Запад глазами монастырей

Глава 1 Не обманывай себя

Луна пропадала за тёмными деревьями. Внизу говорливо, но осторожно бормотала река. Всё отходило ко сну. Ночная птица заладила свою монотонную песню горного барса.

Едва уловимо пахло дымкой костра. Здесь, глубоко в горах, человек — редкость. Был выбор: основаться на ночлег под могучей елью или ийти к человеку.

Спать ещё не хотелось. Дон Мен в темноте ориентировался так же, как днём. Однако не хотелось тревожить засыпающие горы. Нужно устраиваться на ночлег.

Сидящий, у костра человек насторожился. В глубине гор, леса или пустыни у человека появляется чувство ощущения присутствия другого существа, Обостряется слух. Настораживается восприятие: нужно, определить степень опасности.

Увидев подходящего, хозяин ночлега успокоился: злодеи не бродят в одиночку, да ещё в темноте. Сильный духом не может быть злодеем.

Дон Мен молча сел у костра. Он знал, что каждый рад путнику в этом безмерии всепоглощающих гор.

Казалось, что сидящий у костра путник даже не взглянул на него. Это тоже был момент последнего выжидания.

— Я размышляю, — сказал он на хорошем русском языке, кто может ходить в этой глуши.

— Кое-что обо мне ты уже знаешь, — ответил Дон Мен.

— Теперь я знаю, кто ты. Сейчас я принесу ещё воды, и мы выпьем чаю.

Лёгкие шаги направились вниз к реке. Дон Мен пошел в кустарник и стал ломать дрова для костра.

Путники молчали. Впрочем, путники ли они? В пути тот, кто вышел откуда-то и идёт куда-то. Таких суетных людей ты встретишь часто. Даже у себя дома они в пути. В горах «действующий» долго не выдержит. Здесь не должно быть цели, и уж тем более сорвётся тот, кто ожидает результата.

— Я — странствующий монах, — поставил чайник на костёр У Сян.

— Как это понять?

— Из монастыря я ушел. В среде людей не ужился. Здесь, в горах, я чувствую себя в духе. Человеческое общество ослабляет дух.

— Что ослабляло твой дух в монастыре? Именно там человек исследует себя.

— Увы, как и в обыденном обществе, в монастырях есть догмы. Монахи — тоже люди…

— Тебе повезло на людей, но не повезло на самого себя.

— Как это понять?

— В ком ты ищешь себя? В тишине гор, в общении с людьми, в наблюдении за своими качествами? Везде — это будешь ты сам.

— А ты осознаёшь, что тебя манит в тишину гор или бродишь просто так? — У Сян подбросил в меркнущий костёр дрова.

— Осознаю.

— Это любопытно. Как? — он поправил трещащие ветки и глянул на Дон Мена так, как смотрят не глазами, а проникая в глубь человека.

— Всё, что развивается, требует тишины. Всё что уже состоялось, требует связей.

— Тишина зависит от духа человека. Иной и в пустыне суетится.

— Это так. Такое я тоже осознаю. Действует тот, кто плетёт связи.

— Значит, ты научился думать… Такой Дон Мен ещё не появлялся здесь.

— Всё проходит этапы. Не скажу, что непосредственное знание лучше, но в нем есть приятный вкус жизни. Мир ума не такой сочный.

— Теперь, когда ты стал тренировать ум, разве ты достиг того уровня страданий, которые он несёт?

— В зерне содержатся и корни, и ствол, и листья.

— Нужен процесс прорастания зерна. Кто заранее видит?

— Тот, кто постигает суть зерна, знает будущие его корни.

— Из этого я понимаю, что ты развиваешь свой ум иначе, чем все люди?

— Да.

— Как можно постигать то, что ещё не состоялось?? Если бы это говорил не ты, то я принял бы такое заявление за мальчишеское самомнение.

— Ты слышишь там внизу говор речки?

— Да.

— За водой ты спускался в темноте, но не ошибся. Да и тропинку ты видел едва.

— У меня уже был опыт…

— Зрения, а теперь ты двигался по слуху. Вот так и с точным постижением самого ума. У меня был опыт непосредственного знания. Теперь я двигаюсь в говорливом шуме реки ума.

— Как мастер непосредственного знания ты признан далеко за пределами гор. За это тебя стали звать Дон Меном. Теперь ты осваиваешь мастерство ума?

— Да. В этом я ученик. Поэтому радуюсь любой подсказке.

— Подсказывают?

