Записки десантника

— Знаешь, Володя, — обратился я к Рудаку по дороге к шестому отряду, — наши борисовские разведчики, насколько я могу судить, безусловно, смелые ребята, только хватит ли у них выдержки выполнить те серьезные задачи, какие мы перед ними поставили?

— Могу за это поручиться, — поспешил, заверить меня Рудак. — Да ведь вы читали тетради Николая…

— Очень внимательно читал. Целая эпопея. Жаль, что Николай оборвал записи.

— А он ведь вскоре вынужден был бежать из города. И он и Артур.

— Почему?

— Известное дело: предательство.

— Кто же их предал? Костя?

— Нет, Костю партизаны быстро ухлопали. Нашлись другие.

— Кто же?

Рудак начал издалека и в своей спокойной, неторопливой манере рассказал мне историю ухода Капшая и Ржеуцкого в партизанский отряд.

В ноябре 1942 года Николай и Артур, работавший по-прежнему на авторемонтном заводе, получили задание штаба бригады взорвать этот завод. Через связную Веру Вербицкую Рудак передал Николаю для этой цели две мины замедленного действия. Спрятав мины у себя дома, Капшай пошел на явочную квартиру, хозяйкой которой была жена Павла Антоновича, Стася Жукович. Вскоре туда же пришел и Артур. Николай условился с ним о месте и времени передачи мин и о других деталях операции, простился и направился домой. По дороге он повстречал Галковского и пригласил его к себе. Только они открыли дверь и вошли в кухню, как на них набросились полицаи и гестаповцы.

— Где спрятал мины, бандит?! — заорал на Николая продавшийся гитлеровцам начальник борисовской тюрьмы Кишкурный.

— Нет у меня никаких мин, — огрызнулся Николай, а сам подумал: «Донес кто-то — факт. Так просто теперь от них не отделаться».

Его обыскали, извлекли из карманов огрызок карандаша, финку и компас.

— К партизанам бежать собрался, бандитская морда! — вопил Кишкурный, размахивая пистолетом.

У Галковского ничего такого, к чему можно было бы придраться, немцы не нашли.

Оставив Николая, его мать и Галковского на кухне под охраной рослого полицая, гестаповцы вместе с Кишкурным и отцом Николая пошли с обыском по комнатам.

«Попался, — думал Николай, — значит, теперь тюрьма, пытки, смерть». Вспомнил своего боевого друга Володю Ковалева, Лазовского, Долгалова, замученных в гестапо, и вдруг решил: «Эх, будь что будет!». Напряг мышцы, изловчился и тигром бросился на полицая. Сильным рывком отшвырнул его от двери, и пока тот, заорав на весь дом, поднимался с пола, Николай выскочил во двор.

Перемахнул через забор, перебежал улицу, вскочил во двор соседа и, пробираясь задними дворами, помчался к выходу из города. Где-то позади щелкали винтовочные выстрелы. Домчался до высокого кургана, прозванного «батареями» — его воздвигли на окраине города еще кутузовские солдаты, — и в изнеможении повалился под сосну.

— На другой день Николай уже был у нас в отряде, — рассказывал Рудак.

— А как же его семья? Что сталось с Галковским, с Артуром? — допытывался я.

— Отец Николая и Галковский пришли к нам на Палик еще до того, как явился сам Николай.

— Они, что же, угнали автомашину?

— Нет, прибыли на своих двоих. Оказывается, после побега Николая остальных под охраной двух полицаев повели в тюрьму. Дорогой мать Николая, спрятавшая в момент появления в их дворе гестаповцев одну мину себе за пазуху, хотела выбросить ее в канаву. Конвойный полицай увидел мину, перепугался и выстрелил в старуху. Охнув, та упала. Галковский не растерялся. Он бросился на полицая, вырвал из его рук винтовку, а отец Николая в этот момент подхватил мину. Полицаи с криком пустились бежать. Галковский бросился в ближайший двор. Отец Николая хотел было подхватить на руки свою жену, но, видя, что она уже мертва, перекрестил ее и побежал вслед за Галковским. Оба в тот же день прибыли в бригаду Дяди Коли.

