Гидеон проснулся. Восходящее солнце заливало своим ярким светом выбитую в скале пещеру, и ему аккомпанировали проснувшиеся морские птицы. Эми еще спала, и лицо ее заливал нездоровый румянец.
Гидеон приподнялся и тут же с тихим болезненным шипением приложил руку ко лбу: голова его раскалывалась, а во рту стоял ужасный вкус. Порывшись в мешках, он нашел одну из бутылок с водой, немного попил и подсчитал запасы. У них осталось два литра воды, последние два энергетических батончика и два куска пеммикана[63], завернутых в банановые листья — угощение, доставшееся им от туземцев. В аптечке по-прежнему было много бинтов, антибиотиков и обезболивающих.
Закончив подсчет, Гидеон осторожно подошел к краю пещеры и выглянул. Они находились примерно в двухстах футах над уровнем моря. Но сколько оставалось до вершины, сказать было сложно — расположение пещеры не позволяло посмотреть вверх. По силуэту, который Гидеон видел с моря, он прикинул, что скала возвышается примерно на тысячу футов… может, полторы.
Повернувшись, он заметил, что Эми проснулась. Он приблизился и положил ладонь ей на лоб, тут же подтвердив свои худшие подозрения: у нее был жар.
— Как себя чувствуешь? — спросил он.
— Неплохо.
Гидеон ей не поверил. Он дал ей бутылку с водой, и она сделала большой глоток.
— Позволь мне осмотреть твою рану.
Девушка откинулась на спину, Гидеон расстегнул ее рубашку и увидел, что вся повязка пропиталась кровью. Эми немного вздрогнула от боли, когда он удалил бинт. Гидеон пытался скрыть свой страх и беспокойство. Рана все еще оставалась прикрытой стерильной салфеткой, и он не осмеливался убрать ее, но, в конце концов, сделал это. Затем он снова воспользовался бетадином, антибактериальной мазью и наложил новую повязку.
— Спасибо, — отозвалась она.
— Эми, ты спасла мне жизнь. Как я могу отблагодарить тебя?
Она только покачала головой.
— Откуда ты знала, что меня надо спасать?
Она сделала глубокий вдох.
— АйФон привел меня к пещере на пляже. Его поведение меня насторожило: казалось, он все сильнее и сильнее нервничал. Когда стемнело, я попыталась расспросить его, но он уходил от ответа. Вот тогда-то я и начала опасаться, что с тобой может случиться что-то плохое. Я спросила его в лоб об этом, он хоть все и отрицал, но сильно вспотел от напряжения. Поэтому я вытащила пистолет и связала его. А затем отправилась искать тебя.
— Спасибо.
Она вновь вздохнула.
— Ты видел тот огромный череп?
Гидеон уставился на нее.
— Хочешь сказать, ты тоже его видела?
— Черт побери, да! Мне потребовалось мгновение, чтобы понять: это череп циклопа.
— А я думал, у меня галлюцинации.
— Hic sunt gigantes — Здесь водятся гиганты. Карта не лгала, там действительно когда-то жили циклопы. И, похоже, тебя собирались принести в жертву богу-циклопу.
— Я был так обдолбан, что готов был позволить перерезать мне горло даже без сопротивления… черт, я чувствую себя так глупо!
— Тебя одурманили.
— Они дали мне какой-то черный корешок, который я проглотил. Похоже, что это был настоящий лотос, и он невероятно мощно действует. Он заставил меня забыть обо всем и почувствовать себя так хорошо, что я не хотел, чтобы это заканчивалось. Так же было и с людьми Одиссея.
— Так… что же за стручок они тогда нам преподнесли?
— Поддельный лотос, своеобразный церемониальный заменитель? Или, возможно, наземную часть этого растения.
Эми облизала пересохшие губы.
— Есть кое-что еще… что-то, что я должна была понять раньше. Ты ведь помнишь, что карта, по которой мы идем, называется картой Форкиса, так? Форкис был низшим греческим божеством, сыном Посейдона. Так же, как и Полифем. Другими словами, Форкис был братом Полифема, циклопа. Если это не связывает нашу карту с «Одиссеей» и циклопами, то я не знаю, какая еще нужна связь…
Она начала путаться в словах, лоб ее покрылся бисеринками пота. Гидеон сразу понял, в чем дело.
— У тебя поднялась температура.
