Запад глазами монастырей

Глава 7 Мудрец

С детства Дон Мен привык получать пропитание заслуженно. Мир устроен так, что отдается что-либо только путём взаимного обмена. Пчела собирает нектар, но разносит пыльцу. Ишак кушает абрикосы, но удобряет косточки. Человек пасёт коров, но получает молоко. И теперь ему нужно было достать себе пропитание.

Дон Мен не хотел злоупотреблять гостеприимством монастыря, так как он, тренируя здесь свой ум, ничего пока не отдал взамен. Поэтому пришлось идти в ближайшее селение. Для этого понадобится, может быть, полдня, а может быть, и день.

В небольшом горном селении всё выглядело спокойно и размерено. Нашел его Дон Мен тем чувством, которое определяет слагающие части области существования. Он часто использовал это своё свойство для ориентации в горах и избегания граничных условий. Так он находил селения и монастыри. Географических карт здесь нет. Да и не помогут они. Монастыри строятся не для того, чтобы каждый зевака беспокоил своим ротозейством, или праздным любопытством. Селения кланов устраиваются в благополучном для жизни, но безопасном месте. Так повелось с давних времён, когда воинствующие насильники шныряли по окрестностям в поисках дармового жизнеобеспечения. Они научились мастерству боя и наработали ритуалы выживания даже в тяжелых условиях. Таковы же были их обычаи и правила. Так воспитывали они своих детей. Запугать такой народ стало не возможно, и набеги дармоедов прекратились. Но традиции прекрасных мастеров остались.

Дон Мен знал, что, несмотря на кажущееся равнодушие, он находится в поле внимания. Это не подсматривание и не выслеживание, а та скрытая чувственность, когда любопытство соизмеряется с оценкой человека, Увидев, как мужчина в одиночку пытается загрузить брёвна на телегу, Дон Мен молча стал ему помогать. Это делается от души. Не от ожидания благодарности или вознаграждения. Когда они загрузили воз, мужчина жестом пригласил его в маленькую по-китайски чайную. К чаю подали горячие лепёшки и молоко. Мужчина видел, что Дон Мен голоден, но чувствовал, что этот парень не станет брать больше того, что заслужил.

— Русский, наверное? — спросил он.

Вместо ответа Дон Мен крутанул пиалу, и она осталась висеть в воздухе. Мужчина одобрительно крякнул. Это заметил хозяин чайной и принёс блюдо из жареной рыбы из горных рек.

— Говорят, в наше селение пришел мастер из Шаолиня, сказал он Дон Мену. — Люди желают с ним встретиться, но он редко показывается.

— Скромничает, — сказал мужчина, — а может занят делом. Чего ему праздно шляться. Ты, я вижу, тоже пришел не из любопытства? — повернулся он к Дон Мену.

— Да. Хотел поесть. Горная пища — не всегда полноценная. Не хватает хлеба. Я люблю сладкое. Редко, где подоишь горную козу, чтобы попить молока.

— Ты умудряешься доить горных коз! — рассмеялся хозяин чайной. — Моя жена с домашними ладит не всегда.

— Я дою только тех коз, которые потеряли ягнят. Молоко тогда некоторое время им в тягость. Я им помогаю.

— Видно, что ты из монастыря. Я думал, что там питаются святым духом, — пошутил хозяин чайной.

— Есть и такие.

— Как это? — удивился хозяин.

— На первом этапе жизни пища нужна как строительный материал и одновременно она же является носителем информации. По мере окончания строительства тела пища переходит в ранг только информации. Информационный обмен между внутренним и внешним миром становится единственным назначением пиши.

— Когда же нет надобности в питании, то есть в информации?

— Когда внешний мир и внутренний превращаются в единое тело.

— Но это же — Бог!

— Смотря что Вы под Богом понимаете?

— Я имею ввиду абсолютное совершенство. Это — состояние Будды. И ты видел таких людей?!

— Да.

— Счастливый. Интересно жить в монастыре.

— Из монастыря я ушел.

— Не по силам духовная практика?

— Нет. Решил освоить ум.

— Шутник, — сказал мужчина. — Теперь все умные.

— Мне это даётся с трудом, — честно признался Дон Мен.

— Глупым ты не выглядишь.

— Это только с виду, — пошутил Дон Мен, — Пока человек молчит, то он и за мудреца сойти может.

— Мудрецы тоже не словоохотливые. С виду иного и за дурака можно принять.

— А как узнать мудреца?

— По поступкам и по речам.

— Ошибиться можно.

— Дурак всегда на виду.

— Я имел в виду слова. Как узнать уровень чужих мыслей? Слова одинаковые. Конструкции из слов типовые.

— Ты что, был в монастыре философов? — пошутил хозяин.

— Нет. Я же сказал, что учусь теперь в мире думающих людей. Поэтому не считайте мои наивные вопросы оскорбительными.

— Ты, я вижу, непростой парень. А мудреца можно узнать… Хозяин замолчал и стал думать, чем же отличается мудрец.

— По себе, — закончил за него Дон Мен.

— Тогда все бы считали себя мудрецами.