Потом выяснилось, что мать Николая была тяжело ранена, но осталась жива и с помощью патриотов через месяц была благополучно увезена из города.

Что же касается Артура, то он пришел на Палик вместе с Николаем. И вот как это было.

Передохнув на «батареях», Николай вернулся обратно в город, пробрался на явочную квартиру комсомолки Люси Чоловской. «Нас предали, — сказал он ей, — беги скорее на завод и шепни Артуру, чтобы он немедленно скрывался. Передай, что я буду его ждать через час на «батареях». По пути заскочи к Стасе Жукович и скажи, чтобы она со своей дочкой тоже уходила из дому. Я сегодня был у нее на квартире, и гестаповцам это, наверное, уже известно».

Люся быстро добралась до завода, вошла в цех, нашла Артура и только успела ему передать о случившемся, как вошли гестаповцы. «Кто здесь Артур?!» — громко окликнул военнопленных переводчик.

Те сразу сообразили, в чем дело, и, толкнув Артура за машины, толпой пошли навстречу гестаповцам, стараясь отвлечь их внимание на себя. «Вы что, все Артуры? — разозлился переводчик. — Нам нужен Артур Ржеуцкий. Где он?» — «Он с полчаса назад ушел на склад за запасными частями и еще не вернулся», — ответил один из военнопленных.

Гитлеровцы устроили засаду, но прошло минут десять, а никто в цех не приходил. Тогда они стали обыскивать весь цех, заглядывали в кабины и под кузова автомашин, в танки, но Артура так и не нашли. Он выбрался во двор через снарядную пробоину в стене и вскоре был уже на «батареях» вместе с женой Павла Антоновича и ее маленькой дочуркой Аллочкой. Они повстречались с Николаем и все вместе добрались до Палика. И как раз в тот момент в бригаду прибыл из-за линии фронта сам Жукович.

— Вот это, можно сказать, была встреча! — воскликнул Рудак.

«Еще бы! — представил я себе эту картину. — Мог ли Павел Антонович думать, вылетая из Москвы в партизанскую зону, что здесь, в Паликовском лесу, он найдет свою семью!»

— А три боевых друга так с тех пор и находятся вместе?

— Да, с тех пор они больше уже не разлучались. В первый же свой поход в Борисов установили через Люсю связь с военнопленными.

— С какими военнопленными?

— А с теми, что вместе с Артуром работали на заводе. Передали им мины, и в ту же ночь завод взлетел на воздух.

— Ну, а выяснили вы, кто все же выдал гестапо Николая и Артура?

Рудак не успел ответить. Нам навстречу шел, слегка пошатываясь, командир шестого отряда Захаров.

Усач

Мы пробыли в шестом отряде недолго, и уходил я оттуда с тяжелым чувством. Захаров был явно под хмельком, и ни о каком деловом разговоре с ним не могло быть и речи. Многие партизаны слонялись без дела, кое-кто даже спал под сосной. Наш приход несколько расшевелил людей. Партизаны расспрашивали меня о Москве, о жизни на Большой земле, о положении на фронтах.

Судя по тому, с каким оживлением они разговаривали с нами, чувствовалось, что они истосковались по живому делу и царившее в отряде спокойствие не удовлетворяло их.

— Да, слабовата дисциплинка в отряде Захарова, — сказал Рудак, угадывая мои мысли. — Ведь вот кадровый офицер, хороший артиллерист, а людей воспитывать не умеет.

— А по-моему, он и сам-то собой руководить не умеет. Откуда он?

— Из окруженцев.

— Хорошо проверен?

— К винишку слаб, а в остальном ничего плохого за ним не замечалось.

— Ничего плохого! А что он пьянствует и людей распустил, это, по-твоему, как?

— За это мы его не раз на командирских совещаниях пропесочивали. Все клянется, что исправится. И действительно, после таких встрясок он некоторое время ведет себя хорошо, а потом, глядишь, опять сорвется.

— Зря вы нянчитесь с ним.

— Я, признаться, и сам к нему особых симпатий не питаю, — признался Рудак, — но сомневаться в том, что он наш человек, нет никаких оснований. Снимать же его с должности только за то, что он кое-когда выпивает, штаб не решается.

