Занавески

Т и х о в А р к а д и й К а л и н о в и ч.

Д а ш а.

Г о л о с а.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большой номер гостиницы. За окном вечер. В номере Т и х о в. Он сидит на кровати совершенно неподвижно. На нем непонятного цвета костюм, туфли с большими скошенными каблуками. Он невысок, лицо серое, как будто сырое… На столе большой сверток, бутылка импортного вина, конфеты. Стук в дверь. Тихов вздрагивает, после вскакивает, поправляет постель. Стук повторяется. Он бежит к двери, включает верхний свет, открывает дверь.

Входит Д а ш а. Она в элегантном осеннем костюме, на ногах изящные сапожки. Она в шляпе и перчатках. Через плечо — сумочка. Входная дверь должна быть видна зрителю. У двери вешалка.

Д а ш а. Здравствуйте, Аркадий!

Т и х о в. Даша… Даша, здравствуйте.

Д а ш а. Вы постарели, что ли? Или это освещение такое? Такое нынче ужасное освещение кругом! В коридорах вообще жуть! А ведь это довольно дорогой отель.

Т и х о в. Да, дороговатый… Как вы пахнете… Вы так раньше не пахли!

Д а ш а (смеется). Раньше было нечем пахнуть! Ну, можно войти?

Т и х о в. Ой! Конечно! Проходите. Вот сюда, в кресло!

Даша проходит и садится в кресло. Тихов сесть от возбуждения не может.

Какая вы стали! Вы, наверное, и в Москве первая красавица?

Д а ш а. А вы все такой же, Аркадий Калинович! Стихи не бросили писать?

Т и х о в. Покудова нет. Но они у меня все одно тяжелые как утюги. А вы знаете, что я также покинул наш городок? Да-да! Покинул! Знаете, Даша, как вы уехали, я сразу же понял, что мне в нем нечего больше делать. Бесприютно стало. У меня ваша карточка осталась, так только она меня и спасла от полного разрушительства!

Д а ш а. И что вы за человек… Да разве возможно так любить?

Т и х о в. Тут я не знаю. Я же люблю! Да и натерпелся же я без вас! А главное, вы так мне и не написали. Обещали, а не написали.

Д а ш а. Писать-то нечего. А что писать, когда плохо…

Т и х о в. Как это плохо? Вы же все в Москву да в Москву?! Как это плохо? Вам?! В чем это происходит?

Д а ш а. Как я вас видеть рада… (Слезы покатились из глаз Даши.) Что же вы так долго не ехали?

Т и х о в. Я?! А кто же меня приглашал? Вы же мне как сказали?

Д а ш а. Как?

Т и х о в. Вы сказали: слава богу, теперь вашей глупой физиономии не увижу. А я вам ответил, что в Москве, конечно, физиономий нет, а одни лица. Есть даже значительные.

Д а ш а. А вы-то с чего уехали?

Т и х о в. Не могу без вас… И потом, еще кое-что…

Д а ш а. Вы когда прибыли в Москву?

Т и х о в. Вчера вечером. Сразу вам и позвонил.

Д а ш а. Ну что это за кое-что? Впрочем, это все ерунда! Вы меня своим дурацким слогом завораживаете! Я без вас лучше разговариваю, меня даже вначале спрашивали: где это я так научилась изъясняться? Я говорю, у нас все так говорят! Но все равно это неприятно. Я уже отвыкла. У нас девочки знаете как говорят? «Послушай, свались в канаву!»

Т и х о в. Зачем?

Д а ш а. Ну, не буквально, а в смысле «отстань».

Т и х о в. А я вам, Дарья Трофимовна, честно скажу, как свечерело, думаю: все, не придете. Думаю, обиделись.

Д а ш а. Как это вам такой номер дали?

Т и х о в. Заплатил… Сорок рублей дал за двое суток проживания.

Д а ш а. Меня едва пустили к вам.

Т и х о в. Как?!

Д а ш а. Хорошо еще, у меня паспорт был с собой. Да еще разных слов наговорили.

Т и х о в. Простите, Даша. Ради бога, простите меня, старого дурака! Не учел всех обстоятельств!

Д а ш а. Да что я, не знаю вас, что ли?

Т и х о в. Даша, кто ведал, что так полюбить можно! Ведь я же двадцать четыре года прожил с женою своей и не думая про любовь.

Д а ш а. Как наш город?

Т и х о в. Стоит наш городок… Как вы уехали в Москву, так он словно умер. Тихо, пусто, только пьяные поют. А что поют, непонятно. Одни голоса, Дарья Трофимовна! Голоса кругом, голоса! А где же сами люди! Образа, так сказать?..

Д а ш а. Что же вы дрожите… да успокойтесь! Ну?!

Т и х о в. Я сейчас, я мигом, моя милая, моя ненаглядная! Я присяду… Вот… Я ведь, я разошелся с женою своей. Да! Имущество делить не стал. Все ей оставил. Да и, по правде сказать, пока нас разводили, она это имущество спрятала. Сын приходил с женою. Хотелось мне с сыном поговорить, а разговору не получилось. У него одно словечко: «Да брось ты! Блажишь!» Где они этих слов нахватались?! Что это за слово поганое — «блажить»?! Не блажу я, Даша, а люблю вас! Ладно, не буду! Вот что я хотел вам сказать… Сами понимаете, по телефону никак нельзя. Сейчас я вам скажу… Дорогая моя, несравненная… В последний раз мы с вами видимся! Не стану я более мешать никому, ни вам, ни себе. Ведь и в самом деле до края дошел! А раз дошел, а назад нельзя — значит, все.

Д а ш а. Что вы говорите?

Т и х о в. Вот взять фамилию мою — Тихов. Разные другие имеются: Удальцов, например, Пожарский, Минин! Есть и иностранные. А тут Тихов. От одной фамилии присмиреешь. Ох, Даша… Уехали вы, стал я к себе приглядываться. Что я, думаю, за особа такая, в которой столько чувств развилось? Вернее, чувство, оно вроде как одно, а состоит… Прямо не любовь, а химия какая-то! Вот вы есть совершенство! Гляжу на вас, господи, прожектор вы ослепляющий!

Д а ш а. Сколько я уже не слышала всего этого… Я ломаюсь, Аркадий Калинович! Я ломаюсь… Вот вы про голоса хорошо сказали. Я, когда приехала, на мойке работала, в ресторане.

Т и х о в. Вы?!

Д а ш а. Так вот, у нас гулкое помещение. И лифт, по которому нам посуду спускают. И оттуда, сверху, через шахту лифта, к нам долетают пьяные голоса. И такое чувство возникает, словно люди только и делают, что гуляют.

Т и х о в. Вы же артисткой собирались… Вы же поступать поехали?

Д а ш а. Это я так, чтобы не приставали, я нашей жизни испугалась.

Т и х о в. Может, вы вернетесь?

Д а ш а. Никогда…

Т и х о в. Помните наши разговоры о XXI веке? Вы тогда сильно на меня подействовали! И я поверил сразу, что в нашем городке не только XXI века, а бани и той нету! И люди живут… Прищемленные люди! Господи, и вас переехало. Что же мы за народ такой, перееханный?.. И за что? Может, за гордыню нашу? Как бы это разобраться, а? Вот меня взять, к примеру. Ну какой я Аркадий? Во-первых, я деревенский. И деревенька-то наша — двенадцать домов и две коровы! Никто не знает, зачем живет ни народ деревенский, ни эти две коровы! А мать моя, Полина Ивановна, так еще меня и Аркадием сделала. Аркадий брюнетом должен быть! Высокий чтоб. Брюнет. Вот есть такие Аркадии — побреют щеки, а они у них синие сделаются. Вот это — Аркадий! А переименоваться совестно. Ладно, как-нибудь доживу. Живет же у нас в деревне кобель по имени Фелисан. А если к нему приглядеться, то какой он Фелисан? Обыкновенная дворняга. И уши у него книзу, и хвоста путного нету. А живет! Я уже и на себя эту собачью философию прикинул. А не такой ли я? И нет ли тут какой насмешки сверху? А чего ему там не пошутить? Дунул, плюнул… а ты живи, майся, страдай! Дожидайся XXI века с кнопками. Пишут же, паразиты, про Японию, к примеру! Роботы там у них разные и музыку сочиняют, и сами играют! И готовят тебе обеды, и машины ладят. А твое дело — жить! А ведь в этих речах, кроме вероломства, ничего хорошего! Волю подрывают! Вот мы маленькие люди, так чтоб еще бы меньше… Зверье погубили, а роботы теперь… Будет у нас в деревне робот Фелисан. А все мать… Да она и женщина-то у меня тихая! И отец у меня еще тишей! Между прочим, отец-то мой, ведь он же воевал! А спроси его! Сейчас застесняется. Помню, как я подрос, спросил маму: мама, говорю, вы за что же меня так, Аркадием наградили? А она говорит: чтобы ты в деревне не засиживался. Чтоб в город ехал ты! А в городе все, мол, сплошь Аркадии и Сергеи. Спутала она меня. Ведь если бы меня звали как попроще, я, может, никуда из деревни не уехал. Жил бы себе да жил! А тут кричать можно? Меня иногда на крик тянет. Я бы пел, да слуха нету. Кричать выучился.

