Змея, крокодил и собака

ГЛАВА 3

Я твёрдо знаю:

инстинкт заменяет

женщине логику.

– Ради Бога, Эмерсон! – воскликнула я. – Это же мистер Невилл! Отпусти его!

Эмерсон осмотрел своего пленника, которого он держал за отвороты воротника.

– Так и есть, – сказал он с лёгким удивлением. – Какого дьявола вы устроились на полу, Невилл?

Несчастный молодой человек вставил палец между галстуком и шеей, с трудом отделил первое от последнего и только тогда заговорил:

– Э-э... газ в коридоре, похоже, закончился, и в темноте я не мог быть уверен, что нашёл свою комнату. Когда я попытался разобрать номер, то уронил очки.

И тут на него напал кашель.

– Всё ясно, – сказала я. – Эмерсон, иди и посмотри на очки мистера Невилла. Надеюсь, ты на них не наступил.

Когда он вернулся, выяснилось, что надежды не оправдались. Невилл с ужасом взглянул на останки.

– К счастью, у меня есть ещё одна пара, но я не захватил их с собой, поэтому, если вы будете так любезны и проводите меня, миссис Эмерсон...

– Конечно. И, естественно, заменим вам очки. Ей-Богу, Эмерсон, пора бы уже избавиться от привычки прыгать на таких людей.

Невилл принадлежал к тому молодому поколению археологов, которое выказывало великолепные способности к филологии. Среди моих знакомых он был одним из самых незаурядных: борода и волосы – того же цвета, что и кожа, а глаза – неопределённого серо-коричневого оттенка. Но он обладал мягким, приятным характером и располагающей улыбкой.

– Это моя вина, миссис Эмерсон. Из того, что я слышал, у вас с профессором есть все основания подозревать людей, следящих за вашей дверью.

– Верно, – заявил Эмерсон. – Однако сейчас я должен извиниться. Надеюсь, я вам ничего не повредил?

И принялся так энергично и упоённо отряхивать одежду Невилла, что голова юноши закачалась взад-вперёд.

– Прекрати, Эмерсон, и иди переодеваться, – приказала я. – Вы должны извинить нас, мистер Невилл, мы немного опоздаем. На столе лежит рукопись, которая может вас заинтересовать; я надеялась поговорить с вами насчёт некоторых фрагментов, по поводу которых вы мне уже раньше давали любезные советы.

К тому времени, как я закрыла дверь спальни, Эмерсон уже громко плескался в ванной, и я решила, что он хочет избежать разъяснений или неудобных вопросов. Эмерсон часто склонен действовать поспешно, но редко – без причины (однако людям с невысоким интеллектом эта причина может показаться неадекватной). Неужели он опасался, что не следует мне доверять?

Он не предоставил мне возможности задуматься над этим вопросом, одеваясь с необычной скоростью и отсутствием суеты, пока я совершала омовение. Мне пришлось позвать его из гостиной, куда он отправился развлекать нашего посетителя, чтобы попросить его помочь застегнуть платье. Отвлекающие факторы, которые часто появлялись во время этого процесса, на сей раз не возникли.

Платье было ярко-малиновым – любимого цвета Эмерсона, сшито по последней моде. Пришлось не раз надоедать портнихе, чтобы закончить его вовремя. Эмерсон бросил на меня беглый взгляд и заметил:

– Ты выглядишь очень красиво, дорогая. Мне всегда нравилось это платье.

Когда мы вернулись в гостиную, мистер Невилл всматривался в рукопись, на которую я обратила его внимание.

– Просто не оторваться! – воскликнул он. – Это транслитерация «Сказания об обречённом принце» мистера Уолтера Эмерсона? Кажется, она гораздо точнее, чем перевод Масперо.

– Само сравнение иератических знаний Масперо и моего брата уже является оскорблением, – грубо отрезал Эмерсон. – Для Уолтера это – пустяковая работа. Он только транскрибировал её в иероглифы в качестве любезности по отношению к миссис Эмерсон. Ей как-то взбрело в голову заняться переводом, но её иератика...

– Сравнения столь же излишни, сколь и неуместны, Эмерсон, – промолвила я. – Я никогда не утверждала, что являюсь специалистом по иератике.

(Объясняю для несведущих: иератика – это скоропись, сокращённая форма иероглифического письма, и зачастую настолько сокращённая, что сходство с первоначальной формой почти невозможно разобрать. Уолтер – один из ведущих специалистов в этой области, равно как и в других разделах древнеегипетского языка, а я – нет. И Эмерсон – тоже.)

– Очень увлекательно, – согласился Невилл. – Особенно...

– Сейчас нет времени, – прервал Эмерсон. – Раз это так необходимо, не будем затягивать. Обопритесь на меня, Невилл, я не позволю вам упасть. Возьми меня за другую руку, Амелия – проклятый суфраги погасил свет, и я с трудом вижу, где все собираются.

Огни на другом конце коридора ярко горели, и мы смогли пройти достаточно быстро. Трепет гордости охватил меня, когда мы спускались по лестнице, поскольку все глаза – особенно женские – были прикованы к фигуре моего мужа. Не сознавая этого (в определённом смысле он очень скромен), он направился в обеденный салон, где друзья уже ждали нас.

