Земля после нас: Что расскажут камни о наследии человека?

Тело как улика

Самое непосредственное наследие, которое мы можем оставить будущим геологам, — это наши собственные бренные тела. Сегодня, реконструируя давно исчезнувшие юрские ландшафты, мы помещаем на переднем плане могучих, харизматичных динозавров. Интерес к ним (доходящий до одержимости) кажется нам почти само собой разумеющимся. Разве они не были, подобно нам, правителями своей империи, в буквальном смысле господствовавшими над своими владениями словно могучие, покрытые чешуей колоссы? Их скелеты, которые так азартно искали, напряженно изучали, кропотливо реконструировали в музейных экспозициях, стали каноническими, завораживающими символами своей эпохи. Стоит ли нам надеяться на столь же трепетное и почтительное отношение со стороны наших будущих исследователей?

Конечно, нет никакой гарантии, что эти еще не рожденные исследователи будущей Земли разделят подобную точку зрения. Возможно, их внимание сосредоточится на видах, которые из всего разнообразия обитателей нашей планеты наиболее значимы для сохранения этого пестрого живого ковра. Инопланетные ученые вполне могут счесть, что мириады крошечных беспозвоночных или бактерий куда необходимее этому редкому (в планетарных масштабах) явлению — стабильной, работоспособной, сложной экосистеме.

Если бы будущие исследователи приняли данную точку зрения, рискуя оскорбить то немногое, что могло бы остаться от нашего amour propre (самолюбия), они были бы правы. Уберите хищников-динозавров — и экосистемы юрского периода, конечно, были бы немного другими, но не менее работоспособными. Уберите людей — и нынешний мир будет вполне благополучно функционировать, как и 200 тысяч лет назад, до появления нашего вида. Уберите червей и насекомых — и все пойдет наперекосяк. Уберите бактерий и их еще более древних собратьев, архей, а также вирусы — и мир погибнет.

Но давайте теперь в истинно научно-фантастическом духе предположим, что наши исследователи, подобно нам, одержимы своим местоположением в пищевой цепи. Давайте предположим, что при раскопках истории Земли они будут интересоваться влиятельными персонами древности, искать тела и кости. Каковы же в таком случае их шансы найти остатки людей?

Поскольку мы знакомы с находками фоссилий, которым сотни миллионов лет, нельзя с уверенностью предполагать, что мы как вид оставим прочный, долговечный след. Немного отрезвляет тот факт, что, несмотря на усилия многочисленных профессиональных палеонтологов последнего столетия, а также увлеченных любителей, мы обнаружили представителей лишь крошечной доли (около 0,01 % по приблизительной, но обоснованной оценке) всех когда-либо существовавших видов. Таким образом, статистика играет против нас. Фоссилизация — это азартная игра, и наши шансы невелики. Но фоссилизация — покер, а не рулетка. Вид может кое-что «предпринять», чтобы повысить свои шансы на бессмертие. Итак, давайте посмотрим, какие козыри у нас на руках.

Мы примем — возможно, к огорчению тех людей, которые дорого заплатили за то, чтобы быть глубоко замороженными в надежде на будущее оживление и исцеление, — что наши тела умирают окончательно и бесповоротно. Бессмертие, о котором мы ведем здесь речь, увы, посмертное. Как ни удивительно, но на тех, кто находится на более низких уровнях пищевой цепи, это правило распространяется не всегда. В авторитетных научных журналах утверждается, что в состоянии анабиоза бактерии могут существовать в крошечных пузырьках воды в подземных слоях соли на протяжении четверти миллиарда лет. Это спорное утверждение, которое еще может быть опровергнуто; однако такая вероятность есть. Мы, увы, не бактерии. Так что наш экскурс волей-неволей должен начаться со смерти. Что же тогда является посмертной нормой для земного многоклеточного организма?

Мягкие ткани после смерти почти всегда быстро исчезают: происходит некролиз — органическое разложение трупа[23]. Данный процесс начинается без какой-либо посторонней помощи. Ферменты в органических тканях, которые при жизни участвовали в важных химических реакциях, принимаются за собственные клетки и начинают использовать их в качестве источника топлива. Этот процесс, называемый автолизом (самоперевариванием), приводит к разложению трупа, даже если его удается защитить от всех видов живых организмов, которые рассматривают мертвые ткани как источник энергии. В частности, бактерии и грибы, эти великие, незаменимые переработчики всех химических элементов, из которых состоят живые существа, быстро вызывают гниение и распад трупа. В этом процессе принимают участие и животные, такие как пресловутые черви, которые также рассматривают ткани как источник пищи и поглощают все, что могут. В средах, где организмы-некрофаги процветают, тела могут превратиться в скелеты чрезвычайно быстро. А временами просто поразительно быстро.

Возьмем граптолитов — колониальный зоопланктон размером со спичку, обитавший в ордовикском и силурийском океанах около 400 миллионов лет назад. Они известны по твердым белковым скелетам, которые собирают и исследуют буквально миллионами; мягкие же части граптолитов почти никогда не находят. Почему? Несколько лет назад, чтобы выяснить это, ученые провели эксперимент. Хотя среди современного планктона ничего похожего на граптолитов нет, на морском дне ныне обитают их родственники, перистожаберные, с мягким телом и жестким трубчатым скелетом. Только что умерших перистожаберных поместили в резервуар с морской водой, чтобы посмотреть, что произойдет. Ждать пришлось недолго. Всего через несколько дней мягкие ткани исчезли, полностью разложившись. Но затем наблюдать стало немного скучновато. Скелетные трубочки продолжали существовать. Продолжали, продолжали и продолжали. Через несколько месяцев после начала эксперимента они все еще существовали.

Это лишь демонстрирует ценность хорошего скелета. Рассмотрим другой пример: морской огурец, родственник морских звезд и морских ежей. Это загадочное существо, не в последнюю очередь для палеонтологов, хотя и отнюдь не редкое. Оно обитает на морском дне, и его численность намного превышает численность человечества. Морские огурцы предпочитают мелководные моря, проживание в которых вообще-то увеличивает шансы на захоронение. Также известно, что эти создания в огромном количестве обитают в глубоких водах, поэтому, вероятно, и распространены даже шире, чем мы, поскольку площадь Мирового океана гораздо больше площади суши. Несмотря на это ископаемых морских огурцов практически не существует; несколько предполагаемых экземпляров сопровождали археоптерикса из зольнхофенского известняка, но это всё.

Большинство современных морских огурцов полностью мягкотелые. У них нет ни костей, ни раковины, что объясняет, почему в некоторых странах они считаются деликатесом. Впрочем, у нескольких современных видов на коже имеются крошечные твердые пластинки из кальцита — кристаллического карбоната кальция, что делает их менее аппетитными, зато чрезвычайно повышает вероятность фоссилизации. Действительно, в палеонтологической летописи окаменелые морские огурцы представлены практически одними лишь этими крошечными пластинками.

Причину найти нетрудно. Мягкие части морских огурцов служили пищей в течение сотен миллионов лет до того, как к ним присмотрелись повара, специализирующиеся на суши. Однако питавшиеся ими океанские хищники и падальщики, а также бактерии, причастные к процессу разложения, обнаружили, что маленькие кальцитовые пластинки неудобоваримы, а потому их можно оставить для потомства.

Тем не менее хищники, падальщики и разложение — не единственные проблемы, с которыми сталкивается морской огурец, стремящийся к бессмертию. Существует целый ряд процессов, которые могут затронуть его между моментом смерти и захоронением в слоях отложений. Изучением этих процессов занимается тафономия. Это название переводится с греческого как «законы погребения», хотя под «законами» здесь подразумеваются скорее основополагающие принципы, чем строго соблюдаемые правила. В некоторых случаях ими, в отличие от нерушимых законов термодинамики или движения планет, природа может пренебречь, решив, что обычные условия хранения здесь не требуются. Первая тафономическая заповедь примерно такова: чтобы быть включенным в палеонтологическую летопись, организму необходимы твердые части, такие как кости, раковины или маленькие кальцитовые пластинки. Возможно, морские огурцы твердо придерживались этого правила, но, как мы увидим, есть исключения.

