Здешние

Предисловие переводчика

О пьесе «Здешние» (к сожалению, в этом единственно возможном переводе далеко не полностью передается смысл купаловского названия «Тутэйшыя») не вспоминали более шести десятилетий, а если и вспоминали, то — в сталинские, да и в брежневско-сусловские времена — опасливо понизив голос: националистическая крамола...

В том, что никакая это не крамола, да еще националистическая, я убедился давным-давно, когда был студентом университета: один из моих сокурсников доверился мне и дал почитать пожелтевший, ветхий номер белорусского журнала «Полымя» за 1924 год. Мог ли я предвидеть тогда, читая «крамольную» купаловскую пьесу, что спустя почти сорок лет на мой письменный стол ляжет сентябрьская книжка того же журнала за год 1988-й и я снова буду читать и перечитывать воскрешенных «Тутэйшых», ломая голову, как же перевести их на русский язык для читателей «Немана»?

Казалось бы, какие тут могут быть сложности? Это ведь не роман с огромным речевым пластом, с подробными описаниями быта, с развернутыми характеристиками персонажей, с описаниями природы, и это не стихи, переводя которые, необходимо сохранить поэтическую метафору, образ, оркестровку, мастерство рифмовки, особенности ритмики,— чего проще перевести «голые» реплики? Всякая пьеса ведь соткана только из реплик, ну, еще из кратких авторских ремарок: на сцене стул, стол, что на столе, персонаж вошел, вышел, сел, как одет и т. д. Но драматургия недаром является одним из сложнейших и трудоемких жанров литературы, и не только для авторов, но и для переводчика. Особенно если пьеса не «книжная», если в ней не усредненный литературный язык, а столь же многообразный, разностильный, разнограмотный, как в самой жизни, когда собираются и разговаривают между собой самые разные люди. Сохранить в переводе особенности речи каждого персонажа пьесы не проще, нежели особенности интонации переводимого на другой язык поэта. Просто перевод, сколь бы ни был он литературно грамотен, обезличит пьесу, убьет ее дух, что, на мой взгляд, видно на примере чудесной пьесы Янки Купалы «Павлинка»,— переведенная именно на усредненный, «книжный» русский литературный язык, она утратила свою «мужицкость», свой сочный, истинно народный юмор, приобрела черты легковесного водевиля.

Пьеса «Тутэйшыя» в еще большей степени вопиет против книжного русского языка, который начисто убивает ее «белорусскость», затушевывает, если не снимает один из ее основных мотивов: страстное утверждение белорусского национального самосознания, самобытности национальной культуры, белорусского языка «тутэйшых». Ведь главный персонаж пьесы Микита Зносак предается осмеянию, бичуется Купалой за духовную измену родному народу, всему белорусскому, за то, что он отрекается от «тутэйшых» и выдает себя за «истинно русского». И при переводе пьесы нужно было найти для Микиты такой язык, который подчеркивал бы его отщепенство. Поэтому я наделил его языком, полным белорусизмов, калькированных с белорусского оборотов, тем языком, на котором ныне, к великому сожалению, разговаривают многие белорусы, особенно в городах — не на русском, не на белорусском, а на «Комаровском», что в переводе полностью оправдано, как мне кажется, поскольку действие пьесы происходит в Минске. Но так как Микита в прошлом чиновник, ошивался в канцелярии русского губернатора, в среде царских чиновников-русификаторов, то и в русском он все же немного поднаторел — поэтому многие его фразы и обороты вполне «истинно русские».

Противостоящий Миките персонаж, белорусский учитель Янка Здольник, в общении с Микитой говорит по-русски лучше его, что, опять-таки применительно к переводу, оправдано образованностью Янки — белорусский интеллигент, он не может не знать русского. А вот с людьми из родного села он разговаривает по-белорусски. Естественно, что и они разговаривают по-белорусски: речь сугубо народных персонажей я не переводил, а лишь позволил себе заменить отдельные слова, которые наверняка были бы непонятны русскому читателю, синонимами, понятными и без перевода. Там же, где такая замена невозможна, даны поясняющие сноски.

На белорусский язык переходит в ходе развития действия пьесы и такой персонаж, как Гануля, мать Микиты,— поначалу она разговаривает на языке сына, а когда появляются родичи из деревни, тотчас вспоминает родную речь.

Теперь о правомерности белорусских речений в русском переводе пьесы. В русской литературе со времен Николая Васильевича Гоголя утвердилась традиция широкого использования украинского языка, если персонажи — украинцы. И мы отлично их понимаем. А разве белорусский дальше от русского?

Трудная работа завершена. Насколько она мне удалась — судить читателю. Надеюсь, однако, что в любом случае пьеса приблизит русскоязычных читателей, выходцев из России и других республик, к пониманию тех проблем, которыми озабочена ныне национально мыслящая белорусская общественность, проблем, которые еще на заре Советской власти волновали и Янку Купалу. Это не национализм — борьба за возрождение и утверждение на Беларуси белорусского языка, за национальное самосознание, за обновление и подлинный расцвет белорусской национальной культуры. И, возможно, белорусская речь, сохраненная на многих страницах пьесы, послужит подспорьем для некоренных жителей республики в их приобщении к белорусскому языку — прекрасному языку народа, среди которого им жить и жить.

Валентин ТАРАС