Подобные встречи в первый вечер наших возвращений в Египет стали приятной традицией. Заняв своё место, я опечалилась, обнаружив, что несколько дружеских лиц мне больше не суждено увидеть – увы, до того знаменательного дня, когда мы снова встретимся в лучшем из миров. Я знала, что преподобный мистер Сейс грустит о кончине своего друга мистера Уилбура, случившейся в прошлом году. Их дахабии[42], «Иштар[43]» и «Семь Хатор[44]», бок о бок избороздили весь Нил. Теперь «Иштар» плыл в одиночестве, пока для него не настанет время перейти за пределы заката и, присоединившись к «Семи Хатор», скользить по широкой реке вечности.

Измождённое лицо мистера Сейса озарилось признательностью, когда он услышал это поэтическое выражение. (Снова Поэзия! Берегись, Заурядный Читатель!)

– Однако, миссис Эмерсон, в наших потерях мы утешаемся не только осознанием, что наши друзья просто немного опередили нас, но и появлением новых работников на полях науки.

Присутствовали и несколько незнакомцев: юноша по имени Дэвис, которого мистер Ньюберри, ботаник, трудившийся с Питри в Хаваре[45], представил как многообещающего живописца, создателя египетских пейзажей; Рейснер, гладко выбритый американец с квадратной челюстью, член Международной Комиссии по составлению каталога в Каирском музее; герр Бурш, бывший ученик Эберса[46] из Берлина. Эмерсон изучал их с хищным блеском в глазах, рассматривая, как потенциальных членов нашей команды.

Другой незнакомец был старше и обладал поразительной внешностью – золотыми волосами и тёмно-бархатистыми блестящими серыми глазами, которым могла бы позавидовать любая женщина. Однако черты лица были полностью мужскими, а челюсть – почти прямоугольной. Я не встречала его раньше, но Эмерсон обратился к нему с кратким приветствием:

– Итак, вы вернулись. Это моя жена.

Я давно привыкла к скверным манерам Эмерсона. Я протянула джентльмену руку, которую он пожал крепко, но достаточно нежно.

– Я так долго ожидал этого удовольствия, миссис Эмерсон. Ваш муж не посчитал нужным упомянуть моё имя. Я Винси – Леопольд Винси, к вашим услугам[47].

– Вы могли бы получить это удовольствие и раньше, если бы посчитали нужным, – хмыкнул Эмерсон, толкнув меня в кресло, подставленное официантом. – Куда вы убежали после скандала в Анатолии? Скрывались?

Все наши друзья, как и я, давно привыкли к скверным манерам Эмерсона, но эта фраза – которая для меня ничего не значила – очевидно, превзошла даже его обычные размеры бестактности. За столом послышался потрясённый вздох. Мистер Винси только улыбнулся, но в серых глазах появилась грусть.

Мистер Невилл поспешил сменить тему.

– Мне только что выпала честь увидеть последнюю транскрипцию мистера Уолтера Эмерсона с иератики. Он превратил «Обречённого принца» в иероглифы для миссис Эмерсон.

– Итак, это ваш очередной перевод египетской сказки? – спросил Ньюберри. – Вы становитесь кем-то вроде авторитета в этом вопросе, миссис Эмерсон. Но… э-э… поэтические вкрапления, которые вы вставляете в оригинальный текст, довольно-таки... довольно…

– Таким образом я делаю их более доступными для широкой публики, – ответила я. – И эти истории сами по себе весьма интересны. Параллели с европейскими мифами и легендами весьма примечательны. Вы, конечно, знаете эту сказку, мистер Винси?

Моя попытка компенсировать плохие манеры Эмерсона была понята и оценена. Мистер Винси ответил, бросив благодарный взгляд:

– Признаюсь, я забыл детали, миссис Эмерсон. Был бы рад, если бы вы напомнили нам.

– Тогда я стану Шахерезадой, и начну всех развлекать, – шутливо заметила я. – Был, говорят, некогда один царь, не имевший сына...

– Это всем известно, – перебил Эмерсон. – Я бы предпочёл расспросить мистера Рейснера о его учёбе в Гарварде.

– Позже, Эмерсон. Итак, царь вознёс молитвы богам, и те снизошли к его просьбам...

Было бы бессмысленно цитировать все ремарки Эмерсона, нарушавшие гладкое течение моего повествования. Я хочу привести его полностью, поскольку, как узнает читатель, оно оказало неожиданное и почти невероятное влияние на последующие события.

– Когда молодой принц родился, семь богинь Хатор пришли, чтобы решить его судьбу. Они сказали: «Он примет смерть от крокодила, или от змеи, или же от собаки».

Царь был опечален, услышав это. И приказал выстроить каменный дом и заточить в нём принца, снабдив его всем, что необходимо. Но когда принц подрос, как-то раз он поднялся на крышу и увидел человека, идущего по дороге с собакой, и попросил, чтобы ему доставили такую же. Отец, который стремился во всём угодить несчастному сыну, приказал подарить ему щенка.

Когда юноша возмужал, то потребовал освободить его, сказав: «Если такова моя судьба, она свершится, что бы я ни делал».

С тяжёлым сердцем отец дал согласие, и юноша отправился в путь вместе с собакой. Наконец он пришёл в княжество Нахарину. У князя Нахарины не было детей, кроме единственной дочери. Для неё построили дом, окно которого было удалено от земли на семьдесят локтей. Князь приказал привести всех сыновей всех князей земли Сирийской и сказал им: «Тот, кто достанет до окна моей дочери, получит её в жёны».

