Записки из тайника

Эпилог СУД

Суд над полковником Пеньковским и господином Винном длился четыре дня, в один из дней заседание проходило при закрытых дверях. В том, что им будет вынесен обвинительный приговор, никто не сомневался. Старания обоих защитников обвиняемых были направлены только на то, чтобы хоть немного его смягчить. Все выступления в суде и отношение к обвиняемым всех присутствующих в зале вполне соответствовали и содержанию и тональности речи генерал-лейтенанта А.Г. Горного, главного военного прокурора. Оба подсудимых признали свою вину, хотя Винн и сделал некоторые оговорки. Но при этом он ни в коей мере не умалял степени своего участия в переправке материалов за рубеж. Когда прокурор приводил какой-нибудь убийственный факт или Пеньковский делал некое ошеломляющее признание, двести с лишним «представителей трудящихся Москвы», присутствовавших на судебном процессе, дружно, как их инструктировали, выражали свое одобрение или негодование.

Тем не менее судебный процесс, как это следует из его протоколов, получился совсем не таким, каким хотели его видеть в КГБ. Он не стал театрализованным представлением, где каждому из его участников отводилась заранее подобранная роль. Короче говоря, того показательного суда, которые устраивались в 30-х годах в Советском Союзе, не получилось. Проявив недюжинную выдержку и ни в чем не раскаявшись, Пеньковский и Винн в долгой борьбе умов с советской контрразведкой одержали полную победу. И как ни старались власти, ни тот, ни другой не выглядели сломленными. Желая соблюсти только что принятый новый закон о суде, обвинение всячески старалось избежать стереотипов ведения довоенных судов, на которых в роли прокурора выступал Андрей Вышинский. Временами оно проявляло нерешительность, опасаясь скатиться к практике карательных мер, которая была характерна для недавнего партийного руководства. Мы не будем вспоминать об оккупации Прибалтийских стран, совершенной еще при Сталине. Мы вспомним недавнюю агрессию советских войск против Венгерской Народной Республики в 1956 году.

Сам факт проведения этого суда уже сам по себе удивителен, так как других офицеров Советской Армии, уличенных в шпионаже, сразу же расстреливали. В декабре 1962 года, спустя всего месяц после ареста Пеньковского, в советской прессе промелькнуло сообщение о расстреле некого подполковника П., офицера-пехотинца, сотрудничавшего с американской разведкой. Хотя его характеризовали теми же словами, что и Пеньковского («эгоистичным», «скрытным», «отщепенцем» и «явным индивидуалистом»), тем не менее об открытом суде над ним даже и речи не шло. Суд же над Пеньковским должен был состояться. Причем открытый. И вовсе не потому, что восемь британских и американских дипломатов впоследствии были объявлены персонами нон грата за связь с советским предателем, или потому, что напрямую с ним работал иностранец Винн. Все дело в том, что Пеньковский являл собой слишком крупную фигуру, о которой можно было бы только вкратце упомянуть в прессе. Волна перемещений и увольнений, прокатившаяся по Советской Армии, требовала объяснений. Кроме того, суд над офицером, имевшим в среде военного руководства страны массу друзей и знакомых, мог послужить для остальных военнослужащих серьезным предупреждением — тех, кто вынашивает коварные планы против партийного руководства, ждет плачевный конец.

Шесть месяцев прокуратура готовила судебный процесс, который длился всего четыре дня. В 1964 году, благодаря обмену, Гревилл Винн покинул тюрьму на Лубянке и, вернувшись домой, поведал миру о том, как готовился этот судебный процесс и как при этом вела себя советская контрразведка.

После того как 3 ноября англичанина выкрали в Будапеште сотрудники советской и венгерской служб безопасности, его менее чем через двадцать четыре часа самолетом доставили в Москву. В Будапешт Винн ехал с тревожным чувством, так как после встречи с Пеньковским, состоявшейся в июле, он уже точно знал, что оба они находятся под пристальным вниманием советской контрразведки. Однако Винн отдавал себе отчет в том, что, уклонившись от участия в заранее согласованных переговорах в Будапеште, он тем самым лишит Пеньковского последней надежды представить их встречи в Москве за обычные деловые контакты. После почти двухнедельного пребывания в Венгрии англичанина арестовали.

Винна доставили на Лубянку и стали допрашивать. Допросы проводили генерал и его помощники. Порой обращались с арестованным отнюдь не вежливо. Англичанину предъявили вещественные доказательства, свидетельствующие против него и Пеньковского. Среди них были фотографии, снятые во время их встреч, и магнитофонная запись их последнего разговора в номере гостиницы «Украина». В конце концов ему и Пеньковскому устроили очную ставку и перекрестный допрос, который явился прелюдией к судебному процессу.

По словам Винна, он поначалу надеялся, что единственным обвинением, которое ему предъявят, будет передача свертков с подарками, которые он всегда привозил Пеньковскому. Однако проводивший допросы генерал вскоре дал понять Винну, что их с Пеньковским обвиняют в шпионаже. Винн должен был доказать, что ему не было известно, какого рода информацию он передавал от Пеньковского и какие инструкции доставлял с Запада советскому полковнику. Советский суд согласен был представить Винна жертвой британских спецслужб, человеком, которого «методом шантажа и угроз заставили выполнять грязную работу».

При встрече один на один, а такая состоялась на Лубянке, Пеньковский просил Винна сотрудничать с органами советского правосудия во время открытого суда. «Меня наверняка расстреляют», — сказал он. И добавил: «Они обещали сохранить мне жизнь» — при условии, что Винн будет сотрудничать.

Ясно, что КГБ также обещал Пеньковскому не трогать его семью, если он и Винн исправно исполнят отведенные для них на суде роли. Винн согласился сотрудничать с КГБ, но в определенных пределах — после шести месяцев, проведенных им в одиночной камере на Лубянке, у него просто не оставалось выбора. Для англичанина было очень важно последовательно отстаивать свою позицию.