— А разве это не так? Когда дурак назовёт себя дураком? Я не встречал человека, думающего о себе уничижительно и искренне. Следовательно, он не хуже мудреца.

— В этом ты прав, но мудрец отличается от глупца.

— Чем?

— Мудростью.

— Кто это определит?

— Ты действительно не простой парень, — вмешался мужчина, — все твои вопросы бьют в лоб.

— Не заметил этого, — сказал хозяин.

— Подумай, на что он намекает. Если я определил мудреца, то значит, равен ему и тоже мудрец.

— Мудрец отличается. Чем?

— Мудростью.

— А как ты это заметил? Ты что, мудрец? Как можно узнать то, чего в тебе нет?! — он повернулся к Дон Мену и внима тельно посмотрел на него. — Так ты говоришь, что только учишься думать?

— Да.

— Что же из тебя получится потом, если уже теперь ты превосходишь умных людей.

— Откуда вы это знаете?

Мужчина искренне и громко рассмеялся.

— Да. Крепко ты меня… Но что же получается?

— Получается всего лишь то, что я думаю так же, как и Вы. Если вы относите себя к мерилу ума, то тогда я тоже умный, как и Вы. Если Вы найдёте во мне мудреца, то этим покажете, что Вы тоже мудрец. Человек способен всего лишь найти свой ум в другом. Чужой и отличающийся ум знать нельзя. Самое большее, что он получит, это полное подобие себя самого. В этом закон замкнутости ума.

— Я с этим не могу согласиться, — возразил хозяин. — Мудрец отличается от обыденного человека.

— Чем?

— Ну, хотя бы поведением. Кроме того, его высказывания…

— Лаконично выражают то, что человек накапливал опытом своих наблюдений годами, — закончил за него Дон Мен.

— Верно! — воскликнул мужчина, Получается, что мудрец завершает мой разрозненный опыт. Это меня впечатляет, и я нахожу в нем своё свершение. За это я его уважаю.

— Не только за это, — сопротивлялся хозяин.

— Ещё за то, что мудрец отличается от думающего и даже очень умного человека, — сказал Дон Мен.

— Это ты должен разъяснить.

— Мудрец совмещает в себе парадоксы. Он и живёт только парадоксами. Умный человек, наоборот, возмущается отрицанием на противоречивые высказывания.

— Это действительно так! Но откуда ты это знаешь? Ты что, мудрец? — засмеялся мужчина.

— Я — наблюдатель.

— То есть и мудрец, и глупец, и умный человек, — саркастически сказал хозяин.

— Напрасно Вы так. Вы не являетесь ни коровой, ни ишаком, ни курицей, но различаете их по свойствам. Для этого должно быть то, с чем можно сопоставить. Я знаю учёных Запада. Я встречался с мудрецами. Я не смыслю в их уме ничего. Но я заметил, что учёный конструирует мысль без противоречий. Он возмущается всякий раз, когда отражающий его мысль собеседник вносит предложение, не вписывающееся в его конструкцию. Учёный начинает спорить и обвинять собеседника в противоречии…

— То есть в несоответствии с его мышлением, — добавил хозяин.

— Я подчёркиваю теперь возмущение от противоречия. Впрочем, так живут не только учёные, но и все люди ума. Они спорят и доказывают друг другу именно потому, чтобы исключить то противоречие, которое встречает их ум. Спором он дают собеседнику подравняться, то есть угодить.

— Крепко ты нас, — крякнул мужчина. — Ну, а мудрец?

— Я заметил, что мудрецы не ставят предметом служение конструкции ума, то есть истине. Поэтому они никогда не станут доказывать и тем более спорить.

— Почему?

— А подо что им подделывать мышление собеседника, если нет конструирования мысли?

— Глупцами у тебя выглядят теперь мудрецы, — разочарованно сказал хозяин. — До этого говорил ты о них правильно.

— Ты теперь тоже под себя подравниваешь нашего гостя, засмеялся мужчина. — Видишь, какая ловушка в «правильном» и «неправильном». Он хорошо, для меня, сказал, что мы удовлетворяемся умом лишь тогда, когда нам угождают.

— Ты вовремя сказал «для меня», — парировал его хозяин, — а то получается, что я тебе не угодил.

— Так кто из вас судья? — спросил Дон Мен.

Оба задумались. Девушка принесла свежий чай. Дон Мен любовался её осанкой. Она налила в пиалу Дон Мену чай и с мимолётным любопытством глянула на него. Заметно, когда парень понравился девушке. Здесь это не выражают внешними проявлениями. Это чувствуется.

— Ты, что уже покинул нас, — пошутил хозяин. — Это моя внучка. Она любого парня одолеет в мастерстве боя.

— Я не собираюсь воевать с такой прекрасной розой.

— Да, этот бутон не каждому прекрасен. Кое-кто руки исколет о её шипы.

— И глаза тоже, — пошутил Дон Мен.

— Молодость всегда прекрасна, — сказал мужчина.

— А что такое молодость? — спросил Дон Мен.

— Ты, парень, не заговаривайся. Молодость — это свежесть, лёгкость, чистые эмоции, оптимизм.

— Тогда я видел молодых, которым было 150–180 и более лет.

— Где?

