Зеркало за стеклом

Глава 6 Смех и страхи

Ох, и не нравится мне эта затея! Я обошла подозрительную бадью кругом, осмотрела, простучала со всех сторон, но, в конце концов, махнула рукой. Сойдёт. Слуги гуськом потянулись через распахнутые двери комнаты с полными вёдрами воды. Поначалу я отнекивалась, доказывая Турасье, что и сама не немощная до колодца дойти, но та упёрлась и так грозно сверкнула очами на топчущуюся в нерешительности прислугу, что всем всё сразу стало ясно. Я, как уважаемая гостья, обязана принимать всяческие почести, а если кто вздумает отлынивать от их воздаяния, тут же испытает на себе гнев уже почти законной барской супруги. Я виновато пожала плечами, слуги ответили мне мрачными взглядами. Стоявшая рядом Умая шёпотом объяснила, что если я продолжу ломаться и не верну отобранное в запале ведро, по дороге домой меня догонят и оттаскают за волосы.

— Не мешайте, госпожа ведьма, честным людям делать их работу. Что бы ни случилось — ан слуги-то завсегда с краю оказываются. Если думаете, что своим отказом жизнь нам облегчите, так лучше бросьте зазря извилины распрямлять. Туточки не думки ведьминские нужны, а знание этикету!

Этикету я не знала, и с воплями бегать от десятка оскорблённых не хотела, поэтому благоразумно вняла шёпоту и послушно отпустила ведро. Дворовый паренёк, в этот момент как раз изготовившийся силой отобрать его у меня, укатился в дальний угол с гулким грохотом и плеском. Остальные слуги облегчённо вздохнули и под царственный кивок Турасьи занялись делом.

Вопреки моим опасениям, протекать бадья всё-таки не стала, хоть и выглядела способной на это чуть более, чем полностью. До того, как её приспособили для купания, большая кадка стояла на заднем дворе и служила вместилищем для дождевой воды. Железные обручи снаружи проржавели, внутри нарос слой склизкой тины и утоп жук-носорог. Его разбухший от долгого лежания в воде хладный труп величиной с пол-ладони мне попытались всучить «на зелья», но я вежливо отказалась, перед тем невежливо шарахнувшись в сторону.

К моменту нашего возвращения от Вургока бадью опустошили, тщательно отскребли и подсушили на солнышке, после чего приволокли в отведённую мне комнату. Турасья лично по пояс сунулась внутрь, принюхалась, поскребла что-то коротким ногтем и, в конце концов, осталась довольна.

— Раз уж в баньке париться ни в какую не желаешь, госпожа ведьма, мы тебе так купаленку справим, чтоб всё честь по чести было!

Желание попариться в баньке было практически непреодолимым — настолько пыльной и потной я чувствовала себя после долгой дороги. Но посещать парильню в шумной компании родственниц невесты, столь же болтливых и необъятных телесно, как она сама, и незнакомых женщин со стороны жениха — Боже упаси! На селе статус травницы, которая якобы почти ведьма, позволял мне мыться в гордом одиночестве, чему немало способствовала собственная баня бабки Миринеи. Селяне очень споро срубили её рядом с нашим домом «за ради уважения к почтенной лекарице». Хотя я подозревала, что скорее уж из суеверного страха. Как бы то ни было, мои приязнь к чистоте и определённая стеснительность были полностью удовлетворены. До сего момента.

Я изобразила на лице благодарную улыбку и заверила, что всё будет в лучшем виде и в полном соответствии с предсвадебными традициями. На радостях от того, что всё происходит по её хотению, Турасья не заметила подвоха в моей просьбе оставить отдельно в уголке пару полных вёдер «для специального праздничного умывания».

Когда лохань наполнилась на три четверти, а огромная лужа в углу затёрлась, слуги удалились с чувством выполненного долга и увели за собой довольную невесту, деликатно прикрыв дверь и оставив меня один на один с «купаленкой». Над водой медленно клубился куцый парок, по комнате расплывался характерный запах гниющей тины. Я скривилась и ухватила с подоконника утренний тазик. Лезть в бадью, в которой захлебнулся и уже начал разлагаться памятный жук, я не собиралась, даже зная, что её очень старательно скребли все представители дворовой челяди поочерёдно. Тем паче, по запаху сразу стало ясно — сколько ни чисти, чистым не станет. Затаив дыхание, я заглянула внутрь. Вода уже стала мутной сама по себе, а на поверхность повсплывали какие-то ошмётки. Я невольно посочувствовала жуку. Ему наверняка было гораздо противнее, чем мне, ведь ещё и захлёбываться пришлось. Брр!

Я вцепилась в тазик, желая убедиться, что он вдруг не исчезнет, оставив меня наедине со страшной лоханью. Тазик милостиво никуда не делся, был донесён до лавки и благополучно наполнен водой из вёдер. Я щёлкнула заколкой, запустила пальцы в пыльные космы, хорошенько их встряхнула и перекинула вперёд — навстречу чистой воде. Что-то шершавое стукнуло по переносице. Я скосила глаза. Шишка. Вот зараза. В таком положении перекинутой на спину она явно не удержится. Надо что-то придумать.

Мысль о том, чтобы снять бабкин оберег я отвергла сходу. Дома, идя в баню, я завязывала шнурок с шишкой на запястье. Всё равно намокнет, хоть на руке, хоть на шее, зато мешать будет меньше. Бабка не возражала. Сейчас же я не собиралась мыться целиком, но лицо и руки так и так будут мокрыми. Ходить потом с сырой шишкой на груди (давешние царапины только-только начали подживать), на запястье (гляньте на это диво, а где же трава за воротом?!) или на спине (госпожа ведьма, а что это у тебя — ведьминский горб растёт и потеет?) мне совершенно не хотелось. Можно было ещё привязать на ногу, но эта мысль меня даже рассердила. Я на секунду представила, насколько глупо буду выглядеть со стороны, привязывая проклятую шишку куда бы то ни было. Да леший с ней! Бабка так и не сказала, от чего бережёт этот убогий талисман, и сейчас я как никогда живо воображала, что надо мной просто зло пошутили. Нацепила мне на шею этот лесной мусор, запугала непонятными предостережениями и была довольнёшенька. В то, что она стала бы что-то замалчивать о настоящей угрозе, я всё-таки не верила. Пускай отношения у нас были не простые, и родственной теплоты в них на молочную крынку не набралось бы, но уж смерти-то бабка бы мне точно не пожелала. Зато пошутить таким манером — запросто… А я-то, дура, уши развесила, столько времени с этой шишкой бегала, как с писаной торбой… Пока жива была бабка — под её строгим приглядом, а потом — в память. Теперь хватит. Пора перестать верить во всякие глупости.

Я попыталась снять шерстяной шнурок, не развязывая, но, видимо, в прошлый раз затянула слишком коротко, так что голова никак не пролезала. Пришлось потратить какое-то время и один ноготь на маленький тугой узел. Наконец, противостояние завершилось в мою пользу, и я поискала взглядом, куда можно пристроить «ожерелье». Вообще-то, горизонтальных поверхностей в комнате хватало, но внутренне я всё равно побаивалась, что может произойти что-то жуткое, если я, раз уж вообще сняла, положу оберег дальше, чем на шаг от себя. В итоге местом кратковременного хранения был избран пол.

