Замок пепельной розы. Книга 2

Глава 11

Очередное утро в гробовом молчании испытывало мои нервы на прочность.

Выглядывая краешком глаза из-под пледа, я следила за тем, как Его сиятельство герцог Морриган натягивает сюртук на широкие плечи — размашистыми, раздражёнными движениями. Как хмурясь, застёгивает запонки.

Супруг по обыкновению не в духе. Плохо спалось?

— Раз уж вы разогнали всех слуг, я могу попытаться приготовить завтрак. Маменька говорила, что голодный мужчина — злой мужчина. А мне уже кажется, что ваша запонка скоро оторвётся.

Дорн бросил на меня короткий трудночитаемый взгляд. Но терзать запонку перестал.

— С добрым утром.

И всё! Никакой реакции на моё предложение. Я вздохнула. Может, и к лучшему, что мы не женаты по-настоящему? Не знаю, как долго я бы смогла выносить дурной характер мужа.

Коварный внутренний голос тут же принялся нашёптывать, с интонациями Тилль почему-то, что если бы мы с герцогом были женаты по-настоящему, нашлись бы какие-нибудь другие способы смягчения его скверного нрава, помимо готовки.

Ну а пока придётся вспоминать мамину школу выпекания блинчиков.

По широкой лестнице с резными каменными перилами мы спускались снова молча. Дорн чуть впереди — так, что я не могла видеть выражения его лица, но не сомневалась, что оно по степени эмоциональности немногим отличается от тех же перил. Я отставала на пару шагов. На мне было скромное дорожное платье, которое было не жалко в случае чего запачкать на кухне.

Молчание начинало меня не на шутку тяготить. Если так продлится все оставшиеся дни моего пребывания в Тедервин, я рискую тронуться умом — как те сумасшедшие, которых содержат в одиночных больничных палатах. Может, странности Дорна и объясняются тем, что он слишком долго жил почти в полном одиночестве в этом огромном мрачном поместье? Я оглянулась на тёмные стены, портреты в массивных деревянных рамах, лица на которых почти невозможно было разглядеть. На литые светильники на стенах — свечи в них, кажется, никогда не зажигали, и они покрылись паутиной.

Невольно вздрогнула и ускорила шаг. Прочистила горло.

— Кхм-кхм… Вы так и не сказали мне, когда намереваетесь подать на развод.

Дорн запнулся на мгновение, но снова продолжил спускаться, не оборачиваясь.

— Почему вас это интересует?

— Не то, чтобы очень интересует… — ответствовала я самым легкомысленным тоном, на какой только была способна, хотя внутри всё сжималось. — Мне просто любопытно, придётся ли мне возвращаться в столицу одной, или же вы составите мне компанию.

— Посмотрим.

Мда уж. Немногословно.

Если уж и эта тема не способна его зацепить…

— Просто хотелось бы узнать, буду ли я уже свободна к зимнему светскому сезону — или придётся ждать следующего.

— Зачем?

Плечи стали чуть более напряжёнными всего на мгновение — но я это заметила. Что ж — тема глупая, но по крайней мере у нас впервые складывается хоть какое-то подобие разговора.

— Ну… мне же придётся озаботиться поисками нового мужа. Пока я окончательно не вышла из возраста.

Дорн остановился посреди лестницы, так, что я чуть на него не налетела.

— Элис! Я не пойму, чего вы добиваетесь, но может довольно?

Поздно. Меня уже понесло. Я сама не знала, что на меня нашло — но коль скоро нащупала трещину в ледяной броне своего мужа, мне просто нестерпимо хотелось бить в неё и бить снова. В надежде пробить хоть крохотную брешь. Ревность? Я была далека от мысли о том, что Дорн может меня ревновать. Скорее это было эгоистичное поведение собаки на сене. Он не хотел меня себе, но и мысль о том, что у меня может быть какой-то другой мужчина, очевидно, ему была неприятна.