— В монастырях. Они свежи, легки, оптимистичны. Эмоции у них таких палитр, что и молодым не снилось.

— Расскажи, как они этого достигают.

— Вы только что сами пришли к этому. Найдите источник старения и уныния. Они занимаются в монастырях Человеком. И если бы они не знали Человека, как вы свои телеги, то следовало бы выгнать их оттуда и считать дармоедами. Они и исследователи, и практики одновременно. Всё это можно постичь только на самом себе. А вообще всё просто: нужно найти и развивать в себе источники стимуляции. К такому выводу пришли в монастыре Дон Мена.

— А как передать другим?

— Это вторая проблема. Владеющий человек сам может быть прекрасным мастером чудес. Но передать другим своё мастерство он может не суметь. Нужен второй талант.

— Итак, первый талант — найти в себе некоторые особые свойства?

— Да.

— Второй талант — передать эти свойства другим.

— Это так.

— Откуда ты это знаешь?

Дон Мен разделился на несколько Дон Менов. Затем исчез из поля зрения и появился на своём месте.

— Да, — ахнул мужчина. — Я сразу понял, что ты не из простых.

— Это можно найти только в своих свойствах. Такое нельзя получить ни от знаний, ни от учителей. Только теперь появится тема передать это другим.

— Ты же сказал, что такое нельзя «получить» и нельзя «передать».

— В том и парадокс, что в обыденном существовании нельзя. Есть ступени. Например, мудрость — это ступень жизни.

— Ума.

— Нет, жизни. Ум находит в мудрецах чудаков. Эти оригиналы не вписываются и ум своим мышлением, но нравятся своей точностью высказываний в пользу жизни. Поэтому они всегда милы душе простых людей и никогда не будут замечены учёными мужами.

— Уточни, почтенный.

— Простые люди набирают опыт наблюдателей. Они не дают себе права на служение законам ума.

— Почему?

— Не выживут. Всё находится в переменах. Зима меняется весной, осень меняет лето. Сосед в одном хорош, а в другом несносен. Что выбрать?

— Приходится искать компромисс для жизни.

— Вот видите. Качества перемен не только противоположны, но и исключают друг друга. Отдай предпочтение одному из них, и ты погиб! Другое дело — служение уму. Здесь, напротив, только сделав предпочтения, можно выделить из равнозначных событий: «главное», «высшее», «лучшее», «превосходящее». Уже поэтому мудрец будет высмеян умными людьми. Но они вынуждены его признать по жизненным высказываниям.

— Теперь ты говоришь хорошо, — одобрительно высказался хозяин.

— И всё же мне не понятно, как мудрец выглядит глупцом в среде умных, а тем не менее они не оценивают его как глупого, а даже уважают?

— Они уважают не конкретного человека, а «мудрость», то есть ту часть в своём мышлении, которая выделяет нечто жизненное и признанное как главное и превосходящее. Это всецело принадлежит свойствам ума. Мудрость поэтому для умного — это положительная абстракция. Что касается конкретного носителя мудрости, то они набросятся тут же на него и раздавят. Так они поступили даже с Иисусом Христом.

— Подожди, подожди… Я, кажется, начинаю понимать, почему прославляют пророков после того, как их уничтожат, сказал мужчина.

— Почему? — повернулся к нему хозяин.

— Конкретный носитель мудрости раздражает носителя ума. Однако впоследствии мудрец становится ценностью в построениях этого же ума. Натуральная мудрость и пророки гибнут в уме, как ягненок тонет в болоте.

— Не понял. Потом мудрецы и пророки признаются.

— Никогда! Чтобы признать, нужно принять за своё. Ум не может принять противоречие. Поэтому он «хитрит» и «пережевывает» пророков и мудрецов под свой лад.

— Ты что-то поумнел так резко, что мне стало не понятно совсем, — пошутил хозяин.

— Я пришел к выводу, что ум и мудрость несовместимы.

— За счёт чего же мы тогда говорим о мудрости и пророках?

— Это я ещё пока не понял, — признался мужчина и повернулся к Дон Мену.

— Всегда есть общность, — ответил тот. — У каждого человека есть сердце, есть внутренние органы, руки и ноги. Все в мире смеются одинаково и плачут одинаково. Однако мы, несмотря на многообразие общего, отличаем мужчину от женщины с одного взгляда. В свойствах ума тоже есть общность. Мужчина и женщина общаются друг с другом как люди. Тому способствует общность. Не берёте же вы себе в жены коз. И мудрец, и умный используют ум. Умный стремится к истине. Мудрец стремится к жизни. В том их различие. Служа законам ума, умный строит его конструкцию к главному и истинному. Служа законам жизни, мудрец строит компромисс в пользу жизни. И тот, и другой отдают предпочтения. Умный отдаёт предпочтение непротиворечивости в построениях ума. Мудрец отдаёт предпочтение «неотдаче предпочтения»:

— Каламбур, — сказал хозяин.

— Нет здесь каламбура, — возразил мужчина. — Мудрец не отдаёт предпочтения в деятельности ума. Как тебе не понять?! Весна не совместима с зимой и летом. Но разве ты отдашь предпочтение только лету?

