Замок пепельной розы. Книга 2

Глава 18

По счастью, все мои документы остались в поместье Морриганов, когда я, дурочка, босиком среди ночи бросилась в погоню за собственным мужем. Теперь даже вспомнить смешно те дни. И на что я рассчитывала… Тилль благоразумно не стала пересылать мне столь важные бумаги в Тедервин вместе с обычными тряпками. Так что они хранились в надёжном месте, в «розовой» герцогской спальне.

Тут и застала меня Бертильда — когда я складывала в аккуратные стопочки всё, что осталось от моего присутствия в жизни семьи Морриган. Одежды оказалось не так много, разных мелочей и того меньше.

— А я бы на вашем месте ещё немного подождала здесь, — вздохнула Тилль, опираясь на косяк распахнутой в спешке двери.

— Я знаю, на что ты надеешься. Оставь. Тебе ведь больше лет, чем мне. Пора бы давно перестать верить в сказки, — тихо ответила я, проверяя, все ли бумаги на месте, в картонной папочке с завязками. Мой походный письменный набор… Небольшая сумма наличных денег… Надо бы заглянуть в банк по дороге.

— Вы в курсе, что Шеппард Мэнор стоит полностью пустым с момента смерти ваших родителей? Там не то, что прислуги — дров, скорее всего, нету. А сейчас зима, смею напомнить.

Я пожала плечами.

— Знаешь, Тилль… когда ты находишься в совершеннейшем и полном жизненном тупике, порой необходимо очистить разум и привести мысли в порядок в каком-нибудь месте, где тебя никто не найдёт и никто не будет трогать. Лучшего я не могу представить. Да и потом — дрова и продукты на первое время куплю в соседней деревне. Меня этим не испугаешь. Я не боюсь. Мама не белоручкой воспитывала, ты же знаешь! Она на собственном опыте поняла, что даже леди должна уметь всё. Никогда не предугадаешь, куда тебя забросит судьба. Так что нечего за меня волноваться.

— Как я могу не волноваться, — снова вздохнула Тилль.

Я помолчала немного, окидывая внимательным взглядом то, что получилось. Мда уж… а не так и мало! Придётся всё же одалживать у старика повозку с кучером. Сразу же отправлю обратно. От Шеппард Мэнор до деревни будет пешком полчаса, не больше. За день можно несколько раз сходить. Справлюсь.

Обернулась к подруге.

— Есть ещё одна мудрость, которой меня научила мама — в любой кризисной ситуации, когда от тебя зависит чья-то жизнь, надо сначала позаботиться о себе. Парадокс, правда? Но когда они с маленьким Олавом жили в том каменном мире, где почти нечего было есть, и у них оставался последний кусок пищи, она всегда делила его пополам. Никогда не отдавала весь сыну, как бы ни хотелось. Знала, что если не будет в порядке она — не выживет и ребёнок, ему просто некому будет помочь. К чему это я…

— Даже не представляю, что творится в вашей бедовой головке.

— К тому, что я совершенно точно уверена, что смогу помочь брату. Где-то рядом разгадка, я почти её «ухватила», я обязательно пойму. Но пока… такое чувство, будто блуждаю в тумане. Пелена путает мысли. Я так устала, так выпита досуха, что сейчас у меня ни одной-единственной идеи, что делать дальше. В общем, эта передышка мне жизненно необходима. Не ради себя — а помочь ему. Надеюсь, чтобы отряхнуться и пойти дальше, мне не понадобится слишком много времени.

Тилль молчала долго. Потом просто подошла и крепко обняла.

— Я попрошу моего душку герцога подать лучшую карету. И слугу пришлю, снести вещи. Дайте помогу упаковать.

— «Моего герцога»? — слабо улыбнулась я. — Может, я чего-то не знаю? Хотя, честно говоря, на твоём месте присмотрелась бы к кандидатуре другого свободного Морригана — Квентин, вроде бы, очень даже ничего…

Она отмахнулась от моей идеи. И ответила неожиданно серьёзно. А ведь я хотела всего лишь пошутить, чтобы разрядить напряжённую обстановку прощания.

— Никогда бы не подумала, что так получится… но знаешь, я всерьёз рассматриваю предложение руки и сердца, которое он сделал мне недавно. Куда там молокососу Квентину, пусть уж меня простит… Как жаль, что настоящий мужчина встретился мне так поздно.

У меня папка с документами выпала из рук.

— Тилль… эм-м-м… но… как же супружеская постель? Ты что же, собираешься?..

