Записки русского бедуина

ЕВРОПА РИМСКАЯ

С моим другом Дэвидом Констаном мы познакомились на трамвайной остановке. Куда еще мог ехать интеллигентного вида еврей утром выходного дня, как не туда же, куда и я, — в университет Бостона? Я поделился с ним своей догадкой, к моему удовольствию оправдавшейся. Ученое собрание, впрочем, оказалось скучным. Я вынул книжку. Дэвид полюбопытствовал, что я читаю, и одобрил мой выбор. Затем мы виделись множество раз — у него в Провиденсе, у меня в Петербурге. А теперь я приехал к нему в Саламанку — его второй дом, дом его жены. Я объясняю по телефону, что нахожусь у Римского моста, и когда он появляется, спрашиваю, в каком смысле мост, у которого мы стоим, «Римский». — «В буквальном». Вот так! Я бы не удивлялся, если бы имел обыкновение, отправляясь в дорогу, читать подходящие книги или путеводители. Но мне было некогда, и в Испанию я приехал не для того, чтобы знакомиться с римскими древностями. Еще один римский мост, через Гвадиану, я замечаю в Мериде, недалеко от впечатляющих руин римского города. Но разве я не знаю, что римляне были мастера строить? И лишь в Кордове, после того как я остановился у римского моста через широченный Гвадалквивир, прошел по нему собственными ногами, а затем проехал по нему на машине, я наконец проникся благоговейным трепетом: эти люди строили так, что я пользуюсь их трудами две тысячи лет спустя!

С тех пор я куда более осмысленно взирал на римские памятники. Их много в Европе. Помимо мостов, это акведуки, дороги, укрепления, храмы, театры, арены, мозаичные полы, надгробия и разное прочее. Я уже не говорю об Италии — здесь, в Сполето, бредя по средневековой улочке, я в изумлении остановился перед надписью Casa romana; вхожу и попадаю в римский дом первого века, принадлежавший, как предполагают, семье будущего императора Веспасиана: в Италии встречи с римлянами — на каждом шагу.

Веспасиан был человеком редкого остроумия и самообладания, обронивший в преддверии смерти и самое изысканное, и самое благородное замечание. В одном он намекает на посмертное обожествление сенатским постановлением («Кажется, я становлюсь богом»), в другом говорит о том, что такое римский император («Императору подобает умирать стоя»).

За Альпами римляне не только проложили множество дорог и возвели множество полезных сооружений. Они добились большего — страны, подчиненные Римской империи, процветали: распахивались поля, строились города, склоны холмов покрывались виноградниками, население множилось.

Римский народ — это легионы с мертвой хваткой. Откуда же проистекает его цивилизующее начало? Мой ответ, возможно, вас удивит.

Римляне — это своего рода греки. А греки были миссионерами цивилизации. Они несли ее с собой и оставляли элементы ее всюду, где только появлялись. Мерида, бывшая Emerita Augusta, знаменита прежде всего своим римским театром. Но что такое римский театр? Он отличается от греческого только тем, что построен в римском городе. И театральные постановки, и театральные сооружения — изобретение греков. Греки всюду основывали города. Марсель, Неаполь, Стамбул, Севастополь выросли на месте древних греческих поселений. Около сорока лет назад были начаты раскопки греческого города в Северо-Восточном Афганистане у слияния Пянджл и Кокчи. Там тоже был театр и много всего прочего — найден даже папирус с отрывком из философского диалога. В Кордове родился Сенека, писавший трагедии в подражание греческим и опубликовавший трактат «Вопросы естествознания», в котором он обстоятельно рассмотрел различные теории греком. В восточном направлении греческие научные идеи и использовавшиеся в научном исследовании инструменты достигли не только Афганистана, но и Китая. Представления, разыгрываемые в театральных масках, с начала VII века известны в Японии. Они пришли сюда из Китая через Корею. В японских музеях хранится множество ранних масок — они европеоидные. Индийская драма в еще большей степени является наследницей греческой. Иконография Будды несет печать греческого влияния. Вы можете видеть Будду с прической Аполлона; на капители коринфской колонны он предстанет медитирующим среди листьев аканфа. До прихода греков в Индию Будду, собственно, вообще не изображали. Театр, скульптура, астрономия — это то, что получили от греков и западные страны, и Индия. На Западе долг был признан в знаменитых строчках Вергилия, но и на Востоке «Махабхарата» говорит о «всезнающих греках». (Конечно, многие индийские патриоты будут отрицать какую-либо роль греков в их культуре, но уж мы-то в России знаем, что восприятие литературных жанров, сложившихся у соседей, только способствует тому, чтобы своя литература стала великой; то же самое относится и к изобразительным искусствам, и к музыке, не говоря уже о науке, университетах, академиях.)