Крепко сжимая в обеих руках концы шнурка, я подошла к распахнутому окну и выглянула во двор. Навстречу мне приветливо шелестел сочными зелёными листьями куст малины, своим присутствием исключая возможность бесшумно подобраться снаружи. Дальше шёл высокий глухой забор, отделяющий сад от соседнего дома. Но я всё равно задёрнула занавеску. Вернувшись к тазу, сделала глубокий вдох, наклонилась, положила шишку на пол и медленно разжала пальцы, выпуская концы шнурка. Ничего. Я медленно разогнулась, настороженно прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, готовая в любой момент улицезреть неведомых врагов, пришедших по мою душу, и обороняться прихваченным за краешек тазом. Ничего. Знойная дневная тишина была непоколебима. Или враги увязли в ней, как мухи в смоле, или мне пора прекратить изображать радикулитную и заняться делом. Ничего.

Да, у старой травницы определённо было специфическое чувство юмора…

Мыло хорошо пенилось и приятно пахло цветами. Наверняка оно делалось как-то иначе, чем то, которое я покупала в селе по соседству. Тамошние мыловары были ярыми приверженцами традиции смешивания животного жира с печной золой. Весело мыча себе под нос, я кувырнула использованную воду из таза в лохань (запах тины резко усилился, пенные островки пугливо заколыхались в окружении дрейфующей гадости) и приступила к тщательному полосканию в остатках воды из ведёр.

Я как раз заканчивала вытряхивать воду из правого уха, придерживая над тазом обтекающие волосы, когда дверь в комнату с грохотом распахнулась. Хлестнув мокрой дугой волос низкий потолок, я резко вскинулась, первым делом подумав о самом страшном — Турасья за какой-то надобностью вернулась из бани и теперь-таки подобьёт мне оба глаза за попранную традицию цельного предсвадебного омовения. Или неведомый враг немного припозднился, зато теперь примется убивать меня с особой жестокостью.

Но в дверном проёме застыла Саёма — приглашённая на торжество блаженная из местной гильдии Пресветлых Дураков. Горничная по секрету сообщила мне, что обманщиков, желающих поживиться за чужой счёт, в этой своеобразной организации больше, чем тех, в честь кого она названа. И так мол искусно прикидываются, что всей дворней не одну неделю бегали, выбирали такого Дурака, чтоб уж точно был взаправдашний. На мой вопрос: «Зачем на свадьбе пришлые дураки, если в погребе для гостей припасено три бочонка ядрёной смородиновой увалихи?» горничная только укоризненно покачала головой и сослалась на очередную традицию. Дескать, молодым в доме будет счастье, потому что все беды перетянет на себя Свадебный Благостник. Или, как в данном случае, Благостница. За это её накормят и соберут с гостей по медяшке в благодарность.

Однако сейчас седовласый кошмар средних лет в длинной мятой рубахе до колен стоял на пороге, вытянув перед собой обе руки со сжатыми кулаками, и благостным отнюдь не выглядел. Широко раскрытые белёсые глаза безумно таращились, а губы демонстрировали жуткий оскал до самых дёсен.

В ту секунду, на которую я замешкалась, не зная, выпрыгнуть ли в окно или спокойно начать расчёсывать мокрые космы (Умая утверждала, что настоящие Пресветлые Дураки, как на подбор, физически безобидны), Саёма издала пронзительный бессловесный вопль ужаса и резко закрутила руками, изображая мельницу, но с места не двигаясь.

— А, колдунья! За тобой уже идут. Прочь! Провались, проклятая!

Я испугалась не меньше полоумной тётки, круто повернулась и оглядела комнату. Кроме меня и чахлой герани на подоконнике в ней никого не было. Выходит, проклятая колдунья — это я. Вот те раз… И кем меня уже только не обозвали за последние два дня. Крики снова перешли в невразумительные завывания, сделались чуть глуше и начали удаляться по коридору. Судя по всему, Свадебная Благостница решила поднять на уши весь дом. Я всё-таки подхватила шнурок с шишкой и выскочила следом, совершенно не представляя, что буду отвечать, когда меня спросят, почему приглашённая блаженная в моём присутствии чуть ли не пену изо рта пускает.

Хлопнула дверь, крики смолкли, как будто их отрубило топором. Или — меня передёрнуло — топором отрубило кричащую голову. Это всё Циларин со своим ножом — один раз увидишь, на неделю в мыслях засядет! Я кое-как завязала на шее шнурок, только потом спохватившись, что собиралась отказаться верить в жестокие шутки, и оглядела пустой коридор. Мне казалось, что на такие вопли должны были сбежаться не только обитатели дома, но и соседские с обеих сторон, однако никто не появился. Я на цыпочках подобралась к двери, за которой скрылась голосистая Саёма, и прислушалась. Изнутри донеслось тихое монотонное бормотание, словно кого-то убаюкивали. Слов было не разобрать, и нервное любопытство подтолкнуло меня на некрасивый поступок — акт подслушивания. Но добротная дубовая дверь так плотно прилегала к косяку, что все старания пошли прахом. Пришлось ступить на скользкую дорожку подглядывания. Все двери в доме запирались не на щеколду или навесной замок, а на оборот ключа, помещавшегося в специальное отверстие на уровне пояса. Мысленно попросив прощения у высших сил за столь вопиюще недостойное уважаемой травницы поведение, я наклонилась и заглянула в замочную скважину.

Саёма сидела спиной к двери, опустив голову, и что-то сосредоточенно ворошила на коленях, тихонько напевая себе под нос. Меня взяла досада. Что происходит в этой седой голове, если её хозяйка сперва вытворяет, леший знает что, зато минуту спустя уже сидит, как ни в чём не бывало?! А если бы (я, наконец, вспомнила причину домашней пустоты) Турасья со служанками не ушла в баню, а Гудор с мужиками не отправился на двор столы со скамьями к празднику ладить? От таких воплей кто угодно испугается. Пока бы разобрались, что к чему…

— Ух ты! Как настоящая утопленница! — в тишине пустого дома разнёсся громкий свистящий шёпот.

Я звучно приложилась лбом в дверь и крутанулась назад. Из-под лестницы, округлив глаза, выглядывала Алишка.

— Ты чего там прячешься? — Спросила я второе, что пришло на ум. Первое звучало очень некрасиво, чтобы озвучивать при ребёнке. Потирая лоб, я неприязненно оглядела дверь. Вопреки моим ожиданиям, полукруглой вмятины на ней не осталось, а Саёма не выскочила, беснуясь и требуя гнать меня поганой метлой за ворота.

— Так жутко же! — Откликнулась девочка, которую, судя по тону, разыгравшееся представление не только не испугало, а наоборот — привело в непередаваемый восторг. — Только со стола пряник печатный ухватила, пока Турашка не видит, а тут как заорёт кто-то! Я в коридор — а тут эта! Стоит, голосит, аж душа в пятки! Я под лестницу шмыг, а тут ты, госпожа ведьма! Мокрая, облезлая, настоящая неупокойница с болота!

Я схватилась рукой за волосы. Суше они так и не стали, хотя вода с них полностью пропитала рубашку на спине и намочила юбку до самого копчика. На пол тоже прилично накапало, надо чем-то затереть.

— Где тут, интересно, у Турасья тряпки половые держатся? — Вслух задалась я вопросом в пространство, но Алишка моментально юркнула под лестницу и вынесла оттуда серый кусок полотна, с одного боку узнаваемо прикушенный молью.

— О, отлично! Вытирай. — Бодро велела я.