Она посмотрела на меня, как на умалишённую.

— Любовь бывает разной, милая! И в разном обличье приходит к людям. Она может быть сладкая, как ягоды первой земляники, и солёная, как кровь. Наша — горькая, как ягоды поздней рябины под снегом. Ты знаешь мою циничную натуру! Для человека, который повидал изнанку жизни, как я, особенно трудно признать… но да, по-моему я впервые чувствую что-то, что можно назвать любовью. И мне страшно! Так страшно открыться и сделать свою душу уязвимой для чувства, которое неизбежно обернётся самой страшной болью утраты. Но кажется, я готова попытаться.

Размышления о словах Тилль вытеснили из моего разума другие невесёлые думы, и дорога до Шеппард Мэнор показалась на удивление быстрой.

Любовь… а с чем сравнить мою?

Мне кажется, в ней было всё — и сладость, и соль, и ледяной холод и нестерпимый жар — и наверное, поэтому так трудно оставить её позади.

Трудно, но необходимо.

Если я хочу снова жить, я обязана вырвать её из сердца. Но что-то мне подсказывает, корни всё равно останутся где-то глубоко, так сильно в меня проросли.

Несмотря на предупреждение Тилль, я не ожидала, каким запустением встретит меня родной дом. Всё-таки, без присутствия людей дома быстро ветшают, как тело без души.

Заколоченные окна, заржавленные замки, которые едва-едва открылись — хорошо, что в конверте с дарственной оказались ключи. Внутри царил ужасающий холод. Насмерть промёрзшие за эти годы стены казались чужими, я просто не узнавала коридоров и комнат, по которым бегала ещё девчонкой. Картины и мебель были завешены белой тканью, дымоходы перекрыты. Дрова нашлись в небольшом количестве, но совсем отсырели и для растопки не годились.

Я выбрала небольшую гостевую комнатку поближе к кухне — своей спальни и покоев родителей пыталась пока избегать, чтоб не бередить душу — и решила приспособить её для жизни в первую очередь. Она была мала, на растопку требовалось не так много. На первое время должно было хватить и хвороста, который я собрала в собственном парке. Заросший и дикий, парк стоял по-зимнему тихий и сонный, и в девственно-чистый снег на неубранных дорожках я проваливалась по колено.

Провизией на несколько дней я оказалась обеспечена с избытком из тех запасов, которые всучила мне в дорогу Тилль. Так что визит в деревню решила отложить.

Лишь когда первые хлопоты были окончены, я осталась наедине с осознанием того, что теперь совершенно точно одна — на несколько миль вокруг — и никто не потревожит моего уединения. Ледяная рука тревоги, сдавившая сердце, немного отпустила. Утихла внутренняя дрожь. Впервые меня охватил настоящий покой. То был покой вымороженного зимнего леса, покой дерева, в котором остановился ход соков — но для меня сейчас даже такой был величайшим благом.

На третий день своего добровольного заточения я добралась до самого дальнего угла парка — старой полуразрушенной беседки. Каменные скамьи полукругом, тонкая белая колоннада, увитая сухим остовом дикого винограда, осыпающиеся зелёные доски купола. Здесь я особенно любила помечтать в детстве. И втайне лелеяла надежду, что даже после стольких лет в этом месте меня настигнет какое-нибудь озарение.

День очень медленно и неторопливо клонился к вечеру. Было всё ещё светло, хотя свет становился уже совсем бледным, выцветшим и утратившим солнечные краски.

Бесконечная тишина и первозданный покой.

Наверное, поэтому я сначала отмахнулась от стука копыт одинокой лошади где-то далеко-далеко, как от слуховой галлюцинации.

Когда мне показалось, что стук копыт затих примерно напротив ворот, я думала, в обморок упаду. Потому что дыхание внезапно как-то закончилось. Но после недолгой паузы стук снова стал слышен — медленней, медленней и всё тише. Пока окончательно не растворился в предвечерней тишине.

Первый вдох дался мне с болью под рёбрами. И хорошо, что не ко мне! Хорошо же, хорошо — правда, дурочка Элис? А плакать нельзя на морозе. И вообще, ты же так долго не плакала — ну что теперь? Из-за какого-то всадника, который проехал мимо…

Да и полно — не послышалось ли? Зимой ведь все пути запорошены. Недавно был снегопад. Откуда бы взяться стуку? Звуки вязнут в густой снежной пелене.

Так что точно, слишком долго была одна. Вот и слышится… всякое.