Хотя миллионы индийцев во II–I вв. до н. э. были подданными царей, говоривших по-гречески и носивших греческие имена (Деметрий, Менандр, Аполлодот), индийцев, в отличие от римлян, ни в каком смысле не назовешь греками. Дело в том, что греки застали в Индии уже сложившуюся цивилизацию, а вот Рим испытал греческое влияние еще в юношеском возрасте.

Согласно преданиям, изначальное население Рима составилось из всякого сброда. Люди эти, впрочем, были преимущественно одного — латинского племени. Из семи римских царей (или сколько их было на самом деле) три последних были этрусками. Изгнавши этрусского царя, римляне обратились в сторону своих республиканских соседей, также враждовавших с этрусками: цветущие греческие города располагались на землях, примыкающих к Неаполитанскому заливу, и далее по всему югу полуострова. Римляне переняли у греков не только некоторых из своих богов, не только письменность, слегка преобразив греческий алфавит, не только манеру обозначения чисел, бывшую прообразом римских цифр, но и политическую организацию. Она была общей для сотен греческих городов-государств и заключалась в триединстве народного собрания, созываемого время от времени, совета, действующего постоянно, и коллегий ежегодно избираемых и сменяемых должностных лиц. А ведь греки не селились на берегах Тибра — достаточно было их соседства.

Когда римляне станут владыками мира, они отдадут должное греческой культуре, но на политические способности греков будут смотреть свысока. Историки Нового времени пойдут у них на поводу, и если влияние греческой культуры на Рим станет расхожей истиной, то в греческом происхождении римского государственного строя людей приходится убеждать.

Присутствие греческих корней в цивилизации римской Испании, Франции или прирейнской Германии мы распознаем не только в театрах и виноградниках, но и в одной из основ процветания этих стран, то есть в широком распространении в них самоуправляющихся городских общин. На европейские земли римляне принесли общественную организацию, зиждившуюся на свободном труде и коллективном благоустройстве, — организацию, сформировавшуюся у них самих под влиянием греков.

Уточним: римляне — это греки, аккуратно подстриженные и тщательно выбритые. Им свойственны методичность и выдержка, они настойчивы в достижении поставленной цели. Мир воображения им безразличен. Веками они будут обходиться без литературы, а оригинальной римской философии и науки вообще не появится. Они трезвы и практичны. Греки тоже были воинственны (пока они жили в мире, в котором в любой момент могли подвергнуться нападению), но захватнический инстинкт у них не развился — да и не мог: в каждом отдельном государстве их было слишком мало для этого. Экспансии города-государства, казалось, был предустановлен естественный предел, но Римское государство освоило удивительное искусство прирастать подчиненными, зависимыми и союзными племенами, городами, народами.

Римлянам шло на пользу быть битыми. Когда, примерно за триста лет до Галльских войн Цезаря, лучшими защитниками Рима оказались гуси, там взялись за ум. Не в одночасье, не без ожесточенных споров римляне пошли на меры, известные как законодательство Лициния и Секстия. Их результатом явились консолидированная политическая элита, более не расколотая на потомственную знать и безродных выскочек, и консолидированный гражданский коллектив, в котором не только верхушка, но и большинство народа оказались заинтересованными в военных победах, ибо теперь часть захваченной у противников земли государство обращало в общественную землю, на которой любой римский гражданин мог получить участок за незначительную арендную плату. Стабильность и преемственность политической элиты обеспечила методичность, планомерность и компетентность римской внешней политики. Влиятельных семейств в государстве было достаточно много для того, чтобы не допустить чрезмерной концентрации власти в руках узких групп. Строгая субординация, принятая в семьях римского нобилитета, воспитывала дисциплину, которая через воинскую службу прививалась всему народу. Четкий порядок продвижения по ступеням военно-политической лестницы немало способствовал уважению к порядку и подготовленности предводителей легионов и государства. С раскрепощением личности оставалось, правда, ждать до лучших — или худших времен.

