Заветный ключ

Глава 10

— На свиданье идёшь, милай? Купи цвяточки, не пожалеешь! Подаришь цвяточки — девка и разомлеет, точно тебе говорю!

Морщинистое лицо старушки расплылось в беззубой улыбке, и она вдруг тонко, по-девчоночьи, хихикнула.

Старушка сидела у обочины на вынесенном из дома табурете. Рядом с ней стояло синее пластмассовое ведро, полное свежесрезанных пионов — розовых, красных и белых. От цветов шёл сладкий запах, на который уже подлетела толстая, деловито жужжавшая пчела.

Я улыбнулся в ответ.

— Почём цветы, бабушка?

— Штука — гривенник, семь на полтинник.

— А ведро?

— Ведро? — удивилась старушка. — Эвона, как ты девку-то любишь! И торт, и пинжак, и рубаха белая. Только цветов и не хватает. Ведро за два рубля отдам.

Я нашарил в кармане две смятые шуршащие бумажки.

— Беру!

К разговору с родителями Светы я подготовился серьёзно. План сложился в голове, пока мы гуляли по Староладожской крепости и любовались рассыпающимися каменными стенами, видом широкой реки и зелёным курганом, в котором по преданию был похоронен сам Вещий Олег.

— Ничего не выйдет, — расстроенно повторяла Света. — Мама тебе не поверит.

— Но поговорить с твоими родителями надо, — рассудительно ответил я.

Света вдруг остановилась и стукнула крепким кулачком по камню кладки.

— Я из дома уйду! Они не имеют права так со мной обращаться!

Я улыбнулся и обнял девушку за плечи.

— Не горячись, солнышко. Ссориться с родителями не надо. Всё и так будет хорошо. К тому же, они по-своему правы — о тебе беспокоятся.

— Ничего себе беспокойство! Хотят без спросу замуж выдать, как в старые времена! Я этому Олегу за обедом в тарелку плюнула!

Я расхохотался от неожиданности.

— А он что?

Света покраснела.

— Он не заметил.

— Ну, ты даёшь! Расскажи-ка мне, как вы проводите вечера.

Света пожала плечами.

— Как обычно. В шесть часов все пьём чай в беседке. Беседку папа сам построил, а мама посадила вокруг розы.

— Твоя мама любит сажать цветы?

— Обожает! У нас дома все подоконники горшками уставлены. И дачный участок весь в цветах. Папа шутит, что картошку посадить негде — сплошные клумбы.

— Отлично.

План принимал конкретные очертания.

— Вот что. Сегодня мне надо съездить в Ленинград…

— Уже сегодня? — расстроилась Света. — А я думала…

Я не дал ей договорить и поцеловал в нос.

— Завтра к вечеру я вернусь и приду к вам в гости. В начале седьмого. Только родителям ничего не говори — сделаем сюрприз.

— Ты уверен, Саша? — встревожилась Света.

— Абсолютно!

Моё хорошее настроение было непоколебимо.

— А пока — хочешь, я расскажу тебе о Староладожской крепости?

— А ты много о ней знаешь? — удивилась Света. — Вообще-то, это я должна провести для тебя экскурсию — я же здесь работаю!

— Давай будем вести экскурсию по очереди, — улыбнулся я. — Так интереснее.

Я вскарабкался на вал, поросший густой зелёной травой, и подал Свете руку.

— Залезай и смотри!

Я обвёл рукой открывшийся вид. Широкая лента реки медленно текла в высоких обрывистых берегах. Кое-где берега понижались, и к самой воде подступали зелёные луговины.

— Торговый путь по Волхову существовал уже в начале нашей эры. Славянские племена, которые жили на этих берегах, торговали с варягами — будущими шведами и норвежцами, с арабами и Византийской империей. Вы же нашли на раскопе арабские дирхемы?

— Да, — подтвердила Света, с зачарованным лицом слушая меня.

— Первое крупное поселение на месте Ладоги относится к шестому-седьмому веку. Здесь поселилось племя, которое прославилось умением лить стекло. Думаю, вы находили в земле стеклянные бусины? В то время за одну такую бусину можно было купить молодого раба или рабыню. Но местные жители меняли эти бусы на пушнину у диких лесных племён, а пушнину вывозили в Багдад и там продавали за арабское серебро.

— Купить человека за кусочек стекла?

Света удивлённо поёжилась.

— Такие были времена. В середине девятого века сюда пришли славянские племена с юга. Поселение сожгли, а на его месте выстроили деревянную крепость. Всего через сто лет её захватили варяги. Возможно, с этим событием связана легенда о призвании на Русь Рюрика с братьями и дружиной. Позже крепость неоднократно горела в результате стычек с новгородцами, которые, в конце концов захватили Ладогу.