— Почему это? Ты же напрудила… — недовольно надула губки девочка.

— С утопленников спрос маленький. — Авторитетно заявила я в ответ, выжимая волосы тут же на пол.

— А ты их видела?! — Мгновенно забыла обижаться Алишка, проворно наклоняясь и шерудя тряпкой по крашеным половицам.

— Нет. Бабка рассказывала.

— А она видела?!

— Видела. Их, почитай, всё село видело. Зарек с Бурякой тогда знатно наклюкались. С бутылками до последнего обнимались. Так их из заводи багром и вытащили.

— Так эти ж не те… — обиженно протянула Алишка, разгибаясь, и выкручивая сырую тряпку обратно на подтёртый пол. — Ой!

— А тебе каких надо?

— Таких, чтоб после смерти сами из воды вылазили и выли страшенно!

— Смотри, накличешь. Придут к дому и станут под твоим окошком выть да скрестись, пока не выглянешь. А чуть только нос наружу высунешь, схватят и с собой в болото утащат! — Сурово предупредила я, а когда девочка понятливо сбледнула, шутливо щёлкнула её указательным пальцем по кончику длинного носа. Хотела сказать, что пошутила, но пение в комнате внезапно оборвалось, сменившись чистым приятным голосом.

— Кто там стоит за порогом, а переступить боится?

Мы с Алишкой переглянулись, и девочка отскочила назад, видимо, чтобы буйная умалишённая не заподозрил её в причастности к чему бы то ни было. Я мысленно заверила себя, что сквозь стены никто видеть не умеет, просто мы громко разговаривали, а я вообще-то и сама собиралась зайти, но отвлеклась некстати. Зато теперь есть повод — приглашение. Ладно, вдох, выдох, пошла!

— Кхм. Здравствуйте. — Я вошла и аккуратно притворила за собой дверь. Любопытная Алишка по моему примеру наверняка всё равно подглядит в замочную скважину. А, случись что, успеет выскочить во двор и позовёт на помощь. Тщедушная на вид Саёма могла бы на этот раз и не ограничиться воплями, а броситься с кулаками. Что там в этой голове…

— Зачем пришла? — Она даже не повернулась ко мне, всё так же перебирая что-то на коленях. Мне послышалось не то шуршание, не то тихое шипение, но искать ответы на вопросы всегда лучше последовательно.

— Узнать, зачем Вы приходили ко мне. И почему так страшно кричали. — Без обиняков ответила я, надеясь уйти как можно скорее. Рядом с этой странной женщиной мне было очень неуютно. — За что назвали колдуньей и прокляли?

— Колдунью колдуньей и называют. — Левая рука блаженной напряглась и задвигалась, словно пытаясь оторвать молодую веточку, которая не ломается, а только гнётся и махрится. Шорох раздался снова. — Стояла там. Криком изгнала. Провалилась проклятая. Там ей и место, душегубке.

— Вы ошиблись. Я травница, а не колдунья. И никуда не провалилась, — произнесла я, чувствуя себя ещё неуютнее, как от услышанного, так и от того, что быть мокрой с ног до головы, по меньшей мере, неприятно. Всё ещё влажные волосы уже начали привычно завиваться в мелкие колечки, но рубаха и юбка упорно не желали подсохнуть даже самую малость. Невидимый сквознячок в считанные мгновения обтянул спину гусиной кожей. Саёма, наконец, справилась со своим непонятным делом, наклонилась и положила что-то на пол перед собой.

— Не колдунья. Поэтому не провалилась. Куда тебе с таким носом. А та сгорит в подземном огне за всё, что заслужила. — Её речь была равнодушной, словно мы обсуждали, какую скатерть лучше постелить на стол. Кстати о столе. Если что-то, подобное сцене в моей комнате, повторится во время праздничного застолья, добрым словом потом не вспомнят ни свадьбу, ни Благостницу на ней. Хотя последней наверняка всё равно. Сидит вон, заговаривается, палочки какие-то отламывает.

— Кроме. Меня. Там. Никого. Не было. — Отчеканила я каждое слово. И, не удержавшись, сердито добавила. — И причём тут вообще мой нос?

Блаженная медленно повернула голову, продемонстрировав в ореоле солнечного света из окна свой профиль. Зрачок в глазу старательно лез в самый уголок между верхним и нижним веком, чтобы лучше меня видеть, и, казалось, вот-вот закатится внутрь к виску.

— Длинный нос. — Спокойно сказала Саёма. И тоже добавила после паузы. — Страшненькая ты, травница.

— Да, это, конечно, имеет прямое отношение к делу, — буркнула я, обидевшись на такое, и одновременно разозлившись на себя за то, что до сих пор так и не добилась ни одного вразумительного ответа. Похоже, с головой у женщины совсем плохо — видит каких-то колдуний. Я же сама всё осматривала! Не было там никого! Разве что… Я подцепила в щепоть вьющийся локон. Разгадка была так проста и выглядела так по-дурацки. Может быть, она просто не узнала меня с прямыми мокрыми волосами? Кто знает, как видят мир блаженные? Но нос-то почему длинный?! Я потрогала его пальцем. Обычный нос. И в зеркале выглядит прилично. В конце концов, может, понятие о его длине у блаженных тоже своё собственное.

— Иди сюда, травница, я тебе погадаю. — Саёма снова наклонилась, сгребла что-то с пола обеими руками и развернулась ко мне, не вставая с табурета, а только перебрав ногами по полу. — На удачу — лапки, на любовь — брюшко.

В протянутых ко мне руках были крепко зажаты какие-то кривые палочки и что-то большое, бесформенное. Саёма загораживала собой свет, и я немного подалась вперёд, чтобы рассмотреть оригинальные предметы ведовства. Бесформенное издало протяжное шипение. Большие жвала судорожно дёрнулись под остекленевшими глазами-бусинками. В другом кулаке безжизненно топорщились оторванные лапы, покрытые жёсткой щетиной.

Вдох застрял где-то в гортани. Я врезалась спиной в закрытую дверь так, что лопатки хрустнули.

— Госпожа ведьма, отойди, мне ничего не видно! — взволнованно забубнила Алишка из-за двери, но я не двинулась с места.

Паук! Паук, величиной в кисть руки! Господи, помоги мне! Она его разорвала голыми руками — живого!

— На любовь, вижу, что на любовь… — пропела женщина, не глядя, отшвырнув в сторону паучьи лапы. Те с глухим стуком ударились о стену и раскатились по полу. Я слышала, но не смотрела. Не могла оторвать взгляда от перепачканных тёмным рук Саёмы. Есть ли у пауков кровь? Или это слизь? Или яд? Она положило мёртвое тельце на пол брюхом кверху, сосредоточенно его ощупала и посмотрела на меня. — Дай булавку, травница.

— З… зачем? — хрипло заикнулась я, уже зная, что не хочу слышать ответ.

— Вспороть брюшко. Внутренний мир познаётся по внутренностях. — Охотно, с улыбкой пояснила Свадебная Благостница.

Это стало последней каплей. Не помня себя от ужаса, я развернулась к двери и с такой силой рванула на себя, что Алишка по ту сторону качнулась вперёд и непременно упала бы, если бы я первой не налетела на неё. Чудом не рухнув на остолбеневшую девчонку, я оттолкнула её, получив шип боли в предплечье, бросилась в свою комнату, добежав, перегнулась через край воняющей тиной бадьи, и меня громко вырвало в грязную воду.