— Да что такого! Ведь у нас с вами сугубо деловое партнерство. Вот я и хочу обсудить деловые вопросы! Вам-то, полагаю, и невдомёк, но после определённого возраста у девушки шансы выйти замуж катастрофически уменьшаются. А я, может, еще ребёнка хочу…

Я не поняла, что случилось.

Но в следующее мгновение оказалась прижатой к стеночке. А мой герцог нависал надо мной, и с высоты своего роста метал самые настоящие молнии из глаз.

— Никаких мужей!

— А вы уже не сможете мне запретить… — шепнула я, любуясь из-под ресниц на последствия своего самоубийственного поведения. Стоило ли дергать тигра за усы?..

— Всё. Хватит. Замолчи.

И с тихим рыком он впился в мои губы.

Стоило! Однозначно стоило. О да-а-а…

Я плавилась и сгорала, и растекалась по стеночке под напором его поцелуя — яростного, грубого, почти болезненного.

В то время, как его руки утверждали свою власть на моём теле — сминая, лаская, прижимая всё крепче и крепче…

Но тут оказалось, что плавилась и сгорала не только я.

Потому что пола под моими ногами вдруг просто не стало. И целый пролёт лестницы, на которой мы стояли, обратился в пепел и рухнул вниз. А мы едва не полетели следом — и то ощущение леденящего, смертельного ужаса, которое охватило меня всю, я не забуду никогда.

Каким-то чудом Дорн успел ухватиться за чугунный светильник, вбитый в стену. Тот от резкого рывка частично вышел из каменной плиты, держась на каком-то кривом заржавленном штыре. И мы повисли над пропастью, в которой клубились тучи пыли.

Я судорожно вцепилась в его плечи — как утопающий в спасателя, которого грозит потянуть за собой на дно. Дорн крепко держал меня левой рукой за талию, но мне всё равно казалось, что я сейчас упаду — непременно упаду, и я тянулась вверх и задыхалась, задыхалась…

— Тише! Тише, тише, малышка. Посмотри на меня.

Я с трудом сфокусировала взгляд на его лице. Серые глаза горели жёстким стальным блеском. Его уверенность была единственным спасательным кругом, который удерживал меня на плаву и не давал утонуть в тёмном омуте паники.

— Элис, послушай. Ты должна сгруппироваться. Я собираюсь тебя бросить.

— Эт-то я уже поняла. Только п-попробуй! Никогда не прощу.

— Я не об этом, глупая! Я собираюсь забросить тебя на площадку лестницы чуть ниже. Она пока цела. Поняла? Давай на счет три. Раз!..

— Нет!!! — взвизгнула я и еще сильнее в него вцепилась. Штырь просел ниже. Дорн выругался сквозь зубы.

— Два. Не дури. Или ты хочешь, чтобы упали мы оба?

Я заплакала и уткнулась лицом ему в шею.

Мой разум отчаянно искал отговорки. Чтобы не выполнять план, который мне категорически чем-то не нравился. И наконец, я поняла, чем.

— П-погоди, не надо! А если от броска… штырь совсем… и ты не успеешь!

— Элис. Три!

И он оторвал меня от себя. И бросил. А проклятый штырь действительно не выдержал.

Я не почувствовала удара, когда приземлялась на пыльный старый камень. В этот самый момент у меня было ощущение, будто мир рушится… Такое, непоправимое, когда кажется, что если чуть-чуть посильнее зажмурится, время повернёт вспять и минувших секунд просто не случится! Ведь такого не может произойти на самом деле, только не с тобой. Только не с человеком, которого так сильно…

Но когда я очнулась, и вселенная перестала вращаться вокруг, и звёздочки перед глазами упорхнули куда-то, я увидела самое настоящее чудо.

