Змея, крокодил и собака

ГЛАВА 11

Всё дозволено в любви,

на войне

и в журналистике[206].

Ночью мне снилось, что я снова вернулась в королевский вади. Лунный свет превратил зазубренные скалы в ледяные серебряные скульптуры разрушенных дворцов и рассыпавшихся колоссов. Тишина была абсолютной, не нарушавшейся даже звуком моих шагов, когда я скользила мимо, бестелесная, как дух, которым себя и ощущала. Тени с краями, острыми, как чернильные пятна, простирались вокруг, но отступали, когда я двигалась дальше. Тьма заполнила узкую расщелину, к которой я направлялась, и нечто приблизилось ко мне – фигура из бледного света, увенчанная лунными лучами и облачённая в белые одежды. Глубоко сидевшие глаза утопали в тени. Рот был перекошен гримасой боли. Я призывно протянула руки, снедаемая жалостью, но дух не обратил внимания. Он – узник вечной ночи, приговорённый к забвению богами, которых пытался уничтожить. Вечно суждено ему скитаться, и вечно, без сомнения, мне суждено возвращаться во сне в это призрачное место, которое притягивает наши души.

* * *

– Что-то у вас сегодня с утра глаза ввалились, Пибоди, – заметил Эмерсон. – Не выспались, что ли? Наверное, нечистая совесть покоя не давала.

Мы стояли на палубе в одиночестве, ожидая, пока остальные уложат вещи. Для того, чтобы оставаться в отдалённом вади в течение нескольких дней, требовалось значительное количество припасов. Эмерсон, разумеется, предоставил хлопоты по организации сборов Сайрусу и уже жаловался на задержку.

Игнорируя провокацию (потому что это была не что иное, как она и, конечно, ничего более), я заявила:

– Я хочу сменить повязку, прежде чем мы отправимся. Вы промочили её.

Он засуетился и запротестовал, но я упорствовала, и, наконец, он согласился последовать за мной в мою комнату. Я демонстративно оставила дверь приоткрытой.

– Вы уверены, что готовы отказаться от своей роскошной каюты ради палатки среди камней? – спросил Эмерсон, презрительно обводя взглядом элегантную комнату. – Если предпочитаете – разрешаю вам возвращаться к ночи на дахабию. Всего лишь три часа в один конец – ой!

Этот возглас вырвался у него потому, что я резким движением сорвала липкий пластырь.

– Я думал, что вы, ангелы милосердия, гордитесь деликатностью своих прикосновений, – процедил Эмерсон сквозь зубы.

– Ничуть. Мы гордимся результатами наших трудов. Хватит извиваться, а то получите полный рот антисептика. А он не предназначен для внутреннего использования.

– Жжёт, – проворчал Эмерсон.

– Небольшая местная инфекция. Вполне ожидаемо. Но процесс заживления идёт успешно. – Полагаю, мой голос был достаточно твёрд, хотя вид уродливой, воспалённой раны заставлял моё сердце сжиматься. – Что касается ежевечернего возвращения на дахабию, это, конечно же, самый разумный образ действий, – продолжала я, нарезая полоски липкого пластыря. – Но если вы полны решимости устроиться в вади, будто птица в пустыне, всем остальным придётся...

Голос Сайруса, произносивший моё имя, прервал меня до того, как это успел сделать Эмерсон – выражение его лица не оставляло в этом ни малейших сомнений.

– Вот вы где, – появился Сайрус в дверях. – Я искал вас.

– У вас исключительный дар констатировать очевидное, Вандергельт, – заявил Эмерсон, оттолкнув мою руку. – Так и поступим. Собирайте свои бутылки, краски, банки и прочую женскую дребедень – нам пора в путь.

Грубо задев Сайруса, он вышел. Я собрала все медицинские принадлежности и засунула ящичек в рюкзак.

– Здесь всё, чем вы пользуетесь? – спросил Сайрус. – Впрочем, если вы что-либо забудете, кто-нибудь вернётся за лекарствами.

– Этого не понадобится. Тут всё, что мне нужно. – Я засунула зонтик под мышку.

Ослы были уже нагружены, когда мы подошли к берегу реки. Эмерсон продолжал идти, кот сидел у него на плече. Я остановилась, чтобы переговорить с Фейсалом, командовавшим погонщиками ослов.

– Их вымыли, Ситт Хаким, – заверил он меня. Он имел в виду ослов, а не мужчин, хотя внешний вид последних, конечно, вполне мог улучшиться с помощью малой толики мыла и воды.

– Хорошо.– Я вытащила пригоршню фиников из кармана и скормила их ослам. К нам подкралась дворняга, зажав хвост между ног. Я бросила ей кусочки мяса, оставшиеся от завтрака.

– Бедные бессловесные существа, – вздохнул Сайрус. – Кормить их – пустая трата времени, дорогая; их слишком много, и все – голодные.

– Даже один кусочек еды лучше, чем ничего, – ответила я. – По крайней мере, такова моя философия. Но, Сайрус, что обозначает этот багаж? Мы строим временный лагерь, а не роскошный отель.

– Один Господь знает, как долго ваш упрямый муж захочет оставаться в вади, – ответил Сайрус. – Вы не уйдёте оттуда, пока он там, поэтому я решил, что нам должно быть настолько удобно, насколько возможно. Я нанял несколько лишних ослов – на случай, если вы захотите прокатиться.

Я отклонила это заботливое предложение, но Рене помог Берте сесть на одного из малюток и пошёл вслед за ним, когда мы тронулись. Нашему каравану требовалось около часа, чтобы пересечь равнину – разве что животных приободрили бы палкой, чего я никогда не разрешаю: ослы передвигаются не намного быстрее человека. Я не сводила глаз с Эмерсона, шагавшего впереди. Абдулла и его сыновья находились непосредственно рядом с ним, что вызывало явное раздражение Эмерсона. Звуки в пустыне разносятся просто великолепно.

Поднявшись в предгорья, мы достигли входа в вади, где уже ждал Эмерсон. Он закатывал глаза, стучал ногой и демонстрировал другие нарочитые признаки нетерпения, но даже он, считаю, был рад отдохнуть и отдышаться – хотя бы немного. Мы находились достаточно высоко, чтобы видеть реку, сверкавшую в утреннем солнечном свете за нежной зеленью обрабатываемых полей и пальм. Мной так сильно овладело чувство надвигающейся обречённости и сопутствовавшее ему напряжение всех нервов, что я повернулась, чтобы рассмотреть тёмное отверстие в скалах.

Реальность выглядела довольно мрачно, хотя, конечно, не так, как фантазия, долгие годы вторгавшаяся в мои сны. Бесплодный, голый и мёртвый пейзаж – ни травинки, ни струйки влаги. Склоны скал повсюду покрывали трещины, горизонтально и вертикально, придавая им вид осыпающихся развалин. Под ними лежали покатые груды обломков. А гальки и валуны, засорявшие землю долины, являлись зловещими свидетельствами постоянных камнепадов и редких, но ошеломляющих внезапных наводнений, которые и помогли вади сформироваться.

