Здесь вам не равнина...

Глава 19 Новая гора

Когда я пришел в лагерь Ошхамахо, наступил вечер. Моя палатка показалась среди кустов, забытая и заброшенная. Но мне на все было плевать.

Один из самых лучших моментов в походе — это когда ты, наконец, возвращаешься из него. Ты можешь прийти в свою палатку или дом, или номер в отеле, никого не боясь, не опасаясь, что тебя может унести лавина или ты можешь сорваться со скалы и свалиться в бездонную пропасть. Главное, что сейчас ты можешь завалиться на диван, рухнуть на пол, в любое другое место, где можно лежать, скинуть сапоги или ботинки и швырнуть в угол тяжеленный рюкзак, от которого на твоих плечах уже натерты жуткие ссадины, как у ломовой лошади.

Ты можешь сказать «Уф!» и напиться чая, компота, сока или любого другого напитка. Ты можешь спать, сколько угодно, не опасаясь, что тебя разбудит вой ветра или злющая метель.

Но в этот раз все получилось по-другому. Палатка мирно дремала среди кустов. Никто ее не трогал.

Впрочем, я и не опасался. Знал, что сейчас преступность на низком уровне. В городе, уходя, можно оставить ключ от квартиры под ковриком. И никто не тронет.

Поэтому я ожидал, что шатер будет пустой. И закрытый. Как я его оставил. И я смогу попить воды из ручья, перекусить, чем бог послал и спать.

Спать мертвым сном. Спать беспробудно. Не просыпаться, даже если пушки будут палить над ухом. Даже если меня будут резать на…

Стоп. А почему шатер открыт нараспашку? Кто это там внутри засел? Ну вот. Не успел уйти, как здесь уже поселился кто-то чужой.

Настроение у меня сейчас не ахти какое. Даже наоборот. Я устал и очень зол. Если кто-то внаглую забрался в мою палатку, он сейчас пожалеет об этом. Горько пожалеет.

Я откинул полог. Ворвался в шатер, кипя от бешенства. И остановился в недоумении.

На моем спальнике не было никаких толстых туристов, как я думал. А вот за рабочим столом, рядом с верстаком, сидела женщина. Лет тридцать-сорок, не разобрать в полумраке. Смутно знакомая.

Увидев меня, она вскочила и бросилась ко мне на шею. С воплем:

— Ванечка мой!

Обняла, поцеловала в щеки и в лоб. Уткнулась в волосы.

— Миленький ты мой, сыночек! Жив! Наконец-то вернулся! Я так ждала!

Эге, вон оно что. Теперь я вспомнил. Это же моя мать. Вернее, мать парнишки, в чье тело я угодил.

Пока она билась в радостной истерике, я украдкой осмотрел ее. И одновременно думал, как быть дальше.

Высокая, статная женщина. Начала полнеть с возрастом. Лицо округлое, симпатичное. Шатенка. Хм, пожалуй, мои пухлые губы и большие глаза получены от нее.

Что касается дальнейших действий. А что мне остается? Только играть роль любящего сына. Больше ничего. Да, будет неловко, но что поделать.

— Миленький ты мой, Ванечка! — всхлипывала женщина. — Я уж думала все, потеряла тебя! Ни весточки от тебя, ни письма. Ни звонка. Уехал в горы и пропал с концами.

Бедняжка. Исстрадалась вся. Надо бы приободрить. Я похлопал мать по спине.

— Ну, с чего ты это взяла? Со мной все в порядке. Просто сходил в горы.

Всхлипнув, мать указала в сторону лагеря.

— Да вот он, этот ваш Гущев сказал. Контрольный срок, говорит, три дня. После этого в горах ждать кого-то бесполезно. А ты уже неделю как ушел.

Вот скотина этот Гущев. Убить его мало. Это уже переходит все границы.

Разборки со мной я бы ему спустил. Но зачем обижать женщину? Мою мать? Которая вообще не при делах. Не в курсе, что тут да как, в горах.

— Он напутал, — сказал я успокаивающе. — Все в порядке… Мама.

Мать отстранилась от меня. Вгляделась в лицо.

— Исхудал-то как, Ванечка! Кожа да кости. Скелет ходячий. Разве же можно так? Вас что там, в горах, не кормят, что ли? Ах, у меня же там гостинцы из дома!

Слезы высохли. Теперь началась кипучая деятельность. Женщина отскочила к столу, достала сумки, принялась вытаскивать из них свертки и пакеты. Сухофрукты, сушки, баранки, палка колбасы.