Пришла я в себя на коленях возле лохани, уперевшись в неё лбом и вцепившись обеими руками в занозистый край. Глубоко вздохнула, чувствуя во рту желчную горечь, и встала на дрожащие ноги. Руки тоже разжались не сразу. Меня всё ещё трясло. Самочувствие было хуже некуда.

— Горазда ты пугать, госпожа ведьма! — сердито упрекнула меня Алишка и заболтала ногами, ёрзая на краешке кровати. — С такой рожей выскочила, я чуть не описалась! Думала, ужас какой-то творится, следом дунула, а у тебя всего-то живот прихватило! Смотрю, стоишь себе спокойно, уваренным завтраком бочку кормишь.

— Да, видно, отравилась чем-то, а на жаре разморило. — Кое-как выговорила я, с трудом шевеля языком.

— Ладно, хоть не пронесло! — Девочка фыркнула. — А то до уборной сейчас нипочём быстро не добежишь, весь двор столами да скамьями заставлен. — Она озорно засмеялась и чуть-чуть покраснела. — А мне вот тётка Саёма на брюшке нагадала жениха справного. Сказала: «Будет у тебя молодец красный, всеми сторонами прекрасный. Будешь ты при нём в злате да с дитятей».

— Не противно было?

— Чего?

— Паучьи кишки разглядывать.

— Чего там противного-то? Вот коли дёргалось бы, тогда да, а так… Оно ж дохлое уже было!

— Дохлое, говоришь… — я с мрачным сарказмом подумала о том, что мне на паучьих потрохах вернее всего можно нагадать только сердечный приступ и пожизненный нервный тик на оба глаза. Но вслух не сказала, вместо этого поинтересовавшись, куда сбыли хладные останки моего членистоногого кошмара.

— На двор покамест выкидывать некуда, — пожала плечами малявка, — так что я его в твоей бадье схоронила. Всё равно там уже вода такая грязная, что и не видно — лежит чего на дне или пусто.

Я посмотрела на страшную лохань. То дохнет в ней кто-то, то уже посмертно топится. Хорошо, что сама не полезла.

— А Саёма что?

— Завалилась спать. Сказала, что устала, а от чего — не понимает. А когда не понимаешь, говорит, то первым делом надо вздремнуть, и всё сразу после сна ясно.

— Ясно… — Эхом откликнулась я. — А про меня ничего не говорила?

— Говорила.

— Что?

— Что нос длинный.

— Тьфу ты! — плюнула я с досады. — Дался ей мой нос!

— Да ты не переживай так, госпожа ведьма, — попыталось утешить меня доброе дитя, — с лица воды не пить, так что и ладно… — Под моим мрачным взглядом дитя увяло. Подбирая слова, я задумчиво подвигала нижней челюстью и в итоге сочла за лучшее сменить тему.

— Твои-то все где?

Алишка, положившая любопытный глаз на бабкино платье, и уже протянувшая к нему ручонку, мотнула головой.

— В баню пошли париться. Мамка, сёстры, тётки — все там. Даже прислуга эта здешняя. И охота им по такой жаре?! А отец с дядьками и мужиками Турашкиному хахалю помогают. Ладят что-то непонятное. Столбы вкапывают, полотно разноцветное раскатывают. И ничего не готовят, представляешь, госпожа ведьма?! Ни вот такой краюшечки не испекли!

Я представляла. На сельских кухнях свадебный переполох обычно начинался за день, а то и за два до дня торжества. Готовили много, на всё село. Чтобы любой заглянувший гость не ушёл с пустым желудком. «Сытый гость — несчастью в горле кость», бытовала присказка, которую свято чтили семьи жениха и невесты. Следование обычаю, конечно, способствовало значительному отощанию мошны, так что для поправки благосостояния существовало другое присловье: «Угощенье уварилось — монетка покатилась». А чтобы она не укатилась в неизвестном направлении, несколько человек ходило между гостями с берестяными коробочками ярко-красного цвета — да не промахнётся нетрезвый гость, и да не станет увиливать от благодарности за вкусное угощение, ссылаясь на то, что не разобрал, куда класть нужно было. Деньги, разумеется, собирали самые трезвые — несовершеннолетние дети. Они единственные, кому не наливали ничего, крепче травяного чаю в то время, как все вокруг пили хмельное и особо хмельное — такое, что горит синим пламенем, если зажжённую лучину поднести.

Случались, правда, и конфузы. Так на свадьбе сына одного из пахарей младшая ребятня попутала кувшин берёзового сока с кувшином увалихи. А может, и специально попробовать взяли. Интересно же — выглядит, как вода, а батька, как перепьёт накануне вечером, домой ползком возвращается, а утром только и делает, что из-под мокрой тряпицы на лице кадку огурцов требует да на всех домашних покрикивает, чтоб глотки рядом с ним не драли. Проще говоря, с той свадьбы денежного прибытку было только реке. Враз повеселевшие дети успели кто дальше выкидать все собранные монетки в воду, следом притопить коробочки и попытаться научить случайно проходившую мимо кошку нырять. И только потом уже поняли, в чём подвох «сока для взрослых». А уж щедрые утренние подзатыльники похмельный пахарь раздавал долго и от души…

— Турасья сказала, что здесь самим готовить не принято. Если нужно много угощений, их заказывают в харчевнях и доставляют прямо к нужному времени. — Ответила я, пытаясь расчесать неизвестно откуда взявшийся на затылке колтун. Мои волосы, хоть и вились сильно, но расчёсывались обычно легко. Что, впрочем, ни в коей мере не делало их прямее. Зато только что высушенные после мытья, они делали меня похожей на одуванчик.

— Ааа… вон оно как, — протянула девочка, похоже, уже забыв, о чём мы говорим, и, вытерев немытую ладошку о пыльный сарафан, всё-таки цапнула белоснежное платье. — А оно из чего?

Я пожала плечами.

— На паутину похоже. — Огорошила меня девочка, осторожно ощупывая краешек подола. — Видишь, как тоненькие-тоненькие ниточки, только очень много. И на свету поблёскивают. У нас на сарае под потолком паучий кокон висит, только из него сор торчит всякий. Паук туда, наверное, и сено пихает, и листики…

— Выдумщица ты маленькая. — Хмыкнула я, забрала у неё платье и начала складывать на груди, прижав ворот подбородком. — Где это видано, чтобы пауки людям платья шили?

— А деда сказывал, что и не такое бывает. — Обиженно засопела внучка покойного сельского баюна.

Дед и впрямь был мастер рассказывать волшебные сказки. Я так пару раз мимо его подворья прошла — не заметила, как остановилась, да так до конца сказа и простояла, заслушалась. Опоздала с делом и получила от бабки суровый нагоняй.

— В сказках чего только не бывает. — Согласилась я, вставая на коленки и заглядывая под кровать прежде, чем сунуть туда руку. Где-то же Саёма нашла то восьмилапое чудовище. А ну как ещё одно такое же по дому ползает, в тёмных углах прячется?! — Если уж в них звери разговаривают, так почему бы и паукам за портняжное дело не взяться. — Платье отправилось в вытащенную без неприятных сюрпризов котомку, а та — обратно под кровать. Я разогнулась с нарочитым кряхтением и громко чихнула. Наверное, вдохнула труху от сушёных трав. На прислугу, наверняка ежедневно драившую весь дом от пола до чердака, решила не наговаривать. В ладном хозяйстве такие раскормленные пауки не водятся. Я надеюсь. — Мне вот интересно, где платье, в котором я на свадьбу пойти должна. Венчанье через два часа, а мне до сих пор даже примерить нечего.