Притворившись возничим колесницы, египетский принц присоединился к молодым людям, которые день за днём прыгали, пытаясь достичь окна принцессы, и принцесса увидела его. И сумел он так прыгнуть, что достиг окна, и принцесса поцеловала его и обняла. Но когда князь Нахарины услышал, что его дочь досталась обычному возничему, он сначала попытался прогнать юношу, а затем приказал убить его. Но принцесса обняла молодого человека и сказала: «Я не переживу его ни на час!»

Итак, влюблённые сочетались браком. Спустя какое-то время принц рассказал своей жене о том, что отдан во власть трём судьбам. Она воскликнула: «Убей собаку, которая всюду следует за тобой!», но он ответил: «Я не позволю убить собаку, которую вырастил с тех пор, как она была ещё щенком». И тогда принцесса стала охранять его днём и ночью.

Однажды ночью, когда он заснул, она поставила рядом с ним чаши с пивом и вином, и стала ждать. И змея выползла из своей норы, чтобы укусить принца, но, увидев вино, стала пить, и опьянела, и перевернулась на спину. И принцесса взяла топор и разрубила её на куски.

– И на этом история кончается, – громко провозгласил Эмерсон. – Так вот, мистер Рейснер, вы начали исследования семитских...

– Это не конец, – заявила я ещё громче. – Существует сбивчивый фрагмент, который, по-видимому, указывает на то, что преданная собака вернулась к своему хозяину, и он, убегая от собаки, попал в лапы крокодила. Однако манускрипт на этом прерывается.

– Вы заинтриговали нас – каков же финал? – спросил мистер Ньюберри. – Так крокодил или собака привели принца к смерти?

– Я считаю, что он избежал этих судеб, как и первой, – ответила я. – Древние египтяне любили счастливые окончания, и храбрая принцесса, должно быть, тоже сыграла определённую роль.

– Вот и истинное объяснение вашего интереса, миссис Эмерсон, – вмешался Говард Картер[48], который преодолел длинный путь из Луксора, чтобы успеть на сегодняшнюю встречу. – Принцесса-героиня!

– А почему бы и нет? – улыбнулась я в ответ. – Древние египтяне относились к немногим народам – что древним, что современным – которые воздавали женщинам должное. Не так часто, как те заслуживали, конечно...

В этот момент Эмерсон потребовал слово, и я умолкла, поскольку высказала всё, что считала нужным. Он предал известности планы, которые мы обсуждали ранее.

– Потребуются большие затраты, а результаты сомнительны, – сказал преподобный Сейс. – Общество требует монументальных статуй и драгоценностей, а керамические черепки им ни к чему.

– Но это не должно нас беспокоить, – заявил Говард. Он был одним из самых молодых среди нас, и не потерял мальчишеского энтузиазма. – Это прекрасная идея, профессор. То, что нужно. Я не хочу критиковать месье Лоре, но вы знаете, как он пытался найти гробницу в прошлом году? С помощью зондажа! Ямы, вырытые наугад…

– Я знаю, что это означает, – прорычал Эмерсон, отталкивая свою тарелку с супом. – Это разрушительная техника. Вся территория Долины должна быть методично очищена до коренной породы. – Он откинулся на спинку стула, пока официант убирал пустую чашу и ставил перед ним рыбу. – Однако на это мало надежды, пока Ведомство древностей сохраняет контроль над Долиной и раздаёт концессии только своим фаворитам.

– Как насчёт Мейдума[49]? – предположил преподобный Сейс. – Пирамида никогда не была полностью очищена, и на кладбищах вокруг неё, безусловно, найдётся не одна мастаба[50].

– Или Амарна, – подхватил мистер Ньюберри. – Я помню, что вы работали там несколько лет назад.

Меня охватило трепетное чувство. Пирамиды – моя страсть, как метко выражается Эмерсон, но Амарна всегда будет занимать особое место в моём сердце, потому что именно там мы с Эмерсоном познакомились и обрели друг друга. Я выразительно взглянула на мужа. Он не менее выразительно смотрел на мистера Ньюберри, и я поняла по блеску в его глазах, что он собирается сказать нечто вызывающее.

– Да, так и есть, и у меня самые серьёзные намерения в отношении этого участка. Он исключительно важен для изучения одного из самых запутанных периодов египетской истории. С тех пор, как мы уехали оттуда, с археологическими находками было покончено. Никто и ничего, чёрт их всех побери...

– Эмерсон, ты преувеличиваешь, – быстро вставила я. – Там были и мистер Ньюберри, и мистер Питри...

– Всего лишь год. Типично для Питри. – Эмерсон отодвинул рыбу, откинулся на стуле и приготовился наслаждаться, провоцируя своих друзей. – Я считаю, что вы тоже долго не задержитесь, Сейс.

Преподобный Сейс был, к сожалению, одной из любимых жертв Эмерсона. Крохотного, тщедушного человечка многие считали выдающимся учёным, хотя у него не было официального образования, и он никогда ничего не публиковал. Уже одного этого было достаточно, чтобы Эмерсон преисполнился презрения. А религиозные убеждения преподобного, которых у Эмерсона отродясь не было, раздражали его не меньше.

– Я работал вместе с месье Даресси[51] в 1891 году, – сдержанно ответил Сейс.

– Когда он нашёл останки Ахенатона[52]? – Губы Эмерсона растянулись в выражении, которое можно увидеть на лице собаки, прежде чем она вопьётся вам в руку. – Я читал об этом невероятном открытии и был удивлён, что ему уделили так мало внимания. Вы действительно видели мумию? Даресси упоминает только обрывки бинтов для мумификации.

