Заложники страсти

Глава девятнадцатая

Они лежали, не в силах отпустить друг друга, тяжело дыша. Тела их были влажны. Казалось, ни Диллон, ни Леонора не могут больше шевельнуться.

Плащ, расстеленный на влажном мху, был мягким, как настоящее ложе. В воздухе разливалось благоухание сладкого клевера.

Еще один яркий зигзаг молнии разорвал ночное небо, и почти сразу же последовал удар грома. Буря бушевала прямо над ними. Тяжело застучали первые капли дождя, но этого было недостаточно, чтобы охладить их горящую плоть.

И тут он внезапно почувствовал соленый вкус ее слез. Встревоженный, он прикоснулся к уголкам ее глаз.

– Ты плачешь, девочка? Может быть, я сделал тебе больно? Господь Всемогущий, я настоящее животное. Или, может, я слишком тяжел для тебя?

– Нет…

Пристыженная, она заморгала, пытаясь избавиться от слез, но они потекли еще сильнее. Он перекатился на бок и привлек ее в свои объятия, успокаивая.

– Что такое, любимая? Почему ты плачешь? Любимая… Она постаралась сердцем запомнить это слово.

– Это было так… так прекрасно. Намного прекраснее, чем я себе представляла.

– А-а-а… – Он с облегчением вздохнул. Женские слезы для мужчины – страшное дело. Но слезы наслаждения и радости по крайней мере можно понять. В его собственном сердце царил сейчас удивительный мир и полный покой. – Это бывает прекрасно, – прошептал он, касаясь ее виска, – если люди любят друг друга.

– А ты любишь меня, Диллон Кэмпбелл? – Она затаила дыхание, удивившись своей смелости.

– Да, девочка.

– И давно ты это понял? Он смущенно шевельнулся.

– Я воин, девочка, человек, держащий в руках меч, а не поэт или рассказчик. Не проси меня говорить о таких вещах.

Но она уже не могла сдержаться. Казалось, какой-то бесенок вселился в нее и не желал уступать. Леонора села, откинула с глаз тяжелую массу волос и склонилась над ним.

– Ответь же мне, Диллон. Давно ли ты понял, что любишь меня?

Она бесстыдно флиртует с ним. И это ему очень нравится. Он ответил как можно суровее, стараясь скрыть смех, который с трудом сдерживал:

– Уж конечно, я полюбил тебя не с первого взгляда – ты, соблюдая приличия, истуканом стояла тогда возле своего отца.

– Истуканом, говоришь? И соблюдая приличия? Зато ты, дикий горец, не очень заботился о приличиях, вид у тебя был такой, словно ты готовишься поглотить всех нас.

Она вскинула голову надменным движением, которое он так любил. Диллон потянулся и осторожно прикоснулся к ее волосам.

Наблюдая, как они скользят у него между пальцами, он сказал:

– Я не мог отвести от тебя глаз. И, говоря по правде, мысль о том, чтобы, как ты говоришь, поглотить тебя, действительно посетила меня в ту минуту.

При таком его признании Леоноре показалось, что ничего не может быть естественнее и честнее, чем полная откровенность с ним.

– А мне стоило немалых усилий не смотреть на тебя – Она провела рукой по его ноге и заметила, как блеснули его глаза, когда она дотронулась до него. Осмелев, она разрешила своей руке подняться еще выше. – Меня поразили твои мускулы.

– Плутовка. – Он задержал ее руку, но она все-таки успела убедиться, что страсть его запылала опять.

Неужели он снова желает стать с ней одной плотью? Неужели никогда не насытится он этой женщиной?

Словно прочитав его мысли, Леонора прижалась губами к упругим мускулам на его животе и почувствовала, как напряглось его тело.

– Может быть, вы не будете возражать, если я познакомлюсь с этими мускулами, милорд… Познакомлюсь поближе…

Он откинул назад голову и расхохотался. Именно это он и подозревал – под маской чопорной, соблюдающей все приличия англичанки скрывается неукротимая, обольстительная чаровница. И за это он еще больше любил ее.

