Занавески

С о м о в А н д р е й С е р г е е в и ч — писатель, 46 лет.

Л и д и я — жена Сомова, 38 лет.

К а т я — дочь Сомовых, 19 лет.

С т о й л о в В и к т о р Н и к о л а е в и ч — 60 лет.

Н а к а т о в Т и м о ф е й Е в п а т о в и ч — 70 лет.

Д а ш а — 21 год.

И в а н — 25 лет.

С и м а К р у ж к о в а — проводница, 30 лет.

Ш и ш и г и н П л а т о н В а с и л ь е в и ч — художник, 45 лет.

У с о л ь ц е в а М а р ф а К и р и л л о в н а — 70 лет.

А н н а С и т н и к о в а — 60 лет.

К о л я — ее сын, 23 года.

Г о л о с к о в — около 40 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Вначале слабо освещенный общий вагон. Поезд только-только набирает скорость, а люди уже разместились. Наступила долгая, тяжелая пауза. Из своего купе выходит проводница С и м а К р у ж к о в а. В центре С о м о в достает пачку «Мальборо», закуривает. Среди пассажиров он отличается одеждой. Одет он со вкусом, дорого, а стало быть, в импорт. Одевается, скорее всего, за границей. Сима спрашивает у сидящих, кому нужен чай. Подходит к И в а н у, тот сидит, положив голову на единственную руку.

С и м а. Парень, а парень! Чай будешь?

И в а н. Чего? (Поднимает голову.)

С и м а. Чаю надо?

И в а н. А водки нету?

С и м а. Ох, господи… так будешь, нет?

И в а н. Водки надо… Тебя как зовут?

С и м а. Симой.

И в а н. Сима… мне очень надо!

С и м а. Да откудова? Я всего второй раз еду. У нас знаешь как строго? Я поспрашиваю у других после, ладно?

И в а н. Меня Иваном зовут.

С и м а. Ладно, ладно…

И в а н. Найди, а?

С и м а. Стану стараться. А чаю не надо?

И в а н. Чаю не надо. Хватит чаю.

Сима подходит к Сомову.

С и м а. Товарищ дорогой, а в вагоне нельзя!

С о м о в. Нельзя? Что нельзя?

С и м а. Курить нельзя!

С о м о в. Да? Извините, я машинально. Или механически?

Сидящий рядом Н а к а т о в вмешивается.

Н а к а т о в. Дочка, пущай человек покурит! Вишь, как он сладко ее сосет! И дым у ее прямо как мятой отдает!

С и м а. Это какие?

С о м о в. «Мальборо»… Это я из Америки привез.

С и м а. Вы что же, в Америке были?

Н а к а т о в. Шуткует человек, али ты не видишь?!

С о м о в. Да нет… Бывал, и не раз бывал!

Н а к а т о в (дергает за рукав худенькую девушку). Даша, глянь, американец!

Д а ш а. Где?!

Н а к а т о в. Во сидит. С Америки приехал. Тебя как с нее выпустили?

На разговор поворачивается крупный, с тяжелым, обрюзгшим от частых выпивок лицом С т о й л о в.

С о м о в. Я не американец, я — русский. А в Америке бываю по приглашению. Меня приглашают, потому что я им интересен!

С т о й л о в. Любопытно узнать: кто же это едет в общем вагоне, а в то же время посещает Америку?

С о м о в. Это неважно! (К Симе.) А вы закуривайте.

С и м а. Да вроде некурящая… Ну разве что для пробы?

Н а к а т о в. Дозвольте и мне испробовать?

С о м о в. Пожалуйста, пожалуйста! (Раздает сигареты.)

Н а к а т о в. То-то я гляжу, что у человека сумки прямо дорогущие! Чистая кожа?

С о м о в. Да! Хорошие сумки, правда? Я люблю хорошие вещи.

Н а к а т о в. Стало быть, вы богатый?

С о м о в. Ну как сказать. В общем-то, небедный. Да, небедный.

Н а к а т о в. Вот и славно. Так вы в отпуск или домой?

С о м о в. Скажем, что в отпуск, домой.

С краю тихонько подкрадывается А н н а С и т н и к о в а. Она в мужском пиджаке и в мальчишеских кедах.

Н а к а т о в. Духовитая штуковина! Однако донником приправляют. А интересно, растет ли в Америке донник али они нашим приправляют?

С о м о в. Наверное, растет.

С и м а. Легенькие какие! Сколько же такая пачка стоит?

С о м о в. Вообще-то они дорогие. Хорошие вещи всегда дорого стоят.

Н а к а т о в. Ну-ка давай обзнакомимся. Тимоня я, Накатов. Вы меня и не сразу приметили, верно? Во! Потому как я существо мелкое, незаметное. Карахтер легкий, сорок два года в пастухах проходил! Даша, поди ближе-то! Может, и покурить охота?

Д а ш а. Охота…

Т и м о н я. Во! Кури, дева, покуль человек угощает. Вишь, какая на ем одежда? Опять же часы каки? Примечай. Ты теперича долго такого не увидишь.

Даша закуривает. Тимоня продолжает, наблюдая при этом, как Сомов щелкает зажигалкой, как Даша долго не отпускает руку Сомова. Сомов от этого заволновался.

Только раз в жизни Тимофеем и назвали, когда ногу оторвало. У меня одна нога, чистое дело — протез! Меня же в сорок четвертом призвали. Командир в атаку нас поднял, команду кликнул, мы и подрапали. А у меня в автоматике патронов нет, не подвезли, а в атаку надо. Дело военное, бежать все одно надо. Тут-то меня, ясное море, посередине как… этого… навернуло, так я и сел. Командер подбег и глаголет: «Тимофей, вертайся назад, у тебя ноги нет». После уж никто Тимофеем не звал. Тимоня да Тимоня. Карахтер легкий. А тут пензию давай хлопотать. По старости не дают, по инвалидности справки нету. Я говорю: а что ноги нету, это как? А мало ли где ее, мол, тебе оторвали. Да и то верно! Однако, на всякий случай, махнул в Москву, махнуть-то махнул, а куды? Куды не придешь; не туды пришел! Во курвы! Плюнул, да и назад. Покуль ходил по делишкам, вишь, и деву встретил на вокзале. Тоже, сердечная, намыкалась. Так я ей говорю: поехали со мной. Дом большой, а там не хошь, иди в село, может, и замуж выйдешь… Я почему говорливый такой… Я же сорок два года с коровами да баранами. Уйдешь до свету, придешь — темно! А тут жениться надумал. Старушонка одна осталась. Мужика нет, ребятишки вовсе бросили. Домишко у ей худенькой! Как, видно, взяли мужика на войну, так и никто дом не подправлял. Чистое дело: дом без хозяина — сирота! Сговорились мы со старушкой у прошлом годе, что приду на неделе свататься. Она как быдто подруг кликнет, а я быдто вина белого. Ладно… Да только на другу ночь возьми и сорвись матера. Крыша-то и завалилась. Мою невесту и поразмяло. А седни как раз год… Чистое дело, исторья? (Достает вино.) Помянем старую? Правда, вино кислое. Так ведь ныне и такого нету! Во что наделали! Они там думают, как водки не станет, тут те разом и хлебушко родится, и машин наплавят! Так кому плеснуть?

Сима что-то на ухо шепчет старику. Тот покивал.

Паренек! Не хлебнешь кисленького?

И в а н. Водки нет?

Н а к а т о в. Водки нету, сынок…

И в а н. Вина не надо.

С о м о в. Пейте один.

Н а к а т о в. А там еще кто? Баушка кака-то спит… Там, с мальцом. (Видит Стойлова.) Гражданин, для удобству положению, а?

С т о й л о в. Пить, между прочим, в общественных местах запрещено!

С о м о в. А вот мы сама общественность! И мы разрешаем!

С т о й л о в. И курить в общественных местах…

С о м о в. Да хватит вам, честное слово!

С т о й л о в. Нет, не хватит! Бригадира ко мне. Я вам говорю.

С и м а. Я сейчас…

Н а к а т о в. Во подлюга!

Пауза.

С т о й л о в. Ну-ка налей мне немного…

Н а к а т о в. Так он пошутковал! То-то я вижу, что не может же хороший человек этакое плести. Чо делать, гражданин хороший, чо делать! Попались мы все в эту мухоловку! Семьдесят лет, паря, сидим! Я-то уж в ней родился, вырос и жизнь кончаю! (Подает стакан Стойлову.) Ну, со свиданьицем, люди хорошие! Будем знакомы, Тимоня Накатов, сын Евпата Накатова, что убили как контру в тридцать первом году… (Выпивает.) Для сугреву! Ясное дело, для сугреву! А то жидкостей не будет промеж костей! Мне один мужик сказывал, жидкостей не будет, сустав и заскрипит. У меня вон железные суставы есть. Их-то я солидолом намандрячу, и опять хорошо. Но без водки худо стало! Раньше мужик хуть водку пил, а теперь все, что горит, все в себя льет! Отсюда и попомерло сколь, сколь инвалидами сделались…

С т о й л о в. Зря, значит, водку убрали?

И в а н. Зря! Кто они такие, убирать, ставить… Вначале спаивали народ, теперь его за рыло… А сами втихую лупят…

С и м а. Ну, пойду… кому чайку надо?

А н н а. Девушка, дайте покушать за христа ради! Только и было что на билет… За христа ради! Хоть сыночку дайте покушать!

Пауза.

Н а к а т о в. Иди, милая! Чего тебе? Иди!

А н н а. Пойдем, Коленька, пойдем, покуда зовут! (Подходит.) Спасибо, люди добрые… Иди, Коля! Скажи людям… Скажи: люди добрые, спасибо вам! Скажи…

К о л я. Не надо, мама… Спасибо, я не хочу…

А н н а. Стесняется он! Коляня, меня пожалей! У него с голоду припадок начнется! Коляня!

К о л я. Ну что ты, мам… (Неловко идет к матери.)

Н а к а т о в. Иди, сынок. Жалко, что ли, харчей? Кушать попросить никогда не стесняйся! Таких, как ты, не мы кормим, Господь кормит! Даша, открывай сумку.

С о м о в. Подождите. У меня все есть. Будьте любезны, садитесь. Мне очень понравилось, как вы, Тимофей, как вас по отчеству?

Н а к а т о в. Евпатыч… А чо?

С о м о в. Я говорю, что мне очень понравилось, как вы, Тимофей Евпатович, сказали о Боге.

Н а к а т о в. Не припомню…

С о м о в. Как же? Вы же замечательно сказали: «Не мы кормим, Господь!» (Достает яркую сумку.) Ага! Ветчина голландская. Пиво французское…

Н а к а т о в. В банке? Пиво?! Где, говоришь, делают?

С о м о в. Во Франции.

Н а к а т о в. Им что, железо некуда девать? А как банка сржавеет?! Пиво прокиснет? Об людях-то они думают или вовсе все об себе?

С о м о в. Думают, думают! Это мы не думаем…

Н а к а т о в. Так уж и скажи! У нас эвон какая держава! А я помню, Австрию проскочили, так и не заметили, что в Австрии были. Даша, подсаживай людей.

Анна и сын садятся к столику.

А н н а (приподнимаясь). Анна я, Ситникова.

Н а к а т о в. Тимоня Накатов, это Дашута.

С о м о в. Вы откуда?