— Подсказывают, сами того не ведая. Но мастер должен отличаться двойным сознанием.

— Как?

— Когда щепка плывёт в реке, то ей «понятно» всё с позиций пребывания в потоке. Когда наблюдатель смотрит с берега, то ему понятно и предопределённое существование этой щепки.

— Ты выходишь на берег, чтобы осмыслить сущность потока знаний?

— Да. Иначе я буду такой же «щепкой».

— Многие хотели бы выходить на берег, но они не знают, как это сделать. Кто желает жить во мраке?!

— Непосредственное знание и есть для меня волшебная сила.

— Только для тебя?

— Нет, такое есть у каждого, но для иных нужно зажечь фонарь.

— Ты имеешь в виду обучение?

— Нет. Я уважаю высказывание Будды: «Нет учителей и нет учеников». Поэтому я сказал: «Нужно зажечь фонарь». Для кого освещена дорога, тот идёт своими глазами. Фонарь не заменит глаза идущего.

— А если фонарь зажжен для слепца? В монастырях говорят: «Ложка всю свою жизнь соприкасается с похлёбкой, но так и не знает её вкуса».

— Я не сторонник массовых движений. Даже в стаде слепцов может оказаться один зрячий. Ему и свет.

— Узнаю речи патриарха, Дон Мен… Но не будем спорить о Махаяне и Хинаяне.

— Значит, вам не верно истолковывали дух монастыря Дон Мена.

У Сян крякнул, но продолжать не стал. Даже здесь в горах каждый пересказывает «на своё понимание». Перед ним сидит сам Дон Мен. Если он не согласен, то о чём ещё спорить. Он сделал вид, что греет руки, хотя было ещё тепло. Скалы не остыли от дневного солнца. К утру, они будут втягивать в себя тепло из тела. Костёр тогда не поможет. Хорошо согревает одежда из шерсти и шкуры.

— Ты, как и все, робеешь перед авторитетом, У Сян. По этому ты сейчас — мой учитель, — сказал с мягкой улыбкой Дон Мен.

У Сян с удивлением уставился на него.

— Вы шутите, почтенный. Какой я для Вас учитель!?

— Вот мы и выберемся сейчас с тобой на берег. Робеет перед авторитетом лишь тот, кто живёт в мире ума. Лишь плывущий в волнах свойств ума реагирует на законы этого течения.

— Уточните, почтеннейший.

— Если бы ты назвал меня не «почтеннейшим», а бараном, то я имел бы право выбирать. Когда я нырну в поток мира ума, то на слово «баран» скажу, что ты невежественный, так как принизил моё достоинство. Когда я выйду из этого потока в непосредственность, то поблагодарю тебя за комплимент, так как баран кушает траву, а я ещё не дорос до такого. Правда, это не будет «комплимент» в смысле ума, а будет выглядеть как твоё расположение ко мне. Называют же любимых «рыбками», «ягодками», «луноликими». Когда я сделаю ещё шаг и выйду на берег, то посмотрю на тебя как на собеседника, не отличающего факт от самого факта. Я человек такой, какой предстаю Тут и Теперь перед твоим восприятием. И если ты воспринимаешь меня как «почтеннейшего» или «барана», то этим характеризуешь не меня, а самого себя. В этом и есть мастерство.

— Вы хотите сказать, что обидеться или возрадоваться можно от одного и того же?

— Это только для мастера. Обыденный человек отреагирует так, в какой реке он плывёт. Плывущий в мире ума обречен, оскорбиться оттого, что его назвали «дураком», «бараном» или принизили его достоинство. Он — раб этого мира.

— Вы назвали меня учителем. Почему? Не для проверки ли?

— Зачем мне тебя проверять? Ты сам весь на виду.

— Не противоречите ли Вы при этом? Раньше Вы сказали: «Нет учителей и нет учеников».

— Это сказал Будда. Просветлённые не ошибаются.

— Как это понять?

— Очень просто. В мире ума есть учителя, и есть ученики. Будда делает очередной шаг. Он покидает царский дворец, где господствует мир ума. Он чувствует, что мир ума и есть источник страданий. В том мире, который он открывает, законы ума не царствуют. Он вышел на берег из бурного течения однообразных законов ума. В этом мире другие законы даже мышления. Я назвал тебя «учителем» с другого берега. Я наблюдаю мир ума. Если для тебя есть авторитет, то ты плывёшь в реке мира ума. Но для меня ты — явление, которое обнаруживает эту закономерность. Кто же тогда ты, как не учитель? Своим существованием, ты показываешь, как ведут себя люди, плывущие в реке ума.

