Завтра утром, за чаем

– 18 -

Во второй половине этого дня произошли такие занятные события, что, в известном смысле, их даже можно назвать, научными:

В тот день, когда я (не во сне, а наяву) был (с Наткой) в «Тропиках», я должен был повидаться там с ребятами из старой школы. И я их там видел, и ребят из новой школы тоже, но так и не подошел к ним и не поболтал ни о чем, и, хотя было абсолютно понятно, почему моя жизнь в этот момент пошла по особой специальной кривой (Натка, розарий), моя жизнь, в целом, поменяла свой общий вид в несколько неполном, неверном направлении и была обязана в соответствии с ее законами вернуться на прежний, абсолютно правильный, точный путь: иначе она получилась как бы не моя.

Ну, это, конечно, шутка, но тем не менее, в этот день ко мне домой приезжали Жека Семенов и Валера Пустошкин, а когда они ушли, заявились ребята из новой школы. И те, и другие – в один день. И, главное, первые совершен но не обиделись (хотя с ними-то я вроде бы был обязан встретиться) и ничего к тому же не знали о том, что я болен. Плюс ко всему, с ними, с Валерой и Жекой, дышать было легко, совершенно свободно: после моего портрета в газете, статей, радиопередач и т. д. и т. п. некоторые, узнав, что я – это я, начинали либо приставать ко мне, но с каким-то особым отношением, либо, что еще хуже, стесняться, а мои ребята, наоборот, хоть и засыпали меня вопросами и приставали выше нормы, но относились ко мне так же нормально, по-человечески, как и раньше, – прямо луч света в темном царстве.

– Так ты был тогда в «Тропиках»? – сказал Жека.– Мы думали, что тебя вообще не было.

– Был, – сказал я. – Там целая история.

– Ага, – сказал Валера. – А девчонка ничего с тобой была, оч-чень неплохая.

– Вполне хорошая, – сказал Жека.

Валера сказал:

– Тебе, конечно, неудобно было показать ей, какие у тебя друзья-бандиты: у одного рот до ушей, а второй – рыжий…

– Это кто рыжий? Я рыжий? – заверещал Жека. – Повтори: я – рыжий?!

– А кто, я, что ли?

– Я рыжий?!

– Ну, ладно. Рыжий – я, а ты – рот до ушей.

– Повтори, что я рот до ушей!

– Неважно, кто – кто! Оба бандиты. Напугали Митькину девчонку, и она увела его из парка.

– Да нет, – сказал я. – Просто… я торопился… ну…

– Точно, – сказал Жека. – Он торопился… Верно, Валера?

– Да мне надо было, в общем… в кино!

– В общем, – сказал Валера. – Ему было надо, необходимо, Джек, ты понял? Уловил мысль?

– Ага!

И оба они захохотали.

Я подумал немного, как лучше, и тоже стал смеяться вместе с ними. И мы похохотали так несколько минут в свое удовольствие, как в былые времена, разве что в душе мне перед Наткой все равно было неудобно. Тема-то ее, о ней…

– Ну, как там твой научный подвиг? – спросил Валера. – Ты из-за него заболел? Что с тобой вообще такое?

– Да ну, чертов грипп. А вы-то там как, в футбол гоняете?

– Мало. Теперь все прыгают в высоту.

– Чего вдруг?

– Да у нас тут Жора Фараонов выступал.

– Ка-ак? Это тот одессит, который в Монтевидео мировой установил, два пятьдесят? Гордость Одессы?

– Ну да!

– А чего он у нас-то делает?

– Да он докторскую пишет, по плазме. Прилетел к нашим плазмистам. Кто-то пронюхал, и мы его пригласили.

– Потрясающе! И симпатичный?

– Что ты! Жутко симпатичный! Маленький, кривой, челочка такая – не подходи! Ну а прыжок у него, сам знаешь, какой!

– Да-а, здорово.

– В школе у нас из-за тебя переполох, – сказал Жека. – Хотят ее назвать твоим именем.