Д а ш а. Вы сегодня не спали? Я вижу! Что же вы делали всю ночь?

Т и х о в. Сидел… наверное. Не помню… У меня так бывает. Я когда сильно задумаюсь, если меня не толкнуть, так и просижу ночь или день. К врачу даже обращался. Тот смеется. Об чем, говорит, думаешь? Что, говорит, за индивид такой? Никто не хочет думать, а ты думаешь? Не думай, говорит, вот и все твое лекарство. А я не могу. Мне не остановиться. Вот как. Вы знаете, мне вчера сорок восемь лет стукнуло! Еду я в электричке, а сам думаю: какое же нынче число? Спросить неудобно. Скажут, совсем уж запился! А я не пьющий шибко. Гляжу, один гражданин газетку читает. Свеженькая? — я его спрашиваю. А сам норовлю скорее число глянуть. Гражданин долго на меня смотрел недоверчиво. Люди стали недоверчивы. А число я все равно углядел, и тут меня стукнуло, что, покуда я глядел, мне исполнилось сорок восемь лет! Мать моя, Полина Ивановна, родила меня поздно. Ей самой было сорок два года. А вообще я приехал сюда за пальтом. Пальто у меня сейчас не было. Жена при разделе имущества и пальто мое упаковала. Я ей говорю: Вера Петровна, того пальто не стоит, чтоб его еще и прятать. Оно по карман с дырочками и хоть раньше было зеленого цвета, то теперь черное. Не дала. Даже и головы в мою сторону не повернула! Ну, думаю, ладно, все одно в Москву еду, куплю пальто! И вчера, ходя по городу, нашел… Разрешите покажу?

Д а ш а. Покажите.

Т и х о в (разворачивает пакет, что лежит на столе. В нем пальто. Тихое его надевает. Пальто длинное и нелепое). Вот…

Д а ш а. Оно же большое вам!

Т и х о в. Это все равно… А потом, в большом пальто даже удобнее. Размашистее как-то. Ничего тебя не теснит, не давит. И вид со стороны даже художественный! Так за какого-нибудь и прошмыгнешь в жизни! А что? Разве скажут, что так одет станочник Тихов? Никто не скажет. А подумают, что неудачный художник! Но ведь в самом деле, Дашенька, есть же во мне талант? Вот и в вас живет звезда! Ведь вы же первая в драмкружке были!

Д а ш а. А что мне с моим талантом? Кому он нужен? Кому вообще талант нужен? Талант свободы требует! Жизни требует неограниченной! И почитания требует, и уважения! А я что? Что я имею, Аркадий Калинович?

Т и х о в. А? Почему вы побелели?

Д а ш а. Послушайте, Аркадий Калинович! Мне и так несладко! Понимаете вы это? Меня едва к вам в гостиницу пустили! Ведь у меня даже прописки нету! Я у хозяйки живу на птичьих правах…

Т и х о в. Вернитесь домой, дома лучше…

Д а ш а. Чем лучше? Чем?! Что там у меня за перспективы? Пойти на наш завод изолировщицей? Распухнуть к тридцати, а к сорока ходить на шпильках и молодиться?! Искать тайных встреч? Это же тоска! Раз в неделю в кинотеатр! Массовый поход на индийскую картину! А если бы я еще за вас вышла!

Т и х о в. Да-да… Я понимаю! Душа требует высокого, а где его взять?!

Д а ш а. При чем тут высокий он или низкий?

Т и х о в. Я про другое. Я про жизнь духа! Вот ведь есть же в человеке тайная эта жизнь? И производит она в нем работу, и трудится денно и нощно… Для чего?! Для кого?! Конечно, зачем вам я? А вот вы мне очень нужны. И вы мне так нужны, как уже никто не станет выше. И нету вас — и ничего не надо. Во мне, Дашенька, талант живет. А какой, не знаю! Однако я его еще в детстве в себе почуял. Он пузырится во мне, разные причудливые формы в мозгу творит! Человек я ростом невысокий, а хотелось вот как-то встать таким образом, чтобы весь мир меня увидел. Я, может, Даша, гений, а вот в чем — не знаю. И это меня мучает. Я не сумасшедший. Обращался к разным специалистам, все утверждают, что я здоров как бык! А зачем мне животное здоровье? Я по-человечески хочу быть здоров. И что это вообще пошли за манеры среди врачей? Если так дальше дело пойдет, то скоро женщинам говорить станут, что, мол, здорова как корова! Форменное безобразие.

Д а ш а. Зачем вы меня звали?

Т и х о в. Денег вам предложить. Вот тут у меня пять тысяч рублей… Извините, что в газете. Сколько мог, столько и собрал. (Садится на кровать. Пауза.) Возьмите! Дарья Трофимовна! Не вгоняйте вы меня в стыд! Что же я… И я человек! Ну не вышел ростом, умом не дошел. Дашенька, у меня все сгорело внутри! Там все… У меня от боли живот черный сделался! Ей-богу… А тут еще пятки полопались на нервной почве. И вовсе понятно, что никакой я не жених! Где же это были женихи с полопанными пятками. Ясное дело, что таких не было, да и быть не должно. Вот оно и вышло, что лишний я человек. А ведь если подумать, да подумать так, как следует, что же происходит? Сколько в мире нерожденных? Даже не миллионы, а тьма! А тут выбрали из всех меня! Кто-то выбрал, кому-то я был нужен и для чего-то! Ведь каждая травинка попусту не растет, а уж человек, он и подавно! Ищу ответа, не нахожу. Иной раз кажется — вот он, ответ этот! А его уже нету. Только след один, что-то вроде тумана. Ведь сколько раз было: проснусь ночью, а рядом кто-то спит. Со сна-то забываю, что она это, жена, что в загс ходили… И сам-то я где? А вокруг темно… Вот и подумайте, что лежит человек в майке и трусах посреди России и не знает, где он и кто он. Утром подскочишь и на работу. Там все понятно. Это тебе дали, этого не дали и не дадут… Неужели меня для того только и сотворили, чтобы я, как механизм какой, крутил свой станок! У меня пузырей полная грудь, а мне чего-то там вертеть! А пузыри душевные давят! Лопаются… А к чему? Утомил я вас…

Д а ш а. Нет. Можно я вас поглажу?

Т и х о в. Меня?! Вы… как это? Нет… Если бы я знал, я бы голову вымыл! Мне неудобно, честное слово… Неловко…

Д а ш а. Да подойдите вы ко мне!

Т и х о в. А вот я вина купил! Черт-те что за бутылка. Я такую бутылку отродясь не видывал! Если такая бутылка, то какое там должно быть вино? Я понимаю, нет кругом нормы трезвости… А какая тут к черту трезвость… Ноги подкашиваются. Да и каблуки покосились!

Д а ш а. Вы, может, пальто-то снимете?

Т и х о в. Пальто? Вот это, что ли? Снять? Вот незадача, а?.. Жить неохота, а пальто купил. (Снимает пальто.) Чего?

Д а ш а (садится к столу). Садитесь рядом.

Т и х о в. Спасибо вам! А вы знаете, Дарья Трофимовна, а это даже, если хотите, то благородно. Я ведь, наверное, больше вас никогда не увижу! Никого не увижу… Это очень по-человечески… что вот так я посижу с вами рядом. Я как вспомню наш городок-то! Стыд-то какой! Как я ходил за вами, по пятам ходил! Два года ходил. Весь город смеялся! Как на местного дурачка глядели. И вам-то что за беда! Вам-то за что терпеть такое! И как вы меня ругали… А я спрячусь за забором и жду, в щелочку вас увижу, а после один наплачусь… Такое, знаете, счастье… Так наплакаться… Да вот за этот самый миг разве всего не отдашь? Сижу с вами… Господи, спасибо тебе.