Небо прояснилось, облака немного разошлись, но дождь все лил, и Диллон с Леонорой промокли до костей. Однако, казалось, никто из них не обращал на это ни малейшего внимания, ибо чудесная власть обретенной любви слишком захватила их обоих.

– Ах, девочка, и как только я мог проводить все эти ночи рядом с тобой, на одной постели, и не прикасаться к тебе?

Уютно завернувшись в плащ, они укрылись от дождя под навесом вьющихся растений, оплетавших деревья. Быстро наступало утро, но ни Диллону, ни Леоноре не хотелось спать. Кризис у Флэйм миновал, благополучно разрешился и их собственный кризис. Шум падающих вокруг них дождевых капель успокаивал, подобно тихой мелодии.

– А я думала, ты даже не замечаешь меня, ведь ты проводил столько времени, расхаживая в саду.

– Да, и теперь ты знаешь – почему.

Она приложила палец к его губам и почувствовала, как сердце снова забилось быстрее, едва она коснулась гладкой кожи его лица. Неужели одно прикосновение к этому мужчине может так возбуждать ее?

– Ты хочешь сказать, ты старался избежать искушения?

– Да, девочка. Я хорошо усвоил уроки добрых монахов. Но это было худшей из пыток, доставшихся на мою долю.

Она рассмеялась, и он привлек ее к себе, медленно проводя руками по ее бедру вверх, к соблазнительному изгибу. Затем руки его скользнули вбок, к полной округлости ее груди. Он хотел запомнить это тело до мельчайших подробностей, знать его, как свое собственное тело. Всю ночь он прикасался к ней, насыщая голод души и сердца. Большой палец его руки принялся описывать ленивые круги.

Смех замер на губах Леоноры, сменившись тихим стоном наслаждения.

Она дотронулась пальцем до старого шрама, что спускался с его виска до подбородка. Сердце ее сжалось, когда она подумала о том, что ему пришлось перенести в раннем детстве.

– Как бы мне хотелось…

– Чего, любовь моя?

– Как бы мне хотелось стереть все воспоминания о боли и страданиях, которые тебе пришлось вынести, Диллон.

– Ты уже сделала это, – пробормотал он. – Любовь к тебе так переполняет меня, что я забыл обо всем на свете. Ты так волнуешь меня, – прошептал он, прижавшись губами к ее виску, – что, честно говоря, я уже подумываю, не пойти ли мне прогуляться еще раз.

Она привлекла его ближе к себе, целуя бесконечно долгим, неизъяснимо сладостным поцелуем. Между поцелуями она прошептала:

– Нет, милорд, у меня есть идея получше.

– Лучше, чем прогулка в саду?

– Да. – Она позволила кончикам своих пальцев легко двигаться по его спине вниз, а сама покрывала его лицо легкими, как дуновение ветерка, поцелуями. – Намного лучше.

Не дожидаясь дальнейших объяснений и приглашений, они погрузились в темный мир чувственного наслаждения.

К утру буря закончилась, гроза миновала, и шотландский лес засиял буйством красок. Помимо лилового вереска и блестящих зеленых листьев остролиста, ярко светились ягоды голубики и цветы незабудок. Белые куропатки и овсянки перелетали с ветки на ветку, и солнечные лучи озаряли их мягкие крылья. Высоко в небе показался парящий золотистый орел, высматривавший себе на завтрак полевую мышь, а может быть, и зайца.

Знакомые с детства, родные звуки разбудили Диллона, и он увидел, что рядом с ним никого нет. Неожиданно пронзившая его при этом открытии боль напомнила ему о том, что ждало его впереди. Всю ночь, как ни старался он не думать об этом, мысли о будущем неустанно напоминали о себе, не отступая даже в моменты наивысшего наслаждения. Он знал, что больше не сможет удерживать Леонору пленницей в Кинлох-хаусе. Ему придется как можно скорее возвратить девушку отцу.

В ярком свете утра мысль об этом казалась все более невыносимой.

В складках плаща еще таилось тепло тела Леоноры, и Диллон понял, что она покинула ложе всего несколько мгновений назад. Он повернулся и увидел, что Леонора стоит на коленях возле Флэйм. Затем она торопливо вернулась, дрожа от холода, забралась под плащ и прижалась к Диллону.

