Земля после нас: Что расскажут камни о наследии человека?

Встреча с людьми

Если кто-нибудь обнаружит на далекой планете руины древней цивилизации с остатками скелетов ее строителей, хлынет поток вопросов (конечно, в том случае, если по своей любознательности первооткрыватели могут сравниться с людьми) о том, какими были эти существа. Воинственными и агрессивными или мирными и гармоничными? Социально сплоченными и общительными или индивидуалистами? Малоподвижными или очень энергичными? Рациональными или суеверными? Хорошими или плохими?..

Какие выводы о деятельности, привычках и устремлениях человечества может сделать беспристрастный сторонний наблюдатель? Нам трудно (да в общем невозможно) поставить себя на место инопланетного пришельца. Порой тяжело бывает понять даже другого человека. Возьмем пример из древней истории человечества — Стоунхендж, великолепное, геометрически выверенное сооружение, спроектированное и построенное представителями нашего собственного вида с большой изобретательностью и усердием. Совершенно очевидно, что оно служило очень важной цели. Но какова была эта цель? Все, что у нас имеется, — сам памятник и археологические свидетельства, которые его окружают (поскольку в подобных исследованиях также присутствует стратиграфия, помогающая поместить материальные данные во временной контекст). Мы утратили всякую связь со строителями Стоунхенджа, поскольку цепочка устной передачи исторических знаний давно разорвана, и если когда-то и существовали какие-либо письменные свидетельства, то ни одно из них не обнаружено. Но помните, что это артефакт нашего собственного вида, и в современной и древней культуре наличествует много потенциальных параллелей, на которые мы можем опереться.

Тем не менее полемика о его назначении продолжается. Был ли он возведен в ритуальных целях, из глубоко религиозных побуждений? Или в целях чисто практических, связанных с организацией и управлением товарами и рабочей силой? А может, был призван внушать благоговейный трепет как символ всесильной политической власти? Ходили ли туда люди, как ходят сегодня в церковь, или в паб, на свадьбу, или на биржу труда, или в Букингемский дворец, или на сельский сход? Или же в разное время это сооружение выполняло разные функций: оно возводилось и обустраивалось на протяжении примерно 1000 лет, поэтому его предназначение и исторический контекст вполне могли эволюционировать. Стоунхендж проектировался людьми, понимающими в астрономии, каменные глыбы были расположены в соответствии с точками восхода и захода солнца и луны; но, опять же, служило ли это преимущественно практическим (связанным с определением сроков сельскохозяйственных работ) или же религиозным (как выражение благоговения и подчинения силам Вселенной) целям?

Дискуссия, по-видимому, будет продолжаться до тех пор, пока найдутся археологи, которые будут спорить о доказательствах, будь то в аудитории или на приеме после лекции, с бокалом пива в руке. Обсуждение ископаемых остатков инопланетного человечества (то есть инопланетного для межгалактических исследователей) и его сооружений, безусловно, охватит большой диапазон вероятных сценариев, реальных и воображаемых. Тем не менее можно попытаться подойти к этой задаче как некий гибрид Шерлока Холмса и мистера Спока, делая строгие логические выводы на основе имеющихся свидетельств, а не как инспектор Мегрэ, строя догадки о психологических мотивах главных героев. (Некоторые из присущих человечеству качеств, разумеется, лучше анализировать с позиций язвительного комика Граучо Маркса[29].)

Сперва необходимо будет разобраться с общими вопросами. Сколько биологических видов человека существовало? Здесь можно ожидать повторного рассмотрения проблем, поставленных палеоантропологами, которые извлекают фрагментарные скелеты ранних гоминид разного возраста и из разных местностей, а затем обсуждают, относятся ли эти экземпляры к близкородственным, но различным видам («дробительский» подход к биологической систематике) или к одному, но очень изменчивому («объединительский» подход). Палеонтологи, изучающие какую-либо группу ископаемых, по сути, все до некоторой степени «объединители» или «дробители», поскольку всё, чем они, как правило, располагают — это остатки твердых частей организма, ведь мягкие части (обычно) не сохраняются; не сохраняется и генетический состав; мало следов оставляет экология и еще меньше — поведение. А биологи из числа будущих исследователей к означенному времени, вероятно, уже возьмутся за создание концепции вида и внутривидовой изменчивости земных животных.

Будущие ископаемые остатки людей окажутся, по-видимому, приурочены к отложениям одного момента геологического времени, что станет как минимум одним из ограничений в разнообразии возможных вариантов. Однако выяснится, что их географическое распространение гораздо шире, чем у любого другого организма, живущего на тот момент времени или вымершего; при должном усердии исследователи обнаружат остатки на каждом континенте, за исключением, пожалуй, Антарктиды, которая через 100 миллионов лет, вероятно, переместится в более низкие широты и превратится в зеленый, свободный ото льдов материк. (Проницательный будущий стратиграф отметит тут огромный перерыв в стратиграфической летописи, соотносимый со свидетельствами ледниковой экзарации и синхронный окаменелым городам, вспомнит, что на Земле для масштабного стремительного изменения уровня моря необходимо наличие больших ледников, с помощью палеомагнитных данных определит былое местоположение Антарктиды непосредственно на Южном полюсе и верно реконструирует облик континента, скованного льдами, а значит, в целом непригодного для проживания, даже людей.)

Кое-какие аспекты нынешней изменчивости человека (например, цвет глаз и кожи) не сохранятся, но в распоряжении исследователей останутся другие: скажем, рост, нечто среднее между бушменами Калахари и африканскими масаи. Логично предположить, что общее сходство всех человеческих скелетов (диапазон различий между отдельными особями не превышает обычно наблюдаемого у других видов) и разительное их отличие от прочих современных человеку позвоночных, которые, вероятно, тоже сохранятся, приведут к элементарнейшему выводу: люди — один биологический вид.

Далее возникнет следующий вопрос: их численность? Это уже сложнее. Экстраполяция на основе простого подсчета отдельных ископаемых экземпляров, вероятно, будет иметь такие погрешности, что окажется бесполезной. Необходимо будет придумать более утонченные методы. Одним из косвенных показателей может послужить степень заметной трансформации либо отложений (скажем, распространение и мощность городского слоя), либо фоссилий (пропорциональное соотношение «новой» ископаемой пыльцы наших сельскохозяйственных культур и «природной» лесной и луговой пыльцы до появления человека). Первый метод сродни тому, который применяют современные палеонтологи, измеряя, в какой степени морские отложения были потревожены деятельностью роющих организмов, хотя он отражает как численность морских существ, так и независимую переменную — скорость осадконакопления, то есть глубину, на которую организмы имели шанс закопаться, до того как образовались новые слои песка или ила. Второй метод используется археологами для оценки распространения раннего сельского хозяйства.