А н н а. Я-то? Московская я! Сосланная! Сосланные мы с Коляней! Кушай, сынка, кушай!

С т о й л о в. Как это тебя понять? Что это значит — сосланные?!

А н н а. Покуда молода да здорова была, нуждались. Как постарела, так и выкинули! Квартиры лишили! Вот выслали, в Тамбовскую область выслали. Мы с Коляней приехали, а кому нужны? Послали нас в колхоз, а в колхозе жить негде. Мы с Коляней в старой бане живем… Сейчас приезжала жаловаться… не слушают.

Коля молча и жадно ест.

С о м о в. За что вас выслали?

А н н а. На заводе я работала. Сборщицей, могла слесарем, токарем. На сварке работала! У меня много специальностей было! Тут, ближе к пенсии, взяли и Коляню моего. А Коляня с детства маленько слабонервный. Нельзя сказать, что уж вовсе, но бывает, заикается, бывает, задумывается… Ему двадцать четвертый год пошел… А так он добрый, хороший! И в магазин, и по дому! Устроили его на разные работы. То мести цех, то заместо грузчика. А я пошла уборщицей. Коляня человек задумчивый, прогулял единожды. Его выгнали с работы. А я говорю, сиди дома, Коленька! Вот… Соседи возьми и сообщи в милицию, что Коляня мой — тунеядец! И пошло дело… Те на завод написали. На заводе меня песочили, песочили и выгнали! А я тридцать шесть лет на нем проработала… Ну а после нас с Коляней в суд! Так и присудили обоим, что из квартиры выселить и из Москвы… А квартиру… У меня однокомнатная, я получила только-только! Вещи повыкидывали. Что могли, мы с Коляней взяли, остальное пораскрали…

С о м о в. Бред какой-то… Да вы что?! Как это могли вас судить?!

А н н а. Я не знаю…

С о м о в. Так ведь… Ну это, сын ваш, он же не совсем?

А н н а. Не совсем…

Н а к а т о в. И чего ты сюда ездила?

А н н а. Так пожаловаться. К прокурору пришла, говорю, дайте справочку, чтоб меня непременно взяли на работу. Ведь не дают мне работы в совхозе. Народ злющий… «Пошла отседова!» А я говорю, говорю, что для их нужд тридцать шесть лет двигатели собирала! Директор тот вовсе на меня не глядит. А деваться некуда! Мужика-то нету! Был бы хоть мужик, так и того нету! Был, паразит, так удавился в бойлерной! Все книжки читал! Наберет книжек — и в бойлерную! Работал он там… Раз обед ему несу, а он висит… И хоть бы сказал, гад ползучий, зачем, почему?! Все молча, все сам! Индивид, самый и есть что индивид! А я вот теперь мучайся с Коляней!

К о л я. Мама, кушай. Не говори… м-много!

Д а ш а. Коля, а ты читать умеешь?

К о л я (улыбается). Умею.

А н н а. Это они с отцом мастера! Этому тоже только давай!

С и м а. Господи, господи… (Сомову.) Скорее бы в купированный переводили. Такого в этом общем вагоне наслушаешься, насмотришься…

Н а к а т о в. Ну, вот и Россия пошла! Кончилось московское царство! И как люди живут хорошо! И колбаса бывает, и масло лежит! Мы-то с Дашей два батона колбасы урвали! Сыру два кило да кило масла! Э, брат, мы теперь месяц-другой протянем! Протянем, Даша?!

Д а ш а. Конечно… Голубцов болгарских десять банок…

Н а к а т о в. Житьишко наше расейское худое. И главное дело, поправки не видно. Да и откудова она будет… Стыдно слушать про их перестройку! Чего-то ты перестраивать надумал? Нас первое время, как Сам выступает, гоняли на телевизор. На ферме телевизор поставили, и народ туда гоняли послушать. А чего слушать? Слушать-то нечего!

С и м а. Вы бы так… Не надо… Мало ли кто, что!..

Н а к а т о в. А я, дочка, не боюсь! Мне что дома помереть, что в тюрьме. Однако в тюрьме получше. Там хоть накормят! А тут дров укради, рыбу поди поймай! Зима придет. Дороги заткет, никуда не вылезти! Меня раз зимой приперло так, что я свою собаку съел! Без мышей живу! Ушли, холеры, от беды! Во как…

Входит Г о л о с к о в. Он в затертом кожаном пальто, серой кепке и с портфелем. Тоскливо оглядывает вагон.

С т о й л о в. А ты, старик, в тюрьме жил? Что ты о ней знаешь, дурак?

И в а н. Что ты сказал? Что сказал, падла! Встать!

Стойлов медленно поднимается.

Я тебя заставлю целовать его протез, козел!

С т о й л о в. Афганец, что ли?

И в а н. Мы тут все, кроме тебя, афганцы…

Голосков молча подходит к Ивану и мощным ударом сбивает с ног, начинает месить ногами.

Н а к а т о в. Пусти его! Пусти мальчонку!

С о м о в. Прекратите!

Голосков хватает за грудки Сомова.

Г о л о с к о в. Встрянешь, яйца оторву! (Бросает его на сиденье.)

С т о й л о в. Голосков?!

Г о л о с к о в. Я, Виктор Николаевич!

С т о й л о в. Это же надо… Здравствуй, Голосков.

Г о л о с к о в. Виктор Николаевич… Три года… Где же вы были?!

С т о й л о в. Садись, Голосков. Что, постарел твой хозяин?

Г о л о с к о в. Есть маленько.

С т о й л о в. Оборону держал… Понял?! Я выжил, Голосков… Я еду в свой город! Интересно, почему ты здесь?

Пока шел разговор, Сима и Даша подняли Ивана. Лицо его разбито.

С и м а. Ваня! Ваня! Ты не закатывай глаза!

Г о л о с к о в. Иди помойся, однорукий! Дай ему нашатыря! Чего вылупилась?!

Н а к а т о в. Ну-ка, девонька, я его в уборну снесу. (Тащит Ивана в туалет.)

Входит К а т я.

И в а н. Я сам… Я сам!!!

К а т я. О господи! Чего ты орешь! Боже…

Иван смотрит на Катю.

И в а н. Проходи… Не смотри… (Пытается пройти, наконец уходит.)

К а т я. Что тут произошло? (Видит Сомова.) Папа, привет. Что случилось?! Тебя ищут по купе. А я почему-то сразу догадалась, что ты в последнем вагоне. А куда ты собрался?

С о м о в. Вы нашли меня?!

К а т я. Тебя увидел Ратиани! Он позвонил маме и сказал: что это случилось с Сомовым? Он пробежал мимо меня в поезд и даже не кивнул! Мама сразу же кинулась к гардеробу и, не обнаружив половины твоих вещей, вызвала Платона, и мы приехали. Благо что знали, какой поезд.

С о м о в. Где они?

К а т я. Там… Стучат в каждое купе.

С о м о в. Пойдем…

Катя и Сомов уходят. Высвечиваются С т о й л о в и Г о л о с к о в.

С т о й л о в. Ну, рассказывай, что у тебя? Как Маша?

Г о л о с к о в. Плохо… Виктор Николаевич, плохо! Как вас сняли, все посыпалось! Куда же вы делись?

С т о й л о в. Я боролся все эти три года! Со всей своей областью боролся! Холуи… Пока хозяином был, льстили. Как не стал, пошли доносы! Но я выдержал!

Г о л о с к о в. А я с испугу в деревню дернул! Все бросил! Квартиру, все! Уехали с Машей… Через Кормилицина ферму в аренду взял… Меня через год деревенские сожгли! Да так сожгли, курвы! Разорили! А следователь приехал и говорит, что я сам виноват. Плохая проводка… И закрутилось… Через полгода и дом сгорел. Я к председателю Шабанову! Говорю, Митрофан, выручи! Подыхаю! А он боится… Меня, говорит, колхозники со света сживут! Узнают, что ты из свиты Стойлова, сживут! И не взял… Я в город… А квартиры нет! Продал! И денег нет, прожил! Иду к Головачеву, он же при вас заведовал промышленностью… а сейчас первый. Иду… Все ему как есть. А он: ничем помочь не могу. Да и не хочу, говорит… А я ему говорю: а как тебе дело с официанткой Виктор Николаевич закрыл? Ты же ее дочь несовершеннолетнюю… А он: что это еще за обвинения?! И вызвал… И меня повели. Были… Все! Живет у Машиной тетки, в однокомнатной… Тетка на кухне…

С т о й л о в. И где же ты теперь?

Г о л о с к о в. На мясокомбинате, на обвалке… Мясо с кости рушу… Наловчился ножом, прям как художник работаю! Моментом голые кости! Вас увидел, прямо сам не свой! Виктор Николаевич! Выручайте!!! Подохну…

Стойлов достает водку.

С т о й л о в. Отмякни! Попали мы с тобой в тяжелое положение!

Г о л о с к о в. Попали… Ну вы-то?! А Машка, она всегда, она любит вас…

С т о й л о в. Знаю…

Г о л о с к о в. А мне это даже в радость! Конечно, женился на такой красавице…

С т о й л о в. Разливай…

Возвращаются И в а н, С и м а и Д а ш а.

Н а к а т о в. Ну и слава Богу! А то я спужался.

И в а н. Нормально…

Н а к а т о в. Это ты в атаку пойдешь?

И в а н. Сейчас вот передохну…

Н а к а т о в. Попусту сгинешь. Главно дело, и я тебе не помощник. Он мене уложит, посля тебя уложит… он тута всех уложит.

И в а н. Нет, батя. Я его убью… Я подумаю как, и убью.

С и м а. Миленький, родненький, не надо! Меня же посадят! Я же проводница!

Д а ш а. И мне нельзя.

Подходит К о л я.

А н н а. Коляня, ты зачем?!

К о л я. Здравствуйте… мне так печально стало… можно я к вам присяду?

И в а н. Садись.

К о л я. У меня никогда брата не было… И, знаете, друга тоже… У меня падучая. Со мной тяжело, я понимаю. И потом, неприятно, должно быть. А вы воевали?

И в а н. Воевал.

К о л я. Убивали?

И в а н. Убивал.

К о л я. Значит, вы все видели. Вы не троньте их. Они грешники! Их Бог накажет.

И в а н. Я его все равно уложу! Такой на меня стих нашел. Вроде первого тика. Убить надо! Хочется! (Кричит.) Тебе отсюда выход только на тот свет, понял?!

Г о л о с к о в. Ты мне? Иди сюда. Иди, придурок, выпьем.

Входят С о м о в, К а т я, Ш и ш и г и н, Л и д и я.

Л и д и я. Куда ты бежишь! Подожди, Андрюша! Что же это такое… Катя! Держи его!

К а т я. Мама, мы пришли. Сейчас сядем и поговорим.

Ш и ш и г и н. Это, Андрюша, ну, неловко… Чужие люди, нехорошо… Бок колет… И руку ты мне прищемил!

С о м о в. Руку? Тебе? Ах ты, Боже мой! Несчастный Шишигин! Тебя, кажется, так величает моя жена?

Л и д и я. Зачем ты?!

Сомов садится на свое место. Рядом с ним Катя. Лидия и Шишигин напротив.

Г о л о с к о в. Чо ты сбледнул, боец! Иди дернем по сотке. Иди. Водки много, и дорога длинная.

К о л я. Не ходите к ним.