Морские огурцы и люди — это два разных мира. А граница между этими мирами пролегает по морской поверхности: морские огурцы обитают в морском царстве, в то время как мы — наземные позвоночные. Следовательно, мы подчиняемся разным правилам. Нам необходимо изучить, что происходит с наземным позвоночным в природе, а затем перейти к рассмотрению того, насколько мы относимся к миру природы, когда дело доходит до утилизации тел.

Было проведено немало довольно-таки тошнотворных исследований того, что происходит с мертвыми телами позвоночных в дикой природе, будь то овцы на склонах валлийских холмов или антилопы и антилопы гну на равнинах Африки. Давайте пробежимся по тафономической истории, скажем, среднестатистической антилопы гну. На заключительном этапе своей жизни она, скорее всего, довольно резко превратится в обед. Львиный прайд, который будет обедать неосторожной (или медлительной, или старой) антилопой гну, съест ее мясо, но кости почти не тронет, хотя они будут сильно изгрызены во время исступленного пиршества. Кроме того, стервятники и гиены, сбегающиеся на падаль, часто перемещают части тела или отдельные кости. Кости подворовывают и дикобразы. Итак, скелет может оказаться в довольно плохом состоянии еще до того, как подвергнется разрушительному воздействию погоды. Конечно, не все антилопы гну становятся жертвами хищников. Некоторые умирают от болезни (хотя в этом случае они, скорее всего, будут уничтожены падальщиками) или тонут во время внезапного наводнения (и становятся предметом внимания крокодилов). В одном классическом тафономическом исследовании антилоп гну было установлено, что, если взять исходную популяцию в 1000 гну, погребены будут лишь 50 из них, и из 152 костей, составляющих скелет антилопы гну, в среднем будет найдено только 8 костей на тушу.

Поэтому представьте, что вы никогда не видели антилопу гну и теперь вам нужно реконструировать облик стада, основываясь на 5 % популяции и 5 % костей. Можно простить палеонтологам то, что их слегка расстраивает, сколько данных было утрачено в период между временем смерти и временем погребения (уже не говоря о данных, утраченных между временем погребения и временем, когда кто-то наконец собрался изучать ископаемые остатки этих антилоп гну). И все же есть некоторое утешение в том, что, хотя данные о популяции гну утрачены, имеется информация об окружающей среде, в которой они жили, умерли и были захоронены. Например, по следам зубов на костях можно сделать вывод о наличии крупных хищников (и размерах их челюстей), а по степени выветривания костей — о климатических условиях.

Антилопы гну — обычные травоядные животные, которые в природе образуют стада численностью в десятки тысяч особей. Их аналогами среди вымерших млекопитающих могут служить тур и большерогий олень (ирландский лось). В эпоху динозавров с гну можно сопоставить игуанодона и стегозавра. Они давно и хорошо знакомы нам, как и положено динозаврам, но далее нужно вспомнить, что скелеты динозавров в слоях, насчитывающих более 100 миллионов лет, в течение примерно двух столетий упорно и энергично искали сотни профессиональных палеонтологов и любителей. Однако количество более-менее полных найденных скелетов в общей сложности составляет всего несколько тысяч экземпляров.

Как сравнить человека с антилопой гну? Для начала можно взять сравнительно скромный временной промежуток — несколько миллионов лет. В этом интервале не столь глубокой древности палеонтологические исследования сочетаются с палеоантропологическими, и ученые разыскивают различные виды приматов — потенциальных предков человека — с той же увлеченностью, с какой охотятся на динозавров в более древних отложениях, поскольку нам чрезвычайно интересно наше происхождение.

Находки тут скудные. Всякий раз, обнаружив один фрагмент кости, палеоантропологи тут же откупоривают бутылку шампанского, а останки очень ранних гоминид становятся главными новостями. Австралопитек Люси так узнаваема потому, что ее просто не с кем спутать: нам известно не так много ранних предков человека. Слово «хоббит» стало ассоциироваться у нас не только с книгами Толкина, но и с предками людей благодаря одной-единственной находке и удачному сравнению, после того как вновь обнаруженный вид Homo floresiensis попал в заголовки всех мировых таблоидов. А первый ископаемый шимпанзе был обнаружен уже после того, как был набросан черновой вариант этих строк.

Дальше, если смотреть с точки зрения геологической сохранности, будет хуже. Эти находки, как бы редки они ни были, сделаны в геологически молодых слоях, находящихся вблизи поверхности и доступных, а следовательно, широко распространенных. Все эти находки, как правило, обнаружены на суше, а следовательно, в области длительной денудации. В Олдувайском ущелье — самой известной колыбели ископаемых остатков доисторического человека — на поверхность выходят отложения, накопившиеся в средних размеров озере незадолго до начала оледенений, когда климат Африки к югу от Сахары был более влажным. Сегодня активная эррозия помогает современным людям находить своих предков, но в геологически скором времени разрушение, по всей видимости, уничтожит все эти отложения или большую их часть. Залегающие в современном африканском ландшафте на высоте около 2 км, сами эти отложения прочно укоренились в области денудации, то есть фактически находятся в переходной стадии. В геологическом смысле они преходящи.

Человек флоресский, Homo floresiensis, был найден на индонезийском острове Флорес, в пещере, которая в подобном временном масштабе также недолговечна. Через десятки миллионов лет этот индонезийский ландшафт будет уничтожен эрозией, и пещеры на склонах его холмов также прекратят существование. Таким образом, через 100 миллионов лет искать будет уже негде, и любые попытки установить происхождение человека почти наверняка окажутся бесплодными.

А что насчет поиска первобытных и современных людей? Здесь расклад может быть разным. Давайте начнем с рассмотрения геологической летописи глазами археолога. Это хорошее начало, даже несмотря на то, что остатки, доступные для такого рода исследований, успели преодолеть лишь некоторые из барьеров, которые необходимо взять, чтобы стать по-настоящему долговечной окаменелостью.

Во-первых, теперь нас попросту очень много. Взрывной рост и географическое распространение человеческой популяции — беспрецедентное биологическое явление. Возраст вида Homo sapiens — около 160 тысяч лет. Большую часть этого времени его ареал обитания был ограничен Африкой, а численность, вероятно, равнялась нескольким миллионам. Около 80 тысяч лет назад современные люди заселили Азию и Европу, 40 тысяч лет назад достигли Австралии, а около 12 тысяч лет назад, когда отступили ледяные щиты последнего оледенения, — Америки. К эпохе Древнего Рима на планете, возможно, насчитывалось около 200 миллионов человек. За миллиард человечество перевалило около 200 лет назад, за два миллиарда — примерно к 1930 году, за три — к 1961-му. Сейчас нас около 6,5 миллиардов. К концу столетия численность людей может снова удвоиться, хотя большинство прогнозов добавляют еще около трех миллиардов.

Рост населения ведет к плачевным социальным последствиям: голоду, войне, резкому ухудшению состояния окружающей среды и, в перспективе, к массовому вымиранию, которое вполне может затронуть и нас самих. Однако это хорошая новость для потенциальной фоссилизации вида. Точно так же, как вступление в лотерейный синдикат или покупка большого количества билетов увеличивают шансы на выигрыш, рост нашей численности увеличивает шансы на сохранение наших останков.

