Земледельцы

В северных районах Таджикистана, в долине Сырдарьи не найдешь человека, который бы в разговоре не упомянул имя Саидходжи Урунходжаева (1901–1967). Каждый готов рассказать о нем подлинный случай.

Причиной такой популярности является, на наш взгляд, легендарный жизненный путь Саидходжи.

Одни описывают Урунходжаева умным и смелым. Другие считают его деспотом. Одни — самым справедливым человеком. Другие — хитрецом и обманщиком. Одни называют его добродетельным, хорошим семьянином. Другие — грабителем чести женщин…

Один из авторов этой повести родился и жил в том же кишлаке, где родился и жил Саидходжа Урунходжаев, где он был многие годы председателем колхоза.

Удивительным человеком был Саидходжа Урунходжаев. И руководил он колхозом по-своему. Обычно страдной порой в десять часов вечера он собирал у себя в кабинете бригадиров и других нужных ему людей. С теми, чья работа его не устраивала, он не говорил и даже не смотрел в их сторону. Остальным давал указания и быстро отпускал.

Оставшиеся ждали, что скажет раис (председатель). Он молчал. Тогда кто-нибудь не выдерживал:

— Зачем вы нас вызывали, раис?

— Вы сами знаете, — сердито отвечал он. — Хорошо работали бы — не вызвал бы!

Все так привыкли к этому, что если кто-нибудь задерживался в кабинете раиса до полуночи, понимали: дела плохи.

Советы Урунходжаев тоже иногда давал необычные. Однажды к нему пришел следователь районной прокуратуры. Принес уголовное дело. Один из колхозных шоферов, оказывается, не зная того, перевозил краденые вещи.

— Что делать с этим шофером? — спросил следователь.

— Вам нужен мой совет? — вопросом на вопрос ответил Урунходжаев.

— Очень нужен.

— Отлично, — сказал раис и, так как дело было зимой, взял папку с уголовным делом и бросил ее в печку.

— Что вы наделали! — воскликнул следователь.

— Вы же спрашивали у меня совета, — ответил раис. — Я хорошо знаю этого человека. Он случайно попал в беду. К тому же у него восемь детей, а работают только двое: он и жена. Сами его накажем, предупредим!..

Мы много ездили с Урунходжаевым по полям и фермам. Наблюдали, как тянулись к нему люди. Каждого он норовил расспросить. В зависимости от ответа поступал по-разному. Иногда говорил: «Очень хорошо». Иногда несколько раз повторял свой вопрос. Видимо, ответ его не удовлетворял. Иногда говорил, нахмурившись:

— Придете ко мне в десять часов вечера.

Одному бригадиру, показывая на нас, он сказал:

— Вот приехали из Душанбе корреспонденты проверять твою работу.

Разъяснил нам:

— Люди бывают разные. Иных ничем не проймешь, а корреспондентов боятся. — Помолчал и добавил: — Я знаю этих людей всю жизнь. Многие выросли у меня на глазах. У многих я научился уму-разуму, а многих сейчас сам учу, особенно молодых…

В своем блокноте мы записали некоторые его фразы:

«Чтобы не мучиться — надо быть дураком».

«Каждый колхоз имеет ворота. Эти ворота — бухгалтерия».

«Разница между дорогой и арыком в том, что по дороге можно идти в обе стороны, а вода бежит по арыку только в одну».

«В колхозе сотни людей хотят стать председателем, но нужен только один».

«Земля похожа на дойную корову: сколько ей дашь, столько от нее и возьмешь»..

«На соленой земле растут сладкие дыни».

«Если угостишь — колхоз не обеднеет. Если унесешь — обеднеет».

«Коробочки хлопка с этого поля, как манту, которое подают в иных столовых: лука много, мяса нет».

«Голова председателя должна быть как вычислительная машина и работать круглые сутки».

Когда эта документальная повесть вышла в свет на таджикском языке, Саидходжа Урунходжаев доживал последние дни. Он лежал не дома, не в больнице, а в колхозном саду.

— Я должен видеть поля и сады! — говорил он.

Была трудная весна. В колхозе дела не ладились. Урунходжаев знал это и, собрав последние силы, велел принести микрофон. Его просьбу выполнили, и по местному радиоузлу он обратился к колхозникам с пламенной речью. Все, кто слышал его, даже не могли подумать, что через несколько минут раиса не станет.

Врачи рассказывали:

— За всю свою тяжелую и мучительную болезнь он ни разу не пожаловался.

Сейчас его нет, но есть колхоз имени Саидходжи Урунходжаева — легендарного человека, одного из организаторов колхозного производства в Таджикистане, дважды Героя Социалистического Труда.

Глава первая ЗАПЕВ

Было, не было… Начало всех начал, запев любой песни. Было, не было, а время шло, и ветры с Могол-Тау склоняли ветви и осыпали землю цветами яблонь, и несли белые снежинки далеко до облаков.

Было ли, не было…

В один из знойных дней, когда уже три года существовала Советская власть в этих местах, на кате сидел коренастый мужчина лет тридцати в коротком халате и чустской тюбетейке. Его хорошо знали в чайхане Занбарчорсу, где всегда было полно народу и вокруг рассказчика собирались любопытные.

— Как-то собрались мы в чайхане Нурали варить плов. Один чистил лук, другой резал мясо. Я должен был варить плов, а на долю Саидходжи выпало собирать хворост. На улице шел мокрый снег. Где он мог найти сухой хворост? Для плова все уже было готово, но Саидходжа не двигался с места.

«Эй, Саидходжа, что будем делать?»

«Не беспокойтесь, дядя», — ответил Саидходжа.

Пришло время разжигать огонь. Саидходжа вышел на улицу. Там, конечно, не было ни одной сухой веточки. Он вернулся в чайхану и протянул руку к потолку. (Тут все засмеялись, потому что знали, какой рост у Саидходжи.) Поднял руку к потолку и оторвал одну рейку. Чайханщик всплеснул руками:

«Ты с ума сошел? Потолок упадет!»

Саидходжа оторвал вторую рейку.

«Есть у меня сухие дрова. Сколько хочешь сухих дров. Возьми, Саидходжа!» — воскликнул Нурали…

…На кате сидел другой человек. Он говорил:

— В чашмаи Арзана разделились на две группы и стали тянуть палку. Потом подошел Домуллоджан. Взял палку в руки, а мы восемь человек стали с другой стороны и не могли ее перетянуть.

— Кто такой Домуллоджан? — спросил один из собеседников.

— Брат Саидходжи. Ты не здешний?

— А кто такой Саидходжа?

— Сын Урунходжи, — ответили сразу несколько человек.

— Кто же из них сильнее: Саидходжа или Домуллоджан?

— Домуллоджан говорит, что его брат сильнее, а Саидходжа говорит, что его брат сильнее. А ты еще много будешь задавать вопросов?

В чайхану вошли двое, и мгновенно разговор- смолк. Наступило молчание. Все встали с мест, приложив руки к груди в знак приветствия. Едва кивнув в ответ, новые посетители направились к пруду и сели на кат.

Мы уже не первый раз упоминаем это слово, не объяснив его. Кат — это возвышение, нечто вроде суфы. Суфа — это почти то же самое, что и кат, — возвышение со спинкой для сидения, вроде квадратной кровати. На ней постелен ковер. На ковер стелется скатерть — дастархан, но об этой скатерти мы еще успеем поговорить. Словом, стелется скатерть, на нее ставится поднос, а на поднос можно ставить все, что угодно: и сласти, и фрукты, и всевозможные лепешки, и зелень с кислым молоком, и рыбу, а обычно для начала — чайник чаю с лиалой. Раз пришли в чайхану, торопиться некуда, вылей чай, потом все будет.

Итак, двое вошедших сели на кат. Один из них был кози Пошоходжа, а другой муфтий мулло Бободжан. Муфтий должен знать все мусульманские законы, ссылаясь на которые он мог определить, кто прав, а кто виноват. По его определению кози (судья) вершил суд.

Чайханщик вился мелким бесом вокруг гостей. Он отряхивал полотенцем невидимые крошки с ковра, бесконечно кланялся, не осмеливаясь при этом поднять голову.

— Завари крепкий чай, — приказал мулло Бободжан. — Плов был вкусный настолько, что я объелся.

— Зеленый чай поможет, — согласился Пошоходжа. Чайханщик поставил под кат обувь почетных посетителей и попятился к выходу. Он не слышал, о чем беседовали новые гости, а если бы услышал, то узнал бы вот что:

— Сначала пришли русские, а за ними революция, — начал Пошоходжа.

— Хоть русский, хоть мусульманин — все равно, — сказал мулло Бободжан. — Только нищие делают революцию.

— Вы правы, — согласился Пошоходжа. — А вы слышали, что натворила эта сволочь?

— Кого вы имеете в виду?

— Сына Урунходжи.

— Этого бродягу Саидходжу? Мне кое-что известно.

— Очень хорошо, что вам известно. Теперь я скажу, что мне известно. Если он попадет в руки Шарифбая, то с него живьем шкуру сдерут.

— А вы знаете, где искать Саидходжу?

— Сегодня не знаю, но завтра мои люди скажут. Тут в чайхане есть люди, которые знают, где находится этот негодяй.

— Да, быть ему без шкуры.

— Если он попадет в руки Шарифбая!..

Саидходжа поднялся по тропинке в гору Могула. На нем еще была шкура. Лучше б ее не было! Стояла такая нестерпимая жара, особенно здесь, в каменной пустыне, где солнце уже давно сожгло все травы.

Сейчас в горах можно было напиться только в Бедаге. Под сенью деревьев бил родник с ледяной водой. Небольшой родник. Отойдешь от него на два шага — и воды нет, опять пустыня. Всегда и во веки веков с того далекого времени, когда еще не было календарей, этот родник поил страждущих студеной алмазной водой.

С вершины холма Саидходжа уже видел Бедаг. Он шел к нему как в рай. Халат горел на плечах. Камни были раскалены, и жар проходил через подошвы сапог.

Он шел вниз по горной тропинке. Была не была! Пнул ногой камень, тот покатился в ущелье.

«Не так легко будет со мной справиться», — подумал Саидходжа.

Сколько там, на тропинке Бедага, может собраться людей? Ну, пятеро, а с пятерыми справиться нетрудно.

А им с ним нелегко. Легко или нелегко? Трудно — не трудно… Его друзья сейчас в чайхане Занбарчорсу готовят плов, а он должен бежать из Ходжента.

Путник на узкой тропинке думает не только о том, что ждет его впереди, а и о том, что он оставил. Вот перед ним изрезанный морщинами лоб отца. Лицо матери, на котором редко высыхают слезы, когда она видит своего непутевого сына. Может быть, в его жизни что-то и не так? Но как сделать, чтобы было так?

Конечно, его ищет мулла Шарифбай, ищут его кози Пошоходжа и мулло Бободжан. Но разве он виноват в том, что произошло?

У родника людей Шарифбая не было. Саидходжа наклонился к роднику и стал пить.

Всякий, кто посадит росток в землю, с нежностью наблюдает, как он набирает силу. Так и родители с надеждой растят своих детей. Не всегда успеешь подать руку падающему. Но родители хотят, чтобы дорога была прямая, и поэтому выбиваются из сил, и с огорчением глядят, если не по той дороге пойдет сын, а сын идет и учится жизни, падая и набивая шишки. Иначе как приобретешь мудрость жизни? Иногда она приходит поздно, а иногда…

Отец и мать Саидходжи трудно зарабатывали на хлеб.

В те годы сеяли хлопок гузу. Созревать-то он созревал, но коробочки не раскрывались. Зимой дехкане выдирали из плотной закрытой хлопковой коробочки маленький комочек волокна. Руки человека, который очищает гузу, становятся железными, потому что стенки хлопковой коробочки острые, они ранят руки.

Руки отца и матери Саидходжи были железными, их уже ничто не могло ранить. Они были тверже железа. Руки пахтакаши.

Раньше, когда встречали человека с седой бородой, спрашивали: «Ты что, с мельницы вернулся или прошел по улице Пахтакашон?» Пахта по-таджикски — хлопок. Люди, очищавшие гузу, — пахтакаши, занимали целый квартал. Здесь всегда в воздухе носился хлопковый пух.