Ммм, какая вкуснятина. Против воли мой рот наполнится слюной. Я уже две недели на консервах. Забыл, что такое нормальная пища. А о настоящем мясе и не мечтал.

Но идти сейчас в лагерь не вариант. Я слишком устал. Все, что мне надо, это поужинать и рухнуть в постель.

— Ну, давай, рассказывай, — мать быстро постелила газетку на стол, накрыла всякие вкусняшки. — Где ты пропадал? Я тут с одной девушкой познакомилась. Такая хорошая. Катя зовут. Она мне все про тебя рассказала. Какой ты стал сейчас спортсмен. Как ты помогаешь другим, какие механизмы изобрел.

Я не заставил упрашивать себя дважды. Уселся за стол. Принялся за еду так, что за ушами трещало. Одновременно рассказал, что делал эти дни. Начиная с того дня, как прибыл в лагерь.

— Да, я Толю тоже видела, — кивнула мать. Она сидела рядом, смотрела на меня. — Он сказал, что ты хочешь альпинистом стать. Что у тебя этот, как его, талант вылупился. То есть появился. Надо же, я и не знала.

Все рассказывать я не стал, конечно же. Зачем пугать женщину. Она и так поглядывала на мои шрамы с тревогой. Сказал только, что мне нравится в горах. И что я планирую еще здесь остаться.

— Это же так опасно, — пробормотала мать. — Вон, у Клавки ее брат тоже был альпинистом. Ходил по горам. Потом попал под лавину и все. Опа даже тело не смогла найти. Чтобы схоронить. Только вещи его ребята принесли. Вот и все, что осталось.

Если бы я погиб там, на траверсе, этой несчастной женщине тоже принесли бы мои вещи. И это все, что осталось бы от меня. Хорошо, что она не нашла письмо для Кати.

Кстати, о письме. Я поднялся, проверил, на месте ли оно. Я оставил его в спальнике. Ничего нет.

Значит, Катя была здесь и успела ознакомиться. Мда, представляю, чего она только себе напридумывала. Ладно, с этим я разберусь потом. Когда отдохну.

После ужина я проводил мать в лагерь. Ей выделили одиночный номер в домике. Она тоже чертовски устала. Я подождал, пока женщина уснет.

Потом вышел из номера и увидел Катю. Она стояла рядом с Тимофеевым и еще двумя ребятами. Они тоже заметили меня.

— Какие люди! — закричал Тимофеев. — Нашелся, пропащая душа!

Парни подошли поздороваться. А вот Катя, наоборот, отвернулась. Стояла в сторонке с обиженной миной.

— Ну, давай, не томи душу, — сказал Тимофеев. — Ты сделал траверс? Удалось?

Я кивнул. Хотелось поговорить с девушкой, но я слишком устал для объяснений. Спать, дрыхнуть, валяться без задних ног.

— Это же потрясающе! — воскликнул Тимофеев. — Тех, кто смог сделать траверс Безенгийской стены, по пальцам пересчитать можно.

— А доказательства? — тут же спросил другой парень. — Есть подтверждение?

Я опять кивнул. Для долгих разговоров я тоже был слишком утомлен.

— В палатке у меня. Записки от других групп, совершивших траверс. Я их собрал, — я сунул руку в карман, достал карамельку с рисунком лося. Посмотрел на помятую, измочаленную конфетку. Вместе со мной она прошла всю стену Безенги. Героиня. Такую даже кушать жалко. — Вместо них оставил фантики. Вот от этих конфеток.

Тимофеев хлопнул меня по плечу.

— Молоток, Сохатый! Я знал, что ты сделаешь это. А мы тут это, посвящение прошли. Значки получили.

Ага, я помню это мероприятие. Издевательства «старичков» над новичками. Ледяная вода за шиворот, печати на лоб. Что там еще?

— Глупо только, что один пошел, — снова добавил все тот же парень. — Сгинул бы, никто даже не узнал. Это же твоя мама была? А если бы…

Эге, он кажется, вообще рамсы попутал. Не надо орать о таком на весь лагерь. Тем более, когда мать спит рядом. И может услышать.

— Ты заткнешься или нет? — устало спросил я. — Или мне вколотить твой язык в твою глотку?

Для драки я тоже устал, но ничего не поделаешь. Если надо, то буду биться.

— Чего? — изумился парень. — Это ты мне, что ли? А ну, иди сюда.

Он двинулся ко мне, явно намереваясь набить морду. Ну что же, почему нет. Я ждал его. Тимофеев и другой парень схватили драчуна. Оттащили в сторону.