— Нет. Каждому сезону — своё время.

— Однако день и ночь есть и весной, и летом. Днём ты работаешь, а ночью спишь. Это не зависит от того, лето на дворе или зима.

— Ты мне пустяки уже стал растолковывать.

— Тут тебе понятно, а с мудрецом нет. Мудрец согласует несовместимое.

— Чем?

— Самой жизнью. Я понял, что мудрецы и пророки облада ют особым даром, Это — дар чувствительности к жизненным и губительным процессам. Жизнь состоит из несовместимых вещей, явлений и характеров людей. Только чувствительный к жизни человек может обнаружить ниточку равновесия.

— К чему тогда уничтожать пророков и изгонять мудрецов? Кто же гонит от себя зрячего тогда, когда сам слепой?!

— Для того, чтобы знать цену зрячему, нужно понимать, что такое зрение.

— Опять ты мне прописные вещи говоришь.

— Как умный человек определит мудреца или пророка?!

— Что-то новое в наших разговорах с тобой появилось. Ты как бы меня глупее себя считаешь.

— Не спорьте. Вы оба правы, — вмешался Дон Мен.

— Такого не бывает среди спорящих, — возразил хозяин.

— Бывает, как с «весной» и «летом». Вы каждый находитесь на точках зрения ума. Верна и та точка, и другая. Нет превосходства ни в зиме, ни в лете. Только, в отличие от гармонии жизни, ум притязателен на то, чтобы всё было так, как у него. Это означало бы, что зима стала бы бесконечной. А по желанию другого, что — весна станет бесконечной. В итоге, и в том, и в другом случае — смерть. Так поступает только ум. Поэтому он идёт дорогой смерти.

— Но пророков уничтожали! — упрямился мужчина.

— За счёт служителей уму мы одеваемся, обеспечиваем себя средствами к существованию. Они — перегной для ростков жизни.

— Кто же хочет быть навозом?!.- воскликнул хозяин.

— В том великая заслуга на поле жизни. Не будет перегноя, не будет молодого поколения, и жизнь прекратится. С этих позиций перегноем быть почётнее и достойнее. Не хочешь стареть? Так это другое дело.

— В этом ты прав. Навоз мы ценим здесь дороже золота. И стареть не хочется… Внучка, принеси нам молока к чаю.

Девушка пришла в другом наряде. Хозяин посмотрел на неё с усмешкой и сказал:

— Вот тебе и вся мудрость. Зачем ей об этом толковать. Плова — они и есть слова. Она полна жизнью сразу. Мы уцепились за слова, а жизнь, наверное, смеётся над нами. Понравился ты моей внучке, и сразу вспыхнули в ней соки молодости. Как всё просто! Как всё волшебно! Нет к этому маний. Жизнь сама и есть знание.

— Смотри, чтобы местные парни тебе бока не обломали, пошутил мужчина. — Многие тут проходят, краснея.

— Кто противостоит ему, если он такие чудеса вытворяет?! Сильная штука жизнь. В ней более совершенный чувствуется сразу. В уме бы так.

— Да. В уме всё наоборот. Глупый равняет себя с умным, потому, что не был умным, и не знает что это такое. Умный равняет себя с пророком, потому что лишен чувствительности к гармонии жизни. Всё словно пятится назад.

— Так оно и есть, — сказал Дон Мен. — Мир ума представляет собой мир наоборот. Поэтому я и решил освоить его. Если жизнь все время осветляет и омолаживает по своим законам, го ум всё время затемняет и старит. Я сравниваю ум с Землёй. Она наполнена конкретикой и содержанием. Земля кормит, но ведает лишь окаменелостью. Сущность жизни я сравниваю с Небом. В нем мало чего конкретного и огромный свободный простор. Небо даже взор осветляет и поднимает дух к лёгкости. Вот и получается, что умные люди полнят Землю землёй и неживым. Мудрецы служат живому. Пророки служат молодому и небесному. Молодое и развивающееся кормится Землёй, но получает развитие только туда, где нет содержания, где неопределённость и неведомый простор.

— Хорошо сказал, хотя и молод сам. Зачем же ты устремился в мир ума?! Оставайся молодым.

— Наступил и мой черёд научиться кормить новые ростки, иначе мир ума всё превратит в окаменелую землю; Запад прогрессирует мёртвым и механическим характером.

— Тебе виднее…

— Давайте пойдём к старику Ли, — предложил хозяин. Пыльная улица располагала своей тишиной и покоем. Дома тихо стояли опустошенные и ждали своих хозяев, которые были кто в поле, кто пас овец и коров, кто охотился в горах. Все копошились, как муравьи. Здесь не было дармоедов.

Калитка сильно заскрипела, когда путники вошли в небольшой, но уютный дворик.

— Плохой признак, — раздался голос из под навеса, — если скрипит дверь, то значит, её редко открывают.

— Зашли по пути, — начал хозяин чайной.

— По пути слов или ума?

— И того, и другого — сказал мужчина.

— Ты, У Тан, привёл юношу. Он что, уже отказался от молодости? Или пришел по пути выпить чашечку чая?

— Не поймёшь, кто он. Говорит как зрелый муж, а наполнен духом молодости больше молодых.