— Так пойди в паучьем. — Непонимающе вскинула бровки Алишка. — Ты его зачем несла-то, если не для свадьбы?

— Нельзя в пауч… Слушай, давай не будем его так называть, а? Не хочу думать, что буду в нём похожа на кокон в твоём сарае.

— А мне нравится! Звучит по-сказочному! — девочка зажмурила глаза. — Только представь, ты — Паучья Принцесса, а твой жених…

— Самый большой паук в паучьем королевстве. Толстый, мохнатый и с огромными жвалами. — Я покосилась на бадью, таящую в своих недрах расчленённое страшилище. — Нет уж, спасибо.

— Так он же заколдованный! — Попыталась втолковать мне девочка. — Он и его подданные стали пауками и сплели тебе на свадьбу платье. Ты его наденешь, поцелуешь своего жениха, и он снова станет прекрасным принцем! А вместе с ним расколдуются и все подданные!

— А они превратились только для этого? Какое-то странное королевство. Неужели в казне не было денег на портного?

— Были, но казну захватил злой колдун, и всех превратил в пауков!

— Совсем всех?

— Да, всё королевство!

— Зачем?

— Нуу… — девочка растерялась, пытаясь придумать достойный повод. В сказках злодеи всегда делали очень большие гадости. Зачем — не всегда понятно. Какие именно — по ситуации. Главное — угнести как можно больше народу. — Он хотел жениться на тебе. А принц не хотел, чтобы он женился. Он сам хотел жениться. И люди в королевстве тебя очень любили.

— За что? — живо полюбопытствовала я.

— Не знаю. Принцесс всегда любят. Так вот колдун заколдовал всех, чтобы ему никто не мешал жениться, сказал, что завтра будет свадьба, и запер тебя в самой высокой башне замка.

— Ух ты как. Коварен, подлец. — Подыгрывая вдохновенному рассказу, я поцокала языком, одновременно представляя изумление жителей отдалённых селений, которые про королевскую власть только от пришлых торговцев и слышали. Последнее, что пришло бы им в головы (да и то во хмелю) — это мешать чьей-то свадьбе, происходящей за сотни вёрст от дома. Но от произвола злого колдуна не спрячешься — доить коров теперь приходилось или жвалами, или лапами попарно.

— А принц не сдался! Он собрал армию, и весь народ королевства пошёл на приступ башни, чтобы тебя освободить!

Я представила полчища огромных пауков, целеустремлённо лезущих на стену моего узилища, и решила, что, по сравнению с этим, даже злой колдун в женихах не так уж плох.

— А колдун тебя ещё зельем опоил, чтобы ты ничего не помнила, а его любила!

Я хмыкнула.

— Когда принц долез до твоего окна и спрыгнул на пол, он позвал тебя по имени и…

— И сразу огрёб чем-нибудь тяжёлым по мохнатой спине.

— Почему?!

— А почему нет? Я сижу себе спокойно в башне, жду свадьбы с любимым злым колдуном, и вдруг ко мне в окно лезет говорящее чудовище! Ты бы на моём месте что сделала?

— Но он же твой принц!

— А как я его узнаю? Тело паучье — голова человечья? Или корона на спине верёвкой примотана, чтобы ни с кем не перепутали?

— Ты его любишь, а сердце колдовством не обмануть!

— Меня же только что опоили чем-то, чтобы я без памяти в колдуна влюбилась.

— Значит, ещё не до конца подействовало, — подумав, решила Алишка. — Так вот он тебе всё рассказал, и велел ждать до рассвета. Всю ночь пауки плели паутину, а на утро сладили из неё подвенечное платье такой красоты, что и слов нет, как описать. — Последнюю фразу часто использовал старый баюн, когда и сам не представлял, как выглядит невероятный предмет его повествования, оставляя тем самым свободу полёту фантазии заинтригованных слушателей.

— А я так и ждала, как было велено? — уточнила я.

— Конечно.

— А как же зелье приворотное? Неужели так и не подействовало?

— Не-а, не подействовало! — с торжеством во взгляде разулыбалась рассказчица.

— Это ещё почему?

— А колдун что-то напутал, когда его варил!

— В пауков превращать не напутал, а тут умудрился?

— Так он же злой колдун, а не травник, куда ему хорошие зелья варить.

— И то правда.

— Так вот наступило утро, а принца-паука всё нет. Пришёл за тобой колдун, повёл в храм.

— И я с ним так просто пошла?

— Да. Он тебя зельем, убивающим волю, напоил.

— Да сколько ж можно? С его-то талантами к зельеварению! — возмутилась я, зная, что смешивать сильнодействующие отвары нельзя даже в реальной жизни. Точнее в ней — особенно. — Я же так там по дороге и помру! Какой уж тут свадебный алтарь, прямиком на погост…

— Не бойся, не помрёшь, — успокоила меня Алишка, прислушалась к возне в коридоре, спрыгнула с кровати и выбежала на порог комнаты. Повисла боком, упираясь в пол одной ногой, и рукой держась за косяк, кому-то кивнула и радостно запрыгала на месте. — Госпожа ведьма, Густя какие-то мешки принёс! Наверное, ленты праздничные. Краешки пёстрые торчат. Пошли выберем себе, пока другие не набежали!

— А как же сказку дорассказать? — Ленты мне были не интересны совершенно, а вот задавать Алишке каверзные вопросы понравилось.

— Потом! — Махнула мне рукой маленькая непоседа и, стуча босыми пятками, побежала к двери.

— Во даёт девчонка! Такие глупости и площадный враль за деньги не всегда придумает! — раздался от окна приглушённый голос, и штору приподняла на себе взлохмаченная голова Кина. — Здорова, сестрёнка.

— Как ты на двор вошёл? Там же сейчас целая толпа! — изумлённо подалась я к названому брату.

— Вот именно, что толпа. Одним мальчиком на побегушках больше, одним меньше… — Он широко улыбнулся.

— А где зуб?

— Да так, — щербатая улыбка оползла и приняла кислый вид, — какой-то тип на площади локтем со всей дури заехал.

— Что, просто взял и ударил? — не поверила я. На селе, конечно, время от времени бывали драки, после которых враждующие стороны ползали на месте побоища в поисках выбитых зубов, чтобы не оставлять их на осмеяние противнику и поживу ночным нечистикам. Но чтобы просто так без повода…

— Ага. — Вздохнул Кин. — Я до его кошеля ещё даже дотронуться не успел, только руку протянул. А он мне, не оборачиваясь, ррраз! Не иначе как глаза на затылке отрастил, паскуда. Или просто сдал кто. — Мальчишка досадливо умолк и пихнул кончик языка в образовавшуюся между зубами дырку.

— Так ты ограбить его хотел?

— Хотел. Но не ограбил, так что это не считается! Зато я вот тебе тут…

По коридору снова застучали пятки, и я с придушенным шёпотом «быстро вниз!» выпихнула голову Кина с подоконника, едва успев сделать вид, что просто оправляю занавеску на окне.

Алишка влетела в комнату шальным зайцем, плюхнула на кровать какую-то топорщащуюся мешанину из кричаще яркого разноцветья и принялась переминаться с ноги на ногу.