Как только будут получены результаты измерений того или иного рода, возникнет проблема их экстраполяции на остальную часть земной суши. И тут проявится побочный эффект фактора, который в целом поможет разобраться в данных о сохранившихся людях: районы с хорошим потенциалом сохранности, как правило, населены более густо. Яркий пример — дельта Нила (густонаселенная и с высоким потенциалом сохранности), резко контрастирующая с засушливыми районами возвышенностей, простирающимися далее вглубь континента (очень малонаселенными и с низким потенциалом сохранности). Экстраполяция плотности населения в прибрежных регионах на внутриматериковые территории может, таким образом, преувеличить численность человечества и утрировать масштабы заселения этой планеты людьми.

Это в точности соответствует картине наших сегодняшних знаний о динозаврах: мы относительно хорошо осведомлены об ископаемых обитателях низменностей и, по контрасту с этим, нам практически ничего не известно о ящерах юрских возвышенностей и гор. Поэтому, чтобы установить более точные границы, в обоих случаях требуется больше размышлений и фактов. И люди, и динозавры прямо или косвенно зависят от первичной продуктивности растений, которая обусловлена климатом. Таким образом, обнаружив признаки внутриконтинентальной засушливости (такие, как перевеянные ветром, матированные из-за соударения друг о друга, похожие на просяные зернышки песчинки), занесенные водой или ветром в биологически изобильные прибрежные слои, можно будет сделать вывод, что внутриконтинентальные районы характеризовались низкой биопродуктивностью, а значит, более малочисленными популяциями высших хищников, будь то люди или ящеры. Это медленная, кропотливая работа, направленная на получение все более детализированных оценок глубокой древности и ее палеобиогеографии (но в ней есть свое очарование).

Далее, что у нас с размещением людей? Были ли они распределены равномерно или группировались в агломерации? Один момент станет очевиден. В грядущем обязательно будет заметна разница между поразительными, хотя и разнообразными породами городского слоя (остатков мегаполисов, которые ныне так хорошо видны на Google Earth) и слоями, представляющими остальной ландшафт, теперь в основном занятый сельскохозяйственными угодьями. Последние будут являть собой, по сути, ископаемую почву, которую, возможно, будет нетрудно отличить от почвы, сформировавшейся в природном ландшафте: вполне могут сохраниться различия в текстуре, обусловленные наличием канав и прочих дренажных или оросительных каналов, а также окаменелости, особенно пыльцы. Будут и переходные типы отложений, представляющие пригороды с низкой плотностью населения и отдельными домами. Тем не менее между городским и сельским слоями будет прослеживаться явственная разница: наши будущие исследователи, воспользовавшись своими эквивалентами молотка, топографической основы (карты), лупы и блокнота, смогут составить геологические карты их распределения. Эта задача поможет оценить биологические масштабы и плотность размещения, как это делают сегодня геологи при составлении карт отложений ископаемых коралловых рифов.

Наши города сейчас очень большие и растут все быстрее. Лос-Анджелес, Шанхай, Лагос, Амстердам — их территории ныне измеряются тысячами квадратных километров. Их остатки в далеком будущем будут доступны обозрению в виде случайных срезов, поскольку после погребения эти городские напластования, вернувшись на эрозионную поверхность Земли, будут подняты и наклонены. Эти срезы будут представлять собой выходы городского слоя на поверхность, а протяженность этих выходов (как установят при помощи геологического картирования) будет варьироваться от километров до десятков километров. Чтобы реконструировать первоначальную территорию, занимаемую мегаполисами, нашим летописцам потребуется выполнить здравую экстраполяцию: спрогнозировать, как каждый обособленный городской слой может продолжаться ниже земной поверхности, на первых порах предположив, что изначально города имели округлые очертания. Они также могут попытаться проверить это, скажем, посредством бурения скважин, поскольку характерные породы, созданные человеком, будут легко узнаваемы в образцах керна.

Вне зависимости от методов исследования города будут сочтены рукотворными агломерациями, каждая из которых так или иначе была способна вместить огромное множество людей. Поскольку сведения о нашем периоде будут превосходить по объему и масштабам данные о людях прошлых эпох, космические пришельцы вполне могут прийти к выводу, что люди всегда являлись гиперсоциальными животными с ярко выраженной склонностью к стайности. Большая часть человеческой истории, на протяжении которой человечество в основном проживало в малонаселенных сельских районах, оставит после себя гораздо меньше геологических следов. Это еще одна причина искаженности данных геологической летописи: заключенное в ней повествование должно быть прочитано внимательным и скептическим взглядом, открытым для альтернативных возможностей.

И все-таки: сколько людей жило в городе? При ответе на этот вопрос необходимо сочетать объективные данные свидетельств (того, что осталось от городов) с обоснованными предположениями (сколько жилой площади в подобной агломерации могло потребоваться каждому отдельно взятому человеку?). В собранных данных будет иметь место перекос в сторону подземных коммуникаций. Скорее всего, у подземных труб, свай и туннелей больше шансов сохраниться, чем у подвалов, а подвалы сохранятся в намного большем количестве (и в гораздо лучшем состоянии), чем помещения на первых этажах и одноэтажные здания, тогда как почти любое сооружение выше этого уровня примет вид выветрившегося, фрагментированного, зачастую размытого волнами щебня, и вся эта масса будет сжата, сцементирована и трансформирована. Предположение о существовании небоскребов появится лишь после того, как будут обнаружены чрезмерно мощные слои щебня над лучше сохранившимися нижними уровнями городов и сделан вывод о том, что они, судя по всему, образованы очень высокими и очень плотно размещенными сооружениями. Работы у палеонтологов грядущего окажется куда больше, чем у нынешних археологов.