Родители Саидходжи работали с утра до ночи. Иначе не заработаешь. Заработать надо было много, чтобы отдать сына в школу.

У Саидходжи была удивительная школа. Он не учился и дня, хотя ходил туда исправно. Он сорвался в первый же день. Сыновья баев и зажиточных крестьян пришли в школу с пшеничными лепешками. Саидходжа отнял белые лепешки и раздал их бедным ученикам, а богачам — ячменные. В тот же день он был сначала избит учителем, потом отцом.

Учитель был уверен, что этот парень никогда не станет человеком, поэтому можно и не учить его, лучше использовать его силу.

— Будешь приводить ко мне учеников, которые не ходят в школу, — сказал учитель. — Остальное время свободен.

Учителю было выгодно, чтобы больше учеников посещало школу, ведь каждый из них приносил ему что-нибудь из дому.

Утро Саидходжи начиналось с того, что он ловил мальчишек, убегающих с уроков, и, взвалив на спину, приносил их в класс.

Родители вскоре увидели, что школа ничего не дает сыну, и отдали его в ученики усто Рахимшеху — брату отца.

Усто — это звание, которое присваивается человеку не по указу, а стариками по его заслугам. У сто в переводе значит мастер. Прежде чем человек получит это звание, которое прочно прикрепляется к его имени, он должен много лет славно трудиться. Дядя Саидходжи Рахимшех был плотником, мастером своего дела. Как ни старался первое время Саидходжа, но усто вскоре сказал племяннику:

— Ничего не выйдет ни с пилой, ни с рубанком. Зачем тебе плотничать, занимайся борьбой.

Саидходжа так и сделал. Он бросил плотницкое дело. Косая сажень в плечах, богатырь. Не случайно все сыновья баев, да и многие хитрые людишки, а может быть, и просто воры хотели подружиться с Саидходжой. Надо сказать, что в то время воров в Ходженте развелось очень много. Чем объяснить, трудно сказать.

Быть сильным хорошо. Победить в борьбе тоже хорошо. Даже если ты занимаешься только борьбой. Но как после боя не выпить с честной компанией. И если у тебя есть деньги, почему не сыграть в карты? Словом, если дружишь с луной, будешь чистым и светлым, а если дружишь с вором, будешь вором…

Вскоре в кишлак Шейкбурхан, где жили родители Саидходжи, пришла странная весть: будто бы их сын поступил учиться в одну из медресе Ходжента. Вначале этому никто не поверил. Но однажды видели, как Саидходжа идет в сторону Ходжента, повязанный чалмой. Кто-то видел, как он приходил в медресе шайх Муслихиддина, а другие — как он выходил из медресе Тагисарва, а третьи спорили, что он бывает только в медресе Хиштина.

Саидходжа в самом деле бывал во всех трех медресе. Но никто не видел, чем он занимался. А ведь можно сидеть в медресе с байскими сынками, отбросить чалму в сторону и резаться в карты, пить арак.

Когда раскрылась эта тайна, родители запретили ходить по медресе. Он послушался их. На холмах Арбоба сушили свой урюк и виноград баи Унджи и Окарик. Для того чтобы сушить виноград, нужно не только солнце, но еще и хорошие караульщики. Саидходжа стал таким караульщиком.

Караульщику надо иметь силу, но не всегда сила помогает. Надо иметь глаза, но не всегда глаза умеют видеть в темноте. Тогда надо иметь хороший слух. Поэтому Саидходжа обычно ночью лежал, положив под голову перевернутую косу. Если бинокль служит для того, чтобы видеть, то перевернутая коса — эта во много раз увеличенная пиала, или, скажем иначе, миска для супа, для жаркого — позволяет издалека услышать шаги человека.

На этот раз Саидходже не надо было даже приподнимать голову. Он услышал шаги. Это были шаги отца. Он еще поднимался в гору, но Саидходжа уже вскочил на ноги и стал торопливо заваривать чай в кумгане — чугунном кувшине, стоявшем на углях.

— Салом алейкум, отец. Все в порядке?

— Благословение аллаха, — ответил отец. Взял с дастархана кусок черствой лепешки, откусил.

Саидходжа подкинул несколько сухих веток в костер. Оба молчали. Закипел чай в кумгане. Сын подал отцу пиалу.

Отец спросил:

— Опять пил арак?

Саидходжа не ответил. Действительно, перед вечером поднялись сюда друзья, сварили суп-шурпо, и, конечно, не обошлось без водки.

Отец сокрушенно покачал головой. Потом он начал говорить. Так, наверное, говорят все отцы своим непослушным сыновьям. Он больше сокрушался, чем говорил. Он больше просил, чем требовал. Он больше жаловался, чем упрекал. Он говорил не только о себе — он говорил о матери: мол, каково ей знать, что у нее такой сын.

Саидходжа молчал, не отрывая глаз от костра. Ветви прогорели, и угли вспыхивали, постреливали искрами. Уж не эти ли искры тлеющих углей зажигали на небе яркие звезды?!

— В твоем возрасте люди кормят семью, — продолжал отец, — а я, слушая о твоих проделках, не могу поднять голову от стыда. Как только тебя не называют, какие только слова не приходится услышать от чужих людей о своем сыне! Некоторые, не все, конечно, но я знаю людей, которые так думают… Они говорят, что раз ты водишься с ворами — значит, ты и сам вор.

— Даже вором считают? — удивился Саидходжа. — Ты скажи мне, отец, кто так мог сказать? Но лучше не говори, потому что, если узнаю, я отрежу ему голову. Поверь, отец, я никогда не воровал.

— Мы посоветовались с матерью, — сказал отец. — Решили завести гусениц шелкопряда. Тебе надо только собирать листья, остальное наше дело. Выкормим гусениц, потом обработаем коконы и займемся ткачеством.

— Я сделаю так, как вы скажете, — ответил Саид-ходжа.

Это была новая идея отца. Раз гуза не принесла сытости, раз маленькое поле оставалось сухим из-за недостатка воды, раз была бедность, то все время хотелось придумать что-нибудь такое… Ну, например, завести коконы и начать ткать шелк. Гусеницам требовалась пища, и даже такой силач, как Саидходжа, работавший с утра до ночи, валился на камышовую циновку без сил, так много листьев тутовника надо было собрать.

Да и потом, ткать шелк не самая легкая и приятная работа. Надоедало сидеть одному в темной маленькой конуре, болели ноги, руки и плечи от бесконечных однообразных движений.

С этим можно было бы смириться, но наступил тот страшный год, когда солнце светило особенно ярко и жестоко. Только что поднявшиеся всходы пшеницы и ячменя быстро пожелтели. Колос был пуст и сух. Что же оставалось делать? Продать что-нибудь из вещей и купить жмых? Жмых варили и ели…

У Саидходжи было несколько братишек. Однажды, проплутав по городу целый день, Саидходжа разыскал кого-то из своих прежних друзей и принес домой кулек муки. Мать обрадовалась: можно было для малышей испечь лепешки. Саидходжа опять весь день провел в своей хибарке за ткацким станком, там и лег спать, а утром в руках у мальчишек снова увидел жмых.

— Почему ты не испекла лепешки? — спросил Саидходжа у матери. — Я пока еще не умер. А раз не умер — значит, будет и мука.

Мать молча отвернулась, скрывая слезы.

К вечеру Саидходжа опять принес муки, а на следующий день лепешек опять не было. Что случилось с матерью? Она всегда была такая добрая, очень любила детей, зачем ей мука?

«Здесь что-то не так», — подумал Саидходжа. Он позвал малышей, и они ему рассказали, что, когда днем Саидходжа работает за ткацким станком, приходит бай и уносит муку. Он побежал к матери, и она действительно подтвердила: два раза приходил бай и уносил муку. Он сказал, что Саидходжа ворует эту муку у него на мельнице.

— Разве это не так, сынок?

Ничего не ответив, Саидходжа, схватив нож, хотел бежать к баю.

— Убью вора! — кричал он. — Мне эту муку дали друзья!

Мать принялась причитать, но удержать сына не смогла.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но в кибитку вошли Абдулло Рахимбаев и Шарифджон Раджабов и мгновенно усмирили Саидходжу.

Абдулло Рахимбаев состоял с Урунходжой в дальнем родстве. Правда, отец с сыном никогда не бывали у Рахимбаева, и он к ним пожаловал впервые.

А уж кто такой Рахимбаев, знали все. Бедняки говорили: «Человек новой власти, человек Ленина». Когда Рахимбаев выступал на митингах, всегда заполнялась вся площадь и люди слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.

И этот человек вдруг пришел к ним, своим родственникам, да еще прихватил с собой Шарифджона Раджабова.

Саидходжа и его отец терялись в догадках: что бы это могло значить?

В 1922 году член Среднеазиатского Политбюро ЦК РКП (б), председатель ЦИК Туркестанской республики Абдулло Рахимбаев приехал в Ходжент. Шарифджон Раджабов — начальник политотдела Ходжентского уезда — был его другом, и неудивительно, что они почти всегда были неразлучны. Вместе они боролись против врагов Советской власти, организовывали работу новых административных органов.

Шарифджон Раджабов любил слушать Рахимбаева, который был старше, опытней его, встречался с Лениным.

— Вы знаете сына Урунходжи — пахтакаши Саидходжу?

— Разное говорят о нем, — уклончиво ответил Раджабов. — Но лично я с ним незнаком.

— Судя по тому, что о нем говорят, — это незаурядная личность. Сын бедного человека, неграмотный, он совсем не разбирается в политике и в наше тревожное время, наверное, сам не знает, в какую сторону податься. Возможно, завтра он будет с басмачами. Но если мы с ним поработаем, он будет очень нужным человеком для революции. Вот таких людей, как Саидходжа, нам нужно привлекать на свою сторону. Я понимаю, что очень трудно, но что поделаешь, если аллах ничего готового нам не дает…

Он засмеялся своей шутке. Раджабов оставался серьезным.

— Скользкий он человек, Саидходжа, — покачал головой Раджабов. — Вдруг вместо пользы он принесет нашему делу вред?

— Не думаю, — возразил Рахимбаев.

…Когда человек бежит из родных мест, он мысленно еще дома, и, весьма вероятно, у родника в Бедаге Саидходжа мог вспомнить, кто заставил его бежать.

Он нанялся к Юлдаш-саркору, который обрабатывал землю бая Мирзобарата. Юлдаш был прирожденным хлопкоробом, как бывают прирожденные плотники, — люди, которые не только в совершенстве знают свою профессию, но и любят ее, гордятся ею.

Юлдаш-саркор понимал язык земли, солнца и воды. Таким он хотел сделать и Саидходжу. Но, проработав день-другой, его ученик стал ненадолго исчезать. Юлдаш был возмущен. Он пошел к баю. Но бай улыбнулся в ответ и кивнул головой: мол, иди, Юлдаш-саркор, я все понял. На самом деле бай понимал, что работает Саидходжа в поле или не работает, все равно приносит пользу, потому что другие его боятся.

Прошло некоторое время, и к баю снова пришел Юлдаш-саркор» На этот раз он жаловался на недостаток воды. Да, «на поле в эту пору хлопку воды нужно было больше. А где ее взять? Прежде чем попасть на землю бая Мирзобарата, арык сворачивал на поля других баев. Водой пользовались по очереди. Но тот, кто был сильнее, богаче, тот, конечно, имел воды больше и иногда на ночь перегораживал арык, забирая всю воду себе. Что скажешь такому человеку?

Правда, такого в тот год еще не случалось, но воды было мало, и Юлдаш-саркор сказал баю, что неплохо было бы Саидходже помериться с кем-нибудь силой и проследить, правильно ли распределяют воду из арыка, не ворует ли кто-нибудь ее.

Саидходжа увидел, что воровал воду Муллошариф, или, как его называли, Шариф-гафс (толстый). Во дворе Шариф-гафса был большой пруд. Он по ночам наполнял его водой, а днем лежал в этом пруду до самого вечера.

Когда подошла очередь поливать землю Мирзобарата, Саидходжа сразу же поссорился с Муллошарифом. Бай пустил воду на свою землю. Саидходжа подошел к нему и сказал, что очередь бая Мирзобарата. Но Шариф-гафс не захотел его слушать. Разговор состоялся на берегу пруда. Бай сидел в пруду, блаженно отфыркиваясь.