– Я проверила, как там Флэйм. Она спит безмятежно, как дитя.

Он испытал странное удовольствие, услышав, что она сказала это на шотландский манер.

– Мне кажется, – проговорил он, приветствуя ее поцелуем, – что ты провела слишком много времени в моей стране. Ты уже начинаешь говорить совсем как мы.

– Ваш говор ласкает мне слух, он такой приятный.

Диллон был по-настоящему счастлив. Возможно, хоть сейчас ему удастся забыть о боли расставания, что уже явственно маячило впереди, и притвориться, пусть совсем ненадолго, что они будут вместе вечно.

– Ты проголодалась, девочка?

Она пожала плечами.

– Кажется, да. А вы, милорд?

– Я умираю с голоду.

– Тогда я принесу тебе немного оленины. Она попыталась было встать, но он привлек ее назад, запечатлев на ее губах неспешный, томительный поцелуй. Едва только губы их соприкоснулись, как уже знакомая им волна жара взметнулась между ними, воспламеняя их кровь, разжигая их страсть.

– Я жажду вовсе не оленины, любовь моя. Мне требуется нечто куда более соблазнительное.

– Да ты ненасытен, – со смехом ответила она.

– Да, это так, с тобой я никогда не почувствую пресыщения.

– Я тоже – с тобой.

С легкими вздохами и еле различимыми словами любви они утолили голод и души, и сердца, и тела.

– Что это так чудесно пахнет?

– Флэйм! Наконец-то ты проснулась! – Диллон, возвращавшийся на опушку леса с целой связкой куропаток, поспешил к сестре и опустился рядом с ней на колени. На лице его светилась улыбка, выражавшая облегчение и радость.

Леонора помешивала на костре свежий бульон. Она подняла голову и присоединилась к Диллону.

– Я так и думала, что ты скоро проснешься. Надеюсь, бульон восстановит твои силы.

– Вот как… – проговорила Флэйм, переводя взгляд с Леоноры на брата. – Значит, мне это не приснилось. Ты все-таки осталась, англичанка.

– Да, ведь я же сказала, что не оставлю тебя.

– Так ты и сделала… – Девушка бросила взгляд на своего брата, который следил за Леонорой со странным, необъяснимым выражением на лице. – Как ты нашел нас, Диллон?

– Я почувствовал запах дыма и пошел на него. – Он помолчал. – А ты что-нибудь помнишь, Флэйм?

– Все словно в туманной дымке, которая поднимается над лугом в летнее утро. Я помню, что наткнулась на Грэма и англичанку. И я поняла, что таинственный убийца – это он… – Она вздрогнула и добавила: – Кажется, я помню твой голос, Диллон, – ты угрожал убить англичанку, потому что решил, что это она ранила меня. – Она снова на мгновение замолчала. – Больше я почти ничего не помню. Память словно то возвращается ко мне, то снова покидает меня.

– Ты все вспомнишь, – тихо проговорила Леонора. – А сейчас тебе непременно надо подкрепиться.

Она отошла, чтобы наполнить бульоном небольшую миску, сделанную из высушенной тыквы. Диллон проследил за ней взглядом, а затем повернулся и увидел, что его сестра пристально смотрит на него.

– Она могла бы сбежать, – прошептала она.

– Да, я знаю. Но она осталась, чтобы ухаживать за тобой.

– Нет, еще перед этим она могла бы сбежать, Диллон. Я дралась с Грэмом. Если бы в это время она решила бежать, никто не сумел бы остановить ее. Но она оглушила его и спасла мне жизнь.

Услышав конец фразы Флэйм, Леонора подошла к ней и опустилась на колени.

– Но ведь и ты сделала то же самое для меня, Флэйм. Если бы не твое вмешательство, я стала бы еще одной жертвой Грэма. – Она поднесла миску с бульоном, от которого шел пар, к губам Флэйм. – Лучше выпей вот это.

Девушка подняла на нее глаза и тихо проговорила:

– Ты сражалась неплохо… для англичанки. Леоноре пришлось прикусить губу, чтобы скрыть улыбку.

– А теперь помолчи и пей. Тебе нужно восстанавливать силы.