– Там действительно было тело – по меньшей мере, его останки, – осторожно произнёс Сейс. Ему уже приходилось видеть эту улыбку на лице Эмерсона.

– Конечно, вы его изучили?

Сейс покраснел.

– Оно было в ужасном состоянии. Сожжено и разорвано на куски.

– Очень неприятно, – серьёзно согласился Эмерсон. – И что с ней стало дальше?

– Полагаю, она оказалась в музее.

– Нет, это не так. В «Археологическом журнале» об этом не упоминается.

– Надеюсь, профессор, вы не хотите упрекнуть меня в недостатках памяти или зрения. Я видел эту мумию!

– Я в этом уверен. Я сам её видел – семь лет назад. – Эмерсон посмотрел на меня. Он так наслаждался, что у меня не хватило духа упрекать его. Я решила, что дружелюбное поддразнивание не принесёт преподобному никакого вреда. – Мы же не стали возиться с розысками чёртовой мумии, когда её украли у нас, помнишь, Пибоди? Жители деревни, должно быть, бросили её возле королевской гробницы после того, как разодрали на части в поисках амулетов. Но ничего страшного – всего лишь очередная ерундовая поздняя[53] мумия какого-то бедного простолюдина.

Ньюберри пытался скрыть улыбку. Мы не включали постороннюю мумию в отчёт для публикации, так как она не имела никакого отношения к истории участка, но многие из друзей знали об этой странной находке. Картер, менее тактичный, воскликнул:

– Боже мой, а я и забыл о вашей мумии-гуляке, профессор. Вы думаете, Даресси обнаружил именно её?

– Уверен, – хладнокровно ответил Эмерсон. – Ни одному из глупцов, которые её осматривали – извините меня, Сейс, конечно, я не говорю о вас – не хватило ума заметить, что она принадлежит иному периоду. Без сомнения, кто-то позже указал на это Даресси, но он предпочёл игнорировать неудобные свидетельства и сохранять молчание.

– Я все ещё придерживаюсь мнения… – сердито начал Сейс.

– Да, да, – отмахнулся Эмерсон. – Амарна действительно богата искушениями. Царская гробница никогда не была должным образом исследована, а в этом отдалённом вади[54] полно и других гробниц.

Он взял кусок рыбы. Но тут заговорил мистер Винси, скромно внимавший до сих пор:

– Я тоже слышал о других гробницах, но подобные слухи распространены в Египте. У вас есть доказательства?

Голос был мягким, а вопрос, безусловно, разумным, и я не понимала, почему Эмерсон бросил на Винси такой тяжёлый взгляд.

– Я не обращаю внимания на слухи, Винси, как вам прекрасно известно. Я знал о Царской гробнице по крайней мере за десять лет до её «официального» открытия[55].

Лишнее подтверждение репутации Эмерсона – никто и не подумал усомниться в его словах. Однако Ньюберри воскликнул с необычным жаром:

– Могли бы оказать любезность и сообщить своим друзьям, Эмерсон. Мы с Питри зимой девяносто первого день за днём неустанно искали проклятое захоронение, и я попал в переплёт, когда написал письмо в «Академию», обвиняя Гребо[56] в ложном присвоении себе славы первооткрывателя гробницы.

– Что значат небольшие неприятности, если всё яснее ясного? – спросил Эмерсон, который, по всеобщему мнению, провёл большую часть своей жизни, буквально купаясь в неприятностях[57]. – Гребо – самый некомпетентный, глупый, бестактный болван, который когда-либо называл себя археологом. Конечно, если не считать Уоллиса Баджа[58]. Я не объявляю об открытиях, пока полностью не разберусь с ними. Туземцы грабят древности что есть силы, но археологи дадут им сто очков вперёд. Только Небеса знают, какие важнейшие предметы были выброшены Даресси и Сейсом, когда они...

Сейс начал шипеть, и мистер Рейснер быстро вмешался:

– Так вы не вернётесь в Судан? Этот регион очаровывает меня. Там такие возможности для работы!

– Меня это соблазняет, – признался Эмерсон. – Но мероитическая культура – не моя область. Проклятье, я же не могу успеть везде!

Я надеялась избежать упоминания Судана, поскольку знала, что за этим последует. Археологи не более защищены от праздного любопытства, чем любой человек. Внимание собравшихся за столом резко усилилось. Но прежде чем кто-либо успел задать вопрос, всех отвлекло прибытие толстого коротышки, подплывшего к нашему столу с царственной манерой вице-короля – каковым, в профессиональном смысле, он и был.

– Месье Масперо[59]! – воскликнула я. – Как чудесно! Я и не знала, что вы в Каире.

– Только мимоходом, дорогая леди. Я не собирался задерживаться, но, услышав о вашем прибытии, не мог отказать себе в удовольствии приветствовать вас на сцене ваших многочисленных триумфов. – Подарив мне дружеский взгляд на галльский манер, он продолжал: – Вы владеете секретом вечной юности, chere madame[60]. Нет, действительно, вы даже моложе и красивее, чем в тот день, когда мы впервые повстречались в залах музея[61]. Мог ли я предположить, что это – столь знаменательный день! Вы вряд ли считаете, джентльмены, что я похож на божество любви, но в тот день мне выпала честь сыграть роль Амура, ибо именно я представил мадам джентльмену, который завоевал её сердце и руку.