С другой стороны, люди — это животные, обитающие на суше, на большей части которой действуют процессы денудации, а не на морском дне, где в основном происходит аккумуляция отложений. Но мы как биологический вид постарались компенсировать это как можно более широким ареалом распространения. Некоторые из нас выбрали регионы, более подходящие для окаменения. В состязании горного козла и бегемота последний победит просто потому, что горный козел живет в зоне активной эрозии, а бегемот — в зоне постоянного осадконакопления. Человеческий вид с экологической точки зрения включает в себя как горных козлов, так и бегемотов, что является выдающимся прорывом в смысле приспособляемости. Поэтому, чтобы выиграть в этой лотерее, не вступайте в швейцарский или непальский синдикат фоссилизации; лучше отдайте предпочтение голландскому или кот-д’ивуарскому.

Если мы изучим археологические данные за последние несколько тысяч лет, у нас вполне может сложиться впечатление, что люди весьма неплохо сохраняются. Существуют места, изобилующие скелетами. Например, поля сражений XX века и средневековые чумные кладбища; древнеримские катакомбы и курганы, которыми усеяны ландшафты Европы и Северной Америки.

Наряду с увеличением численности человечества существует культурная практика, которая может показаться инопланетному исследователю немного, что ли, странноватой, но, вероятно, поспособствует нашему длительному сохранению: погребение мертвецов. За счет быстрого захоронения сохранность значительно улучшается. Помещение покойника в деревянный ящик и опускание его на двухметровую глубину в почву защищает тело от падальщиков и непогоды; подобные блага (если так можно выразиться) недоступны среднестатистической антилопе гну. Впрочем, культурные нормы весьма многообразны. Древнеегипетская практика мумификации (по крайней мере, представителей высшего класса этого общества) неплохой метод краткосрочного сохранения тела; в среднесрочной перспективе мумии зачастую становились жертвами бесчисленных расхитителей гробниц, ну а в долгосрочной перспективе данная мера практически бесполезна. Индийские зороастрийцы, чьи тела после смерти традиционно оставляли на дахмах, или «башнях молчания», на растерзание стервятникам, также меняли тафономический расклад. Однако в последние годы в Азии произошло резкое сокращение популяции стервятников, обусловленное широким использованием диклофенака, токсичного препарата для крупного рогатого скота (ныне, с большим опозданием для стервятников, запрещенного), что во многом препятствует этой быстрой и экологически безвредной культурной практике. Тем не менее в целом широко распространенное захоронение тел не может не увеличивать шансы человека на окаменение.

Между людьми и городским слоем не будет прямой связи. Тафономия людей в данном случае окажется весьма своеобразной и совершенно не похожей, скажем, на пещеры ледникового периода, последовательно служившие убежищем и могилой многим поколениям медведей и волков. В современных городах, по крайней мере тех, которые так или иначе используются в качестве мест обитания человека, мало человеческих останков, ну разве что жертвы убийц, закопанные в полночь в саду; для будущего палеонтолога это было бы исключительной находкой. Действительно, если город будет погребен в состоянии функционирующего биоценоза и люди будут покидать его организованно, по мере повышения уровня моря, то в тех жилых помещениях, которые окаменеют, человеческих скелетов не останется и они будут напоминать не что иное, как огромный геологический корабль-призрак «Мария Целеста»[24].

В достаточном количестве человеческие остатки могут находиться только в тех городах, которые были покинуты не контролируемым и организованным образом, а в хаосе и суматохе, например, из-за наводнения, пожара, землетрясения или в последние дни войны, во время уличных боев военных группировок и карательных отрядов. Примерно так погибли древние Помпеи, засыпанные вулканическим пеплом, который погреб под собой несколько тысяч римлян, а археологи раскопали их почти два тысячелетия спустя.

Вулканический пепел сохранил не только скелеты. Он облепил тела, сохранив их внешние контуры; этот геологический раритет позволил нам увидеть особенности кожи и внешней мускулатуры несчастных римлян с помощью простого способа, разработанного в XIX веке Джузеппе Фиорелли[25]: заливания в пустоты, оставшиеся от тел, гипса. Это поразительный метод сохранности, хотя и несколько пугающий своим memento mori (напоминанием о смерти). Однако данный тип окаменелостей может не уцелеть в действительно геологических масштабах времени, даже если сами Помпеи или какой-либо настоящий или будущий город, подобный Помпеям, попадут на спускающийся эскалатор и будут погребены под новыми отложениями. Дело в том, что частицы пемзы, образующие пепловый покров в Помпеях, легко уплотняются и сплющиваются, как только над ними начинают нарастать следующие слои. Крошечные пузырьки газа в пемзе и большие пустоты, оставленные трупами, также будут сплющены и, вероятно, деформируются до неузнаваемости, исключая возможность реконструкции.

Человеческие скелеты, скорее всего, будут обнаруживать в больших количествах лежащими геометрически правильными рядами, каждый скелет по отдельности, и все эти скопления будут располагаться в географической близости к сооружениям в городском слое, но обособленно от них. Человеческая культурная практика захоронения широко распространена в мире. Хотя, конечно, не является единственной. Кремированные тела самоисключаются из процесса фоссилизации — хотя, возможно, и не полностью. В оставшихся обугленных фрагментах микроскопическая структура костей сохраняется лучше, чем в более полных и несожженных скелетах. Современные палеонтологи, изучающие ископаемые растения, часто разыскивают фрагменты древесного угля, образовавшегося после лесных пожаров древности; такой древесный уголь представляет собой растительный материал, оставивший лишь свой углефицированный каркас, несъедобный даже для большинства бактерий, и этот каркас на микроскопическом уровне способен демонстрировать изумительно четкую трехмерную клеточную структуру.

Однако палеонтологу будущего, чтобы сделать аналогичные выводы из фрагментов кремированной человеческой кости, понадобится кропотливое тафономическое исследование и вдохновенная научная дедукция. Во-первых, необходимо найти крошечные фрагменты костей и верно их распознать, во-вторых, отделить их от костей животных, сожженных человеком с целью потребления, в-третьих, прийти к заключению, что посмертное сожжение широко практиковалось у людей. Отсюда следует, что данный аспект человеческой культуры (а значит, и данный аспект микроскопического строения человеческого скелета) навряд ли будет реконструирован.

В большинстве своем кости животных даже без обугливания довольно хорошо сохраняются в течение длительного геологического срока. Однако костная ткань многосоставна: помимо минералов, она содержит белки, кровеносные сосуды, нервы, а также «твердые» и «мягкие» компоненты клеточной ткани. При жизни кость ведет динамичное существование, ей приходится расти по мере роста животного, опорой которому она служит. Помимо того, ее отличает сложное строение: внутри находятся костные каналы (точнее, гаверсовы каналы, названные в честь некоего Клоптона Гаверса[26]) с кровеносными сосудами, окруженные концентрическими минеральными слоями. Обычно внутренняя часть, где расположен костный мозг, губчатая, особенно у животных (таких, как птицы), которым необходимо сочетать прочность с легкостью, а наружные слои состоят из более плотного вещества. Сами костные клетки занимают крошечные полости между концентрическими слоями минеральных пластинок. Некоторые кости обладают особой твердостью и прочностью, особенно покрытые эмалью жевательные поверхности зубов, которым приходится на протяжении всей жизни организма размалывать и пережевывать пищу.

Однако кости вовсе не несокрушимы. На поверхности земли или погребенные в неглубоких отложениях, они подвергаются воздействию насекомых, например жуков-мертвоедов (достойным очаровательного термина «остеофаги», то есть костееды), которые вырывают в кости полости особой формы для своих личинок или вырезают на поверхности извилистые ходы питания. Кость атакуют и микробы (даже живую, благодаря чему стоматология является весьма прибыльной профессией). На снимках ископаемых костей, сделанных с помощью электронного микроскопа, обычно видны пронизывающие костную ткань сети туннелей диаметром всего несколько тысячных миллиметра. Так что, оказавшись во власти стихий и остеофагов, кость может начать разрушаться в течение нескольких недель.