И в а н. Мне к маме ехать… Я раньше времени из госпиталя вышел… Мама умирает… Я в плену был, а она подумала, что убили…

С о м о в. Что происходит?

С и м а. Да вот, громадина мордатый, он солдатика избил! Пнул его и попал в культю, а она кровоточит… Рубаху закровенил, лицо разбил.

Н а к а т о в. Мужики! Нас таперича много! Можа, попробуем в штыковую? Артельно!

Ш и ш и г и н. Вот этот? Обойдемся без артели. Я его…

И в а н. Не надо.

Г о л о с к о в (хохочет). Вот придурки! Ну придурки! (Вдруг орет.) Не рассуждать! Распустилась, мокрота!

Ш и ш и г и н. Повадки палача!

Голосков подходит к Шишигину.

Г о л о с к о в. Повтори.

Ш и ш и г и н. Не надо…

Г о л о с к о в. Повтори, я сказал.

Ш и ш и г и н. Не бей меня… У меня печень… не бей!

Г о л о с к о в. А если я тебя пощупаю за твою печенку? Молчишь! Ну, чего ты сразу полез?

Ш и ш и г и н. Я больше не буду, честно!

Г о л о с к о в. Гляди! Веселее гляди, придурок!

Ш и ш и г и н (улыбаясь). Буду стараться…

Г о л о с к о в. Вот и славно. (Обращаясь ко всем.) Неужели по-хорошему нельзя? Что же это происходит?

С т о й л о в. Ну и гад ты, Голосков…

Г о л о с к о в. Что это так? Вроде не заслужил!

С т о й л о в. Экземпляр… молчать!

С о м о в. Неужели вы были первым?

С т о й л о в. С кем имею честь говорить? Кто вы, свободно гуляющий по Америке?

Л и д и я. Не разговаривай ты с ним!

С о м о в. Лида! В чем дело? С кем мне говорить и когда, мне решать! Я писатель, сударь. Я писатель, Сомов Андрей Сергеевич. А человек, которого испугал ваш бульдог, художник.

С т о й л о в. Моя фамилия — Стойлов. Давай двигайся к нам, писатель, и художника передвинь. Как его кличут?

С о м о в. Его кличут Платошей.

Ш и ш и г и н. Перестань, Андрюша… Не надо.

С о м о в. Я вас не звал к себе! Ни тебя, ни ее! Я сел и поехал.

Л и д и я. Объясни мне, Сомов, в чем дело? Ты нас бросил?

С о м о в. Как ты догадлива! Я вас бросил. Вас, троих!

Ш и ш и г и н. Я прилягу… (Стонет и ложится.)

К а т я. Пап! Ты и меня бросил?!

С о м о в. Вот что, друзья мои… Давайте закончим этот наш вагонный разговор!

Л и д и я. А где мне с тобой поговорить?!

С о м о в. А со мной говорить не надо! Почему ты до сих пор не сказала Кате, что она дочь Шишигина?!

К а т я. Пап, ты с ума сошел?..

Ш и ш и г и н. Андрюша! Ну ты и загнул!

С о м о в. Ну, отвечай?!

Л и д и я. Как ты узнал?

С о м о в. Твоя любимая подруга Берта со свойственной ей деликатностью и грустью, присущей ей, все мне рассказала. При этом вначале она мне налила валокордину, а уж только после…

Л и д и я. Ты с ней спишь?

С о м о в. Исключительно редко!

Л и д и я. Падла…

С о м о в. Разумеется. И еще… Мне понравилось в Америке.

К а т я. Мам, что? Мам!

Л и д и я. Я не знаю…

Ш и ш и г и н. Я не знал! Понимаешь, тут дело какое… мы с твоей мамой еще до тебя жили. Она была моей женой. Ну, совсем немного… Пришел Андрей, и Лида его полюбила. А Андрей мой друг, Лиду я люблю… Ну и жил рядышком. Я не мешал. Я же пьяница. Я же натуральный алкаш.

К а т я. Ничего не понимаю…

С о м о в. Твоя мама ушла ко мне уже с тобой!

К а т я. Ловко…

Л и д и я. Что ловко?! По-твоему, я должна была сделать аборт? Выкинуть тебя?! И потом, я еще тогда не знала… Прости, Андрюша! Я так люблю! Я не могла… Я… мне казалось, что ты меня бросишь!

С о м о в. Нас все слушают! Мы уже тут все белье переворошили!

Ш и ш и г и н. Лида, а Лида, так что?!

Л и д и я. Пошел ты! (Встает и быстро уходит.)

Ш и ш и г и н. Я не знал… Честное слово! Андрюша!

С о м о в. Знал, не знал, это же не меняет дела.

К а т я. А я? Ты же… Пап, что ты говоришь!

С о м о в. Я ничего не говорю. Я рассуждаю!

Ш и ш и г и н. Я пойду найду Лиду… (Тяжело встает и идет к выходу.)

К а т я. Так я тебе не нужна?

С о м о в. Ты взрослый человек. И потом, что значит нужна — не нужна? Я этого не понимаю.

К а т я. Ты сказал, что едешь в Америку!

С о м о в. Пока я еду не в Америку.

К а т я. А куда?

С о м о в. Не знаю… Скажем, в один город, где я когда-то был счастлив. Это единственное место, подумал я, с чем бы мне хотелось проститься! Но сейчас я уже и этого не хочу. Вы мне все отравили! Все, все! И этот ваш Шишигин! Кошмар…

Катя поворачивается и уходит.

С о м о в. Не суди меня!

К а т я. Нет, что ты…

С о м о в. Не суди, мне и так плохо…

К а т я. Я понимаю… (Уходит в дальний угол.)

Г о л о с к о в. Ну цирк! А? Во дают!

С т о й л о в. А что дают? Все нормально. Жизнь. Так ты что, в Америку, значит? Зачем же едешь? Там другая власть.

С о м о в. Мне бы только не твоя!

С т о й л о в. Вот оно как… Ты понял, Голосков, что получается? Обокрал свой народ, плюнул ему в душу!

С о м о в. Закуси лучше, мурло!

Г о л о с к о в. Махнуть ему пару раз?

С т о й л о в. Зачем? Он уже сам себя махнул! Пусть ему в Америке негры махнут по ушам!

Г о л о с к о в. Негры — молодцы! Они таких не любят!

С т о й л о в. Да я их тоже не люблю.

Г о л о с к о в. А кто же их любит?

С т о й л о в. Пойдем подышим.

Голосков и Стойлов уходят. К Сомову подходит Анна.

А н н а. Так вы писатель?

С о м о в. Что?

А н н а. Я говорю, писатель вы, да?

С о м о в. Да, писатель…

А н н а. Войдите в наше положение! Я чего боюсь… Помру, а Колю… Сами знаете, куда Колю! А там люди злые работают. Со мной года три жил мужик… Харчев, работал санитаром в этом доме. Так ведь лютый был мужик! Сто тридцать восемь кило весил. Пиво пил прям ящиками! Меня возьмет да по лбу кулаком. И вроде не сильно, а я как пьяная весь вечер хожу. Как маленько пройдет, он опять добавит! Так он как выпьет, так рассказывает про своих… он их «клиентами» называл. Молодых-то они насилуют! И бьют… Помогите в нашем положении! Похлопочите!

С о м о в. Вам нужно нанять адвоката, подать в суд. Все. (Закуривает, идет к выходу.) Катюша, я пойду поищу их…

К о л я (матери). Не смей просить! Я же тебе говорил, не смей! Не спасут нас люди! Не понимаешь, да?!

А н н а. Не понимаю… (Плачет.)

К о л я. Мама, мама! Что же мне делать… Нехорошо это…

Н а к а т о в. Ваня, тебе орден дали?

И в а н. Орден дали…

Н а к а т о в. Ну и то славно! А мне и медали не присудили. Наградам не подлежу. Карахтер легкий! После войны приезжаю в свой райцентр, гляжу, у церкви солдатики калеченые навроде меня, с кружками… милостыню просят… Эх, думаю, победителев-то как примают! Сколь деньжонок было, пропил я их с этими соратниками да и уехал в свою деревню. До войны пастухом и после остался. Тем, видно, и уберегся.

К а т я. Коля, можно вас на минутку?

Коля подходит, садится.

Коля, все можно выдержать?

К о л я. Все, если есть за что.

К а т я. Я вот только сейчас стала догадываться, что жизнь это совсем не то… Она совсем другая. Только что я была дочь писателя Сомова, модного, известного… Я поступила в театральный как дочь Сомова! А мой отец алкоголик Шишигин… Вы знаете, Коля, у меня жизнь из-под ног ускользает! Ведь и у мамы тоже! У мамы, кроме Сомова, кроме разговоров о Сомове, а его книгах, о том, что он, где он, ничего нет… Ну ни-че-го! А он так просто, в Америку.

И в а н. Да и пусть катится. Гады они. Мы там дохли, а они тут… Сволочи! Я бы хотел спросить твоего писателя, почему он молчал, когда нас убивали… в Америку… Ты не ерзай. Ты его отрежь, и все. Мне, когда по руке стегануло, поглядел я, вижу, все. Взял кинжал, отрезал и, когда они подошли, в них бросил… В плену гангрена… Мне кисть отстегнуло, а в плену мне ее по кусочкам дорезали. До плеча доехали и сдали меня нашим.

Поднимается Усольцева.

У с о л ь ц е в а. Все едем?

С и м а. Едем, бабушка.

У с о л ь ц е в а. А куда едем?

С и м а. А куда надо?!

У с о л ь ц е в а. Есть ли такой город, Борисово-Глебовский? Должно быть, от святых, убиенных Бориса и Глеба, прозвание?

С и м а (к Кате). Вы не слышали?

К а т я. Нет…

К о л я. Про Бориса и Глеба я знаю. Знаю, что и город такой есть, но где он…

У с о л ь ц е в а. Так попасть у него надо. Третью неделю в дороге, а никак не наскочу на город-то этот.

Н а к а т о в. А на что он тебе?

У с о л ь ц е в а. Так там у меня живет навроде как племянница! Тоней зовут. Полная такая! Не слыхал?

Н а к а т о в. Не слыхал. А хвамилия?

У с о л ь ц е в а. Вот и не знаю. Она у меня году в пятьдесят четвертом гостила.

Н а к а т о в. Да ты откуль, старуня? Тебя звать-то как?

У с о л ь ц е в а (поправив платок, села). Усольцева я, Марфа Игнатьевна. С деревни Верхняя Тужилиха. У нас три Тужилихи. Верхняя — это которая моя. Есть середняя, а подле — так нижняя. И все Тужилихи.

Н а к а т о в. Тужили много, что ли?

У с о л ь ц е в а. Должно, так. Земля окаянная! Зола, милый, а не земля!

Д а ш а. Сколько же вам лет, бабушка?

У с о л ь ц е в а. Сейчас не знаю. Раньше много было. После бросила считать. Я ведь, милая, однако, весен десять одна прожила в Тужилихе!

Возвращаются С т о й л о в и Г о л о с к о в.

Деревенька-то наша давно захирела! Да и то… Тута не знаешь, как будешь, нет ли, живой? Ой, господи, господи!

Н а к а т о в. Ребятишки есть али нету?