Когда мы вступили в Долину, только верхушки скал по левую руку от нас озарялись солнечным светом. Саму Долину ещё покрывала тень. Свет постепенно скользил по скалам и двигался к нам, когда мы шли по тропе, извивавшейся среди обвалившихся скал, пока, наконец, солнце не обрело полную силу и не обрушилось на нас, как поток раскалённого воздуха из печи. Бесплодная земля дрожала от жары. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были прерывистое дыхание людей и ослов, хруст камней под ногами и весёлый звон инструментов, свисавших с моего пояса.

Никогда я не испытывала такой благодарности за удобные новые брюки и изящные ботинки до колен. Даже практичные блумеры, которые я носила во время первого путешествия в Египет, хотя и были гораздо лучше дорожных юбок и неуклюжих турнюров, не позволяли передвигаться так легко. Единственное, по поводу чего я завидовала мужчинам – возможность снимать больше одежды, чем дозволялось мне. Эмерсон, конечно же, сбросил куртку и закатал рукава рубашки, не успели мы и мили пройти. А когда солнечный свет окутал наши вспотевшие тела, даже Сайрус, бросив на меня извиняющийся взгляд, снял полотняную куртку и ослабил галстук. Хлопковые халаты, которые носят египтяне, лучше приспособлены к климату, чем европейская одежда. Когда-то я задавалась вопросом, как им удаётся с такой лёгкостью карабкаться по горам, не запутываясь в собственных юбках, но вскоре поняла, что они без малейших колебаний подбирают халаты или вообще сбрасывают их с себя, когда это необходимо.

Примерно через три мили каменистые стены начали смыкаться, и с обеих сторон стали открываться более узкие каньоны. Эмерсон остановился.

– Мы разобьём лагерь здесь.

– Царская гробница дальше, – пробормотал Сайрус, вытирая мокрый лоб. – Вверх по вади к северу...

– Там не хватит ровного пространства для ваших чёртовых палаток внутри королевского вади. Кроме того, другие гробницы, о которых я упоминал, расположены поблизости. В этой маленькой долине на юге найдётся по крайней мере одна.

У Сайруса иссякли возражения. Слово «гробницы» оказывало на него такое же действие, что и упоминание о «пирамидах» – на меня. По ироническому выражению Эмерсона я заподозрила, что он предвидел мои ожидания: другие гробницы находятся в ещё более разрушенном и опустошённом состоянии, чем заброшенная усыпальница Эхнатона. Однако, надежда, как говорится, вечна, и я симпатизировала чувствам Сайруса. Гораздо разумнее быть оптимистом, а не пессимистом: если обречён на разочарование, зачем переживать его заранее?

Мы оставили людей разбивать лагерь, – нелёгкая задача на земле, усеянной мусором – и отошли на сотню ярдов к северу по королевскому вади. Несколько минут спустя мы стояли у цели.

После краткого молчания Сайрус мягко и задумчиво произнёс:

– Где-то здесь... Чего он на самом деле желал, этот странный, загадочный человек? Во что он действительно верил?

Я поняла по выражению лица Эмерсона, что он не остался безучастным, но его ответ звучал сухо и практично.

– Сама гробница несёт в себе ещё больше тайн. Здесь похоронен Эхнатон, я готов поставить на это свою репутацию. Были найдены фрагменты его погребального снаряжения, в том числе саркофага. Этот массивный, жёсткий камень разбили на куски, немногие из них больше пяти сантиметров в поперечнике. Расхитители гробниц не станут прилагать такие усилия. Вандалы, очевидно, были врагами правителя, движимыми ненавистью и желанием отомстить. Уничтожили ли они и его мумию, или её перевезли в более безопасное место вместе с оставшейся частью погребального снаряжения, когда город был оставлен?

Далее, вторая из его дочерей умерла молодой, прежде чем ей успели подготовить отдельную гробницу. Здесь нашли фрагменты и другого саркофага, который, вероятно, принадлежал ей. Я не сомневаюсь, что её похоронили в комнатах, стены которых украшали фрески, изображавшие родителей, плачущих над её телом.

А Нефертити? В погребальной камере находится только один саркофаг. Отдельная группа комнат, куда ведёт проход от главного коридора, возможно, предназначалась для её погребения, но строительство не было завершено, а части погребального снаряжения не появлялись ни в гробнице, ни рядом с ней.

- А как насчёт ювелирных изделий, купленных Домом Монд в 1883 году? – спросил Сайрус. – Среди них было кольцо с её именем...

– Это, – авторитетно заявил Эмерсон, – лишь часть, причём мизерная, богатого снаряжения её мужа. Обломки и кусочки попали в карманы – я, естественно, выражаюсь образно, – кого-то из тех, кто перенёс мумию Эхнатона в другую гробницу или вандалов, уничтоживших саркофаг. Первая гипотеза кажется наиболее вероятной. Саркофаг был слишком тяжёлым, чтобы его перемещать, но тело и погребённое с ним снаряжение – кувшины с маслом, одежда, украшения – спрятали. Ювелирные изделия, приобретённые Мондом, были куплены у местных жителей. Древний вор спрятал свою добычу где-то в вади, намереваясь вернуться к ней позже, но не смог. Добычу эту, несомненно, обнаружили современные грабители.

– Значит, вы верите, что её могилу... – начал Сайрус.

– Ещё можно найти, – завершил Эмерсон. – Но в первую очередь мы должны заняться королевской гробницей. Я хочу, чтобы место полностью расчистили до голого камня. То, чем заполнены шахты, нужно извлечь и просеять. Полы, потолки и стены надлежит исследовать, чтобы там не оказалось никаких скрытых дверных проёмов. Где, к дьяволу… демоны ада, Абдулла, ты когда-нибудь перестанешь дышать мне в затылок?

– Я следую за вами, чтобы быть наготове, когда прикажет Отец Проклятий, – ответил Абдулла.

– Тогда я приказываю тебе не подходить ко мне так близко. Возьми Али и четверых – нет, пятерых – из оставшихся; я хочу, чтобы здесь работали только обученные люди. Ты знаешь, что искать, Абдулла.

– Начинать сейчас? – осведомился Абдулла, закатывая глаза. Высоко над головой безоблачное небо блестело от жары.

– Почти полдень, – вставила я, прежде чем Эмерсон успел ответить. – И путешествие было долгим и трудным. До начала работы мы отдохнём и пообедаем, Абдулла.

– Что касается вас, – одарил меня критическим синим взглядом Эмерсон, – то можете забрать своего друга Вандергельта, великого охотника за кладами, обратно в главный вади и приступить к поиску других гробниц.

– У нас нет рабочей силы, – возразил Сайрус. – А там тонны камня и песка, которые нужно убрать.

– Наймите рабочих из деревни.

– Ради всего святого, Эмерсон, – воскликнула я. – Вы сошли с ума?

– Вы повторяетесь, – мягко ответил Эмерсон.