Любому человеку на месте Винна требовалось проявить большое мужество. Он не был разведчиком, а занимался бизнесом и роль связного выполнял, поскольку так сложились обстоятельства и потому, что, как патриот своей страны, сознавал важность этой миссии.

Можно легко представить, как чувствовал себя Пеньковский во время допросов, но он даже не пытался скрыть истинных мотивов своей шпионской деятельности. Он рассказал, что его основной целью была помощь не Западу, а своему народу, но только вряд ли эту фразу могли позволить Пеньковскому повторить в суде. (Интересно, что последнее слово обоим подсудимым было предоставлено на закрытом заседании суда.)

Адвокатов Пеньковского и Винна допустили к своим подзащитным только после того, как сотрудники КГБ закончили допрашивать арестованных. (Защитник англичанина, который в зале суда почти во всем соглашался с обвинителем, позже предъявил своему клиенту счет на солидную сумму.)

Советская пресса изо всех сил старалась представить разоблачение Пеньковского как блестящую работу чекистов. В конце 1965 года вышла в свет небольшая брошюра в бумажной обложке, озаглавленная «Фронт тайной войны»[63]. В ней некий подполковник КГБ Александр Васильевич Гвоздилин, очевидно, главный следователь, допрашивавший Пеньковского, изображен в лучших традициях шпионской литературы. Начинается брошюра так: «В тот промозглый ноябрьский вечер в одном из окон здания на площади Дзержинского в Москве свет горел дольше обычного… Александр Васильевич откинулся на спинку стула, закрыл свои уставшие глаза, и тут перед ним, как в калейдоскопе, промелькнула большая часть того, что ему удалось обнаружить и услышать за последнее время…»

Авторы «Фронта тайной войны» продолжают свое полное драматизма повествование: «Только под давлением неопровержимых фактов, представленных следователем, Пеньковский наконец-то признался, что он шпион… Он еще долго пытался выгородить себя, путано говорил о конкретных фактах его шпионской деятельности… Однако острый ум и терпение Александра Васильевича, его логическое мышление и опыт ведения расследований дали свой результат…»

По версии советских властей, подполковник Гвоз-дилин установил, что Пеньковский «задолго до того, как его выгнали из армии, выведывал военные секреты лишь у безответственных болтунов из числа военнослужащих, с которыми этот враг устраивал совместные кутежи». О том, что же побудило полковника изменить Родине, авторы брошюры ни словом не обмолвились. На вопрос «Когда и почему Пеньковский встал на путь предательства?» ни Александр Васильевич, ни представитель обвинения в суде вразумительного ответа так и не дали.

После того как сценарий судебного разбирательства был разработан, с обоими обвиняемыми, чтобы те ничего не напутали, провели репетицию. Дело дошло до того, что их до начала процесса свозили в здание суда и ознакомили с залом заседаний. Судебное разбирательство прошло гладко, без сучка и задоринки, как большинство судебных процессов. Военный суд под председательством генерал-лейтенанта В.В. Борисоглебского вызвал четырех свидетелей, двое из которых были знакомыми Пеньковского, и девятерых экспертов, которые подтвердили наличие на квартире обвиняемого шпионского оборудования, секретный характер передаваемых им на Запад материалов и т. д. В ходе вопросов и ответов на суде вновь была повторена и подытожена вся история шпионажа Пеньковского, направленного против Советского Союза, с момента его первой лондонской встречи с представителями британской и американской разведок. В начале слушания дела генерал Горный заявил: «…Обвиняемый Пеньковский — честолюбивый карьерист и морально разложившийся тип, который ступил на путь предательства своей Родины и начал сотрудничать с разведками империалистических стран. В конце 1960 года, пользуясь положением заместителя начальника иностранного отдела Государственного комитета по координации научно-исследовательских работ, а также безграничным доверием сотрудников, имея к тому же возможность встречаться с иностранцами, посещающими Советский Союз в составе всевозможных научных и культурных делегаций, пытался вступить в контакт с американской разведслужбой…»

В ходе рутинной процедуры разбирательства дела из вопросов к обвиняемым и их ответов присутствующим в зале суда стало известно о передаче Пеньковским на Запад секретных материалов, о тайниках, которыми он пользовался, о его контактах со связными иностранных спецслужб, о частотах радиосвязи и условных кодах. На всеобщее обозрение было выставлено шифровальное устройство, найденное на квартире Пеньковского.

Время от времени обвиняемые пытались оспорить некоторые факты из их шпионской деятельности, но делали они это очень робко. К чести Пеньковского надо отметить, что он настойчиво повторял на суде: «Винн не имел ни малейшего представления о материалах, которые он перевозил на Запад». Нескольких часов разбирательства оказалось достаточно, чтобы стало ясно: Пеньковский передавал на Запад очень ценные сведения. Представители иностранных средств массовой информации также присутствовали на заседаниях суда. Как сообщали они в своих репортажах, свидетельств того, что обвиняемые находились под воздействием психотропных средств или против них применялись меры физического воздействия, не было обнаружено.

Решившись на открытый суд, КГБ тем не менее позаботился о том, чтобы сдержать поток информации из зала суда. Винн в своих мемуарах пишет, что во время процесса московская милиция перекрыла движение на нескольких улицах и направила транспорт прямо под окна здания Верховного суда СССР. Западные представители, присутствовавшие на заседаниях, подтвердили, что из-за шума, доносившегося с улицы, они не могли разобрать, что говорили обвиняемые.