— Да, это я знаю, — кивнула Света. — Новгородцы построили здесь первую каменную крепость.

— В начале двенадцатого века, — добавил я.

— Не перебивай, я сама знаю! — нахмурилась Света, и тут же улыбнулась.

— А теперь мы заново восстанавливаем то, что построили наши предки.

Она показала на леса, которые облепили Воротную башню крепости.

— Да, — согласился я. — И это здорово!

До отправления автобуса на Ленинград оставалось ещё больше часа. Мы успели искупаться в тёплой реке и высохнуть на солнце.

— Всё-таки, Саша, что ты собираешься делать? — спросила Света, провожая меня до автобуса.

— Завтра вечером увидишь, — улыбнулся я. — А сегодня сходи с кавалером на танцы и ни о чём не беспокойся. Да, и с родителями тоже веди себя хорошо. Всё будет в порядке.

— Верю.

Света кивнула и потянулась ко мне. Я поцеловал её в губы.

И тут подошёл автобус. Это был усталый и пыльный «ЛиАЗ» — когда-то белый с красной и синей полосой, а теперь равномерно-серый.

Водитель был под стать автобусу — тоже усталый и с серой щетиной на лице. Но вёл он ровно, не лихачил и не опаздывал.

За автобусным стеклом мелькали светло-зелёные совхозные поля и сменялись тёмно-зелёными перелесками. Иногда, словно стайки уток на воде, встречались тесно стоящие дома придорожных посёлков.

В районе Путилово слева показалась высокая гряда, поросшая соснами — древний берег Ладожского озера. Гряда тянулась, словно стена, а дорога шла по высохшему много веков назад озёрному дну.

С автовокзала я трамваем поехал в общежитие. Дверь уже была заперта и пришлось долго стучать. А потом тётя Аня не хотела открывать, и ворчала, что «все нормальныи студенты ишшо на практике, а энтот шляется среди ночи». Хотя на часах была только половина одиннадцатого.

Мишаня обрадовался моему неожиданному приезду — последние две недели он жил в комнате один и успел соскучиться по хорошей компании. Он тут же поставил чайник и достал из тумбочки пакет с подсохшим кофейным печеньем.

— Ты надолго, Саня? — спросил он, разливая чай по кружкам.

— Завтра уеду. А ты всё с бумагами возишься?

— Почти закончил, — ответил Мишаня. — Осталось самое главное — метрические книги. Валерий Михайлович требует, чтобы я перевёл всё, до последней буковки.

Мишаня горестно вздохнул.

Я пытался застегнуть пуговицы пиджака. Смутно вспомнилось, что в последний раз я надевал костюм в мае — на экзамены. А теперь полы пиджака едва сходились и смешно топорщились на груди.

Похоже, экспедиционная практика давала о себе знать. За лето я раздался в плечах, и костюм был мне откровенно мал.

— Мишаня, одолжи костюм! — попросил я друга.

— А тебе зачем? — спросил Мишаня.

— Надо со Светкиными родителями поговорить, — вздохнул я. — Они Светке какого-то жениха нашли. Хочу отговорить их от этой затеи.

— У вас со Светой серьёзно, что ли? — удивился Мишаня.

Я пожал плечами.

— Пока не знаю. Такие вещи сходу не решаются. Но замуж за этого Олега она точно не хочет.

— Мне же в универ надо ходить, — попытался спасти костюм Мишаня.

— Сейчас лето, — отрезал я. — Походишь в рубашке. А брюки твои мне и не нужны — я в них утону.

Пиджак Мишани был чуть великоват мне в плечах, но зато отлично застёгивался. Вдобавок, к нему хорошо подошли мои чёрные брюки.

— Нормально, — одобрительно сказал я, возвращаясь из душевой. Именно там висело мутное зеркало — единственное на нашем этаже.

— А когда отдашь? — забеспокоился Мишаня. — Ты из Ладоги снова в Ленинград вернёшься?

— Нет, — не стал я обманывать друга. — Из Ладоги поеду обратно в Новгород. А потом — не знаю. Или в Ленинград, или сразу в Приморск, если Валентин Иванович сумеет уладить вопрос с экспедицией.

— А как же пиджак? — не понял Мишаня.

— А ты приезжай в Приморск, — предложил я. — Там-то мы точно встретимся. Вот и верну тебе костюм. Студенческое братство, Мишаня, ничего не поделаешь.

— А Оля с Севой сейчас в Ростове, — невпопад сказал Мишаня. — недавно написали, что раскопали какое-то мерянское поселение. Кстати, тебя немцы искали.