— А ты не допускаешь мысли, что он вражеский агент?

— Полностью отвергать такую возможность я, конечно, не могу. Однако есть некоторые серьезные данные, говорящие в пользу Захарова.

— Какие?

— А вот дослушайте мой рассказ о борисовчанах, тогда для вас станет все ясно.

Рудак легко пробежал по встретившейся нам на пути небольшой кладке, подождал, пока и я перейду ее, и начал свой рассказ.

— Помните, в записках Николая встречается фамилия Вербицкой?

— Это той, что приютила дочь расстрелянной гестаповцами Шершневой?

— Вот, вот, той самой. Вербицкая вначале была нашей связной, потом бежала из города и стала у нас старшей поварихой штабной кухни. В феврале этого года появился у нас еще один повар, и вот как он к нам попал.

Группа Качана выводила из Борисова семерых бежавших из лагеря военнопленных. По дороге, у военного городка Ледище, она неожиданно нарвалась на вражескую засаду. Завязалась перестрелка. Нашим разведчикам пришлось худо. Им угрожала гибель. Вдруг по гитлеровцам кто-то открыл стрельбу с фланга. Воспользовавшись замешательством врага, разведчики и военнопленные бросились вперед, проскочили засаду и, не останавливаясь, стали уходить. В этот момент из сосняка выбежал коренастый усатый человек с обрезом в руках и с пулеметной лентой крест-накрест на груди — тот самый, что выручил разведчиков из беды своим огнем с фланга.

«Ты кто, партизан?» — спросил его Борис. «Нет, — отвечает, — военнопленный, Петров по фамилии. Работал на асфальтовом заводе. Бежал. Несколько дней скрывался в Борисове у одного старичка, он и снабдил меня вот этим оружием; продуктов на дорогу дал и показал, в какой стороне искать партизан. Не бросайте меня, братцы. Два дня блуждал по лесам, измучился».

Рудак помолчал, видимо вспоминая подробности.

— Ну так вот, привели ребята этого усача. Я стал его, как обычно, опрашивать. Он сказал, что до войны работал шеф-поваром в Ленинграде, потом был призван в армию и попал на фронт. Раненного, его схватили немцы, и в течение года он находился в разных лагерях для военнопленных… Поселили мы его в землянке комендантского взвода. Дня через два я спросил Аникушина, как ведет себя Петров. «Хорошо, — говорит, — одно только странно: никогда не расстается с пулеметной лептой. Даже спать ложится, не снимая ее».

«Действительно, странно», — думаю. А вечером того же дня Борис Качан докладывает: заметил, как в кустах за штабной кухней усач о чем-то со старшей поварихой Верой Вербицкой шептался. Я тотчас вспомнил, что на допросе Петров утверждал, что никого из наших партизан не знает, и заподозрил что-то неладное.

На второй день Борис зашел в землянку к Петрову и спросил его мимоходом, как ему понравились наши повара. «А я, — отвечает Петров, — еще не успел с ними познакомиться. Вот отдохну, тогда уж пойду посмотрю, что там они умеют готовить».

Борису стало ясно, что Петров не зря скрывает свое знакомство с Верой, и он доложил об этом Лопатину. Мы вызвали усача и Вербицкую на допрос. «С кем ты знаком из наших поваров?» — спрашиваем Петрова. «Никого, — говорит, — я здесь, кроме тех, с кем пришел в бригаду, не знаю и… вообще, в чем вы меня подозреваете?».

Аникушин переглянулся с Лопатиным и глазами показал на пулеметную ленту.

— А ну, дай-ка мне твой патронташ, — приказал Лопатин.

Тут Петров сразу же себя и выдал: вскочил словно ужаленный, схватился обеими руками за ленту и забормотал трясущимися губами: «Господи, да что вы ко мне придираетесь! Да я… да мы…».

— Дай сюда ленту! — повторил комбриг. Сидевший рядом Аникушин потянулся было к Петрову, чтобы помочь ему снять ленту, но тот отпрыгнул и бросился к выходу.