Советские власти опасались, что Винн может отступить от заготовленного сценария, поэтому каждый раз, когда он начинал говорить, его микрофон немедленно отключали. Так что почти все его ответы остались залом не услышанными. Всего один только раз он нарушил обещание, данное сотрудникам КГБ, когда произнес такую фразу: «Ни в моей стране, ни в других странах ни для кого не секрет, что в московских квартирах иностранных дипломатов установлены подслушивающие устройства». (В советских средствах массовой информации эта фраза была представлена так: «Мне также известно, что в московских квартирах иностранных дипломатов очень часто устанавливают подслушивающие устройства».) После такого заявления Винна председатель суда сразу же задал другой вопрос. По окончании этого заседания следователи КГБ предупредили англичанина, что если нечто подобное повторится, то у него будут серьезные неприятности.

Что касалось улик против обвиняемых, то с ними у стороны обвинения никаких проблем не было, и генерал Горный мог быть удовлетворен ходом судебного процесса: вина подсудимых была полностью доказана, и он, потребовав для них сурового наказания, за рамки правового поля не вышел. Улик, свидетельствовавших о том, что Пеньковский и Винн занимались шпионской деятельностью, было собрано предостаточно. Особенно против советского полковника. У него на квартире в ящике письменного стола чекисты обнаружили отснятые фотопленки, инструкции, поступавшие от сотрудников иностранных разведок, пишущая машинка под номером 213956, на которой, как установили эксперты, и были напечатаны хранившиеся там же секретные сообщения.

Как было заявлено на суде, материалы, подготовленные для передачи иностранному связному, являлись достаточно веским доказательством вины Пеньковского.

«При обыске на квартире Пеньковского помимо уже упомянутых телефонов сотрудников иностранных разведок, шести почтовых открыток с уже написанным текстом, подготовленного донесения и катушек с отснятыми фотопленками в тайнике его стола было найдено следующее: фальшивый паспорт, шесть шифровальных трафаретов, три фотоаппарата «Минокс», два листа специально обработанной бумаги для тайнописи, памятка с указанием радиочастот, на которых передавались ему инструкции из-за границы, набросок его отчета иностранным разведкам, статья, полученная с Запада, которую он намеревался опубликовать в Советском Союзе, шестнадцать катушек пленки к аппарату «Минокс» и инструкции по его использованию, а также по шифровке и дешифровке радиосообщений, приему радиопередач из штаб-квартиры иностранной разведки и по тайниковой связи».

«Кроме того, при обыске квартиры Пеньковского были изъяты и приобщены к делу в качестве неопровержимых улик радиоприемник фирмы «Сони», переданный ему сотрудниками иностранных разведок для приема зашифрованных сообщений, и пишущая машинка, на которой он печатал свои донесения».

Ни у кого не вызывал сомнения тот факт, что сотрудники британской и американской спецслужб поддерживали постоянную связь с Пеньковским. При допросе в суде подсудимый рассказал об этом с мельчайшими подробностями. На последнем заседании генерал Горный, подводя итоги показаниям Пеньковского, сказал следующее:

«В Париже Пеньковскому сообщили о московском тайнике американской спецслужбы, который находился в подъезде дома 5/6 по Пушкинской улице, и о том, как им пользоваться: перед тем как заложить в него секретные донесения, он должен был оставить на фонарном столбе номер 35 Кутузовского проспекта отметку черного цвета, дважды набрать номера телефонов ГЗ-26-87 и ГЗ-26-94 и, услышав ответ, сразу же положить трубку. Это означало, что тайник загружен. По одному из телефонных номеров Пеньковский должен был услышать пароль «Джоунс», а по другому — «Девисон». Спустя некоторое время его предупредили, что пароль «Джоунс» будет заменен на «Монтгомери».

«По тем же телефонам Пеньковскому следовало звонить и в случае непредвиденных обстоятельств. Оставив пометку на фонарном столбе, он должен был позвонить по названным выше номерам и, услышав ответ абонента, трижды дунуть в трубку».

«Эти инструкции Пеньковский записал на листке бумаги, который при аресте был у него отобран и приобщен к делу в качестве вещественного доказательства его вины» (том дела 8, пункт 110).

«Уважаемые члены суда, можно открыть телефонный справочник и легко убедиться, что телефонный аппарат с номером ГЗ-26-94 установлен на квартире помощника военно-воздушного атташе США Алексиса Девисона, а ГЗ-26-87 — в квартире второго секретаря американского посольства Вильяма Джоунса, работавшего в Москве до февраля 1962 года».

«Мне могут возразить: наличие у Пеньковского телефонов иностранных дипломатов не является доказательством того, что обвиняемый поддерживал с этими лицами преступные связи, поскольку в его прямые служебные обязанности входило общение с иностранцами и посещение дипломатических приемов. Так что знать домашние номера телефонов дипломатов труда для него не представляло».

«Следствие предусмотрело возможность таких возражений. К выводу о причастности указанных сотрудников американского посольства к шпионажу против СССР оно пришло не только на основании показаний обвиняемого, но и в результате установленного за ними наблюдения».

«Наблюдение за американскими дипломатами было установлено в ноябре 1962 года на основании статьи 183 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. В результате было зафиксировано посещение ими тайника, которым пользовался Пеньковский. Также установлено, что через тридцать минут после звонка Пеньковского помощник военно-воздушного атташе США Девисон проехал на машине мимо фонарного столба номер 35 на Кутузовском проспекте. Спустя некоторое время сотрудник американского посольства Ричард Джекобе был замечен у тайника на Пушкинской улице».

«Признания Пеньковского, материалы, конфискованные у него при аресте, и наблюдения за американскими дипломатами дают неопровержимые доказательства их причастности к шпионажу против СССР. Шпионский характер их деятельности установлен, и его невозможно опровергнуть».