Даша кладет на его руку свою.

Д а ш а. Я много о вас думала…

Тихов сидит не шевелясь.

Там, в нашем городке, бывали минуты, когда я вас ненавидела! Готова была убить! А потом как-то даже и привыкла. Когда уехала сюда, то стала много о вас думать. И как-то мне вас жалко стало. Я даже подумала: а не позвать ли его в гости? И тут вы звоните. Ведь мы с вами не виделись полгода.

Т и х о в. Да… Шесть месяцев и еще две недели.

Д а ш а. Как же вы дальше жить собираетесь?

Т и х о в. А я не собираюсь.

Д а ш а. Как это?

Т и х о в. Что как?

Д а ш а. Что значит не собираетесь?

Т и х о в. А вот вас увидел, и все. А как там дальше, что, не знаю. И знать не хочу. Может, вина выпьем? Посвободнее станет.

Д а ш а. Давайте!

Т и х о в. Правда? Согласны? Я сейчас! (Открывает бутылку, разливает по стаканам.) Теперь, говорят, строго с этим делом! Прямо, говорят, хоть ты министр, а раз пьешь, то тебя в шею!

Д а ш а. Вы же не министр. Откуда вас гнать?

Т и х о в (смеется). Действительно, а откуда меня гнать? С завода я и сам ушел! С квартиры тоже не выгонят, нету и квартиры!

Д а ш а. Но так долго нельзя жить.

Т и х о в. А я, Дарья Тимофеевна, долго жить не собираюсь. У меня примета такая. Раз я собрался помереть, то беспременно помру!

Д а ш а. Ну что за глупости! Как это вы помрете? У вас болит что-нибудь?

Т и х о в. Зачем? Зато у меня есть кусочек бельевой веревочки.

Д а ш а. Ну что у вас есть за манера такая — ляпнуть, а для чего? Непонятно! Ведь все хорошо было, так обязательно надо… Прямо не знаю!

Т и х о в. Простите… я больше не буду.

Д а ш а. Это что у вас, шутка такая?

Т и х о в. Нет…

Д а ш а. А что это?

Т и х о в. Правда это.

Д а ш а. Да?

Т и х о в. Да.

Д а ш а. Ну и… Ну и идите вы к черту! Привет!

Т и х о в. Прощайте. Счастлив был вас видеть. Сверток возьмите, пожалуйста. Иначе боюсь, что сопрут.

Д а ш а. Вы что, идиот, что ли?

Т и х о в. Вы все равно в мое положение не войдете, Дарья Трофимовна! Даша! Возьмите деньги!

Д а ш а. Да как же вы это собираетесь делать?

Т и х о в. Да так, как-нибудь… Не надо вам знать.

Д а ш а. Ну, в гостинице же нельзя!

Т и х о в. Выхода нету. Тут народ привыкший, всякое видали. И главное, хоронить не надо. Сожгут, да и все. Был и не был.

Д а ш а. Да вы что, Аркадий! Да вы что?

Т и х о в. Все, моя ненаглядная! Все. Я дошел до крайней точки! Больше не могу. Я росту маленького, вот и наполнили быстро!

Д а ш а. Давайте сначала выпьем, ладно?

Т и х о в. Конечно. Потому оно после уже точно не выпьешь!

Д а ш а. Не шутите так! Не надо… Аркадий, я вас стану Аркадием звать! Так вот, Аркадий, я вам главного не сказала! Но сначала давайте выпьем…

Тихов к чему-то прислушивается.

Что такое, Аркадий?

Т и х о в. Опять голоса… Кто-то по коридору ходит и разговаривает. Вот я вам, Даша, сказал, что до крайней точки дошел. А правильнее — до краю. Есть такой край у человека. Упрешься в него как в стену и стоишь. И назад страшно, и вперед нельзя.

Д а ш а. Так ведь не любовь же довела вас до этого? А если я вам скажу, что вы мне нравитесь!

Т и х о в. Шутите?

Д а ш а. Нисколько! Тихов, вы же интересный человек! Вас и полюбить интересно!

Т и х о в. Да вы что, Даша… Зачем?

Д а ш а. А затем, что думала о вас. Думала и придумала. Я такой любви не видела, не знала ее.

Т и х о в. Дашенька, знаете, сколько накопилось в душе? Мне это все сказать надо. Загляну в себя, а там все словно копотью покрыто. Неужели надежда какая есть? Ведь эту копоть пальцем поскребешь, а под ней живое, розовое! Шевелится это живое! Жить-то как хочется, Даша! Ведь если вы мне и впрямь надежду даете, то ведь что вы во мне растолкали… Зверя! Да меня теперь и рогатиной не взять!

Д а ш а. А что же мы не пьем?

Т и х о в. Боязно мне…

Пауза.

Д а ш а. Тихов, а Тихов!

Т и х о в. Чего?

Д а ш а. Ты о чем задумался?

Т и х о в. А ведь у меня мама с папой живы. Жизнь их прошла прямо как в аквариуме. Это мне так видится жизнь их. Вроде сидят где-то далеко, далеко, за зеленым толстым стеклом. Мама, наверное, думает: а где-то сынок ее Аркадий… Я как квартиру получил, все хотел маму с папой привезти да показать: вот, мол, каких полов да потолков сын их достиг. А время-то прошло, думаю, чему радоваться?! Дом больше на тюрьму похож! Две комнаты и те темные! Детское белье на кухне, в ванной, да еще и в спальне. Как вырос сын, как ушел… Не помню! Ушел добывать себе карцер! Какую муку-то я пережил в этой квартире! Ведь в ней не спрятаться! Голая! Наверху ругаются, сбоку ругаются соседи, а у нас все слышно! Все голоса, голоса… милая вы моя, хорошая! Пожалели, и на том спасибо.

Д а ш а. Устала я, Аркадий Калинович… (Выпивает.) Рада я вас видеть. Все-таки родное лицо.

Т и х о в. Вы все пробуете на «ты» перейти и не можете… И я хочу и не могу!

Д а ш а. Сейчас мы перейдем! Я у вас деньги возьму…

Т и х о в. Вот и славно! Вы не подумайте! Вы для меня и любовь, вы для меня и дитя!

Д а ш а. Я возьму… мне надо. Иначе красть! Мне очень надо… (Закуривает.) А может, ты уже все знаешь?

Т и х о в. Что знаю?

Д а ш а. Аркадий! Я тебе сейчас все, все расскажу! Понимаешь, мне надо рассказать! Мне поделиться надо… И не каждому скажешь, правда ведь? Вот почему я курю? Да от страха я курю! Вот под ложечкой как ртуть налита. Тяжело и холодно! Или когда дождь идет, к стеклу встанешь, и как-то получается, что не помнишь, где ты. И так хорошо! Можно, конечно, намотать нервы, как вожжи, на руку! Можно! Ну тогда держись! Ты думаешь… Вот я поступала. Со мной нос в нос шли другие девочки. Зачем мы так страдали?! Чтобы убежать от жизни, в которой живем. А побеждают те, кто хочет свою жизнь разнообразить… У них папа! Папы у них! Я теперь сплю с этими папами… Они все в заботах. Их лоб покрыт заботами, кошелек набит заботами. Надо успеть! Надо достать, надо увидеть, надо продать, надо купить, надо, надо… А сам…

«Ах, моя ласковая! У меня всего полчаса! На следующей неделе идем в ресторан! Вот тут тебе кое-что… Жизнь дикая! Всем нужен! Всем нужен!» Я говорю: «Вы «нужник»!» Смеется, а в глазах злость! Не нравится! А я ему ввинчиваю… Я ему порчу тридцать минут удовольствия. Но он уже штаны снимает! Сопит! «Пожалуйста, не надевай при мне домашние тапочки! Я их и без того вижу целыми вечерами! Каждый вечер толстые пятки!» Я ему: «Купи мне туфли! Все вы жмоты!» Он: «Что значит все?» Я: «Может, ты думаешь, что ты один у меня?! Мой единственный лысенький карлик». Тогда он стоит без штанов, в пиджаке и не знает, что ему делать. Или все-таки снимать пиджак, или надевать штаны! Но все подлецы, как им и положено, подлецы! Он снимает пиджак и задирает рубаху. Потом меня пилит хозяйка. «Он хороший клиент! Хорошо платит и бывает полезен! А если тебе что-то не нравится, можешь проваливать!» А куда? Куда мне проваливать? Некуда, Аркадий Калинович! Домой, к маме? Вечером с работы, и тяжелые шаги — шлеп-шлеп… Она всегда по дому босиком ходит. О чем думает, не знаю. Ноги опухшие, ногти на ногах съедены… Как обмылки торчат из пальцев. Отец приходит домой, как в столовую. Скорее поесть и убежать! Тогда все рушится и валится на меня! «Вымой посуду! Не читай! Вынеси мусор!» Выскочишь из дома, а обратно за полночь… А она уже с мокрым полотенцем! Это же унизительно! Каждый день унижения… И они, унижения эти, не кончаются! Уже души нету! Одно тело… (Наливает себе вино.)