— Это что? — я наугад потянула за красную полосу. Та оказалась пришита к зелёной, зелёная — к синей, которая крепилась к жёлтой. В общем и целом, ком разноцветных полосок был довольно внушительного размера и походил на клубок для котёнка-великана.

— Праздничные ленты, только все сшитые зачем-то. — Растерянно теребила в руках какой-то клочок бумаги Алишка. — Может, это для лошадок?

— Каких лошадок?

— Ну, молодые же в храм на телеге поедут. Там уже в конюшне трём лошадкам корма задали.

Я взяла разноцветный ком, ухватилась за первые попавшиеся концы, и встряхнула.

— Маловато на троих-то… — С моих поднятых рук до пола обвисли многоцветные полосы, сшитые по окружности сверху и свободно болтающиеся внизу. Кроме того, на паре полос посередине болтались две криво пришитые тесёмки. — Может, у Гудора спросить, для чего это… не знаю что. Или вон на бумажке нарисовано, нет?

— Ой, точно! — Алишка расправила скомканный листок и протянула мне. — Это из мешка. Тут закорючки какие-то, я не умею, а ты учёная.

Я перекинула ленточное безобразие через согнутую руку и взяла записку. Почерк оказался вычурный настолько, что я не сразу разобрала. Точно — сплошные закорючки даже для грамотной.

Я зашипела. Лучше бы это было для лошадок.

Плод нездорового творческого подхода к пошиву праздничной одежды я сунула Алишке, непререкаемым тоном велев делать с ним всё, что угодно. Сельской травнице не пристало появляться в таком виде на людях. И чужие засмеют, и свои уважать перестанут.

— А другой мешок? — Вспомнила девочка, уже стоя одной ногой в коридоре. По радостному блеску и моментальной хватке на отданном наряде я поняла, что планов на этот ленточный ворох у неё больше, чем у меня на предстоящую осень по хозяйству. Я выглянула и смерила мешок взглядом. — Там внутри что-то белое, и палки какие-то с махрой натыканы. Может, по соседству похороны у кого? Нам же савана с лучинами не надо вроде…

В ответ на её вопрос уличная дверь распахнулась, впуская в дом сперва разноголосый гомон, а следом его источник — толпу распаренных, красных тяжело дышащих женщин. Процессию возглавляла Турасья собственной персоной, поэтому и возможность первой споткнуться о мешок на входе тоже выпала ей.

— Ой! Мамонька, тётушки, глядите! Вот и моё свадебное платье приспело!

Под любопытное аханье и недоумённое перешёптывание (кое-кто тоже успел заметить странный цвет платья и прилагающиеся к нему «символы стройности») невеста легко вскинула объёмистый мешок на широкое плечо, и толпа шумно двинулась наверх — наряжать девицу в комнате за закрытыми дверями. Жениху до самого выезда в храм платья видеть не полагалось. Я от всего сердца ему посочувствовала. Первое впечатление будет незабываемым.

Алишка увязалась вместе со всеми и меня тоже попыталась утащить за подол. Мы его даже немножко поперетягивали, пока девочка заводила старую песню о помощи лучшей подруге, а я убеждала, что там и без меня не продохнуть будет. И вообще, мне тоже надо успеть привести себя в порядок, ведь в моём распоряжении нет десятка решительно настроенных родственниц, которые и причёску поправят, и щёки нарумянят, и складочки, где не нужно — разгладят, а где нет — заломят.

В общем, кое-как я всё-таки добилась уединения и закрыла дверь, для верности накинув на ручку полотенце, чтобы закрывало собой замочную скважину. Закончив с маскировкой, подскочила к окну и отдёрнула занавеску. Снаружи было солнечно, тихо и безлюдно. Над безмолвствующим малиновым кустом неторопливо кружил басовито гудящий шмель. Я высунулась в окно и громким шёпотом позвала.

— Кин!

Хрупнула ветка, мальчишеская голова высунулась у самого подоконника, чуть не треснув меня макушкой по подбородку.

— Ну и тряпки ты тут трясёшь, сестра! Видел я, как здешний лоб пёр два мешка из лавки этого дурноголового Вургока. Это ж его мотня была?

Я обречённо кивнула и даже пояснила, для кого «мотня» предназначалась. Воришка посмотрел на меня недоверчиво, удостоверился, что не вру и заржал так, что из-за угла дома, отдуваясь, вывернул Густя в рубахе с большими кругами пота подмышками и лавкой наперевес. Мальчишка юркнул обратно в куст и затаился там. Мне сверху была хорошо видна взъерошенная макушка, а вот от сторожа маленького нахала скрывала густая лиственная зелень.

— Ктой-то тут так бесовски хохочет? — подозрительно сдвинул брови детинушка. Я широко развела руками, демонстрируя свою полную непричастность. Взгляд, украдкой брошенный вниз, наткнулся на беззвучно трясущегося от хохота мальчишку. Лишь бы всхлипывать от избытка чувств не начал, или не хрюкнул ненароком.

— По-моему, это из-за забора, — неуверенно предположила я, кивая на высокую ограду напротив.

— Так это ж… — Густя недоверчиво оглядел забор, уперев лавку одним концом в землю, чтобы свободной рукой почесать в затылке. — Кому там хохотать-то? Приличные ж люди живут. Почтенные старики.

Я молча пожала плечами и облокотилась на подоконник. Врать что-то несусветное о незнакомых соседях преклонного возраста, которых парень наверняка видит каждый день, было бы, по меньшей мере, странно. Кин, наконец, отсмеялся и замер в кусте, так ничем и не выдав своего присутствия.

Повисла неловкая пауза. Вечернее солнце светило по-летнему щедро, припекая не меньше, чем в полдень. Густя растерянно мялся, перебирая руками по краю лавки. Я с рассеянным видом прихлопывала жаждущих девичьей крови комаров. Воришка мужественно безмолвствовал. Не знаю, сколько бы мы так ещё играли в молчанку, если бы Кин вдруг не издал самый трудный для убедительного лже-объяснения звук — громкий смачный чих.

Густя вскинулся с готовностью сторожевого кобеля, которому за усердный лай хозяин обязательно отжалеет мозговую косточку, и вперил взгляд в подоконник, над которым, моментально представив себе последующую сцену и невольно дёрнувшись ладонью к губам, застыла я. Если парень сейчас полезет в малиновые заросли, Кину несдобровать. И мне вместе с ним. Все здравые мысли как ветром сдуло. Но ведь надо что-то придумать, что-то сказать!.. Быстро, быстро, думай, травница!

— Спасибо. — Неосознанно вырвалось у меня сначала, и только секундой позже я поняла, что мне пожелали быть здоровой. — Большое спасибо!

— Нешто простудилась, госпожа ведьма? — обеспокоенно пробасил Густя. — Вона как колотит всю!

— Да нет, нет, что ты! — от облегчения я почувствовала не только тот самый колотун, но и возрождающуюся способность мыслить и излагать. — Это просто солнце такое яркое. Если долго на него смотреть, обязательно чихнёшь.

— А на кой на него смотреть-то? Оно ж слепится!

— Это хорошая свадебная примета! — Я постаралась сказать это как можно убедительнее, потом спохватилась и добавила. — Только не больше одного раза! Иначе спугнёшь удачу, вместо неё накличешь несчастье. Ну, и глаза испортишь, чего уж там…

Густя зажмурился, громогласно чихнул и опустил голову.

— Ух ты, и правда работает! Благодарствуй, госпожа ведьма, пойду барину с мужиками скажу. — Щурясь и часто моргая, сторож подхватил свою лавку и быстро скрылся за углом дома.