Долгосрочная сохранность кости, как правило, предполагает ее минерализацию. В области захоронения пустоты в костной ткани могут заполняться различными минералами (кальцитом, кремнеземом, пиритами, оксидами железа), осажденными из циркулирующих растворов, в зависимости от химического состава этих растворов и способа их взаимодействия с костным веществом. Ход фоссилизации может заметно варьироваться. Возьмем, к примеру, таунгский череп — все, что осталось от бедного ребенка (говорят, ставшего добычей орла), которому теперь выпало предстательствовать за весь вид Australopithecus africanus. Он был выброшен взрывом из южноафриканской пещеры, заключенный в сцементированных кальцитом пещерных отложениях, твердых, как бетон. Потребовалась кропотливая, тщательная очистка, чтобы вызволить кости из окружающей его породы. А вот кости Homo floresiensis, найденные в индонезийской пещере, имели консистенцию картофельного пюре. Потребовалась немалая удача, а затем чрезвычайно бережное обращение с этими фрагментами, чтобы они уцелели в момент обнаружения и раскопок. Но ведь хоббиты везучие.

Хотя скелет — наглядный набор костей, это не все тело. Смогут ли наши будущие исследователи воссоздать по этим костям более округлые очертания, придать человечеству человеческое лицо? Палеонтологам грядущего придется делать это на основе изучения и интеллектуальной обработки анатомии любых живых млекопитающих, которые будут обитать на Земле через 100 миллионов лет: рационально и обоснованно разместить внутренние органы, нервы и кровеносные сосуды, покрыть их слоями мышц, объединить с реконструированными костями в функциональную опорно-двигательную систему, затем добавить слои жира, кожи, соединительной ткани и шерсти либо чешуи. Примерно так палеонтологи, занимающиеся позвоночными, реконструируют сегодня динозавров и причудливых млекопитающих палеогенового и неогенового периодов. Но такой подход не позволит предугадать всё. Будет трудновато правильно расположить нос и уши (можно вообще отказать человеку в наружном ухе либо, наоборот, снабдить его ушами как у кролика); вполне могут обсуждаться и такие, например, варианты, как гребень на спине или голове.

А могут ли сохраниться какие-либо из мягких тканей человека, в виде отпечатков или самой окаменелой плоти, чтобы закрепить реконструкции будущих ученых? Сохранение мягких тканей в ископаемой летописи редкость, поэтому местам подобных находок палеонтологи, неустанно охотящиеся за такими захоронениями, присвоили отдельное название: лагерштетты. Каждый обнаруженный лагерштетт получает известность как редкое и необычное окно в биологическую сокровищницу древности.

Однако некоторые из этих окон открываются лишь на короткое время, после чего неизбежно захлопываются навек. Замороженные сибирские мамонты с уцелевшими кожей, волосами, кишечником, глазами, подвергнутся разложению, как только растает вечная мерзлота, что в любом случае (даже если бы люди никогда не эволюционировали и не изобрели автомобиль) почти наверняка произойдет в течение десятков миллионов лет, когда переместятся континенты и ледниковые периоды сменятся глобальными парниками. Однако если сбудутся негативные или пессимистичные прогнозы нынешнего потепления, то подземный лед исчезнет быстрее: большая часть вечной мерзлоты вместе с ее палеонтологическими богатствами исчезнет всего через столетия или тысячелетия. Мумифицированные гигантские ленивцы на засушливом Среднем западе США также начнут повально разлагаться, когда климат в этой части мира в конечном итоге сделается влажным. Кроме того, и мамонты, и ленивцы будут перемещаться вместе с тектоническим эскалатором, на котором они находятся (на суше, скорее всего, наверх).

Среди более долговечных лагерштеттов — моментальных снимков жизни в цикле, насчитывающем полмиллиарда и более лет, — такие комплексы литифицированных горных пород, как бёрджесские сланцы в Британской Колумбии (запечатленные в «Удивительной жизни» Стивена Джея Гулда), суомские сланцы на Столовой горе в ЮАР, райниевые чёрты в Абердиншире, зольнхофенский известняк в Германии, горизонт конкреций в Херефордшире, чэнцзянские отложения в Китае, южноамериканская формация Сантана и многие другие. В каждом из них выявлены фрагменты мягких тканей животных, иногда микроскопические, почти на молекулярном уровне. У ископаемых рыб Сантаны сохранились не только мышцы, но даже мгновенно окаменевшие в фосфате кальция бактерии, которые начали процесс разложения, но не закончили его. В райниевых чертах представлены одни из первых тлей на Земле, возраст которых — около 400 миллионов лет, причем на древних растениях, которыми они питались, до сих пор видны следы проколов, оставленные этими прожорливыми доисторическими мушками. А столь же древние херефордширские водяные блохи сохранились настолько хорошо, что позволили установить: самцы этого вида, как и их современные потомки, обладали пенисом длиной с само животное. Это открытие вызвало тогда небывалый интерес в желтой прессе.

Большинство этих необычных отложений сформировались в водной среде, многие в морских условиях. Их роднят редкость и высокая скорость фоссилизации (когда окаменение происходит в течение нескольких часов, а не миллионов лет). Однако о сравнительном единообразии механизмов сохранения говорить нельзя. Именно вариативность процесса увеличивает шансы на то, что в будущем на оставшихся от нас костях вполне могут сохраниться какие-то следы полноценного человеческого силуэта.

Райниевые чёрты — отложения суши, представлявшие собой торфяное болото, образовавшееся рядом с горячими вулканическими источниками. Растения и насекомые, которые на них обитали, были насыщены кремнеземом, который осаждался из горячей воды вокруг них и внутри них и становился их могилой. Загадочно то, что гейзеры — явление распространенное, а осаждение кремнезема (в результате которого образуются разновидности кремнистого сланца, или чёрта, такие как кремни, в изобилии встречающиеся в меловом периоде) и подавно; однако райниевые чёрты благодаря своей уникальности пользуются заслуженной известностью. Дьявол здесь кроется в мелочах — природе кремнезема, скорости его поступления в систему и способе проникновения и осаждения внутри тканей. Дело в том, что его кристаллы имели размер, достаточно мелкий для сохранения деталей клеточной структуры. Вырастите кристаллы слишком поздно и сохранять будет уже нечего. Вырастите слишком большие кристаллы — и процесс кристаллизации разрушит клетки, вместо того чтобы сохранить их.

В море же находились зольнхофенские известняки, прославившиеся тем, что сохранили в литографском камне (известняке) юрского археоптерикса вместе с отпечатками перьев. Именно этой горной породой восхищался Анри Тулуз-Лотрек. Камень настолько гладкий, тонко- и равномернослоистый, что художник мог без труда рисовать на нем жирным литографским карандашом (или литографской тушью). Затем поверхность известняка увлажняли и наносили литографскую краску, которая приставала к поверхности в тех местах, где был нанесен рисунок, но отталкивалась от влажных участков. Получившийся рисунок можно было в точности перенести на бумагу и многократно повторять данный процесс, так как известняк (в отличие от медных гравировальных пластин) не изнашивался. В детстве я был очарован окаменелостями, а на стене у меня висела копия знаменитого плаката Лотрека «Аристид Брюан», и я даже не подозревал о странной связи между этими двумя моими увлечениями.

Зольнхофенский известняк первоначально представлял собой известковый ил, накопившийся на дне затопленной впадины, отделенной от открытого моря коралловыми рифами. Большинство лагунных илов служат домом бесчисленным роющим и жующим организмам, которые быстро справились бы с любым угодившим туда животным, даже таким выдающимся, как археоптерикс. Но не в этой лагуне. Слои здесь накапливались равномерно и единообразно — настолько единообразно, что работники месторождения до сих пор могут различить и проследить в разных карьерах, находящихся на расстоянии нескольких километров друг от друга, отдельные слои толщиной менее 1 см. Среда в лагуне явно была агрессивная, есть предположение, что она была настолько изолирована от моря, что стала гипергалинной, го есть на ее дне помещался чрезвычайно плотный и ядовитый солевой раствор. На мысль об этом наводят поразительный окаменевший «предсмертный рывок» и сам мечехвост, сохранившийся в конце собственного короткого следа, а также некоторые фоссилизированные рыбы с извивающимися телами, словно окаменевшие прямо в разгар агонии. Окаменелости — это оттиски в быстро затвердевающем тонком иле, столь же удачные, как принадлежащие к совсем иной эпохе литографии Тулуз-Лотрека, тоже предназначенные для печати.