Размашистым высокопарным жестом он указал на Эмерсона, каменным взглядом ответившего на довольные усмешки гостей. Он изо всех сил критиковал Масперо, когда тот был директором Ведомства древностей, но ещё большее отвращение питал к его преемникам. Эмерсон процедил сквозь зубы:

– Вам лучше вернуться к работе, Масперо. Проклятое Ведомство после вашего ухода продолжает разваливаться. Гребо сам по себе был катастрофой, а де Морган[62]...

– О да, но мы поговорим об этом в другой раз, – прервал Масперо, имевший болезненный опыт: как только Эмерсон заводит беседу о недостатках Ведомства древностей, необходимо немедленно прервать разговор. – Я в спешке, я отправляюсь за новым назначением. Поэтому, мадам, вы должны поскорее рассказать мне о том, что так хочет узнать весь Каир, буквально сгорая от желания. Как поживает загадочная молодая леди, столь многим обязанная вам? Из всех ваших триумфальных приключений это, несомненно, самое выдающееся!

– Она в полном здравии и отличном расположении духа, – ответила я. – Как любезно с вашей стороны осведомиться об этом, месье.

– Нет, нет, вы не можете отделаться несколькими вежливыми словами. Вы слишком скромны, мадам, я этого не допущу. Мы должны услышать всю историю. Как вы узнали о положении бедняжки, какие блестящие дедуктивные методы вы применяли для того, чтобы найти её, с какими опасностями вы столкнулись во время путешествия.

Лицо Эмерсона окаменело до такой степени, как будто его высекли из гранита. Остальные наклонились вперёд, приоткрыв рты и сверкая глазами. Они смогут «кормиться» этой историей до конца сезона, так как никто не слышал её из первых уст.

Я не намеревалась излагать официальную версию коллегам-профессионалам. В отличие от широкой публики, они обладали достаточными знаниями, чтобы обнаружить неувязки в нашей выдумке. Однако я знала, что такой момент настанет, и подготовилась к нему со своей обычной тщательностью.

– Вы оказываете мне слишком большое доверие, месье. Я понятия не имела о существовании мисс Форт. Как вы, вероятно, слышали, мы выступили на поиски её двоюродного брата, пропавшего в пустыне, куда он отправился, пытаясь найти своих дядю и тётю. Подобно многим безрассудным путешественникам, они бесследно исчезли, когда Махди захватил Судан. – Я умолкла, чтобы сделать глоток вина и тщательно подобрать слова. Затем продолжила: – Поскольку восстановился мир, появились слухи, что некоторым из этих людей удалось выжить.

– И что – мистер Фортрайт двинулся в пустыню, руководствуясь всего лишь слухами? – покачал головой Масперо. – Опрометчиво и глупо.

– Божественное Наставление вдохновило его, – благоговейно произнёс Сейс. – И привело вас на помощь невинному ребёнку.

Мне захотелось пнуть доброго старика. Такое замечание должно было прервать молчание Эмерсона, отнюдь не намеренного возносить благодарность Богу за собственные достижения. К сожалению, я не могла пнуть и Эмерсона, так как он сидел за столом напротив меня.

– Божественное Наставление вдохновило его потеряться в пустыне, – процедил мой муж. – Имея больше здравого смысла, мы не полагались...

Поскольку предупреждающий удар по голени был невозможен, пришлось найти другой способ остановить Эмерсона. Я опрокинула свой бокал. Тяжёлая дамасская скатерть поглотила бо́льшую часть жидкости, но несколько капель попали на новомодное платье.

– Чем же вы руководствовались? – нетерпеливо спросил Картер.

– Раз не Божественное Наставление, значит, просто удача, – сказала я, исподлобья бросая взгляды на Эмерсона. – Мы пережили самые обычные приключения. Вам они известны, джентльмены – песчаные бури, жажда, атака бедуинов. Не о чем говорить. От беженцев, повстречавшихся нам по дороге, мы узнали о миссионерах. Они принадлежали к какой-то странной протестантской секте, вроде «Братьев Нового Иерусалима» – вы помните их, преподобный[63]? В конце концов мы добрались до отдалённой деревни, где они чудесным образом сумели пережить четырнадцать лет войны и нищеты. Мистер и миссис Форт покинули этот мир, но дочь осталась в живых. Нам посчастливилось оказаться теми, кто восстановил её в её правах.

Официант поставил новый бокал вина. Я отхлебнула от души, чувствуя, что заслужила это.

– Значит, вы не нашли следов бедного мистера Фортрайта? – печально покачал головой Ньюберри. – Жаль. Боюсь, что его кости белеют где-то вдалеке.

Я очень на это надеялась. Юный негодяй приложил все усилия, чтобы убить нас.

– Но ведь ходила ещё какая-то история о карте? – спросил мистер Винси.

Мой бокал снова почти перевернулся. Мне едва удалось его удержать. Но тут на помощь пришёл Масперо, рассмеявшись:

– Знаменитые карты Уилли Форта! Ну кто же не слышал о них?

– Даже я, – улыбнулся Картер. – Самого джентльмена я не знал. Но, похоже, он – нечто вроде легенды в Египте.

– Среди археологов всегда найдётся фанатик, – неодобрительно заметил Ньюберри. – И в результате фантазии привели его не в золотой город, который он надеялся обнаружить, но в жалкую деревню с глиняными хижинами, а затем – к преждевременной смерти.