— Что ещё Вы заметили в этой реке?

— Кто живёт авторитетами, тот одновременно раб и насильник.

— Раб не может заниматься насилием. Он — жертва.

— Раб — носитель свойства иерархии. В этом свойстве тот, кто ниже, тот подчинен, тот, кто выше, тот — властелин. Поэтому властелин легко становится рабом, а раб проявляет жестокость. Если ты выразил мне почтение, когда догадался, что я Дон Мен, то я знаю, что ты можешь быть жестоким и рабом. Всё зависит от расклада ситуации в мире ума. Поэтому ты не обманешь меня своим монашеским видом и чётками благочестия.

У Сян напрягся. Даже в темноте лицо его приняло бледноватый оттенок.

— Это так, — сказал он, — но я борюсь со своими пороками.

— Борьба — тоже показатель мира ума. Как ты собрался победить самого себя?! Какая часть в твоей неразделимой сущности правильная, а какая подлежит уничтожению?

— Есть святые указания, — уклончиво ответил У Сян, — Они наставляют на Путь. Остальное — препятствия.

— Ты не понял меня, У Сян. Я говорю честно и просто. Зачем ты усложняешь. Скажи мне, какой частью себя ты живёшь, а какой умираешь?

— Я не способен определить это.

— Откуда ты тогда знаешь, что тебе мешает жить? Откуда ты знаешь о «правильном» и святом пути? Ты что — святой?

— Я верю святым.

— Ты не знаешь, что такое святость, но уже знаешь, что есть святые?! Я же говорил, что ты мой учитель. Мне и в голову не пришла бы такая бесчестная мысль! Как можно говорить о том, сам не зная о чём?!

— Легко с тобой общаться, Дон Мен. Но выдержать твою «простоту» не просто. Не случайно ты стал патриархом.

— Смотря, что ты под этим подразумеваешь?

— И в мире ума ты уже мастер, а говоришь, что ещё ученик.

— Не потому, что я силён, а потому, что вы слабы.

— Мы стараемся идти по заветам просветлённых…

— Опять ты за своё, У Сян! Ты что, просветлённый?

— Нет.

— Значит, в тебе есть схема «просветлённых». Это чья, моя схема?

— Нет.

— Может быть, это схема Будды?

— Если я скажу утвердительно, то Вы скажете, что я равен Будде.

— Это ты верно заметил. Всякий, кто говорит именем другого, равняется с ним или лжет.

— Получается, что моё понятие о святости это и есть я сам.

— Хорошо сказал, но не договариваешь.

— Следовательно, во мне два образа себя: тот, который я принимаю как правильный и тот, который…

— Не вписывается в эту схему. А кто судья этой «правильной» части тебя?

— Моё предпочтение.

— Ты предпочёл себя в самом себе и пытаешься кого-то победить?! Допустим, что тебе это удастся. Как ты думаешь, останешься ты живым после победы в себе своей «грешной» части?

У Сян задумался. Он чувствовал, что Дон Мен говорит значительно большее. Может ли он жить частью самого себя, при уничтожении других составляющих жизнь? Но с другой стороны, как быть со святыми писаниями? В них говорится о «Пяти ядах». Есть, значит, что-то, что мешает жить.

— Ты создаёшь ещё больше проблем, чем даёшь ответы на них, — наконец сказал он, не поднимая головы.

— И это тоже верно, любезнейший учитель, — без иронии в голосе сказал Дон Мен, — это ещё одно наблюдение «с другого берега». Благодаря вам, моим учителям из мира ума, я понял, что огонь одного греет, а другого обжигает. То, что является бальзамом для человека, выбирающегося из бурного потока, представляет яд для плывущего в реке ума.

— Ты хочешь сказать, что святые писания вредоносны…

— Для тех, кто использует их в мире ума. Это — древняя мысль. Говорится, что если шудра слушает Веды, то ему луч ше залить уши свинцом.

— Чем же шудра отличается от брахмана, — воспротивился У Сян.

— Ты имеешь в виду, что у каждого человека два глаза, две ноги, голова и всё остальное на равных? Если так рассуждать, то получится, что больной будет равен здоровому, злодей равен благородному человеку, а безобразный равен прекрасному.

— Будда восстал против брахманизма, — упорствовал У Сян.