– Да бросьте вы!

– Нет, честно, – сказал Валера. – Не школу, конечно, это треп, а клуб нашего класса «Орбита». Клуб имени Рыжкина. «Рыжкинз клаб». Понял? Это наша Зоя Кузьминишна предложила и сообщила директору. Он – за, а мы – несколько человек – против.

– Почему? – неожиданно для самого себя спросил я.

– Ага, ага, видишь!!! Гордый стал! Самолюбивый!

– Да нет, честно, просто хочется знать причину, а отказ правильный.

– Мы решили, что тебе это не понравится, человек-то ты нормальный. Сегодня уже некоторых таскали к директору за отказ.

– Да бросьте вы!

– Честно. Ведь ты как бы гордость школы, а некоторые, получается, как бы не уважают нашу школу, если отказываются. И тебя не уважают.

Я стал прыгать глазами с Жеки на Валеру – врут или нет, они оба стали хохотать, и я тоже, потом нам надоело, но Валера сказал, что все-таки правда: «Рыжкинз клаб».

Они посидели у меня еще с полчасика и вели себя нормально, по-человечески, и я рассказал им немного (они просили) про мою новую школу, про историю на Аяксе «Ц» и про пластмассу Дейча-Лядова, но, конечно, ни слова о новом космолете.

Обедать они отказались (мама их просто умоляла), взяли по яблочку и ушли, договорившись, что я обязательно к ним заскочу, когда поправлюсь.

И тут же, ну буквально через десять минут – дзынь, дзынь, дзынь! – ввалились Веня Плюкат, Гаррик Петров и Утюг, ну, Ким Утюгов. Эти явились с подарками: фрукты, торт, какое-то антигриппозное суфле «Спутник», черт те что еще и два вполне ненормальных письма – от Эльзы Николаевны и директора школы, мол, поправляйся, не болей, родной, и несколько слов о моей гениальности и об их любви ко мне – уши вяли, честное слово. (Утюг читал, а мы ржали.)

– Ты давай кончай грипп, – сказал Утюг. – Закругляйся с Дейчем-Лядовым и опять в школу. Скукотища дикая, Вишнячихи надоели, и преподаватели озверели, ни с того ни с сего – требования жуткие.

– Может быть, я и не вернусь, – сказал я.

– Эт-то как понимать? – спросил Гаррик Петров. – Бред сивой кобылы.

– И не бред, – сказал я. – Сами посудите. Допустим, закончится работа успешно, и Лига решит: а зачем Рыжкину учиться дальше, при чем здесь космомоделирование, если он уже и так вполне крепкий спец по пластмассе. И оставят работать. Зачем школе на меня силы тратить? Логика здесь есть.

– Да-а, – сказал Веня. – Все может быть.

– А мне не хочется, – сказал я. – В школе все же лучше.

– Ну да, лучше, – сказал Гаррик Петров. – С удовольствием сбежал бы – работать интереснее.

– А по-моему, и то, и то чепуха, – сказал Утюг. – Дикая скукота. Вот представьте: Рыжкин задвинул грандиозную научную идею и, минуя учебу и спецшколу, попадает в Высшую Лигу. Действительно, случай редчайший. Но вдумайтесь повнимательней – это, в принципе, возможно, нам это известно. И что бы в жизни с нами ни случилось, самое даже невероятное – это возможно, это бывает, было, нам это известно. А чего не было – мы это можем представить. Вот войдет сейчас человек, хвать нас быстро в ракету – и через пять минут мы в Африке, купаемся в Конго. Трудно представить, фантастично, но возможно. И что здесь нового? Африка? Да мы про нее с детства знаем, ну, что она существует. Все одно и то же. Я вот читал в какой-то старой книжке, что какую пьесу ни напиши, само-то содержание уже известно было, потому что подсчитали, что сюжетов в жизни всего тридцать шесть штук. Кажется, тридцать шесть.