Масперо ушёл. Остаток вечера прошёл исключительно в беседах на тему археологии.

Стоило нам вернуться в номер, Эмерсон сорвал свой жёсткий воротник:

– Хвала Небесам, всё закончилось. Я больше к нему не притронусь, Амелия. Этот костюм столь же архаичен, как и доспехи, и практически так же неудобен.

Вино оставило видимые пятна на юбке. Я мягко ответила:

– Не стоит носить вечерний костюм, как маскарадный наряд, дорогой. Я подумываю о чём-то в елизаветинском стиле[64]. Рейтузы в обтяжку подчеркнут очаровательную форму твоих нижних конечностей.

Эмерсон стянул пальто. Какое-то мгновение я думала, что он швырнёт его в меня. Испепеляя меня взглядом, он приглушённо проревел:

– Мы не будем напяливать маскарадные костюмы, Амелия. Пусть лучше меня повесят.

– Осмелюсь напомнить, что через четыре дня мы сможем что-нибудь подобрать на рынке. Пожалуйста, помоги мне с пуговицами, Эмерсон. Пятна нужно срочно застирать.

Впрочем, до стирки дело так и не дошло. К тому времени, когда пуговицы были расстёгнуты, мои мысли приняли совершенно другое направление.

Некоторое время спустя, пока приятная сонливость овладевала моим усталым телом, я с простительным самодовольством размышляла о прошедших событиях. В течение прошедших месяцев история, передаваясь из уст в уста, изменилась и исказилась до неузнаваемости. Однако официальная версия была принята теми, чьё мнение считалось наиболее весомым. Какая ирония судьбы (думала я) – именно репутация Уиллоуби Форта как оригинала со странностями лучше всего помогла спасти его дочь от обывательских сплетен, а Затерянный Оазис – от открытия и эксплуатации.

Я собиралась поделиться мыслями с Эмерсоном, но ритмичное дыхание объявило мне, что он уже заснул. Повернувшись на бок, я положила голову ему на плечо и последовала его примеру.

* * *

У меня – методичный ум. А у Эмерсона – нет. Потребовалась длительная дискуссия, чтобы убедить его сесть с картой Египта и вместе со мной составить чёткий список предполагаемых участков, а не бросаться очертя голову куда попало. И чем больше я думала, тем больше его замысел привлекал меня. Хотя наша бродяжья жизнь и доставляла мне немало удовольствия, так как из года в год я никогда не знала, где мы окажемся в следующем сезоне, и хотя никто не относится с таким равнодушием к трудностям ежегодного устройства нового лагеря в другом месте – зачастую там, где не найдёшь ни воды, ни приличных условий, полно насекомых и болезней, а шанс улучить хоть несколько мгновений наедине с Эмерсоном достаточно ничтожен, особенно с Рамзесом, который вечно путается под ногами... Ну, может быть, удовольствие всё же не так велико, как мне казалось! Конечно, идея обосноваться на земле крайне привлекала. Я представляла, как будет выглядеть наш дом: просторные, комфортабельные жилые помещения, фотостудия, контора для хранения записей... возможно, даже пишущая машинка и тот, кто будет работать на ней. Я мысленно выбирала образец драпировки для гостиной, когда Эмерсон, размышлявший над картой, вдруг заговорил:

– Не думаю, что нам стоит отправиться к югу от Луксора. Если только тебя не привлекает какой-то участок между ним и Асуаном.

– Ничего, что могло бы прийти в голову. А вот в районе Фив открываются интересные возможности.

Мы решили позавтракать в комнате ради большей конфиденциальности, а также из-за нежелания Эмерсона одеваться, чтобы спуститься вниз. Воротник его рубашки был расстёгнут, рукава – засучены до локтей, взгляд – безмятежен, длинные ноги – вытянуты, трубка – в одной руке и ручка – в другой. Этот вид почти отвлёк меня от размышлений по поводу гостиной. Не подозревая о нежности, завладевшей моими мыслями, он сунул мне карту.

– Смотри, Пибоди. Я пометил то, что выбрал. Можешь что-нибудь добавить или убрать – как тебе угодно.

– Думаю, лучше убрать, – ответила я, глядя на размашистые кресты, испещрявшие всю карту. – Уменьшить количество вариантов до полудюжины, а то и меньше. Бени Хасан, например, не то, что я бы выбрала в первую очередь.

Эмерсон с чувством застонал.

– Состояние гробниц сильно ухудшилось с тех пор, как я впервые увидел их. Необходимо поскорее скопировать рисунки.

– То же самое можно сказать о любом участке, который ты отметил.

Обсуждение продолжалось. После часа препирательств мы сократили список до трёх – Мейдум, Амарна и западные Фивы. И я согласилась с предложением Эмерсона проверить местность до принятия окончательного решения.

– Ещё рано для сезона, – напомнил он мне. – И у нас в течение нескольких лет не было ни минуты отдыха, чтобы поиграть в туристов. Хотелось бы взглянуть на могилу, найденную Лоре в прошлом году. Он оставил там несколько мумий – редкий идиотизм с его стороны.

– Язык, Эмерсон, – автоматически отреагировала я. – Было бы неплохо снова увидеть дорогую старую Долину Царей. Не начать ли нам с Мейдума, раз уж он по соседству?

– Не очень-то по соседству. Признайся, Пибоди, ты выбрала Мейдум, потому что там есть пирамида.