Т и х о в. Не пей больше, Дашенька. Только хуже станет.

Д а ш а. Хуже некуда, Аркадий! Конечно, никто не виноват… Поступала — не поступила. Пошла искать работу, жилье. Сняла комнату… На работе вначале пообещали дать временную прописку, а после отказали! Ушла. А хозяйка… Сначала в ресторан меня… потом в другой! Мужчины… выпивка! Подарки! А после — плати по счету! Вот… Ну и полюби теперь такую?!

Т и х о в. Вот и стемнело… Любите вы, Даша, солнце провожать?

Д а ш а. Не помню…

Т и х о в. А я люблю! Вы напрасно расстраиваетесь. Можно жить где-нибудь на чердачке. И пусть солнышко садится… А мы посмотрим! Нам много не надо! (Смеется.) А если что, так и украсть можно!

Д а ш а. Я хозяйке задолжала! А теперь могу отдать! Я верну тебе деньги! Немного погодя верну! (Выпивает.) Только чердак меня не устраивает, Аркадий Калинович! На чердаке я жила! Нет… Мне теперь много надо! Я теперь все возьму! Я за каждый час своего унижения сотни, тысячи потребую!

Т и х о в. Да что вы, Дарья Трофимовна, разве деньги возместят?

Д а ш а. Деньги, да! Ты не знаешь силу денег. А я видела… Я таких красивых женщин видела… Таких красивых, гордых и сломленных деньгами! Так у них-то характер был! А у нас-то он откуда? Ведь упрямство или лень за характер принимаем! Характер — это целый мир! Мне сейчас многих людей приходится видеть… Вот и наблюдаю! Я, Аркадий, мечтою заболела! Стать богатой, богатой!

Т и х о в. У нас не стать…

Д а ш а. Купить дом на юге, у моря… И жить одиноко… Потому что все уже случилось. А раз случилось, значит, не вычеркнуть ни из жизни, ни из памяти! Разве что умереть…

Т и х о в. Да вы все шутите! Я знаю вас! А?! Знаю, Дарья Трофимовна! Сочинитель вы известный! Помните, вы меня разыграли? Сказали, будто за город, на поляну сел самолет военный с американскими знаками. И что летчик сидит на крыле и плачет! А я поверил! И еще подумал, что как тут не заплакать? Вон куда залетел!

Д а ш а (смеется). Помню! Помню! Вот видите, такую глупость и то помню… Только я всю правду рассказала! Я вначале подумала, что не стану рассказывать. И приходить-то я не хотела, а, видно, уже привычка… Клиент требует, надо топать! Маму жалко, просто безумно жалко! Сейчас сидит одна на кухне… и машинально ест хлеб… Она так всегда… Я сейчас закричу! Я не могу больше так жить… Аркадий… Я не могу… Я не могу!!!

Т и х о в. Тихо… Тихо, милая… Прибегут… Услышат… Не плачь! (Плачет сам.) Нет, плачь! Плачь, Дашенька, и я стану плакать! Господи боже, мы маленькие… что же нас-то?

Д а ш а. Вот именно. Что мы сделали плохого?! Кому?!

Звонок телефона.

Т и х о в (берет трубку). Алей? А? Да, я Тихов. У меня… Что? А сколько сейчас? Ну ладно… (Кладет трубку.)

Д а ш а. Кто это?

Т и х о в. Дежурная…

Д а ш а. Ну? И что ей надо?

Т и х о в. До одиннадцати, говорит… А сейчас еще пока десять! У нас с тобой целый час!

Д а ш а. Я думала, ты скажешь, целая жизнь! Зря я к тебе пришла… И ты не виноват. Ты всегда был таким, таким и останешься. Удавиться ты всерьез решил?

Т и х о в. Вроде…

Д а ш а. Ну давай, действуй! Может, когда судьба сподобит, так окажусь в этом же номере с каким-нибудь метисом. Тебя помяну. (Подкрашивается.) Давай, брат Тихов! Хотела сказать — живи, а язык не поворачивается. Я не со зла! Тихов, а ты в бога веришь?

Т и х о в. Немножечко… Но боюсь его сильно!

Д а ш а. Ты думаешь, что бог — это он? А может, бог — это женщина? (Подходит к Тихову.) Прости меня.

Т и х о в. Что вы?! Деньги не забудьте, Даша.

Д а ш а. Хочешь, я твоей буду? Хочешь? А! Хочешь! Ну, я сейчас, я мигом! (Начинает раздеваться.) А то неудобно деньги брать! Даже подло!

Т и х о в. Не надо… Я не стану.

Д а ш а. Да брось ты, дядя Аркадий! Плюнь! Сейчас мы интим соорудим! (Зажигает торшер, гасит верхний свет.) А музыки у тебя нет?

Т и х о в. Какой музыки?

Д а ш а. Кассетника нету?

Т и х о в. Нету.

Д а ш а. Тихов, ты только погляди, как я это научилась! Стриптиз! Открыть бы маленький бар, тебя за стойку, кислое пиво подавать, а я на эстраду. Сделать такую маленькую эстраду, обтянуть ее фиолетовым бархатом, крошечный фиолетовый занавес. Играет музыка, и в луче прожектора появляюсь — я! Пьяненькая публика аплодирует мне. Неужели никакой музыки нет? Не могу без музыки настроиться. Да вот же у тебя радио!

Включает его. Из приемника доносятся звуки рояля. Это Шопен. Даша долго стоит и слушает, после идет к коврику у кровати, медленно начинает раздеваться. И вот она раздета.

Дядя Аркадий! Ау!

Она прыгает в кровать. Тихов сидит на стуле опустив голову.

Ну, Аркадий?!

Т и х о в. Я вас все равно люблю…

Д а ш а. Хорошо, хорошо! Только иди! Времени мало!

Т и х о в. Да бог с ним, со временем! Нету его, время этого! Нету! Я могу взять и остановить его!

Д а ш а. Глупый! Там после смерти ничего нет! Ты не надейся проскользнуть в иную жизнь. Нету ее. Как до своего рождения ты ничего не знал, не ощущал, так и после… Не будет нас, Аркадий. Это сейчас, да и то, пока я молода, могу согреть тебя своим материальным телом! Подойди…

Тихов подходит и садится на кровать.

Т и х о в. Даша, а что, как нам вдвоем взять и умереть? Дашенька, чем так жить, лучше уж… Тебе и страшно не будет. Я веревочкой перехвачу горло, а после уж и сам. Давай, Даша!

Д а ш а (кричит). Идиот! Отойди! (Выскакивает из кровати.)

Т и х о в. Я… не то… Даша! Я же… нет! Я подумал, что, может, ты устала…

Д а ш а. Ты ненормальный! Ты псих! Шизик! Перетягивай себя! Веревочкой! А меня оставь в покое!

Т и х о в (твердо). Даша, так жить нельзя!

Д а ш а (поспешно одеваясь). А как можно? Как ты живешь?!

Т и х о в. Дашенька… Голубушка моя… Может, поедем к моим старикам?! Не говори пока ни слова… Не говори, родная. Я тебе скажу… (Становится перед Дашей на колени, прижимается к ее ногам.) Ох, какая ты… Какая ты! (Гладит ее ноги.)

Д а ш а. Ну вот, слава богу, нормальный мужчина! Ну зачем мы поедем-то к твоим старикам? Я один раз ездила к своей бабке в деревню. Бабка с лицом как мутный резиновый шар, и вот с утра чуть ли не до света опустит она ко мне этот свой шар и поднимает меня. «Вставай, корова, огород неполеванный стоит!» Неделю прожила и убежала! Дождь пройдет, не выйти во двор! И все сыро и сыро! Да еще твое сырое лицо! Нет, Тихов… Тебя хорошо бы и в самом деле полюбить…

Т и х о в. И полюби! (Он взволнован.) Полюби! Я, может, от любви твоей другим стану! Вдруг да вскроется чего-нибудь такое… Даша, прыгает вот во мне комок какой-то! Больно-то мне как…

Д а ш а (усаживает его на кровать). Ну ты меня и испугал! Давай, говоришь, веревочкой перехвачу! А глаза бешеные! Тебе больше идет, когда ты просто мелешь чего языком! И волосы у тебя мягкие… Ты, наверное, добрый?