Все стало меняться, когда римляне всех вокруг победили. Начиная со 168 г. до н. э. политика римского сената отличается крайней неразборчивостью по отношению как к чужим, так и своим. Политическая карьера теперь минимально омрачена опасностью потерять жизнь в сражении, зато возможности обогащения открываются бескрайние. Понятно, какого рода людей отныне притягивает политическое поприще, и по степени бездарности и коррумпированности римская политическая элита начинает вскоре походить на ту, которую мы с вами слишком даже хорошо знаем. Настоятельность преобразований породила раскол, который и является фоном проникновения римлян в страну, именуемую ныне Францией, — что и было решающим в формировании римской Европы.

В наступлении на кельтов, или галлов, всегда усердствовали демократически настроенные политики. К заальпийским завоеваниям первым обратился Марк Фульвий Флакк — тот самый, который убеждал Гая Гракха вести переговоры с правительством с позиции силы (но силы недостало даже на переговоры). Его дело продолжил Цезарь. Римскому, а затем объединенному римско-италийскому народу не хватало земли, да и коммерсанты Италии хотели развернуться на малоосвоенных рынках сбыта. Пока народ был заинтересован в освоении новых территорий, дела шли сносно даже при плохих правительствах и гражданском расколе. И завоевания оказались прочными.

Итак, Цезарь — как пройти мимо него? Римляне неспроста брились. Римская дисциплина включает и самодисциплину. Они культивируют солидность, в их поведении больше, чем у греков, внутреннего контроля. И когда Рим дойдет до раскрепощения личности, римские личности предстанут более сложными и конфликтными. Рим явится заповедником монстров, но зато римские портреты сплошь и рядом оказываются выразительнее греческих, зато и столь интересные фигуры, как Цезарь.

«Записки о Галльской войне» написаны стопроцентно умным человеком. Главнокомандующий и начальник штаба в одном лице выступает в качестве историка собственной кампании и делает это не на пенсии, обратившись к воспоминаниям, а в самый запутанный момент политической борьбы, когда необходимо потрудиться над тем, чтобы создать в глазах общества наиболее выгодное представление о себе и своих действиях. И вот в таком сочинении вы не находите ни одной фальшивой ноты! При этом деловой отчет, свободный от вымысла, оказывается еще и художественной прозой.

Сами военные операции — пример смелости, быстроты, несгибаемой воли и умения побуждать солдат делать именно то, что нужно. Кое-что, конечно, смущает. Цезарь явился в Галлию в качестве защитника и действительно там, где Рейн поворачивает на север, разгромил германцев Ариовиста (эти места мне хорошо знакомы: именно здесь я обыкновенно пересекаю франконемецкую границу). Вскоре, однако, защитник обернулся завоевателем. Все было проделано виртуозно и с малой кровью — но сколько ее прольется потом, когда галлы опомнятся? И не повторится ли такой ход событий в гражданские войны — сперва едва ли не самая блестящая в военной истории испанская кампания — все сдались и все целы, — а затем годы ожесточенных сражений? Вот и выходит: Цезарь не был жестоким человеком, а по количеству пущенной крови, кажется, оставил далеко позади всех полководцев древности. Ведь когда начинаешь войну, никогда не знаешь, куда она приведет. Это мало кто понимает, но Цезарь, надо думать, читал Фукидида.