— Ты крепко попутал свойство человека со званием, которое иные приписывают себе, не будучи носителями этого свойства. Я говорю о свойствах «брахман» и «шудра».

— Поясните, почтеннейший.

— Это ты должен учить меня. В мире ума я всего новичок. Но давай упражняться вместе. Может быть, и я стану тебе полезным. Начнем с того, в чём признан я как мастер, — с непосредственного знания. Вот там, за рекой в логове барса проснулись новорожденные щенки. А вон там — сова схватила шуршащую в траве мышь. Ты, У Сян, прибыл не из монастыря, а обошел уже несколько монастырей. Всё это относится к моему непосредственному знанию. Мир ума стоит противоположно этому знанию. В нем проявлено лишь то, что уже свершилось. Ум — всегда вчерашний.

— Опираясь на ум, люди говорят о будущем.

— Давай разберёмся и в этом. Ум останавливает всё, что мгновенно является и мгновенно исчезает. Это называется памятью. Для зрения и слуха всё рождается тут же и умирает тут же. Лишь ум сохраняет. Поэтому я и решил освоить ещё одну область существа Человека. Как видишь, непосредственное знание и знание мира ума зеркально противоположны по свойствам. Это два исключающих друг друга мира. Освоив мир ума, я попытаюсь совместить несовместимое. Поэтому, я оставил монастырь и пошел учеником на Запад. В монастырях развивают непосредственное знание. В монастырях Запада, называемых институтами и академиями, развивают противоположное. Знание Запада «ткётся» из умерших мгновений. Запад строит железное и механическое тело, а монастыри строят тело невесомости и сиюминутности.

— Вы имеете ввиду Майю?

— Смотря, что ты, У Сян, под этим подразумеваешь.

— Под Майей я понимаю иллюзорность бытия.

— Ты считаешь, что видишь меня как иллюзию? Что тогда действительное? Можешь меня пощупать, Можешь понюхать. Ты уже меня слышишь. По каким монастырям ты, интересно, блуждал!? Если там такие же «умники», то я называю их дармоедами.

— Поясните, почтеннейший.

— Майю легко понять на сопоставлении с миром ума. Итак, мир ума живёт только стабильным. Всё, что окаменело за счёт памяти, всё впоследствии будет увязано умом. Так строятся каменные знания мира ума. Мир ума выискивает устойчивый материал. Это называется повторяемостью. Из повторяемости вытекают законы, закономерности, правила. Нет законов, нет знаний. Нет правил, нет устойчивости. Нет повторяемости, нет ума. Повторяемость всегда вчерашняя. Ум строит мир из вчерашнего материала. А ты говоришь, что люди знаний предвидят будущее! Будущее является мгновенно…

— Как это может пояснить Майю?

— Теперь представь мир, который строится каждый миг из свежего, молодого и нового материала.

— Итак, мир ума строится из уже явленного, то есть из старого, — размышлял У Сян. — Это верно, почтеннейший. Кто может знать новое? Если он это знает, то оно уже стало старым…

— Как видишь, мир ума и мир новизны не совместимы. Ум под будущем подразумевает продолжение «вчерашнего» в стабильной повторяемости. В том труд учёных Запада.

— За счёт чего они получают новое?

— Новым в мире науки является устойчивая продукция. В этой продукции работают чёткие законы самих свойств ума. Но свойства ума стабильные. Ум запада — как паровоз: есть движение, но паровоз, каким был, таким и остаётся. Другое дело мир Майи. Там нет времени, нет причин и нет следствий. Мир Майи всегда молодой и новый в своей сущности. В нем нет повторяемости.

— Если нет повторяемости, то нет ощущения времени…

— Из тебя, У Сян, вышел бы хороший учёный, а ты кинулся в монахи. Рассуждаешь ты верно. Но одно дело понять, что время не будет, если нет причин и нет следствий, а другое дело жить действительно в этом мире. Это и есть мир Майи. Понимая, ты служишь миру ума. Поэтому ты обращаешься ко мне то на «Вы», то на «ты». Ты скачешь по линии иерархии, то отводи мне место ниже своего образа ума, то — выше, А я, ведь, кем был, тем и остался.

— Разве, поняв, я не смогу следовать в мир Майи?

— Нет.

— Почему?

— Именно потому, что ты уже пользуешься причиной. Ты говоришь «поняв», а затем полагаешь из этого следствие. Иными словами, понимание у тебя — причина того основания, чтобы проследовать в мир, где нет причин и следствий. Кроме того, ты используешь «почему». Какое самомнение ума!

