Записки из тайника

Предисловие к главе X

После того как Винн покинул Москву, Пеньковский приготовился к худшему. В комитете и Главном разведывательном управлении ему все еще доверяли или говорили, что доверяют. Во всяком случае, как он сообщил в «Записках», запрос на выезд его в заграничную командировку был направлен в Комитет государственной безопасности. «Одному Богу известно, каким будет ответ», — написал он. Пеньковский прекрасно понимал, что если ему откажут в выезде и во второй раз, то это будет означать, что он находится под подозрением не из-за своего отца, служившего в Белой армии, а по более серьезной причине.

В любом случае ему ничего не оставалось, как ждать решения «соседей» и обдумывать различные варианты побега. Его могли просто уволить из комитета и запретить дальнейшее общение с иностранцами. Если бы установили, что его отец был белогвардейцем, Пеньковский мог бы нажать на своих высокопоставленных друзей и знакомых, и тогда его оставили бы в комитете. При таком раскладе он планировал прежде всего обратиться за помощью к Варенцову и Серову, чтобы его, по крайней мере, не выгоняли из армии. Возможно, ему пришлось бы покинуть Москву. В этом случае Пеньковский постарался бы остаться в европейской части СССР, предпочтительно в Ленинграде. (На суде он признался, что именно этот город советовали ему его инструкторы из американской и английской разведок.)

Даже находясь в таком подвешенном состоянии, Пеньковский продолжал свою опасную работу: фотографировал материалы и пытался передавать их на Запад. 5 сентября он принес отснятую фотопленку в американское посольство и передал ее во время приема. Более безопасного способа передачи донесений он не находил. На следующий день Пеньковский попытался установить контакт с одним из его английских связных, но у него ничего не получилось.

22 октября, согласно советским источникам, Олег Пеньковский был арестован сотрудниками КГБ. 2 ноября в Будапеште сотрудники КГБ арестовали Гревилла Винна и переправили в Москву. В Венгрию англичанин приехал для организации передвижной промышленной выставки в странах Восточной Европы. В очередной раз он увидел Пеньковского на Лубянке, через замочную скважину в двери своей камеры.

Невольно возникает вопрос: каким образом они засветились? Скорее всего, их арест не был результатом проницательности и кропотливой работы сотрудников КГБ или ГРУ. В случае с Пеньковским и Винном все было не так, как это обычно происходит в шпионских романах. По законам жанра, должен бы существовать некий прозорливый полковник КГБ, который кропотливо накапливал отдельные, внешне совершенно невинные факты о деятельности Пеньковского, строил различные гипотезы и в конце концов пришел к выводу, что Пеньковский — предатель. В конце концов советские власти обнародовали имя такого человека — им оказался подполковник А.В. Гвоз-дилин. Однако о нем стало известно лишь через два года после суда над Пеньковским. (См. Эпилог.)

Тем не менее КГБ потребовалось целых двадцать три года, чтобы, с помощью ли Гвоздилина или без оной, установить, что отец Пеньковского действительно был белогвардейским офицером. И уже один этот факт заставляет усомниться в наличии в рядах КГБ своего собственного Арсена Люпена или даже Сэма Спейда[61]. Нет подтверждений и тому, что в разоблачении Пеньковского КГБ действовал быстро и проницательно.

Слежку за собой Пеньковский обнаружил в начале 1962 года, но, поскольку КГБ вел наблюдение за многими должностными лицами, он не усмотрел в этом ничего экстраординарного. Хотя встречи Пеньковского с миссис Чизолм могли показаться подозрительными, в принципе его встречи с иностранцами были в порядке вещей в силу занимаемого им поста как в комитете, так и в ГРУ. Только к началу лета стало ясно, что слежка кагэбэшников стала весьма интенсивной. Гревилл Винн даже подумал тогда, что КГБ подозревает их с Пеньковским в спекулятивных операциях.

Осторожный человек сразу же залег бы на дно. Например, уже в июле Пеньковский мог бы предупредить западные разведслужбы в Лондоне, что он на некоторое время прерывает с ними связь. Кроме того, он должен был бы сразу уничтожить все компрометирующие его предметы, хранившиеся в домашнем тайнике.

Пеньковского учили осторожности, но по натуре осторожным он не был. Каждому человеку свойственно чувство собственного достоинства, воспетое еще древними греками, и Пеньковский не был в данном случае исключением. В некоторые моменты работы на западную разведку его собственная гордыня давала себя знать. И не было бы ничего страшного, если бы Пеньковский, обнаружив за собой слежку, стал вести себя более осмотрительно. Но шпион ошибается лишь однажды — второго шанса ему не дано.

Самоуверенность, которая всегда так помогала Пеньковскому, на этот раз его подвела. Берзину, возглавлявшему ГРУ в 1934 году, принадлежит ставшая своеобразным афоризмом фраза: «В нашей работе дерзость, бесстрашие, риск и решительность должны сочетаться с осторожностью. Такова диалектика нашей профессии!» Пеньковский действовал решительно, дерзко, смело рисковал, но вот об осторожности забыл.