Саидходжа не уходил. Муллошариф поднялся и хотел ударить Саидходжу. Но тот сильно толкнул бая, и Муллошариф скрылся под водой.

Это было неслыханное оскорбление.

Вынырнув, Шариф-гафс поднял крик. Прибежали слуги? но Саидходжи и след простыл.

В тот же день люди бая Муллошарифа пришли за Саядходжой, чтобы забрать его, избить, но тот был далеко от дома. Он сидел у родника Бедаг, не зная, как поступить дальше.

За своего слугу заступился бай Мирзобарат. Об этом день спустя сообщил» Саидходже. Он вернулся в кишлак, но в тот же день поссорился с мулло Бободжаном снова из-за воды, избил его и опять ушел в горы.

Делать нечего, пришлось смириться с нравом опасного батрака бая Мирзобарата. Опасались Саидходжи многие, и поэтому некто не осмеливался задерживать воду на поля бая Мирзобарата.

Сейчас у нас могут спросить: почему же Саидходжа не давал воду простым крестьянам, почему заботился только о своем бае?

Дело простое: все земли были у баев, а дехкане работали на байских землях. Вот и все.

И не один Саидходжа думал в то время о том, почему так получается, почему все земли у баев? Об этом можно было, не стесняясь, говорить вслух — ведь шел уже третий год Советской власти. Об этом говорили и его отец, и многие издольщики, работающие на земле Мирзобарата.

Во всяком случае, природа была устроена не так, чтобы одни земли были затоплены водой, а другие страдали из-за жажды. Дехкане требовали отнять землю у баев. Но требовать, одно дело, а добиться — совсем другое. Баи были еще очень сильны, хотя время их уже- подходило к концу.

Однажды ночью Саидходжа сидел у арыка Румон неподалеку от мельницы и пил чай. Подошел мельник, пожаловался, что люди стали редко привозить пшеницу.

В этот момент вдалеке послышался конский топот, и вскоре неизвестный подскакал к мельнице. Всадник сообщил, что Саидходжу срочно вызывает чайханщик Нурали. Если тебя вызывает чайханщик Нурали, да еще ночью, то медлить не приходится. Саидходжа вскочил на коня, и вскоре Нурали встречал его в своей чайхане.

Нет, сразу ни о чем серьезном говорить не полагалось.

— Как ваше здоровье, Саидходжа? Как здоровье ваших родителей, ваших братьев?

Нурали, как всегда, был в черном халате, подпоясанном красным платком — румолом. Он ходил так зимой и летом.

— Как ваше здоровье, Саидходжа? Выпьете чаю? Сейчас поспеет плов.

Только за пловом Нурали спросил у Саидходжи:

— Вы знаете Каххара Охкулча?

— Кто не знает этого вора? Его дом на Арабоне?

— Этот человек три часа назад на этом самом месте поклялся оторвать вам голову, — сказал Нурали.

— За что? — удивился Саидходжа.

— Этого я не знаю, — сказал Нурали. — Но знаю, что Муллошариф и мулло Бободжан обещали за твою голову много денег.

Чайхана Нурали стояла на бойком месте за городом. Здесь скрещивались дороги из Коканда в Ташкент, из Самарканда в Фергану. Среди останавливающихся на ночь в чайхане были разные люди, в том числе любители легкой наживы. В эту ночь Нурали спал спокойно: его чайхана находилась под защитой Саидходжи.

Глава вторая ДВЕРЬ СЧАСТЬЯ

Был месяц поста, когда правоверные мусульмане не должны брать в рот ни воды, ни пищи от восхода до заката. Все ждали, когда на крыше мечети прокричит вечернюю молитву муэдзин. В каждом доме нетерпеливо прислушивались.

Усто Рахимшеху в этот день было особенно тяжело. Весь день он провел в поисках работы и так ничего и не нашел, только деревянная торба с инструментом оттянула ему плечи.

Не успел муэдзин прокричать, как усто Рахимшех. изголодавшись за день, тоже набросился на еду. Тут кто-то резко постучал в дверь.

— Войдите, — недовольно сказал усто Рахимшех.

В комнату вошел Саидходжа. Усто Рахимшех даже поперхнулся: никогда он не видел своего племянника таким озабоченным.

— Молчи, молчи, — предупредил усто. — Дай поесть человеку, и сам поешь. А разговоры потом.

— Спасибо, дядя, я сыт.

— Как ты мог, негодник, оказаться сытым, когда не прошло и минуты, как прокричал муэдзин, разрешая прервать пост?

— Я сыт одним делом. Сыт по горло. Вернее, буду голоден всю жизнь, если вы мне не поможете… — При этом Саидходжа опустил громадный кусок лепешки в суп и затем отправил его в рот.

Усто принялся за еду, понимая, что если так будет продолжаться, то он останется голодным.

— Молчи, молчи, — повторил усто. — Больше ни одного слова. Дай поесть.

Некоторое время спустя, уже за пиалой чая, Саидходжа наконец открыл рот.

— Дядя, — сказал он, — вы всегда хотели, чтобы я занимался полезным делом…

— Начало очень интересное, — заметил усто Рахимшех, — продолжай.

— Как вы думаете, сколько стоит сушеный урюк и яблоки в Ходженте и сколько стоят в Ура-Тюбе?

— Ты думаешь, что в Ура-Тюбе дороже?

— Ого!.. Вот я и подумал, а что, если нам загрузить ишаков, привезти товар в Ура-Тюбе, а на вырученные деньги купить пшеницу или ячмень, которые в Ура-Тюбо Дешевле, чем в Ходженте? Можно хорошо заработать.

Усто Рахимшех не верил своим ушам: и это говорит Саидходжа?!

«Под большой косой может быть маленькая, — подумал усто Рахимшех. — С этим парнем надо быть начеку».

Вслух он сказал:

— Нашел время заниматься скупкой-перекупкой! Вокруг рыщут люди Холбуты. С этим головорезом шутки плохи.

— Ничего, — возразил Саидходжа. — Холбута не везде, а аллах всегда с нами. Ерунда! Я один справлюсь с пятью басмачами.

— Лучше откуси лепешку, но не мели чепуху, — рассердился дядя.

Но Саидходжа гнул свое:

— Давайте поедем вместе. Ваше дело торговать, а мое охранять вас.

— Что ты болтаешь, — вздохнул Рахимшех. — Из-за ничтожной выгоды можно отдать жизнь.

— Если вы не согласитесь, — твердо сказал Саидходжа, — то я поеду один.

Разговор продолжался долго, и жена Рахимшеха принесла уже третий чайник. Теперь дядя не возражал, говорил один Саидходжа.

Рахимшех колебался. Ему одинаково страшно было и отказаться, и согласиться. Он был без работы. Приближалась зима, чем кормить семью?

Было еще темно, когда Саидходжа вместе с усто Рахимшехом выехали из кишлака Шейбурхан. Впереди лениво шли ишаки, нагруженные мешками с урюком и яблоками.

Вскоре добрались до Ходжента. Миновав квартал Пяпджшанбе, свернули в сторону Явы и начали подниматься в горы.

Путники молчали. Усто Рахимшех боялся басмачей. Больше он ни о чем и думать не хотел. Если нападут на них — убьют, кто будет кормить семью?

Что же касается мыслей Саидходжи, то они были совсем другими.

…После того как Саидходжа опять избил мулло Бободжана, убежал из родного кишлака в горы, потом вернулся и снова что-то натворил, пришел Шарифджон Раджабов. Он передал привет от Рахимбаова.

Издалека завел разговор Раджабов. Создаются батрачкомы, комитеты бедноты. А туда выбирают баев… Очень трудно с земельной реформой. Баи просто так землю не отдадут.

Нужно было очень многое объяснять, чтобы Саидходжа хоть что-то понял. Его все удивляло, но больше всего то, что такой человек, как Шарифджон, дружески разговаривает с ним, откровенно рассказывает о бедах. Ведь говорить о бедах — представлять себя слабым.

— Видишь ли, иногда рассказывать о своих ошибках — значит считать себя сильнее врага, — заметил Шарифджон.

— Надо не только хорошо знать врага, по и разбираться в том, почему он враг, — говорил Шарифджон. — Государство паше очень молодое, по уже хорошо знает своих врагов. Например, басмачи…

Он очень многое знал о басмачах и о том, что в басмаческих шайках есть не только бандиты, но и заблуждающиеся дехкане. Таких немало. Задача — раскрыть им глаза.

Слева высокие холмы, справа Сырдарья. Дорога, сужаясь, шла в гору. Усто Рахимшех опасливо поглядывал вперед. Для нападения лучше места не найдешь. Усто Рахимшех начал молиться.

«Правильно ли я сделал, что взял с собой дядю?» — думал Саидходжа.

Несколько дней назад выверил он этот путь вместе с Шарифджоном по военной карте. Тот не один, а много раз повторял одно и то же:

— Не боишься?.. Чего тебе бояться, если даже попадешь в руки басмачей, тебе помогут твои дружки, с которыми ты неоднократно пил водку и резался в карты. Они сейчас все у Холбуты.

— Вы и это знаете? — удивился Саидходжа.

— На то мы и чекисты.

Потом долго обсуждался вопрос о попутчике.

— Попутчик должен быть обязательно. Это снимет с вас подозрение. Конечно, он не должен знать об истинной цели вашей поездки.

Спустя два дня кандидатура дяди была одобрена.

…Два человека идут по дорого вслед за ишаками, нагруженными корзинами.

Один думает: «Что, если аллах за мои прегрешения отдаст мою голову басмачам?» Этот человек робко оглядывается по сторонам, из глаз у него текут слезы.

Другой думает:

«Хорошее местечко! Почему бы из-за поворота басмачам не выскочить и не окружить наш караван? Чем скорее, тем лучше».

Вечером усто Рахимшех и его племянник остановились в кишлаке Куркат. В чайхане пахло потом и табаком. Верующие ждали голос муэдзина, чтобы начать наполнять желудок, ссохшийся после дневной голодовки. Наконец раздался этот голос, и все жадно набросились на еду.

Усто Рахимшех и Саидходжа, которым досталось место в дальнем углу, тоже приступили к трапезе.

Когда был утолен голод, люди заговорили. Заговорили об одном и том же — о басмачах. Одни рассказывали, как в Навганде басмачи зарезали двух ни в чем не повинных странников. Другие рассказывали, как несколько дней назад басмачи набросились на горный кишлак и, разграбив его, увели молодых женщин.

Саидходжа прислушивался к разговору, старался ничего не забыть.

Они благополучно прибыли в Ура-Тюбе. Но на базаре выяснилось, что, во-первых, торговцев было больше, чем покупателей, а во-вторых, цены на урюк и сушеные яблоки были совсем не такие высокие, как они предполагали. Едва наши торговцы успели подвести ишаков к базару, как их окружила толпа перекупщиков.

В конце концов Саидходжа отдал весь товар на продажу в какую-то лавку, где ему обещали не только приличный барыш, но и пшеницу, а в задаток не дали ни гроша.

— Деньги за товар полупите завтра, — обещал лавочник.

Шли дни, а «завтра» все не наступало. Терпение Саидходжи лопнуло, он набросился на лавочника, который поднял такой крик, что через минуту прибежал милиционер, находившийся на другом краю базара. Однако за эту минуту Саидходжа многое успел сделать. В отделении милиции составили акт, и Саидходжу поместили в камеру. Ночью его разбудили и привели в кабинет начальника отделения милиции. Это был строгий на вид человек.

— Вы кто такой?

— Вам известно.

— Вы тот самый Саидходжа-борец? Вы приезжали сюда несколько раз?

— Да, приезжал сюда.

— Я кое-что слышал о вас.

— Спасибо и на этом. Вы лучше разобрались бы в моем деле.

— За что вы избили лавочника?

— И это указано в протоколе. Он заслужил.

Начальник милиции усмехнулся.

— Возможно, ты и прав, но драться нельзя. Ты должен искупить вину. Сейчас полночь, во дворе стоят ишаки. Их надо довести до Ганчи, там отдать груз нужным людям и привести ишаков назад. Вернешься — ты свободен. А деньги мы отберем у лавочника и отдадим твоему дяде. Согласен?

— Согласен, — не задумываясь, ответил Саидходжа.