И все-таки базовая блочная планировка городской структуры рано или поздно будет выявлена, после чего появится возможность определять размеры помещений и зданий (по крайней мере, их контуры в плане). Для чего использовались эти замкнутые блочные помещения? Очевидно, для деятельности, связанной с жизнью, учитывая, что где-нибудь в другом месте в какой-то момент раскопок, вероятно, будут обнаружены организованные скопления тел, имеющие отношение к смерти, то есть кладбища. Понимание того, что блоки — своего рода сложно устроенные укрытия, контролируемая и поддающаяся контролю жилая среда — должно возникнуть при сравнении с другими наземными животными (которые обитают в пещерах или строят гнезда и норы) или, скорее, по аналогии с животными, которые совместно возводят очень сложные постройки, например термитами и общественными осами. Широкое географическое распространение людей также будет согласовываться с тем, что они изыскивали способы существования при температуре и влажности, выходивших за естественные пределы их переносимости.

Будет естественно на первых порах принять в качестве допущения, что на одного человека приходился один блок, и это допущение может помочь уточнить оценки численности человеческих популяций. На чуть более простом уровне именно так современные палеонтологи склонны интерпретировать ископаемые граптолиты, условно помещая по одному зооиду в каждую отдельную трубочку, входящую в состав колонии. Разумеется, на самом деле это не обязательно было так. Возможно, в каждой трубочке обитало несколько зооидов, или на разных стадиях роста колонии трубочки занимало разное их количество, или каждый зооид мог свободно перемещаться между трубочками; а может, у разных видов граптолитов было по-разному. Тем не менее, согласно общепринятой практике, в отсутствие иных доказательств сначала делают самые простые выводы (бритва Оккама вполне может иметь аналог в обществах, весьма отличающихся от нашего). В случае с сохранившимися человеческими колониями дальнейшее изучение покажет, что блоки (помещения), как и конструкции из них (здания) могли быть самых разных размеров. Поэтому понадобится некоторое переосмысление любой первоначальной интерпретации, которая свяжет людей с построенными ими блоками. Один шаг вперед, два шага назад.

Однако давайте пока задержимся на главном. Гигантские, сложные городские сооружения, обитают ли в них термиты или люди, должны быть спроектированы таким образом, чтобы обеспечить поступление пищи и энергии и выведение отходов. Во время раскопок станет ясно, что невозможно было производить все питательные вещества, необходимые для поддержания такой концентрации городских жителей, прямо в городе, даже если бы все свободное пространство за пределами конструкций из блоков было отведено под некую форму производства еды. Скорее, пища поступала из окружавших города измененных ландшафтов. Вывод о том, что люди каким-то образом отбирали, модифицировали и способствовали росту растительного материала, необходимого им для питания, тоже окажется если не неизбежным, то, по крайней мере, согласующимся с подобной интепретацией.

Найдутся ли какие-то непосредственные следы этого предполагаемого продовольственного снабжения, помимо вездесущей пыльцы? Продукты питания изначально вещь скоропортящаяся, и может показаться, что эти доказательства навряд ли удастся переправить контрабандой в будущее. Однако макроостатки растений вовсе не редкость в палеонтологической летописи — вспомните хотя бы листья папоротника, сохранившиеся в каменноугольных пластах. Стебли и колосья пшеницы, ячменя, проса, початки кукурузы и других продовольственных культур, которые почти наверняка будут смыты в неглубокие водоемы, озера и эстуарии, соседствующие с сельскохозяйственными угодьями, не менее способны к захоронению, чем немодифицированные растения. Будут ли в них опознаны культурные растения? Может потребоваться грамотное систематизирование ископаемых растений, хотя окаменелости обширных территорий будут демонстрировать малое разнообразие, отражая монокультурность современного сельского хозяйства, и разниться по облику со своими дикорастущими сородичами. Культурная пшеница, например, отличается от своего ближневосточного предка, однозернянки, более крупным зерном, которое лучше держится в колосе (благодаря чему удобнее собирать урожай). На основе случайных находок эти растения будет трудно распознать как зерновые культуры, выращиваемые человеком, но, с другой стороны, наши исследователи могут целенаправленно искать подобные доказательства в событийном слое человечества, а это уже совсем другое дело.

А как насчет пищи, подвергшейся обработке? Потенциал сохранения здесь варьируется, особенно в случаях с консервами и продуктами в банках и бутылках. В той или иной степени окаменеть может именно тара, в то время как ее содержимое, если оно вообще сохранится, превратится в углефицированные органические остатки. Отличить пищевые продукты от других изделий на органической основе (скажем, сапожной ваксы), скорее всего, будет трудно. Будущие палеонтологи, однако, поймут, что значительная часть жизни изучаемых ими организмов сосредоточивалась вокруг питания, поэтому логично будет счесть подобную ихнофоссилию пищей (а не ваксой).

Вместе со свидетельствами травоядности должны обнаружиться и признаки хищничества. Животных, употребляемых людьми в пищу, было гораздо больше, чем самих людей, поэтому, скорее всего, окажется больше и окаменелых скелетов наземных животных, не отличающихся разнообразием (свиньи, овцы, коровы, козы, куры), а также рыб (несколько более разнообразных). Хотя не все кости потребляемых человеком животных выбрасываются (часть перерабатывается, скажем, в костную муку), в окаменелом виде будет найдено немалое их количество. По тафономии эти кости будут резко отличаться от сочлененных и расположенных в геометрическом порядке скелетов на человеческих кладбищах, а также от ископаемых скелетов животных, съеденных хищниками до возникновения человека. Эти кости со следами расчленения и разделки, а зачастую и механического распила, будут представлять собой отдельные случайные находки либо входить в состав отложений мусора. Эта связь в пищевой сети наверняка окажется легко интерпретируемой, и наши летописцы смогут составить мнение о соответствии этого явления разумному существу в зависимости от собственной чувствительности и экологии.

Среди свойств организма, которые пытаются интерпретировать палеоэкологи, на втором месте после пищевых привычек обычно стоит способ размножения. Будущие исследователи Земли скоро выявят специфический способ размножения животных на этой планете, где большинство видов (среди них все млекопитающие) делятся на мужских и женских особей, которых иногда легко различить по внешнему виду (например, львов), а иногда их различия скрыты (например, у ежей). Вероятно, будет принято допущение, что человеческому виду половые различия тоже присущи. Но у людей они незначительны (по крайней мере, на взгляд беспристрастного наблюдателя) и в основном проявляются в морфологии мягких частей. Скелетные различия (скажем, широкие бедра у женщин, необходимые для деторождения) могут быть определены только после того, как наши летописцы поднатореют в анатомии млекопитающих.