Т и х о в. Не знаю я, Даша. Добра никому не делал.

Д а ш а. Никому? Никогда?!

Т и х о в. Нет. Я вот что еще хочу рассказать! Ты уж прости, что все говорю да говорю. Кончил я ГПТУ и, значит, пошел работать уже. Ну и в вечерку. Приглянулась мне одна учительница. Постарше меня, конечно, проводил я ее раз, другой. Зовет она меня к себе. И вот дошло дело до того самого. Я с себя штаны живо снял, гляжу, она как-то странно, ну не так на меня глядит. А у нее зеркало, трюмо большое как раз напротив. Глянул я в него… И стою в нем я. Красный, а главное — это трусы. Большие такие, серые, до колен… И с того момента будто какой пунктик у меня… Я как-то незаметно сам стал на эти трусы походить!

Д а ш а. Забудь… милый мой! Зачем тебе одному столько в себе копить?! Я тоже поначалу… А хозяйка… Знаешь, как она живет? Четыре комнаты! Каждая комната как музей! Красота! Квартиру на валюту купила! Там у нее все на валюту куплено… Но в глазах всегда страх живет… Она по молодости красивая была. Сейчас ее растащило… Глаза голубые, и в них страх! Это ведь она меня одела… А камушки, думаешь, фальшивые? Нет! Настоящие камушки! Я как-то раз думаю: сниму все это барахло, брошу и убегу! А вспомню ресторан, посудомойку… Всю ночь моешь и моешь! Руки распухнут… Спать охота! Выйдешь на улицу, а тебе еще и жить негде! Да ни за что! Ни за что!

Т и х о в. Где же ты ее встретила?

Д а ш а. Да у нашего же ресторана! Вышла подышать, смотрю, стоит дама. Поглядела на меня, а потом спрашивает: «Нет ли у вас спичек?» Я ей подала. Она в ответ мне импортную сигарету. Закурили, разговорились… Поймала она меня! Только иной раз я думаю, что это я ее поймала! Сидим мы иной раз с нею вдвоем… И так в доме тихо, как в гробу! Детей у нее нет, у меня тоже не будет. В любую минуту милиция может прийти… Она обещала меня к себе прописать. Все-то у нее куплено.

В это время заканчивается музыка.

Голос диктора: «В Москве двадцать два часа тридцать минут. Краткая информация о погоде. Сейчас в Москве десять градусов, ветер северный, умеренный. Температура ночью 5—7 градусов выше нуля». Тихов идет и выключает звук. Звонок телефона.

Т и х о в. Да, я слушаю… У нас еще полчаса! Что вы звоните да звоните! Кто ты такая! Крокодил ты! Да! Да! Плюю я на тебя. Вот, тьфу! Слышала? Ну и иди! И зови! И скажу! Крокодил ты! (Бросает трубку.) Говорит, сейчас милицию позову…

Д а ш а. Ты с ума сошел! Если мои документы проверят, а они проверят! Там прописки уже два года нет…

Т и х о в. И у меня прописки нет!

Д а ш а. А как же тебе номер дали?

Т и х о в. Да за деньги.

Д а ш а. Дверь запер?

Т и х о в. Дверь? А! Сейчас закрою! (Подходит к двери, замыкает ее.)

Д а ш а. Ну вот, придется быстренько линять. (Одевается, поправляет постель.)

Т и х о в. Дашенька, как подумаю, что уж никогда тебя не увижу… Обидно, что жизнь над нами верх взяла! Понятно, что мы люди маленькие. Да только где же тогда большие? Где они, которые помогут нам?

Д а ш а. Каждый сам для себя! Все враги! Ты помнишь, как нас в школе оболванивали? Вы должны чувствовать коллектив! Один за всех, все за одного! А в жизни все на одного! Я посмотрела, как люди пробивают себе дорогу! Я не про таких, как ты. Ваше место в троллейбусе и метро. Вы сильные до первой болезни. Дальше? Вас просто выкидывают за порог. Я вижу пенсионеров, инвалидов… Весь этот хлам человеческий! Ты понимаешь, у нас нет шанса, его никому не дали. Если у тебя есть талант, ты вырвешься, может быть, а как те, у кого его нет? И не вырваться! Ты ведь сам сказал, что тьма-тьмущая нерожденных! А мы, избранные? По молодости лет ходить с печатью энтузиазма на физиономии? Петь туристские песни?! Мне же во всем отказано. Правда, ждать не надо, ни к чему. Нет, правда! Мой сверстник, да еще просто болван. Для него семьдесят пять рублей это неслыханные деньги! Ну, а те, что с толстыми бумажниками? Те себе на уме… И показуха!.. В журналах улыбаются всему свету толстопятые ударницы! Да знаю я их, ударниц! Здоровье есть, глотку имеешь, вот и ударница! Каждая ударница, она ведь как капо! Я помню, как к маме приходила такая. Лена Рахманова! Щеки — во! Задница еще больше! «Ты, Ручьева, не забывай, что коллектив у нас особенный! Не можешь, уйди! Чего ты в моей бригаде торчишь! Вон сколько отстающих! Там и болей! А у меня чтоб без бюллетеней!» И мама, вытаращив глаза от боли, шла на работу! А зачем?! Зачем, если за всю жизнь она только и смогла купить болгарскую стенку! Потом подкопит денег на похороны… Разве я не права? Я про себя говорю!

Т и х о в. Мир поймал тебя. Не знаю… Мне ничего не надо.

Д а ш а. Врешь! Врешь ты все! Что ты, блаженный? Ненормальный, да? Ах, ты меня любишь?! Как же ты меня любишь? Кинул мне в грязной газете пять тысяч и решил, что все?! Чуть ли не долг выполнил! А если я тебе скажу: «Любишь? Купи мне дом на юге, машину, сад разведи!» А как, это не мое дело! Ты — мужчина…

Т и х о в. Но это же невозможно.

Д а ш а. Почему?

Т и х о в. Чем же я заработаю столько денег… Да таких денег никто не зарабатывает!

Д а ш а. Ладно, хватит о деньгах, меня уже от них тошнит. Вернее, без них тошнит. Вот и ты поначалу мне показался оригинальным, а после, вижу, все твои оригинальности в твоем слабом характере. (Берет сумочку, поправляет у зеркала шляпку, надевает перчатки.) Милый, милый, смешной дуралей… Разве можно обогнать стальных коней… (Долго смотрит на Тихова.) Мне тебя жалко… мне и себя жалко… И пенсионеров жалко. А ведь где-то в мире цветут цветы в Ницце, солнце греет камни Рима, кто-то дышит по утрам лондонской прохладой… Кто-то, где-то… (Подходит к двери.) Не могу уйти! Может, и в самом деле я в тебя влюбилась?!

Т и х о в. Нет, Даша. Невозможно же это! Я вот опять своего кобеля Фелисана вспомнил! Ну до того мы похожи, что думается: а не брат ли он, не тень ли моя? Помню, загуляет какая-нибудь сучонка, следом за ней цепь кобелей, и Фелисан мой тоже, как путный, туда же. Только уж я-то знаю, да и сам он, верно, понимал, что ничего у него не выйдет в этом деле! Сучонка эта не замечала его! А кобели такую взбучку давали, что лежал он после неделю и только силился улыбаться распухшей мордой! И улыбочка-то жалкая… Так он с этой улыбочкой, наверное, и сдох… Характер такой, Дашенька!

Д а ш а. Характер! Вот я ухожу, а ты покорно прощаешься! А может, я играю так… Может, не хочу уходить!

Т и х о в. Так ведь все… Скоро одиннадцать.

Д а ш а. И что?

Т и х о в. Нельзя.

Д а ш а. Мы с тобой, как на свидании в тюрьме… Кто тебе сказал, что нельзя?! Ну уж нет! Как угодно, да только не так!

Т и х о в. Даша, деньги-то ты так и не взяла. Ты бы их положила в сумочку.

Д а ш а. А давай кутнем!

Т и х о в. Как?

Д а ш а. Поедем где потеплее, снимем шикарный «люкс» и месяц-полтора, а после трава не расти!