– Но надо же где-то начать. А после Мейдума мы могли бы...

Стук в дверь прервал меня. Суфраги внёс букет цветов. Я уже получила несколько цветочных подношений от тех, с кем мы встречались вчера. Букет месье Масперо был самым большим и экстравагантным. Все вазы оказались заняты, поэтому я отправила слугу найти ещё одну, а сама продолжила восхищаться красивым сочетанием роз и мимозы.

– Нет красных роз? – осведомился Эмерсон с улыбкой. – Я не позволю тебе принимать красные розы от джентльменов, Пибоди.

На языке цветов красные розы означают страстную любовь. Успокаивало то, что он шутил над вопросом, когда-то вызывавшим у него ревнивый гнев. Во всяком случае, мне так показалось.

– Они белые, – кратко ответила я. – Интересно, кто... Ах, вот и карточка. Мистер Винси! Джентльменский жест, на мой взгляд. У меня и минуты не выдалось поговорить с ним. Кстати, Эмерсон, я хотела спросить – о какой позорной сделке ты говорил?

– Сокровища Нимруда[65]. Ты должна была читать об этом.

– Что-то припоминается, но газеты писали об этом много лет назад, ещё до того, как у меня возник интерес к археологии. Кажется, изрядное богатство: золотые и серебряные сосуды, ювелирные изделия и тому подобное. Насколько я помню, клад был продан в Метрополитен-музей[66].

– Правильно. Но газеты не сообщали – благо им хорошо известны законы о клевете – о подозрениях, что Винси был агентом, с помощью которого музей и приобрёл коллекцию. Он вёл раскопки в Нимруде для немецкого миллионера Шамбурга.

– Ты хочешь сказать, что он нашёл золото и не сообщил об открытии ни своему покровителю, ни местным властям? Возмутительно!

– Возмутительно, но не обязательно незаконно. Законы о принадлежности древностей и собственности на скрытые сокровища были тогда ещё более неопределёнными, чем сегодня. В любом случае никаких доказательств не нашли. Если Винси продал добычу в «Метрополитен», он сделал это через посредника, и музей не волновался по поводу необходимости объяснять сделку.

Я видела, что Эмерсон забеспокоился. Он постучал трубкой, пошевелил ногами и снова протянул мне карту. Тем не менее, я упорно продолжала:

– Вот почему я не знакома с археологическими успехами мистера Винси. Одно лишь подозрение в подобной непорядочности…

– Положило конец его карьере, – закончил Эмерсон. – Никто больше не обратится к нему. Хотя он и подавал большие надежды. Начал с египтологии – хорошо поработал в Ком-Омбо[67] и Дандаре[68]. Шли разговоры... Но почему мы сидим здесь и фаддличаем (сплетничаем), как парочка старух? Одевайся и идём.

Он встал и потянулся. И тем самым подчеркнул все достоинства своей фигуры: ширину груди и плеч, стройность и мускулистость ног. Я подозревал, что он сделал это, чтобы отвлечь меня, поскольку Эмерсон хорошо осведомлён о моей приязненной оценке его эстетических качеств. Однако я настойчиво продолжала спрашивать:

– А случайно не ты вытащил его злодейские дела на свет Божий?

– Я? Разумеется, нет. На самом деле я защищал его, указав, что другие землекопы, в том числе некоторые официальные лица Британского Музея, точно так же недобросовестны в используемых ими методах добычи древностей.

– Вот это аргумент, Эмерсон! Я просто поражена!

– Сокровищу лучше находиться в «Метрополитене», чем в какой-то частной коллекции.

– Ещё менее убедительно.

Эмерсон отправился в спальню. Именно таким образом он намекал, что больше не желает обсуждать этот предмет. У меня был, однако, ещё один вопрос:

– Почему ты заговорил с ним так грубо? Все остальные готовы были предать прошлое забвению...

Эмерсон резко повернулся. Его мужественное лицо пылало честным негодованием.

– Я, грубо? Ты ничего не знаешь о традициях мужского разговора, Пибоди. Это была просто дружеская шутка.

* * *

Последующие дни протекали очень приятно. Давно уже у нас не было возможности просто бродить по Каиру, возобновляя старые знакомства, сидеть в кофейнях, споря с маститыми университетскими учёными, исследовать книжные лавки на базаре. Мы провели вечер со старым другом, шейхом Мухаммедом Бахсором, и наелись до невозможности. Отказаться от чрезмерного угощения было бы невыносимым нарушением хороших манер, хотя я знала, что в итоге мне придётся всю ночь терпеть храп Эмерсона. (Он всегда храпит, когда объедается.) Шейх был разочарован, узнав, что Рамзеса с нами нет, и неодобрительно покачал головой, когда я объяснила, что мальчик остался в Англии продолжать своё образование.

– Чему полезному его могут там научить? Пусть он приедет ко мне, Ситт Хаким, и я научу его ездить верхом, метко стрелять и управлять людскими сердцами.

Месье Лоре, директор Ведомства древностей, находился в Луксоре, поэтому мы не смогли навестить его, как полагалось. Но мы провели массу времени с другими коллегами, постоянно обновляя сведения о современном состоянии археологических раскопок и доступности обученного персонала. Как-то раз мы обедали с преподобным Сейсом на его дахабии, чтобы повидаться с учеником, на которого он возлагал большие надежды. «Иштар» и вполовину не была так хороша, как «Филы», моя любимая дахабия, но пробудила болезненные воспоминания о том незабываемом путешествии.[69] Я не смогла сдержать вздоха, когда мы ушли, и Эмерсон вопросительно взглянул на меня:

– О чём задумалась, Пибоди? Неужели тебя не впечатлила квалификация мистера Джексона?