Спустя некоторое время Саидходжа вывел ослов, груженных мешками, за ворота милиции. Караван вез ячмень и люцерну для отряда красной конницы. Два вооруженных всадника ехали впереди каравана. Саидходжа, замыкая его, шел пешком.

Морды у ишаков были перетянуты тряпками, чтобы они не выдали себя ревом.

К полудню без происшествий достигли Ганчи.

На следующее утро Саидходжа сел на одного из ишаков, а остальных погнал впереди, думая к вечеру быть в Ура-Тюбе. Теперь он возвращался один.

Из-за холма выскочили всадники и окружили Саид-ходжу. Наконец-то он попал куда надо! Это были люди курбаши Холбуты.

Не спрашивая, как говорит пословица, цену на морковь и лук, басмачи огрели Саидходжу плетьми по спине и вместе с ишаками потащили за собой. Его приволокли в кишлак Суфи-Ориф и ввели в один из дворов.

На кате, под развесистым тутовником, сидело четверо. Один, с курчавой головой, сказал:

— Зачем его привели? Надо было стрелять на месте.

— Пусть сначала выложит свои секреты, — усмехнулся бородатый. — Где вы его задержали? — спросил он у конвоиров.

Басмачи ответили. По тому, как спрашивал бородатый и как ему отвечали, Саидходжа догадался, что это и есть курбаши.

— Как тебя зовут?

Саидходжа назвал свое имя и имя своего отца.

— Значит, ты из рода ходжей, а служишь кафирам?

— Я торговец.

— А куда и откуда ведешь своих ишаков?

— В Ура-Тюбе Красная Армия, — сказал Саидходжа. — Меня арестовал милиционер и привел в отделение. Потом вызвал большой начальник и сказал: «Проведи ослов до Ганчи, а когда вернешься, мы тебя освободим».

— Чьи это ослы?

— Ночью милиция отобрала у торговцев ишаков, и, загрузив ячменем, отправила в Ганчи. Хозяевам обещали, что, если я приведу ишаков назад, им их вернут. Торговцам обещали хорошо заплатить. Клянусь аллахом, это правда!

— Дайте ему косу воды, — прищурившись, сказал курбаши.

Принесли косу воды. Саидходжа задыхался от жажды. Курбаши видел, как пылали его сухие губы.

Хорошо, что Саидходжа вспомнил, что сейчас за месяц, — рамазан, месяц поста.

— У меня руза, — мрачно сказал Саидходжа и отвернулся от воды.

— Сволочь! — закричал курбаши. — Уж больно ты умен. Расстрелять! Это большевистский агент.

Саидходже завязали руки за спину и вывели на улицу. Курбаши приставил пистолет к его затылку.

— Если скажешь правду — останешься живым, — сказал курбаши.

— Я сказал правду.

Обжигая щеку, просвистела пуля.

— В последний раз спрашиваю: скажешь правду?

— Я сказал правду. Да поможет мне аллах!

Еще трижды Саидходжу приводили на расстрел, но он повторял свое: «Я сказал правду».

В какой-то момент Саидходжа понял, что сейчас его могут расстрелять, что Холбуте надоела эта комедия. Сейчас он разрядит пистолет ему в затылок.

Так бы, наверное, и было, если бы около курбаши не остановились два всадника. Один из них спешился и подошел к Саидходже.

— Ты меня не узнаешь?

Саидходжа внимательно посмотрел на него и с трудом разжал окровавленные губы.

— Где-то виделись…

— Где-то? В чайхане Нурали! Вместе пили арак!

— Этого человека я видел в Ура-Тюбе, — сказал другой всадник. — Его забрал милиционер.

— Развяжите его, — приказал курбаши и, усмехаясь, добавил: — Тому, что ты соблюдаешь рузу, я все-таки не верю.

Все засмеялись.

Потом они сидели во дворе богатого дома. Подали угощение. Подросток разлил водку. Вначале Саидходжа даже подумал, что это девчонка, так как он был одет в женскую одежду, а из-под тюбетейки виднелись косички.

— Ты останешься с нами, — сказал курбаши Саид-ходже. — В этом мире от жизни надо брать все. С каждого куста срывать лучшие розы. — И он обнял подростка.

Саидходжа много выпил, но голова его оставалась ясной.

— Через несколько дней о нас заговорят все, — пьянея, стал хвастать курбаши.

— Каждый говорит о себе, что он сильный.

Курбаши взревел:

— Я — Холбута!

— Ну и что?

— Я могу все! Ты знаешь, что я задумал?

— А не все ли мне равно.

Курбаши больше не мог сдерживаться:

— Мы скоро захватим Ходжент! — И он стал выкрикивать, сколько у него всадников, как здорово они вооружены, как хитро задумали взять Ходжент.

Саидходжа сидел на кате и молча слушал. Потом голова его упала на плечо. Он заснул.

— Уберите его, — приказал курбаши.

Трое басмачей увели Саидходжу и положили на ковер. Через несколько мгновений раздался густой храп.

Наутро Саидходжа поднялся рано и сел на кате в ожидании своего нового хозяина. Один за другим к нему подсаживались новые знакомые. Предлагали выпить за дружбу.

Курбаши поднялся поздно. Лицо его опухло, глаза были воспалены. Днем, после обеда, Саидходжа подошел к Холбуте.

— Что надо? — спросил курбаши.

Саидходжа сказал, что он хотел бы вернуть ишаков и получить деньги. Деньги есть деньги. Раз они обещаны, надо их получить. А кроме того, в Ура-Тюбе остался дядя, беспомощный человек, а в Ходженте — отец и мать: если он, Саидходжа, не добудет им пшеницы, все умрут с голоду. Тем более что торговцы, если им не привести ишаков обратно, будут сердиться на курбаши.

— Я верну ишаков, куплю пшеницу, а оставшиеся деньги привезу вам, мне для себя ничего не надо, — говорил Саидходжа.

У курбаши не было ни малейшего сомнения в том, что Саидходжа верный человек, ведь некоторые басмачи признали в нем своего. Да и в чайхане Нурали сам курбаши Холбута не раз встречался с Саидходжой-борцом.

— Ты приедешь в Ура-Тюбе, зайдешь в милицию… — Курбаши поманил Саидходжу пальцем и на ухо стал что-то говорить.

Спустя неделю в Ура-Тюбе пришла весть, что по дороге к Навганде красноармейцы разгромили басмачей, но курбаши Холбута бежал.

Саидходжа никогда не вел дневника. Зато он частенько рассказывал нам о событиях тех лет. Обычно он начинал так:

— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот таком-то году.

Мы записывали или запоминали эти беседы и сейчас приводим их в хронологическом порядке.

— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать втором году, — сказал Саидходжа, покручивая усы. — Тогда в кишлаке Шейхбурхаи самым большим зданием была мечеть. Здесь всегда собиралось много людей поговорить, обменяться новостями.

Время было тревожное. Ожидались перемены.

В один из осенних дней в мечети собрался народ. Но люди пришли не на молитву. Они пришли на собрание и говорили такие слова, от которых, казалось, мечеть развалится. Мечеть не развалилась. Аллах не обрушил свой гнев на наши головы. В мечети записывали в партию.

Первым записался я. Шейхбурхан загудел: «Саидходжа отрекся от религии, стал неверным».

Меня не приняли. Кто-то из присутствующих сказал, что я из духовного рода, так как мое имя Саидходжа.

На самом деле бедняки иной раз прибавляли к имени своих сыновей звание «ходжа» в надежде на то, что они станут грамотными.

Спросили у моего отца. Он побоялся проклятия аллаха и подтвердил: из нашего рода люди совершали хадж.

Но об этом я узнал после.

Одним словом, я обиделся и пошел залить горе в чайхану Нурали. Там уже был готов плов.

Я сказал:

— Принеси водку и плов.

Нурали замялся.

— В чем дело?

— Этот плов заказал Каххар Охкулча, — боязливо, оглядываясь по сторонам, одними губами произнес Нурали.

Я сказал с вызовом так, чтобы слышали все:

— Для Каххара во дворе есть навоз.

Каххар Охкулча был главарем банды, которая совершала налеты на кишлаки, и его боялись как огня.

Но я разошелся:

— Скорми навоз его людям, а будет мало — займи у соседей.

Кто-то передал слова Каххару Охкулчи. Глаза его налились кровью:

— Я зарежу этого Саидходжу, как барана!

Я не стал ждать, но понял: надо быть начеку.

— Было это совершенно точно весной одна тысяча девятьсот двадцать третьего года, — сказал Саидходжа, уставившись на свою знаменитую тюбетейку. — Распространился слух: кто вступит в партию, тому дадут по пять литров хлопкового масла.

В Шейхбурхане количество заявлений в партию возросло в несколько раз. Написали заявления все, кто хотел получить хлопковое масло, в том числе баи и муллы.

Я подумал: «Если так, то к чему мне вступать в такую партию?»

Ночью объявили, что все подавшие заявления в партию должны утром выступить на борьбу с басмачами. Новоиспеченных «коммунистов» как ветром сдуло. Даже за маслом не пришли. Такая чистка партийных рядов мне очень понравилась, и я опять захотел вступить в партию.

— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году, — сказал Саидходжа, приглашая нас к столу. — Ночью постучали в дверь. Мы с отцом вышли на улицу. У дверей стояли двое. Отец сразу узнал их и пригласил в дом.

Когда они вошли, я тоже узнал одного из них. Это был Хамид, свояк бая Муллобарата.

Отец поставил на стол чайник с зеленым чаем и пошел распорядиться насчет угощения. Таков обычай.

Едва отец вышел, как Хамид заговорил:

— Мы слышали, что тебя не приняли в партию. Благодари аллаха! Мы приехали, чтобы пригласить к себе. Пройдет немного времени — ты станешь богатым человеком. Зачем служить неверным? Все мусульмане должны объединиться против Советской власти.

Я спросил:

— Кто вас послал ко мне?

Хамид ответил:

— Если согласишься, то мы поедем вместе, и ты все узнаешь. Это недалеко. За кишлаком Авчикалача. А чтобы твои родители на первых порах не нуждались, мы принесли немного денег.

Хамид вынул из кармана несколько пачек и протянул мне.

Раньше в ответ на такое предложение я взял бы нож и рассчитался с ними. Но сейчас я уже был знаком с Раджабовым. Я хорошо запомнил его слова: «С врагом нужно бороться не только винтовкой и ножом. Его надо брать умом, хитростью».

Я вовремя вспомнил это и ответил Хамиду, что подумаю.

Он настаивал:

— Возьми деньги.

— Незаработанных денег не беру! — сказал я.

Так они и уехали ни с чем.

— Потом меня избрали председателем батрачкома в Шейхбурхане, — сказал Саидходжа. — Но туда разными путями проникали сыновья и родственники баев. Я всех их знал и начал исключать из комитета.

Однажды ночью — это было совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году, — когда я возвращался домой из чайханы Нурали, кто-то окликнул меня возле мазара «Меч Бурхана». Я повернулся на крик. Прозвучал выстрел. В темноте я не мог определить, откуда стреляли, но обрадовался, что стрелял неопытный. Решил об этом никому не говорить.

Потом меня избрали в Шейхбурхане председателем «Союзхлопка». Такие организации создавались в каждом кишлаке. «Союзхлопок» заключал договоры с дехканами, сеющими хлопок, кредитовал их, снабжал семенами и инвентарем, а осенью покупал у них продукцию.

Крестьяне поначалу относились к «Союзхлопку» настороженно, не заключали договоров. Они по привычке обратились за советом к своим бывшим хозяевам — баям. Те, сообразив, в чем дело, и желая подорвать «Союз» изнутри, стали вводить в правление своих доверенных людей.

Я начал выгонять байских подпевал. Дело пошло на лад.

Однажды отец сказал:

— Сынок, не надо быть таким жестоким. Ты обижаешь уважаемых людей. Они сказали, что ты можешь пожалеть об этом.

Я сразу понял, кто эти «уважаемые люди».

Спустя несколько дней меня вызвал к себе в политотдел Шарифджон Раджабов. Он был чем-то озабочен. После традиционного приветствия пригласил меня сесть и спросил:

— Как у тебя дела? Все в порядке?

— А что случилось?

Он взял со стола заявление.