– Мы не можем принимать к себе незнакомцев, – настаивала я. – Несколько жителей Хаджи Кандиля прятались в скалах, готовясь унести ваше тело, если план напавшего на вас Мохаммеда увенчается удачей. Полагаю, большинство из них честны, но мало…

– Значит, наймите честных, – нетерпеливо прервал Эмерсон. – Почему, чёрт побери, вы не в состоянии проявить хоть небольшую инициативу вместо того, чтобы по любому поводу обращаться ко мне за советом?

Естественно, я не обратила внимания на попытку Эмерсона разделить наши силы.

– Если вы хотите сосредоточиться на королевской гробнице, тогда давайте сосредотачиваться, – твёрдо заявила я. – В дополнение к задачам, о которых вы упомянули сегодня утром, мы должны составить более точный план всей гробницы и скопировать оставшиеся рельефы. Копии Буриана[207] бесценны, потому что показывают ныне исчезнувшие участки, но они не совсем точны и…

– Чёрт возьми, женщина, не читайте мне лекции! – взревел Эмерсон. Он пощупал подбородок и, не найдя бороды, за которую намеревался дёрнуть, растёр его до красноты. – Я как раз и намеревался сделать всё, что вы так любезно предложили. Ну, раз уж вы так хорошо меня предвосхитили, можете получить удовольствие от копирования рельефов.

Я, безусловно, понимала причину этого предложения. Он мстил мне за бороду. Внутренние камеры гробницы были такими же горячими, как ямы адского огня.

– Конечно, – спокойно согласилась я. – Какой метод вы имели в виду? Сухую протирку или обводку?

– И то, и другое. – Губы Эмерсона искривились в выражении, которое едва ли можно было назвать улыбкой. – Я хочу, чтобы каждая царапина на этих стенах была зафиксирована. Один из способов может показать подробности, которые пропустили другие. После того, как вы сравните их и сделаете общую зарисовку, вернётесь с ней в гробницу и проверите её точность рядом со стеной. Можете взять Рене на помощь. Начните в комнате E и убедитесь, что вы не упустили ни одного дюйма на каждой стене.

Комната E была погребальной камерой – самой глубокой, самой отдалённой, самой жаркой частью гробницы.

– Конечно, – повторила я. Эмерсон ушёл, ухмыляясь. Пока он разглагольствовал перед людьми о том, что им следует выполнять, я отвела Абдуллу в сторону.

– Я не знаю, что он задумал, Абдулла, но он только что отослал меня в самую глубокую и удалённую часть гробницы, где я не могу следить за ним. Он не сказал, чего он хочет, но опасаюсь худшего. Я полагаюсь на тебя, друг. Стереги его! Не позволяй ему бродить в одиночестве.

– Не бойтесь, ситт. После того, как он в последний раз ускользнул от нас, я сам проверяю, что кто-то наблюдает за ним, даже когда он спит или кажется спящим. Он больше не скроется от нас.

– Отлично. Я доверяю тебе, как самой себе.

Я уже поворачивалась, когда старик нерешительно произнёс:

– Ситт Хаким...

– Да, Абдулла?

– Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто ваша безопасность для нас не столь важна.

– Не нужно говорить мне это, старый друг, – тепло ответила я. – Мы с тобой читаем в сердцах друг у друга. И оба знаем, что Отец Проклятий неизмеримо больше нуждается в защите, чем я; он самый храбрый из людей, но часто принимает глупые решения. – И добавила, поправляя пояс: – Я в состоянии позаботиться о себе.

Губы Абдуллы дрогнули под бородой.

– Да, ситт. Но надеюсь, что не обижу вас, если скажу: как вы доверяете мне, так я верю богатому американцу, он тоже ваш друг. И не позволит причинить вам вреда, если сможет это предотвратить.

– Мистер Вандергельт – настоящий друг, – согласилась я. – Нам повезло, что у нас есть такие преданные друзья – а ты, Абдулла, самый верный из них.

Исполнив то, что требовали правила вежливости, и высказав вслух свою привязанность, Абдулла отправился преследовать Эмерсона, а я нашла Рене и поручила ему заняться экипировкой.

Сайрус, конечно же, предложил мне помощь, но я видела, что его не интересует такая кропотливая работа, требующая усидчивости, и он не обучен ей. Когда я заверила, что справлюсь и без него, он не настаивал. Он уже смотрел сквозь вади на кучу обломков рядом с местом, где другие исследователи, в том числе Эмерсон, нашли доказательства возможного существования гробницы, и я видела, что он испытывал неодолимое желание начать раскопки.

Мы с Рене несли рулоны бумаги и карандаши по длинным насыпям и лестницам, через полузасыпанную шахту по дощатым мосткам и вниз по короткому уклону в погребальную камеру.

Её размеры составляли примерно тридцать футов с каждой стороны (точнее – 10,36 на 10,40 метра), внутри находились две квадратные колонны и поднятый цоколь, на котором когда-то покоился саркофаг. Пол покрывала затвердевшая грязь, выглядевшая, как штукатурка. Поверхности стен и колонн украшали раскрашенные рельефы, смоделированные на слое штукатурки, нанесённой на поверхность скалы. Здесь, где покоилось само тело еретика, ярость его врагов проявилась полной мерой. Бо́льшая часть штукатурки исчезла. Однако некоторые рисунки были очерчены в виде набросков на самой скале до нанесения гипса, и эти грубые наброски всё ещё сохранялись.

– Мы начнём с задней стены, – сказала я Рене. – Я в правом углу, вы слева. Посмотрите сначала на меня: уверена, что вы знакомы с техникой, но у меня – свои методы.

Процесс сухой протирки состоит в прижатии тонкого листа бумаги над резьбой кончиками пальцев. Разумеется, влажная протирка даёт более точные копии, но часто повреждает разрушающиеся рельефы и удаляет последние следы любой оставшейся краски. Техника протирки самоочевидна: мягкие карандаши и постоянное, равномерное давление. Для рук это очень тяжело, особенно при работе на вертикальной поверхности.

Не буду подробно останавливаться на рабочих условиях. Представьте себе самый жаркий, самый пыльный, самый мёртвый, самый сухой климат, который может вообразить ваш разум, а затем удвойте силу этого представления, и тогда получите некоторое представление о том, что мы с Рене пережили тем днём. Я намеревалась держаться, пока не упаду, а Рене – ни в чём не уступить заурядной женщине (хотя, конечно, держал свои мысли при себе). Ради него, а не себя, я устраивала время от времени перерывы – отдохнуть, подышать воздухом и освежиться. Для предотвращения обезвоживания необходимо значительное потребление воды. Каждый раз, когда мы поднимались наверх, мои глаза искали Эмерсона. И каждый раз он был в другом месте: заново измеряя комнату, уже измеренную Чарли, и заявляя ему, что он всё сделал неправильно; критикуя Абдуллу за то, что тот просмотрел глиняный черепок в трещине на полу; запугивая небольшую группу рабочих, которую лично предоставил Сайрусу и так далее.

Я услышала слабый стон, донёсшийся со стороны Рене. И ободрила:

– Как только я закончу с этим листом бумаги.

Эмерсон взял одну из зарисовок, законченных мной, поднёс её к лампе, хмыкнул и бросил обратно.