Откуда-то из недр полуразрушенного уже Тедервин, из провала вверх тянулись упругие ветви Пепельной розы. Они подхватили моего мужа и не дали упасть. А сейчас прямо на моих глазах они врастали в сломанный лестничный пролёт, искривлялись, принимая форму ступеней, сплетались плотной пеленой. Всё медленней и медленней, пока, наконец, нашему изумлённому взору не предстала тёмно-серая и почти живая заплата на лестнице, из которой к тому же тут и там торчали шипастые отростки с набухшими бутонами, источающими бледно-розовое сияние.

Вид у Дорна был такой ошалелый, какой только допускала герцогская привычка «держать лицо». Он отполз от «ожившего» места подальше на ближайшую верхнюю площадку и уселся спиной к стене, тяжело переводя дыхание и потирая шею.

Я бросилась к нему… ну, как бросилась, скорее — проковыляла, ойкая от последствий в ушибленной пятой точке. Постеснялась повиснуть на муже с объятиями и просто села рядом. Я дышала не менее тяжко. Мы были как два пса в жаркий день, которые очень долго бежали, а теперь сели, свесив язык.

— До чего же… вы, женщины, упрямые создания. Столько лишней болтовни. Еще немного, и я бы опоздал тебя бросить.

— Н-ничего страшного. Если ты еще разок в этом деле опоздаешь, я только за.

Я сидела рядом, прижавшись плечом, и заглядывала ему в лицо. Живой! Боже мой, живой… Больше всего на свете хотелось мне зацеловать его до смерти. Но я не решалась. Разве что…

— И к-кстати, н-насчет новых мужей я поняла. Так и быть, учту твои… пожелания. А вот насчёт ребёнка… возражений я не услышала!.. Для этого замуж не обязательно!

Дорн не поддался на провокацию в этот раз. Усмехнулся, всё ещё тяжело дыша и глядя перед собой.

— Вы посмотрите на неё… И никак она не угомонится… вот же бедствие на мою голову!

Наощупь он нашёл мою руку и крепко сжал ладонь, до боли сдавливая косточки.

В этот миг тонкий изогнутый стебель отделился от «заплатки» и потянулся к нам, как живой. Остановился прямо напротив наших лиц. На нём было один-единственный бутон, прекрасный как мечта. Казалось, ещё чуть-чуть, и чудесные лепестки распахнут венчик. Может, сегодня и впрямь день чудес?

Дорн протянул к нему руку. Тот пугливо отдёрнулся, увернулся.

А когда мой муж снова заговорил, в его голосе не было больше ни следа улыбки.

— Знаешь, Элис… я впервые в жизни в таком тупике. Кажется, что бы ни решил, моё решение так или иначе не принесёт ничего, кроме боли.

Резким выпадом он схватил и стиснул в кулаке упрямый колючий стебель. На каменный пол упали капли крови.

Моё сердце сжалось. И по этому тянущему, болезненному чувству я безошибочно поняла, что решение, о котором говорит Дорн, так или иначе касается меня. Тихо-тихо я ответила:

— Может, иногда лучше ничего не решать. И довериться судьбе.

С лёгким звоном лепестки распустились. Пепельная роза, во всём великолепии своей нежной и печальной красоты — совершенная и хрупкая.

Дорн оставил мою ладонь и, не отпуская стебля левой рукой, сорвал цветок. Только теперь он повернул голову и пристально посмотрел на меня. Мне стало страшно от его взгляда — как будто он принял решение только что. Но мне об этом не скажет.

— Запомни, малышка. Судьба благосклонна только к тем, кто ей перечит и плывёт против течения. Тех, кто ей доверяется, она размазывает о скалы.

И он вдел розу в мои волосы.

Повинуясь наитию, я подалась вперёд, чтобы поцеловать его в щёку.

Дорн удержал меня за плечи и покачал головой.

— Но… Я просто хотела сказать «спасибо»…

— Поверь, Элис. Тебе не за что меня благодарить.

Твёрдость его пальцев на моих плечах. Запах кожи так близко — смешанный с каменной пылью и пеплом, сводящий с ума. И снова это мерзкое ощущение прозрачной стены между нами, через которую не пробиться, как не пытайся.