— Я знаю. Поэтому нужно закончить этот подъем до того, как я совсем расклеюсь. Мне становится хуже.
— Ты не можешь подниматься в таком состоянии.
— Сейчас я еще могу это сделать. А вот через шесть или двенадцать часов, возможно, уже не смогу. Меня лихорадит, и пока что тенденций к улучшению нет. А у нас почти кончилась еда и вода, мы не можем здесь оставаться. Надо подниматься, иначе мы просто умрем.
Девушка изо всех сил попыталась встать, ухватившись за свой водонепроницаемый мешок.
— Это безумие! — возразил Гидеон.
— Безумие, верно. Но это наш единственный вариант. Просто следуй моему примеру, и мы взберемся быстро.
Гидеон посмотрел на нее. Это была самая решительная женщина из всех, кого он когда-либо встречал, ничто не могло заставить ее свернуть с намеченного пути. И, когда он прокрутил в голове сложившиеся обстоятельства, ему пришлось признать правоту ее доводов. Другого выбора просто не было.
В тишине они съели последние два батончика и выпили еще немного воды. Затем Эми выбралась из пещеры и начала восхождение.
Подъем был ужасающим — почти отвесно вертикальным по вулканической скале, но ситуацию немного упрощало количество опор, которые формировались из пузырей, трещин и выступов. Гидеон следовал за Эми, наблюдая за тем, как она ставит руки и ноги. Несколько раз он спрашивал ее, как она себя чувствует, но в ответ девушка лишь велела ему заткнуться, и это давало ему понять, что она более-менее в порядке.
Кричали птицы, внизу гремел прибой, ветер периодически налетал на скалолазов суровыми порывами. По мере того, как они поднимались, сложность то повышалась, то уменьшалась, но головокружительная высота неумолимо становилась все более устрашающей. Гидеон предположил, что они поднялись примерно на пятьсот футов… потом на шестьсот… потом на восемьсот. Он старался не смотреть вниз, но это было необходимо, чтобы находить опоры. И у них не было никакой возможности определить, сколько еще осталось преодолеть. У Гидеона уже ныли все мышцы, и нестерпимо болела голова. Он задавался вопросом, как Эми — раненая и в лихорадке — могла так целеустремленно подниматься выше. Он видел темное пятно, которое расползалось по ее рубашке: рана снова открылась и начала кровоточить.
Эми стала замедляться, она тратила все больше времени на поиск опор для рук и ног.
На небе начали собираться тучи, издалека донесся громовой раскат. Вскоре полил дождь. Несколько раз Эми соскальзывала с каменных уступов и на мгновение повисала на руках, прежде чем ее ноги вновь находили опору. Дождь усилился и начал стекать ручьями по склону скалы, из-за чего стало слишком скользко подниматься. Вода и мусор обрушивались на напарников, попадая на лицо и ухудшая видимость.
Эми замедлила темп. Даже на легких отрезках она останавливалась и опасно покачивалась, но Гидеон не мог ничего сделать, чтобы ей помочь. Он очень боялся за нее, но напоминал себе, что она права: им необходимо было пройти этот путь.
Наконец-то они добрались до большой горизонтальной расщелины. Эми забралась на нее и тут же рухнула без сил. Гидеон последовал за ней. Они оба промокли до нитки, и здесь им не тоже представлялось возможности обсохнуть: вода заливалась в расщелину, стекая миниатюрными потоками со стены над ними. Ветер задувал внутрь, принося с собой холод.
Гидеон впервые за несколько часов увидел лицо Эми, и ужаснулся. Она выглядела очень плохо: бледная, как слоновая кость, с посиневшими губами. Взгляд ее был рассеянным и мутным.
— Отдохнуть, — прошептала она, — немного отдохнуть… а потом выше… мы уже… наверное, почти забрались…
Но Гидеон понимал, что Эми никуда отсюда не двинется. Он ничего не сказал, но протянул к ней руку, чтобы проверить температуру. Эми грубо оттолкнула его.
— Я в порядке! — в противовес словам девушки, по ее телу прокатилась волна дрожи. — Просто… отдохнуть. Потом наверх.