Когда мы вышли, долина уже погрузилась в синие тени. Рене, задыхаясь, рухнул на уступ. Я сунула ему свою флягу; вода так нагрелась, что в ней спокойно можно было заварить чай, но она придала юноше сил. Однако мне пришлось помочь ему спуститься по склону.

– Как успехи? – спросила я Сайруса, который ждал внизу.

– Не так много. Эмерсон настаивает на том, чтобы мы просеивали каждый чёртов квадратный дюйм песка. При такой скорости потребуется две недели, чтобы добраться до скалы. До сих пор мы нашли диоритовую кувалду, которую древние использовали для разрушения скалы, и четыре куска керамики. – Сайрус вытер пот со лба рукавом, а затем, моргая, взглянул на меня. – Но бедная моя дорогая девочка, вы выглядите так, будто целый день провели в паровой бане. Вы, должно быть, полностью вымотались.

– Не совсем. Добрая чашка горячего чая и добрая чаша с тёплой водой, чтобы вымыть лицо – и мои силы полностью восстановятся.

– Есть способ получше, – взял меня за руку Сайрус. – Идём со мной и посмотрим, что сделали мои ребята.

Они умудрились сотворить небольшое чудо. Местность совершенно не способствовала разбивке лагеря. Центральное пространство было настолько узким, что палатки и тенты следовало располагать по длинной линии вместо того, чтобы сгруппировать их вместе. Для очистки земли от камней потребовалось бы несколько недель, но люди откатили часть больших валунов и подготовили относительно плоские поверхности, где можно было установить палатки. Коврики и циновки смягчали галечный грунт, а раскладные кровати обещали комфортабельный отдых. Даже древесину и сушёный верблюжий навоз для костра пришлось захватить с собой, потому что вблизи не нашлось бы и сухой ветки. В сумерках пылало несколько огней, рядом с палатками висели фонари. Возле каждой палатки стояли кувшины с водой, тазы и полотенца.

– Неудивительно, что вы наняли так много ослов, – заявила я Сайрусу, бросавшему в мою сторону восхищённые и сдержанно-горделивые взгляды. Мы осмотрелись вокруг. – Вы отправили их обратно после разгрузки?

– А почему нет? Человек может карабкаться по такой изрытой местности так же быстро, как ослик – двигаться. – Некоторое время он колебался, а затем продолжил: – Надеюсь, Эмерсон не закатит истерику, когда узнает, что я приказал остаться кое-кому из моей личной прислуги. Они не очень разбираются в раскопках, но у них острый взгляд и подозрительность, ставшая второй натурой.

– Если ему так хочется, пусть закатывает. Я одобряю, и считаю, что всё ещё могу заставить – вернее, убедить – Эмерсона принять неизбежное. Как вам удалось уговорить свою команду взять на себя обязанности охранников?

– Деньги – великий увещеватель, дорогая моя. Но не стоит больше говорить об этом. Посмотрим на ваше жильё и проверим, не забыл ли я чего-нибудь необходимого или желаемого.

Единственная ошибка, которую я смогла найти – избыток излишней роскоши, включая мягкие подушки и симпатичный фарфоровый чайный сервиз.

– Не выйдет, Сайрус, – улыбнулась я. – Эмерсон расплавится от сарказма, когда увидит эти взбитые подушки.

– Ну и пусть, – последовал угрюмый ответ.

– Более того, – продолжала я, – нет места для второй койки. Берте придётся разделить палатку, со мной, Сайрус. Нет, – поскольку он явно намеревался возразить, – боюсь, что альтернативы нет. Я далека от того, чтобы испытывать характер какого бы то ни было молодого джентльмена, но не могу допустить ни малейшего дуновения скандала, который запятнает экспедицию, чьей частью я являюсь. Подобные сплетни, истинные или ложные, помешали бы профессиональному продвижению женщин, а это продвижение, как вам известно, исключительно заботит меня. Следовательно…

– Я принимаю вашу точку зрения,– вздохнул Сайрус. – Раз вы так хотите, Амелия, значит, так и будет.

Повар Сайруса был среди тех, кто согласился остаться с нами. Я могла только предположить, что Сайрус подкупил его чем-то из ряда вон выходящим, поскольку хорошие повара с лёгкостью находят работу, не намереваясь терпеть условия, подобные тем, в которых он трудился.

Я кипятила чай на костре, когда Чарли появился в лагере. На бедного молодого американца стоило посмотреть. Его рубашка была такой мокрой, будто он стоял под водопадом, а с волос капало.

– Ну, как всё прошло? – весело осведомилась я. – Вы, наверное, работаете над планом гробницы?

– Частично, – прохрипел Чарли усталым и пыльным голосом. – По-моему, теперь я испытал все возможные виды археологии. Если профессор...

Он был прерван самим профессором, который вернулся после осмотра лагеря. И набросился на нас, размахивая каким-то предметом, как дубинкой. Было так темно, что я не могла понять, что это за предмет, пока Эмерсон не приблизился к огню.

– О чём, чёрт возьми, вы думали, Вандергельт? – потребовал он, толкнув винтовкой – ибо это была она – прямо в лицо Сайруса.

– Ради всего святого, Эмерсон, уберите её! – воскликнула я в испуге.

– Не заряжена, – сказал Эмерсон, отбрасывая её прочь. – Но там лежат боеприпасы и ещё полдюжины винтовок. Какого дьявола...

– Если вы дадите мне такую возможность, я отвечу вам, – ледяным тоном прервал его Сайрус. – Никто не заставляет вас носить шестизарядный револьвер, но я буду болваном, если пренебрегу такими очевидными средствами самообороны. Это винтовки «Маузер Гевер»[208], с 7,92-миллиметровыми патронами и обоймой на пять зарядов. Меткий стрелок, которым я являюсь, может снести человеку голову на расстоянии двухсот ярдов. И если я увижу незнакомую мне голову, то поступлю именно так – с вашего разрешения или без него.

Зубы Эмерсона блеснули в свете огня.

– Я уверен, что ваша речь произвела большое впечатление на дам, Вандергельт. Меня она не тронула, но это и не было вашей целью, не так ли? Надеюсь, со зрением у вас всё в порядке. Было бы жалко, если бы вы случайно по ошибке застрелили Абдуллу или меня.

Услышав скрежет зубов Сайруса, я поспешила вмешаться:

– Прекратите ссориться, будьте так любезны. Скоро будет готов ужин. Отправляйтесь мыться.

– Да, мамочка, – ответил Эмерсон. У него были очень большие и очень белые зубы. Свет фонарей, отражавшийся от их поверхности, выглядел довольно жутко.

Берта ускользнула, чтобы помочь повару. Когда группа снова собралась, настроение несколько улучшилось – я, прежде всего, имею в виду характер Эмерсона – а превосходная еда привела всех в состояние приятного расслабления ума. Относительно любезно мы сравнивали записи о сегодняшних достижениях и обсуждали планы на завтра. Единственная неблагозвучная нота принадлежала Эмерсону (кому же ещё?), который спросил, почему я валяюсь возле костра, а не сортирую сделанные мной копии.