Способ размножения неразрывно связан с социальной структурой и воспитанием потомства. Мы можем предположить, что в далеком будущем популяции животных в целом будут похожи на современные, по крайней мере в том же отношении, в каком нынешние (точнее, существовавшие на Земле на протяжении последних 10 тысяч лет) наземные позвоночные в общем напоминают сообщества юрского и мелового периодов, в которых доминировали динозавры. То есть демонстрируют различные типы социального (стадное, например, у антилоп гну и стегозавров, и преимущественно одиночное, например, у ежей и, возможно, тираннозавров) и семейного поведения (гаремы, моногамия, полигамия). Обширные нагромождения городского слоя настойчиво намекают на стайность людей. Впрочем, разобраться в характере семейного поведения будет не так-то просто. Семьи будут редко окаменевать вместе, поэтому, возможно, придется искать информацию в сохранившихся остатках жилых сооружений. Первоначальная рабочая гипотеза, возможно, будет заключаться в том, что в каждом сооружении размещалась одна семья. По мере обнаружения все большего количества таких сооружений и выявления широкого диапазона размеров и планировок, от небольших изолированных построек, состоящих всего из нескольких блоков, до гораздо более крупных, многоблочных, эту гипотезу можно будет отбросить — или выдвинуть новую, предполагающую большую вариативность состава и структуры семьи. Некоторые аспекты будут упорно противиться изучению.

Впрочем, другие окажутся более податливыми. Если структура семей останется загадкой, достижения людей при осуществлении их главной задачи — воспитания потомства — можно будет оценить более результативно, исследовав возрастной состав скоплений ископаемых. Если человеческие остатки в скоплении преимущественно принадлежат зрелым особям, это свидетельствует о том, что большинство молодых особей достигли зрелости, тогда как обилие незрелых скелетных остатков говорит о высокой смертности в младенчестве и детстве. Здесь скрываются обыденные причины ошибок и неопределенности. Мы можем установить возрастной состав с помощью измерения длины и толщины одних и тех же костей у разных людей. Однако при измерении надо учитывать естественную изменчивость, заключающуюся в том, что даже сверстники могут иметь разный рост и телосложение.

Тем не менее анализ костяков с ископаемого кладбища одного из современных крупных городов должен выявить заметные успехи людей в достижении зрелого возраста. Аналогичное средневековое кладбище не сможет похвастаться теми же результатами, поскольку большинство людей тогда умирали относительно молодыми. При достаточном количестве находок в базу данных в конечном счете войдут окаменелые человеческие остатки, относящиеся к двум последним столетиям (короткий период существования очень большого количества особей, часто проживавших долгую жизнь) и еще нескольким тысячелетиям (гораздо более длительный период, когда людей было значительно меньше и лишь очень немногие доживали до семидесяти лет). Анализ также выявит географические различия (в любые времена в одних частях мира молодежь выживет с большей вероятностью, чем в других). Поэтому картина, составленная исследователями, возможно, покажется обескураживающе противоречивой. Разумеется, она будет учитывать и данные о возрастном составе, которые еще предстоит накопить, данные, которые беспристрастно покажут, оправдались ли надежды и страхи нашего поколения в отношении будущего.

И тогда можно будет набросать портрет разумных организмов — долгожителей, живших en masse (в своей массе) в очень плотных сообществах в обширных рукотворных постройках. Для строительства и поддержания жизнедеятельности последних, а также для обеспечения постоянного притока продовольствия, воды и сырья требуются колоссальные, непрерывные затраты энергии. Разумеется, нельзя сбрасывать со счетов такой фактор, как мышечная сила человека. В конце концов, мы знаем (хотя едва верим), что с ее помощью возводились пирамиды. Но как только наши летописцы осознают масштабы раскопанных ими агломераций, они начнут задумываться, откуда взялась необходимая дополнительная энергия. Межгалактические путешественники будут прекрасно осведомлены о преимуществах эффективно используемой энергии и сразу поймут, что именно она, должно быть, и лежала в основе невероятных внезапных достижений данного вида.

Каковы же были источники этой энергии? Самый естественный, близкий и постоянный источник — Солнце, излучающий всю ту энергию, которая пронизывает ткань жизни на Земле. Собирать ее несложно; правда, для большого количества солнечного света необходимы большие коллекторы. Помимо этого, существует энергия, заключенная в атомах, — она тоже будет хорошо знакома любому космическому путешественнику, и, при надлежащей осторожности и умении, ее вполне можно использовать. Будущие исследователи начнут искать доказательства применения столь очевидных источников и, возможно, будут озадачены их явной недостаточностью.

Вероятно, редким, по галактическим стандартам, источником энергии окажутся глубоко залегающие слои черного окаменелого солнечного света, ведь по сути уголь, нефть и газ именно таковым и являются: это углерод, поглощенный из воздуха организмами, которые использовали солнечное излучение для разрушения молекул углекислого газа и воды и создания углеводородов, а затем в результате непрерывной и весьма специфичной деятельности машины Земли по производству осадочных пород были погребены в виде слоев (или изолированы в подземных резервуарах). С точки зрения по-настоящему стороннего наблюдателя может показаться нелогичным и странноватым, что извлечение и окисление спрессованных окаменелостей можно рассматривать как способ снабжения цивилизации энергией.

Тем не менее будут найдены доказательства именно этого причудливого способа накопления энергии. Хотя поверхностные остатки углеводородной и нефтехимической промышленности сохранятся не лучше и не хуже любого другого сооружения (то есть фрагментарно и изменив облик), корни у них будут более глубокие. Большая часть событийного слоя человечества (включая городской слой как его наиболее яркое проявление) будет являть собой тонкий и неоднородный, хотя и охватывающий весь земной шар слой. Однако поиски угля и нефти завели людей далеко под землю и оставили следы в той области, где сохранность гарантирована, по крайней мере до тех пор, пока тектонический эскалатор не вывезет эти следы на земную поверхность. Незаживающие проколы в земной коре, сделанные людьми, искавшими углеводороды, станут весьма заметными ихнофоссилиями: условно цилиндрические скважины диаметром до 1 м, пронизывающие толщу пород и зачастую заполненные насыщенной барием грязью и побочными углеводородами, а кое-где обогащенные металлами из обсадных труб. Будут ли они интерпретированы верно, или их сочтут, возможно, природными выходами углеводородов наподобие миниатюрных диатрем (вулканических трубок взрыва)? В просевших и растрескавшихся зонах выработанных угольных пластов, возможно, будет проще распознать древние шахты: особенно когда после какого-нибудь обрыва или реки они внезапно уступают место нетронутому угольному пласту.