Я попыталась вспомнить, заперты ли ворота. Да, правильно, я же собственными руками поворачивала большой ключ несколько раз, я же не совсем дура, чтобы не подумать о собственной безопасности в пустом поместье! А колокольчик у входа не звонил. Так что точно — никого… Можно расслабиться и снова думать, о чём думала.

Но мысли путались, сердце колотилось, как сумасшедшее, и снова вернуться к тому равновесию и душевному покою никак не выходило. Я решила, что должна быть сильнее глупых реакции своего тела, должна себя заставить. И просижу здесь хоть до самого утра — но непременно успокоюсь снова!

Так и сидела. Нарочно спиной к парковой дорожке, что сливалась с главной подъездной аллеей Шеппард Мэнор. Чтобы не было соблазна сорваться и бежать к проклятым воротам, отпереть заржавленный замок, выбежать на дорогу и отчаянно всматриваться в вечерние сумерки до боли в глазах.

А потом мне стало жарко в полушубке, отороченном серой лисой. Муфту пришлось отложить на скамью, шапку тоже снять в надежде, что зимний воздух немного охладит разгорячённый лоб. Не помогло. Более того, мокрые волосы прилипли к вискам, и я испугалась, что простужусь. Всё-таки надо бы вернуться в дом.

Я поднялась… и застыла, как вкопанная.

Не услышала — а почувствовала шаги. Спиной.

Нет, не стану — не стану оборачиваться! Я уже как-то обманулась недавно. Когда приняла Квентина за… второй раз будет слишком больно. Не стану оборачиваться.

Вот только теперь уже их было слышно. Шаги приближались медленно, и в конце концов замерли неподалёку.

— Прости, я сломал твой замок.

— Там был колокольчик, — выдавила я, задыхаясь.

— Я его не заметил.

Обернулась резко, впиваясь ногтями в ладони до крови, вдыхая раскалённый воздух, который волнами струился вокруг.

Я стояла на небольшом возвышении. Три каменные ступени вели в беседку, отсюда мне как на ладони был виден парк — и длинная дорожка, которая ещё недавно была такой же белой, как тонкие ветви заснеженных деревьев.

Теперь она протаяла до самой земли, а та была черна как пепел. Как пепел, в который превратились сами деревья. Две полосы выжженного дотла парка. Будто павшие часовые по обе стороны от пути, по которому он шёл ко мне.

Стало ясно, почему я услышала стук копыт. Снег таял под ним всю дорогу, видимо.

— Где твой конь?

Что я пытаюсь спрятать под этими глупыми, ненужными разговорами? Неужели страх — страх того, что я понятия не имею, как себя вести? И меня раздирает от противоречивых чувств так, что вот-вот сердце остановится?

Дорн стоит неподвижно, поставив одну ногу на нижнюю ступеньку и не делая попыток подняться выше. Смотрит на меня снизу вверх в упор таким привычным сумрачным серым взглядом, а я невольно всматриваюсь в каждую чёрточку любимого лица. Сравниваю с тем, что помнила, и мне больно от этих воспоминаний, будто кто-то проворачивает нож в открытой ране.

Он весь в чёрном. И на широких плечах не лежат снежинки, лишь капли воды, в которые превращался снег, едва его коснувшись.

Тёмные волосы слегка курчавятся от влаги. Он выглядит, как после долгой болезни — бледный, тени под глазами, складка меж напряжённых бровей. И всё так же неотрывно смотрит на меня, и всё так же молчит. Наше молчание рвёт мне душу. Кажется, ещё немного — и оно взорвётся чем-то, как страшная гроза, свинцовые тучи которой уже нависли над притихшей землей, а от раскатов грома все волоски на теле становятся дыбом.

— Я привязал коня в отдалении, — наконец, произнёс Дорн после долгого молчания, едва размыкая губы. — Животному сейчас опасно рядом со мной. — Потом ещё помолчал, и добавил. — Тебе ещё опаснее. Но видимо, я всё-таки слишком эгоист, чтобы позволить тебе тоже держаться от меня подальше.

— Ты для этого приехал? Чтобы снова говорить загадками? Спасибо, я их наслушалась уже достаточно, больше не хочу!

Мой голос наполнен горечью, как напиток из диких трав, который я предлагаю гостю вместо сладкого мёда. Но у меня нет сейчас ничего другого. Я не могу найти правильных слов, и вообще не уверена, что они есть. Дорн прикрывает глаза на мгновение, словно я его ударила. Неправильно, всё неправильно! Это мне должно быть больно — мне, не ему! Не я положила на стол то свидетельство. Не я всё разрушила.