С совершенным спокойствием я ответила:

– В таких условиях невозможно выполнить эту работу надлежащим образом. Свет недостаточен, нет плоской поверхности, достаточно большой, чтобы разложить на ней все бумаги...

– Чушь, – бросил Эмерсон.

Вскоре зевки и затянувшееся молчание прервали беседу, и я распорядилась, чтобы все отправлялись отдыхать. Для большинства из нас этот день был долгим и трудным.

Берта совсем не обрадовалась, узнав, что ей придётся разделить палатку со мной. Она не произнесла ни слова, будучи крайне молчаливой – по крайней мере, в моём присутствии – но отчётливо проявила свои эмоции без малейшего звука. Сняв только верхнюю одежду и покрывало, она завернулась в одеяло, и через несколько минут равномерное дыхание подтвердило, что она заснула. Я намеревалась задать ей несколько вопросов, но чувствовала себя необычайно уставшей. Веки неодолимо смыкались…

Сколько мне понадобилось, чтобы осознать неестественность такой сонливости – не могу сказать. Я весьма устойчива к снотворным и гипнозу, и считаю, что это – результат не столько физической невосприимчивости, сколько неких особенностей моего характера.

В течение неопределённого времени я лежала в полуоцепенении, дремала и вновь просыпалась, слыша, как низкие голоса рабочих и стук поваренных горшков постепенно сменяются тишиной. Кажется, полночь уже миновала, когда бессонный страж, обитающий внутри моего мозга, наконец-то подал голос.

– Это не обычный сон! – воскликнул он. – Заставь себя проснуться и действуй!

Легче сказать (или подумать), нежели сделать. Мои конечности были такими же вялыми, как бескостные щупальца. Но спасение находилось под рукой. Я уже использовала его раньше в аналогичной ситуации, и, благодаря перестановке мебели в палатке из-за добавления лежанки для Берты, всё моё снаряжение находилось поблизости. Достаточно было протянуть руку.

Пальцы стали такими же неуклюжими, как лапы животного, но, наконец, мне удалось открыть коробку с медицинскими принадлежностями и извлечь ароматические соли. Хороший вдох не только очистил мою голову, но и оставил отчётливое впечатление, что верх этой части тела куда-то улетел. Я села и спустила ноги на пол. До того, как лечь спать, я сняла ботинки и куртку, а также пояс с приспособлениями. Прежде чем приступать к расследованию, следовало хотя бы обуться. Мало того, что земля была неровной и болезненной для босохождения, но, кроме этого, существовали скорпионы и иные жалящие существа, которых следовало избегать.

Я всё ещё нащупывала ботинки, потому что не считала целесообразным зажигать свет, когда услышала мягкое шуршание гальки снаружи, и поняла, что моего бессонного стража, должно быть, предупредил подобный звук. Возможно, его издавало животное, возможно – человек, шедший куда-то с безобидными целями. Но я так не думала. Вскочив на ноги, я тут же рухнула на пол – или, если выражаться точнее, на лежанку Берты. Внезапное воздействие оказалось слишком сильным для хрупкой конструкции: она рухнула, а вместе с ней – и Берта.

Хотя я и не рассчитывала на это, инцидент произвёл желаемый эффект, то есть переполошил весь лагерь.

На мой испуганный возглас ответили громкие крики. Камни трещали и катились под бегущими ногами. Раздался выстрел.

Мне удалось выпутаться из массы перекрученных одеял и кусков сломанной лежанки, а Берта при этом даже не шелохнулась. Если у меня и были какие-то сомнения в том, что нас одурманили, её неподвижность полностью рассеяла их: нормальный сон безусловно прервался бы при поломке кровати и ударе моего тела. Сначала я нашла зонтик и, обнаружив, что мои колени по-прежнему слишком неустойчивы, чтобы позволить себе принять более прямое положение, поползла ко входу в палатку. Когда я подняла входную створку, первое, что предстало моим затуманенным глазам – гигантский светлячок, колеблющийся взад-вперёд в пьяном полёте. С некоторыми усилиями я попыталась сосредоточиться. Свет оказался фонарём. У Эмерсона в руках. Увидев меня, он от души выругался, но больше не произнёс ни слова, потому что его ноги подкосились, и он внезапно рухнул на землю – на острый камень, судя по последовавшему столь же несдержанному богохульству.

* * *

– Самое интересное, – заметила я попозже, – наблюдать за разнообразными воздействиями конкретного препарата на разных людей.

Эмерсон что-то прорычал. Он раздражённо отказался от предложения воспользоваться моими ароматическими солями и чашку за чашкой пил крепкий кофе.

– Вы, – продолжала я, – возможно, приобрели определённый иммунитет в результате… э-э… недавнего случая. Сайрус пострадал меньше Рене и Чарльза...

На сей раз зарычал Сайрус.

– А вот Берта оказалась самой восприимчивой.

– С ней всё будет в порядке? – Бледный Рене, явно сопротивлявшийся неудержимому стремлению закрыть глаза, беспокойно взглянул на меня.

– Да, конечно. Она отлично выспалась – можно сказать, лучше, чем все остальные. Охранник, – продолжала я, – кажется, отделался относительно легко. Конечно, мы не знаем, как применили лауданум, и поэтому не можем быть уверены в том, сколько досталось каждому.

– Он был в еде, – пробормотал Эмерсон.

– Или в питье. Но в каком блюде? Все получили снотворное – не только мы, но и египтяне. Даже охранник признаёт, что услышал мои крики сквозь дремоту. Согласитесь: самый важный вопрос – необходимость определить, кто имел возможность добавить опиум в нашу пищу. Среди нас – предатель, джентльмены!

Эмерсон одарил меня критическим взглядом поверх ободка чашки с кофе.

– Если отбросить чрезмерную мелодраматичность ваших выражений, Пибоди, пожалуй, вы окажетесь правы. Шеф-повар – самый очевидный подозреваемый.

– Слишком очевидно, – ответила я. – Вы же знаете, как он готовит: горшки, часами кипящие на костре, на открытом воздухе, а люди постоянно ходят мимо них туда-сюда, а то и останавливаются посплетничать. Нужно расспросить слуг...

– Вздор, – рявкнул Эмерсон. – Мы не в состоянии определить, кто виноват. Чёртов наркотик, возможно, добавили в один из кувшинов с водой ещё до того, как мы покинули деревню. Любой мог это сделать. – Пронзительные сапфиры медленно скользнули по лицам собеседников, а затем он повторил, особо выделив это слово: – Любой.

Чарльз немедленно приобрёл настолько виноватый вид, что мой старый друг инспектор Кафф арестовал бы его в мгновение ока. Этот вид заставлял прийти к умозаключению о почти доказанной невиновности юноши[209].

Но после того, как мы разошлись, я спросила себя, что мне действительно известно о двух молодых археологах. Рене работал с Сайрусом уже несколько лет, но даже старое знакомство не могло в данном случае снять с него подозрения. Соблазн сокровищ и открытий достаточно силён, чтобы поколебать слабый характер. Помимо наших людей из Азийеха, заподозрить можно было только троих: Эмерсона, Сайруса и меня. Что касается Берты… Её сон, вызванный наркотиком, был подлинным. Я применила ряд тестов, результаты которых не оставили у меня сомнений. Но только самые глупые из заговорщиков в подобной ситуации не включили бы себя в число жертв. А я отнюдь не считала Берту настолько глупой.