— По одному разу, слышишь?! — крикнула я вдогонку, перевешиваясь через подоконник. Донёсшееся в ответ «Ага!» обнадёживало. Вероятность того, что предостережение госпожи ведьмы возымеет некоторое действие на особо рьяных суеверных, существовала.

— Я тебе уши надеру, — осипшим голосом пообещала я Кину, щербато улыбавшемуся поперёк себя шире из малинового куста. Из-за дома один за другим начали доноситься громогласные мужские чихи и одобрительный гомон.

— Сестрёнка, ты умница! Наплела, так наплела! — к моему лицу, полным «ковшичком» спелой малины, поднялась худая ладошка с грязными ногтями. — Я сам перетрухнул так, что чуть дёру не дал! Мошка, тварь такая, в ноздрю влетела, вот я от неожиданности и того. — Воришка сердито насупился и яростно поскрёб согнутым указательным пальцем переносицу.

— Вот-вот, в следующий раз так и делай, — сказала я, выбрала самую большую ягоду и закинула её в рот. Малина оказалась так себе. Хоть и крупная, спелая, но ни в какое сравнение с лесной не идёт. — Только двумя пальцами вдоль переносицы три. Самое верное средство, когда хочется чихнуть, а надо сдержаться.

Как и Густя, на слово мне мальчишка не поверил. Ссыпал ягоды на подоконник, вытер заляпанную соком ладонь о штаны и воззрился на слепящий солнечный диск. Спустя несколько секунд скорчил гримасу, предшествующую чиху, и остервенело затёр переносицу. Чиха не последовало, а на детской физиономии отразилось изумление пополам с чрезвычайным удовлетворением.

— Ух ты, работает… — пробормотал Кин, зачем-то скашивая глаза на кончик носа.

— Угу. Пойди ещё барину с мужиками расскажи. — Отозвалась я, ногтем мизинца украдкой выковыривая застрявшую между зубами крохотную ягодную косточку. Что садовая, что дикая — одна малина.

— Не, им без надобности, а мне пригодится! — Снова заулыбался воришка, и я не стала спрашивать, в какие моменты ему мой совет будет полезен. И так всё понятно.

— Чего пришёл-то? Под сестринским окном почихать? — Беззлобно поддела я, наконец, успокоившись и поборов желание исполнить угрозу относительно ушей. Малина на подоконнике закончилась, липкие руки надо было где-то ополоснуть. Взгляд наткнулся на злосчастную бадью, и я, разумеется, обошлась без омовения, по-простому слизнув с пальцев сладкие капельки.

— Не, я тебе подарок принёс! — Кин мигом нырнул под окно и тут же показался обратно с объёмным матерчатым свёртком в руках. Свёрток был неаккуратно крест-накрест перевязан размахрившейся видавшей виды верёвкой и первым делом напомнил мне петуха в мешке, которого односельчане единодушно опознали вертлявой нечистью. Но этот хотя бы не шевелился, не покрывался «кровавыми» пятнами, и вообще выглядел неживым.

— Что там? — Я аккуратно взялась за свёрток обеими руками и покрутила, не поднимая с подоконника. На ощупь подарок оказался плотным, но мягким.

— А ты погляди. — Кин даже приосанился, делая высокомерный жест рукой в сторону двери. — Если кому охота, пускай всякие уродливые тряпки носят. А моя сестра не будет выглядеть на празднике, как какое-то пугало в ленточках. — И тут же нетерпеливо вцепился в подоконник. — Ну, давай, разворачивай!

— Откуда? Откуда ты узнал, что мне нечего надеть? — Я рывками пыталась развязать тугой узел верёвки, но он не поддавался даже на поддевание ногтем. — Я же вот только что получила этот жуткий наряд, который ни один нормальный человек не наденет!

Кин прекратил мои мучения, вытащив из какого-то внутреннего кармана своей драной курточки маленький складной нож, и одним взмахом перерезав верёвку.

— Я же видел тебя вчера, Гордана. У твоей рубашки нет воротника! А юбка — ты только не обижайся — как кусок дерюги. Разве можно так на свадьбу богатых шишек ходить? Тебя местные засмеют! Не посмотрят, что сельская травница. Знаешь, как тут модники пыжатся? Ого-го! А ещё вы утром с этой квашнёй-невестой попёрлись за каким-то хреном к этому придурку Вургоку. Кто вас надоумил, он же больной на всю голову! Его шмотьё не то, что на себя надеть, на него смотреть без слёзного гогота нельзя! В этом году распорядитель Праздника Коронации у Вургока наряд заказал. Это же позорище! Штаны на всех местах натягиваются, и весь в каких-то перьях, бусах, кружавчиках! Не мужик, а баба с кадыком и членом!

— Ну, Турасья у Вургока свадебное платье заказывала. — Тихо призналась я, стыдясь за свою наивную односельчанку. Надо её уговорить хотя бы эти палки с «эльфами и дриадами» в подол не втыкать, а то как из дома в этом выйдет, так потом вовек и не отмоется от того, что злые языки наговорят. — Ты только не смейся над ней, она просто в вашей городской моде не понимает. Как и я. Она мне подарок захотела сделать — платье на торжество, а дарёному коню, сам понимаешь, в зубы не смотрят…

— Правильно. Ему, как и любому другому, смотрят на бока — не надули ли через соломинку. — Всё-таки ухмыльнулся Кин, за что получил от меня сердитый взгляд и красноречивый замах. — Не кипятись, сестра. Турасья твоя — та ещё девка. Может, и простая, как лапоть, зато уже с барским гонором.

— Ты-то откуда знаешь?

— Доводилось на улице разминуться. — Последовал туманный ответ и требовательное «разворачивай уже, ну!»

Я не стала больше тянуть, тем более, что самой было страсть как интересно, и размотала холстину. Конечно, это оказался не алашанский шёлк, за покупку которого Кину пришлось бы самому продаться в пожизненное рабство. Но платье, которое я достала и отвела перед собой на вытянутых руках, чтобы как следует рассмотреть, было прекрасно. Непривычно короткое — до середины икры — из лёгкой и мягкой на ощупь светло-красной материи, вышитое по подолу кремовой цветочной лозой. Такая же лоза вилась по краям рукавов, узких до локтя и расширяющихся к запястьям, и обрамляла скромный квадратный вырез, ассиметрично разрастаясь на левое плечо.

— Дорогое? — выдохнула я, разрываясь между «какая красота, огромное спасибо!» и «забери сейчас же, я не могу его взять!»

— Ерунда. — Отмахнулся Кин. — Главное, иметь нужные связи.

— Ты его украл?!

— Сестра! — убедительно оскорбился воришка. — Я честно купил его на базаре за кровно заработанные монетки! И вообще, кто там говорил про дарёного коня? Или тебе не нравится?

— Что ты! Нравится, очень, нравится! — Я прижала к себе платье и истово замотала головой. «Кровно заработанные» деньги наверняка были крадеными, но с этим я ничего не могла сделать. — Я никогда в жизни не носила ничего подобного! Боюсь, как бы Турасья меня в этом платье со двора не выгнала!

— Почему?

— Потому что ей красивого свадебного наряда никто не дарил, зато мастер Вургок расстарался.

Кин хохотнул и тут же, наученный горьким опытом, зажал рот ладонью. Я шутливо погрозила ему кулаком, но и сама не сумела удержаться. В коридоре за дверью послышались шаги и голоса.

