Засранец Бэдд

ГЛАВА 2

Я закрыл и запер дверь бара за своей спиной и пошел наверх, борясь с искушением прихватить бутылку виски по пути. Вероятно, было около четырех утра, слишком рано, чтобы пить.

Ксавьер стоял у плиты, помешивая яйца.

– Отшила, да?

– Нет, меня не отшили, недоумок, – прорычал я, – ей просто... нужно было идти.

– Отстой, – кивнул Ксавьер, переворачивая яичницу.

– Да, что ж, а что ты собрался делать? – принюхался я. – А для меня найдется?

Ксавьер проигнорировал мой вопрос, но закончив, вместо ответа разделил яйца на две тарелки с лежащими в сторонке тостами и беконом. Я приготовил нам кофе, и мы принялись за еду.

Спустя несколько минут молчания Ксавьер взглянул на меня.

– А она была горяча.

– Безумно горяча, – кивнул я.

– Судя по звукам, секс тоже был хорош.

– Ты девственник, Ксавьер, тебе-то откуда это знать? – нахмурился я.

– Ну, – улыбнулся он мне, – поправь, если я не прав, но три часа вскриков должны указывать на качественные сексуальные отношения.

– Он сказал «качественные сексуальные отношения», – фыркнул я, – гребаный придурок, – я разломил кусок бекона и, начав жевать, вздохнул, – но, да, это был лучший секс в моей жизни.

– И ты позволил ей уйти, – спросил он с осуждением. – Пример нашего дорогого старшего брата тебя ничему не научил?

– Не все так просто, – сказал я. – Хотел бы я, чтоб это было так.

– Итак... тебя отшили.

Я запустил в него вилкой, забрызгав всего яйцами.

– Да, черт возьми, – огрызнулся я, – меня отшили.

Ксавьера не особо волновало что-то помимо прикосновений, поэтому он просто поднял вилку с колен, куда та упала, и вернул ее мне, вытерев яйца со своей груди.

– Ты выглядишь раздраженным.

– Да ты прям Шерлок, малыш, – уставился я на него. – Ну, и что это меняет?

– Бросок вилки был довольно очевидным признаком, – начал он и остановился, настороженно глядя мне в глаза. – О, это ведь был сарказм.

– Да, это был сарказм, – я продолжил есть, на этот раз сердито.

– Я не понимаю, – сказал Ксавьер помедлив, – у тебя было много секса со множеством разных женщин и редко с одной и той же дважды. Так что делает ее такой особенной? И почему ты так расстроен?

– Это то, что меня напрягает, – ответил я, – я не знаю. В смысле, да, Мара была чертовски великолепна, парень. Эти сиськи? Эта задница? То, как она двигалась, звуки, которые издавала? Она была тугой, но знала, что делает, и знала, что ей нравится... и потом было еще... черт, я не знаю. Что-то было в том, как мы были вместе... иначе. Что-то в... ней, я думаю.

– Так почему же тогда ты не попытаешься уговорить ее встретиться с тобой? Типа попытаться... не знаю, как ты это назовешь. Узнать ее получше.

– В твоем исполнении все звучит так просто, но на самом деле я бы не сказал... это не... я не... – я замолк, не в силах объяснить. – Это называется началом отношений, и я просто не знаю, как работает это дерьмо. Кроме того, я не завожу отношений.

– У тебя отношения со всеми нами, – ответил Ксавьер, склонив голову на бок.

– Вы – это вы, парни, – засмеялся я, – вы мои братья.

– Это и правда настолько разные вещи?

Я рассмеялся еще сильнее.

– Сказал тот, кто разбирается в женщинах еще хуже меня. Да, Ксавьер, это абсолютно разные вещи. Вы, ребята, мои братья, моя семья. Я знал вас всю свою жизнь. Плюс, вы парни. Женщины они... другие. Они изворотливые. Сложные.

Ксавьер переваривал это, пока ел. Когда же закончил, то вымыл наши тарелки и подлив еще кофе, сел обратно, придя к каким-то умозаключениям.

Он посмотрел на меня поверх своей кружки.

– Ты трус.

– Извини? – поперхнулся я кофе.

– Я сказал... ты трус.

– Ты же понимаешь, что я могу сломать каждую кость в твоем теле, и я это сделаю? – сказал я, медленно вставая.

– Ты можешь пнуть меня пару раз, но не станешь ломать мне кости, – ответил он спокойно и как всегда логично.

Я сел на место.

– Да, что ж, тебя когда-нибудь избивали?