Т и х о в. Без прописок «люкса» не дадут! С меня тут-то за два дня сорок рублей взяли, не считая того, что заплатил за месяц проживания. Заплатил за месяц, а квитанцию как за двое суток дали. А вторые сутки в двенадцать часов ночи кончаются.

Д а ш а. Тихов, никуда я не уйду! А уйдем вместе утром! Даже под дулами милицейских пистолетов. Ура!

Стук в дверь.

Г о л о с д е ж у р н о й. Гражданин Тихов, пусть ваша дамочка немедленно покинет номер. И вы тоже освободите номер через час! Уже люди внизу дожидаются!

Д а ш а. Скажи людям, пусть они подождут до утра! И не смейте нам мешать!

Г о л о с д е ж у р н о й. Чего?! Ах ты… Да ты знаешь, что за такие слова! Наглючка! Все! Я иду за Эдуардом Семеновичем!

Т и х о в. Даша, уходи… Уходи, пожалуйста…

Д а ш а. Нет! (Вытаскивает ключ из двери, открывает окно и выбрасывает ключ на улицу.)

Т и х о в. Даша! Восемнадцатый этаж…

Д а ш а (выпивает глоток вина). Хорошо!

Включает музыку. Играет медленный танец. Даша обнимает Тихова, танцует. Во время танца гасит свет.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Т и х о в в одних брюках сидит в кресле. В руке бокал вина. Не то в его голове, не то из репродуктора льется мелодия. Из ванной нагишом выходит Д а ш а.

Т и х о в. Даша… У меня от радости аж грудь болит. Ну, подфартило!

Д а ш а. Я тебе нравлюсь?

Т и х о в. Не знаю, уж какие можно слова сказать разные!

Д а ш а. Слова останутся словами! А вот то, что я тебе радость доставила… Я бы за это себе какой-нибудь орден выписала! (Заворачивается в простыню, берет сигарету.) Закури. Это очень вкусные сигареты! Посмотри, какой у них длинный мундштук.

Т и х о в. Да я же не курю.

Д а ш а. Вот тебе зарубочка на память! Бокал вина, красивая женщина, хорошая сигарета.

Т и х о в. Это мне за страдания… Бог дал за страдания!

Д а ш а. Ну, хорошо. Я согласна!

Т и х о в. Ты веришь, я прямо-таки лечу! Вот сейчас руками оттолкнусь и полечу!

Д а ш а. А я? Я еще лететь не готова.

Т и х о в. У меня сил хватит, я двоих унесу.

Д а ш а. Тишенька, ласковый ты мой, Фелисан.

Т и х о в. Ты так не говори. Я ведь заплачу…

Д а ш а. Тишенька, а в самом деле, взять бы да и улететь куда-нибудь? Куда бы хотел?

Т и х о в. В деревню.

Д а ш а (смеется). Тиша, ты неисправим!

Т и х о в. Я знаю, зачем родился. Я только-только понял, зачем я родился! Мне надо было игрушки делать. То-то у меня так ловко в токарном деле все получалось. Только надо было не железки, а дерево точить! Дерево раскрашивать. И подпись на игрушке — мастер Тихов.

Д а ш а. Красиво…

Т и х о в. Потому что сказка, вот и красиво.

Д а ш а. Почему сказка, Тиша?

Т и х о в. Куда мне без тебя? Я теперь как хвост.

Д а ш а. Ты только об этом не переживай, ладно? И вообще кончай страдать! Жить надо! Да что мы, в конце концов, последние люди? Тихов, жить будем?

Т и х о в. Если велишь, еще как будем!

Жесткий, костяшками пальцев стук в дверь.

Г о л о с. Немедленно откройте дверь!

Тихов и Даша застывают.

Т и х о в (шепотом). А сколько время?

Д а ш а (также шепотом). Половина двенадцатого!

Стук повторяется.

М у ж с к о й г о л о с. Я сказал, немедленно открыть дверь!

Г о л о с д е ж у р н о й. Вот вам, пожалуйста! Главное, она такая подлючка!

М у ж с к о й г о л о с. Помолчите! Гражданин Тихов! Ваше пребывание в гостинице до 24.00! Гражданка Арипина! Немедленно — вы меня слышите? — немедленно покиньте отель! (Пауза.) Мне что, милицию вызывать!

Г о л о с д е ж у р н о й. Надо, Эдуард Семенович! Этот сегодня с каким-то свертком пришел. Сам одетый как последний, а к нему вон какая приперлась!

М у ж с к о й г о л о с. Может, с Севера… Вы меня слышите? Хорошо… Надежда Ефремовна, не выпускать! Я за постовым… Вы у меня, сволота проклятая, вы у меня! Не хотите по-хорошему!

Пауза.

Т и х о в. Ушел…

Д а ш а. А эта осталась… Тише! Выше нос! Бери пример с Фелисана. Даже побитый, он улыбается! А может, он был собачий Сократ? Как жалко, что собаки писать не умеют.

Т и х о в. Если так станут жить, как сейчас живут некоторые городские, то лет через двести и писать и читать станут.

Д а ш а. Вот и юмор прорезался. (Кричит.) Эй, ты! Ахремовна! Посмотри в замочную скважину! Смотришь? (Сбрасывает с себя простыню.)

Г о л о с д е ж у р н о й. Ах, подлянка!

Д а ш а. Ты понял, Тихов? Они тут еще и подглядывают! (Подходит и затыкает замочную скважину.) Теперь лучше!

Г о л о с д е ж у р н о й. Счас тебя, мерзавку, с милицией потащим!

Д а ш а. А что ты такая злая, а? Мымра болотная! Да я своим передком всю милицию протараню! И тебя, заразу, подомну! Ты у меня завтра будешь ходить стриженой! Во всех местах подстригу!

Г о л о с д е ж у р н о й. Ну, вахлачка! Ну…

Т и х о в. Даша, ну ее к черту!

Д а ш а. Я их ненавижу, Тихов! Сколько я из-за таких беды перетерпела. Еще когда на мойке работала… Обещали в общагу и прописку временную. Так профгрупорг была такая, завопила: «Пусть едет, откуда приехала!» Я говорю: вы, как профсоюзный деятель, должны заботиться о рабочих. А она меня (уже после) матом… Понимаешь, Тихов, когда все время есть грязь, грязью и отрыгается. Ну вот что этой стерве надо? Ты думаешь, она за справедливость ратует? Слышь, ты? Стерва! Триста рублей дам, слиняешь отсюда? Только дверь открой, мы ключ потеряли!

Г о л о с д е ж у р н о й. Деньги сразу! Сунь под дверь!

Д а ш а (хохочет). А! Тихов, видал?! (Подбегает к двери и бьет в нее кулаком.) Ты! Дрянь! Вот такие, как ты… вы отца родного продадите! И продавали! Сволочи! Жили, как тараканы по щелям! Пожрали — и в щель! Пожрали — и в темноту. А потом на парадах в первых рядах! У нас лучше всех! Что у вас лучше, тараканы!!!

Т и х о в. Даша, не надо, успокойся!

Д а ш а. Отойди! Дурак, дурак… Они же нас продали! Понимаешь ты это или не понимаешь, Фелисан?! Они продали нас за то, чтобы можно было лопать, пусть гнилое, но жрать от пуза! Почти за бесплатно! Что они получали? Зарплату?! Подачки! Пособие как умственным инвалидам!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Вот сюда, товарищ сержант. Ефремовна, быстро неси запасной ключ.

Г о л о с д е ж у р н о й. Чего они тут мне наговорили! Это же диссиденты проклятые! Ей-богу, диссиденты!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Хорошо, хорошо, разберемся. Несите ключи…

Д а ш а. Тихов, что делать? Они сейчас ворвутся! Аркадий!!!

Т и х о в. Сейчас… (Срывает вешалку и ею подпирает дверь.)

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Гражданин Тихов! Что за безобразие!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Не очень громко, товарищ сержант. Время позднее. Скорее! Так дайте мне ключи!

Слышно, как поворачивается ключ.

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Они заперлись! Гражданин Тихов, в чем дело?

Т и х о в. Дело в шляпе, а шляпа в Анапе.

Д а ш а. Тихов, браво! (Хлопает ему.) Иди сюда! Поставь кресло так, чтобы мы могли видеть дверь. Это же спектакль, Тихов! Начинаем радиопередачу «Театр у микрофона»! Сегодня вы можете послушать спектакль по пьесе Аркадия Тихова и Дарьи Арипиной «Голоса». Действующие лица и исполнители…

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Вы себе срок увеличиваете своим театром!