— Это Турасью уже одели! — засуетилась я, бросая взгляды на полотенце, прикрывающее замочную скважину. — Сейчас за мной придут, а я ещё не готова!

— Тогда я побёг. — Кин быстро скомкал пустую холстину, сунул её под мышку и смахнул себе под ноги обрезки верёвки. — Я за тобой ближе к полуночи зайду. Тут как раз все перепьются, никому до меня дела не будет. Пойдём на праздник смотреть. Я по площади проходил — ух чего там наворочено! Козырное должно быть зрелище! Ну, всё, сестричка, повеселись, как следует, только не пей много, а то по темноте на кружную голову ходить плохо.

Я хотела спросить, куда это мы собрались идти по темноте — неужели в праздник гасится магическое освещение улиц? — но воришка уже испарился, потрещав напоследок кустом. А ведь как подкрался — не услышала…

Я только-только успела одёрнуть на бёдрах платье, как в комнату, по-хозяйски без стука, ввалилась одетая и причёсанная невеста. Немая сцена взаимного рассматривания, когда Турасья оглядывала мой «подозрительно традиционный» наряд, а я мысленно определялась, как относиться к тому, кто старательно навтыкал в её подол «эльфов с дриадами», но, судя по всему, утихарил-таки шляпу с «птицами и стрекозами», прервалась донёсшимся из коридора громким алишкиным:

— Ну, где вы там, а?! Турашка, шевелись давай! Уже повозку запрягли, пора в храм ехать! — Хлопнула входная дверь, отрезав разноголосый женский гомон, и мы остались вдвоём.

— Это что? — вопрос был задан таким тоном, будто я плюнула ей в свадебную чарку, смачно облобызала жениха и станцевала в грязных лаптях на праздничном столе.

— Платье. — Осторожно ответила я, готовясь, сама не зная к чему. Если девице взбредёт в голову снова устраивать погоню с истошными воплями, мне одна дорога — в куст под окном, а оттуда напролом через полный двор гостей. Вот позору-то будет.

— Это не от Вургока! — Уверенно топнула ногой вспыльчивая невеста.

— От него, от кого же ещё?! — Шумно возмутилась я, моментально входя в привычную роль резковатой в общении сельской травницы, упёрла руки в бока и сделала шаг навстречу недовольной. С Турасьей, как с рычащей собакой — если покажешь страх, тут же набросится. Проходили, знаем. — Прислал он мешок с теми лентами — и что? Я в них за здорово живёшь позориться, по-твоему, должна?! Он их, между прочим, для украшения лошадиной упряжи нашил. Попробуй теперь разбери, как это правильно одевается! Пусть уж лучше Алишка позабавится, как-нибудь к своему сарафану прицепит. Или тебе для любимой сестры жалко?!

— Для сестры не жалко, а токмо ты вот всё равно в каком-то левом платье, госпожа ведьма! — заголосила в ответ Турасья, тоже подбочениваясь и наступая на меня.

— Хорошее платье, чем не нравится?!

— Тем и не нравится, что больно хорошее! Тьфу ты, леший, больно обычное! Это не мастер Вургок кроил, он такого не делает!

— А я тебе говорю, что он!

— А чем докажешь, а? А?!

— Стоп! — Рявкнула я уже в самое Турасьино лицо, потому что мы едва ли не упирались друг в дружку лбами, для чего ей пришлось ссутулиться, а мне наоборот встать на цыпочки. — Доказательство тебе подавай? На! — И сунула ей под нос смятую записку.

Турасья пару раз яростно раздула ноздри, потом отступила и недовольно буркнула:

— Читай, чего написано, я ж не разумею.

Я кашлянула и зачитала с выражением.

Закончив и подняв решительный взгляд на Турасью, я почувствовала облегчение и даже некоторую гордость. «Читать» пришлось медленно, на ходу придумывая текст, какой мог бы написать сам Вургок, если бы действительно сшил платье, от которого избавлялся с величайшим стыдом. И, кажется, мне удалось соответствовать. Поначалу хмурившаяся, к середине Турасья заулыбалась, а к концу и вовсе хихикнула и зарделась.

— Ты чего это? — намеренно небрежно спросила я, сминая и пряча в кулаке от греха подальше записку с настоящим текстом.

— Вишь ты, чудак, а внимательный какой. И поздравил, и слов хороших не пожалел. Смотри уж там, госпожа ведьма, не рушь, чего просил. А платьице-то не плохое даже, хотя мастеру оно, конечно, видней. Но тут всё честь по чести — негоже, чтобы гости будущую супружницу в её праздник за её же счёт перещеголять пытались!

Успокоившаяся Турасья расползлась в счастливой улыбке от уха до уха, а я почувствовала стыдливую злость. Стыд от того, что к концу праздника все приглашённые наверняка будут знать, на какие деньги одета травница из невестиного села, а злость — потому что это бессовестная ложь, в которой нельзя признаться, иначе хай поднимется такой, что в столице услышат. И так плохо, и этак нехорошо, и никуда не деться. Я сделала глубокий вдох и твёрдо решила стойко переносить всё, что готовит мне предстоящий вечер.

— Душа человек! — Заявила Турасья, размазав по щекам выступившие слёзы умиления вместе с румянами. — Надо будет как-нибудь потом зайти, поблагодарить его за эту мыслишку с платьем.

— Не надо. Он же попросил никому не говорить, что платье от него. Я уже и так тебе проболталась, а если ещё и ты не удержишься и кому-нибудь расскажешь, слух тут же по всему городу разлетится. Представляешь, что будет? Нет уж, послушай доброго совета: никому не говори, и ему не напоминай. Человек пытается забыть, не надо ему мешать.

Я дождалась нерешительного кивка, подхватила невесту под руку и повела к выходу. Во дворе уже вовсю раздавались нетерпеливые крики. Традиция не позволяла повторно переступать порог дома, из которого ещё не вышла невеста, а оттягивание момента венчания грозило запаздыванием торжественной попойки, ради которой, в общем-то, все и собрались.

Спохватившись у самой двери, я принялась выдёргивать из подола торчащие во все стороны палки. Турасья, резко занервничавшая перед встречей с женихом, вяло попыталась воспротивиться, но я резко шикнула на неё и закончила благое дело, объяснив, что в противном случае новоиспечённой барыне придётся долго извиняться, а то и покупать новые наряды всем тем гостям, которые по пьяни напорются на это торчащее безобразие. В конце концов, она согласилась и даже спокойно стояла, пока я пыталась оторвать нашитую по краю подола козлиную бороду. Борода сидела крепко, и все мои усилия пропали впустую. Пришлось просто одёрнуть пышную юбку, расправить покосившуюся фату и кое-как пригладить собственную стоящую дыбом шевелюру. И ведь причёсывала же, а поди кому докажи…

— Ну, вперёд, стройняшка! — ободряюще хлопнула я позеленевшую невесту по плечу.

— Ой чегой-то дурно мне, ком в груди сделался, — просипела Турасья, судорожно хватая себя за бока, перетянутые корсетом.

— Это не дурно, это свадебное счастье изнутри поднимается и последние девичьи страхи собой выталкивает. — Веско заявила я и, не дав страдалице возможности мандражировать дальше, распахнула входную дверь навстречу счастливому жениху, пёстро разряженной толпе гостей и лошадиной упряжке, празднично украшенной разноцветным безобразием от мастера Вургока.