Флэйм прихлебывала бульон и наблюдала, как ее брат ощипывал дичь. Когда он передал куропаток Леоноре, парочка обменялась приглушенными словами, за которыми последовал долгий, полный непонятного для Флэйм значения взгляд.

Неожиданно Флэйм припомнила тихие слова любви, которые донеслись до ее слуха ночью. Она решила, что это был лишь сон. Теперь она все поняла.

Неужели это правда? Да. Продолжая наблюдать, она заметила счастливое выражение на лице Диллона. Заметила, как смягчались черты этой женщины, когда она смотрела на него, улыбалась ему.

Господь Всемогущий! Ее сильный, доблестный брат, преданный Шотландии воин, предводитель всех Кэмпбеллов, совершил поступок, о котором страшно и подумать. Он отдал свое сердце пленнице-англичанке.

– Позволь мне осмотреть твою руку, Флэйм. – Леонора опустилась на колени рядом с девушкой и начала разматывать повязки. – Как ты себя чувствуешь?

– Мне очень больно.

– Тогда ты мужественная девочка, потому что за весь день я не услышала от тебя ни одной жалобы.

– Сестры-монахини учили меня, что мы должны посвящать нашу боль Господу как искупление за грехи.

Леонора улыбнулась.

– Мне кажется, у такой, как ты, юной девушки не должно быть много прегрешений.

Флэйм пожала плечами.

– Если не за свои грехи, тогда, может быть, я могу искупить своей болью грехи… других.

Леонора заколебалась, но любопытство не давало ей покоя.

– О ком ты говоришь?

Флэйм тихо вскрикнула от боли, когда Леонора облила ее раны обжигающей жидкостью из фляжки. Когда же голос снова вернулся к ней, Флэйм ответила:

– Похоже, мой брат Диллон нуждается в искуплении грехов.

– Что заставляет тебя так думать? Девушка вызывающе вздернула подбородок и встретилась глазами со спокойным взглядом Леоноры.

– Мне кажется, тебе это известно лучше меня, англичанка.

Леонора старательно накладывала на рану свежую повязку. Тем не менее, она видела, что Флэйм неотступно следит за ней. Завязав последний узелок, Леонора собралась встать.

Флэйм схватила ее за руку.

– Своим молчанием ты признаешь свою вину! Леонора глубоко вздохнула. Несмотря на то что девочка явно недолюбливает ее, все-таки это сестра Диллона. Она заслуживает того, чтобы узнать правду.

– Если любить мужчину, который рискует всем, чтобы наши страны наконец примирились, – грех, тогда я виновна.

Флэйм, казалось, была поражена. Леонора встала.

– Отдохни немного, – мягко проговорила она. – Скоро я принесу тебе поесть.

Когда Леонора отошла в сторону, Флэйм провела по глазам рукой. Она очень боялась, что пленница всего лишь пользуется своими неотразимыми чарами, чтобы заставить непреклонного Диллона освободить ее. Но, получается, ошибалась. И как ошибалась!

Любовь – так она сказала. Англичанка любит Диллона. До чего же все оказалось просто. И как же все запуталось!

Какими странными зигзагами и поворотами ведет нас порой вперед тропа жизни! Флэйм решила, что будет лучше всего, если она так никогда и не повзрослеет. Больше всего на свете ей сейчас хотелось никогда не сталкиваться с подобными осложнениями.

Диллон все подбрасывал и подбрасывал дрова в костер, пока пламя не загудело, вздымаясь чуть ли не до небес. Затем, когда солнце поднялось высоко, он завалил огонь зелеными ветками. Густой черный дым широким столбом поднялся над лесом.

– Это всем понятный сигнал, – объяснил Диллон Леоноре. – Всем, кто сейчас разыскивает нас. Не успеют колокола зазвонить «Angelus»,[10] как мои люди уже найдут нас.

Он заметил выражение, появившееся в глазах Леоноры, и привлек ее в свои объятия. В эту бесконечно долгую ночь любви Диллон рассказал Леоноре обо всех своих планах. Наступило время действовать. Флэйм окрепла настолько, что уже сможет перенести переезд в Кинлох-хаус – в повозке, разумеется. Люди, которые вот уже два дня ведут неустанные поиски по всему Нагорью, заслуживают того, чтобы им сообщили, что милорд и его подопечные находятся в полной безопасности.