Возможно, значение этих загадочных структур поймут, если сопоставят их со свидетельствами нарушений в мировом геохимическом цикле углерода, внезапного глобального потепления и повышения уровня моря, которые были абсолютно синхронны (насколько можно будет судить) событийному слою человечества. Сегодня мы анализируем аналогичные явления, имевшие место в геологическом прошлом: например, потепление во время тоарского века юрского периода и потепление, произошедшее в начале эоцена. Для огромных количеств углерода, которые должны были (как показывают изотопные изменения) поступить в то время в атмосферу, мы ищем кандидатов из числа, скажем, гидратов метана с морского дна. У наших будущих летописцев уже будет готовый источник углерода, который объяснит соответствующее человечеству потепление. Удастся ли им определить механизм этого перемещения углерода? Если удастся, они могут задаться вопросом: почему разумные, организованные, казалось бы, существа избрали для строительства своей империи столь недолговечный и опасный источник энергии?

Да, опасный... Но жидкое углеводородное топливо отличается особым удобством и транспортабельностью. И в этом, если только инопланетные исследователи догадаются, будет заключаться ответ на следующий вопрос, который они себе зададут: о способах передвижения и миграциях человеческих животных. Местные миграции будут представляться абсолютно необходимыми: они были нужны просто затем, чтобы обеспечивать продовольствием центры городов-агломератов, как это делают общественные осы и муравьи. Однако, если принять во внимание масштабы человеческих колоний, одной мышечной силы явно было недостаточно. Безусловно, наличествовало некое вспомогательное средство передвижения. Какое?

В отличие от масштабов наших городов, реконструировать охват и протяженность дорожной сети будет чрезвычайно трудно. Не потому, что дороги не могут окаменеть. Погребите добротно построенную дорогу под осадочными отложениями: ее твердая отсыпка, асфальтовая поверхность и бордюрный камень сохранятся не хуже любого бетонного подвала. А возможно, и лучше, поскольку консолидация материала в данном случае будет не столь разрушительной. Однако при выходе слоев на поверхность дорога обнажится в разрезе в виде своего поперечного профиля на обрыве или утесе. Часть дороги, разрушенная под воздействием процессов выветривания и исчезнувшая навсегда, станет призраком. Другая часть погрузится глубоко под землю, в толщу литифицированных пород; ее можно будет с немалыми трудностями, врубаясь в породу, проследить на протяжении одного-двух метров, но далее она окажется практически недоступной. При находке подобной структуры первым делом возникнет вопрос: это срез линейной структуры, а может быть, круглой или квадратной (возможно, небольшой плиты на уровне земли)?

Это классический вопрос полевой геологии: какова трехмерная форма объекта, представленного двумерным сечением? В образцах осадочных пород часто бывают видны круглые пятна разного цвета или минералогического состава: имеют ли они сферическую форму, будучи химической конкрецией, или представляют собой поперечный срез цилиндрических трубок, например окаменелого хода червя? Когда порода мягкая, в нее можно внедриться, чтобы выяснить это. Когда твердая — делают новые разрезы; если структура трубчатая, то поперечные разрезы, сделанные вдоль оси, окажутся вытянутыми, разрезы под углом — овальными.

Поскольку дороги масштабней, чем ходы червей, решить эту геометрическую задачу намного сложнее. Вероятно, иногда можно будет взглянуть на ископаемую дорогу в плане, там где поверхность слоя обнажена, как иногда бывает с тропами динозавров. Но площади выходов поверхностей слоев с подобными тропами, которые по своим размерам соизмеримы, скажем, с футбольным полем, встречаются чрезвычайно редко. Возможно, лишь самый дерзкий, обладающий безрассудным воображением будущий палеонтолог выдвинет безумную гипотезу о том, что подобные поверхности могут тянуться на мили, тем более образовывать разветвленные сети, простирающиеся на сотни и тысячи миль. Но доказать это будет практически невозможно, особенно учитывая, что дороги скоро подвергнутся денудации, а значит, исчезнут, не получив возможности быть погребенными, или же их участки выветрятся и разрушатся после того, как они будут заброшены, но до того, как будет погребена земля, по которой они проходят.

Сегодня, к примеру, дельта реки Сакраменто в Калифорнии быстро сокращается из-за водоотведения к плодородным сельскохозяйственным угодьям, которые она питает. Когда ее затапливает, дороги уходят под воду, но некоторые их участки размываются, особенно в местах прорыва плотин. По мере повышения уровня моря частота паводков возрастет. Однажды дороги окончательно затопит, но их сеть, которая будет погребена под отложениями, окажется фрагментарной и частично разрушенной, а следовательно, станет еще большим парадоксом при будущих геологических реконструкциях.

У колесного механизированного транспорта, который сейчас в таком количестве ездит по этим дорогам, также не слишком хорошие перспективы долгосрочной сохранности. Будь он произведен из керамики, бетона или кости, он окаменел бы, и возможно, даже неплохо. Но железо и низкоуглеродистая сталь на поверхности быстро ржавеют, подвергаются коррозии и растворяются в химически восстановительных условиях захоронения, а сжатие расправится с машиной не хуже гидравлического пресса на автосвалке; резина и пластик углефицируются, а стекло обесцветится. Потребуется чуть больше, чем среднестатистическая хорошая сохранность, чтобы определить, что там имелись вращающиеся колеса, и уж тем более — что с их помощью вся конструкция катилась по земной поверхности.

И все же сохранятся самые убедительные косвенные данные о миграции, причем межконтинентальной, на большие расстояния. Во-первых, останутся явные доказательства широкого географического распространения людей по всем континентам, включая те, которые изначально были разделены обширными и глубокими океанами (это, конечно, предполагает, что наши инопланетяне к той поре в общих чертах установят расположение материков во времена человека). Люди, по-видимому, каким-то образом пересекли эти океаны.