Мы смотрели друг другу в глаза, и мои невысказанные обиды повисли в воздухе немым укором. Как же я устала от недосказанности! Недоверия. Молчания.

— Элис, помнится — мы куда-то шли, — сухо проронил Дорн, убирая руки с моих плеч.

— Да… куда-то шли.

Вспомнить бы ещё, куда.

Я встала, нелепо покачнувшись. Поморщилась от боли в пояснице — всё-таки, приземлилась не очень удачно. Дорн следил за мной с мрачным лицом.

Отвернувшись, чтобы не видеть его больше и перестать уже играть в эту изматывающую игру — «разгадай сто оттенков молчания собственного мужа» — я положила руку на перила лестницы, сделала шаг. Получилось с грацией беременной утки.

Дорн догнал меня на середине пролёта, удержал за локоть.

— Обойдусь без завтрака. Пойдём-ка, уложу тебя обратно в постель.

Нотки беспокойства в его голосе меня немного ободрили. Вдруг захотелось, как в детстве — заболеть, и чтобы вокруг тебя хлопотали, и дарили нежность и ласку…

Вот только нежность и ласка — это вряд ли про наш брак. И максимум, на что я могу надеяться — это скупая забота. Хотя и это неплохо, конечно. Но не заменяет.

Я попробовала отказаться и заверить, что со мной всё в порядке, но Дорн настоял и вернул меня обратно в комнату. Вот только рядом не остался. Ушёл тут же, как только я забралась с ногами под плед. Словно даже лишняя минута со мной наедине была ему в тягость.

Когда полчаса спустя он пришёл снова с подносом, на котором красовался «холостяцкий завтрак» в виде нарезанного холодного мяса и сыра с фруктами, я сделала вид, что сплю. Сквозь ресницы наблюдала за тем, как он осторожно ставит поднос на пол возле дивана. А потом садится на край постели.

И снова я сбита с толку.

Если пришёл разбудить, почему же не будит? Если только принёс завтрак, почему не уходит?

Зачем смотрит на меня так, что каждый миллиметр кожи под плотными слоями ткани начинает гореть? И где прячет этот взгляд, когда я рядом и не сплю, когда мечтаю о его поцелуях, когда волком готова выть от его холодности и льда в серых, как северное небо глазах?

На мои щиколотки поверх пледа легла тяжёлая ладонь. Медленно двинулась вверх, прижимаясь к телу и обводя его очертания. Икры, колено, линия бедра, плавные изгибы и впадина талии… я снова разучилась дышать, весь мой мир снова сузился до расстояния меж нами, и я боюсь открыть глаза, чтобы не разрушить момент…

Его ладонь уже на моём плече. А потом, помедлив, кончиками пальцев Дорн касается моих губ. Осторожное прикосновение. Щекотно, горячо, дразняще. От одного уголка рта к другому. Плавно обводя контур. Поглаживая, лаская.

Какое-то горячее чувство взорвалось у меня в солнечном сплетении.

— Просыпайтесь, моя маленькая герцогиня! Завтрак в постель. Только не вздумайте рассказывать никому в свете — это повредит моей репутации.

Какой, прости господи, завтрак?! Я готова была вместо завтрака съесть его самого. Очень странное желание для невинной благовоспитанной девушки, каковой я себя считала совсем недавно.

То ли я задышала как-то сердито, то ли Дорн понял, что я уже проснулась — но он встал с постели и не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.

Мне не оставалось ничего другого, как возмущённо зарыться в подушки. Мысли метались, эмоции раздирали… И где-то посреди всего этого сумбура родилась идея.

Сначала я гнала её, невозможную и стыдную. Но чем больше гнала, тем настырнее она возвращалась.

Когда я снова проснулась, за окном уже гасли последние лучи короткого бледного осеннего дня. Наступал вечер. Так много сплю в последнее время… такое чувство, будто из меня тянут энергию.