В молодости Цезарь, несмотря на настояния диктатора, отказался развестись с женой; скорее из любознательности и азарта, нежели стратегического расчета, он переправился в Британию; его трезвость никогда не переходила в мелочность. У него много привлекательных черт, за ним много красивых поступков. Историка примиряет с ним его конструктивность. Он угадывает будущее. Завоеванная Галлия станет процветающей страной, германцы на столетия оставят мысли о вторжении в Италию, Рим примет новый государственный строй, а имя Цезаря унаследуют русские цари и немецкие кайзеры; календарь, введенный по инициативе Цезаря, до сих пор в употреблении у части христианского мира. Принимая в рассуждение обыденность войны в его время, с ним легко примириться. За одним исключением. Он продал в рабство великое множество людей, причем делал это не столько для того, чтобы устрашить галлов и тем самым предупредить будущее взаимное кровопролитие, сколько для того, чтобы получить средства на политический подкуп и вербовку своих сторонников в Риме. За это он, правда, был наказан.

Чем больше политических успехов оказывалось на счету проконсула Галлии, тем неотвратимей становилась развязка, наступившая в мартовские иды. Когда Цезарь разбил всех, его противникам ничего не оставалось делать, как встать на путь убийства из-за угла. Цезарь, с его безошибочным чувством стиля, не мог окружить себя стражей, словно заурядный тиран. Флегматичный садизм в духе Суллы (не из любви к искусству, а из «почему бы нет?») был ему чужд. Демонстрируя бесстрашие и доступность, Цезарь, как всегда, сделал сильный ход, но спасти его могло разве нагромождение случайностей.

То, что Цезарь был убит в театре Помпея, — не прихоть истории, как и не следствие преданности заговорщиков памяти Помпея. Это попытка замаскировать предательство под своего рода жертвоприношение. И это показывает, что для многих участников заговора решение действительно должно было сопровождаться внутренней борьбой — как это принято рассказывать о Бруте. Когда-то мне нравились эти люди — тираноборцы, действующие из убеждений, а не соображений выгоды. Но ведь вышло все хуже некуда. В диссидентстве Тразеи, кажется мне, было больше проку.

На последних часах Тразеи Пета, получившего от императора приказ умереть, выразительно обрываются «Анналы» Тацита. Римская политическая оппозиция, сложившаяся при Нероне, обычно воспринимается как благородная, но бесплодная — республиканцы из антикварной лавки. Я думаю, что это неверно и что Тразея, его зять Гельвидий Приск и подобные им люди немало, хотя и косвенно, содействовали процветанию римской Европы. Спор, собственно, шел о том, что такое Рим — государство или частное поместье императора. Тразея и его единомышленники способствовали воспитанию высшего класса римского общества в духе служения государству, хотя бы и монархическому, а не лично императору, в духе служения общему делу, а не одному человеку. Они были услышаны не только в городе Риме, но и за его пределами. Там неореспубликанство соединялось с тем духом общественности, который проистекал из самого уклада греко-римских городских общин. В городах Италии и провинций считалось почетной обязанностью для богатого и честолюбивого человека принимать в расчет интересы сограждан, делать что-либо для общественной пользы. Так, Плиний Младший, о котором мы много знаем благодаря его письмам, построил для родного города библиотеку. После свержения Нерона и последовавшей смуты эти люди получили шанс. Они заполнили сенат и достигли ключевых должностей в армии и провинциях. За вычетом правления Домициана, империя на столетие получила разумных и трудолюбивых императоров, дельных генералов и толковых наместников. При них и процветали римские провинции Западной Европы.

Мы знаем, это все кончится. Кончится тем, что власть налогами и конфискациями разорит общество, подорвет силы городских общин, отдаст предпочтение принудительному труду и крепостной зависимости. Социальные основы греко-римской цивилизации будут подавлены, культура частично деградирует, частично переродится. Ни Рейн, ни Альпы, ни легионы более не послужат преградой варварам. Римская Европа рухнет.

Италия начнет приходить в упадок еще задолго до того, как это случится. Одной из причин этого будет хозяйственная конкуренция заальпийских земель, когда-то Италией покоренных и колонизованных. Там станут выращивать и производить все то, чем раньше торговала метрополия. Важнейшим потребителем в Римской империи были римские легионы, разместившиеся на границах. Естественные заботы о том, чтобы эти границы были подальше от Италии, естественным же образом шли вразрез с интересами италийской торговли, а соответственно плоды сельского труда и изделия ремесленных мастерских не находили в стране достаточного сбыта, и постепенно пустели города и окружающие их деревни.

История справедлива на манер языческих богов: она карает потомков.