Гидеон все же приложил руку к ее лбу. Он оказался таким горячим, что Гидеон не на шутку испугался. Он порылся в водонепроницаемом мешке, достал аптечку, извлек оттуда ибупрофен и дал Эми пару таблеток. Она не стала отказываться. Затем он достал амоксициллин. В комплекте был еще один антибиотик, обозначенный как «Азитромицин». Стоит ли давать ей его тоже? Или могут возникнуть побочные эффекты? Заражена ли рана? Или лихорадка — это лишь реакция организма на травму? Боже, если б он только был более сведущ в медицине!
Поразмыслив, он дал ей и второй антибиотик. Дрожащими руками Эми взяла таблетку, а затем, казалось, погрузилась в забытье.
Что же это за место? — размышлял Гидеон, понимая, что застрял в небольшой расселине скалы глубиной меньше метра на высоте, примерно двенадцать сотен футов над поверхностью океана. И выбраться отсюда сейчас не представлялось никакой возможности: снаружи шел ливень с порывистым ветром, а его спутница была ранена, и ей становилось все хуже.
Небо окончательно потемнело, и по нему то и дело прокатывался гром. Ливень усилился, и Гидеону казалось, что он прячется за водопадом. Он извлек бутылки из мешков и наполнил их дождевой водой, стекающей по стенам расселины. Эми начала бить крупная дрожь, и Гидеон снял свою рубашку, чтобы согреть ее. Сначала она слабо запротестовала, но затем замолкла.
Похоже, ее дела были совсем плохи.
Гидеон достал спутниковый телефон. Батарея почти полностью села. Защитив аппарат от воды своим телом, Гидеон включил его, и на экране появилась надпись: ПОИСК СПУТНИКОВ.
Поиск все продолжался и продолжался. Похоже, в этом месте не было сигнала. Они застряли здесь. Гидеон нажал несколько кнопок в надежде, что устройство заработает быстрее, но это не помогло. Значок заряда начал мигать красным, индикатор батареи снизился с 2% до 1%, а телефон все не мог найти спутники.
Гидеон отключил аппарат. Ему нужно было сделать звонок на вершине.
— Что… ты делаешь? — слабо простонала Эми.
Он сжал ее руку и слегка улыбнулся.
— Пытался дозвониться до Глинна, но не повезло. Связи нет.
Она не ответила. Прошло примерно десять минут, но дождь все не переставал.
— Мне страшно… — прошептала она.
Это признание испугало его больше, чем все остальное.
Сейчас Эми казалась маленькой и хрупкой, глаза ее горели беспокойством, губы были белыми и подрагивали. Теперь ее стоическая маска, ее решимость и ее уверенность в себе, которые прежде не подводили ее — все это рухнуло. Она выглядела испуганной и слабой — каковой, в сущности, и была. Эми знала, что не сможет продолжать подъем в таком состоянии — они застряли в этой маленькой трещине, и им грозила смерть. Гидеон судорожно размышлял, стараясь просчитать возможные варианты.
— Что же нам делать? — спросила Эми, и голос ее прозвучал почти жалобно.
Гидеон ответил ей мягко и успокаивающе.
— Ты отдыхай. Об остальном я сам позабочусь.
Мучительное молчание тянулось несколько минут, а затем Эми сжала его руку.
— Поговори со мной. Пожалуйста.
— Все будет хорошо, Эми, — и он почувствовал себя идиотом, произнося это. Разумеется, в сложившейся ситуации такого исхода ждать не приходилось.
— Меня зовут не Эми. Амико. Прекрати называть меня Эми.
— Хорошо, Амико.
Она тяжело и прерывисто вздохнула, глаза ее закрылись, а затем медленно открылись. Ее рука сжала его ладонь сильнее.
— Мой отец был японцем. А мать — швейцарской немкой. Я… родилась в Японии.
— Тебе не нужно рассказывать мне все это. Не сейчас…
— Я должна, — сказала она. — Мне… правда нужно выговориться. Я хочу, чтобы ты знал обо мне… на случай, если я умру.
— Хорошо, — согласился он.
— У моего отца было три сына от первого брака. Все — чистокровные японцы. Он был очень… старомодным, очень чтил традиции. А моя мать была… холодной… черствой женщиной. С момента моего рождения я уже не соответствовала тем идеалам, которых мой отец ждал от дочери. Я старалась… старалась изо всех сил заслужить его уважение и любовь. Я сделала для этого все. Но неважно, сколько курсов каратэ я прошла, сколько занималась икебаной, сколько уроков музыки брала… неважно, сколько у меня было пятерок по математике или как хорошо я исполняла концерты Вивальди на скрипке… этого всего было недостаточно. Я была девочкой. И я не была японкой. Не в его глазах.