У с о л ь ц е в а. Были. Теперь нету. Мужика мово, как с плену шел, прятала года два. Все одно выловили. Свезли на Воркуту, где-то у шахте и остался! Мало что на немцев батрачил, так и доконали. Свои-то, они еще хужей немцев! Как Ефима-то нашли, прикладами, прикладами! После Санек, мой старший, спился! В кине работал. Без поллитры день не начинал. Середнего в армию забрали, а уж вернули, считай, мертвого… Кровь ему заразили… Опять похороны. Младшая, она у меня как раз перед войной родилась. Я и сама немолода была… Так ее мужик забил, милиционером работал. А у его сами знаете какая работа. Бить да стращать! Насилу дочка вывернулась. Приехала в Тужилиху, года полтора проболела да и померла. Мужик ейный приехал, Сергеем зовут, на могилку пришел да как крест увидел, и давай его сапожищами!.. Чтоб, говорит, звезду поставили! Так и обломал крестишко…

К а т я (глядя на Стойлова). Ну и как вам эта история? Я бы ее в учебнике издала.

С т о й л о в. Милая, красивая девушка! Смотрю я на вас, молодых, и думаю, сколько же вам наврали. Страна погибла! Россия подыхает… А вам что? Рассказала бабушка чушь, вы сразу в бутылку. Уже приучили! Ты еще скажи, что, мол, коммунисты во всем виноваты!

И в а н. А кто?

Г о л о с к о в. Жиды!

Н а к а т о в. Как так? Чего так? Отца мово свои, деревенские расстреляли. Вывели за околицу, посувещались, прицелились… И меня рядом держали! Чтоб я видел… Батя только им поклонился. Прицелили да убили.

Г о л о с к о в. А жиды, значит, ни при чем?

К о л я. Что же мы все не так делаем?!

Входят С о м о в, Л и д и я и Ш и ш и г и н.

С о м о в. Катя! Здесь она…

Л и д и я. Катюша, Катенька, ради Бога, прости!

К а т я. Подожди, мама. У нас тут дискуссия назревает. Мне это очень интересно… Я никогда не видела живого члена правительства, пусть даже бывшего. Бывшего князя я видела, а вот…

С т о й л о в. Не горячись! Что тебя конкретно интересует? Я уже, конечно, не тот Стойлов, но кое-что могу.

К а т я. Вы себя виноватым чувствуете?

С т о й л о в. Виноватым? Я всю жизнь работал и работаю! И другие у меня работали!

С о м о в. Катя, он демагог. Он тебе никогда не скажет правды. В стране, где развитой рабовладельческий строй, что умного и полезного тебе может сказать бывший надсмотрщик?

С т о й л о в. Мне с тобой даже спорить не хочется… Убогий ты человек.

К о л я. А вы мне ответьте! Мне, может, и жить мало, а я и не жил, не знаю, что это такое!

С о м о в. Творец завтрашнего дня. Теперь ты сам плаваешь в том дерьме, которым обильно поливал землю сверху.

Г о л о с к о в. Виктор Николаевич, резани!

И в а н. Как же мы раньше этого не поняли?

С о м о в. Милый мальчик, вы и сейчас не совсем понимаете то трагическое обстоятельство, в которое попали. Вы попали, я попал. Все попали! Если их партия вместо церкви поставила морг, назвав его мавзолеем, а народ идет в него нескончаемой вереницей, то это означает, что мы рабы! И секретарь ЦК тоже раб, только у него бич, а у нас ошейник…

К о л я. Нет! Я понимаю вас! Но только вы потому так говорите, что у вас веры нет! Вы в Бога не верите!

С о м о в. Не верю.

К о л я. То есть ни в Бога, ни в диавола?

С о м о в. Допустим.

К о л я. Значит, вас ухватил Антихрист за полу. Держит! Вам Господь талант дал, а вы соблазнились гордыней. Неверие — это ведь гордыня.

С о м о в. Мальчик, я так много слышал подобных речей, что меня одинаково тошнит как от коммунистической пропаганды, так и от подобной…

Г о л о с к о в. Виктор Николаевич, резани…

С т о й л о в. Отстань! Надоел ты мне… (Наливает стакан водки.) Вот она, моя жизнь… Вижу, понимаю, что это и есть погибель, а что делать? (Выпивает.) Как это мучительно… Слушай, писатель, а ты, должно быть, плохой писатель. Ты утром, когда просыпаешься, разве не понимаешь, что это чудо? Каждый раз, ложась спать, ты ложишься умирать, а утром ты воскресаешь! Из небытия ты приходишь в жизнь! Как утопленник со дна морского, поднимаешься, чтобы жить. То, что ты сказал о рабстве, правда. Вот он сидит, Голосков! Раб! Сволочь! Но когда живешь той жизнью… Утром в семь тридцать машина у подъезда. Ты в нее сел, и тебя повезли. Система, писатель, хреновая! Безобразная! Вот сейчас я это понимаю… Тогда, три года снимая квартиру в Москве, я бился с теми, кто меня боялся когда-то. Кто клялся в дружбе… Голосков! Я Машу люблю… Я к Маше еду, понял! Я ее забираю у тебя! Писатель, я его жену люблю…

Г о л о с к о в. Убавь громкость!

С т о й л о в. Ты кому говоришь?! Он мне ее привел, когда той было девятнадцать лет… Я люблю ее! Я ему квартиру сделал такую, какой сам не имел! А он ее от страха потерял…

К а т я. Замолчите! Немедленно! Зачем я побежала в этот поезд? Мне стало жалко милого папочку? Неправда! Мне не хочется жить брошенной… не хочется быть дочерью алкаша!

Л и д и я. Дрянь! Он прекрасный художник, твой отец! Он, может, гениальный художник… Только я его не любила. Я любила, я люблю Сомова и ничего, ничего не могу поделать…

К а т я. Папа! Увези меня! Увези в Америку! Пожалуйста… Я не могу жить в этой стране! Я не могу… Я не могу читать наши газеты, не могу ходить в наши магазины, я, наконец, не могу учить то, чему меня учат… Спаси меня! Я, может, даже умираю… У Ивана хоть руки нет, а у меня, кажется, ни сердца, ни души… Какой-то хлад в груди… такое чувство, словно в меня ночью вползла через горло змея и живет где-то в груди… Холодная и все время себя греет!

И в а н. Они в нас били сверху, с гор… Мы бегали от камня к камню! Знаете, что такой камень там? Это жизнь! Больше я ничего не хочу! Мы не выиграли! Почему народ молча посылал своих детей на убой?

К а т я. Где ты его видел, этот народ?

Общий вагонный свет. С и м а приносит чай Усольцевой.

С и м а. Пейте чай, бабушка!

У с о л ь ц е в а. Вот спасибо, доча! Ведь как от нас последний-то человек ушел… ну, стало быть, и опустела Тужилиха. Одна я! Так десять лет одна и жила. Покуль силы были, ходила в магазин, корову держала, двух бычков, кур да гусей. А после ноги отказали. Верите, нет — кошка и та сбегла от меня! Тут и зима… Вот зима подкатила, думаю: ну, давай помирай. Неча зазря воздух переводить. Дома как раз подобралось, что ни корочки, ни макароночки! Собралась я, смертину одежду надела, помолилась да и легла. Помирать, значит.

Н а к а т о в. Ишь ты кака стреляна, баушка!

У с о л ь ц е в а. Так, думаю, полежу день, другой, с голоду-то в сон сморит, а там уж, гляди, во сне и помру! Ладно! Легла себе. Печка выстыла. Вот, думаю, и славно. Помру да замерзну. Без вони схоронят, если, конечно, найдут. Лежу и думаю: а кто же это меня искать станет? Тут за три года ни одной живой души не было! И все-то я придумала, а упущение сделала! Воду оставила: как пить захочу, сейчас в кадушку и черпать! Неделю валялась, вижу, не берет смерть! Вот и надумала в Борисов-Глебовский племянницу искать.

Д а ш а. Как же вы ее найдете?

У с о л ь ц е в а. Ходить стану по городу. Похожу, похожу да встречу! Аж бывало, на базар приедешь, потеряешь друг дружку, а все одно к вечеру встренемся!

К о л я. Бабушка, ты помирать будешь?

У с о л ь ц е в а. Так надо, сынок! Годов много…

К о л я. Бабушка, а как придешь ты к Престолу, скажи ему про нас с мамой!

А н н а. Пожалься за нас, бабуля! Пожалься! Скажи ты ему, что нехорошо как поступило с нами начальство!

У с о л ь ц е в а. Тебя как зовут?

А н н а. Анной меня зовут. Ситниковы мы. Сынок мой Коля тоже Ситников. Ты ему скажи, что, мол, сослали из Москвы, а где им жить, так и неизвестно!

У с о л ь ц е в а. Сказать скажу, любезные. Пущай, конечно, до Бога не допустят, но какого своего угодника повстречаю.

К а т я. Бабушка, почему так, а?

У с о л ь ц е в а. Так, хорошая моя, ты сама-то подумай, как жизнь воротили нашу, воротили… Вот и своротили.

Н а к а т о в. Так ты возьми для примеру Дашу! Это, брат, цельная судьбина. А годов ей двадцать с небольшим. Тоже вот с мамкой и жила. Та женщина одинокая была… Замуж засобиралась, как дочка подросла. Мужика пьющего взяла. Тот, стало быть, давай к Даше приставать. Ясно дело, что дело темно, давай девчонка убегать с дому. Убегла на кирпичный завод, устроилась. Сказываю так, нет, Дашута?

Д а ш а. Так, так, дедушка.

И в а н. А что ты на заводе делала?

Д а ш а. Формовщицей пошла. Общежитие дали. Я как раз паспорт получила. После с парнем познакомилась. Слесарем у нас был. Поженились… Комнату получили… А он выпивал… Каждый день пьяный. Каждый день друзья. Я ему как-то сказала, мол, не пей, Петенька, так он меня ударил. А после привык, давай день через день бить. Жить стало тягостно. А раз друг его за меня заступился. Драку зачали. А я в положении… Боюсь, как бы по животу не ударили. Тут-то и случилось. Пашка за нож, да и убил друга-товарища. Ой, горе-горе… Суд… Меня затаскали… Пятнадцать годов ему да мне год условных. Ребенок родился.

Пауза.

И в а н. Ты что? Даша, ты что?

Д а ш а. Все… Дальше, что ли, сказывать?

Н а к а т о в. Не надо, доча…

К о л я. А где же ребенок?

Д а ш а. А?! Тебе что? Зачем тебе! Все ты видишь, убогонький! Ты не следователь какой! (Плачет.) Я думала, ты добрый! Я думала с тобой поговорить…

К о л я. Поговори, пожалуйста. Тебе нехорошо, я же вижу, да ведь и нам нехорошо.

И в а н. И все-таки я убью его…

К а т я. Кого? Опять этого?

И в а н. Вы знаете, ребята, я никогда не думал, что могу Россию любить… Так любить… Так любить. Не Советский Союз! Нет! А вот там, в плену, вдруг любовь, как смертная тоска! Вернулся в Россию, а ее нет… Нету! Вот эти суки, толсторожие… Они ее заколотили до смерти!

Ш и ш и г и н. Водочки у меня тут маленько есть. Выпьешь?

И в а н. Нет. Не надо. И так все пропили. Ты меня прости, но я не люблю алкашей.