— Вот этот человек пишет, что, когда он уехал в город, ты пришел к нему и был с его женой.

— Когда это случилось? — спросил я.

— В среду.

— Но в среду я весь день провел с вами.

— Это так, — согласился Раджабов. — Тебя хотят оклеветать. Если слух об этом распространится, тебе невозможно будет работать в Шейхбурхане.

— Кто написал это заявление?

Раджабов назвал фамилию.

Я усмехнулся: один из тех «уважаемых людей», которые приходили жаловаться к отцу.

— Ничего, — сказал я, — мы распутаем это дело.

Вечером на дороге я подстерег заявителя.

— Что вам угодно? — спросил он, заметно волнуясь.

Я достал нож и протянул ему:

— Если вы уверены, что я совершил насилие, можете меня зарезать.

Он побледнел.

— Берите! — сказал я. — Такую смерть аллах будет приветствовать.

— Нет! — воскликнул он.

Тогда я спросил:

— Вы сами видели, как я вошел в ваш дом?

— Нет.

— Так, значит, ваша жена сказала, что я был с ней?

— Нет, нет!!!

— Зачем же вы написали клевету?

Он молчал.

— Вы скажете всю правду, — наседал я, — или один из нас отсюда живым не уйдет.

Угроза испугала его, он начал рассказывать. В тот вечер его пригласили на свадьбу. Он сказал жене, что дома ночевать не будет. Когда вернулся, кто-то выбежал из дома, забрался на крышу и исчез.

Хозяин поднял шум, сбежались соседи. Кто-то сказал: «Я знаю. Это Саидходжа».

Жена утверждала, что никого не было, муж увидел кошку, а подумал бог знает что. Кто еще мог так проворно забраться на крышу? Соседи посоветовали пожаловаться советским властям.

Хозяин вздохнул:

— Я знаю, что это была не кошка.

— Хорошо, — пообещал я, — если не кошка, я найду этого человека.

Всю ночь думал: кто бы это мог быть? Одного за другим перебирал всех мужчин кишлака.

На следующий день ко мне пришел молодой парень, которого я хорошо знал. Он сказал, что хочет поговорить со мной наедине.

— Этим человеком был я, — сказал он, когда я провел его в свою комнату.

Оказывается, он давно любил эту женщину, но ее насильно отдали замуж за богатого старика.

Через несколько дней жалобщик с женой уехал в Фергану и больше не показывался в наших краях.

— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать седьмом году, — сказал Саидходжа, характерным движением двумя пальцами снизу вверх накручивая усы. — В окрестностях Шейхбурхана появилось много бандитов. Отец боялся за меня.

Однажды, когда я уходил, он не выдержал:

— Саидходжа, дай мне пожить спокойно.

— А что случилось, отец?

— Говорят, ты собираешься вступить в партию.

— Это верно.

— Ты ошибаешься. Смотри, потом раскаешься, да будет поздно…

— Почему?

— Говорят, руководитель банды и есть тот самый главный коммунист.

— Неправда, — успокоил я отца.

Но сообщение его взволновало меня. Я пошел к Хайдару Усманову, нашему односельчанину. Он вступил в партию в марте 1917 года, когда был в рабочем батальоне в Харькове.

Усманов внимательно выслушал меня. Оказывается, и он слышал, что появилась банда, которая называет себя партийной, а своих людей — коммунистами. В тот же день мы сформировали добровольческий отряд из надежных людей. Затем мы окружили два дома, где в ту ночь укрывались бандиты, и обезоружили их. Судили их открытым судом. В приговоре добавили и за провокационные слухи.

В кижлаке стало относительно тихо, поэтому я смог наконец жениться…

Я думал, что следующий год будет спокойным. Но я ошибся — в окрестностях Ходжента появились басмачи. Нескольких коммунистов нашли зарезанными.

Хайдар Усманов возглавил добровольческий отряд. Я вступил в этот отряд и, бывало, по нескольку дней почти не слезал с седла. Воевать в горах трудно, особенно с противником, который каждую тропинку знает не хуже тебя. Погубила басмачей не только сила оружия, каждый кишлак поднимался против общего врага. Дехкане уходили туда, где был добровольческий отряд, увозили фураж, скот, продовольствие.

— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать девятом, незабываемом для меня году…

Наконец меня приняли кандидатом в члены партии. Теперь я уже не перед отцом, не сам перед собой, а перед всей партией за каждый свой должен отвечать поступок, за каждый свой шаг.

Вскоре я узнал, что меня посылают в кишлак Сомгар. В Сомгаре баи скрывали от Советской власти зерно. До меня в Сомгаре было несколько комиссий, но они возвращались ни с чем.

Кроме того, мне поручалось распространить облигации Государственного займа и собрать деньги.

На совещании секретарь горкома Карамян сказал резко:

— Я еще раз говорю вам, товарищи, что его нельзя посылать в Сомгар, — он показал на меня. — Допустим, он выполнит задание и соберет деньги. Но ведь он их пропьет! Кто тогда будет отвечать? А за распространение займа несу ответственность я.

Мне было обидно слышать такие слова, но я промолчал. После короткой дискуссии меня все-таки решили послать.

На следующий день я взял из дому целый хурджун лепешек, сел на осла и отправился в Сомгар.

Километров двадцать пять дорога шла степью. Усталый и взмокший, добрался я к исходу дня в Сомгар. Привязал осла к дереву и пошел в чайхану.

Кроме чайханщика, там никого не было. Он вопросительно посмотрел на меня.

Я попросил чайник чая.

— Чая нет, — сухо ответил чайханщик, — есть только кипяток.

— Ну, давай кипяток.

Чайханщик молча принес кипяток.

По правде говоря, я не знал, как взяться за порученное дело. В Сомгаре жил мой знакомый, но я не знал его фамилии.

Пока я раздумывал, в чайхану вошел тощий дехканин в рваной одежде. Он был босиком. Губы у него дрожали.

— Ради бога, дай мне одну лепешку, — стал он умолять чайханщика. — Мой сын болен.

Чайханщик хмуро ответил:

— Разве ты не знаешь, что лепешки в сундуке, а ключ от него на небе?.. Спроси лепешки у своего бывшего хозяина. Только он может тебе помочь.

— Я у него был. Не дал. Проси, говорит, у Советской власти, это же ваша власть, пусть она вас и кормит.

Я внимательно прислушался к разговору и наконец пригласил дехканина к своему скромному дастархану, протянул пиалу с кипятком.

— Советская власть найдет хлеб и даст, кому нужно, — сказал я. — Но и своих врагов она покарает жестоко.

Я открыл свой хурджун и протянул дехканину две лепешки:

— Отнесите домой, а сами возвращайтесь сюда.

Весть о моем поступке мгновенно распространилась в кишлаке. В чайхану повалили голодные люди. В одно мгновение в моем хурджуне не осталось ни крошки.

Развязались языки. Я сразу узнал о всех кишлачных делах.

Вечером в сельсовете я собрал актив, показал свое удостоверение, где было записано мое задание.

Активисты предложили обсудить план действий, а после этого пригласили меня ужинать.

Едва я вошел во двор, как запахи шашлыка и плова ударили в нос. Я сел за дастархан и удивился: чего здесь только не было: белые сдобные лепешки, шашлык, манту, вино. Начался пир.

Откуда ни возьмись появилась молодая красивая женщина с дутаром. Ее посадили рядом со мной. Она спела две-три песни, а потом вышла танцевать.

— Пейте, — шептали мне слева и справа. — Ну что же вы? — и подкладывали мне самые вкусные кусочки.

Во мне закипела злость: мы тут обжираемся, а бедные люди чуть не умирают с голоду… Наверное, те инспектора, что приезжали сюда до меня, тоже попались на удочку.

Мне хотелось вспылить, но тогда бы я провалил дело. Вспомнились слова секретаря горкома: «Все пропьет». И еще вспомнилось: «Действовать надо умом, хитростью».

Пир был в разгаре, когда я, выйдя из кибитки, решил больше туда не возвращаться. Мне повезло. Я встретил знакомого и пошел к нему.

Разумеется, для организаторов попойки мой внезапный уход был ударом. О том, что я нарушил закон гостеприимства, узнал весь кишлак. Наутро в сельсовет повалил народ. Вскоре я уже знал, где баи прячут хлеб, кто из их «актива» связан с басмачами. Я познакомился с людьми, на которых можно было опереться. В течение нескольких дней удалось разоблачить трех богатеев, у них отобрали спрятанный хлеб и раздали его беднякам.

В это время мне сказали, что из кишлака ночью исчезли некоторые «активисты». Я понял, что это значит. Мы начали срочно собирать оружие и организовали отряд самообороны, Эта предосторожность оказалась неизлишней. Ночью нагрянули басмачи; мы ждали их в засадах на дорогах, ведущих в Сомгар. Бандиты не ожидали такого дружного отпора, бежали, бросив убитых и раненых.

Спустя несколько дней я распространил заем и, попрощавшись с новыми друзьями, отправился в Ходжент.

В город я приехал ночью. Куда сдать деньги? Банк закрыт.

Тогда я пошел к дому секретаря горкома — того самого, который сказал, что я пропью деньги.

Ворота были заперты. Я постучал. Какая-то женщина, не открывая засова, спросила:

— Кто там?

Я назвал себя.

Она не ответила, и я услышал удаляющиеся шаги. Я снова постучал. На этот раз настойчивей.

Женщина вернулась и сказала, что мужа нет дома. Но я знал, что он дома. Перелез через забор и оказался во дворе.

На открытой веранде сидели несколько человек. Секретарь горкома увидел меня и растерялся.

— Извините, — сказал я.

Секретарь горкома наконец пришел в себя.

— Что вы, Саидходжа, — сказал он. — Мы очень рады. — Стал приглашать меня к столу.

— Вот деньги, — ответил я. — Пишите расписку и получайте.

Я бросил ему платок, в который были завернуты деньги.

Секретарю ничего другого не оставалось, как пересчитать деньги и написать расписку.

— Теперь я прошу вас открыть дверь, — сказал я, — чтобы мне снова не пришлось лезть через забор.

Страшно довольный собой, я возвратился домой.

— Потом меня назначили заместителем директора хлопкоочистительного завода, — сказал Саидходжа, — было это, совершенно точно, в одна тысяча девятьсот тридцатом году. Работа мне не нравилась. Все время сидеть в кабинете. Да кто это выдержит?

Весной началась коллективизация. Я участвовал почти во всех организационных собраниях в колхозах Ходжентского района. Во многих колхозах меня избрали членом правления.

В октябре меня послали в кишлак Котма, где свирепствовали враждебные элементы, где попытки организовать колхоз оканчивались безуспешно.

Я провел собрание, держа в кармане наган — другого выхода не было.

Стрелять в меня на собрании не решились. Но едва я вышел на улицу, как раздался выстрел.

Даже не припомню уже, сколько раз меня пытались убить.

Новому колхозу присвоили имя Буденного. До тех пор я только слышал о Семене Михайловиче, а тут где-то достал портрет.

Очень мне понравился сам Буденный и его усы. С тех пор я тоже стал отращивать усы.

Тысяча девятьсот тридцать первый год, — сказал Саидходжа, — был для нас одним из самых тяжелых. На юге республики свирепствовали банды Ибрагим-бе-ка. Энвер-паша пытался объединить все басмаческие банды. Партия мобилизовала коммунистов на борьбу с врагом. Так я снова взял в руки винтовку.

Глава третья ДРОЖЖИ

«Дрожжи нужны», — подумал Саидходжа и вслух повторил:

— Дрожжи нужны!

Завхоз и бригадиры, сопровождавшие председателя, не поверили своим ушам. Бригадир спросил:

— Вы сказали — дрожжи?

— Да, дрожжи! Чтобы испечь хлеб, нужны дрожжи. Если дома нет дрожжей, надо идти к соседям.

На заседании правления тоже шел разговор о дрожжах. Это было на второй день после общего собрания, на котором Саидходжа Урунходжаев был избран председателем колхоза в кишлаке Газиян.

Амбары были пусты, как и колхозная касса. Время было голодное. Год 1932-й, коллективизация завершилась успешно, но это совсем не значило, что колхоз сразу разбогател. Когда у одного человека нет хлеба и денег, это терпит его семья, а когда у колхоза нет денег и хлеба, никто терпеть не хочет.