— Из монастыря, наверное. Там стариков не держат. Не удивлюсь, если окажется ему около двух — трёх сотен лет по возрасту. Что вам от меня нужно?

— Вчера сосед отозвался плохо о моей жене. Мне это не понравилось, и появилось желание «насолить» ему, но я сдержался.

— Зря. Нужно было «насолить».

— Как?

— Отдать ему свою жену. Тогда он бы её хвалил, а ты бы ругал. Поменялись бы местами.

У Тан хихикнул и сказал:

— Разве он своё отдаст?

— Тогда пусть считает соседа «своим».

— Какой он мне «свой»?

— А что такое «свой»?

— Когда…

— Имеешь права? Да.

— То есть собственность?

— Не путай Ли, собственность тоже моя, но свой — это другое.

— Чем это «другое» отличается? Если ты не будешь ощущать прав на «другое», то будешь считать своим? Тогда почему соседскую жену ты не считаешь своей?

— Потому что на неё есть права у соседа, — вставил У Тан.

— Упрощаете вы всё, — возразил хозяин.

— А ты подумай. Что такое «моё»? Небо — твоё?

— Нет.

— Вот эти горы — твои?

— Нет.

— Почему?

— Я не владею ими. Они для всех.

— Что на это скажет монах?

— Я ушел из монастыря.

— Что на это скажет «ушедший из монастыря»?

— Всё это моё, и оно есть я. И ты, мудрый Ли, это я, и горы, и небо, и каждый из тех, кого я предполагаю или видел. Моим является даже то, что я не предполагаю. Всё бытие — это я, и небытие это тоже я.

Достойный ответ, — сказал Ли. — Юноша помогает вам выпутаться из понятия «моё» и «я». Ну, как? Сообразили?

— Он, что претендует на Бога?! — воскликнул хозяин чайной.

— Не горячись, Ван, — сказал Ли. — Он прав. Но его искренность для тебя пока непостижима. Может быть, юноша поможет?

— Когда я проходил мимо красивою цветника, то увидел там забор. От чего оградил хозяин цветник? От моего взгляда? Эти цветы такие же мои для зрения, как и его. Для моего зрения эти горы — мои, точно так же, как шум горных рек и есть я.

— Круто говорит, но чувствую что в этом что-то есть, — ска зал У Тан.

— Когда это станет не твоим? — спросил Ван.

— Когда я перейду в законы ума и буду им служить.

— Поясни.

— Для органов восприятия всё принадлежит этим органам. Там забор не имеет силы. Поэтому ограждённые цветы — мои. Только ум делает что-либо принадлежащим.

— Да, да… Понимаю, — сказал У Тан. — Но здесь, парень закладывает что-то большее, чем сказал.

— Да. Он взял шире, — подтвердил Ли. — Подумайте.

— С приходом этого парня во мне всё перетряхнулось, — сказал Ван. — Но я не жалею. Хотя в беседах с У Таном было так комфортно. Теперь я потерял себя.

— Не плачь, — пошутил У Тан. — Найди в этом парне себя. Именно об этом он столь основательно нам толковал.

— Как это?

— Чужое взять будет нечем. Парень принёс нам шанс самих себя. Как я понимаю, он ни на что не претендует. Возьмём наше, не возьмём…

— Тоже ваше, — пошутил Ли. — А на возраст его не обращайте внимание. У меня есть книга. Называется она «Законы Ману». Древнейшая это книга. Мудрые правила установил Ману в обществе. В законах говорится: «Если одному из брахманов сто лет, а другому десять, то старший из них тот, кто лучше постиг сущность».

— А кто такие брахманы.

— Люди.

— Понимаю, что не лошади. Все мы люди, но у нас старше тот, кто старше. Почему у брахманов такое несоответствие?

Ли довольно погладил бородёнку с предвкушением любимой темы. Он неторопливо понюхал ароматный табак, чихнул, развернул моложавую спину. Долго смотрел на небо, словно готовился к радостному и ожидаемому прыжку, а затем начал:

— Мудрое было общество. Всё ставилось в пользу жизни. Но люди развиваются по-разному. И исполняют они разные дела, и чувствуют по-разному. Одни развились в этом древнем обществе так, что понимали — всё есть Брахма.

— Бог! — воскликнул Ван.

— В том-то и дело, что до такого бога доходит простолюдин, — довольно сказал Ли. — «Ты и есть брахман», — говорили они, «А брахман — это ты». Но они не говорили это словами, они жили этим миром и совершали чудеса. Так их стали называть брахманами. Другие отличились искусным знанием характеров людей. Они легко объединяли разнообразные характеры в единство. Они мудро исключали противоречия между разными людьми. Их стали звать кшатриями. Третьи проявили тонкость восприятия в пользу жизни, к гармонии. Они искусно разнообразили жизнь и преумножали её. Их стали звать вайшью. Лишь четвёртые были просто людьми. Они плодили детей, ели пищу, исполняли наудачу дела. Они стремились к почестям, славе. Каждый пытался превзойти другого. Они жаждали обогащений и того, чтобы была справедливость и правда. Их считали менее всего достойными звания Человек.