* * *

При ярком утреннем свете мы смогли обнаружить следы незваных гостей только возле моей палатки. Нечёткие отпечатки босых ног нашлись в двух местах, где не проходил никто из наших людей.

Когда мы отправились в королевский вади, Сайрус захватил с собой винтовку. При виде этого Эмерсон приподнял брови, но не произнёс ни одного возражения, даже после слов Сайруса, сказанных ледяным тоном:

– Не волнуйтесь, если увидите кого-то наверху на плато. Я отправил пару своих ребят туда, чтобы понаблюдать вокруг.

Как и Сайрус, я решила принять несколько предосторожностей. Несмотря на отчаянные протесты Эмерсона (которые я, конечно, проигнорировала) по поводу того, что у него отбирают рабочую силу, я поместила Селима, младшего сына Абдуллы, в дальнем конце главного вади. Селим был лучшим другом Рамзеса, красивым шестнадцатилетним парнем. Зная о безрассудной храбрости, свойственной молодости, я колебалась, доверить ли ему такую задачу, и решилась только после того, как Абдулла заверил меня, что и он, и Селим будут чувствовать себя обесчещенными, если им откажут. Я предостерегла мальчика со всей возможной решительностью: ему предназначена исключительно роль наблюдателя, и он потерпит неудачу, если бросится атаковать.

– Оставайся в укрытии, – наставляла я его. – Стреляй в воздух, чтобы предупредить нас, если увидишь что-нибудь, вызывающее подозрения, Если ты не поклянёшься именем Пророка, что подчинишься моему приказу, Селим, я пошлю кого-нибудь другого.

Широко и честно раскрыв огромные карие глаза, обрамлённые длинными ресницами, Селим принёс требуемую клятву. Мне не нравилась нежность, с которой он обращался со своей винтовкой, но Абдулла, сиявший от родительской гордости, заставил меня осознать, что выбирать не приходилось. Я только надеялся, что, если он кого-нибудь застрелит, это окажется Мохаммед, а не репортёр из «Лондон Таймс». Или даже Кевин О'Коннелл. Естественно, я ожидала именно его. И очень удивлялась, что ему до сих пор не удалось настичь нас.

Когда вечером мы вернулись в лагерь после изнурительных часов пребывания в жаре и в сухом воздухе погребальной камеры, я обнаружила, что Селим ждёт меня. Я приказала ему вернуться ко мне с известиями на закате. Не имело смысла – даже для защиты Эмерсона – позволять впечатлительному юноше оставаться на опасном посту после наступления темноты, когда, как известно всем египтянам, демоны и африты выходят из укрытий. Лицо Селима сияло от восторга. Он едва мог дождаться, чтобы поделиться со мной новостями:

– Он пришёл, ситт, как вы и предсказывали – тот самый человек, кого вы описали. Поистине, вы – величайшая из волшебниц! Он сказал, что не предупредил вас о своём приходе. Он сказал, что вы были бы рады. Он сказал, что он друг. Он сказал...

– Он попытался уговорить или подкупить тебя, чтобы ты позволил ему пройти, – прервала я, усилив тем самым в глазах невинной юности собственную репутацию обладательницы сверхъестественных сил. – Он передал письмо, как я… как предсказала моя магия?

– Ситт всё знает и всё видит, – благоговейно промолвил Селим.

– Спасибо, Селим, – сказала я, взяв сложенную бумагу, протянутую им. – Теперь отдохни, ты сегодня потрудился на совесть.

Берта проснулась утром без малейших болезненных признаков, хотя весь день была сонливой и вялой.

Когда мы вернулись, она отправилась прямо в нашу палатку, но, стоило мне последовать за ней, она встала и выскользнула. Я не пыталась задержать её. Усевшись на край кровати, я развернула записку, которую, казалось, написали прямо здесь: почерк выглядел исключительно неровным – очевидно, бумага лежала на скалистой поверхности. Но эта трудность не препятствовала склонности Кевина к многословию и не смогла сдержать в узде его бурлящий ирландский дух.

После обычных цветистых комплиментов Кевин продолжал:

«Я с нетерпением жду радости, которую не в силах выразить заурядными словами – радости возобновления знакомства с такими уважаемыми мной друзьями, как вы и профессор, и принести поздравления по поводу очередного счастливого избавления. И моё нетерпение столь могущественно, что я не приму отказа. Я устроился в некоем уютном жилище (смею ли надеяться, что вы позаботились обо мне в ожидании моего приезда?), удачно сооружённом недалеко от входа в этот каньон. Один из жителей деревни согласился ежедневно доставлять еду и воду, поэтому я не ожидаю каких-либо неудобств. Я весьма нетерпелив, как вам известно, так что не заставляйте меня слишком долго ждать... а то у меня может возникнуть соблазн, рискуя собственной шеей, пересечь плато и спуститься вниз, чтобы присоединиться к вам».

И снова комплименты. А в заключение – дерзкое «A bientot»[210], последняя капля: с моих губ сорвался возмущённый возглас, который я так долго пыталась сдержать.

– Что тебя разорвало! – воскликнула я.

Лицо Берты появилось в проёме палатки. В расширенных глазах над вуалью билась тревога.

– Что-то не так? Это от… от него?

– Нет-нет, – ответила я. – Ничего страшного. И к тебе это не имеет отношения. Не нужно оставаться снаружи, Берта, я заметила и оценила твою любезность. – Сложив письмо, я засунула его в шкатулку и вышла ополоснуть водой моё пыльное, а теперь ещё и пылавшее лицо.

Я не присоединилась к беседе у костра с тем же энтузиазмом, как накануне вечером. Я размышляла о том, как встретиться с Кевином и удержать его от вмешательства в наши дела. Я не сомневалась: если я окажусь неспособной противостоять ему, он выполнит свою угрозу, и если не сломает себе шею, спускаясь по скале, один из охранников Сайруса, вероятно, пристрелит его. Менее благородная женщина, возможно, посчитала бы это идеальным решением, но я не могла смириться с подобной предосудительной идеей. Кроме того, оставался шанс, что Кевин ускользнёт от охранника и спустится по горе, не причинив себе вреда.

Я должна была встретиться и поговорить с ним, и надеяться убедить его оставить нас в покое во имя дружбы, которую, по его словам, он испытывал ко мне. Небольшая взятка в виде обещания будущих интервью оказалась бы полезной для достижения желаемого результата. Но как я могла увидеться с ним наедине и без сопровождения? Сайрус настоял бы на том, чтобы сопровождать меня, если бы узнал о моих планах, и само его присутствие разрушит дружественную, конфиденциальную атмосферу, жизненно необходимую для самой мизерной надежды на успех.