— Мерянское поселение — это хорошо, — рассеянно ответил я, внимательно осматривая стрелки на брюках. — Чёрт! Какие немцы?

Мишаня озадаченно поднял светлые брови.

— Не знаю, я их не видел. Они с тётей Аней разговаривали, а она мне сказала.

— А почему тётя Аня решила, что они немцы? Она немецкий знает, что ли?

— Вряд ли, — с сомнением сказал Мишаня. — Они с немецким акцентом разговаривали. А тётя Аня в войну в оккупации была. Что у тебя за дела с немцами?

— Да нет у меня никаких дел, — сердито ответил я. — вообще впервые про них слышу.

Чёрт побери, только этого мне не хватало! Что за немцы ко мне привязались?

Я уснул только далеко за полночь и здорово не выспался. Мишаня, как я и просил, разбудил меня в половине девятого утра. Сам он давно оделся и собирался в университет.

— Валерий Михайлович не любит, когда опаздывают. А костюм ты, всё-таки, завези в Ленинград.

— Ладно, — кивнул я. — Попробую.

В кондитерской «Север» на Невском проспекте я купил торт «Птичье молоко» и попросил, как следует, перевязать коробку шпагатом.

— Везти далеко, — объяснил я полной плечистой продавщице в белом колпаке.

— По такой жаре торт лучше не возить, — басом ответила продавщица. — Растает и помнётся.

Я только развёл руками.

Несмотря на открытые форточки, в автобусе было жарко. Мне казалось, что он едва тащится, прилипая колёсами к разогретому солнцем асфальту. Я то и дело поглядывал на часы и пытался сообразить, сколько километров осталось до Старой Ладоги.

К тому времени, как мы доехали, рубаха на моей спине успела намокнуть от пота и даже высохнуть. А солнце, несмотря на вечер, и не думало сбавлять накал.

Хорошо, что автобус всю дорогу ехал полупустой. Я поставил торт на соседнее сиденье и даже умудрился следить, чтобы солнечные лучи не слишком нагревали картонную коробку.

Выйдя из автобуса в Старой Ладоге, я с облегчением вдохнул свежий воздух с реки и ещё раз прокрутил в голове заготовленную для родителей Светы речь.

Затем взглянул на часы — половина шестого. И неторопливо пошёл вдоль шоссе в сторону дачи, которую вчера мне показала Света.

Дача была самым обычным деревенским домиком в три окна. Дом недавно выкрасили в приятный зелёный цвет, который хорошо сочетался с выкошенной травой и старыми яблонями в палисаднике. Яблони уже почти не плодоносили. Только у самых макушек висело несколько мелких зелёных яблок.

Я толкнул калитку и вошёл.

Большая квадратная беседка стояла в глубине двора слева от дома. Вся Светина семья сидела за столом. Мама при виде меня настороженно поджала аккуратно накрашенные губы. Отец вопросительно поднял брови и чуть шевельнул широкими плечами под расстёгнутой полосатой рубашкой. Сидевший рядом со Светой темноволосый парень взглянул на меня зло и задиристо.

— Здравствуйте, — приветливо улыбнулся я. — Меня зовут Александр, я скоро стану профессором археологии и собираюсь жениться на вашей дочери.

Светин отец приоткрыл рот.

Я поставил на стол коробку с тортом. Затем аккуратно отделил от охапки цветов три самых пышных пиона и протянул их Светиной маме.

— Это вам. А это тебе, солнышко!

Я вручил остальные цветы растерянной Свете.

— Предлагаю обсудить моё предложение. Я готов честно ответить на любые вопросы.

Немецкие рыцари с дружинами подошли к Изборску ранним сентябрьским утром. Первым делом разграбили и сожгли посад. Немногие жители успели укрыться за крепостными стенами — всадники догоняли их. Мужчин убивали на месте, девок и ребят брали в плен, вязали верёвками и сгоняли в середину укреплённого лагеря.

Вой и плач мешался клубами пыли и дымом пожарищ. Под Изборском творилось страшное.

Князь Ярослав Владимирович, которого его тёзка владимирский князь Ярослав несколько лет назад выгнал из Пскова, хмуро смотрел на дерптского епископа Германа.

— Зачем дома жжёте? — спросил он епископа. — Это моя земля, мне ещё с неё дань собирать.

Епископ криво улыбнулся тонкими губами. Он презирал этого князя, который даже с благословения Папы Римского не решался идти в поход, чтобы отбить собственные земли. Всю жизнь сорокалетний князь терпел одно поражение за другим. Сидел в ярославской тюрьме, много лет жил на чужбине, принял католичество. И теперь у него не хватало духу, чтобы отбить собственную землю.