— Еще разберемся, — бушевал герой. — Я тебя потом найду!

Какой ты храбрый. Надеюсь там, на горе, ты такой же бесстрашный. Тимофеев вместе с приятелем увел буяна. Он пытался вырваться из их хватки. Кричал, оглядываясь на меня:

— Я тебя поймаю, Сохатый! Это я твой язык вырву!

Я молчал и ждал. Но герой предпочел дать себя увести, чем ввязываться в реальную драку. Да, я знаю таких. Очень громкий снаружи, и пустой внутри.

Как барабан. Шуму много, а толку нет. В горы с таким лучше не ходить. Я бы не рискнул.

Когда парни ушли, я увидел Катю. Девушка стояла на том же месте. Только отвернулась.

Вот дерьмо.

Мало мне было перепуганной матери. И крикливого завистливого придурка. Так еще теперь и с девушкой разборки. Может, плюнуть на все и уйти?

Но нет, нельзя. Она потом этого не простит. Надо хотя бы попробовать объясниться.

Я подошел к девушке. Тронул за плечо. Катя обернулась. Я заметил слезы в уголках ее глаз.

— Эй, малышка, ну что такое? — спросил я. Хотел обнять девушку, но она отстранилась. — Ты чего? Расстроилась?

Катя вытерла глаза платочком, что теребила в руках. На лацкане пуховика у нее и в самом деле прицеплен значок альпиниста.

— Что случилось? — спросил я. — Это из-за письма?

Против ожидания, девушка не стала молчать. Она разозлилась.

— Как ты мог, Ваня? — спросила она. — Как ты мог пойти в такое опасное восхождение один? Ты самоубийца, что ли? Ты понимаешь, что ты какой-то псих? И все, что ты сделал, это оставил мне какое-то письмо? А нормально попрощаться нельзя было? Я что, для тебя ничего не значу?

Ох, вот этого я опасался больше всего. Выноса мозга по полной программе. Даже самые лучшие девушки не могут обойтись без этого.

— Малышка, послушай, — устало сказал я и опять попытался привлечь девушку к себе. Где-то в прошлой жизни у меня получалось решать ссоры с девушками таким образом. Обнимаешь ее крепко минут десять. Как бы она не пыталась вырваться. Держишь, не отпускаешь. А потом она успокаивается. — Ты должна понять мою…

Но Катя толкнула меня. Отошла в сторону. Благоприятный момент для объятий прошел. Я же говорю, разборки с девушкой сразу после похода — лютая жесть. Никому не пожелаю.

— Не называй меня малышкой, — прошипела Катя. — Что за низкопробная пошлятина! Я много думала эти дни. Я тебе безразлична. Было бы по-другому, ты бы нормально попрощался со мной. А так я все поняла. Ты меня не…

Она не закончила, отвернулась, всхлипнула и отчаянно сбросила мою руку с плеча. Я ведь снова пытался остановить ее.

Но девушка слишком обижена. Не стала больше разговаривать. Ушла.

А я слишком устал, чтобы ее догонять. Ладно. Сейчас это бесполезно. Отдохну, высплюсь, потом поговорю с ней. Пусть тоже успокоится.

Постоял, посмотрел, как она идет мимо домиков. Куда-то в сторону костра, веселых голосов и бренчания гитары.

— Да уж, печально, — сказал голос сзади. — Очень печально.

Я обернулся и вздрогнул от злости. Тебя только не хватало. Гущев, собственной персоной. Ну что за возвращение такое? Вы дадите мне отдохнуть или нет?

— Ты вернулся, — продолжил начальник лагеря, глядя на меня. — Хорошо. Хорошо, что жив-здоров. Отдохни немного и собирай вещички. Ноги твоей здесь больше не будет.

Что-то он слишком уверен в себе. А как же Вайнов?

— Еще чего, — ответил я с вызовом. — Может, мне позвонить Вайнову?

Гущев усмехнулся.

— Звони хоть Папе Римскому. Твой покровитель сейчас застрял на Памире. Говорят, он даже погиб. Так что, я не желаю тебя здесь больше видеть.

Он двинулся дальше, чтобы уйти, но я схватил его за руку.

— Что вы сказали? Вайнов на Памире? Что с ним?

Гущев высвободил руку, неохотно ответил:

— Его экспедиция пропала на Памире. Восхождение на пик Коммунизма. Скорее всего, они там застряли. Завтра с нашего лагеря туда летит спасательная команда. Они все рассказали.

Он помолчал и добавил, видя, как я поражен:

— Я сожалею. Вайнов был прекрасным альпинистом. И навсегда остался в горах.