Ш и ш и г и н. И правильно…

И в а н. Не сердись…

Ш и ш и г и н. Мне что. Мне хана, я вон дочку нашел. А что делать, не знаю…

У с о л ь ц е в а (Кате). Ты погляди, кака чистенька, кака богатенька! И на кирпичный тебе ходить не придется. Ты же покуда за каменными стеночками сидела, жизнь себе свою придумывала. А тут вишь каки дела! То тетку с сыном гонют, то вон солдатик…

Катя идет и садится к Сомову.

К а т я. Значит, ты мне неродной?

С о м о в. Не надо так говорить.

К а т я. Когда ты узнал, что я не твоя, ты что-нибудь почувствовал?

С о м о в. Да.

К а т я. Что?

С о м о в. Пустоту.

К а т я. И я… А жить надо… Правда ведь, папа?

С о м о в. Правда…

К а т я. Бывает хуже. Ты еще не старый. Ты еще найдешь себя. Ты вырастил меня, чужую тебе…

С о м о в. Прекрати.

К а т я. Почему? А как же тогда твои слова? Ты мне говорил: «Дочь, ты единственное, что у меня есть!» А узнал, что я не твоя, и уехал! Сел… и поехал.

С о м о в. Ты уже не маленькая. Ты выживешь…

К а т я. Я всегда была умненькой девочкой, правда, Сомов?

С о м о в. Правда…

Подходит С и м а с бутылкой водки.

С и м а. Давайте выпьем, люди?

К а т я. Народ согласен!

Н а к а т о в. Беленькой? Ох ты, язви тебя… Как не погреть душу? Спасибо, доча!

С и м а. А ты? А, Ваня?

И в а н. Пейте, мне еще рано. Вон Даше налейте.

Д а ш а. Не! Я вовсе в рот не беру.

У с о л ь ц е в а. А я выпью… может, уж в последний раз придется.

И в а н. Даша, иди ко мне… мне тебе сказать надо…

Даша пересаживается к Ивану. Шишигин ловко разливает водку.

Н а к а т о в. Ишь какой ты мастер налива!

Ш и ш и г и н. Попил сильно… Андрей, давай чокнемся?

С о м о в. Давай.

Усольцева садится поближе к Анне.

У с о л ь ц е в а. Чо же ты стаканчик не возьмешь?

А н н а. Неловко.

Н а к а т о в. Бери, покуль дают! Вот так-то, оно и хорошо, всем умеете! Ишь как сидим-то славно! Ясное море, фахт! Ну, будьте здоровы! Живы будем и не помрем!

Все чокаются, выпивают. Высвечиваются И в а н и Д а ш а.

И в а н. А ты в церковь ходила?

Д а ш а. Нельзя.

И в а н. А ты мужа любила?

Д а ш а. Мужа нет. А ты меня зачем к себе позвал?

И в а н. Чтобы тебе скучно не было.

Д а ш а. А мне скучно сроду не было. Плохо было, а чтоб скучно, никогда. А чо это ты? То водки просил, то пить не стал?

И в а н. Красивая ты, Даша!

Д а ш а. Ох, господи, господи… Тебе-то зачем такие слова говорить?! Какой вы народ, мужики, одинаковый. Хватит, меня один уже приласкал. На машине своей ехал. Остановился. А мне до города далеко! Попуток нету! Садись, говорит, девочка, довезу! Я-то рада-радехонька. Села, покуда ехали, все ему рассказала… Он горю моему посочувствовал… В мотель меня привез, номер заказал. И себе номер! Ужин так ему прямо наверх принесли. К нему в комнату. Сидим закусываем. Он пиво пьет. Я, говорит, тебе всю жизнь определю! Ты, говорит, красивая. Я тебе квартиру сниму в Москве, будешь жить со мной. Одену, обую и еще денег дам. Я думаю, господи, да благодетель ведь! Осталась я с ним. Утром встала, нету благодетеля… И за номер заплатила, и за ужин… И как-то неясно мне! Встренулась с дедушкой. Он хороший. Мои денежки кончились, так он на свои меня…

И в а н. Ты вот что… Что ты сказать хотела Коле?

Д а ш а. Ничего… Я так. Он мне поглянулся.

И в а н. Ты ему не говори. Он хороший, но он слабый. Болеть станет… Мне скажи. Скажи. Я много слышал. Перед смертью ребята исповедуются. Священников нету! А душа требует. Душа уходит, ей надо последнее сказать. Такого наслышался, что… Он, груз этот, во мне! И как мне с ним, не знаю.

Д а ш а. Ванечка… (Берет его за руку.) Солдатик мой хороший! Помоги мне, пожалуйста!

И в а н. Как смогу.

Д а ш а. Ванечка, убила я ребеночка… Он у меня родился дефективным. А каким ему еще родиться, если отец все в себя лил! И для волос, и для стекол… Задумала я не кормить его. Он криком кричит! Синенький… После трех дней затихать стал… Неделю он у меня молчал! Неделю я от него не отходила! В обморок падала. Как он помер, собрала я вещички и ушла. И хоронить не стала. Сейчас меня, должно быть, ищут… Паспорт, трудовую, все бросила. Как была, так и убежала. Как думаешь, найдут?

Иван молчит. Высвечиваются С о м о в, Ш и ш и г и н, А н н а, К о л я, Н а к а т о в, У с о л ь ц е в а. Л и д и я сидит одна в сторонке с К а т е й.

Л и д и я. Я одного не могу понять: зачем он с Бертой?! Он меня убил этой Бертой…

К а т я. Зачем ты ей рассказала?

Л и д и я. Не знаю. Думала, она мне подруга… Мне Платона жалко стало. Он ведь умирает… Он очень хороший, только я его не любила… И я стала думать, что ему хоть перед смертью сказать… И посоветовалась с Бертой!

Н а к а т о в. Не! При хорошем деле водочка, она греет! Я те, Анна, вот что скажу. Выходи-ка ты за меня замуж! Во! Тебе — мужик, Коляне — батька! Глянь, чо выходит. Дом справный, корову купим, поросят, птицу разну разведем. Свой колхоз объявится! Дашутка, ты, я, Коляня!

А н н а. Ой, Тимофей Евпатыч, правда ли?

Н а к а т о в. У закс пойдем! Ты чо? Я человек простой, мене к чему брехать?

А н н а. Коля, ты-то как?!

К о л я. Хорошо бы, мама…

Н а к а т о в. Я б тебе, сынок, книжки куплял. И бабушку бы взяли.

У с о л ь ц е в а. Господи!

Н а к а т о в. Карахтер у меня легкай! Человек я бывалый! Помру, все ваше. Опять же бабушка разговоры нам говорила б. И славно, и хорошо!

А н н а. Согласная я!

Н а к а т о в. И правильно, жена! И молодца! Мы таперича проживем! Ну-ка, непутевый, плесни кружевно!

Ш и ш и г и н. Молодец, старик, угадал меня.

С и м а. Ой, как хорошо едем! (Запевает.) Ой, да при лужке, да при зеленом луге…

Свет гаснет.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вагон. За его окнами ночь.

Высвечиваются Л и д и я и Ш и ш и г и н.

Л и д и я. Плохо тебе?

Ш и ш и г и н. Нет.

Л и д и я. Я все думаю: как жить дальше? Все враз развалилось. Ах ты, Шишигин… Наверное, было бы лучше, если бы я не уходила от тебя.

Ш и ш и г и н. Тосковала бы. Это хуже. Тоска человека съедает.

Л и д и я. Может, и ты бы не запил.

Ш и ш и г и н. Лидуня, я человек маленький. Со мной жить форсу нет. А ты красивая. К достатку привыкла.

Л и д и я. Ты меня не винишь?

Ш и ш и г и н. Что ты! Кто я такой, тебя винить? Это ты меня прости.

Подходит К а т я.

К а т я. Я посижу с вами?

Л и д и я. Посиди.

К а т я. А мне Сомова жалко. Странно, что мы едем в каком-то грязном вагоне. Какие-то люди… И куда мы едем? И кто мы? Дед говорит, Расея пошла… А я гляжу в окно и не вижу никакой Расеи! И люди, главное, калеченые да убогие… Отец мой и тот…

Ш и ш и г и н. И тот алкаш…

К а т я. Да! И меня это задевает. Это унижает меня!

Л и д и я. Мы уже слышали это.

К а т я. Шишигин, какая тебе разница, дочь я тебе или просто так?

Ш и ш и г и н. Так ведь, Катя! А впрочем, я не знаю!

К а т я. Да все равно тебе, все равно! А вот ему не все равно! Он воспитывал меня, он мною гордился, а я гордилась им! Теперь-то что?

Ш и ш и г и н. Выходит, ты меня и за человека не принимаешь?

К а т я. Да нет… Я не знаю, что мне делать! Ведь Сомов мне дороже всех! А он сделал шаг, и его нету. То есть он есть, и я его даже вижу, но его уже нет! Шишигин, ты вправду умираешь?

Ш и ш и г и н. Что делать…

К а т я. Тебе страшно?

Ш и ш и г и н. Страшно. Все надеюсь, думаю, ну а вдруг какое-нибудь лекарство…

С о м о в. Не надо было пить!

Л и д и я. Ты не спишь?

С о м о в. Нет.

К а т я. Сомов, не бросай маму, а?

С о м о в. Я слышал, как ты сказала, что тебя унижает… Так вот меня тоже! И я хотел бы иметь свою дочь! Одним ударом, как скальпелем, меня отрезало от вашей семьи. Вот она, ваша семья! Посмотрите друг на друга, посмотрите! Вы связаны кровно. А я? Шут гороховый! И никто не смейте мне возражать!

Ш и ш и г и н. Да я помру, и ты забудешь…

С о м о в. Как ты меня переиграл, Платон? Посмотри, как удивительно распорядилась жизнь. Я, всю жизнь преодолевавший гнусную внутреннюю пещерную жизнь, так и не сумел! Она в последний миг настигла меня и ухватила! Я иногда ненавижу, что родился русским! Мне кажется, что все русские пахнут вокзалами и опрелостью! А что помнит и знает моя кровь?! Унылый труд… Унылый и постылый труд сотен, а то и миллионов моих предков. Последние две сотни лет мои предки учительствовали кто где. В сельских школах! Они думали, что несут в деревню доброе, вечное! А несли на самом деле суетное, глупое и бесконечно ненужное! Бесконечно! Это наше бездарное образование… Эта наша бездарность вообще… Наша жизнь это насилие над собой. Жизнь нашего государства — это насилие над всеми!

Л и д и я. Меня это не интересует. Эти твои разговоры также бесконечно не нужны, Сомик!

С о м о в. Что тебе надо?

Л и д и я. Мне? Ничего. Я хочу доехать до большой станции, забрать дочь, Шишигина и, как умеешь говорить ты, оттолкнуться от этого берега. Я покидаю тебя, Сомик, мой нежный, иронический раб.

С о м о в. Интересно… Разве нельзя это было сделать сразу?

Л и д и я. Я еще ничего не знала о Берте. Но, Сомик, она же некрасивая! Ты станешь ее стесняться, а после, и очень даже быстро, возненавидишь.

С о м о в. Ну почему, она милая…

Л и д и я. Она уродлива! Да! И ее грудь поросла волосом. И ты это видел!

К а т я. Мама, не надо!

Л и д и я. Я ему говорю по-дружески.

С о м о в. В конце концов, все вы одинаковы!

Л и д и я. Вовсе нет. Приедешь в Америку, сравнишь, напишешь.

К а т я. Он не напишет.

Ш и ш и г и н. Он не уедет.