Останутся и ископаемые свидетельства уникальной массовой миграции других видов, как животных, так и растений, как наземных, так и морских, синхронной человеческому феномену. Появившиеся палеогеографические реконструкции исключат одно из возможных объяснений: существование в человеческий период единого суперконтинента. Повторное открытие тектоники плит опровергнет и наличие в прошлом сети трансокеанских сухопутных мостов. Если не бесспорной, то, по крайней мере, наиболее вероятной из гипотез, объясняющих это явление, будет следующая: животные и растения имели возможность каким-то образом перемещаться на дальние расстояния, ведь люди не только расселились по континентам, но и курсировали между ними туда-сюда.

Путешествовать между континентами можно лишь несколькими способами: под водой, по воде или по воздуху. Какова вероятность окаменения потерпевших крушение морских судов (подводных лодок или кораблей) или самолетов? С одной стороны, хорошо, что они, как правило, попадают в консервирующую область морского осадконакопления. Впрочем, это будут единичные случаи, поскольку судьба «Титаника», который ныне стремительно разрушается под воздействием коррозии, говорит о том, что многие подобные остатки к тому времени, когда они будут заключены в породу, могут оказаться в довольно удручающем состоянии. Часть выброшенного за борт мусора бутылки, стаканчики и тарелки — сможет дать более отчетливое представление о контакте человечества с этой областью.

Итак, мобильное общество, а следовательно, технологически продвинутое. Но до какой степени? Атрибуты современной эпохи зачастую представляются менее долговечными, чем примитивные орудия наших предков, и многие из них (скажем, океанский лайнер) настолько велики, что раскопки проржавевших, сплющенных остатков подобной находки станут эпохальным начинанием. Однако разработанные человеком миниатюрные устройства ныне производятся в таком изобилии, что некоторые из них способны запросто преодолеть пропасть в миллионы лет. Ноутбуки, мобильные телефоны, МР3-плееры, электронные часы теперь покупают миллионами; люди разбрасываются ими, как какой-нибудь огромный сосновый лес — пыльцой. Однако каждый такой гаджет — настоящая драгоценность, изготовленная на высокоточном производстве, почти столь же ювелирно сработанная и сложная, как живая клетка, но при этом явно рукотворная. И почти столь же скоропортящаяся, как живая ткань, некогда отданная во власть стихий. Однако теперь эти игрушки стали обычным делом. Где-нибудь среди городских развалин, где, скажем, известь быстро кристаллизуется и затвердевает, лужа густого масла превращается в липкую, тягучую смолу, а пирит начинает кристаллизоваться в иле застойной гавани, компоненты их крошечных филигранных механизмов запросто могут быть погребены и законсервированы, как мухи в янтаре.

В 1900 году ловцы губок наткнулись в Эгейском море, у островка Антикитера, на остатки кораблекрушения двухтысячелетней давности. Они нашли богатые украшения, статуи, монеты, стеклянную посуду. Среди великолепных сокровищ был некий объект из бронзы и дерева, около 10 см в поперечнике. Несколько лет он провалялся в музее незамеченным; затем, как следует просохнув, он растрескался, открыв взгляду остатки шестеренок. Это вызвало определенный интерес, но артефакт был фрагментирован и сильно разъеден морской водой. Только начиная с 1970-х годов рентгеновское исследование, а позднее компьютерная томография выявили структуру Антики-терского механизма. Оказалось, что греки создали астрономический компьютер, в котором было около 32 шестеренок. С его помощью рассчитывали фазы Луны и солнечный календарь, предсказывали солнечные и лунные затмения и многое другое. Это была невероятно сложная и искусно спроектированная машина. Однако разработанная технология затем была утрачена, поскольку (насколько известно) почти до самой эпохи Возрождения ничего сопоставимого с ним по сложности не появилось.

Быть может, среди окаменелых развалин империи людей, развалин, свидетельствующих о крупномасштабных перемещениях по Земле и организованном строительстве, когда-нибудь будет найден отдельный лагерштетт с революционными «антикитерскими механизмами» — хорошо сохранившееся кладбище наших электронных достижений. Возможно, инопланетянам уже не удастся разгадать назначение и способ использования этих устройств, однако они должны будут навести на мысль о способности людей к высокотехнологичным и сложным разработкам.

Однако есть место, где древние, сложные человеческие артефакты пролежат целую вечность, защищенные от разложения и коррозии, однако вполне доступные для осмотра и изучения. Эти артефакты, которые в настоящее время уже находятся там, хоть и немного устарели по современным стандартам, но послужат убедительным доказательством как технических возможностей людей, так и существования по меньшей мере одного вида человеческого транспорта. В море Спокойствия, примерно в 250 тысячах миль отсюда, на тонком лунном грунте стоят легкий уголковый отражатель для лазерного дальномера и несколько сейсмографов, сконструированных для фиксации лунных землетрясений. В этом неподвижном, абсолютно сухом ландшафте вышеназванные предметы, а также отпечатки ног вокруг них, искусственно закрепленный американский флаг и мячик для гольфа, упавший поодаль, через 100 миллионов лет должны остаться совершенно такими же, не считая легких выбоин на поверхности от микрометеоритов. Существует шесть таких лунных посадочных площадок программы «Аполлон». На огромной поверхности Луны они представляют собой несколько иголок (впрочем, прекрасно сохранившихся) в «стоге» невыразительных обломков. Однако, учитывая, сколько сокровищ предстоит каталогизировать на Земле, будущие исследователи, возможно, не уделят особого времени ее безжизненному, прозаичному спутнику.

На Земле обнаружение предметов высокотехнологичного промышленного производства (возможно, половины наручных часов или детали CD-плеера) сразу же наведет на мысль о вероятности разделения труда (кто-то должен снабжать продовольствием тех, кто производит технологические чудеса). Это будет означать, что многие блочные помещения городских сооружений были производственными помещениями, а не просто укрытиями (что приведет к изменению популяционных моделей). И в глазах наших летописцев это станет доказательством важности общения для подданных империи людей, в том числе общения сквозь время, передачи подробных инструкций и придуманных чертежей из поколения в поколение.