«Более того, в соответствии с советским законодательством о показаниях обвиняемого, у нас есть все основания доверять заявлению Пеньковского о том, что помимо указанных выше телефонных номеров ему сообщили еще и третий номер, К4-89-73, по которому следовало звонить в 21.10, и только по понедельникам. Дважды набрав этот номер, Пеньковский должен был трижды дунуть в микрофон, а затем повесить трубку. Это означало, что можно идти к тайнику. Телефон К4-89-73 установлен в квартире, где до июня 1962 года проживал помощник военно-морского атташе Великобритании, а с июня 1962 года по март 1963-го — сотрудник того же посольства Айвор Расселл».

«Как стало известно, по возвращении из Парижа Пеньковский 17 октября 1961 года позвонил по телефону ГЗ-13-58 и, трижды дунув в микрофон, повесил трубку. Это означало, что он благополучно вернулся в Москву. Номер ГЗ-13-58 принадлежал сотруднице британского посольства Фелисите Стюарт, которая в октябре 1961 года еще работала в Москве».

«Следуя инструкциям своих зарубежных боссов, Пеньковский в различных частях Москвы подбирал места для резервных тайников. Для этих целей он намеревался использовать даже могилу Сергея Есенина на Ваганьковском кладбище».

«В июле 1961 года в Москву с заданием от британской разведки прилетел Винн. Он был принят в британском посольстве и передал им адресованные Пеньковскому инструкции, открытки с заранее заготовленной надписью, 3000 рублей наличными и статью одного американского разведчика, которую Пеньковский хотел опубликовать в советской прессе, с целью афиширования его имени».

«Винн также привез Пеньковскому фотографии людей, с которыми тому предстояло выходить на связь. Среди них оказались Родни Карлсон, атташе американского посольства в Москве, и супруга второго секретаря британского посольства Гервеза Коуэлла — Памела Коуэлл. Карлсона Пеньковский должен был узнать по булавке с камнями красного цвета на галстуке».

«Шпионские материалы Памеле Коуэлл Пеньковский должен был оставлять в банке от порошка «Хар-пик» с двойным дном».

«Напомню, какие манипуляции следовало проделывать с этой банкой. Сначала Чизолм продемонстрировала это Винну. Она повертела ее в руках — банка как банка; Винн молча наблюдал за манипуляциями Чизолм. Затем она сняла донышко банки и вынула из него содержимое, а Винн внимательно следил, чтобы все это потом продемонстрировать в гостинице «Украина» Пеньковскому».

«На встречах с Винном в Москве Пеньковский сумел передать ему различные шпионские материалы».

«На почтовых открытках с видами Москвы, которые привез Пеньковскому Винн, был написан зашифрованный английский текст и адреса. Отправляя их, Пеньковский извещал иностранные спецслужбы о тех или иных изменениях в его деятельности».

«Если он менял место работы, то должен был отправить открытку с видом на Котельническую набережную миссис Н. Никсон, Беркс, Англия, с таким текстом: «Приятно провожу время и даже обнаружил, что мне стала нравиться водка. Москва выглядит именно так, как изображена на этой открытке. Видели бы вы, какие широкие здесь улицы! По возвращении расскажу о Москве в мельчайших подробностях. С любовью — Дик».

«Пеньковский успел послать всего одну такую открытку, остальные, найденные у него в рабочем столе, лежат перед вами. Все это время его мучил страх. Он трусливо оглядывался по сторонам и постоянно холодел от страха, потому что прекрасно сознавал, что петля на его шее постепенно стягивается и что конец его шпионской деятельности уже близок».

«4 июля 1962 года на приеме в американском посольстве по случаю Дня независимости США Пеньковский познакомился с Карлсоном, а в августе на приеме у Хорбелли передал ему семь отснятых фотопленок с секретными материалами и сведения об одной из советских ракет. На той же встрече он получил от Карлсона фальшивый советский паспорт, которым ему предстояло воспользоваться при переходе на нелегальное положение, а также письмо от иностранных спецслужб с требованием собрать информацию о состоянии обороны столицы нашей Родины и о войсках Московского военного округа».

Такой характер задания мог бы составить честь даже Джеймсу Бонду. Надо заметить, что агент 007, в отличие от Пеньковского, не испытывал трудностей в установлении контактов со своими связными. Гневно клеймя иностранных дипломатов за «бесцеремонное попрание норм международного права», генерал Горный явно забывал о тех нарушениях норм международного права, которые допускают советские дипломаты, считающие, что их собственная шпионская деятельность за границей является неотъемлемой частью их работы. Тем не менее можно было предположить, что после ареста Пеньковского связанные с ним иностранные дипломаты непременно будут выдворены из страны. Обвиняя западные спецслужбы в шпионаже против Советского Союза, прокурор заявил следующее:

«Главенствующая роль в этом принадлежит Центральному разведывательному управлению Соединенных Штатов Америки, которое активно поддерживает действия самых реакционных кругов американского общества. Оно подобно гигантскому спруту, простершему свои щупальца до самых отдаленных уголков земного шара. ЦРУ постоянно инспирирует заговоры и убийства, провокации и диверсии. Для этого оно использует новейшие технические достижения, от миниатюрных фотоаппаратов «Минокс», которые здесь представлены, до космических спутников, этих «шпионов в небе».

«Британская разведка, существующая почти триста лет, в своих методах работы не менее изощренна и коварна, нежели ЦРУ, но она предпочитает по возможности оставаться в тени. В подрывной деятельности против СССР эти иностранные спецслужбы преследуют общие интересы и, как видно из материалов настоящего судебного процесса, тщательно координируют свои действия. Однако это отнюдь не исключает существующие между ними противоречия и не мешает им бороться друг с другом».