— Так это мы и есть, — не выдержал Ван.

— Теперь вам будут понятны законы, написанные Ману, — как ни в чём не бывало, продолжал Ли. — Итак, если встретятся два брахмана и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто глубже постиг сущность. Если встретятся два кшатрия и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто мастерски объединяет несовместимые характеры людей. Если встретятся два вайшью и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто чётче преумножает гармонию жизни. Если встретятся два шудры и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто старше по возрасту.

Ли довольно умолк. У Тан почесал затылок и сказал:

— Нет спора, мудрое общество, хотя трудно представить себе всех, кроме шудр. Шудра сидит в каждом из нас. Но как понять брахманов? Что означает: «Брахман — это ты. Ты — это брахман», если брахман это всё. Брахман содержит весь мир. Он — его созидатель и разрушитель.

— Тогда добавлю слова Бхригу, — сказал Ли. — «Слушайте, слушайте, слушайте. Я и есть рис, я — рис, я — рис. Я созидатель всех миров и пожиратель всех миров. Нет ничего, что существовало бы вне меня и даже „ничего“ существует во мне».

— Один из богов, наверное. Говорят, что у них было много богов, — сказал Ван.

Ли довольно засмеялся и сказал:

— Вот ты и подтвердил, что ты — шудра. Для тебя всё это стороннее. А что на это скажет юноша? — повернулся он к Дон Мену.

— Я подошел к себе простым и честным путём. Всё, что я вижу, слышу, воспринимаю обонянием, осязаю, вкушаю, мерю ногами — всё это принадлежит моему сознанию. Здесь нет разделения на внешнее и внутреннее, на «моё» и «чужое». Свойства воспринимать в себе не делимы. Другое дело ум. Отторгая своей сутью, он вынужден полагать предмет отторжения. Так ум отрицает себя в самом себе. Поэтому он делит объекты своего мышления на «моё» и «чужое», на «внешнее» и «внутреннее». В этом ум тоже честен. Для него недоступно единое и неделимое свойство восприятий. Ум лишен единства. Ум расслаивает мир на двойственность. Остальное всё вариации ума.

— А причём здесь брахман? — сказал Ван.

— Если взять точкой отсчета сознание, то мир — это и есть я. Нет ничего вне сознания и даже «ничего» уже и моём сознании.

— Да, в этом он прав, — сказал У Тан, — Нет сознания и воспринимать нечего, и говорить не о чём.

— А сознание других людей, — возразил Ван.

— Чудак ты, Ван, откуда ты это узнаешь? Следовательно, нет самостоятельного «сознания других людей» вне моего сознания.

— Куда тебя понесло! Значит и я — плод твоего воображения? Хочешь, ударю.

— Опять ты не туда… «Плод воображения» предполагает ещё и другое воображение. А здесь нет никакого «плода». Всё есть сознание.

— Ну, ладно. Что из этого следует.

— Я верю Ли. Он говорит, что эти люди творили чудеса.

— Парень вам подскажет. Он знает, что такое чудо, — усмирил их Ли.

— Чудом является продолжение жизни там, где по обыденным представлениям она быть не может, — сказал Дон Мен, поэтому из такого мироощущения должны следовать натуральные чудеса.

— Почему?

— Преграду создаёт мировоззрение двойственного начала. Поэтому со времен, о которых рассказал Ли, была заповедь «адвайта», то есть «недвойственность». Нарушали её тогда только шудры, а теперь вся наша эпоха строится на двойственности.

— Ну, и, что? Как зависит чудо от мировоззрения?

— Другое отношение к событиям, другая реакция на события, другое поведение, другое отношение к себе… Всё это даст другой результат. Не удивляетесь же вы, когда нерадивая хозяйка долго взбивает масло из той же самой сметаны, что и у всех.

— Хорошо. Как иначе относиться к себе?

— Для органов восприятия всё возникает ниоткуда и исчезает в никуда. Когда Бхригу говорит: «Я созидаю все миры и пожираю их», то можно сказать, что он добавляет к этому сознание как точку отсчёта. Сознание — созидатель ниоткуда и уничтожитель никуда. Оно же тому свидетель. Это можно объединить словом «брахман». Что касается отношения к себе, то, так как брахман исключает двойственность, то всё — есть свойства. Поэтому возникают вопросы: «Что ты ешь, когда ешь?», «На что ты смотришь, когда смотришь?», «Что ты обоняешь, когда нюхаешь?», «Что ты осязаешь, когда щупаешь?», «Что ты слышишь, когда слышишь?», «Что ты двигаешь, когда меняешь тело?». Их будет шесть вопросов. Но к ним можно добавить теперь седьмой «о ком ты мыслишь, когда мыслишь?».

— Вроде простые и даже глупые вопросы…

— Для шудры, — пошутил Ли.

— А как бы ответил брахман?

— Когда я смотрю, то вижу сам себя. Когда я ем, то ем сам себя. Когда я нюхаю, то нюхаю сам себя…

— Абсурд какой-то, — прервал Ван Дон Мена.

— Нет в том абсурда, — вмешался Ли. — Абсурдно с другой точки.

— Какая это точка?