Зольнхофенский известняк — явление исключительное, но не «золотое дно», по крайней мере в количественном отношении. Первоклассные фоссилии там редкость. Окаменелости обнаруживали только при появлении крупных карьеров (особенно когда каменотесы вручную, плита за плитой, извлекали известняк и получали дополнительную плату за каждую примечательную окаменелость). Поищите сейчас среди плит, и вам крупно повезет, если вы найдете нечто похожее на растиражированные музейные экземпляры — за одним исключением. Известняковые поверхности изобилуют саккокомами — прекрасно сохранившимися бесстебельчатыми организмами, принадлежащими к классу морских лилий (криноидей), элегантным венчиком из «рук». Возможно, саккокома была донным существом, привычным к сильной засоленности, но, согласно более распространенному мнению, плавала в поверхностных водах, таким образом благоразумно держась подальше от смертоносного солевого раствора на дне.

Херефордширские отложения находились дальше в море. Это было силурийское морское дно, на которое опустился слой вулканического пепла. Он погреб под собой червей, морских пауков, тех самых водяных блох (дафний) с большими «достоинствами» и другие существа, а вскоре после этого вокруг животных, покрытых пеплом, осел карбонат кальция, образовав конкреции размером с грецкий орех, прежде чем у существ оставался шанс разложиться или быть расплющенными в результате консолидации (уплотнения отложений). Вообще слои пепла в осадочных напластованиях дело самое заурядное, они десятками могут проявляться на отвесном склоне или в карьере, переслаиваясь с обычными глинами, песками или известковыми отложениями, которые образовались на этом морском дне. Так почему же они не переполнены прекрасно сохранившимися окаменелостями? Как и в случае с райниевыми чёртами, должно быть, все объясняется некими минералогическими и/или химическими причудами этого херефордширского пепла. Определенное взаимодействие пепла, морской воды и донных отложений высвободило эти кальцинирующие растворы и практически со скоростью молнии кристаллизовало из них конкреции. Такое происходит не каждый день.

Возможно, самый известный из всех лагерштеттов — бёрджесские сланцы, хотя их грозят затмить почти современные им чэнцзянские аргиллиты. Оба месторождения относятся к кембрийскому периоду (бёрджесское — к его середине, чэнцзянское — к началу); оба представляют илистое морское дно, хотя богатые органикой сланцы Бёрджесса почти черные, тогда как бедная органикой чэнцзянская порода бледно-желтого оттенка. И там, и там имеются некоторые из первых животных, появившихся на Земле: в основном различные черви и членистоногие, плюс немного экзотики, в том числе — первые позвоночные (в обоих местах), среди которые настоящие — и весьма неожиданные — рыбы (в Чэнцзяне), а также некие причудливые существа (возможно, ранние экспериментальные виды многоклеточных организмов), которые по-прежнему остаются загадкой. Весь этот зверинец идет в комплекте с кишками, кожей, нервными каналами, кровеносными сосудами, глазами в виде тонких углеродных пленок, часто украшенных узором из микроскопических кристаллов пирита (а в Чэнцзяне — из оксидов железа, оставшихся после поверхностного выветривания первоначального пирита).

Здесь снова кроется загадка, поскольку морские глинистые породы — самые распространенные осадочные породы на планете, и, разумеется, в них часто содержатся хорошие окаменелости, но очень, очень редко встречаются столь необычные фоссилии, как двухмерные углеродно-пиритовые призраки. Было ли это морское дно застойным, бескислородным, как дно современного Черного моря? Ведь из-за недостатка кислорода на морском дне отсутствуют падальщики, которые поедали бы любые опускающиеся на него трупы, а также замедляется бактериальное разложение тканей животных. Сланцы Бёрджесса, несомненно, родственны черному глинистому сланцу (в отличие от чэнцзянских отложений), однако пока неясно, действительно ли условия на древнем морском дне, которое они представляют, были застойными, поскольку, по сообщениям специалистов, в нем имелись единичные следы жизнедеятельности. Как бы там ни было, бескислородные условия на морском дне и формирование черных сланцев с хорошо выраженной слоистостью, без следов жизнедеятельности донных организмов, часто имели место в прошлом, особенно в палеозойскую эру.

Подобные черные сланцы широко распространены в некоторых старых горных хребтах — на валлийских и шотландских холмах, в Аппалачах, Арденнах, Судетах. Конечно, в них встречается кое-какой примечательный планктон, но почти всегда обладающий той или иной формой прочного скелета. Можно найти уйму элегантных граптолитов, иногда остатки планктонных ракообразных с более толстым панцирем, порой костные «зубы» конодонта (в этом некогда загадочном существе ныне изобличили раннее позвоночное размером с сардину и похожее на угря, с абсолютно нестандартным зубным аппаратом) и миллионы микроскопических спороподобных цист морских одноклеточных водорослей. Но больше почти ничего — и, видит бог, немало палеонтологов прочесывали эти породы в поисках кладов окаменелостей. О планктоне, которым кишели тогдашние моря, мы по большей части не имеем ни малейшего представления. Древние империи медуз и их родичей гребневиков, тонкопанцирных ракообразных, сальп и стрелкообразных, планктонных многощетинковых червей, по сути, исчезли без следа. Мы почти не надеемся когда-либо реконструировать их. Они господствовали в палеозойских океанах, но их история, похоже, навсегда останется тайной.

Почему? Ведь можно было бы решить, что застойное морское дно должно служить консервирующей ловушкой для любого угодившего туда существа, как с твердым панцирем, так и с мягкой кожей. Но подобного почти не случалось. Одна из причин — переработка мертвой материи в живую в насыщенных кислородом верхних слоях моря. В том, что касается питательных веществ, воды открытого океана зачастую схожи с пустынями. Таким образом, любой мертвый организм в этой пустыне все равно что манна небесная, и кто-нибудь обязательно попытается ее переработать, особенно если гниющие ткани изначально насыщены газом и потому трупу требуется некоторое время, чтобы утонуть. Ближе к берегу, где питательных веществ больше, шансы на то, что мертвый организм достигнет дна, выше; тут тоже идет активная переработка, однако долгий, медленный спуск может ускориться, если труп будет подхвачен тонущим морским снегом — материалом, состоящим из студенистого мусора: использованных туник (мантий) оболочников и фекальных сгустков планктонных организмов. Этот способ быстрого перемещения вещества с морской поверхности на дно получил название «фекальный экспресс». Само дно, даже если оно бескислородное, изобилует микробами, часто образующими сложные, подобные матам структуры. Это аналоги (а многие из них — потомки) микробов, царивших на древней Земле, лишенной свободного кислорода. Они тоже будут использовать опускающиеся на дно ткани животных в качестве источника энергии и сырья, хотя с меньшим смаком и механической энергией, чем организмы, обитающие в богатых кислородом областях.

В самом деле, приняв во внимание столь богатую микробную жизнь, даже на бескислородном морском дне, можно подивиться сохранности таких фоссилий, как граптолиты. У них органические скелеты, состоящие из коллагена, похожего на вещество, из которого, как говорилось выше, сделаны наши ногти. Там, где осадок накапливался очень медленно (обычно несколько миллиметров в столетие), такой скелет, должно быть, столетиями или тысячелетиями покоился на морском дне или чуть ниже, укрытый микробными матами (этакий миниатюрный доисторический носферату или вампир — зрелище, достойное самых зловещих фильмов ужасов). Однако окаменелости, раскопанные много миллионов лет спустя, являют нам поразительно детальную структуру. Это заслуга прочности — или, возможно, несъедобности — их скелетов.