Но вынесения только обвинительного приговора стороне обвинения было недостаточно. Советская система правосудия, в отличие от западной, еще настолько несовершенна, что не допускает, чтобы подсудимый, защищаясь, мог с помощью адвоката объяснить мотивы своего поступка. Изменники родины на Западе, такие, как Клаус Фукс или Юлиус Розенберг, могли открыто выражать на суде свое недоволь-

ство порядками, существующими в их стране. Даже профессиональный советский разведчик Рудольф Абель мог рассчитывать на помощь опытнейшего американского адвоката, который поклялся сделать все от него зависящее, чтобы защитить его. Однако в советском суде Олег Пеньковский был обязан просто признать себя виновным и покаяться. Поскольку советская система не допускает открытого противостояния правящей в стране партии, суд над Пеньковским считался бы успешным, если бы он признал свою вину с позиций коммуниста и высокопоставленного чиновника. Нельзя, чтобы он выглядел просто нарушителем закона. Ибо с точки зрения марксистско-ленинской идеологии только серьезные изъяны в морали могли привести советского гражданина к измене Родине. Пеньковскому предстояло пополнить зловещую армию «грабителей, диверсантов, убийц и шпионов». Именно так на процессах тридцать восьмого года квалифицировал обвиняемых Андрей Вышинский.

Короче говоря, суд над Пеньковским проводился не для того, чтобы установить его виновность, а главным образом в пропагандистских целях. Мы должны отчетливо понимать, что советские судебные власти в процессе над Пеньковским акцентировали внимание на «аморальности» его поступка, тогда как сами не демонстрировали соблюдения элементарных норм юриспруденции и морали[64]. Для системы, чьи идеологические основы становились все более шаткими, суд над Пеньковским должен был послужить неким цементирующим средством.

Все силы на судебном процессе были брошены на то, чтобы выставить Пеньковского человеком глубоко аморальным. Именно здесь у властей и возникли наибольшие трудности.

Дело в том, что обвинители на процессе не смогли толком представить Пеньковского. Ни одно из его служебных удостоверений на суде не фигурировало. Обнародование данных о его официальном месте работы, занимаемой должности и обязанностях бросило бы тень на такое солидное государственное учреждение, каким являлся Комитет по координации научно-исследовательских работ. Таким образом, Пеньковский предстал на суде как «полковник запаса». О том, что он являлся сотрудником Генерального штаба Вооруженных Сил СССР и что с 1949 года его деятельность была связана с разведкой, естественно, тоже умолчали. Представителей же ГРУ, выступавших на процессе в качестве «экспертов», представили офицерами из Министерства обороны.

Касаясь знакомств Пеньковского, суд проявлял предельную осторожность. Как следует из его «Записок», Пеньковский постоянно вращался в военных сферах, среди генералов и полковников, занимавших высокое положение и близких ему по духу. Однако на суде было сказано, что подсудимый буквально не вылезал из московских кабаре (как будто бы такие реально существовали) и дорогих ресторанов. О Пеньковском газета «Известия» в номере от 10 мая 1963 года писала так: «Это был канцелярский служака, чьи контакты и знакомства не выходили за рамки узкого круга ресторанных завсегдатаев, пьяниц и бабников». В качестве свидетелей были вызваны только двое, якобы хорошо знавшие Пеньковского. Ими оказались И.П. Рудовский и В.Я. Финкельштейн. Финкельштейна представили как «директора магазина прикладного искусства», а Рудовского — просто переводчиком и владельцем автомашины[65].

Обвинитель старался представить Пеньковского банальным прожигателем жизни, который все свое время проводил в развлечениях. В своем тщательно отрепетированном выступлении он, надеясь на снисходительность суда, покаялся в дурных наклонностях и моральном разложении, явившихся следствием ежедневного употребления алкогольных напитков и неудовлетворенности своим служебным положением, что и привело его в конечном итоге к измене Родине: он оказался на краю пропасти и не удержался. «Тщеславие, уязвленное самолюбие, неудовлетворенность работой и жажда легкой жизни сделали меня преступником… Моральные качества и полное разложение… Я признаю это».

Финкельштейну и Рудовскому в основном задавали вопросы, касавшиеся «беспутной жизни» Пеньковского. Вот один из ярких примеров допроса свидетелей.

«Обвинитель: Свидетель Рудовский, скажите, пожалуйста, были ли у вас вечеринки, на которых Пеньковский пил вино из туфли своей любовницы?

Свидетель Рудовский: Однажды мы с Пеньковским отправились в ресторан «Поплавок» в Парке культуры, отметить день рождения его подруги. Я был один и из женской туфли не пил. Не знаю, хотел ли таким образом Пеньковский доказать подруге свою любовь или это так принято на Западе, но он снял с ее ноги туфель, налил в него вина и выпил».

Все это, конечно, выглядело весьма эксцентрично и очень подозрительно. Обвинение Пеньковского в том, что он пил шампанское из женской туфли, прежде всего свидетельствовало о богатом воображении следователей из КГБ. Однако этот поступок Пеньковского едва ли можно назвать антигосударственной акцией.

Несмотря на попытки суда представить обвиняемого в сугубо черном свете, свидетели порой невольно подтверждали то, что сам Пеньковский писал о себе в «Записках». Они говорили о его характере то, что нам уже известно. По словам Финкельштейна, «Пеньковский всегда был напряжен, возбужден, полон самомнения и всегда спешил. Он всегда высказывал собственное мнение по тому или иному вопросу и резко реагировал, если с ним не соглашались. Он был пунктуален даже в мелочах и очень настойчив в достижении цели. Любил порисоваться, и в этом просматривалась некая наигранность».