Он обвел кончиками пальцев обод кружки.

– Да. Одно время довольно часто.

– Серьезно? – нахмурился я. – Когда?

– В старшей школе. Надо мной часто измывались. И я был бит минимум раз в неделю.

Я опустил кружку.

– Да ты гонишь.

– Зачем бы я стал шутить с тобой таким образом, – он смотрел на меня искренне озадачено.

– Я понятия не имел.

– Ну да, само собой, – фыркнул он, – тебя же не было.

– Да, но остальные...

– К тому моменту как я перешел в старшую школу, – продолжил он говорить, не обращая на меня внимания, – ты, Бакс и Брок уже разъехались, близнецы уже выпустились и давали концерты, так что остался только Люциан, но и он выбыл, получив свой диплом о среднем образовании, чтобы начать работать на лодке. А Себастиан? Он по уши был занят тем, что пытался удержать бар на плаву. Смерть отца шокировала вас, потому что вас здесь не было, но я видел, что к этому идет. Он был... болен. Он болел долгое время, просто... не смог этого больше выносить. Он, считай, отсутствовал последние... два или три года перед смертью. Словно был здесь физически, но в то же время... не был. Так что Баст должен был двигаться вперед, работать в баре, убедиться, что я добрался до школы и все такое. Кто стал бы разбираться с хулиганами в школе? – Ксавьер пожал плечами, словно это было чем-то незначительным. – Школа не собиралась этого прекращать. На самом деле у меня никогда не было друзей, все мои братья были далеко или заняты, а у отца были проблемы с психикой.

– Черт, Ксавьер, звучит так, словно ты был совсем один.

Он долго смотрел на меня и просто моргал.

– Так и было.

– Святые угодники, малыш. Я понятия не имел, – выдохнул я. – Над тобой издевались в школе?

– Скверно, да, – кивнул он. – Они толкали меня в коридорах, подбрасывали мне в шкафчик собачьи какашки, крали мои книги и избивали меня по дороге домой. Но... Я выпустился и получил стипендию в Стэнфорд. Ни один из тех придурков даже не поступил в колледж. Они все еще здесь, работают на рыбацких лодках и в автомастерских. Вот и все, что они когда-либо делали или будут делать.

– И как ты думаешь, почему они травили тебя?

Настала его очередь усмехаться:

– Говоришь, как человек, не имеющий представления, каково это, когда над тобой издеваются, – пригубил он свой кофе. – Они издевались просто потому, что я был младше всех моих одноклассников как минимум на два года. Я был настолько умнее всех, что с тем же успехом мог бы быть инопланетянином.

– А люди боятся и ненавидят все, чего не понимают.

– Именно.

– Черт, малыш, мне жаль, что с тобой такое произошло. И мне жаль, что никого из нас не было рядом, чтобы тебя защитить.

– Вы бы не смогли, даже будь вы здесь, – сказал он, – но я справился. Я выжил, и, что важнее, благодаря этому я стал сильнее.

– Возвращаясь к изначальной теме разговора. Ты упоминал какого-то труса?

– Да, – кивнул он, – тебя.

– Тебе стоит объясниться.

– Тебя эта девушка как минимум привлекает, так?

– Да, – ответил я нерешительно.

– И она разделяет этот базовый уровень притяжения, так?

– Верно, – кивнул я.

– Но изучив подтекст того, что ты сказал, вкупе с тем, что ты подразумевал, в сочетании с твоим противоречивым языком тела, я рискнул бы предположить, что то, что ты чувствуешь к этой женщине, – нечто гораздо большее, чем просто базовый уровень физического влечения. Тем не менее, ты не знаком с тем, каково это, иметь дело с эмоциональной связью, поскольку и здесь я могу лишь догадываться, но я мог бы поставить на то, что прав: ты научился отключать свои... эмоциональные синапсы, так сказать. Твоя способность справляться с эмоциями атрофировалась. Ты имеешь дело с физической стороной. Ты сильный, быстрый, энергичный, атлетичный, решительный и зрелый. Физический мир прост для тебя, это то, где ты доминируешь. Я не говорю, что тебе не хватает интеллекта или знаний, но твое основное умение – быть воином. А армия, судя по тому, что я читал, заставляет приучать себя к тяготам и травмам. Эмоции – нежеланная обуза, – он остановился, чтобы подумать, – но, тем не менее, говоря о реальном мире, или скорее о более широком контексте за пределами театра военных действий, я бы сказал что эмоции – это валюта культуры.