Я решила, что мне следует уйти во время послеполуденного отдыха. Было бы глупо предпринимать долгую, трудную прогулку в темноте, а в рабочее время я не могла отлучиться. Период отдыха обычно длился два-три часа. Нельзя было надеяться вернуться до того, как моё отсутствие обнаружат, поскольку предстояло одолеть почти три мили в один конец, но если бы я заключила сделку с Кевином до того, как меня поймают, то достигла бы желанной цели. Я решила, что замысел вполне выполним. Во всяком случае, стоит попробовать. И никакой опасности, потому что Селим стоит на страже у входа в вади. Приняв решение, я охотно воздала должное обеду. Остальные, как я заметила, предпочитали подозрительно изучать каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, но я полагала, что один и тот же трюк не будет повторяться так скоро после первой неудачи.

Доказательством этого явилось то, что я несколько раз просыпалась ночью, чувствуя всего лишь нормальную сонливость перед тем, как снова заснуть. Берта тоже беспокойно ворочалась, что ещё более уверило меня в собственной правоте.

Утром мы с Рене хорошо потрудились в Колонном Зале (то есть в погребальной камере), поскольку я никогда не позволяла смятению души вмешаться в мои археологические обязанности. Мы почти закончили заднюю стену; нижние секции не могли быть точно скопированы до тех пор, пока пол не очистят до скалы. Я указала на это Эмерсону, когда мы прервались на обед.

– Не думаю, будто вам хочется, чтобы люди поднимали пыль во время копирования, – ответил он. – Оставьте это на потом. По-моему, у вас остались ещё три стены и четыре стороны двух столбов?

Лицо Рене вытянулось. Он надеялся на день-другой отдыха, пока мужчины будут работать.

Я подумывала о том, чтобы подлить чуточку лауданума в чай за обедом, чтобы все крепко спали, пока я буду отсутствовать. Но решила, что это неспортивно, и потому ограничилась чашкой Берты.

Она погрузилась в сон практически сразу. Хотя я горела желанием встать и уйти, потому что время было на вес золота, я заставила себя оставаться лежащей, пока другие не последуют за ней в царство Морфея. Глядя на неё, я не могла не задаваться вопросом: какое будущее ждёт такую женщину? Какие мысли, какие страхи, какие надежды скрывались за этим гладким белым лбом и этими загадочными тёмными глазами? Она никогда не доверялась мне и не реагировала на мои попытки завоевать её доверие. Но я видела, как она оживлённо беседовала с Рене, и реже – с Чарльзом; даже Эмерсон умел при случае вызывать один из её редких серебристых смешков. Есть женщины, которые не ладят с другими женщинами, но это не могло быть причиной её сдержанности со мной, потому что она проявляла такую же настороженность в отношении Сайруса, который, следует признать, не скрывал своей неприязни к Берте. Неужели она всё ещё оставалась рабыней человека, который так жестоко обращался с ней? Не она ли подсыпала снотворное нам в еду?

Она лежала спиной ко мне. Медленно поднявшись, повинуясь необъяснимому порыву, я склонилась над ней. Она шевельнулась и что-то пробормотала, как будто мой взгляд нарушил её сон. Я быстро отпрянула. Вновь воцарилось безмолвие. Настало время идти.

Я сняла пояс, прежде чем отправиться в путешествие. Как бы я ни хотела взять его с собой, но не осмеливалась рисковать возможностью появления шума. Возблагодарив небо и собственную дальновидность за свои полезные карманы, я разложила по ним несколько важных инструментов. Один из самых важных – удобный маленький нож – обеспечил мне беспрепятственный выход из палатки. Прорезав длинную щель, я вернула нож в карман, взяла зонтик и вышла.

Сайрус поставил мою палатку на некотором расстоянии от других, осознанно попытавшись обеспечить мне уединение настолько, насколько позволит местность. Возможности оказались не так уж велики, поскольку в самом широком месте вади не превышал несколько сотен футов. Мою палатку разбили на склоне каменной осыпи, граничившей с утёсами. Взяв ботинки в руки, я прокралась вдоль основания осыпи. Даже наши друзья-египтяне друзья носили здесь сандалии, ибо толстые покровы, в которые превратились их подошвы за годы босохождения, недостаточно защищал от острых камней, засорявших дно каньона. Мои толстые чулки служили мне ничуть не лучше, но я не осмеливалась надеть ботинки до тех пор, пока не отошла на некоторое расстояние и не скрылась из поля зрения обитателей лагеря за серией напластований.

Было исключительно жарко и абсолютно тихо. Единственная тень высилась на крутом, рыхлом, осыпающемся склоне у подножия скалы. Поскольку настоятельно требовалось спешить, мне пришлось следовать извилистой тропкой среди валунов в разгаре солнечного света. Если бы я так не спешила, то наслаждалась бы прогулкой. Впервые за много дней я оказалась в одиночестве.

Естественно, я крепко держала зонтик и обшаривала острым взглядом окрестности, но предпочитала доверять тому шестому чувству, которое предупреждает о скрытой опасности. Такие люди, как я – восприимчивые к окружающему и часто подвергавшиеся насильственному нападению – развивают это чувство до исключительной степени. Оно редко подводило меня.

И не могу объяснить, почему в данном случае оно оказалось бесполезным. Без сомнения, я была озабочена обдумыванием беседы с Кевином. Мужчины, должно быть, в течение некоторого времени лежали скрыто и неподвижно, потому что я определённо слышала звуки чьих-то шагов, спускавшихся по склону.

Они не выходили из укрытия, пока я не миновала первого из них, так что одновременно с их появлением я обнаружила, что путь к отступлению отрезан. Второй человек выскочил из засады напротив меня, впереди появились ещё двое. Они выглядели очень похожими из-за своих тюрбанов и грязных халатов, но одного из них я узнала. Мохаммед не сбежал. Я восхитилась его упорством, но мне не понравилось, как он скалился в мою сторону.

Поверхность скалы была изрыта бесчисленными щелями и трещинами. Некоторые из обрушившихся валунов были достаточно велики, чтобы скрывать не одного, а нескольких мужчин. Скольких противников мне предстояло одолеть? Твёрдо вцепившись в зонтик, я продолжала раздумывать об альтернативах с быстротой, которую моя размеренная проза не в состоянии передать.

Побег в любом направлении стал бы безумием. Я не могла так быстро вскарабкаться на скалу, чтобы ускользнуть от преследователей. Быстрое наступление привело бы меня прямо в ожидавшие руки двух врагов, медленно продвигавшихся ко мне. Отступление – не бегство, но обдуманный, расчётливый уход – на восток, в том направлении, откуда я пришла, казалось, предоставляло больше шансов. Если бы я смогла избавиться от единственного человека, загораживавшего мне путь.

Но, стоило мне переложить зонтик в левую руку и потянуться за пистолетом, эта надежда рухнула под треск и хруст гальки. На помощь своим соучастникам с востока изо всех сил спешил ещё один человек. Я боялась, что у меня не так уж много шансов вывести из строя двоих или ускользнуть от них. Ручное оружие не обладает большой точностью (за исключением очень близкого расстояния), а мне придётся бежать во время стрельбы. Но иного выхода нет.