А вот еще одна выдержка из показаний того же свидетеля: «Как правило, инициатором наших встреч был сам Пеньковский. Встречались мы с ним где-нибудь в городе. Обычно он звонил мне и называл место встречи — либо в ресторане, либо где-нибудь еще. Как правило, сидя в кафе или ужиная в ресторане, Пеньковский предлагал выпить по бокалу шампанского. Если мы обедали, то он всегда старался сам оплатить счет. Даже если мы заранее договаривались с ним о гамбургском счете, то есть каждый платит за себя, он швырял деньги на стол и полностью оплачивал наш ужин, объясняя это тем, что зарабатывает больше нас и что для него потратить лишнюю десятку или двадцатку ничего не стоит».

Обвинение также лезло из кожи, чтобы представить Пеньковского человеком малокультурным. Тот же Финкельштейн заявил в суде следующее: «Театралом Пеньковский не был. Казалось бы, человек с высшим образованием должен интересоваться театральными постановками, кино, художественными выставками и т. д. Насколько мне известно, Пеньковский даже литературой не увлекался, хотя книги покупал. Мне кажется, что книг он не читал, а если и читал, то только бестселлеры. Сам же я книги люблю и часто их покупаю. Все интересы Пеньковского замыкаются на его работе, о которой мне, честно говоря, мало что известно. Безразличие Пеньковского ко всему, что должно интересовать интеллигентного человека, я объясняю его чрезмерной загруженностью на работе».

Умолчание о характере своей работы характеризовало Пеньковского отнюдь не как болтуна, а скорее наоборот — как осторожного в разговорах сотрудника разведки. Отсутствие же интереса к театру вовсе не могло служить позорным клеймом для профессионального военного, чьим хобби было изобретательство. Следователи КГБ даже не понимали, что показания тщательно подобранных ими свидетелей производили обратный эффект, делали личность Пеньковского весьма привлекательной.

Вторая основная проблема, с которой столкнулись власти на процессе, заключалась в том, чтобы не раскрыть суть информации, переданной Пеньковским на Запад. Обвинитель Горный заявил, что она «на девяносто процентов касалась вопросов экономики», поскольку подсудимый — якобы офицер, уволенный в запас, — долгое время работал в гражданском секторе народного хозяйства. И здесь вновь возникала неувязка. Из обвинения следовало, что материалы, которые советский полковник передавал иностранным, спецслужбам, касались одной из последних моделей советских ракет, Московского военного округа, государственных и военных тайн, двух специальных выпусков военного журнала… Эти и другие факты постоянно упоминались в речи прокурора.

И вновь обвинение оказалось в очень сложной ситуации. Генералу Горному хотелось особо подчеркнуть тяжесть совершенного Пеньковским преступления, но он не мог сообщить на суде, какие действительно важные сведения передал он на Запад. Не мог он объяснить и того, как простой офицер запаса смог получить доступ к материалам, составлявшим государственную тайну. Как и следовало ожидать, соображения безопасности одержали верх — сообщение о характере сведений, которые Пеньковский пересылал иностранным спецслужбам, а также вынесение ему приговора происходили при закрытых дверях.

Даже после суда главный обвинитель Горный счел необходимым сделать газете «Известия» следующее заявление:

«По окончании суда у некоторых наших граждан сложилось впечатление, будто Пеньковский передал врагу почти все секреты, касающиеся нашей военной техники и обороноспособности Советского Союза. Однако оснований для подобных опасений нет. Пеньковский по своему служебному положению был слишком далек от информации, касающейся вооружения наших войск, мест их дислокации и новых видов вооружения. Иностранным спецслужбам он сумел передать лишь некоторые отчеты наших технических специалистов, выезжавших за рубеж, разрозненные данные военного характера, которые ему удалось выведать у своих болтливых друзей и почерпнуть из засекреченных изданий. И еще он посылал на Запад информацию о внутриполитическом положении страны».

В еще более трудной ситуации оказалось обвинение, когда попыталось на суде сформулировать мотивы преступления советского полковника. С Винном все было предельно ясно: он — англичанин и действовал в интересах своей страны. Как ни старались советские власти, Винн оказался мужественным человеком и от своей родины не отрекся. Единственно, что им удалось, так это выставить его на суде этаким слабовольным человеком, который под давлением разведслужбы своей страны согласился выполнять для нее «грязные задания».

Проблему же с Пеньковским советский суд решить не смог. С одной стороны, невозможно признать тот факт, что подсудимый был исключительно компетентным специалистом, членом партии, не имевшим ни одного нарекания, и отличным работником. Самым худшим свойством его натуры можно было бы назвать карьеризм. Суд не мог найти логического объяснения одному: как Пеньковский, столь преуспевший в этой системе, смог предать ее.

Вот что говорит обвинитель А.Г. Горный: «Со стороны Пеньковский выглядит прекрасным работником. Он быстро поднимался по служебной лестнице, но по мере того, как все более отчетливо проявлялись его скрытые наклонности, он все меньше и меньше интересовался делами государства и общества, считая приоритетными для себя вопросы собственной карьеры и желание красиво жить…»

А вот как А.В. Апраксин, адвокат, назначенный «защитником» Пеньковского, характеризует своего подзащитного: «За короткий период времени он прошел путь от курсанта артиллерийского училища до полковника и стал командиром противотанкового полка. За боевые заслуги он награжден многими орденами и медалями. Меня особенно поражают легкость и блеск военной карьеры Пеньковского…

Война закончилась, и Пеньковский вновь берется за учебу. За послевоенный период благодаря своим способностям, любви к работе и настойчивости — а всего этого у него отнять нельзя — он смог окончить два высших учебных заведения. Затем, расставшись с армией, он нашел свое место и на гражданке. В Государственном комитете по координации научно-исследовательских работ, где последнее время работал Пеньковский, он занимал руководящую должность и имел достаточно широкие полномочия…»

Таким образом были подтверждены прошлые заслуги Пеньковского: герой войны, блестящий офицер и ответственный работник солидного госучреждения. А если бы кто-нибудь решился рассказать, что он еще и сотрудник ГРУ, и зачитать благодарности, значащиеся в его личном деле, то восторгу присутствующих не было бы конца. Но тут в 1960 году с ним произошло то, чего от него никак не ожидали. Вопреки всем попыткам обвинителя проследить жизненный путь советского офицера и объяснить его падение карьеристскими устремлениями, поступок Пеньковского оставался все таким же неожиданным, как первородный грех, и совсем уж непонятным. Непонятным оставалось, почему этот трудолюбивый, способный и занимавший высокую должность советский служащий вдруг, как, суммируя сказанное о Пеньковском, заявил на суде генерал Горный, «морально разложился и встал на путь предательства».