Я моргал, пытаясь понять и переварить то, что он сказал.

– Ты наговорил достаточно, малыш.

– Я просто имел в виду...

– Как ты сказал на свадьбе, я не дурак, Ксавьер. Я понял, что ты имел в виду. Мне просто нужно это обработать. Мой мозг работает исправно, но не так быстро, как твой.

– Исходя из моего опыта, таких вообще единицы.

Он сказал это просто как факт, а не чтобы похвастаться.

– Так ты говоришь, что я... Я влюбился в нее?

– Влюбился? – Ксавьер поморщился. – Да вы только встретились, все, что вы сделали, – занялись сексом. Ты буквально не имеешь ни малейшего представления об этой особе, Зейн. Знаешь, существуют и другие эмоции помимо любви и вожделения, которые ты можешь испытывать к женщинам.

– Да неужели? И какие же? – спросил я с любопытством и удивлением.

– Дружба? – предположил он, привычно не обратив внимания на тонкую нотку сарказма в моем голосе. – Уважение. Сострадание. Любопытство. Нужда. Желание, но как к компании или человеку, а не физическое желание, которое для большей ясности обозначим термином похоть. И правда, диапазон человеческих эмоций так широк и многообразен, что, боюсь, у нас не найдется адекватной терминологии для всех возможных нюансов и вариантов.

– В какой бездне ты берешь это дерьмо, Ксавьер? – потряс я головой.

– Я читаю постоянно и очень быстро, и у меня есть врожденное любопытство, которое заставляет исследовать широкий круг вопросов. – Он повернулся, чтобы посмотреть в окно на розовый рассвет на горизонте. – Математика, естествознание, электроника и робототехника, физика – это предметы, которые я изначально понимаю. Я обладаю очень логичным умом, поэтому эти предметы легки для меня. Люди не... логичны и не предсказуемы, за исключением некоторых моментов поддающихся логике и прогнозированию... человечество – тяжелая, сложная тема. Психология, эмоции… это то, что я не могу понять так же легко, как дифференциальное исчисление или квантовую физику, – он глубоко вздохнул, а я сидел в тишине и слушал, ведь Ксавьер редко говорил о себе. – Как и большинство гениев, я борюсь с самовыражением и еще больше с пониманием людей. Я имею в виду, что понимаю людей на антропологическом уровне, но когда дело доходит до взаимодействия с людьми? Я гораздо менее уверен в себе в реальных социальных ситуациях.

– Это, вероятно, самый глубокий разговор из всех, что у меня был в... – я сверился с часами на плите, – пять утра.

– Правда, – улыбнулся он, устремив взгляд в космос, – я часто сижу с Хаджи после нашей смены, и мы говорим о многих глубоких и сложных проблемах вплоть до утра.

– Кто такой Хаджи? – спросил я.

– На самом деле его зовут Мухаммед ибн Ибрагим, или что-то вроде. Хаджи – это титул, который он получил, совершив паломничество в Мекку, называемое хадж.

– Ах, да, – кивнул я, – я слышал о чем-то подобном.

– Он работает в вечернюю смену со мной еще со школы. Он очень умный, очень эрудированный и хорошо говорит. Мы, так сказать, немного странная парочка, так как ему уже далеко за пятьдесят, а мне едва исполнилось восемнадцать, и мы из совершенно разных культур и традиций, но разделяем странное любопытство, и ни один из нас на самом деле не чувствует, что мог бы где-то вписаться.

– Ты восхитительный человек, Ксавьер, – хмыкнул я.

– Восхитительный? – Он посмотрел на меня в полном недоумении. – Что это значит? В каком смысле я восхитительный?

– То, что ты рассказываешь, то, как ты это делаешь? Ты говоришь как кто-то из... даже не знаю, скорее как Джейн Остин или Чарльз Диккенс, а не восемнадцатилетний приблатненный хипстер, – я встал и отнес чашку в раковину, похлопав его по спине. – Я рад, что мы проведем этот год вместе, братишка.

– Я тоже. – Он наблюдал за мной, пока я не дошел до своей комнаты, затем снова заговорил. – Так... что ты решил по поводу этой девушки?

– Выслежу ее, – пожал я плечами. – Посмотрим, смогу ли я найти способ убедить ее уделить мне время днем.

– Думаешь, афоризм о том, что за счастье стоит бороться относится к женщинам, Зейн?

Я остановился и оглянулся на него.

– Думаю, я собираюсь это выяснить, брат.