В чем же тогда секрет фокусника, ловко выкравшего бёрджесские и чэнцзянские организмы с перерабатывающего завода? Данные слои представляют собой отложения открытого моря (в обоих случаях фауна полностью свидетельствует о морских условиях), но находились они в относительной близости от берега. Палеообстановка Чэнцзяна реконструирована не полностью (это относительно новое открытие, и основное внимание до сих пор сосредоточено на представленных там удивительных животных). Бёрджесские сланцы были введены в научный оборот гораздо раньше и потому изучены полнее. Эти отложения накапливались в виде слоев ила у подножия крутой, почти отвесной подводной известняковой скалы. Сами по себе слои не очень схожи с граптолитовыми сланцами, которые накапливались с невероятной медлительностью, по мере того как ил частица за частицей опускался в спокойные океанские воды. Бёрджесские отложения, по-видимому, были образованы потоками подводных оползней, которые устремлялись вниз по отвесному склону и накапливались у его подошвы слоями мощностью до нескольких метров. Эти животные были либо принесены с оползнями, либо захоронены ими на месте (совершенно неясно, где именно в этих подводных краях они обитали первоначально).

В любом случае бёрджесские трупы почти мгновенно перемещались ниже области обитания червей, падальщиков и активных бактерий. Они быстро сплющивались, мягкий рыхлый ил, который погребал их под собой, по мере того как сверху поступало все больше осадка, спрессовывался в уплотненную глину. Со временем трупы опустились примерно на 10 км ниже поверхности и нагрелись примерно до 300 °С. Они потеряли водород, кислород, азот, превратившись, по сути, в сгустки практически чистого углерода, но остались целыми. Затем, в конце мелового периода, началось образование ларамидских гор, и эскалатор сменил направление. Колоссальные силы сплющили большую часть окружающих глинистых пород в аспидный сланец, переориентировав и перекристаллизовав зерна минералов в глинистой породе. Если бы это случилось с бёрджесскими сланцами, порода уже не раскололась бы по изначальным поверхностям слоев и найти окаменелости было бы практически невозможно. Однако колдовская посмертная жизнь бёрджесских животных продолжалась. Массивный известняковый утес выступил в качестве укрытия, и бёрджесские сланцы, прикрытые им от воздействия давления, были избавлены от превращения в черепицу и бильярдные столы. Эскалатор продолжал подниматься, подгоняемый настойчивым давлением тихоокеанской коры на западную окраину Северной Америки. В геологически недавнем прошлом сланцы вышли на поверхность на горе Стивена в Британской Колумбии, форма которой была обработана гигантским Лаврентийским ледяным щитом. Век назад их открыл американский палеонтолог Чарльз Уолкотт, вписав заметную страницу в истории жизни на Земле (страницу, позже затейливо украшенную Гарри Уиттингтоном и его учениками и красноречиво разрекламированную Стивеном Джеем Гулдом). В геологически скором времени это конкретное окно закроется, так как стихии разрушает гору, и окаменелости Бёрджесса исчезнут навсегда. Так проходит мирская слава.

Итак, учитывая, что, помимо обычных, существует целый ряд исключительных способов долгосрочной консервации животных, может ли возникнуть лагерштетт из мягких тканей человека, запечатлев его облик в вечности? Навряд ли такое произойдет в открытом море, например с пиратами, которых заставляли ходить по доске: слишком уж много в сундуке Дэви Джонса[27] возможностей для переработки человеческой химии. На суше, по аналогичной причине, а также из-за неумолимо поднимающегося эскалатора, это тоже маловероятно. Консервная банка, если она вообще появится, скорее всего, будет находиться где-то рядом с тонкой границей, разделяющей эти две области: у прибрежных озер и лагун, речных дельт и эстуариев, расположившихся между сушей и морем, где накапливающиеся отложения давят на податливую кору. Потребуется стремительное погребение, чтобы сбить с толку падальщиков, а затем чрезвычайно быстрое воздействие на плоть химических агентов, прежде чем за дело примутся микробы (которым палец в рот не клади).

Что касается конкретно этого варианта увековечивания, своими коллективными действиями человечество, возможно, изменило расклад в свою пользу. Наш обычай захоранивать умерших в земле помогает делу, хотя можно заподозрить, что в большинстве случаев изоляция тела от отложений (снижающая потенциальную возможность фоссилизации) посредством гроба или саркофага, пусть даже это способствует сохранению костей, станет помехой окаменению плоти. Благоприятные обстоятельства могут возникнуть именно при погребении без обряда, хотя это понятие, возможно, следует расширить, включив в него следствие войн и других форм убийства.

Здесь может сыграть свою роль одно из геологических последствий, вызванных людьми как разрушителями ландшафтов и производителями отложений. Растущая и ускоряющаяся вырубка лесов, повсеместная распашка, изменение ландшафтов с целью строительства с попутным изъятием из этого же ландшафта строительных материалов — все это увеличило объем рыхлого осадочного материала, перемещаемого по поверхности Земли, раз в десять по сравнению со средними исходными условиями для данного места. А при таком большом количестве избыточных отложений, в основном не закрепленных растительностью, существует гораздо большая вероятность оползней и грязевых потоков, которые периодически (как мы время от времени видим в новостях) погребают селения и людей под новым геологическим слоем катастрофического события.

Конечно, на деле все сложнее. Значительная часть отложений, переносимого реками, в настоящее время накапливается в водохранилищах, перед плотинами, сдерживающими течение большинства крупных рек мира. Что делает эти приносящие пользу людям сооружения временными (через несколько столетий они заилятся). К тому же они не позволяют отложениям достигнуть прибрежных дельт. Поэтому истощенная дельта Нила в настоящее время лишена отложений, которые могли бы удобрять посевы и поддерживать процесс формирования дельты (оседающей под собственным весом) над уровнем моря (все больше вторгающегося на сушу). Осадочные слои, перехваченные водохранилищами (и любые фоссилии, которые они в себя включают, человеческие или иные), снова попадут в море, как только этот искусственный водоем будет заброшен, а плотину в конечном итоге прорвет. Этот процесс приведет к уничтожению всех находящихся в водохранилище фоссилий, кроме самых прочных.

Тем не менее в целом дестабилизированная поверхность суши вместе с демографическим взрывом (растующее население к тому же сосредоточено в прибрежной зоне, обладающей максимальным потенциалом сохранения ископаемых остатков) должна увеличить шансы на возникновение событий, способных запустить процессы исключительно долгосрочной консервации. Вдобавок к этому в недавно потеплевшем мире может возрасти количество тропических штормов и ураганов, вызывающих оползни и грязевые потоки. Впрочем, это спорное предположение: да, в погодных системах будет больше энергии, но, возможно, это не приведет к более мощным ураганам, поскольку избыточная энергия, вместо того чтобы формировать более мощные ураганы, может, наоборот, ослаблять их.