Каким будет приговор в отношении Пеньковского, легко можно было догадаться. Спустя несколько дней после окончания суда генерал Горный сообщил корреспонденту газеты «Известия»: «Пеньковский мертв. Приговор приведен в исполнение 16 мая во второй половине дня… Когда ему сообщили, что Верховный Совет СССР отклонил его просьбу о помиловании, и он будет расстрелян, от прежнего позера Пеньковского не осталось и следа. Смерть он принял как презренный трус…»

Затем генерал Горный сообщил, что уже вышли из печати материалы судебного процесса над Пеньковским общим тиражом сто тысяч экземпляров, которые будут разосланы по всему Советскому Союзу.

Если бы нечто подобное произошло на Западе, то вряд ли судебные органы стали бы фабриковать ложные мотивы преступления, совершенного подсудимым. В случае с Пеньковским на суде из него непременно вытянули бы причины его отступничества, о которых он писал в своих «Записках»: недовольство советской системой, Хрущевым и его внешней и внутренней политикой СССР, угроза ядерной войны, восторженное отношение к западным свободам, растущая неприязнь к коммунизму. Все это усугублялось высокомерием и амбициозностью самого Пеньковского, человека исключительно сложного и противоречивого. Но мог ли режим, считавший себя непогрешимым, допустить, чтобы эти истинные мотивы поведения Пеньковского были озвучены в суде? Конечно же нет. Безусловно, перед тем как решиться на открытый судебный процесс, с обвиняемого взяли клятву, что он не станет выступать с обвинениями в адрес существующего строя.

Так или иначе, все, о чем должен был говорить на суде Пеньковский, следователями из КГБ было тщательно продумано, и товарищи Горный (обвинитель) и Апраксин (защитник) действовали строго по их сценарию.

Горный:

«Рассматривая это дело, неизбежно возникает вопрос: как могло случиться, что такой человек, как Пеньковский, который родился, воспитывался и учился в годы советской власти, смог полностью лишиться моральных принципов советского человека, потерять стыд, совесть, элементарное чувство ответственности и в итоге совершить столь тяжкое преступление?

На этот вопрос частично ответил на суде сам Пеньковский, когда сказал, что на скамью подсудимых его привели зависть, тщеславие, жажда легкой жизни, распутство и пристрастие к алкоголю. Все это, по признанию самого подсудимого, способствовало его моральному падению и в конечном итоге толкнуло на путь предательства…

Карьеризм, эгоизм и честолюбие у Пеньковского стали проявляться уже давно. Преследуя свои корыстные интересы, он заводил знакомства среди высокопоставленных лиц, имевших влияние в обществе, всячески угождал им, лебезил перед ними и очень гордился их покровительством.

Пеньковский прожигал жизнь в ресторанах, где пил вино из туфель своих любовниц, чему научился в ночных клубах Лондона и Парижа, куда водил его Винн, знакомя с «прелестями» западной культуры.

Несмотря на то что он получал от государства высокую зарплату и имел сбережения в банке, жажда обогащения в нем не угасала. Он постоянно рвался в зарубежные командировки. Строго говоря, его неудовлетворенность работой объяснялось тем, что ему не предлагали поработать за границей.

Конечно же таких аморальных типов, как Пеньковский, которые ничего, кроме презрения, к советским людям не испытывают, в нашем обществе становится все меньше и меньше. Однако случай с Пеньковским выявил ту опасность, которая таится в пережитках прошлого, воскрешаемых чуждой нам идеологией, и отчетливо продемонстрировал, к чему это может привести, если не принять решительных мер».

Апраксин:

«Что же на самом деле привело Пеньковского в лагерь агентов британских и американских спецслужб?

Разница во взглядах относительно пути дальнейшего развития нашего общества? Иные политические убеждения? Несогласие с курсом на построение коммунистического общества, проводимым нашей партией и правительством? А может, ненависть к своему народу?

Нет, я думаю, что это все здесь ни при чем. Преступления по политическим мотивам в нашей стране уже давно никто не совершает. Когда на предварительных допросах и в здании суда его, Пеньковского, спросили об этом, он ответил: «У меня к советской власти никаких политических претензий нет» (том 3, папка 25).

…Такие мотивы преступления, совершенного Пеньковским, не существовали и существовать не могли, поскольку никаких оснований для их появления у подсудимого не было.

Таким образом, мы можем смело утверждать, что Пеньковский пошел на преступление не из-за своих политических убеждений, а из чисто карьеристских побуждений и жажды накопительства. Ему хотелось больше того, что он уже имел. Для этих целей он научился льстить и угождать тем, от кого зависело его продвижение по служебной лестнице. В конце концов у него от успехов вскружилась голова.

Как ни печально, но Пеньковский, желая продвинуться по службе, больше надежд возлагал на подношения нужным ему людям разного рода сувениров, брелоков, браслетов, французского коньяка, а также на телефонные звонки из-за рубежа, а не на безупречную и бескорыстную работу на благо своей Родины.

Со временем его взгляды на жизнь и социальные интересы изменились. В итоге он поменял и друзей.