— Куда, мерзавец! — ухватил его за шиворот Аникушин, — а он, знаете, какой дядя, ухватит, так уж не вывернешься, — и приволок, как котенка, к столу. Снял с него ленту и передал Лопатину. Тот вытащил из гнезда один патрон, осмотрел его со всех сторон, подкинул в воздух, как бы пробуя на вес, потом без труда вынул пулю и высыпал на стол из гильзы не порох, а белый порошок!

«Яд!» — сразу догадались мы. Один за другим опорожняли мы патроны, и на столе образовалась большая горка порошка, похожего на белоснежную пудру.

— Ну, что скажешь? — грозно спросил Лопатин.

Петрову после этого уж деваться было некуда. Облизнул он пересохшие губы, попросил воды, потом глухо произнес, кивнув на горку белого порошка:

— Вы же видите… В ваш штабной котел его должна была засыпать Вера Вербицкая, а в отрядные котлы — другие наши агенты.

Петров назвал имена еще тринадцати гестаповских агентов, в разное время засланных в бригаду Нивеллингером и шефом гестапо Вольфом.

Вербицкая на допросе созналась, что еще в конце 1941 года она была завербована гестапо, выявляла и предавала подпольщиков. Жертвами ее предательства оказались, в частности, активные участники борисовского партийного подполья Лазовский и Долгалов. По указанию Вольфа она в свое время пригрела около себя дочь расстрелянной Шершневой — Лелю, чтобы этим укрепить среди соседей свою репутацию патриотки и облегчить свой уход в партизанский отряд, когда этого потребует гестапо. Она же выдала Николая и Артура после того, как передала им мины для взрыва завода.

— Вот и судите теперь сами, — закончил свой рассказ Рудак, — если бы Захаров был в числе вражеских лазутчиков, то усач, наверное, назвал бы и его.

— Но, возможно, он заслан по другой линии? — стоял я на своем.

На это Володя не нашел, что возразить, и мы решили в ближайшие же дни заняться Захаровым. Однако вскоре произошло событие, которое и отвлекло нас от Захарова и несколько рассеяло мои сомнения на его счет.

Партизаны шестого и третьего отрядов вместе с Храмцовым, хорошо знавшим законы упреждения при стрельбе по самолетам, обстреляли пролетавший над нашим лесом «Юнкерс-58». Кое-кто из стрелявших партизан уверял, что самолет задымил и, скрываясь за высокими соснами, якобы стал падать. Мы, откровенно говоря, не поверили этому. Тем не менее поручили Рудаку пробраться с разведчиками третьего отряда к Зембину и через наших связных разузнать там, не появились ли среди немцев слухи о подбитом самолете.

Вернувшись из разведки, Рудак доложил: самолет хлопцы действительно подбили, да еще какой: на его розыски прибыла даже специальная аэродромная часть — человек до двухсот. Говорят, им дан строжайший приказ: любой ценой разыскать разбитый самолет и останки какого-то очень крупного генерала, летевшего на фронт. В сопровождении местных полицаев эта часть вот-вот должна выйти из Зембина в нашем направлении.

— Ну что ж, — сказал, ухмыляясь, Лопатин, — пусть идут; надо их встретить здесь так, чтобы Кубе не только самолета, а и многих аэродромников не досчитался.

Оставив меня в штабе на случай возможного маневра, Лопатин взял с собой три отряда и расположил их на пути наиболее вероятного наступления врага. Когда появилась колонна гитлеровцев, партизаны взяли ее под перекрестный огонь. Фашисты растерялись, бросились сперва в одну, потом в другую сторону, но всюду нарывались на партизанский огонь. Среди вражеских солдат началась паника, и с большим трудом их командиру удалось восстановить порядок и прорваться через кольцо партизанского окружения. Позднее мы установили, что в этом бою гитлеровцы потеряли семьдесят три человека убитыми и ранеными.

Несколько дней наши партизаны рыскали по лесам в поисках подбитого самолета, но, к сожалению, так и не нашли его. Очевидно, он упал в озеро Палик.

Сразу же вслед за этим произошло другое, еще более знаменательное событие, связанное с заданием, которое выполняла Финская.