Д а ш а. За что? Эй ты, жулик! За что?!

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Найдем за что! Ну-ка, откройте по-хорошему!

Г о л о с д е ж у р н о й. Я поглядела в дырочку, так она там голая плясала!

Д а ш а. Не смотри, ведьма, в дырочку! Ослепнешь!

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Ну, мы ее поглядим сообща в дежурной комнате!

Д а ш а. Эй ты, мент! Козел ты вонючий! Тебя откуда выписали, валенок? Тебя где так научили разговаривать с дамой?

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Слыхали? Прямое оскорбление представителя власти!

Т и х о в. Никакой ты не представитель! А дурак ты набитый. Тебе сколько лет?

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Это к делу не относится!

Удар в дверь.

Д а ш а. Аркадий, а выдержит?

Т и х о в. Вешалка дубовая, и дверь дубовая.

Д а ш а. Мент, а у тебя лоб не чугунный?

Г о л о с д е ж у р н о й. Ой, что делается!

Теперь удары наносят два человека.

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Раз, два, взяли!

Удар.

Раз, два, взяли!

Удар.

Т и х о в (поет).

Д а ш а. Это уже скучно! Тишенька, милый, давай выпьем за нашу любовь!

Т и х о в. Давай выпьем…

Чокаются, делают по глотку.

Д а ш а. У нас с тобой полбутылки. Будем экономны!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Ну ведь вам все равно придется выйти из номера!

Т и х о в. Сколько вы с меня содрали, а? Вы с меня сто шестьдесят рублей содрали, скотина! За двое суток! Могли бы и потерпеть еще сутки!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Негодяй! Вот негодяй! Пожалел человека, вошел в его положение! Солгал! Я, говорит, к больному человеку приехал!

Д а ш а. Ты так и сказал?

Т и х о в. Как-то само получилось…

Д а ш а. И он действительно к больному… и действительно глубоко… Тишенька! Родной мой… Как хорошо!

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Нужен инструмент. Надо дверь с петель снимать.

Д а ш а. Что он там сказал?

Т и х о в. Говорит, что дверь надо с петель снять. Ты бы лучше голову себе снял!

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Сейчас вызову с Петровки ребят, а вы будьте здесь. Я быстро!

Тихов подходит к двери.

Т и х о в. Эдик! А ты скотина!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Вы за все ответите!

Г о л о с д е ж у р н о й. Во, Эдуард Семенович! Дрянь!

Д а ш а. Тихов, плюнь. Времени мало. Сейчас приедут спецы… Откроют.

Т и х о в. Даша, тебе страшно?

Д а ш а. Страшно, милый! (Прижимается к Тихову.)

Т и х о в. А мне вот совсем не страшно. Мне с тобой, Даша, ничего не страшно. Это когда ты один, тогда — да… А так, как сейчас, это совсем не страшно, а даже вовсе хорошо! И зачем на нас такую облаву, как на хищников каких… Ой, Даша! У меня же еще конфеты есть! Забыл! (Достает коробку конфет.) Часа полтора за ней стоял.

Д а ш а. Подари их дежурной! Пусть объестся и сдохнет!

Т и х о в. Даша, а ты про них не думай. Ну их! Они там, за дверью. Пусть даже и сюда прибегут, а ты их за дверь, мысленно! Потому что какие же они люди? И не люди они вовсе. А может, они за пушкой пошли? Сейчас пушку поставят — шарах! И дырка! Вот они станут в эту дырку голову совать. Они голову высунут, я им полные глаза наплюю!

Д а ш а. Аркадий, я не маленькая. Не надо так… А как ты женился?

Т и х о в. Обычным манером. С армии пришел, к старикам съездил, погостил. В город вернулся, на свой завод, койку получил. Мастер говорит, женись, отдельную комнату дадим. Я на третьем, а Клава на втором с девчатами. В кино сходили, поговорили про то да про се. Она тоже у меня деревенская. Только у них село большое. Да как-то само получилось. Главное дело, Дашенька, ведь никакой любви промеж нас не было! Вот спроси меня: а чем жила Клава? Может, она стихи украдкой в тетрадочку записывала? Может, голос у нее какой-нибудь силы необыкновенной? Не знаю! Мы как сразу по углам, и каждый в своем углу шебаршил. У нее подруги. Погулять любила, а я больше дома да дома. В лес схожу, поиграю и опять домой. Ага! Я всегда в лес хожу играть. То в войну играю, то себя Болконским вижу! Вот вроде иду, а сам строен, хоть и невысок. Красив… белокур. И с левого боку у меня шпага, а на плечах эполеты. Тяжелые такие. С эполетами хорошо. Нарядно и уютно. А французы ближе, ближе… Я же своих солдатиков веду. В нужный момент достаю шпагу. «Братцы! — прямо на весь лес кричу. — Братцы! За царя! За отечество наше любимое, за светлую Русь — и на врага!» Я, Дашенька, шибко землю нашу люблю. Иной раз вот какую себе жизнь воображаю. Но это чтоб ночь была! Сажусь я в поезд… Фотокарточку твою в паспорт. И везет меня этот поезд в Рим! И почему-то в Риме я всегда снимаю комнатку на чердаке. И будто бы открываю я окошко, а напротив стол. Сажусь. На дворе ночь, цикады и большая белая луна. Пахнет кислым вином и жасмином. Сижу я и думаю: где-то сейчас моя Родина? И почему не знаю, а только по всей России петухи поют, ну и опять же плачу.

Д а ш а. Плакать-то зачем? Так все хорошо было, а он плакать! А я только от злости плачу!

Г о л о с д е ж у р н о й. Они еще и разговаривают, бесстыжие рожи!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Прекратите разговоры!

Д а ш а. Надзиратели наши не дремлют!

Т и х о в. А еще я бы хотел стать деревом. Мне кажется, что деревья как люди. Правда, правда! Вот иной вечер красивый закат. Поглядишь на деревья, а они застыли и смотрят! Именно что смотрят! Солнце сядет, отгорит закат, вот тут они что-то друг дружке рассказывают. И вид у них как у людей! Старое дерево и качается по-иному, больное — слышно, как охает, поскрипывает.

Д а ш а. А ты стихи любишь?

Т и х о в. Стихи люблю. Только нынче стихи на стихи непохожие! Вот иной раз читаешь какого-нибудь современного, а уж если и модного, то какой сюжет в голове рисуется. В кастрюлю набросали разных деталей. Гайку, лампочку, триод, шуруп! И давай этой кастрюлей греметь. И кастрюля-то нужна для того, чтоб придать форму!

Звонок телефона.

Д а ш а. Алло? Тихова? Тихов занят критикой современной поэзии. Что? Зачем критиковать современное? Тихов, тебя спрашивают…

Т и х о в. Кто спрашивает?

Д а ш а. Алло? А кто спрашивает? Хорошо. Тихов, тебя спрашивает капитан Гордеев.

Т и х о в. Он морской капитан?

Д а ш а. Аркадий, пока он нам зубы заговаривает, они дверь откроют…

Тихов подходит к двери, слушает.

Т и х о в. Когда начнете, скажите нам!

Д а ш а. Ты будешь с ним говорить?

Т и х о в. Нет. Я с начальством говорить не умею. У меня сразу заикание.

Д а ш а (в трубку). Капитан? Улыбнитесь! (Кладет трубку.) Они, наверное, думают, что мы напились. Столько шума из ничего! (Подходит к двери.) Послушайте, вы! Оставьте нас до утра!

Т и х о в. Что-то я замерз! (Надевает пальто.)

Д а ш а. Вы меня слышите?! Оставьте нас в покое до утра! (Тихову.) Я есть захотела! Сейчас бы картошки с селедочкой! Тихов, они начали…

Тихов подбегает, слушает.

Т и х о в. Ага! Сопят! Раз сопят, значит, начали! (Тащит стол и придвигает его к двери.)

Д а ш а. А как ты думаешь, когда они откроют дверь, станут бить нас?

Т и х о в. Станут. Это у них в крови. Им всегда бить хочется. У меня сосед был, Титыч, по фамилии Подшабин. Так этот Титыч Подшабин приходил и сразу с порога жене плюху привешивал. Я его как-то раз у подъезда перехватил. Он росту небольшого, а руки имел длинные, прямо как у обезьяны. Я ему говорю: «Титыч, спешишь?» — «Спешу!» — «Жену, — говорю, — бить?» — «Не! Так, раз вмазать, и хоре!» Стал его расспрашивать, зачем ему это надо. Он долго стоял, думал… После и говорит: а хошь, я и тебе вмажу?! Вот и пойми Титыча Подшабина. Должно быть, натура такая, а применения натуре нету! А помнишь, Слава у нас в городке, рыжий…

Д а ш а. Тихий такой?