Вайнов напряг мышцы рук. Только невероятным усилием он удержался на стенке жандарма. Ноги болтались над полуторакилометровой пропастью.

Только что у него сорвался крюк. Если бы не страховка и эффективные закладки его юного друга Сохатого, он и его напарник могли упасть вниз.

Уже три с половиной недели шестерка альпинистов во главе с Вайновым штурмовала пик Коммунизма. Это самая высокая вершина в Советском Союзе. 7495 метров.

Таджики, на территории которых находится гора, называют ее Узтерги, то есть та, что «кружит голову». Впервые в 1933 году ее покорил легендарный советский альпинист Евгений Абалаков. Брат Виталия Абалакова. Шел в составе Таджикско-Памирской экспедиции. Он тогда единственный смог войти на вершину.

Величественную вершину назвали пик Сталина. Название сменили только недавно, в 60-х годах.

С началом нового десятилетия к горе возник новый интерес. Покорить ее мечтали многие альпинисты Советского Союза и других стран мира. Шутка ли, тоже семитысячник.

Вайнов готовил очередную экспедицию с прошлого года. Еще весной участники экспедиции организовали базовый лагерь у подножия пика Орджоникидзе, на высоте 4600 метров. Наняли носильщиков из местных жителей, привычных к горам.

После этого Вайнов срочно выехал на Кавказ по делам. Вернулся только летом, с новым оборудованием и снаряжением. Среди которого были новинки от Сохатого. Еще полмесяца шла подготовка.

А затем альпинисты пошли на штурм. Осторожно миновали склон, где вовсю кипели лавины. Постоянно, каждый день. Иногда по несколько в течение часа.

Поднялись на высоту 5600 метров и вышли на восточный гребень горы. Несмотря на акклиматизацию, троих участников сразил дикий приступ горной болезни. Пришлось вернуться в базовый лагерь.

Оправились, передохнули, снова пошли на штурм. В этот раз благополучно преодолели дорогу к восточному гребню. Теперь предстояло пройти огромные жандармы.

Вайнов шел в первой связке с Гайдуковым. Это был высокий и сильный мужик. Опытный альпинист. Излазил весь Кавказ. Покорил Хан-Тенгри и Победы.

Руки длинные, как у орангутанга. И такие же сильные. В горах это преимущество. Они обходили второй жандарм. Стена оказалась чертовски скользкая, зеркально гладкая, покрытая льдом. Как каток.

Когда Вайнов вбивал крючья в скалу, руки скользили по камню. От напряжения и холода пальцы тряслись, как бешеные.

За ними шли Навезнев и Хмелев. В их задачу входило сбросить плохо держащиеся камни. Закрепить веревки на крючьях. Вайнов видел, что они идут бодро и не отстают.

А потом начался камнепад. Сверху посыпались булыжники. Сначала небольшие. Потом все больше. Словно на вершине жандарма кто-то испытывал терпение и мужество восходителей.

Вайнов прижался к ледяной стене жандарма. Гайдуков сделал тоже самое. Вокруг падали камни, размером с кулак, с голову. Потом побольше, некоторые — уже два метра в диаметре.

Камни гулко стучали по скале. Падали вниз, в пропасть. Бесшумно исчезали в белесой мгле, окутавшей подножия горы.

Смотреть вверх нельзя, а то камень может садануть по лицу. Даже и не знаешь вот так, может, на тебя летит огромный валун размером с автомобиль. Сейчас прихлопнет тебя. И даже мокрого места не останется. А ты висишь на стене, как букашка. Беспомощный и неподвижный.

Поэтому Вайнов смотрел на товарищей. Гайдуков умело прятался под выступом. Молодец. Камни стукались о козырек и отскакивали в сторону.

Бац. Один камень воткнулся в плечо. Хорошо, что маленький. Боль адская, но быстро прошла. Вайнов отпустил веревку, подвигал рукой, проверил, нет ли травмы. Вроде все в порядке. Он снова зацепился за веревку.

Бамц. Еще один камень ударил по голове, прямо по каске. Уже побольше. В глазах потемнело.

Вайнов разжал пальцы, заскользил вниз. Повис на страховке. Один крюк не выдержал удара, выскочил из гнезда.

— Сашка, держись! — заорал Гайдуков.

Вайнов очнулся, зацепился руками. Посмотрел в сторону, в другую. И увидел, что Навезнев тоже висит на страховке. Руки-ноги опущены вниз, голова на груди. Тоже отрубился от удара камнем. Вот дерьмо.