Я полежала немного на спине, раскинув руки, и вспоминая, где я, что я, и какой сейчас день.

Потом резко села, повернула голову вправо, увидела на подушке цветок, а на полу поднос. И всё вспомнила.

Роза была так свежа, будто её сорвали только что. Лепестки слегка трепетали и по-прежнему испускали дивный аромат.

Кажется, мы на верном пути. Ещё чуть-чуть, и Пепельная роза окончательно расцветёт. И тогда… что тогда? Я не знала, но была уверена, что всё изменится. Что-то непременно произойдёт.

Резким толчком крови напомнила о себе идея — та самая, что появилась в моей голове после визита мужа, и которая за время сна и не думала меня покидать, а лишь расцвела буйным цветом.

А собственно… почему я её с таким упорством гоню?

Что мешает воплотить в жизнь? Кроме собственной гордости.

Но с гордостью Элис Шеппард распрощалась в тот миг, когда согласилась стать фиктивной Элис Морриган. А значит, нечего терять.

Страх и предвкушение будоражат кровь. Откидываю покрывало. Кончиками пальцев босых ног — по холодным камням. За окном стылый ветер рвёт голые ветви деревьев. И слегка дрожат стёкла под напором стихии.

Ещё сильнее бушуют эмоции у меня внутри. Я словно собираю их в кулак для решающего удара по незримой стене.

Нетерпеливо роюсь в чемодане. На дне его нахожу то, что искала. Ночная сорочка — белая как снег, с тонкими лямками, отороченная на груди и у подола изысканным кружевом. Безумно красивая вещь. Лучшее из всего, что подсунула в мою поклажу неугомонная Тилль. Я не надевала её лишь потому, что у этой чудной вещицы есть один-единственный недостаток. Она почти прозрачная.

Не надевала до сегодняшнего вечера.

Шёлковый халат — такой же кипенно-белый, словно невесомый, не очень поправляет ситуацию, потому что облегает каждый изгиб тела. Я вроде бы одета… но в то же время такое чувство, будто не совсем. Нервными движениями затягиваю пояс. Пальцы дрожат. Пара быстрых касаний щёткой по распущенным волосам.

Интересно, когда Дорн собирал мои вещи, чтобы принести — он заметил эту сорочку? Думал ли обо мне? Представлял меня в ней? Или равнодушно бросил эти тряпки в куче других на дно чемодана?

Я почему-то уверена, что он сейчас там — возле Пепельной розы. Снова о чём-то думает. Снова уходит мыслями по дорогам, на которые мне доступа нет. Всегда один, даже если рядом. Нет… даже ещё больше одинокий, когда мы рядом — потому что это одиночество чувствуется острее. Режет меня без ножа.

По лестнице ступаю настороженно. Факелы не горят, но в ускользающих отсветах серого хмурого дня можно увидеть, как прочно, будто влитая, легла живая «заплата». Пепельная роза лечит собою умирающий Тедервин. Вплетается каменным телом в прорехи. Это особенно становится заметно, когда подхожу к дверям в трапезный зал. Они все оплетены колючими ветвями — и отворяются беззвучно сами собой при моём приближении.

Посреди огромного зала могучее древо врастает гигантскими корнями в пол. Не удивлюсь, если они пробили толщу камня до самых подземелий. Ветви не только свиваются живым пологом на потолке — они змеятся по стенам, и я почти уже не вижу свободного места. Всё усыпано бутонами. Но ни одного цветка. Невольно поднимаю руку, касаюсь лепестков розы в своей причёске. Аромат усиливается, он слегка пьянит и этот хмель придаёт мне сил идти дальше. По счастью, боль от падения уже прошла. Но всё равно — ноги с трудом держат, и я еле заставляю себя идти вперёд. Готова в обморок упасть от волнения.