— Вы говорите убийственно, почтеннейший. Получается, что из мира ума вытекает только мир ума. А как быть со святыми? Будда ушел из мира законов и правил. В этом мире царствовали иерархия, законы, правила, ценности, следовательно, это был мир ума. Он совершенствуется в мире Майи и достигает выхода из «вчерашнего», то есть из пространства и времени.

— Умён ты, У Сян! Нет слов. Ты уже заранее знаешь о Будде… вчерашнем. Поэтому я — мастер Майи, а ты — мастер ума. Ты знаешь о прошлом и, как и положено уму, тащишь это и будущее. Надеюсь, что я тоже достигну твоего мастерства.

— Разве не было Будды? Об этом пишут историки и говорят в монастырях.

— С позиций Майи скажу, что Будда и есть я.

У Сян удивлённо смотрел на Дон Мена. Он не знал, что сказать. Такое заявление… Хотя, впрочем, верно! Он вспомнил о реинкарнациях, которые являются одной из центральных тем монастырей. Однако Дон Мен смотрел теперь на него с усмешкой. Не проверяет ли?

— Ты теперь думаешь о реинкарнациях, — не выдержал Дон Мен, — В том и есть твой мир ума, Не повезло тебе с монастырями и учителями.

— Вы же сказали, что нет учителей…

— В мире ума, напротив, они есть. Их нет в мире Брахмы. Твои монастыри были заполнены дармоедами с плохими мозгами. Даже реинкарнацию и Майю не смогли отразить на ум, хотя бы близко к подобию.

— Как это понять?

— Хороший художник нарисует твой портрет так, что ты тут же найдёшь сходство. В портрете не будет действительного, но есть сходство. Плохой художник так тебя нарисует, что, и родня не узнает. Мир ума — это мир искусственного. Отображать нужно тоже уметь.

— Учителя в монастырях не сочиняют своего…

— Во-первых, такие в монастырях случайно. Им бы в профес сора. Они, ведь, даже на мудрецов не тянут. Во-вторых, кого они преподносят, когда говорят о святых писаниях себя самих.

— Почему?

— Если ты не являешься святым, то, как они могут говорить о Будде, не являясь Буддой? Весь «Будда» это и есть они сами. Не мешало бы им быть честнее и проще. Впрочем, это лишний раз доказывает, что миром Брахмы они не владеют и в качествах Майи никогда не пребывали.

— Непочтительно Вы говорите о достойных людях.

— В том ты прав. Когда мы в мире ума, то там есть «достоинство», реагирование на «достойного» сгорбленной спиной. Но я ещё не заключил с тобой соглашение о соответствии миру ума. Поэтому спина у меня прямая и «достойный» для меня не выше, чем мои носки. Он просто отличается от носков. Поэтому ты не говори, что был в монастырях, а говори, что был в институтах. Ну, можешь возвеличить их до академий. Там иерархия, причины и следствия, законы, ценности, достоинства в виде званий, там кузница создания мёртвого тела. Но там не может быть даже мудреца. Как на этом базисе ты собрался родить мир Майи!? Из Будды? Но у тебя нет Будды. Будда — это свойство из мира Брахмы. Будда — это проявление Майи. И то и другое должно проявляться в тебе. Нет сторонних свойств. Поэтому нет стороннего Будды. Когда я сказал, что я и есть Будда, ты дрогнул, мой учитель из мира ума.

— Дрогнешь, пожалуй, — пробормотал У Сян.

— А я ведь был честным при этом. Твой Будда — это образ мира ума. Мой Будда — это свойства. Теперь можно говорить и о святых писаниях. Ты в них нашел достоверную историю и некоторое отображение на законы ума. Я в них нашел свойства, которыми владею. Ты не нашел в себе свойства Будды, о которых говорится в тех же письменах. Поэтому тебе осталось лишь знать, то есть отобразить святые писания на мир ума. Не огорчайся, следуй на Запад. Гам ты скоро станешь почитаемым человеком. Там говорят об Иисусе Христе, так же как ты о Будде. Их Иисус — это не владение свойствами Иисуса, а спекулятивное разглагольствование об этих свойствах и надежда получить их задарма. Поэтому, всякий, кто больше говорит об Иисусе, и его свойствах, тот больше в почёте. Это справедливо в мире ума, ведь там никто не требует от последователя Иисуса свойств Иисуса. Там лишь призывают друг друга так, словно кто-то из призывающих сам владеет этими свойствами.