В поисках хлеба люди разбредались кто куда. Числились колхозниками, а работали то в промартелях, то в Ходженте грузчиками.

Словом, колхоз был, правление было, председатель был, а людей, чтобы работать на полях, не было. А время шло, и Саидходжа понимал, что если не начать работу на полях и в садах сейчас, то осенью амбары опять будут пустыми. Где достать деньги, как вернуть людей, об этом говорили и думали активисты колхоза, но ничего придумать не могли: денег взять было негде. Одолжить? Но ссуды давно были потрачены.

Наконец Саидходже пришла в голову одна мысль…

В Ходженте процветала артель «Тоджикистони Сурх». Промартель. Самая богатая в городе. Председателем был старый приятель Саидходжи Захид Аминов, или, как его еще называли, Захид-Ворона.

Раньше бичом полей были вороны. Веспой, как только появлялись всходы, птицы отправлялись на поля и выклевывали семена. С давних пор родители Аминова и он сам служили у баев, охраняли землю от прожорливых птиц. Так весь род Аминовых стал называться Вороньим. Теперь Захид-Ворона был уважаемым человеком, но прозвище за ним так и осталось.

Артель «Тоджикистони Сурх» выпускала самые ходкие товары: нас — табак, который закладывают под язык, конфеты, варенье. У колхозов и отдельных крестьян артель покупала большие партии урюка и кишмиша. Ее палатки стояли во многих кварталах города, а на базаре была построена большая ошхона — столовая, где сытно кормили. Работала она без перерыва, круглые сутки. Ошхона считалась самым гостеприимным заведением на ходжентском базаре, а ходжентский базар не имел конкурентов во всей Средней Азии. Так, во всяком случае, считали самые уважаемые и почетные жители города.

Саидходжа хорошо знал Захида-Ворону, знал, что дела в артели шли хорошо и, конечно, что его друг — скряга, никогда никому не одолжит ни копейки.

Одного из своих хороших друзей Саидходжа попросил найти два пуда хорошего урюка, самого лучшего. Можно одолжить на время, можно купить за деньги. Саидходжа даст свои деньги, столько, сколько потребуется, лишь бы были два пуда урюка, самого лучшего, чтобы любой перекупщик на базаре не торговался, а дал цену, которую назначит хозяин. Вот такого урюка два пуда.

День спустя два пуда урюка ждали Саидходжу на базаре.

В десять утра Саидходжа уверенно шагал в сторону знаменитой ошхоны артели «Тоджикистони Сурх» с мешком урюка в руке. Он вошел в ошхону, бросил мешок в угол, а сам сел возле окна, из которого был виден кабинет председателя артели.

— Пока только суп-мостова готов, — сказала официантка, молодая, красивая татарка.

— Принесите порцию.

Официантка поставила перед ним большую косу. Саидходжа ел, то и дело посматривая на окна председателя. Захида-Вороны в кабинете не было. К полудню приготовили суп-шурпо, манты — большие пельмени с мясом и луком, шашлык-кебаб. Саидходжа продолжал заказывать одно блюдо за другим.

Он сидел у окна, освещенного солнцем, сидел так, что если Захид-Ворона взглянет в окно своего кабинета, то не сможет не увидеть его, Саидходжу. Самое главное, чтобы в этот момент Саидходжа сидел у окна, задумавшись и чтобы вид у него был довольный.

Прошло еще два часа. Наконец Захид-Ворона появился в своем кабинете, люди окружили его стол. Захид-Ворона подписывал бумаги. Саидходжа принял позу человека, находящегося в состоянии кейфа.

Вдруг Захид-Ворона взглянул в окно. Если бы в этот момент Саидходжа оглянулся, они бы встретились взглядами. Несколько минут спустя Захид-Ворона прибежал в чайхану. Друзья обнялись. Официантка тут же убрала стол и принесла шашлык.

— Каким ветром тебя занесло? — спросил Захид-Ворона.

— Да вот приехал в город… Дела… — сказал Саидходжа. — Проголодался. Уже хотел уходить, смотрю, в двери входит сам Ворона… Как твои дела?

— Неплохо. Жаловаться грех… Я только что пришел, увидел тебя из окна и сразу прибежал. Поздравляю! Мне говорили, что ты теперь председатель колхоза, — говорил Захид-Ворона, не спуская глаз с мешка, стоящего неподалеку у стены. — А это что?

— Принес показать товар.

Захид-Ворона не принадлежал к тем людям, которые могут сдержать любопытство. Развязав мешок и заглянув внутрь, он' этим не удовлетворился, скинул халат, засучил рукава и засунул как можно глубже свои руки. Урюк, видимо, ему понравился.

— Сколько у тебя такого урюка? — спросил он.

— Сорок тонн, — ответил Саидходжа, не моргнув глазом.

— Сорок тонн! Откуда? Говорили, что у колхозников Газияна, кроме дыр, ничего нет.

— Болтают… Припрятали на черный день, а теперь приходится продавать. Деньги нужны.

— Кому ты привез? — спросил Захид-Ворона.

— Покупателей много, но главное — не продешевить.

…Уехал Саидходжа в колхоз с большими деньгами, оставив Захиду расписку.

Так и не получив урюка, Захид потребовал вернуть деньги.

— Успокойся, ничего не случилось, — сказал Саидходжа. — Доходы твоей артели миллионные. Одолжил сорок тысяч — разве обеднел?

— Как одолжил?

— Очень просто.

— Почему ты прямо не попросил денег в долг? Зачем весь этот обман?

— Скажи правду, Захид-Ворона, если бы я попросил в долг сорок тысяч для того, чтобы хоть немножко помочь колхозу, когда ничего нет, чтобы хоть как-то поставить его на ноги, разве ты дал бы мне деньги?

— Копейки бы не дал, — сказал Захид-Ворона.

— Так я и думал, — сказал Саидходжа. — Значит, другого выхода у меня не было. Ты же знаешь, я обращался и в банк, и в горком, там тоже ничего не вышло. А для доброго дела иногда можно соврать. Потерпи полгода.

…Время шло. В садах уже зрели урюк и яблоки. Многие колхозники вернулись в артель, понимая, что осень будет щедрой. Саидходжа послал верных людей в Гиссар за овцами. На деньги, «одолженные» у Захида-Вороны, он решил создать овцеводческую ферму.

В июне колхоз стал собирать урожай.

Однажды в знойный день Саидходжа был в поле, когда туда прибежал бригадир.

— Отара идет! — закричал он. — Отара!!!

Саидходжа взбежал на холм и сразу увидел отару. Впереди шел, как заправский чабан, его заместитель, шел в дырявом халате, держа за спиной пастушеский посох.

— Вернулись, — шептал Саидходжа, — вернулись. «Дрожжи» вернулись к хозяину.

Спустя некоторое время Аминов, получая назад свои деньги, хлопнул Саидходжу по плечу:

— А ты, честное слово, молодец! С тобой можно вести дело.

Осень. Жаркий полдень в саду. Люди собирают фрукты: и стар и млад с корзинами на плечах снуют к арбам.

Вдруг наступает тишина. Время обеда. Колхозники разворачивают платки, вынимают лепешки и над дастарханом начинают с блаженством пить чай. За чаем всегда возникает беседа.

Так было и на этот раз.

— С добрых дел начал председатель работу, — сказал один из стариков.

— Да, он не плох, — отозвался другой.

Как только старики стали разговаривать, можно и другим вступать.

— Однажды один падишах отправился в путешествие, — сказал кто-то. — Время было жаркое, как сейчас. Страдая от жажды, он постучался в дом одного из своих подданных. Дверь открыла женщина, которую падишах попросил дать ему напиться. Она вернулась с пустой косой и гранатом. Стала выдавливать сок из граната. Он наполнил до краев косу. Падишах подумал: «Если в этом кишлаке из одного граната могут наполнить соком целую косу, то, наверное, здесь живут самые богатые люди на свете. Надо увеличить налог». Падишах попросил еще одну косу гранатного сока. Женщина принесла второй гранат и стала выдавливать сок. На этот раз он едва прикрыл донышко косы.

«Разве этот гранат с другого дерева?» — удивленно спросил падишах.

«Нет, эти гранаты с одного дерева, — ответила женщина, — но после того, как выпит сок первого граната, мысли его величества изменились…»

У руководителей всегда должны быть только добрые мысли.

Начался сбор хлопка.

Когда идет сбор хлопка, все тянутся к газете. Интересно посмотреть сводку: кто сколько вчера сдал, кто вышел вперед. Приятно было, что колхоз «Газиян» день за днем поднимается все выше.

Но как иногда бывает, кто-то сказал, другой передал, третий приврал — словом, дошли до начальства слухи, что председатель колхоза Саидходжа мошенничает: договорился с приемщиками хлоппунктов, и те ему приписывают несданные тонны хлопка.

В колхоз и на приемные пункты нагрянула комиссия. В течение недели колхоз не сдал ни одного килограмма хлопка. Люди раскрывали газету, видели, что колхоз покатился назад. Между тем на полях коробочки быстро раскрывались, и волокна становилось все больше и больше.

Комиссия закончила свои дела и, даже не переговорив с Саидходжой, уехала. День спустя председателя вызвали в горком партии.

— Почему прекратили сдачу хлопка?

— Сначала пусть комиссия доложит колхозникам о результатах расследования, — сказал председатель.

— У нас к вам нет претензий.

— Тогда скажите об этом народу! — потребовал Саидходжа.

В тот же день вечером в колхозные бригады приехали члены комиссии:

— Мы вели расследование, чтобы выявить болтунов и клеветников, которые, оказывается, еще есть в колхозе.

— Раз такое дело, тогда будем сдавать хлопок…

На другой день приемные пункты были завалены сырцом из колхоза «Газиян». Набитые хлопком громадные мешки выносили к обочинам дороги. На ишаках, арбах, телегах повезли на хлопковый завод «белое золото». Уже в сводке значилось, что колхоз выполнил план на 99 процентов, а хлопка на полях было еще очень много. Правление колхоза решило за счет артели устраивать бесплатные обеды, и в поле стали привозить котлы с супом-шурпо.

Может быть, теперь подобное новшество никого не удивит, а тогда, в очень несытую пору, это имело огромное значение, и люди от мала до велика работали без сна. Работали и после того, когда стало известно, что колхоз первым в республике выполнил план сдачи хлопка государству. Впервые члены артели получили приличную сумму денег, и пшеницу, и немного овощей и фруктов.

В эти радостные дни колхозники расстались со своим председателем. Саидходжу направили в самый отсталый колхоз, который еле-еле сводил концы с концами: нужна была твердая рука и ясный ум.

Уже многое было сделано в новом колхозе, но осуществить полностью все планы Саидходже не удалось.

— …Ходил в мечеть?

— Ходил.

— Пил, гулял?

— Пил, гулял в молодости.

— До проведения водной реформы работал на бая, помогал ему отвоевывать воду?

— Помогал.

— Был связан с ворами?

— Знакомых было много, но не воровал.

— Обманул артель «Тоджикистони Сурх»?

Молчание.

— Что же ты молчишь?

— Обманул.

После нескольких выступлений последовало заключение:

— Комиссия по чистке считает поведение Саидходжи Урунходжаева недостойным. Такой человек не может находиться в рядах партии.

Так Саидходжа был исключен из партии…

Раньше в кабинет Карамяна Саидходжа заходил запросто. Теперь все оказалось сложнее.

— Зачем вам к товарищу Карамяну? Если по вопросу апелляции, обращайтесь в письменном виде.

Саидходжа терпеливо дожидался в приемной. Наконец его принял Карамян. Он молча выслушал бывшего председателя колхоза и сказал, что работу ему горком найдет.

— Работу я себе сам найду, — перебил его Саидходжа. — Сила еще есть. Мне хочется узнать твое личное мнение.

— Дело не в моем личном мнении. Оно вам сейчас не нужно, — ответил Карамян, напирая на слово «вам». Раньше они друг с другом были на «ты».

Саидходжа поднялся:

— Тогда нам не о чем разговаривать с вами, товарищ Карамян.