По-видимому, изменения затронут и химический аспект фоссилизации. Человеческое общество провело несколько крупномасштабных экспериментов с изменением химического состава окружающей среды, в ходе которых появились интересные палеонтологически активные смеси. Например, подпитка вод многих рек, эстуариев, лагун и бухт (побочный продукт огромных усилий, предпринимаемых из года в год, чтобы прокормить растущее мировое население). Фосфаты и нитраты стекают с сельскохозяйственных земель в эти воды стремительными темпами, не имеющими геологических прецедентов; так, скорость круговорота азота в природе в результате деятельности людей возросла примерно в два раза. Эти химические соединения стимулируют рост морских планктонных водорослей, которые, разлагаясь, блокируют циркуляцию доступного в воде кислорода. Данное явление — эвтрофикация — уже порождает огромные ежегодные «мертвые зоны», охватывающие по нескольку сотен квадратных километров, например в Чесапикском заливе на востоке США, где наблюдается повальная гибель придонных организмов. Эвтрофикация изменяет процессы разложения, так как чередование окислительных и восстановительных условий способствует контакту сульфатредуцирующих бактерий застойных илов с растворенными сульфат-ионами, присутствующими в морской воде. Последующая кристаллизация на органических остатках сульфида железа в виде пирита — главный кандидат на запуск процессов исключительно долгосрочной консервации фоссилий человеческой эпохи. Аналогичным образом повысившийся в результате эвтрофикации уровень фосфатов отнюдь не снижает вероятность фосфатизации тканей животных в этих зонах.

Поспособствовать нам могут и другие химические агенты. Массовое перемещение известняка из внутриконтинентальных районов в бетонные постройки прибрежных городов привело к тому, что в важнейшую зону долговечного окаменения попало огромное количество карбоната кальция. Измените pH воды с помощью различных городских сточных вод (иногда кислых, иногда щелочных) и подвергните ее воздействию останки животных. Этим вы создадите условия для таких реакций, как вымывание карбоната кальция из бетона (и из известняка, используемого в качестве строительного камня), а затем его осаждение в виде конкреций вокруг животных. Существует целый ряд других химических стоков, которые можно занести в категорию промышленного загрязнения: некоторые из них богаты металлами, другие насыщены углеводородами, какие-то — солевыми растворами, сульфатами или хлоридами, часто накапливающимися в опасных, не обособленных промышленных бассейнах и отстойниках, расположенных в густонаселенных районах. Возможно, мы все сообща бессознательно изобретаем все новые сценарии исключительно качественной и полной фосси-лизации.

Также есть и культурные факторы, способные непреднамеренно привести к довольно эффективному сохранению мягких тканей. Один из примеров — легендарный обычай нью-йоркских мафиози расправляться с амбициями бизнес-конкурентов, сбрасывая их бренные тела в Гудзонов залив в залитом цементом гробу. С помощью этого обычая из геологически прочного материала создается слепок очертаний тела (иногда вместе с плащом, фетровой шляпой и гетрами), а останки безотлагательно помещаются в среду, где ограничено разложение (благодаря весу цемента труп сравнительно глубоко погружается в ил) и может мгновенно начаться пиритизация и фосфатизация мягких тканей. Трудно судить, насколько широко распространена эта бизнес-практика (один из недостатков академической жизни), но если ее довольно часто повторять на морских побережьях мира, это может повлечь за собой довольно интересную тафономию. То есть преступление может в конце концов принести пользу. Во всяком случае, для будущей науки.

Кроме того, людей так и тянет создавать собственные подобия: фотографии, картины, рисунки, фильмы, статуи. Сохранятся ли какие-то из этих объектов, чтобы наши будущие исследователи смогли связать их со скелетными остатками и фрагментами тканей и дополнить реконструкцию человеческого облика?

Большинство современных способов изображения людей, видимо, обладают довольно слабым потенциалом консервации. Все, что нарисовано на бумаге или холсте, в течение взятого нами промежутка времени почти наверняка углефицируется до неузнаваемости. Все электронные носители — жесткие или компактные диски, магнитная лента, бобины с кинопленкой, а также хрупкая воспроизводящая аппаратура — скорее всего, будут уничтожены коррозией или растворятся, так же как гравюры на металле, и окажутся недоступными, во всяком случае для эффективного анализа и интерпретации. Судя по всему, остается лишь самое древнее средство воспроизведения из всех существующих — каменные статуи. По крайней мере, их изготавливают из доказавших свою геологическую долговечность материалов. Однако во имя правильной интерпретации человеческой морфологии давайте надеяться, что первые раскопанные статуи будут изваяны скульптором-натуралистом или соцреалистом, а не абстракционистом, концептуалистом или минималистом.

Похоже, можно с большой долей вероятности предсказать, что человеческие скелеты (а возможно, и фрагменты мягких тканей) найдут в таком количестве и такой близости от поразительных ихнофоссилий городского слоя, что станет ясно: именно люди — тот биологический вид, который стоит за материальной цивилизацией, так драматично появившейся на Земле, а затем так стремительно исчезнувшей. Впрочем, эта находка даст повод скорее открыть, чем закрыть дело. Ибо после того, как будет установлена связь между свидетельствами геологически резкого изменения климата и окружающей среды, огромными, сложно устроенными городами и ископаемыми людьми, может остаться один нерешенный вопрос: откуда взялись люди?

Зародились ли они на самой Земле или являли собой каких-то злополучных инопланетных переселенцев, колонию, вышедшую из-под контроля? Человеческие скелеты будут не настолько похожи на других синхронных с ними ископаемых животных, чтобы их родственное сходство сразу бросалось в глаза, и среди множества альтернативных гипотез вполне может оказаться предположение о внеземном происхождении данного палеонтологического феномена.

Подобная идея не столь уж абсурдна, поскольку человек покорил Землю, по сути, за 10 тысяч лет, и по прошествии 100 миллионов лет этот промежуток времени покажется практически единым мигом. Более того, ближе к концу этого короткого интервала темпы покорения резко выросли, ведь за последние несколько столетий человечество произвело больше ископаемых остатков и (особенно) ихнофоссилий и экологических цепных реакций, чем за весь предыдущий период. На такой временной дистанции этот рывок будет выглядеть таким же внезапным, как удар метеорита, погубивший динозавров. Среди руин городского слоя, которые в прошлом веке сильно увеличились, возможно, будет трудно отыскать признаки культурной эволюции; в любом случае для инопланетян будущего разница между, скажем, древнеримскими, викторианскими и современными кирпичом и плиткой может оказаться неуловимым археологическим нюансом. Стратиграфические свидетельства, скорее всего, наведут на мысль о мгновенном появлении полностью сформировавшейся цивилизации.

Помимо этого, межгалактическим исследователям грядущего будет намного, намного труднее, чем палеоантропологам-людям, обнаружить наших ископаемых предков — приматов. Видит бог, такие окаменелости нелегко найти и сегодня, даже при наличии уймы подходящих наземных слоев, например олдувайских отложений, а также пещер, населенных неандертальцами и флоресским человеком, которые все еще существуют, открыты и доступны для исследования. Через 100 миллионов лет большая часть этих свидетельств происхождения человека исчезнет, а та малость, что останется, в основном будет находиться глубоко под землей, погребенная под более поздними отложениями. Будущие исследователи могут решить, что человеческие легионы в самом деле сошли с небес, предприняв своего рода блицкриг и преобразив земные ландшафты.

Однако любые гипотезы об инопланетном происхождении людей непременно будут опровергнуты исследованиями сравнительной анатомии, когда наши летописцы вплотную займутся классификацией и взаимоотношениями бесчисленных земных организмов, как вымерших, так и современных. Связи человеческого вида с другими позвоночными могут быть установлены путем изучения их скелетов; примерно так же Гидеон Мантелл[28] установил сходство между найденными им в Сассексском Вельде зубами динозавра и зубами игуаны, назвав ископаемое животное игуанодоном (поскольку коллега Мантелла Уильям Конибер отговорил его от названия «игуанозавр»). Людей роднит с другими позвоночными двусторонне симметричный внутренний скелет из фосфата кальция, состоящий из позвоночника, четырех конечностей и причудливо увеличенного черепа. При условии, что наши будущие исследователи окажутся лишены (в результате какого-то межпланетного совпадения скелетной морфологии, биохимии и механики) подобного скелета, что должно указать им на близость человеческой расы с другими животными Земли? Однако выявление родства, скорее всего, не положит конец дискуссиям о происхождении человека (если только наши инопланетные археологи не менее любознательны, чем мы, люди).