Т и х о в. Он как вечер, с черной сумкой за город. А в сумке у него кошка и бутылка бензина. Придет на пустырь, кошку бензином вымочит, потом спичкой чиркнет. Покуда кошка куберты выкидывает в огне, прямо танец огненный!

Д а ш а. А ты видел?

Т и х о в. Нет. Но хорошо представляю. Мне как-то этот Слава рыжий даже показал, как они прыгают. Очень похоже показал! И он не знает, зачем так поступает!

Д а ш а. Тихов, мы где?

Т и х о в. Не знаю…

Д а ш а. Тихов, что ты со мной сделал?

Т и х о в. Дашенька, милая! Что?!

Д а ш а. Не знаю… Я пока не знаю! Тихов, я не смогу больше вернуться назад! Слышишь, там, за дверью. Они шепчутся… Они живут, шепчутся и живут!

Т и х о в. Или мою натуру взять. Всего боюсь! Кто меня напугал? Да никто особенно не пугал, а всего боюсь. Живем, натурами окружены! И стены… Кругом одни стены! А ведь потолок та же самая стена, только называется иначе, чтоб не перепутали. И только что и есть в жизни, так это дверь. А нам через нее никак…

Д а ш а. Окно есть…

Т и х о в. Что?

Д а ш а. Окно есть!

Т и х о в. Окно есть. Да ведь этаж-то восемнадцатый!

Д а ш а. Ну и что?

Т и х о в. Непривычно…

Д а ш а. Но это же выход. Посмотри, какая ночь за окном! Какие звезды… Я так давно не видела звезд. В Москве их почти не видно.

Т и х о в. А у нас в городе они висели прямо над домами.

Д а ш а. Почему ты так странно говоришь? Висели, были? Они и сейчас висят!

Т и х о в. Без нас.

Д а ш а. Без нас… Там теперь все без нас! А я помню, как ты приходил на танцплощадку! Слушай, а сколько же мне было лет, когда ты в меня влюбился?

Т и х о в. Пятнадцать.

Д а ш а. Ничего себе! Какая я была?

Т и х о в. Я тебя в школьном платье увидел. Коричневое платье, белый кружевной воротничок… И ты шла медленно, медленно, будто бы нарочно, чтобы я мог подольше на тебя поглядеть…

Д а ш а. Я помню. Я остановилась перед тобой, и мы долго уступали друг другу дорогу. Почему-то я запомнила тебя сразу. И такое чувство было, словно мы с тобою в одном подъезде живем. Тихов, а может быть, мы повторились? Может, мы жили раньше? Или должны были жить в будущем? Иначе как же понять? Вот ты приходил на танцплощадку, глядел из угла на меня. И даже тогда, когда я не видела тебя, я тебя чувствовала… Тихов, я тебя всегда любила! Я тебя очень, очень любила! Я тебя очень, очень любила! Тихов, а я к тебе бежала! И если бы меня не пропустили, я бы сквозь стены к тебе прошла!

Т и х о в. А может, тебя не пустили? И это не ты?!

Д а ш а. Это я, Тихов! Это я!

Т и х о в. Что же ты мне сказала… (Падает на пол, плачет.) Ой, как больно мне… Ой!

Д а ш а. Ты что, Тишенька, ты что?

Т и х о в. Не слышал я такого… не слышал! Не знал! Не знал!!! Что же я теперь с этой любовью делать стану? Она сожжет меня!

Д а ш а. Я и сама не знала, что люблю… Смеялась над тобой, а сама любила! Оказывается, что любила!

Дверь начинает раскачиваться.

Т и х о в. Эй, вы! Эй! Не надо… Пожалуйста, не надо! Господи, великий господи! Пожалей нас! Ну не вламывайтесь!!!

Г о л о с. А ну прекрати истерику! Убери подпорку! Быстро!

Т и х о в. Сейчас… Я сейчас…

Д а ш а. Тихов! Не смей… Не смей им подчиняться! Я тебе запрещаю!

Г о л о с. Гражданин Тихов! Именем закона!

Д а ш а. Я тут закон! Слышишь, ты! Я ему закон!

Г о л о с. Гражданка Арипина, вы ненормальны! Вы психически нездоровы. Слышите, Тихов, она нездорова. Откройте!

Дверь раскачивается сильнее.

Т и х о в. Они откроют…

Д а ш а. Они откроют…

Т и х о в. А когда я тебя увидел, был май… Шестое мая…

Д а ш а. Я переходила в десятый класс! Я тебе скажу по секрету… На мне были новенькие колготки, и они так меня будоражили! До этого я носила чулки, а тут надела колготки!

В дверь ударили со страшной силой. Тихов и Даша невольно отступили. Второй, третий удары. Слышен новый, возмущенный голос.

В о з м у щ е н н ы й г о л о с. Послушайте! Это уже хамство! Полтора, понимаете, полтора часа я не могу уснуть! Кретины!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Сейчас же успокойтесь! Тут милиция, между прочим!

В о з м у щ е н н ы й г о л о с. Вот именно, что «между прочим»!

Возникает женский возмущенный голос.

Я с вами совершенно согласна! Это безобразие какое-то!

Г о л о с. За этой дверью преступники! Поэтому, граждане, всем разойтись! И немедленно!

Д а ш а. Разошлись… люди! (Бросается к двери.) Люди! Мы не преступники! Слышите?! Помогите!

Новый удар в дверь.

Сволочи… будьте вы прокляты… (Устало идет к Тихову.) Тишенька, ты в пальто?

Т и х о в. Ага… Я в пальто.

Д а ш а. Давай покурим… (Берет сигареты, открывает окно и садится на подоконник.) Какой свежий воздух!

Тихов берет одеяло и прикрывает Дашу.

Спасибо тебе, Тишенька…

Дверь уже трещит.

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Товарищи, поаккуратнее! Вы же так дверь сломаете!

Г о л о с. Отойдите! Сломаем, поставим новую!

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. В этом все и дело, что новых таких дверей нет!

Т и х о в. Даша, а что мне делать с деньгами?

Д а ш а. Давай их пустим по ветру! Пусть летят!

Т и х о в. Точно! (Берет пакет, подходит к окну. Даша берет пачку и бросает ее.)

Д а ш а. А представляешь, завтра утром люди станут находить деньги! Кто десятку, кто сотенную! Интересно, кому повезет: хорошим или плохим? Жалко, что не видно, как они летят…

Т и х о в. Вся моя жизнь разлетелась…

Д а ш а. Не жалей, Тиша… Ничего не жалей. Все, что было, все с нами.

Т и х о в. Все в нас.

Д а ш а. Погаси свет…

Тихов гасит свет.

Удары в дверь продолжаются. Тихов идет к Даше. Теперь видны их силуэты на фоне ночного неба. Даша встает на подоконник, рядом с ней встает Тихов.

Г о л о с. Зачем вы погасили свет?

Д а ш а. Пойдем, Тишенька?

Т и х о в. Пойдем.

Д а ш а. Эй вы! Адью!

Т и х о в. Лучше всего до новых встреч…

Д а ш а. Если мы когда-нибудь еще раз придем на эту землю, я бы не хотела слышать эти голоса…

Тихов и Даша шагают с подоконника в пустоту. С грохотом падает дверь. Зажигается свет. Номер пуст… Мы слышим, как бегают по номеру люди, но их самих не видим.

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. Никого… В окно! В окно выкинулись!

Г о л о с м и л и ц и о н е р а. Вон они!

Г о л о с д е ж у р н о й. Господи! Царица небесная… Идут! По небу идут!

Г о л о с. Не по небу, а по воздуху…

2 - й г о л о с. Может, стрелять?

1 - й г о л о с. Черт его знает… Никаких инструкций по этому поводу нет! А! Стреляй!

2 - й г о л о с. Пощадить…

Выстрел.

Попал! Девицу шлепнул… Так…

Выстрел…

1 - й г о л о с. Фу! И этот готов…

Г о л о с Э д у а р д а С е м е н о в и ч а. А почему они не падают?

1 - й г о л о с. Пусть повисят в воздухе. Сейчас пожарных пришлем, снимут. А вы дверь поставьте! Без дверей нельзя!

Свет гаснет.

З а н а в е с.