Когда в январе 1962 года Пеньковский во время одной из встреч с представителем западной разведки обнаружил за собой слежку, то немедленно отменил все последующие встречи и стал пользоваться тайником. Тем не менее он не прекратил собирать секретные материалы и передавать их на Запад. Его друзья и начальство в комитете продолжали верить ему. В ГРУ на Арбате он по-прежнему чувствовал себя в полной безопасности. Он знал, какая ему грозит опасность, если сотрудники КГБ в конце концов все-таки обнаружат, что его отец служил в Белой армии. Об этом он пишет в своих «Записках».

По прошествии времени стало ясно, каким образом КГБ смог разоблачить Пеньковского. Дело в том, что сотрудники Комитета государственной безопасности, работающие как за границей, так и в Москве, пишут отчеты о всех контактах советских граждан с иностранцами. Это обыденная практика. К весне 1962 года в КГБ уже накопилось много сообщений о встречах Пеньковского с Винном и другими иностранцами. Хотя все эти встречи не выходили за рамки служебных обязанностей Пеньковского, тем не менее их оказалось так много, что это невольно вызвало подозрения у советской контрразведки.

Огромное количество подарков и сувениров, которые привозил он из заграничных командировок, пусть даже и для высокопоставленных людей, также должно было насторожить КГБ. Эти подарки и сувениры наверняка стоили больше той суммы, которую ему полагалось иметь на руках. Не следует сбрасывать со счетов и такую возможность: его попросту могли заподозрить в спекуляции этими иностранными вещами.

Слежку за Пеньковским могли установить и еще по одной причине. Весной и летом 1962 года напряжение в отношениях между Советским Союзом и Западом резко возросло, и КГБ усилил слежку за всеми иностранцами. Таким образом, даже редкие контакты Пеньковского в Москве с британскими и американскими атташе не остались незамеченными. Более того, КГБ должен был проявить к ним повышенное внимание.

С Винном Пеньковский продолжал общаться свободно, поскольку знал наверняка, что он не является сотрудником иностранной разведки, а всего лишь, как значится в его визитной карточке, бизнесмен! Очевидно, КГБ считал Винна подозрительной личностью, невзирая на то, что ГРУ вынашивало план его вербовки. Подозревать англичанина в шпионаже у КГБ были основания — уж слишком часто он наведывался в Москву.

Пеньковский продолжал посещать библиотеку Министерства обороны и знакомиться с секретной литературой, явно не имевшей прямого отношения к его служебным функциям. Судя по той обширной информации, которую передавал западным спецслужбам Пеньковский, можно предположить, что в библиотеке он брал огромный объем литературы, и это не осталось незамеченным.

Пеньковский всегда полагался на своих влиятельных друзей и знакомых, вроде маршала Варенцова и генерала Серова, и поэтому считал, что он вне подозрений. Но КГБ такие связи Пеньковского как раз могли и насторожить.

При малейшем подозрении того или иного лица сотрудники КГБ часто производят тайный обыск его квартиры. Если в отсутствие членов семьи Пеньковского они нагрянули к нему на квартиру, то первым делом они должны были обыскать его рабочий стол. И как только они вскрыли заветный ящик, все стало ясно! Но когда это произошло, никто не знает.

Мы точно знаем, что встреча Пеньковского с Винном в июле месяце была записана сотрудниками КГБ на магнитофонную пленку и запечатлена на фотографиях. Винн упомянул об этом факте во время судебного процесса: «Они включили магнитофон, и я услышал наши голоса, мой и Пеньковского. Этого было вполне достаточно, чтобы понять, что разговор наш подслушивали… Я отчетливо слышал свой голос: «Я желаю тебе удачи, Алекс». И еще: «Я привез тебе от них письмо», потом голос Пеньковского: «Да, в письме они говорят много хорошего о…»

То ли с помощью подслушивающей аппаратуры, установленной в номере Винна, КГБ вышел на Пеньковского, то ли обыск в квартире Пеньковского навел их на Винна, неизвестно. Во всяком случае, кто-то из КГБ суммировал всю накопленную о них информацию и сделал соответствующие выводы.

Мы так и не знаем, когда КГБ окончательно убедился, что Пеньковский завербован западными разведслужбами, а Винн — его связной. Очевидно, не в июле. Мы полагаем, что Пеньковский посылал информацию на Запад еще в конце августа, поскольку именно эта дата значится в его последних «Записках». Трудно себе представить, что в период крайне напряженной международной обстановки, вызванной ка-рибским кризисом, КГБ мог позволить такому ценному для Запада агенту, каким являлся Пеньковский свободно передавать иностранным разведкам секретную информацию, пусть даже и из желания установить его связи. Пеньковский являлся птицей слишком высокого полета для любой контрразведки, чтобы вот так вдруг пресечь его шпионскую деятельность.

Вероятнее всего, причина кроется в самой сути Комитета государственной безопасности. Представьте себе его работу: ежедневное записывание на пленку и последующее прослушивание разговоров тысяч иностранцев. Поэтому на установление факта причастности Пеньковского и Винна к разведдеятельности в пользу Запада должны были уйти недели. А всевозможные согласования с начальством? Это же тоже требует времени.

Следующий далее материал, несомненно, является последним донесением полковника Пеньковского, последней главой его «Записок».