— Как ты сюда попал? Дедушка проболтался? Я просила ни единой живой душе не говорить, где меня искать.

— Я не был в столице. Из Тедервин сразу сюда. Знал, что найду тебя здесь.

— Откуда?.. А хотя, что это я! Прости! Прости меня, пожалуйста! Я задаю слишком много вопросов! Ты же запретил. Ты же нарочно вписал этот пункт в наш брачный контракт, чтоб я не смела рта раскрыть лишний раз. Хоть мы и в разводе, я должна с уважением относиться к такому важному документу…

Боже, что я несу!.. но это похоже на то, как огрызается раненый, загнанный в угол зверь. Чтобы никто не увидел, как ему больно. Как он ослаб. Что он уже на последнем издыхании.

И я испуганно пячусь, когда Дорн в один шаг преодолевает все три ступени до меня и подходит вплотную. Мне не нужно этого! Не нужно его отравляющей близости. Не нужно вспоминать, как он высок, и что мне всегда приходилось задирать голову, чтоб с ним поговорить. Не нужно вспоминать широту плеч, и запах, и ощущение силы, к которой хотелось прислониться, затихнуть в безопасности.

Он так часто разбивал мне сердце, что ещё одного раза я просто не выдержу. Теперь уж точно.

А Дорн делает ещё один шаг под сень беседки и цедит сквозь зубы:

— Вот, что я думаю о нашем брачном контракте. Вот, что я думаю о твоём решении развестись.

Вытаскивает из внутреннего кармана пальто два помятых свитка.

Сжимает их в кулаке, и они рассыпаются в пепел, который стекает тонкой струйкой к нашим ногам.

Я широко распахиваю глаза от удивления. Выставляю ладони и упираюсь ему в грудь, не даю подойти ближе. Слёзы уже текут по моим щекам, я и так долго их сдерживала.

— Это было не моё решение!! Это было твоё!

— С чего ты взяла? Я ведь не стал его подписывать. Это сделала ты.

Жмурюсь, отворачиваюсь, потому что он уже слишком, слишком близко.

— Но собирался! Я всего лишь тебе помогла. Не стала длить агонию. Ты бы всё равно рано или поздно это сделал бы.

— Нет. Я взял коня и отправился куда глаза глядят. Пытался найти силы поступить, как должно. Но я не смог. Просто не смог от тебя отказаться. — Короткое молчание и меня бьёт наотмашь боль в его голосе: — Зато ты смогла.

— Я не…

— Когда я увидел твою подпись, решил, что так будет даже лучше. Что обязан тебя отпустить, раз ты так решила. Ведь я всегда говорил, что не хочу, чтобы ты ломала об меня свою жизнь. Но когда узнал, что ты уехала, даже не попрощавшись…

Его руки стиснули мои плечи. Преодолевая сопротивление, потянули к себе.

Он прижал меня к груди, отступил вместе со мной и вытянул за пределы беседки ровно за мгновение до того, как начал осыпаться потолок.

А когда пыль улеглась, прошептал мне на ухо:

— Зря ты написала мне то прощальное письмо. Я держался, сколько мог. Как видишь, не очень получилось.

Я всхлипнула, пряча мокрое лицо в его рубашке, под распахнутым воротом которой тяжело, гулко и быстро билось сердце.

— Зачем ты снова это делаешь? Я же не каменная, как твой дурацкий замок. Я так больше не могу. Сколько на этот раз всё продлится? Пока в очередной раз ты не решишь, что должен сам хранить свои секреты? И кому-то другому в твоей жизни просто места нет?

Его пальцы в моих волосах. Вжимает мою голову в себя, а другой удерживает за талию так, что у меня нет ни малейшего шанса двинуться или убежать. Даже если бы я хотела. Но я не хочу.

— Больше никаких секретов, Элис. Больше никаких тайн, обещаю! Задавай любые вопросы, я отвечу на все. Я как мог старался оградить тебя и нести эту ношу в одиночку. Ты сама напросилась, так что теперь пеняй на себя. Кончились игры в догонялки. Больше никогда и никуда тебя не отпущу.

Я даже плакать забыла. Только крепче сжала грубую ткань пальто под пальцами и сильней зажмурилась, прежде чем задать самый первый и самый главный вопрос из того миллиона, что его ожидают:

— Почему ты так говоришь?

— Потому что я люблю тебя. Люблю, Элис Морриган! И сгораю заживо от этой проклятой любви вот уже два года. С самого первого дня, как тебя увидел.