— Ты теперь католик, князь Ярослав, — сказал епископ. — И твои владения — это владения ордена. Заключишь с нами мирный договор — будешь править Изборском и Псковом.

— Псков ещё взять надо, — возразил князь.

— Возьмём, — улыбнулся епископ Герман.

Теперь не было необходимости скрывать от князя тщательно разработанный план. Наоборот — надо было всё рассказать и лишить князя последней воли к сопротивлению.

— Псковский посадник Твердило выслал на помощь Изборску отряд в восемь сотен псковских ратников, — сказал епископ. — Подпиши договор — и мы поможем тебе разбить псковскую рать. После этого Псков сам откроет тебе ворота. Не подпишешь — сражайся с псковичами сам, одной своей дружиной.

Плечи князя безнадёжно сгорбились.

— Я подпишу, — глухо сказал он.

— Во имя Господа! — сухо ответил епископ Герман и протянул князю Ярославу заранее заготовленный пергамент. На пергаменте красивыми буквами по-латыни было записано отречение князя Ярослава от псковского престола в пользу Тевтонского ордена.

Через два дня четыре тысячи немецких рыцарей окружили восьмисотенный отряд псковичей, который шёл на помощь Изборску. Псковичей издали засыпали стрелами, затем разбили ударом тяжёлой конницы, и пошла резня. Из восьми сотен уцелели лишь несколько десятков человек.

Изборское ополчение во главе с воеводой Гаврилой Гориславовичем вышло из-за стен, чтобы ударить на немецких рыцарей со стороны крепости. Но отряд псковичей был разбит так быстро, что изборская дружина не пробилась к нему и вся полегла у крепостных стен. Изборск был беззащитен.

Ещё через три дня войско тевтонских рыцарей осадило Псков и принялось грабить окрестные деревни. Псковский посадник Твердило понял, что сопротивляться бессмысленно. В городе не хватало воинов, чтобы удержать крепость — почти всё псковское ополчение полегло у стен Изборска.

Ночью бояре во главе с посадником Твердилой тайком открыли городские ворота, и немцы ворвались в Псков.

Губы Степана Твердиславовича посинели, руки мелко дрожали от страха.

— Нет, князь! — кричал посадник. — Новгород не станет посылать войско на помощь Пскову! Псковские бояре — собаки, предатели — сами открыли ворота немцам. А нам теперь что? Псковский кремль штурмовать? Всех новгородцев положить у стен Пскова и открыть немцам дорогу на Новгород?

— Вы им эту дорогу уже открыли, — зло ответил Александр. — Когда не отправили войско к Изборску, как я предлагал.

— Да что ты понимаешь?

Посадник взвизгнул и закашлялся.

— Твердило, пёс немецкий, нарочно выслал псковичей биться в поле. Подкупили его немцы, как пить дать, подкупили! А потом и город сдал. Нет, у нас теперь только один выход — укреплять Новгород и заключать договор с немцами. Отдать им Псков с Изборском, но сберечь новгородские земли!

— Думаешь, посадник, мой отец это одобрит? — хмуро спросил Александр. — Татары признали Новгород владением великого князя владимирского. И дань с Новгорода требуют такую же, как с остальной Руси.

— А мне нас…ть! — грубо перебил князя посадник. — Мне войско надо собирать! Хлеб закупать на случай осады! Немцам отступное платить! Нет у Новгорода денег для владимирского князя, нет!

Александр круто развернулся на пятках, подбежал к посаднику. Ухватил его за ворот, притянул к себе и свирепо оскалился в бородатое лицо:

— Ты не у немецких купцов хлеб закупать собираешься? А может, и Новгород немцам сдашь, как Твердило сдал Псков?

Гаврила Олексич едва оттащил Александра от посадника.

— Остынь, княже, — с укоризной прогудел он. — Дракой ничего не решишь. Новгородцы на каждом вече друг другу морды бьют, а толку? Надо посылать гонцов во Владимир, звать князя Ярослава с полками на помощь.

— Не будет этого! — закричал Степан Твердиславович, расправляя мятый ворот. — Под владимирского князя Новгород не пойдёт! И ты, князь Александр, если пошёл против воли новгородцев — собирайся и уезжай из города! А Новгород и без тебя разберётся, с кем ему договариваться, а с кем — воевать!

За стеной послышался детский плач. Это первенец Александра испугался, услышав крики из зала.

Александр сузил глаза.

— Новгородское вече признало меня князем, пусть вече и решает — уезжать мне, или нет!

— Решит! — с угрозой ответил посадник. — Вече решит!

А ещё через неделю княжеский обоз покидал Городище. По решению новгородского веча князь Александр уезжал в Переяславль, к отцу.

Новгород выгнал князя.