Саидходжа подал апелляцию в ЦК КП Таджикистана. Из колхоза он не ушел. Его назначили арбакешем. То, что бывший председатель не ушел из артели, а продолжал работать, нравилось колхозникам. Многие приходили к нему по вечерам, советовались по колхозным делам, и это встревожило нового председателя. Однажды в конюшне Саидходже сказали, что отныне он не получит ни коня, ни арбу. В тот же день Саидходжа поступил грузчиком на хлопковый завод.

Когда человек чего-нибудь ждет, время идет медленно. Саидходжа вставал утром, проходил мимо почты и в открытое окно спрашивал, нет ли ему писем. Потом почтальоны привыкли и, завидев его, отрицательно покачивали головой.

Саидходжа ждал письмо утром, когда шел на работу, и вечером, когда возвращался. Он ждал письмо на следующий день, и через педелю, и еще через неделю, а письма не было.

Наконец его вызвали в Душанбе, провели расследование и восстановили в партии.

Надо сказать, что во время своего председательствования Саидходжа несколько раз писал в «Крестьянскую газету». А началось с того, что он писал письма о своих бедах — бедах председателя отстающем артели. Так началась дружба с редакцией самой массовой газеты для крестьян. Из редакции помогали советами, писали письма в районные и республиканские организации, поддерживая то в одном, то в другом.

Когда Саидходжу исключили из партии, он написал об этом в редакцию. По-видимому, из редакции звонили в ЦК, по-видимому, московские друзья хлопотали о нем. И вот он видит их оживленные лица, сидит с ними в редакции.

— Машина нужна для колхоза. Грузовик.

Собеседники переглянулись, понимая, что дело сложное.

— Жарикова к редактору! — раздался девичий голос в коридоре.

Вернувшись, Жариков сказал:

— Саидходжа, вы будете участвовать в работе Первого Всесоюзного съезда колхозников!

И вот он на съезде разговаривает с Климентом Ефремовичем Ворошиловым.

— Скажите, пожалуйста, все ли дехкане довольны колхозом?

Саидходжа ответил:

— Там, где дело идет хорошо, крестьяне, конечно, довольны. Многие при колхозах стали жить лучше. Но есть артели, где до сих пор не удается наладить работу. В таких колхозах трудиться — радости мало. И еще есть люди, которые мешают…

— Яс вами согласен, — сказал Ворошилов, — а насчет мешающих, тут, мне кажется, надо тоже разобраться. Одни мешают сознательно, а другие бессознательно. С первыми надо бороться, вторым — разъяснять. Начало каждого дела бывает трудным…

На следующий день Климент Ефремович, встретив Саидходжу в фойе Кремлевского дворца, предложил сфотографироваться. Рядом проходил Михаил Иванович Калинин. Климент Ефремович позвал его, познакомил с Саидходжой.

Михаил Иванович закидал Саидходжу вопросами. Тот едва успевал отвечать. Когда Саидходжа не мог подобрать слова, чтобы выразить свои мысли по-русски, Михаил Иванович сам помогал ему. Саидходжа воочию убедился, как Калинин хорошо знал жизнь крестьян.

Съезд заканчивал свою работу. Урунходжаев направил в президиум Ворошилову записку, в которой просил автомашину для колхоза.

Саидходжа видел, как улыбнулся Ворошилов, читая его записку, а потом передал ее Сталину.

В перерыве незнакомый человек подошел к Урунходжаеву и спросил:

— Вам какая машина нужна?

— Самая сильная, чтобы много груза брала.

Так колхоз в кишлаке Унджи первым в северных районах Таджикистана стал обладателем автомобиля.

Вернувшись в родной кишлак, Саидходжа несколько дней сидел дома. В эти дни комната для гостей не пустовала.

…В конце года колхоз собрал большой урожай. Партия и правительство по достоинству оценили труд передовых колхозников. Многих наградили орденами, в том числе и Саидходжу, который был удостоен ордена Ленина.

В начале следующего года колхозники вновь избрали его своим председателем.

Глава четвертая В ГОДЫ ВОЙНЫ

Волны то набегают на берег, то откатываются. Так и жизнь человека, а особенно такого, как Саидходжа, то полна невзгод, то переполнена радостями. Но первое почему-то бывает чаще… В борьбе с невзгодами человек закаляет мозг и сердце; побеждая беды, он по-настоящему обретает счастье. Но не покой! Борьба продолжается.

…Когда Саидходжу избрали председателем, он уже знал, с чего начать.

— Если мы хотим, чтобы наш колхоз был передовым, — сказал он, собрав коммунистов, — надо освоить новые земли.

— Откуда возьмем воду?

— Надо беречь ту, которая есть.

— Мы и раньше берегли воду, — ответили ему.

— Но другие колхозы, имея не больше воды, увеличивают посевные площади. Надо найти людей, которые понимают язык земли и воды, — сказал Урунходжаев.

— Где такие люди?

— Они среди нас!

Раньше в артели сеяли американские сорта хлопчатника, а Саидходжа решил сеять тонковолокнистый. Вдвое дороже, лучше волокно.

Уже собрали лук, отцвел хлопчатник, поспевала гречиха. Все пошло на лад — и вдруг война.

Она быстро все переменила.

Большинство мужчин ушло на фронт. Вся забота легла на плечи женщин, детей, стариков. В колхозе появились эвакуированные, тоже женщины, дети, старики.

Саидходжа хотел добровольцем уйти на фронт, в горкоме партии не согласились:

— Ваше место здесь. Мы должны помогать фронту. Не забывайте, что хлопок — это порох. А хлеб и мясо тоже важнейший вклад в дело победы.

Несмотря на трудности военных лет, колхоз стал передовым. Были освоены новые земли, получен высокий урожай.

Ко второму году войны вместо 150 здесь было уже 800 гектаров земли. На 100 гектарах сеяли маш. Это спасало от голода.

— Еще можно выручить деньги, — говорил Саидходжа членам правления. — Нужно только поискать.

Он проходил по участку, где сеяли маш, и обратил внимание на старое строение. Это были развалины мельницы Авул-байбача. Уже давно мельница не работала. Но когда она заработала — хлопот, правда, было много, — прибыль сама пришла в руки. В окрестных кишлаках мучились, не было мельницы. А тут радость!.. За помол полагалась мука. Она целиком шла в колхозные ясли.

За мельницей, не сразу конечно, появилась маслобойня.

— Можно заглянуть в амбар? — спросил Саидходжа, принимая новый колхоз.

— Конечно, можно. Но без ружья заходить опасно, — заметил старик сторож.

Саидходжа вопросительно посмотрел на завхоза.

— Там что, волки?

— Мыши!..

Недели две назад один из руководителей республики приезжал в Ленинабад. Он долго ездил по колхозам и наконец вызвал к себе Урунходжаева.

— Спасибо вам! — сказал он. — В такое трудное время вы сумели поставить колхоз на ноги и хорошо помогли фронту.

— Я тут ни при чем, — скромно ответил раис, — все это наши женщины и старики.

— Конечно, один человек всю работу не может сделать, но хороший руководитель найдет ключ к сердцам людей… Скажу откровенно, во многих колхозах дела обстоят неважно. И вы понадобились в другом месте.

— В каком? — спросил Урунходжаев.

— В колхозе «Первое мая». Дети едят жмых. В амбаре, кроме трех пудов маша и тринадцати килограммов пшеницы, ничего нет. Говорят, что некоторые члены артели пьянствуют. Колхозники требуют отстранить их от руководства. Понимаете, как все сложно. Мы хотим рекомендовать вас председателем.

Что мог ответить Урунходжаев? Он не привык избегать трудностей. Как он мог отказаться, если дети пухнут с голоду, а рядом кто-то пропивает колхозное добро…

Он проверяет амбары в новом колхозе. Действительно, кроме мышей, в амбарах ничего нет.

Вечером Урунходжаев сидел в бухгалтерии колхоза. Зашел один из бригадиров.

— Всё работаете?

— Бездельников даже бог ненавидит.

— Работайте не работайте, никто спасибо не скажет… Солнце уже село, а вы до сих пор не ужинали. Чем сидеть здесь, пойдемте лучше ко мне домой. Придут еще люди.

Хотя это предложение и не понравилось Саидходже, но, чтобы разобраться в обстановке, он согласился.

Когда они вошли в дом бригадира, один из стариков громко, чтобы услышал председатель, сказал:

— Новый раис тоже здесь?

— Старик, — отозвался кто-то, — разве раис не человек?

Саидходжа сделал вид, что не слышит, а сам вспомнил Сомгар….

Собрались гости — «актив» колхоза, члены правления, завхоз, кое-кто из бригадиров. Дастархан был накрыт. Принесли шурпо, потом шашлык. В стаканы налили арак.

Под каким-то предлогом Саидходжа вскоре ушел.

«Вот подлецы! Вот негодяи! — думал Саидходжа. — Люди голодают, а они!..» Он понимал, что можно наказать таких людей, но это не решит дело. Надо помочь хорошим, привлечь их, заставить поверить в новые возможности колхоза. С чего же начать? Надо попросить помощи, иначе дело не пойдет.

Правительство республики откликнулось на просьбу колхоза, оказало помощь. Консервный завод в Чкаловске одолжил 5 тонн урюка, а Ленинабадский хлопковый завод — 20 тонн хлопковых семян для посева.

— Свой кабинет я перенес в амбар, — улыбаясь, вспоминал Урунходжаев много лет спустя, — чтобы двуногие мыши не повадились снова сюда.

Урюк продали, деньги раздали по трудодням.

— Теперь можно взяться за работу, — сказал колхозникам Саидходжа.

— Сначала справьтесь со своими «передовиками», — говорили колхозники, весьма прозрачно намекая на бездельников и расхитителей.

— Знаю я этих «передовиков», — сказал раис. — Никому пощады не будет!

Саидходжа знал по собственному опыту, что старики имеют большой авторитет. Он сразу решил установить с ними контакт. Однако старики опередили его и сами пришли к нему.

— Мы тебя знаем, Саидходжа, — сказал старейший. — И твоего отца хорошо знали. Бот поможет тебе… Мы знаем, что ты не из тех, кто кутит, и что ты не даешь пощады бездельникам. С ними ты крутой. Но иначе и нельзя. Честный дехканин никогда на тебя но жаловался. Поэтому мы решили тебе помочь. Организуй бригаду, мы будем работать. Все пойдут за нами, никто не усидит дома!

Так и получилось. Теперь на всех участках в поле варили суп из маша: колхоз пошел за стариками.

— Сначала детям-сиротам, потом семьям фронтовиков, а уж потом всем остальным, — приказал Саидходжа поварам.

Вскоре началось освоение новых земель, промывка засоленных участков.

— Чтобы отдать долг и никогда больше не одалживать, — сказал раис крестьянам, — нельзя оставить эти земли пустующими. Кто плохо заботится о земле, тот…

Но плохо было и со скотом. Урунходжаев знал, что в колхозе хотя и мало, но есть корм, однако его растаскивали те, кто больше думал о себе, чем о колхозе.

Однажды раису сообщили, что полная арба с люцерной вышла из колхоза в город. Он быстро догнал возницу.

— Откуда люцерна? — спросил раис.

Арбакеш, увидев раиса, задрожал, как лист.

— Люцерна колхоза, — сознался он.

— Куда везешь?

— В город.

— Кому?

Арбакеш назвал фамилию.

— Он кто такой?

— Работник исполкома. Большой человек.

— Он большой человек в своем кабинете. Кто тебе приказал отвезти люцерну?

— Агроном.

— Поворачивай арбу. Если ты еще раз без моего разрешения вздумаешь отвозить куда-нибудь люцерну — поломаю ноги!

— С исполкомом нельзя портить отношения, — сказал арбакеш.

— Это не исполком. Будь прокляты эти люди! Они недостойны быть руководителями! — разошелся раис. — Это же воровство.

— Будьте осторожны, раис, — сказал арбакеш. — Лучше на этот раз отвезти люцерну в город.

— Если ты боишься воробьев, не сей просо! — сказал Саидходжа. — Тот, кто позволяет разбазаривать колхозное добро, не председатель!..

Но с одной-двумя арбами люцерны дело не поправишь. А до весны было еще далеко… Если не найти корм для животных, то колхоз пропадет.

В это время Саидходже сообщили, что Ленинабадский район не вывез с маслозавода города Коканда 300 тонн закупленного ранее жмыха.