Различия между людьми и другими ископаемыми млекопитающими, которые, вероятно, тоже сохранятся, окажутся разительными. Вполне вероятно, что за пределами узкого событийного слоя, представляющего человеческую деятельность, не окажется ничего похожего на нас — во всяком случае ничего, что смогли бы легко обнаружить геологи будущего. Набор ископаемых остатков млекопитающих, которые дойдут до того времени, скорее будет сопоставим с сохранившимися ископаемыми остатками динозавров, чем, скажем, многочисленных млекопитающих ледникового периода, которых мы можем сейчас раскопать. Из сегодняшних животных сохранятся обычные травоядные, обитающие в низменных дельтах и болотах в областях спускающихся тектонических эскалаторов. У млекопитающих возвышенностей (включая большинство приматов, которые и без того относительно редки) мало шансов попасть в летопись окаменелостей. То есть у ученых грядущего не будет возможности составить родословную нашего вида на основании обнаруженных окаменелостей разных эпох, подобно тому как мы составили родословную лошади. Так, последовательно сменявшие друг друга примитивные лошади — гиракотерий (он более известен как эогиппус, по-гречески «рассветный конь», но «гираксоподобное животное» технически в приоритете: строгие принципы таксономической номенклатуры не берут в расчет поэзию), мезогиппус, меригиппус, плиогиппус и их сородичи, имевшие тенденцию к увеличению размера и уменьшению количества пальцев на ногах, — вполне вписываются в генеалогию, приводящую к современной лошади с ее непарными копытами вместо пальцев (а также к зебре, ослу, квагге и другим видам). Люди же будут казаться загадочным курьезом.

С чем можно будет сравнить ископаемые человеческие кости? От невероятно короткого периода господства человека — крошечной доли миллиона лет, — в течение которого популяции млекопитающих усиленно истребляли и устраняли конкурентов, останутся кости других животных. Останутся фоссилии тех животных, которых специально разводили для того, чтобы эксплуатировать их еще эффективнее: коров, овец, свиней, коз. Некоторые животные — собаки, кошки, лошади — играют сегодня роль, которую на основании доступных свидетельств, вероятно, нельзя будет отличить от их хищнической эксплуатации. Далее, останутся те ископаемые животные, которые жили в геологическое время, непосредственно предшествовавшее появлению человека, скажем несколько миллионов лет назад, в том временном промежутке, который мы относим к четвертичному (то есть ледниковому) периоду и концу неогена; довольно многие из этих животных — разнообразные копытные, олени, слоны, бегемотовые — крупнее людей. Могут остаться кости более эффективных хищников: льва, тигра, гиены, волка — всех созданий, которые были более распространены до того, как их оттеснили с дороги. На планете, более четверти всей продукции которой служит кормовой базой для растущего человечества, нет места опасным конкурентам. Подвергнется захоронению и кто-то из более мелких существ, в частности, как можно предположить, грызуны, в ископаемом виде известные главным образом по хорошо сохраняющимся зубам. Почти все они четвероногие, более-менее прочно стоящие на земле всеми своими лапами.

А затем произошел краткий взрывной рост численности животных с чрезмерно крупным тонкостенным черепом, изящными руками и пальцами (которые сохранятся лишь в самых лучших ископаемых экземплярах), маленькими универсальными зубами (которые вряд ли могли принадлежать типичному высшему хищнику), без когтей и копыт.

Будут ли эти животные реконструированы как редкость — двуногое млекопитающее? Возможно, к этому времени исследователи сумеют разобраться в скелетной механике бедер и соединении позвоночного столба с черепом. Как существо практически безволосое? Вероятно, нет, по крайней мере не на основании наличествующих скелетов. Любой стоящий палеонтолог отметит (но только когда будет обнаружено достаточное количество окаменелостей в различных местах) необычайно большой широтный диапазон распространения вида и привязку не только к теплому, но и к холодному палеоклимату и при реконструкции наделит это необычайно приспособляемое создание густым мехом (до тех пор, пока не будут найдены красноречивые статуи и мех не уступит место временным покровам, озадачивающим своим многообразием).

Даже установление несомненного анатомического сходства ископаемых людей с другими наземными видами, безусловно, не разрешит загадку происхождения человека. Популяционный взрыв очевиден, но у этого существа нет явных прямых предков, а его цивилизация, кажется, эволюционировала практически одномоментно. На месте пришлых межгалактических исследователей, обладающих чрезвычайно продвинутыми технологиями, вполне можно было бы заподозрить, что задолго до них Землю уже посещали другие межгалактические исследователи, которые провели небольшой рискованный опыт по генной инженерии, дабы ускорить развитие местной разумной цивилизации на живой, но отсталой планете. И что они запороли эксперимент.

Притянуто за уши? На такой временной дистанции и с такими материальными свидетельствами столь же маловероятной может быть альтернатива — череда последовательно сменявших друг друга относительно редких млекопитающих нагорья, которые почти не попадали в палеонтологическую летопись и сделались практически невидимками. Что изначально они, возможно, произошли от какого-то насекомоядного и что эта ненайденная генеалогическая линия долго существовала на периферии высокоразвитой наземной экосистемы. Тем не менее эволюция этой небольшой популяции ускорилась либо достигла некоего порогового значения, когда необычное сочетание особенностей (увеличенного черепа, прямохождения и умений) предоставило ей мгновенное конкурентное преимущество над всеми другими животными на планете, даже гораздо более крупными и свирепыми. Затем данная популяция стала расти почти со скоростью бактерий. И практически моментально (по геологическим меркам) исчезла на фоне серьезных климатических катаклизмов и нарастающей волны миграций и вымирания на суше и в море.

Причина исчезновения должна вызвать среди наших будущих ученых не меньшие разногласий. Неужели этому замечательному виду выпала несчастливая судьба эволюционировать именно в тот момент, когда началась крупномасштабная климатическая и экологическая перестройка планеты, и погибнуть в результате катаклизмов? Или же он сочетал высокий интеллект с фантастической глупостью: сумел установить господство над окружающей средой и создать технологически развитую империю, но одновременно разрушил системы, поддерживавшие стабильность и пригодность для жизни на поверхности Земли?

Этот вопрос удивительно созвучен нынешним дебатам о том, что именно погубило примерно половину крупных млекопитающих в мире, включая мамонта и тура, гигантского ленивца и шерстистого носорога, чуть более 10 тысяч лет назад. Стремительно меняющиеся условия жизни в конце последнего ледникового периода (в том числе невероятно короткую инверсию — поздний дриас протяженностью около тысячи лет, резкое похолодание на фоне начавшегося всего за тысячелетие до того потепления)? Или массовое уничтожение из-за чрезмерных масштабов роста и расселения человечества? Вопрос до сих пор остается открытым (последние модели предлагают сложный сценарий, в котором сыграли свою роль как люди, так и окружающая среда) — и это после всестороннего исследования вымирания, которое, по геологическим меркам, случилось практически вчера, имея в своем распоряжении многочисленные свидетельства вблизи земной поверхности, а также главное действующее лицо (человеческий вид), способности и устремления которого нам прекрасно знакомы.

Укрупните масштабы и сложность этого события, придайте ему вид чуть более позднего шестого вымирания (которое разворачивается в настоящее время). Перенесите его на 100 миллионов лет назад, со всеми вытекающими отсюда расплывчатостью и фрагментарностью данных, и на незнакомую, недавно открытую планету. Подозреваю, что центральное место в этой поистине всемирной драме займет выдающийся, яркий двуногий вид, у которого, по-видимому, не было близких родственников, но который возводил огромные сооружения из искусственного камня. Природа этого вида непременно подвергнется доскональнейшему изучению как явление, изменившее Землю сильнее, чем строительство на ней городских сооружений. Итак, смогут ли наши будущие исследователи на основании полученных сведений определить, кем же была эта замечательная обезьяна: зверем или ангелом?