— Это разделение на двойственность: «я» и «не-я», «моё» и «не-моё».

— Э, вы, наверное, меня совсем за ишака принимаете. Разве разделение не принадлежит сознанию?

— В этом и возникла проблема в мире двойственности, сказал Дон Мен. — Люди перестали творить чудеса, окунулись в проблемы, страдания и болезни. Это — симптом.

— Какой?

— Ну, прежде всего, подтверждено предупреждение древних мудрецов: не переходи грань «адвайты». Человек нарушил это. Во вторых, появились новые точки отсчёта.

— Какие?

— Хотя бы тот же абсурд. Мы знаем о разделении на двойственность и живём этим миром. Поэтому не способны воспринимать «адвайту» напрямую. Вот почему Ван и вошел в затруднение. Такого не существовало для брахманов времён Ману. Они жили свойствами сознания так же легко, как Запад живёт теперь свойствами ума. Нет для свойств сознания иного, чем само сознание. Нет для людей Запада иного сознания, чем свойства ума.

— Говорят, что люди Запада тоже творят чудеса?

— Это так. Они летают, слышат и видят на огромном расстоянии. Но они отдали предпочтение той части двойственности, которую я назвал «внешней». Внешний мир стал предметом их деятельности. Ум вершит вариации в себе, но приписывает и направляет их для воздействия на внешнее. Ум приспосабливает и «крушит» всё под свои вариации.

. — Сильные эти вариации, — сказал Ван.

— Ум не имеет силы. Он взывает к двигательной силе. Если кто-то окажется таким же служителем ума, то он предоставит в распоряжение свою физическую силу. Ум в себе слаб, но он ищет себе подобных. Их можно убедить, уговорить, запугать.

— Значит ум и сила — братья?

— Есть сила созидательная. Есть сила разрушительная.

— Чем они различаются? Кто судья тому. Даже насильники себя считают правыми и требуют почестей.

— У кого, требуют? — вмешался Ли. — Кто их награждает, возвеличивает и хвалит?

— Такие же, — сказал У Тан. — Бандит хвалит бандита.

— Согласен ли с этим юноша? — усмехнулся Ли.

— Нет. Христиане богом почитают Иисуса Христа. Тот сказал: «Кесарю кесарево, а богу богово». В другом месте он говорит про таких: «Они уже теперь получают своё». В том нет уничижения. Порицает Христос лишь тех, кто спекулирует боговым в мире ума. Называет их лицемерами. Тот, кто служат уму, из духовности делает ценность и притягивает этим других. Здесь нарушается гармония, и тело общества начинает гибнуть.

— Интересно говоришь, — сказал Ли, — а я думал, что ты последователь Будды.

— И Будда, и Христос — это и есть я. Кто рискнёт сказать, что он знает БУДДУ, или Христа такими, какими они были на самом деле?! Каждый человек имеет шанс лишь создать образ. Но создать чужое он не способен. Кто будет говорить о том, сам не зная о чём?! Каждый говорит именем своего образа. Честный скажет, как я. Лукавый сошлётся на истину. Так, люди Запада личное выдают за реальное. Они приписывают Иисусу личное понимание и лукаво спекулируют так, словно это и был настоящий Иисус. Такое я встречал и в недостойных монастырях. Имя Будды преподносят так, словно есть настоящий Будда, а есть те, кто до этого не дорос ещё.

— Чем дальше я тебя слушаю, тем больший сумбур у меня в голове! — воскликнул Ван.

— Парень говор ит честно и искренне. Такие не ошибаются, — успокоил Ли.

— Почему «не ошибаются»? — выразил сопротивление Ван.

— Перед этим он говорил о созидательности и разрушительности. Вы плохо размышляли на эту тему. Начнём с того, может ли созидательный человек вредить?

— На то он и созидательный, чтобы не наносить вред, ответил У Тан.

— Может ли, несущий разрушение, созидать?

— Нет.

— Согласитесь, что и разрушитель, и созидатель действуют по своей воле и, следовательно, — искренне.

— Это так.

— Считает ли себя разрушитель разрушителем?

— Нет.

— Считает ли себя созидатель созидателем?

— Нет. Они же действуют согласно своему духу.

— Гарантирован ли созидатель от ошибок?

— Да, — твёрдо сказал У Тан, — любые его «ошибки» обязано пойдут на пользу людям. Иначе он перепрыгнет в ранг разрушителей. Тогда его нельзя называть созидателем.

— Итак, между созиданием и разрушением — пропасть. Нельзя повиснуть между разрушением и созиданием.

— А причём здесь парень, — сказал Ван.

— Ты хочешь обвинить его в разрушительстве? — засмеялся Ли.

— Но душе он мне набередил.

— Душу, или ум?

— Ум, конечно, — вмешался У Тан.

— Парень сам этого не скрывает. Вникни, что он говорит: непосредственное восприятие и ум несовместимы; непосредственное восприятие неделимо. Ум не может существовать без деления на двойственность. При этом одну свою часть ум отрицает, а другую ставит главным. С этим ты согласен?