С о м о в. С чего ты взял?

Ш и ш и г и н. С потолка! Не может русский человек уехать, землю бросить, больную Родину!

К а т я. Шишигин, всем опротивело слушать о бесконечно больной Родине! Все говорят, и никто толком не знает, чем она больна и как ее лечить!

С о м о в. Вот именно! Россия вымирает, и слава Богу! В том виде, в каком она существует, она никому не нужна.

К о л я. Вот вы писатель, а такое говорите…

К а т я. Коленька! Я совсем забыла про тебя, Коленька! Вот, вот кто нам скажет правду! Ну, ну?!

К о л я. Я правды не знаю. Только я вижу, что вы наскакиваете… И вы, Катя… вам и вовсе нельзя. Вы же хорошая, Катя… А у писателя правды нет. Он хоть и ничего не боится, но и ни во что не верит. А я так вижу: если ты от Бога писатель, то пусть все изверятся, а ты не должен! И тогда-то Вера преломит все! И люди пойдут за тем, кто в них до последнего верил! Да! Они скажут, что мы сами в себя не верили, а он верил, и плакал, и звал нас! Вот я и думаю: как бы сгодиться? Я маму в монастырь зову, а она… нет, я не в осуждение! Мы замучены, мы и в самом деле несчастны, но и счастливы тем, что не знаем, как мы несчастны! Я читаю много и вижу, какая же красивая была наша Земля… И никто особенно и видеть этой красоты не хотел. Словно привыкли и замечать перестали.

А н н а. Коляня! Коляня! Забыл, что за твои слова страдаем! Люди добрые, он на суде вот так же по отцу нашему, Ленину!

К о л я. Не отец он мне! Мама, мама! Не смей так! Пусть сума, пусть тюрьма! А только гадко, гадко его кругом видеть. Идолище! Выдумали идола, во имя идола народ распяли! Как мы запуганы! И когда сейчас вы, Катенька… Вы красивая, умная! (Целует ее руку.)

К а т я. Коля, да вы же князь Мышкин!

К о л я. Титула не досталось… Титулы отобрали!

К а т я. Ты умный, Коля?!

К о л я. Не знаю. А в припадке я видения вижу…

К а т я. Как тебе тяжело-то!

К о л я. Мне маму жалко. Посидите со мной, а?

К а т я. Говори мне «ты».

К о л я. Не надо. А посидеть с вами хорошо. Катенька, вам с отцом надо остаться.

К а т я. С каким?

К о л я. Вам надо с отцом.

К а т я. А тот, другой? Ведь я же его люблю, того, другого!

К о л я. Вы его не любите. Я знаю. Я увидел. Вы назло, назло самой себе.

К а т я. Ты умный… князь… В Тамбовскую губернию, да? Тебе в Тамбовскую, а мне куда? Старик хороший… И Иван хороший. Зачем он сидит с этой, с Дашей? Мне к нему подойти неловко. Я злая, Коля. Я ведь со зла такого натворить могу… могу за тебя замуж выйти. Хочешь?

К о л я. Не надо…

К а т я. Не надо, надо, нужно. Слова, Коля.

Высвечивается весь вагон.

Сомов, ты помнишь, мы с тобой прилетели в Лондон. Было тепло, была осень. Мы с тобой гуляли, и вдруг ты сел и заплакал.

С т о й л о в. Что же вы все плачете!

Н а к а т о в. Так если тебя привезут в сторонку чужую! Это, брат, беда. Люди все по-ненашему да по-ненашему. А где свои? Далеко! Заплачешь!

И в а н. От чего вы заплакали?

С о м о в. От красоты.

С и м а. Да вот я тоже так же! Покуда до Москвы да обратно. Так сердце наболит! Домой-то не идешь, бежишь домой. И все-то тебе мало, все-то хорошо! Да так-то оно и в самом деле, все хорошо, да уж муж пьет. Он у меня тихий, хороший, а пьет. Смерти боится. На химзаводе работает, цех вредный. Правда, молоко дают. Придет с работы, прямо тебе не лицо, а бумага. Сядет, налей, говорит… И наливаю. Спать ляжем, а от него химией пахнет. Никак не могу привыкнуть.

С т о й л о в. Не надоело вам, а? То у них все хорошо, то все плохо! Страна была в кризисе, это так! Мы признали, что это так. Теперь мы ищем выход.

С о м о в. Вы ищете выход для себя. И прекрасно понимаете, что для них, я не говорю о себе, а вот для них выхода нет! Страна жуликов, подонков всякого ранга! А они за все ваши художества платят!

Н а к а т о в. Точно так! Об этом я шибко думал! Все правда. Вот взять, к примеру, вашу коммунизму? Да чо же это такое, если, кого ни спроси, не знают!

С т о й л о в. Не верите в нравственное перерождение народа? Зря. У нас еще достаточно возможностей и рычагов заставить вас переродиться.

И в а н. Если у вас есть сын, должно быть, любопытная скотина из него выросла.

А н н а. Люди добрые! Да вы чо! Да вас же посадят! Да вы чо такое говорите! Господи… Да при таких-то людях такие слова… (Плачет.)

К о л я. Мама, не надо, мама…

А н н а. Как не плакать, Колянька, когда вроде сейчас жизнь у нас налаживается. Вот и Тимофей Евпатыч, дай ему бог здоровья… А как его возьмут?! Как же мы-то?!

С т о й л о в. Сомов, я тебе скажу… Я шел к власти… Да, я шел к власти! И эта дорога, она непроста. Она гнет тебя и ломает. Я пил! Я много пил! Зверски! Но я сильный! И я шел… А когда осталось сделать последний шаг, мне не дали, и я его не сделал, потому что не знал, что я буду делать после.

С о м о в. Надо было поступить, как все…

С т о й л о в. Гад ты, писатель!

У с о л ь ц е в а. Эх, люди, люди… Нехорошо. И ты уж, писатель, не от сердца, а от ума говоришь. Нехорошо. Начальник — человек порченый. Больной вроде. Тоже понять надо.

С о м о в. Бабушка, а когда они, эти больные, тысячами, сотнями тысяч гнали по этапам, убивали, убивали и убили наконец огромный народ! И сейчас они грабят, грабят и почти ограбили землю! (Лидии.) Вот она упрекнула, что я сытно жил! Я никогда, я не думал об этом. Я о другом думал! Я думал о вас! О себе думал… о всех… Я не призывал, чтобы сын убил отца, это отец убил сына!

Стойлов молча наливает водки и выпивает. Голосков слушает.

С о м о в. Все рвется… Нет гармонии. Вот и все рвется. Дисбаланс! (Смотрит на Стойлова.) Дисбаланс, товарищ секретарь!

Л и д а. Катюша, поди ко мне.

Катя подходит.

Катюша, давай сегодня ничего не будем выяснять. Давай поможем и тому, и другому, а?

К а т я. Мама, мама… (Прижимается к ней.) Я так к тебе привыкла. И ты так неожиданно повернулась по-новому. Это хорошо!

Л и д а. Я знаю, что ты умнее меня… я знаю… но ты должна пожалеть меня… ты должна! Ведь это я тебя рожала. Я тебя грудью кормила… Я!

С и м а. Слушать вас всех страшно. Бывает, конечно, что мужики матом, а такого еще не бывало…

С т о й л о в. Теперь только такое и будет.

С и м а. Так чем же кончится?

С т о й л о в. Пока не знаю.

С о м о в. А я знаю. Гражданской войной.

С т о й л о в. Не боишься? За разжигание братоубийственной…

С о м о в. Победителей не судят.

С т о й л о в. Ах ты, мерзавец, думаешь победить? Во!

Выходит из тени Г о л о с к о в.

Г о л о с к о в. Что будем делать, Виктор Николаевич?

С т о й л о в. Пока посмотрим. Так о чем мы тут ворковали с интеллигенцией?

С о м о в. Могу ли я назвать себя так?

С т о й л о в. А почему нет? Ваше право! Тем более что у нас демократия!

С о м о в. И я хочу спросить тебя: что мне делать? Уезжать… или не уезжать?

С т о й л о в. Уезжай к чертовой матери, нахлебник! Еще спрашивает.

С о м о в. Но ведь это ты нахлебник! Мне плохо! Понимаете вы, все тут сидящие! Я умираю! У меня в груди открылась щель… И в нее задувает… Выстуживает меня!!!

Л и д а. Андрюша, милый!

С о м о в. Отойди… Отойди, пожалуйста… Мне одно страшно, что Бог отвернется от меня… Мне сорок пять… Сколько там мне еще осталось? Мой талант убили… Дед, может, ты мне скажешь, что делать?! Бабушка, а может, ты?! Катя?!

К а т я. Уезжай. Там у них другая жизнь. Тебе будет интересно, и ты все забудешь.

С о м о в. А ты?..

К а т я. И я все забуду! Я очень быстро все забуду.

С о м о в. Что мне делать? Я ни во что не верю… Не верю в жизнь народную. Все народы хотят жить! И не просто жить, а жить свободно, независимо, как и подобает человеку! И они за это борются. Борются и бульдозерами, и всякими другими приспособлениями. А мой народ? Набил друг другу морду и каждый по отдельности в разные стороны! Нас ведь даже натравливать друг на друга не надо. Мы искореним друг друга сами. Что у нас, в генах заложена борьба друг с другом?!

У с о л ь ц е в а. Устали мы… Жить не жили, а все работали да работали! Все боялися да боялися… Теперь говорят, бояться не надо. Да кто же это вам поверит?! Счас люди говорят, говорят, после всех говорунов постреляют. Вишь, человек за границу бегит. Знать, чует, что смерть не за горами.

С т о й л о в. Не веришь?

К а т я. А я верю. Я даже абсолютно убеждена, что старого не будет!

С о м о в. Но и нового тоже. Будет то, что есть! Ты пойми, Катюша, что можно быть бедным, но свободным! Захотел человек уехать в Австралию? Пожалуйста! Захотел заниматься своим делом, занимайся! Сказал крестьянин, что хочу купить земли кусок. Покупай и владей! Иначе бессмыслица жизни нашей! Вот ты, Стойлов, в чем смысл жизни видишь?

С т о й л о в. О жизни народной я думаю… Я такой же народ, как и они.

С о м о в. У тебя распределитель! Тебя накормят, напоят, оденут! Твоя жена не знает, что такое очередь и вареная колбаса.

С т о й л о в. Не знала…

С о м о в. И где отдохнуть, за это тоже голова не болит.

С т о й л о в. Она у меня не болит даже с похмелья. Твоя правда, Сомов. Только правда твоя, а сила — наша!

Ш и ш и г и н. Болтун ты, секретарь! Скажи уж нам честно, что власть хапнули, а что с ней делать, не знаете. Поставь вместо тебя твоего мордоворота, ничего не изменится! Ты орал на подчиненных, он стал бы орать. Не по Сеньке шапка!

С т о й л о в. Я одно знаю, что не будет твердой руки — развалится государство! И всех крикунов я бы просто перестрелял! Без всякого на то сожаления! Как я вас ненавижу, кто бы знал… Вот, Голосков, раньше надо было не о сухом законе болтать, а ввести жесткий режим! Драть вас, гадов, надо было! Драть!!! Разваливаете державу! Народный фронт… Фронт против кого? А то, что мы денно и нощно боремся за вас?! (Плачет.) А, черт… Нету власти… Отобрали!