За остатками длинного фамильного стола Морриганов сидит мой муж. Спиной ко мне. Откинулся на спинке стула, вытянув длинные ноги и заложив руки за голову. Перед ним на перекошенной скатерти блюда с нетронутой снедью. Как и я, не проглотил ни крошки.

Тёмные волосы отросли и слегка вьются на жёстком вороте белой рубахи. Мне хочется их коснуться — но не решаюсь.

Дорн оборачивается при моём приближении, не меняя позы. Бросает рассеянный взгляд — всё ещё не здесь, не со мной… а потом замечает меня по-настоящему.

Всё неуловимо меняется. Он выпрямляется медленно, поворачивается ко мне всем корпусом, и тело его становится напряжено, как у хищника перед броском. Я вижу по стремительно изменившемуся выражению чуть прищуренных глаз, что от него не укрылась ни одна деталь моего сегодняшнего туалета. И мои намерения. Которые трудно трактовать как-то по-другому.

— Ты понимаешь, что это чистое безумие? — его хрипловатый тихий голос. В зале больше нет эха. Переплетение ветвей гасит звук. Всё будто камерней… и интимней. Как будто мы не в самом большом зале герцогского поместья, а в диком лесу, потерялись в самой глухой и безлюдной чаще.

Подхожу ближе.

— Напротив. Мне кажется, это самое правильное, что я делала за всё время нашего брака. И… не смей мне отказывать. Хотя бы раз. Ты поклялся, что сделал бы всё, что мог, чтобы спасти моего брата. Так вот я прошу тебя сейчас… помоги мне разбудить Замок пепельной розы! Мы перепробовали все средства. Кроме последнего, — закончила я совсем тихо, почти неслышно. Но я знала, что Дорн услышал.

Я подошла так близко, как только могла. Между нами один-единственный шаг. Но мне безумно хочется, чтобы этот последний шаг ко мне сделал он.

Опускаю глаза — не могу больше выдержать его тяжёлого, горящего взгляда. Не могу выдержать того, что даже в такой момент он продолжает о чём-то напряжённо размышлять — я это вижу. А мне бы хоть немного бездумного чувства! Любить без оглядки, без колебаний и без сожалений. И чтобы он любил меня так же. Но я пообещала себе, что приму его любого. А значит, не буду слишком надеяться. Чтобы не разочаровываться потом, если его реакция будет не такая, как в моих мечтах.

Но в моём глупом девичьем сердце надежда никак не хочет умирать. Цепляется за жизнь, за крохи пищи, которые он даёт небрежными жестами, случайными взглядами, нечаянно оброненными словами, которым я придаю слишком много смысла — цепляется, как Пепельная роза корнями в мёртвый камень.

Слишком долго длится пауза — и я снова решаю взять дело в свои руки. Я ведь решилась уже — отступать некуда. Если не сейчас, то мне не хватит духу больше никогда.

Дёргаю непослушными пальцами завязки халата. В моих мечтах я делала это соблазнительно и грациозно… но я была б не я, если б всё пошло по плану. Они снова запутались! Хоть плачь. И слёзы — слёзы нервного напряжения и стыда — вскипели на кончиках ресниц моего склонённого лица.

— Никак не научишься раздеваться без моей помощи, — тихо проговорил муж. — Иди-ка сюда.

Он подался вперёд и взял мои руки в свои, одним движением прекратил нелепые попытки. А потом резко потянул на себя.

Подвинул поудобнее так, что я оказалась меж его разведенных колен — поясницей упершись о край столешницы. В надёжной клетке из его тела. Некуда бежать. Да и не хочется.

Мы будто замерли на цыпочках над пропастью. Ещё движение — и рухнем вниз.

Древо Пепельной розы притихло в ожидании. Свет бутонов стал глуше, потемнело в зале. В полумраке самым ярким пятном — сияющий шёлк моей сорочки. Белый цвет. Цвет невинности. Цвет первой любви.

И в этой тишине — почти мистической, как в храме — треск, с которым Дорн рвёт запутавшиеся завязки на моей одежде.