С транспортом было очень трудно. Железная дорога не принимала груз. Грузовики были на фронте. На ослах и лошадях такое количество жмыха не перевезешь. Но все-таки Урунходжаев настаивал:

— Дайте нам этот жмых, найдем выход!

Кое-кто усмехался:

— Самолетом перевезешь его, Саидходжа?

Наконец оформили документы, и Урунходжаев отправился в Коканд. Никто не знает, какой разговор состоялся между ним и начальником станции Коканд, но жмых погрузили на платформу и отправили в колхоз.

Однажды Саидходжа пришел домой и увидел на крыльце девочек: Мунаввару и Саодат. Дочь и племянница держали в руках жмых. У него в доме было так же, как у других.

На следующий день Саидходжа попросил одного из знакомых купить на базаре в городе два килограмма маша и гречки. На большее у него не было денег.

Глава пятая ПОДВОДЯ ИТОГИ

Когда человеку переваливает за 50 лет, к его имени и должности добавляют «бобо». Таков обычай таджиков.

Саидходже Урунходжаеву пошел седьмой десяток, и давно уже его называют раис-бобо.

На рассвете, когда в комнату заглянули первые лучи солнца, Саидходжа проснулся и осторожно встал. Он знал, что если будет шуметь, то разбудит дежурного врача, и ему не позволят выйти из дому.

Он оделся и на цыпочках вышел во двор.

Каждое утро шофер поджидал его.

— Салом, Раджабой. Ты откуда здесь взялся? — спросил раис, садясь в машину.

— Ждал вас… Это нехорошо, что вы вышли из дому.

— Теперь и ты нападаешь на меня?

— Врачей надо слушаться.

— Поехали, сынок, — улыбнулся раис. — Когда человек стареет, он и болеет, и устает… Лежа в постели, я чувствую, что не поправлюсь.

На улице было мало народу. Поливальщики, закончив ночную работу, возвращались с поля.

Тутовые деревья, стоявшие вдоль дороги, были кое-как подстрижены.

«Никак не могут механизировать шелководство», — подумал раис.

Машина бежала дальше по дороге. С двух сторон к ней потянулись хлопковые поля. Здесь трудились колхозники, Один поправлял кетменем арык, другой возился с удобрениями. Где-то неподалеку пели девушки.

«Волга» повернула в сторону Унджи. Слева возвышались горы Тилло-теппа. Говорят, когда-то здесь добывали много золота.

С горы были хорошо видны поля. Саидходжа вспомнил, что когда-то никто не хотел орошать эти земли.

Вода была в глубокой впадине, образовавшейся в центре долины. Наполнив впадину, вода текла по дороге через городскую свалку и, загрязненная, попадала в арыки. Если эту воду поднять на холмы и очистить, она бы оросила сотни гектаров.

В то время проектные организации хотели построить здесь асфальтовый завод. Саидходжа был против — рядом колхоз, жилые дома крестьян, Дом культуры. Да и новый город Кайракум рядом.

— В Душанбе построили цементный завод, так что весь дым идет в город. Разве это не научило вас? — говорил раис.

Проектировщики обратились в вышестоящие организации и с их благословения приступили к работе.

Урунходжаев не сдавался. Он приказал колхозным бульдозеристам снести площадку, на которой уже началось строительство завода. Дело дошло до Совета Министров.

— Создавайте комиссию, пусть приедут, разберутся, — спокойно говорил раис. — Ведь нельзя здесь строить асфальтовый завод.

Урунходжаев был прав. Вскоре это поняли все…

В правлении закипела работа. Экономисты извели горы бумаги, подсчитывая, сколько средств потребуется для освоения новых земель. Выяснилось, что, ни копейки не одолжив у государства, колхоз своими силами в состоянии вырвать у засушливой, безводной степи еще 500 гектаров. Главный вопрос решался просто: воду насосами подняли на Тилло-теппа.

Саидходжа смотрел на поля и вспоминал, как раньше все делали вручную. Теперь пришла техника…

В 1949 году члены колхоза имени Ворошилова решили избрать Саидходжу председателем. Тот не хотел.

Члены Первомайского колхоза говорили:

— Мы не отпустим своего раиса!

Спустя некоторое время приехал первый секретарь ЦК КП Таджикистана Бободжан Гафуров. Вместе с Урунходжаевым он поехал по кишлакам.

— Что это за арык? — спросил Гафуров.

— Арык Унджи.

— Ваш колхоз от него берет воду?

— Да.

— А колхоз имени Ворошилова?

— Тоже.

— Если так, то почему нельзя объединить эти колхозы? Унджийцы очень хотят, чтобы вы стали их председателем. А окарикцы не хотят, чтобы вы ушли от них. Остается один выход — быть вам председателем двух артелей сразу.

— Оставьте меня на месте, товарищ Гафуров.

— Это не только мое мнение.

— Но колхоз сильно разрастется. Им трудно будет руководить.

— Легкую работу все могут делать. А трудную — не все.

Через некоторое время на холме Арбоба, где проходила граница колхозов, состоялось совместное собрание членов двух сельхозартелей. Колхозы объединились, а Саидходжу избрали председателем.

Потом колхозы имени Жданова и «Большевик» тоже влились в артель. Теперь земли колхоза, где председательствовал Урунходжаев, протянулись до границ с Узбекистаном и Киргизией. Укрупненному колхозу дали имя «Москва»…

Лодку ветер двигает, а человека — старания. Даже тяжелобольной Саидходжа не мог сидеть дома. Отдых был не для него.

Сейчас он проезжал горы Тилло-теппа.

— Наверное, врачи меня ищут…

— Что вы сказали, раис-бобо? — спросил шофер.

— Это я так. — И вдруг резко: — Останови машину!

С западной стороны холмов Тилло-теппа, неподалеку от дороги, под абрикосовыми деревьями и виноградниками была посеяна люцерна. Пожилой мужчина косил траву. Раис видел его спину.

— Эй! Иди сюда! — приглядевшись, крикнул раис.

Мужчина выпрямился и, узнав раиса, побледнел.

— Ты кто? — спросил раис.

Мужчина не ответил.

— Тебя спрашиваю — кто ты такой?

— Я из города, раис-бобо…

— Почему косишь колхозную люцерну?

— Извините, раис…

— Ты — вор!

— Больше не буду… Это не повторится…

— Марш отсюда!

Раис еще не окончил распекать вора, а тот уже вскочил на осла и погнал его в город.

— Раис-бобо, — сказал шофер, включая газ, — откуда вы узнали, что он не колхозник, а вор?

— Колхозники так не косят.

Машина выехала на дорогу, ведущую в город. С двух сторон подступали сады. Справа, за садами, шумела Сырдарья. Сколько он, Саидходжа, боролся с этой рекой!..

В первый раз это было тогда, когда ему исполнилось 20 лет. Он видел, как люди бежали к ней с мешками, наполненными землей, чтобы остановить паводок. Потом Сырдарья выходила из берегов в 1934 году и в 1936-м. В последний раз она бушевала в июле 1960 года. Такого паводка здесь еще не знали. Обычно Сырдарья несла в паводок тысячу кубов воды в секунду. В те дни — в три раза больше. Никто не был готов к такому бедствию.

В колхозе «Москва» было уничтожено 120 гектаров риса, 100 гектаров хлопковых полей и садов. Смыто 15 домов колхозников.

«Волга» перебралась на правый берег и взяла курс на север. Шофер несколько раз говорил раису, что пора вернуться домой, но Саидходжа делал вид, что не слышит. Потом он сказал:

— Поедем в Хонаработ, посмотрим, как живут наши животноводы. Все равно врачи будут ругаться и жаловаться начальству.

Они помолчали. Саидходжа вспомнил, как в прошлом году на этом берегу отвоевал 60 гектаров земель, что лежали бесплодными. Председатель соседнего колхоза тогда спросил:

— Не надоело вам искать новые земли?

— Крестьянину земля не может надоесть…

Не заметили, как доехали до Хонаработа.

Обычно чабаны не сажают деревья. Но в колхозе «Москва» было свое правило. Там, где проходили отары, вырастали деревья…

Машина шла в Ховатаг…

Несколько лет назад геологи искали нефть в таджикском Мирзочуле. Ховатаг был недалеко от Ура-Тюбе. Из буровой скважины вместо нефти вдруг хлынула вода. Она оказалась целебной, и вокруг скважины началось строительство лечебницы. Колхоз «Москва» построил здесь санаторий.

— Ты знаешь, что даст наш колхоз в этом году государству? — спросил раис у старого чабана.

— 3850 тонн хлопка, 200 тонн фруктов, 870 тонн урюка сушеного, 330 тонн винограда, 700 тонн овощей, 600 тонн молока, 548 тонн мяса, 50,7 тонны шерсти, 79 тонн шелковицы…

Урунходжаев удивился его осведомленности, но, обернувшись, увидел транспарант с социалистическими обязательствами колхозников и засмеялся.

— Вот отличная агитация!

— А теперь ты мне скажи, — спросил старый чабан, — больше ли станут наши доходы?

— В прошлом году на каждый трудодень мы выдавали по 3 рубля 24 копейки. В этом — значительно увеличим. В нашем колхозе 7696 членов сельхозартели. Если считать с семьями, то окажется, что на территории колхоза «Москва» проживает 16 540 человек. На каждого, думаю, получится по тысяче рублей.

— Теперь домой, раис-бобо? — спросил шофер.

— Нет, в Арбоб, — вдруг сказал раис.

Они свернули к Арбобу. Опять замелькали хлопковые поля, и опять где-то пели девушки…

— Эй, брат, наше время — время культуры, — говорил Урунходжаев тем людям, которые не соглашались на строительство Дворца культуры: им казалось, что это будет слишком дорого.

Говорили:

— Зачем нам нужен дворец?

Но раис стоял на своем:

— Сейчас даже банщик, если не может купить «Волгу», то думает о мотоцикле. Я знаю, сейчас многие возражают, но придет время, и они скажут: «Как хорошо, что построили дворец!»

Одним словом, многие не верили в то, что нужно строить в колхозе дворец, но многие выступали и за.

Прошло несколько лет, и дворец был построен силами колхозных мастеров.

Однажды во Дворец культуры приехал Ворошилов. Он давно обещал другу побывать у него в гостях.

— Я только что прилетел из-за границы. Я видел там шахские дворцы, — сказал Климент Ефремович. — Но ваш дворец превосходит все, что я видел. Самое главное, что его двери открыты для всех. Не думайте, что я так говорю потому, что ваш раис мой старый друг. Я говорю так потому, что действительно восхищен!

И на самом деле все приезжавшие в колхоз «Москва» поражались неисчерпаемым возможностям коллективного хозяйствования.

За всю свою жизнь Саидходжа Урунходжаев на многих документах ставил подпись. Каждая его подпись что-то утверждала или отрицала. Многие документы со временем забылись. Но есть некоторые подписи, которые привели к изменению людских судеб.

Для ученого — новое открытие, для писателя — хорошая книга, для врача — спасение жизни, для дехканина — высокий урожай, вот что является их личными подписями!

Для председателя колхоза богатство артели, благосостояние колхозников, благоустройство кишлаков являются его личной подписью, которая никогда не забывается.

А теперь справка из бухгалтерии: «73 автомашины, 117 тракторов, 10 комбайнов, 15 хлопкоуборочных машин, 2600 голов крупного рогатого скота, 48 тысяч голов овец. 9266 369 рублей неделимого фонда. 4 библиотеки, 11 школ и школ-интернатов, в которых 340 преподавателей и 7900 учащихся. Коммутатор на 600 номеров. 1200 радиоточек. 200 километров водопровода, 2 бани, 12 детских садов, роддом и больница. 38 магазинов. 150 собственных легковых автомашин, более 600 телевизоров».

Все это — личная подпись Саидходжи Урунходжаева.

ЛИТЕРАТУРА

А. Шукухи, X. Аскар, Личная подпись. Душанбе, «Ирфон», 1971,

Иллюстрации

Саидходжа Урунходжаев выступает перед избирателями.

На хлопковых полях колхоза имени С. Урунходжаева.

С. Урунходжаев с председателем Ленинабадского шелкового комбината Б. Джумаевой.

Встреча с молодежью города Ленинабада.

Дворец культуры колхоза имени С. Урунходжаева.