Современные животные общаются друг с другом посредством голоса, визуальных сигналов, прикосновений или даже обоняния (пример — калейдоскопический обонятельный спектр в мозгу у бладхаунда). Некоторые из них слепые, некоторые глухие, кое у кого обоняние даже хуже, чем у людей. В наших костях или сохранившихся артефактах инопланетным исследователям будет трудно отыскать подсказки, которые помогут понять, какие из чувств были особенно нужны людям для общения. Если судить по окаменелым статуям — возможно, зрительное восприятие (хотя, будучи слепыми, люди могли бы знакомиться с миром на ощупь, как один из самых знаменитых зоологов современности Герат Вермей[30], ослепший в раннем детстве: он изучает моллюсков и разрабатывает их систематику и экологию исключительно тактильно). Было ли у нас письмо? Книги, увы, не сравнятся с глиняными табличками с точки зрения сохранности. Трудно представить себе лагерштетт книг с сохранившимися страницами, которые после погребения каким-то образом остались подвижными и неуглефицированными. Даже если обнаружатся фрагментарные надписи, возможно, вырезанные на камне (пусть даже знаменитое «Здесь был Килрой»[31]) или на монетах, будет трудно отличить эти послания, скажем, от узоров — красивых, но ничего не значащих.

На этом уровне интерпретации, когда дело дойдет до установления внутренней сущности людей, космические пришельцы могут зайти в тупик. Навряд ли появится некий Розеттский камень, который даст инопланетянам ключ к разгадке. Элементарные понятия об устройстве, уровне технологической продвинутости и мобильности — да. Но трудно представить, чтобы обычные методы геологии и тафономии сумели охватить все, что можно было бы назвать воплощением сущности человечества. Разве можно, не зная, до какой степени у людей был развит слух, догадаться о существовании такого явления, как музыка, — гармоничных звуков, создаваемых для удовольствия и вызывающих эмоции более сложные, чем удовольствие? Еще меньше шансов получить представление о творениях Моцарта и Шуберта (или Эллингтона и Армстронга): да, они бессмертны, но бессмертны только до тех пор, пока их способны услышать человеческие уши. Музыке не суждено долгое окаменение; даже если где-нибудь среди городских руин и останутся окаменевшие фрагменты пластинки или компакт-диска, даже самый тщательный научный анализ навряд ли выявит записанные на них мелодии. Вероятно, уцелевшие и переданные через миллионы лет фрагменты письменного языка, увы, тоже будут фрагментарными; и каковы тогда шансы наших исследователей рассмотреть хотя бы возможность существования Гёте или Шекспира? Или же, анализируя вырезанные в камне или выгравированные изображения человека, понять устремления, которые двигали Микеланджело или Роденом и заставляли ребенка лепить фигурки из глины? Или, наблюдая за поведением земных животных в процессе ухаживания и спаривания, догадаться о различных проявлениях человеческой любви (и ненависти), от Данте до Байрона и Гершвина, или многообразных узах, которые связывают друзей, семьи, коллег?

Анализируя нужды и побуждения инопланетной цивилизации, от которой сохранились лишь окаменелые остатки, можно ли самостоятельно интерпретировать, скажем, масштаб и сложность потребности человека (уже имеющего еду и кров) в стимулировании, удовольствии, развлечениях, вдохновении? Ибо сегодня эта потребность подстегивает, возможно, крупнейшую индустрию на планете — индустрию развлечений: зрелищный спорт и массовый туризм, Голливуд и Болливуд, телевидение и беллетристику, поэзию, компьютерные игры, оперные театры. Всплывет ли этот аспект в ходе анализа качеств человечества? Во фриволихниях недостатка не будет, но, интерпретируя их, будущие исследователи, скорее всего, попадут пальцем в небо; надо полагать, потребуется межгалактический исследователь вроде гедониста Зафода, персонажа научно-фантастических романов Дугласа Адамса, чтобы распознать их истинную суть. Стадион предназначается для спорта, а не для общественных обсуждений и принятия решений. Арена для боя быков — это фриволихния (для некоторых), а не фодинихния. Люди — странные существа, только вот странность не подвержена окаменению.

Есть и оборотная сторона монеты: люди ищут смысл за пределами своей короткой жизни. Многие надеются и верят в некий божественный умысел, стоящий за Вселенной; религии возникли практически во всех человеческих обществах. Но уцелевшие фрагменты мечети и церкви в городском слое вкупе с остатками школы, досугового центра и фабрики, безусловно, будут классифицированы как более крупные, сложные сооружения неясного назначения.

Несмотря на это, по мере накопления данных ключ к пониманию как конструктивных, так и деструктивных побуждений людей непременно появится. Во всяком случае, в отложениях должна запечатлеться хоть какая-то часть внутренних противоречий человечества. Доказательства повсеместно распространенного ухода за долгожителями (скажем, залеченные переломы костей или тщательно восстановленные зубы) будут резко контрастировать с признаками насилия, после того как будет обнаружено первое массовое захоронение костяков и незалеченные раны и порезы на грудине и черепе опровергнут версию о природном катаклизме.

Будут ли осознаны масштабы ископаемых следов убийства, киллихний, и появится ли гипотеза об их поистине массовом производстве? Неизвестно, придет ли понимание того, что значительная часть ресурсов этой цивилизации была направлена на создание машин, которые протыкают, кромсают или зажаривают других людей. Опять же в зависимости от чувствительности наших будущих исследователей, подобное производство может быть истолковано в любом ключе: и как проявление обычной конкуренции, и как ужасающее варварство.

Но это довольно упрощенное противопоставление заботливости и убийства. Бритва Оккама, несомненно, не примет в расчет богатство и абсолютную порочность человечества. Имея дело с воспоминаниями, реликвиями и интерпретациями, поэт Кит Дуглас, вдохновленный войной в пустыне (а затем погибший на ней), просил, чтобы его помнили, когда он умрет, и упростили, когда он будет мертв[32]. Одно дело — извлечь из-под земли кое-какие данные о масштабе земного феномена, реконструировать (и даже весьма детально) его очертания и закономерности и составить некоторое представление о его окружении и взаимоотношениях в земной системе. И совсем другое — понять этот феномен.

Для наглядности можно снова обратиться к граптолитам. В результате двухвекового изучения стали известны тысячи видов (по последним подсчетам, только в Великобритании их 693). На протяжении примерно 100 миллионов лет это были преуспевающие организмы, входившие в состав планктона — хорошо знакомого биологам типа сообщества. У них красивые, сложные и вполне видоспецифичные формы скелета, которые иногда отличаются столь хорошей сохранностью (например, если вытравить их кислотой из известняка или кремнистого чёрта), что могут сравниться с современными биологическими образцами и, сохранившись вплоть до молекулярного уровня, пригодны для изучения с помощью электронного микроскопа. Количество функций и потребностей, которые должны были повлиять на конкретные особенности их внешнего вида, довольно ограничено: питание, размножение, гидродинамика. И все же, к своему великому разочарованию, мы не можем постичь, как сочетались необходимые им функции, потребности и внешний вид. Обычно, например, в определенных условиях у этих существ развивались шипы. Имели ли они гидродинамическое значение, замедляя скорость погружения? Или способствовали питанию (зооиды выползали на них и добывали себе пропитание на более обширной акватории)? И для чего они вообще строили (выделяя на это значительные ресурсы) столь прочные, массивные скелеты? Ни один другой зоопланктонный организм не обладает подобной крепостью. На первый взгляд, граптолиты, несомненно, могли бы довольствоваться гораздо более легким защитным панцирем. Но не довольствовались. Почему?