Однако в окружении Пеньковского оказался человек, который заметил произошедшие с ним изменения. Это была его жена. В ходе предварительного расследования дела мужа она дала такие показания:

«За последние годы он стал очень нервным и настороженным. По своей природе Пеньковский был тщеславным, обидчивым и склонным к разного рода авантюрам. С годами негативные черты его характера стали проявляться все больше и больше, благодаря непрестанному возвеличиванию его достижений родственниками, друзьями и сослуживцами. Проблем ни в жизни, ни на работе у него не было, с какими-либо серьезными трудностями он никогда не сталкивался» (том 4, папки 152–158).

Западный читатель этой книги может решить, что главное объяснение поступку Пеньковского-«мещанина» кроется в том, что его отец был офицером Белой армии. Пеньковский наверняка помнил, что он сын белогвардейца, и то, что советская власть преследовала таких людей, как его отец, и их родственников, могло явиться основной причиной его поступка. «Вот перед вами сын белогвардейца, закоренелого врага народа. Памятуя об отце, который сражался против революции, он с самого начала решил тайно вредить нашему социалистическому обществу…» — так и слышим мы в пафосной речи обвинителей Пеньковского. Однако здесь невольно возникают вопросы: «Как могло случиться, что сотрудники из КГБ и ГРУ допустили, чтобы человек с таким «черным пятном» в биографии достиг в советском обществе столь высокого положения? Почему они раньше не занялись выяснением происхождения полковника? Что же произошло с их системой тотальной проверки?»

Ответа на эти вопросы от них самих, естественно, не дождаться. Им проще было выставить Пеньковского человеком алчным и погрязшим в распутстве.

На судебном процессе в качестве доказательства жадности подсудимого были упомянуты 3000 рублей, которые он получил от Винна (более трети суммы Пеньковский вернул англичанину), и устойчивый доход в случае, если тому удастся сбежать на Запад. Если это могло служить показателем алчности Пеньковского, то с очень большими оговорками.

Что же касается его распущенности, то единственным доказательством тому служили несколько встреч Пеньковского с некоей женщиной по имени Галина в компании господ Финкельштейна и Рудовского, которые и засвидетельствовали, что подсудимый пил шампанское из ее туфли. Однако сам факт существования некой Галины до сих пор остается под большим вопросом.

Безусловно, власти не могли допустить, чтобы на суде прозвучала истинная причина измены Пеньковского — недовольство существующим в стране режимом. В его поступке отразилась боль советского народа, утратившего веру в руководство страны. Он действовал один и помощников себе не искал. Многие до него в одиночку уже бросали вызов властям, а Пеньковский, восстав, стал бороться с ними доступными ему средствами. Так что ничего необычного в том, что он решился работать на иностранные спецслужбы, не было.

Нельзя сказать, что он поступил разумно. Он был фанатиком, злым, доведенным до отчаяния человеком. Конечно, Пеньковский был тщеславным и слишком самоуверенным, полагая, что его шпионская деятельность останется незамеченной. Вряд ли он думал о том, какой огромной опасности подвергает свою семью, которую очень любил и уже думал о том, как вывезти ее за границу.

Жив ли Пеньковский? Это неизвестно. Может быть, и жив. Во всяком случае, Гревилл Винн в своих воспоминаниях на основании последовавших после суда допросов утверждает, что такое очень даже возможно. Во всяком случае, обвинитель Горный, заявивший на пресс-конференции 16 мая, что приговор суда в отношении Пеньковского был приведен в исполнение, впоследствии имел неприятности.

Если сотрудники КГБ хотели досконально проверить, какие конкретные материалы сумел передать Пеньковский британской и американской разведкам, то в их интересах было сохранить ему жизнь. Желая получить такую информацию, советские власти вряд ли решились бы сразу казнить Пеньковского. Если он все же жив, то можно легко себе представить его нынешнее состояние. Ясно, что в его немедленной казни заинтересованы только те, чьи непосредственные секреты он выдал.

Был ли Пеньковский всецело предан Западу? Судя по тому, что и как он писал в своих донесениях, можно ответить утвердительно. Здесь вновь следует подчеркнуть, что еще ни один суд над изменником Родины, ни до, ни после Пеньковского, не вызывал столько шума и не имел для властей таких тяжелых последствий.

Возможно, что Пеньковский явился одним из многих высокопоставленных офицеров Советской Армии, которые, пусть и не в такой степени, как он, выражали свое несогласие с режимом. Как сказал Гревилл Винн: «Он был только верхушкой айсберга», и информация, содержавшаяся в донесениях Пеньковского, это наглядно подтверждает. Нет сомнений в том, что Хрущев своим культом личности восстановил против себя многих в Советском Союзе. Культ личности и явился главной причиной, по которой два года спустя Хрущева сместили со всех постов в государстве. В этом закрытом обществе подавлялись личные свободы, любая творческая инициатива. Как следует из донесений Пеньковского, мотивы перехода к более свободному обществу у советских людей самые разные, но главное, что они реально существуют. И все, о чем писал Пеньковский в 1961 году, актуально и в году 1965-м.

Решение Олега Пеньковского перейти на службу к иностранным разведкам было вызвано недовольством советской системой, а его поездки на Запад только ускорили принятие такого решения. Открытое общество буквально поразило Пеньковского, и ему хотелось, чтобы и его народ имел те же свободы, что и на Западе.

В любом случае, со всех точек зрения человеком он был неординарным.

УПРАВЛЕНИЕ ВНЕШНИХ СНОШЕНИЙ (В КОТОРОМ РАБОТАЛ ПЕНЬКОВСКИЙ) ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ПО КООРДИНАЦИИ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РАБОТ

(Пеньковский, приводя фамилии начальников, указывает на их принадлежность к советской разведке)