– Ты у нас, Утюжок, философ, – сказал Венька.

– Он скептик, вот он кто, – сказал Гаррик Петров. – Точно, Утюг, ты скептик, да? Ты скажи.

– Да ну, – сказал Ким. – Скептик-шмептик! Ужас до чего старое слово, известное, надоевшее. Ничего нового.

– Надо, кстати, Рыжкину сообщить новость, – сказал Гаррик. – Кое-что все же есть.

– Ага, свежачок, – сказал Венька.

– В общем, оказывается, – сказал Гаррик, – что недалеко от нас открылась поварская спецшкола, в основном девчоночья. Строго говоря, она смешанная, но молодых людей маловато, а у нас – наоборот, запоминай. Ну, сначала они помалкивали, пока их школа оформлялась, набирала, так сказать, силенок, а потом заговорили во весь голос. То ли они стали нашими шефами, то ли мы их – я не разобрался, но один их класс пригласил наш класс на вечер. Видишь ли, без тебя в классе мальчишек восемь человек, да еще Гриша Кау в те дни улетел на Селену-вторую читать доклады селеновским школьникам, – я пригласил на вечер ребят из других классов, потому что поварих было пятнадцать. К тому же, чуяло мое сердце, там можно было шикарно пожрать, на этом вечере, – опять-таки правильно было пригласить еще кой-кого: не пропадать же добру. Честно говоря, шикарный был вечер. Это, знаешь ли, не вечер с девчонками из театрального училища, те с гонором, мол, мы сами с усами – мир искусства, а эти тихонькие, скромные, славные – ах-ах, физики, математики, ученые! – глазки закатывают, а танцуют, как богини!!!

Утюг сказал:

– Мне торт та-ак понравился… Я, кстати, и твой кусок съел, с твоим именем. Мы думали, ты будешь, не знали еще, что ты болен, и в списке ты был; они, видишь ли, засадили огромный торт и кремом сделали на нем все наши фамилии – пальчики оближешь.

– А макароны с подливой помнишь? – сказал Венька. – Чудо, а не макароны. А одна из них, самая красивая, в Гарьку влюбилась, факт.

– Ага, – сказал Гаррик. – Кроме концерта, ужина и танцев, с самого начала был доклад, для знакомства, что ли: они о своем деле, мы о своем, доклад я делал, – тыры-пыры, о науке, ну, сам понимаешь, и еще я им рассказал об одном своем крупном открытии – она и влюбилась в меня с ходу. Нет, честно. Во время танцев она даже потащила меня на кухню и мигом испекла классные оладьи – я, когда мы с ней танцевали, сказал, что жутко люблю оладьи.

– А кто играл? – спросил я. – Чья группа?

– Они ребят из Низких Температур пригласили, ну, этот квинтет, «Файв блю бердз».

– Эти ничего, – сказал я.

– Цветомузыка у них дрянь, – сказал Утюг. – Слушай, Гаря, а ты женись на своей, и мы каждую переменку будем к ней бегать вкусноту лопать. Вообще, братцы, давайте все переженимся, каждому по поварихе, ну ее, науку, надоело.

– Точно, надоело, – сказал Гаррик. – Давайте, переженимся.

– Я не против, – сказал Венька.

Я вдруг подумал на полном серьезе, а как же я Натку брошу, нет, невозможно, и еще подумал, что все они валяют дурака, когда говорят, что наука им надоела, – ничего не надоела, наоборот, так и манит, а меня… манит или не манит? Поди разберись.

Мы еще долго болтали о всякой всячине, мама их подбила на обед, мы пообедали и потом распрощались. Честно говоря, очень неплохо провели время, лично я был доволен.

Когда они умотали, я от нечего делать перебрал принесенные подарки и на коробке конфет «Амфибия» увидел в уголке написанные авторучкой два слова: «Не хворай». Буква «н» и буква «х» были подчеркнуты.

Вскоре я поправился и сразу же махнул с группой на Аякс.