Теперь спроецируйте эти вопросы на множество различных форм, функций, потребностей (и желаний), которые должны возникать у организма настолько разумного и сложного, что он подчинил себе окружающую среду и создал грандиозную и изощренную материальную культуру. После этого многоплановый и многомерный массив интерпретационных возможностей расширяется, по сути, до бесконечности. Затем попробуйте выбрать одну из этих возможностей, исходя из позиции внегалактического наблюдателя (памятуя по Стоунхенджу, насколько сложным может оказаться осмысление даже с позиции представителей собственного вида). Можно попытаться рассмотреть общие аспекты проблемы, как мы уже делали выше, и проанализировать людей и их сооружения в общем экологическом плане. Однако самые основы человечества, по-видимому, не подлежат сохранению даже в лучшем из лагерштеттов. Впрочем, некоторым утешением должно послужить то, что мы, люди, породили вечную космическую головоломку, самую неразрешимую загадку на многие триллионы миль в любом направлении.

Этот взгляд на наследие человечества с точки зрения вечности имеет оборотную сторону, хотя и менее утешительную. Чем более отчетливое и ясное послание мы оставим исследователям из далекого будущего, тем разрушительнее будут последствия для нас самих. Недвусмысленное стратиграфическое сообщение о вымирании многих видов, глобальном скачке температуры и резком повышении уровня моря приведет этих исследователей к окаменелым городам. Оно явится и признаком невыносимого давления на вид, который в одиночку взял под контроль (если немного преувеличить) рычаги планетарного регулирования. Чем глубже будет оставленный нами след, тем ужаснее бедствия, ожидающие наших детей. Именно этот конкретный процесс фоссилизации будет иметь весьма вредные (на самом деле потенциально катастрофические) побочные эффекты.

Подобное бессмертие будет завоевано страшной ценой. Пусть лучше мы передадим в будущее как можно меньше сообщений, и человеческое влияние в слоях грядущего окажется как можно незаметнее: необходимо уменьшить, насколько это в наших силах, стратиграфический сигнал, который останется после нас. Сейчас, работая над этими строками, ради красного словца я оправдываю подобную сдержанность, однако реальность ей противоречит. Выбросы углекислого газа, вымирание видов, разрушение естественной среды обитания, уровень моря и численность населения — все это возрастает стремительными темпами, и если рост продолжится более одного поколения, то нас ждут действительно мрачные перспективы. И все-таки, быть может, еще не слишком поздно свернуть с пути, который, оставляя отчетливый след, будет внятно читаться на протяжении многих миллионов лет и который сулит страдания или безвременную смерть миллиардам людей.

Что же делать? Вероятно, потребуются четкое планирование конкретных действий и управляемое использование материальных ресурсов (чему весьма поспособствует заметное уменьшение доли мирового военного бюджета), призванные облегчить трудный период, похоже, ожидающий человечество. Внедрение более щадящих путей энергетического развития. Восстановление лесов в мире. Умение довольствоваться малым, отказавшись от неконтролируемого перерасхода ресурсов. Возможно, самое главное — сдерживание роста популяции — но только без естественного отбора сильнейших и беспощаднейших. Достижение устойчивых показателей численности населения без отказа от лечения больных и оказания помощи слабым стало бы величайшим триумфом нашей цивилизации.

Быть может, нас спасет научно-технический прогресс. Наращивание человеческих возможностей в области информатики, нано- и биотехнологий в течение следующего столетия может развить в нас умение смягчать происходящие на Земле изменения или адаптироваться к ним. Впрочем, возможно, этого недостаточно. Нынешнее имущественное неравенство (отражающееся на здоровье и продолжительности жизни) могло бы показаться заезжему инопланетному исследователю научной фантастикой. Это, безусловно, будет препятствовать сплоченным коллективным действиям по мере проигрывания нашей драмы. А значит, шаги, направленные на поощрение человечности, могут помочь сохранить само человечество, а не только его ископаемые остатки.

Порой может почудиться, что это весьма отдаленная перспектива. Однако куда важнее позаботиться о сохранении живых организмов, а не окаменелостей (утверждаю это как человек, всю жизнь занимающийся палеонтологией). Земля, поддерживающая и берегущая эти организмы, на сегодняшний день является самым замысловатым, утонченным, сложным и ценным объектом в космосе на многие, многие миллиарды миль в любом направлении. Если поверхность Земли превратится в подобие пустыни, возникшей после массовых вымираний на границе пермского и триасового или мелового и палеогенового периодов, это будет не просто земная катастрофа, но космическая трагедия, раны которой будут заживать миллионы лет. Мы обязаны попытаться предотвратить подобную развязку, пока еще можем.

Но, что бы мы как вид ни делали начиная с этого момента, мы уже оставили в геологической летописи нестираемую запись, хотя масштабы будущего окаменения до сих пор под вопросом и все еще в наших силах определить их самостоятельно. Человечество своей разнообразной деятельностью немало поспособствовало тому, чтобы его следы дошли до далекого будущего. Изменения «окружающей среды», которые мы запустили, без всякого сомнения, сохранятся в твердых породах Земли. Городской слой по большей части стал теперь фактически вечен. Более того, наши нынешние деяния будут в буквальном смысле воздвигать или сворачивать горы, вызывать (или подавлять) извержения вулканов, содействовать (или препятствовать) биологическому разнообразию еще многие миллионы лет. Последствия наших геохимических экспериментов в деталях предсказать невозможно, но они будут разительными и, вероятно, неожиданными. Мы уже оставили свой след. Как бы ни интерпретировали нас в некоем отдаленном будущем, нет никаких сомнений в том, что мы будем ассоциироваться и, безусловно, нести ответственность за одно из самых необычных геологических явлении на этой, да и любой другой планете.