Однако стоило этому новому человеку появиться в поле зрения, как мои пальцы застыли на стволе пистолета (неожиданно повернувшегося в моём кармане). Удивление парализовало каждую мышцу. Передо мной возник Эмерсон – простоволосый, багроволицый и невероятно стремительный. С криком: «Беги, чёрт тебя побери!» – он бросился на удивлённого египтянина, обрушив его на землю в виде груды грязной ткани.

Я поняла, что приказ адресован мне, и, естественно, не стала возражать против того, как он был высказан. Неожиданное появление и внезапность действий Эмерсона привели наших противников в мгновенное замешательство, и я без труда опередила ближайшего ко мне бандита. Однако все они чуть ли не наступали нам на пятки, так что, когда Эмерсон поймал меня за руку и побежал, таща за собой, я полностью согласилась с его решением. Впрочем, мне хотелось бы, чтобы он преодолел собственные предрассудки против огнестрельного оружия. Винтовка нам бы очень пригодилась.

Мы находились на расстоянии более мили от лагеря, и я не видела способа вернуться, не будучи пойманными. Неужели он пришёл один? Или помощь задержалась в пути? Вопросы переполняли мой разум, но я слишком запыхалась, чтобы сформулировать их – и, вероятно, к лучшему, потому что у Эмерсона явно не было настроения пускаться в дебаты. Обогнув скалу, он резко повернул направо, схватил меня за талию и бросил на скалистый склон.

– Вперёд, – выдохнул он, подчеркнув приказ резким ударом по подвернувшейся части моей анатомии. – Через эту дыру. Шевелись!

Подняв взгляд, я увидела отверстие, о котором он говорил, – чёрную неровную дыру в обрыве. Она была примерно треугольной формы, сужавшейся к трещине, которая поворачивалась под острым углом к вершине склона. Место для прохода тела имелось только в самой широкой его части. Я протиснулась с небольшим усилием воли с моей стороны и со значительной помощью Эмерсона, толкавшего меня сзади. Я не сопротивлялась, хотя перспектива спускаться в черноту, не имея представления о том, что лежит ниже и выше, не являлась особенно привлекательной. Однако более привлекательной, нежели альтернатива.

Я довольно-таки тяжело приземлилась на неровную поверхность шестью футами ниже отверстия. Пол был завален камнями и другими предметами, причинившими боль моим голым рукам. Поднявшись на ноги, я услышала мерзкий хруст и крик, сопровождаемый грохотом падающих камней. Я поняла, что Эмерсон ударил одного из наших преследователей по лицу. Возникшая суматоха предоставила ему время для более достойного входа в яму, чем мой – вначале появились ноги, затем рядом со мной упало тело, и всё, на что он был способен в течение нескольких последующих мгновений – тяжело пыхтеть.

Пространство, где мы оказались, было довольно маленьким. Сразу за нами пол резко поднимался к потолку. Ширина составляла не более пяти-шести футов, но по относительной аккуратности боковых стен я предположила, что это, очевидно, вход в одну из могил, о которых упоминал Эмерсон.

Эмерсон перевёл дыхание.

– Где этот ваш смешной пистолетик? – первое, что спросил он.

Я вытащила пистолет и вручила ему. Высунув руку в отверстие, он трижды нажал на спусковой крючок.

– К чему тратить пули? – требовательно спросила я. – В обойме всего шесть, а вы даже не...

– Я зову на помощь, – последовал грубый ответ.

Звать на помощь – не в привычках Эмерсона. Но в данном случае – единственный разумный способ действий. Вход в гробницу-пещеру был настолько узким и неудобно расположенным, что наши противники могли проникать через него только по одному за раз – с большим риском получить удар по голове от Эмерсона, как это уже неоднократно и случалось – но и мы не могли выйти, пока они ждали нас. Эмерсон – впервые – согласился с неизбежным, но явно был недоволен.

– О,– сказала я. – Значит, вы пришли один?

– Да, – ответил Эмерсон, очень мягко. Затем его голос поднялся до рёва, от которого я чуть не оглохла. – Вы, проклятая дура! Какого чёрта вам взбрело в голову так по-идиотски поступать?

Я отшатнулась, но не очень далеко: руки Эмерсона мгновенно вытянулись и схватили меня за плечи. Он тряс меня, как терьер – крысу, не переставая кричать. Искажённые эхом, слова были достаточно невразумительными, но смысл – вполне понятен.

Не думаю, что я бы ударила его, если бы он – уверена, совершенно непреднамеренно – не тряс меня так сильно, что я со всего маху треснулась затылком о стену позади меня. Во время побега я потеряла шляпу, и мои волосы рассыпались, так что удар ничто не смягчило. И эта боль разрушила все препятствия, которые могли удержать меня от ответа. Тем не менее, если бы я не находилась в исключительно возбуждённом состоянии (по разным причинам), то не подняла бы руку. За исключением игривых жестов совершенно другого характера (не имеющих отношения к настоящему описанию) я никогда не била Эмерсона. А он никогда бы не ударил соперника, который не смог бы дать ему сдачи.

Я, конечно, не собиралась бить его по лицу. Но мой бешеный удар пришёлся по его перевязанной щеке.

Эффект оказался поистине удивительным. С силой втянув в себя воздух от боли (и, я полагаю, от ярости), Эмерсон изменил хватку. Одна рука обхватила мои плечи, другая – рёбра. Притянув меня к себе, он прижал свои губы к моим. Он НИКОГДА раньше не целовал меня так. Из-за стальных объятий и давления его губ моя голова отогнулась так сильно, что я почувствовала хруст в шее. Зажатая между несокрушимой стеной, в которую упиралась моя спина, и стальными мускулами его тела, я ощущала себя раздавленной в тисках. Благодаря постоянной практике и усердному изучению природные способности Эмерсона к поцелуям были отточены до предела, но ТАК он меня ещё никогда не целовал. (И я, естественно, надеялась, что ранее он никогда так не целовал КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО ЕЩЁ). Мои чувства не подвергались мягким уговорам – их атаковали, ими овладевали, их преодолевали.

Когда, наконец, он отпустил меня, я рухнула бы, если б не прислонилась к стене. По мере того, как в ушах стихал шум крови, я всё чётче слышала другие голоса, восклицавшие вопросительно и тревожно. Но всех их заглушал голос, принадлежавший Сайрусу и выкрикивавший моё имя – вряд ли иначе я узнала бы его.

– Мы здесь! – закричал Эмерсон через отверстие. – Целы и невредимы. Подождите, я сейчас помогу ей выбраться.

Затем он повернулся ко мне.

– Прошу прощения, – тихо произнёс он. – Моё поведение было непростительным для джентльмена – которым, несмотря на некоторую эксцентричность поведения, мне хотелось бы считать себя. Даю вам слово чести, что подобное больше никогда не повторится.

Я была слишком потрясена, чтобы ответить – пожалуй, и к лучшему. Ибо, если бы смогла, то выпалила бы бушевавшие во мне мысли:

«О да, так и будет – если хоть кому-нибудь об этом обмолвиться!»