Г о л о с к о в. Будет, Виктор Николаевич, будет! Неужели сверху не помогут!

С т о й л о в. Вот именно, что как раз сверху и не помогут!

Г о л о с к о в. Не может такого быть… В народе разврат, Виктор Николаевич! Вы не слышали, что этот убогий понес? Вон нахал-то! Ленина тронул! Расстрел давать надо. На площади. Прямо перед памятником Ильичу и хлопнуть! И чтоб он, гад, смотрел на вождя, а не на своего Бога!

С т о й л о в. Что ты несешь, дурак!

Г о л о с к о в. Я рассуждаю.

С т о й л о в. Ты с такими рассуждениями шел бы от меня… В самом деле! Меня злишь. Я такое пережил… Меня судить хотели. Полгода в камере… И никто мне сверху не помог. Сам, как зверь, выпутывался! (Хватает за грудь Голоскова.) Ты, сволочь рогатая, писал на меня!

Г о л о с к о в. Отпусти…

С т о й л о в. Писал!.. Погань… Читал я твои доносы… Так вот знай… И пусть все слышат! Ты, червь, чуть было не убил меня. Мне уже принесли пистолет, чтобы я мог достойно уйти из жизни, а Маша меня спасла… Эта женщина сказала, что ты, рогоносец, все выдумал! Что это ты из ревности… И тогда я понял, что пистолет можно отложить. Что она, женщина моя любимая, жизнь мне подарила… У меня есть теперь кому жизнь, остатки свои отдать. Ты ее больше не увидишь, живодер. И все. Пшел вон! Я сказал, пошел вон!!!

Голосков медленно уходит.

С о м о в. А что же было в этих доносах?

С т о й л о в. Правда.

С о м о в. Так, значит, тебя надо было судить?

С т о й л о в. Конечно.

С о м о в. Но ты выкрутился?

Стойлов не отвечает, а ложится и укрывается пальто. Сомов садится к нему.

Зачем этот маскарад с общим вагоном?

Стойлов вскакивает.

С т о й л о в. Что ты пристал?!

С о м о в. Мне интересно!

С т о й л о в. Хочешь правду? Унижения жажду! Унижения… И я его получил, сполна!

С о м о в. Но ты же не станешь от этого лучше. И идеалы твои не изменятся!

С т о й л о в. Когда меня взяли, жена узнала, про все узнала. Повесилась… Детей не было. Жену я не любил. Тихая, правильная… Скучная. У нее пять сестер, и все как одна. Волосы жидкие, желтые. А я брюнеток люблю! Машка брюнетка. И как он на меня вышел? Я думаю, он зачем-то здесь? Понял?

С о м о в. Кто?

С т о й л о в. Голосков. Его послали. Зачем? Завалить меня послали. И он завалит!

К а т я. Сомов! Уйди от него! Уйди, прошу!

С о м о в. Ты что?

К а т я. Не знаю…

И в а н. Вы бы ушли отсюда, товарищ Стойлов.

С т о й л о в. Вам страшно?

И в а н. Мне нет. Но он вас убьет. Зачем же надо, чтобы все это видели?

С т о й л о в. Я не могу… Я рад бы, но не могу. Мне кажется, он где-нибудь после…

И в а н. Не вытерпит. Лучше прыгнуть на ходу. Прямо сейчас.

С т о й л о в. На такие поступки… Нет. Как я устал… Ведь я специально в общем вагоне… Боялся! Значит, он меня выследил… Зачем? А? Писатель? Может, он что-нибудь сделал с Машей? Что он так все мне в глаза заглядывал? Я ей письма писал. Она меня ждет!

С о м о в. Зачем тебе надо было все ему выкладывать?

С т о й л о в. Не знаю. Нервы. Пью много. Пью, а остановиться не могу. Маша нужна, она остановит.

Коля начинает рыдать.

К о л я. Как вы живете! Как вы все живете! Нельзя же так! Мы в деревню приехали, думали, там хорошо нам будет!

А н н а. Коляня, родненький… (Обхватывает его.)

К о л я. Пусти меня, мама! Не души меня! Зачем ты так хватаешь меня! Мне всегда это тяжело! Ты же душишь меня…

А н н а. А ты молчи!

К о л я. Не хочу я…

К а т я. Отпустите вы его! (Отталкивает Анну.) У меня иногда к таким, как вы…

К о л я. Не надо! Не говорите! Не осуждайте! Они несчастные! Не надо…

К а т я. Милый, милый! (Гладит его по голове.) Ну что ты, Коленька? Что, князь?

К о л я. Не знаю… Потерялся! Понимаете, Катя, потерялся я…

А н н а. Колянечка!

К о л я. Катя, как так сделать, чтобы мне поздороветь?! Чтобы мне жить, а?!

К а т я. Коля, а какая у тебя любимая книга?

К о л я. У меня много, у меня… одной нету… может, только Евангелие…

К а т я. Евангелие… Это хорошо! Это просто, это…

К о л я. Не плачь…

Катя прижимается к Коле.

К а т я. Обними меня, хороший мальчик!

К о л я. Хорошо как… как, вот… так вот хорошо!

К а т я. А давай вместе, а? Поплачем вместе, а?

А н н а. Коляня, родненький, мамку пожалей! Куда мне?! Ой, Коляня… Какой ты у меня мальчонкой был! Умный да разумный! Как же то случилося!

Д а ш а (подходит к Анне). Вас бабушка зовет.

А н н а. Чего?

Д а ш а. Бабушка вас зовет.

У с о л ь ц е в а. Иди ко мне, иди! Анна!

А н н а. Счас… (Идет к Усольцевой.)

Д а ш а. Катя, а Катя, подарите мне что-нибудь!

К а т я. Подарить… что?

Д а ш а. Что-нибудь, мне все равно. Мне бы вас помнить хотелось. Погляжу на вещицу, вспомню, подумаю. А я тебе вот значок комсомольский… Вроде ничего такого больше нет.

К а т я. А ты разве была комсомолкой? Вот это да… У меня все перепуталось. Значит… ну да… Везде в комсомол принимают. А ты меня старше? Тебе сколько?

Д а ш а. Двадцать один.

К а т я. Коль, а ты был комсомольцем? Какой бред! Коля, ты был октябренком? Пионером был? А коммунистом хочешь стать?! (Хохочет.)

Л и д и я. Катя, Катя!

К а т я. Ваня, а ты?

И в а н. Был. Я из бывших.

К а т я. Ну и как?

И в а н. Никто не знает, от рака можно вылечиться?

Ш и ш и г и н. Все от стадии зависит. У меня друг вылечился. Все от стадии.

Л и д и я. Куда мы едем, Сомов?! Нужно немедленно возвращаться!

С о м о в. Да, мы катим в тупик. А выход из тупика один. Вернуться назад!

Ш и ш и г и н. Андрей, ты ведь пошутил насчет Америки?

С о м о в. Разумеется. То есть я не пошутил, а представил: можно и туда мне поехать. И оказалось, что нет.

Л и д и я. Андрей, значит, мы едем домой?

С о м о в. Да. Опасно выезжать за пределы Садового кольца. Нет уж, жить надо в кабинете! Как это ни глупо, а я затосковал по своему коту! Мой дорогой Мурлыка! Тебя в Америку не возьмут! И потом, родной запах мочи в парадной. Не успел уехать, а уже чувство приближения ностальгии! (Хохочет, вместе с ним смеется Лидия.)

Л и д и я. Сомик, сядь со мной!

С о м о в. Ух, Лида, сажусь… Тюрьма, ты моя тюрьма! Сажусь! (Садится с Лидией.)

Свет приглушается, освещаются А н н а и У с о л ь ц е в а.

У с о л ь ц е в а. Вот, Аннушка, что я тебе скажу… Что-то меня торкнуло снутри… Посидела я, посидела да поняла. Кончилась моя окаянная жизнь! Все, Аннушка, отмучилась! Легко стало, хорошо. Счас к своим пойду. Одно худо, не отпоют!.. Так у меня к тебе вот чо… Тут у меня деньжонки. (Достает пакетик, перевязанный платком.) Тут у меня, Анна, три тыщи. Куплять было нечего, так они сами скопились. Ты их возьми себе. А вот тут сто рублев. Дак ты их в церкву отдай, пусть помянут.

А н н а. Не возьму я…

У с о л ь ц е в а. Возьми, сестра. Христа ради прошу, возьми.

А н н а. Смокла ты!

У с о л ь ц е в а. Вода пошла… Ну и хорошо. Счас помру. Держи-ка деньги. Держи… на, я прилягу. Ловчее будет. Не хочу согнутой помереть. Жила согнутой, так хоть помру прямо. Бери, холера! Да поезжай к старику. Он хороший. Бери!

А н н а. Беру, беру, родимая!

У с о л ь ц е в а. Уходи…

Анна отходит. Усольцева ложится. Общий вагонный свет.

Д а ш а. Коль, а с чего у тебя болезнь?

К о л я. Били… меня отчим бил… Он санитаром в психиатрической клинике работал. Большой. Мамка говорила, мяса много! Он и мамку бил!..

К а т я. Слушай, Коля, меня раздражает твое слово «мамка». Ну ты же интеллигентный человек. И не дурак.

К о л я. Я не замечал… Это оттуда, от санитара. Я его боялся и очень ему угождал, только чтобы он не бил. Он всегда так говорил: «Где мамка? Мамка, иди сюда…» Вот и вошло в меня… Пиво ему принесешь, а он кулаком в темя… Очнусь, а он сидит пиво пьет, наблюдает. Опыты ставил. После я в больнице лежал… С больницы пришел, а его уже нет. И меня уже нет…

К а т я. А есть ли где-нибудь счастливая жизнь?

Д а ш а. Есть. У богатых есть.

К а т я. А кто у нас богатые? У нас нет ни бедных, ни богатых. У нас все равны!

Д а ш а. Да я так…

К а т я. Ты что, испугалась? Есть у нас и богатые.

Д а ш а. А вы?

К а т я. Мы? Нет… Зачем тебе это?

Д а ш а. Не знаю… А Иван-то один, тебе Иван нравится?

К а т я. Мне?

Д а ш а. Тебе.

К а т я. Я об этом не думала. Мне Коля нравится!

Д а ш а. Иван хороший. Я таких еще не видела…

К а т я. Ну иди к нему.

Д а ш а. Мне неловко.

К а т я. Иди.

Д а ш а. Спрошу, может, воды надо… Мало ли чего? (Уходит.)

К о л я. Вы любите за жизнью наблюдать?

К а т я. Это как?

К о л я. А вот, скажем, смотришь на человека и видишь, как подрагивает у него рука, шнурок на ботинке развязан. Как он в окно смотрит. По этим кусочкам человека составлять, но уже своего, словно вот это он один, сам собою сидит, а другой в тебе, тобою сделанный. Интересно. Я людей жалею, а меня не видят. Вот и вы… Вы меня так и не заметили. Маленько со мной поиграли…

К а т я. Извини, Коля, честное слово, так скверно на душе…

К о л я. Вам надо поговорить, вам отца утешить надо. Я за ним наблюдал. Он хороший.

К а т я. Что ты заладил! Плохой, хороший! Нету ни плохих, ни хороших! Есть разные! И что? Подойду, скажу: папочка, здравствуй. А у меня к нему никаких чувств! Что я о нем знаю? Как он пьяный сидит на нашей кухне! Его живопись я не понимаю… Жизнь рассыпалась, не начавшись! Хочу в Америку, в Европу хочу! Нет… хочу в деревню.

