной Психеи, и вскоре свет фонарика ожил вновь, высветив перед державшим его Джеральдом длинный темный проход, уводивший из зала, имени которого они тогда еще не знали.

Когда очередной поворот окончательно увел их из этого зала славы, и тьма вновь сгустилась вокруг крохотного огонька их фонарика, Кэтлин попросила:

— Дай мне кольцо. Я точно знаю, что сейчас надо сказать!

Джеральд отдал ей кольцо, хотя у него были некоторые сомнения.

— Я хочу, — медленно начала Кэтлин, — чтобы никто не узнал, что ночью нас не было дома и чтобы мы сию же минуту оказались каждый в своей кровати, совсем раздетые, в ночных рубашках — и чтобы мы крепко спали!

И, не успели они понять, что произошло, как их сомкнувшихся век коснулся свет — простой, обычный, старый добрый свет земного дня. Свет не раннего утра, но того утреннего часа, когда Лиз обычно приходила их будить. Потягиваясь, они сели каждый в своей кровати. Кэтлин сумела наконец сформулировать вполне разумное желание. Одно только плохо — она пожелала, чтобы каждый оказался в своей собственной постели, но ведь постель Мейбл была, разумеется, в Ядлинг-Тауэрсе, и потому тетя Мейбл и по сей день ломает себе голову (увенчанную пучком подкрашенных волос) над тем, каким это образом Мейбл, оставшаяся переночевать у девочки из города, с которой она так подружилась, в то утро оказалась в своей постели — и это после того, как в одиннадцать часов вечера тетя, по обязанности домоправительницы, своими руками заперла входную дверь! Пусть она и не самая умная женщина на свете, но все же вовсе не так глупа, чтобы поверить в какую-либо из одиннадцати немыслимых историй, которые истощившаяся фантазия Мейбл предложила ей в промежуток времени от завтрака до обеда. До этих одиннадцати объяснений Мейбл попыталась изложить ей еще одно (так что всего вышло двенадцать), которое и было правдой — но, само собой разумеется, тетя была слишком взрослой, чтобы поверить в такое!