Она сделала паузу, тяжело вздохнув.
— Когда мне было двенадцать, моего отца перевели на… другую работу. В Америку. Мои старшие сводные братья к тому времени все уже состоялись — были успешными, сделали хорошую карьеру — и поэтому остались в Японии, — она немного помолчала. — А я всегда чувствовала себя там не на своем месте. Сейчас, в Штатах… я еще больше чувствую себя не на своем месте. А мой отец… он не понимал Америку. Он был там, словно рыба без воды. Затем все стало намного хуже. Создавалось впечатление, что у нас постоянно не было денег, хотя отец и занимал хорошую должность. Мать ушла — просто оставила нас, и я так и не узнала, почему. А потом… однажды я пришла домой из школы и нашла отца мертвым. Он… он покончил с собой.
— Амико, это ужасно. Мне очень жаль…
— И тогда правда вышла наружу. Оказывается, его уволили еще полтора года назад. Чтобы сохранить лицо, он продолжал каждое утро уходить из дома, надевая костюм, и не возвращался до самого вечера, проводя дни в библиотеках, центрах социальной занятости и, наконец, в парках и других публичных местах. Он устраивал этот спектакль для меня. Мне было семнадцать. И тогда мне в голову пришла мысль, что… что, может, и мне стоит умереть. Но я быстро ее отбросила. Заработала себе на колледж — сама… тогда-то я и увлеклась актерской игрой. Я была хороша, но недостаточно, чтобы хорошо зарабатывать на этом. Я пошла в аспирантуру… и там меня нашел Глинн. Я выполнила для него несколько неофициальных заданий, исследовала карты сокровищ, применяя мои знания древних языков, а потом… пригодилась ему с этими моими знаниями на постоянной основе. Вот, как я попала к нему.
Она на пару секунд закрыла глаза.
— А… что насчет твоей матери?
— Она присылала открытки на день рождения… подарочные сертификаты на Рождество. Но больше я ее никогда не видела.
Гидеон ужасно сочувствовал ей. А ведь все это время он жалел себя, думая, что у него было тяжелое детство. Он даже не мог представить, через что пришлось пройти Амико, чтобы найти свое место в этом суровом мире.
— Воды… дай мне воды.
Гидеон поднес бутылку к ее губам, и она попила. Он потрогал ее лоб и удостоверился, что у нее все еще был сильный жар.
На улице тем временем темнело. Опускалась ночь. Дождь все не переставал, и гром непрестанно грохотал, сотрясая стены. Расщелину периодически освещали вспышки молний. Рев моря доносился откуда-то издалека, снизу, и по скале шли вибрации от мощных ударов волн, разбивавшихся о камни.
— Поговори со мной… — прошептала Амико, — пожалуйста…
Гидеон замешкался на минуту.
— У меня терминальная стадия болезни, — сказал он.
Ее покрасневшие глаза на секунду расширились.
— Что?
— Она называется АВМ. Артериовенозная мальформация. Это… большое переплетение вен и артерий в мозге.
— Это… операбельно?
— Нет. Не операбельно. И неизлечимо.
— И сколько… тебе осталось? — ее голос почти сорвался.
— Десять месяцев, плюс-минус.
Он не знал точно, зачем решил рассказать ей именно об этом. Это явно была не та история, которая могла бы рассеять и без того мрачное настроение. Но почему-то к нему в голову сейчас пришла только история о диагнозе. Откровение за откровение.
— О, Гидеон…— пробормотала Амико.
— Все нормально, я смирился, — улыбнулся он, решив, что, возможно, ее каким-то образом подбодрит то, что она не единственная из них, у кого на плечах была тяжелая ноша.
— Вот, почему ты так хотел попробовать лотос, — догадалась она.
— Да.
Некоторое время они молчали.
— Не позволяй мне спать, — попросила Амико.
Но, едва она успела это произнести, как ее сознание ускользнуло в полудрему. Она дрожала и бормотала что-то во сне, ее голова в бреду металась из стороны в сторону. Гидеон посмотрел на темнеющий вдали океан, и почувствовал, как его со всех сторон омывает отчаяние.