К о л я. В деревне плохо. И деревни нету. Я на книгах воспитан. И очень любил книжную деревню. Я и забыл, что когда-то в колхозы людей сгоняли. Приехали мы с мамой, а нас поселили в баньке. Больше, говорят, жить негде. А под полом вода стоит, сажей пахнет… Оконце маленькое… И так страшно! Так пусто! В магазине люди ругаются. Зачем, говорят, к нам тунеядцев посылают! Хлеба не всегда дают… Люди злые! Пьют много… В себя смотрят. Церковь забитая, разрушенная. В нее как в уборную ходят. Радости никакой. А глаза такие у людей, словно они кого убили. Спасибо дедушке, к себе берет.

Катя гладит по лицу Колю и идет к Шишигину.

К а т я. Как тихо стало… Где мы сейчас?

Ш и ш и г и н. Мне почему-то печень показалась похожей на кальмара. Лежит этакая синяя, обвисшая. Лежит и умирает. Она умирает, а я-то хочу жить!

К а т я. Болит, да?

Ш и ш и г и н. В морг не хочу. Почему, не могу понять. В ум не входит, что мне-то будет все равно. Что меня не станет, когда этот морг! Так ведь нет, боюсь, не хочу, а скоро надо будет…

К а т я. Пап, ты что?

Ш и ш и г и н. Доченька… Я думал, я уверен был, что ты никогда мне этого слова не скажешь…

К а т я. Смотри, мама уснула на плече Сомова.

Ш и ш и г и н. Она его любит…

К а т я. А ты ее?

Ш и ш и г и н. Я ее жалею. Она не мне чета и не Сомову. Не ко времени родилась. Знаешь, как мы с ней расстались? Она мне не изменяла. Она на колени встала и попросила, чтобы я ее отпустил. Я прямо поражен был! А она до сих пор виноватой предо мною себя… А виноватый-то я! Не удержал, не уберег!

К а т я. Я тебе нужна?

Ш и ш и г и н. Нет.

К а т я. Почему?

Ш и ш и г и н. У меня боль все отняла!

К а т я. А я мучаюсь… Я думала… какой ты человек, Платоша?

Ш и ш и г и н. Конченый!

К а т я. Неужели, когда я рожу, мой ребенок будет похож на тебя? И я ему скажу, что твой дед спился!

Ш и ш и г и н. А ты соври! И потом, я не спился. Я умер…

К а т я. Не плачь, папа.

Ш и ш и г и н. Больно.

К а т я (обнимает Шишигина). Дорогой мой Платон Васильевич, поглядите, за окнами ночь, за окнами спит Россия, пропахшая табаком и водкой. Пахнет химией, горелым мазутом! Ты думаешь, милый папа, что Россия спит? Она умирает, а думает, что спит. Вот она, наша с тобой Родина, едет неизвестно куда, зачем, в поезде и номера поезда не знает.

Ш и ш и г и н. Да, как это странно… Главное, лично все увидела! Даже жутко! А ведь и ты ее частичка, да?

К а т я. Даже не частичка, папа, а так, ее мизер… Я много сегодня почувствовала. Мне, может, сегодня как Бог дал… этот день, ночь эту… И тебя, папа.

Ш и ш и г и н. Доченька, Катенька. В толк не возьму… Не привык, не осознал!

Высвечиваются И в а н и Д а ш а.

Д а ш а. Может, ты мне чо скажешь?

И в а н. Не могу…

Д а ш а. Найдут меня, да?

И в а н. Найдут.

Д а ш а. Судить будут?

И в а н. Сама ведь замучаешься.

Д а ш а. Виноватая, да? А что он бы дебилом рос… Ему-то все равно, а мне?! Кому нужна я с дебилом… А ведь, Ванечка, жить охота! По-семейну, по-родному! Чтоб кому постирать, приготовить! Чтоб кого к обеду ждать… Ведь муж-то мой, он же жизнь мою пропил! Отец меня пропил, отчим, мать… Вышло как? Что мой хлебушко уже съели родители…

Н а к а т о в. Заснул я! Ишь как! Отвык от водочки… (Смотрит на сидящих вместе Дашу и Ивана.) Вы чо, молодые, пригорюнились? Эх, ясное море! Подладиться надо ко всякому обстоятельству. Живем с обстоятельством. Об нас думают. А не думали бы, должно быть, и не кормили. Раз харч есть, остальное добудем.

Входит С и м а.

С и м а. Товарищи, кто сейчас сходит? Скоро станция.

А н н а. Коляня, давай собираться.

К о л я. Мам, мы же с дедушкой…

А н н а. Нет, Коляня! Прости нас, Тимофей Евпатович… Господи… Как девушку зовут, проводницу?

К а т я. Сима.

А н н а. Сима! Симушка! Бабушка померла!

Н а к а т о в. Ясное море… (Ковыляет к Усольцевой.) Ты чо, баушка? Ясное море… Нету…

К старушке подходят все, обступают ее. Коля сидит один.

С т о й л о в. Дела…

С и м а. А чо делать?! Делать-то чего?!

С т о й л о в. Иди к бригадиру. Снимать ее на этой станции надо. Куда же она ехала? Где у нее документы?

С о м о в. Усольцева. Я запомнил.

Л и д и я. Мы с тобой уедем на дачу… Я буду с тобой! Тебе хватит этого общего вагона на всю жизнь! Послушай меня… Я буду помогать тебе, я буду на тебя работать, буду работать каждую минуту!

С о м о в. Я не знаю…

К о л я (кричит). Мам!!! Не на-а-до!.. Не хочу-уу-у! А-а-а!

Анна кидается к сыну.

А н н а. Нельзя, сыночка, нельзя! Начальство велело! А как искать станут? А нас нету? Посадят… Тебя посадят! Тимофей Евпатыч, тот простит нас…

К о л я. Не-е-ет…

Пауза.

Н а к а т о в. Эх, Аночка, понапрасну сгинете… А так бы хорошо жили. И карахтер у меня легкий, язык ловкий. Садочек у меня, ульев шесть штук держу. Если разобраться, так я ишо и не старый!

Анна молчит и только собирает вещи. Коля неотрывно смотрит на мать.

С о м о в. А в самом деле, зачем вам туда, где вас никто не ждет?

А н н а. Ничо, теперь проживем! А начальство поглядит, подобреет и полюбит. Скажет: ну, Ситниковы люди хорошие, давайте вертать их назад! Я ведь грамотная была, а за работой все забыла. А Коляня у меня умный! Смотришь, какое лекарство выдумают, поправлют его… Он может еще такое вытворить, что и в газете напишут. Мне бабушка денег дала… я теперь Коляню лечить стану.

С о м о в. Лида, а в самом деле, ну куда я?! Там же у меня ничего нет. Там меня, наверное, и забыли! Я приеду — и что? Сказать, что вот некогда я жил.

Л и д и я. Ты умный и хороший, а я хочу быть тебе полезна. Именно полезна, и именно тебе! Мы подъезжаем, и дальше начнется наше шествие назад… У нас нету дороги вперед. Нам нужно вернуться назад, чтобы после мы могли пойти, а не поехать вперед. (Прижимается к Сомову.) А я так испугалась, так испугалась! Теперь ты мой, мой! Я буду на тебя работать, и это так прекрасно…

В вагон проскальзывает Г о л о с к о в. Ищет глазами Стойлова. Его замечает Иван.

И в а н (идет навстречу Голоскову). Иди сюда!

Г о л о с к о в. Я на минутку. Мне с хозяином надо проститься.

И в а н. Не надо. Все сполна получили. Или тебе мало?

Г о л о с к о в. Уйди!

С т о й л о в. Голосков…

Пауза.

Пропусти его… Пропусти его, солдат, пусть он сделает и уходит…

Г о л о с к о в (визжит). Пусти! (Бьет Ивана несколько раз ножом.)

Иван, мотаясь, делает несколько шагов и падает в проходе. Голосков и Стойлов стоят друг против друга, разделенные телом Ивана, Голосков пятится и неслышно выскальзывает.

С т о й л о в. Солдатик, зачем? Мальчик… (Становится на колени.)

Поезд останавливается.

А н н а. Пропустите нас! Мы тута ни при чем!

Толкает в спину Колю, тот качаясь идет к выходу, переступая через Ивана. Следом уходит Анна, За нею, словно придя в себя, выходят Сомов и Лидия, Шишигин и Катя. Стойлов поднимается, видит застывшую Симу.

С т о й л о в. Иди, срочно зови… всех зови! (Берет портфель и уходит.)

Свет на короткое время гаснет. Когда он загорается вновь, поезд трогается с места.

В вагоне Н а к а т о в, Д а ш а.

Н а к а т о в. Эх, Анна спужалась. Шибко ее поприжали.

Д а ш а. Ваню увезли. Тихо стало. Дедушка, а от станции далеко нам?

Н а к а т о в. А от станции, доча, ахтобусом. Слезем да напрямки. Считай, к обеду дома будем… Руки есть, голова покель на месте, проживем.

Д а ш а. Дедушка, а жить хочется!

Н а к а т о в. Эх, дева! А как весна придет? Как потянет березою, ковром сон-трава с-под снегу выглянет! А что воздух, ровно шелк голубой и будто кто его трясет! К вечеру чуть постуднеет да две большие звездины выкатят. Глядят, радуются и все мигают тебе, мигают…

Входит С и м а. Освещается вагон.

С и м а. Господи, не взяли старушку! Забыли, что ли! В вагон никого пускать не велено. А солдатик-то! И все-то тебя звал. Чего ты не вышла? Он так и помер…

Д а ш а. Не могла! Мы с дедушкой тут…

Накатов садится рядом с телом Марфы Кирилловны.

Н а к а т о в. Слышь, Дашута, а не взять ли нам баушку с собой? Небось каку машину словим, да и свезем… Кладбище под боком. Пущай себе лежит. Вроде и на родительско воскресение как к своей пойдем. Да бражки выпьем!

С и м а. Не дадут…

Н а к а т о в. Пошто? Дадут, дева, дадут! Им же, холерам, лишь бы не самим… Так что дадут…

С и м а. Да мне что? Мне с Богом! Мне бы только до дому доехать.

Н а к а т о в. Вот и опять наша Расея. Земля, земля, а уж людей на ней нет… Стало быть, стоит село, а есть ли в ем праведник, не спрашивай… И пошто наше расейское житье тако поганое? Мне-то хорошо! У меня карахтер лехкай! А других крутит, ломает… Глянь, Дашута, месяц!

Даша спит.

А, ну спи…

Сима уходит. Один Накатов с телом Марфы Кирилловны.

Во, баушка, и месяц затеплил Господь… Заместо свечки тебе. Ты у нас навроде великомученицы. Вишь, как жизнь тебя наломала… накрутила. Ясное море! Да есть ли где еще такая жизнь?! Ничо, баушка… Положу тебя в песочек, в песочек желтенький. Посажу над тобой ракитовый куст. Цветок пион посажу. И хорошо, и ладно. Когда пьяненький приду, разговоры разговаривать. А там, гляди, и Дашуту замуж отдам. У меня вроде и парень как есть на примете. Ясное море, ишо поживем, баушка…

З а н а в е с.