Диллону было понятно отчаяние Леоноры, он сам разделял его. Здесь, под надежной защитой леса, их недавно обретенная любовь казалась им драгоценной, как величайшее из сокровищ мира. Однако стоит им вернуться в Кинлох-хаус, и хрупкий мир, установившийся между ними, возможно, разлетится на кусочки и исчезнет навсегда.

На другой стороне опушки Флэйм пробудилась от глубокого сна и увидела обнявшуюся пару влюбленных. Ей снились ее отец и мать, снилось, что она снова слышит голос матери – мягкий и нежный, наполненный любовью и обещанием.

– Ах, мама, – прошептала она, – если бы только мне узнать, как я могу отплатить Диллону за все, что он сделал для меня! Увы, я в полной растерянности. Я боюсь, что любовь к этой англичанке может навсегда разбить его сердце.

Флэйм подняла глаза, услышав стук лошадиных копыт. Когда всадник показался на краю опушки, она узнала юного Руперта. Лицо его побледнело и осунулось, но парень шумно вздохнул от облегчения, заметив Диллона и Леонору.

– Ах, милорд, – от стыда Руперт низко опустил голову, – хотя я и рад видеть, что миледи не убежала, но знаю, что вы никогда не сможете простить мне мой промах, ибо по моей вине вы испытали неслыханные страдания.

– Не нужно никаких извинений, Руперт. Это вовсе не твоя вина. Миледи призналась мне, как ей удалось провести тебя. – Диллон коротко рассказал Руперту обо всем, что произошло в лесу, а затем добавил: – А сейчас мне понадобится повозка, чтобы перевезти Флэйм в Кинлох-хаус.

Взгляд Руперта метнулся к Флэйм, уютно лежавшей на ложе из звериных шкур. Обеспокоено нахмурившись, он сказал:

– Будет сделано, милорд.

Он пришпорил лошадь и в мгновение ока исчез. Стук копыт быстро замер вдали. Какую бы усталость ни испытывал сейчас юноша, он не собирался щадить ни себя, ни свою лошадь, пока приказание милорда не будет выполнено. Еще одного промаха ему не пережить.

Когда над землей начали сгущаться сумерки, небольшая процессия уже направлялась в Кинлох-хаус. Руперт правил повозкой, в которой лежала Флэйм, плотно укутанная в меха, защищающие ее от неизбежных при движении толчков, ибо ехать приходилось через лес. Рядом с Флэйм на коленях стояла Леонора в накинутом на нее грубом плаще Диллона. Обеими руками она бережно поддерживала голову Флэйм. Диллон следовал за повозкой верхом.

Когда они въехали во двор крепости, мистрис Маккэллум и все служанки высыпали наружу, застыв в торжественном молчании.

– Добро пожаловать домой, милорд, – сдавленным голосом проговорила мистрис Маккэллум. Было совершенно ясно, что она с трудом сдерживает слезы.

– Благодарю вас, мистрис Маккэллум. Диллон помог Леоноре спуститься с повозки на землю. Его руки на мгновение задержались на плечах англичанки, но затем он взял на руки Флэйм и внес ее в распахнутые двери крепости. Леонора шла следом за ними, неся перекинутые через руку меха.

– Ах, миледи! – воскликнула юная Гвиннит, нарушая молчание. – Мы так боялись, что и вы, и Флэйм стали жертвами…

Домоправительница грозно посмотрела в сторону Гвиннит, и слова замерли на губах служанки.

– Добро пожаловать домой, миледи. – Отец Ансельм выступил из толпы. Подняв руку, он добавил: – И благословение Господне да пребудет со всеми, кто благополучно вернулся.

– Благодарю вас, святой отец. – Поднимаясь за Диллоном по лестнице, Леонора не могла не задуматься о том, как отличается это возвращение от ее первого приезда в Кинлох-хаус. И все же, нашептывало ей сердце, несмотря на все дружеские приветствия, почти ничего не изменилось. Она снова пленница. Только сейчас все стало еще сложнее и запутаннее. Теперь она стала пленницей любви.