— Это не сложно и моему ишаку…

— Ты, что, глупее своего ишака. Здесь и Ли чётко поставил пропасть. Если ты слушаешь парня как служитель ума, то тут же его растопчешь. Он и сам говорит, что ум отрицает всё, что не входит в его свойства. Сам же кричал, что мудрецов и пророков уничтожают умники. Если ты слушаешь его как…

Тут У Тан замешался. Зато Ли громко и неудержимо стал смеяться. Вану непонятно было это веселье, к которому присоединились У Тан и парень. Затем, не зная почему, он тоже стал смеяться.

— Хороши мы все, — сказал Ли, — «ушедший из монастыря» нас за деревенщину, наверное, принимает. Он говорит просто, а мы мудрим на этой простоте. Это он должен смеяться, нам же не мешает поплакать.

— Это почему так? — удивился Ван.

— Всё проще простого. Он давно подвёл нас к тому, что каков ты, таков и мир. Если ты созидатель, то не только не способен ошибаться, но и чужие ошибки не заметишь…

— Э, Ли, подожди. Созидатель — не бог. Он обязательно столкнется с препятствием. Заметит ли он препятствие?

— Вода тоже сталкивается с препятствием. Чувствуешь разницу?

— Говори прямо.

— Вода обтекает препятствие. Она всегда находит вариант для движения. Точно также созидатель не находит преград. Он всегда чувствует вариант жизни.

— А препятствие?

— Нет его.

— Только что ты говорил, что есть, а теперь говоришь, нет.

— Неужели не понятно?! — вмешался У Тан. — Когда ты на столе берёшь лепёшку, то является ли препятствием молоко, которого ты не хочешь?

— Так и скажи. Что созидатель выбирает то, что хочет.

— Ишь ты куда…

— Да, многие бы тогда деспоты считали себя созидателями. Вот они и стремятся к тому, чтобы всё было беспрепятственным И можно было бы выбирать всё, что хочешь, — вставил Ли. — Я вам толкую о другой беспрепятственности.

— Что же, их две?

— Да. Может ты им поможешь, — повернулся Ли к Дон Мену.

— Есть вода сильная. Она крушит берега, но сохраняет инерцию. Она движется сильно, но линейно. Ум подобен этой воде. Он крушит всё, что создаёт ему препятствие. Он разрушитель. Есть вода мягкая. Она ищет варианты. Она имеет многообразное существование. Уклоняясь от препятствия, она находит ещё варианты. Она преумножает разнообразием жизнь. Созидатель не применяет силу, но он сильнее разрушителя. Он жизненнее.

— Просто и убедительно, — сказал Ван.. — А как тебя звать?

— Действительно, — добавил У Тан. — Столько времени вместе и ещё не познакомились.

— Некогда было, — пошутил Дон Мен. — Искали жизнь в стоге ЖИЗНИ. Меня зовут Дон Мен.

Тут все разом умолкли. После неловкого молчания Ли погладил редкую бородёнку и сказал:

— Предупреждать надо, Ваше Преподобие.

— Вы, что, белены объелись? — Дон Мен уставился на них с удивлением.

— Кто же не слышал о Дон Мене. В нашем селении молодёжь живёт легендами и рассказами о молодом патриархе Дон Мене. А тут…

— Что «тут»? Что от этого меняется? Опять окунулись в мир ума?

— А, может быть, он такой же Дон Мен, как Иисус Христос, Будда, — сказал Ван собеседникам. Что-то часто он сравнивал себя со святыми. Не аферист, ли он? Тут заходил в селение один и представился мастером из Уданы. Стал обхаживать внучку. Так она его двумя движениями вышвырнула в пыль.

— Вот, Вы уйдёте, Ваше Преподобие, а кто нам поверит, что мы общались с Дон Меном? — искренне сказал Ван.

— Исходя из того, что всё в мире ума ложь, может быть, и не поверят, если я даже буду скакать по крышам. Если исходить из созидательности, то верят даже тогда, когда слышат ложь.

— Поясните, светлейший.

— Старец Ли вам уже сказал, что каков ты, таковы и события. Доказательства нужны каждому свои. В мире ума верят хорошей конструкции слов. Факты можно не предоставлять при этом. Напротив, вопреки фактам, любой прохиндей будет призывать к лучшему, даже если очевидна его разрушительная деятельность. И поверят ему такие же. Во все времена разрушители жили только доказательствами и обещаниями вопреки фактам. В состоянии созидательности факт выбирается так, что поворачивается к стимуляции. Если это ложь, но стимулирует, то она становится правдой. Поэтому нет правды в «чистом» виде. Даже факты преломляются дважды. Один раз факт преломляется воспринимающим его. Второй раз он преломляется слушающим. Воспринимает факт человек так, каков он есть. Слушает человек так, каков он сам. Поэтому заботьтесь не о том, чтобы доказать, а о том, чтобы стимулировать вашу молодёжь.

— Разве не проповедуют в монастырях правдивость? — возразил Ван.

— Кто судья «правдивости»? В монастырях сидят мастера своего дела. Они обставляют свои заповеди так, что при выстраивании умом заповеди будут противоречить одна другой. Затем утвердят это высказыванием: «Всё есть Майя». Теперь это особенно важно, когда ум всё выстраивает в непротиворечивую цепочку понимания.