– Он кажется умным и хорошо подготовленным. Я думала о прошлом, мой дорогой Эмерсон. Помнишь...

– А, твоя дахабия! Они живописны, но непрактичны. Мы можем добраться до Луксора по железной дороге за шестнадцать с половиной часов. Поехали завтра в Мейдум? Ближайшая станция – Рикка; мы можем нанять там ослов.

Он продолжал болтать, казалось, не подозревая о моей неспособности поддержать беседу. Когда мы подошли к нашему номеру, я услышала нечто, напоминавшее войну в миниатюре: крики, грохот, удары. Дверь в нашу гостиную была распахнута настежь. Шум доносился именно оттуда, и моему изумлённому взгляду предстала сцена полного замешательства. Полосатые галабеи вздымались, подобно парусам во время шторма, их носители метались туда-сюда под аккомпанемент криков и громких арабских проклятий.

Неизмеримо более громкий крик Эмерсона, чьи способности в этом отношении превосходят любые, когда-либо слышанные мной, перекрыл шум и утихомирил его. Мужчины застыли, тяжело дыша. Я узнала нашего суфраги, который, очевидно, нанял нескольких помощников-друзей, чтобы добиться результатов. Когда одежды, наконец, перестали развеваться, я увидела того, из-за кого заварилась вся суматоха.

Загнанный, он застыл на спинке дивана, ощетинившись и хлеща воздух хвостом. На мгновение меня охватило ощущение суеверного ужаса, как будто бы предо мной явился сверхъестественный посланец, возвещавший бедствие любимому человеку. Если демонический Чёрный Пёс[70] предвещал смерть члена одной из благородных семей, то какое же проклятие больше приличествовало Эмерсону, нежели огромный и пятнистый египетский кот?

– Бастет! – воскликнула я. – О, Эмерсон...

– Не говори глупостей, Пибоди. – Эмерсон, опытный в обращении с кошками, осторожно обошёл вокруг животного. Кошачья голова повернулась, чтобы следить за его движениями, и я увидел глаза: они были не золотыми, как у нашей кошки Бастет, а чистого бледно-зелёного цвета перидота[71]. – С одной стороны, – продолжал Эмерсон, – Бастет в Чалфонте с Рамзесом, с другой же... Хороший котик, хороший...– Он наклонился и прищурился, рассматривая заднюю часть животного. – Это кот. Никаких сомнений.

Кот был крупнее и темнее по цвету, чем Бастет. Его морда не выражала доброжелательности, обычной для нашей любимицы. Мне редко приходилось видеть более расчётливый взгляд в глазах любого млекопитающего – человека или животного.

– Откуда он взялся? – спросила я, а затем повторила вопрос по-арабски.

Суфраги протянул мне руки с кровоточащими глубокими царапинами. Кот, вероятно, залез через окно; слуга обнаружил его, когда принёс посылку, и тщетно пытался вышвырнуть.

– И ты заручился для помощи поддержкой неуклюжих друзей, – съязвила я, глядя на разбитые вазы и разбросанные цветы возле подранных штор. – Все прочь отсюда! Вы только пугаете бедняжку.

Раненый суфраги смотрел на кота с такой же злобой, как и тот – на него. Должен сказать, зверь не выглядел испуганным. Я собиралась подойти поближе – Эмерсон, как я заметила, осторожно отступил – но тут суфраги обернулся к открытой двери и воскликнул:

– Мы нашли его, эффенди (господин)! Он здесь.

– Да, я вижу, – сказал мистер Винси. Он покачал головой. – Плохой кот! Непослушный Анубис!

Я повернулась.

– Добрый день, мистер Винси. Это ваш кот?

Его лицо, обычно меланхоличное, озарила улыбка. Отлично скроенный дневной костюм[72] подчёркивал достоинства фигуры, но я заметила, что, хотя он и был аккуратно почищен и выглажен, некогда дорогая ткань, увы, износилась.

– Мой друг, мой собеседник, – мягко продолжал Винси. – Но... о Боже! Кажется, он был очень непослушен. Он устроил этот хаос?

– Это не его вина, – ответила я, приближаясь к коту. – Любое существо, когда его преследуют… – предупреждающий окрик мистера Винси раздался слишком поздно. Я отдёрнула руку, отмеченную рядом кровоточащих царапин.

– Простите, дорогая миссис Эмерсон! – воскликнул Винси. Он обогнул меня и схватил тварь, устроив её у себя на руках. Кот тут же успокоился и начал мурлыкать глубоким баритоном.

– Анубиса можно назвать котом одного хозяина. Надеюсь, он не причинил вам вреда?

– Идиотский вопрос, – прокомментировал Эмерсон. – Вот, Пибоди, возьми носовой платок. Подождите немного: он был здесь, в кармане...

Его не оказалось в кармане. Как и всегда. Я взяла платок, предложенный мне мистером Винси, и перевязала руку.

– Далеко не первая царапина, – улыбнулась я. – Мистер Винси, Анубис – никаких обид.

– Позвольте мне представить вас, – продолжал Винси, обращаясь к коту так же серьёзно, как будто на его месте находился человек. – Это миссис Эмерсон, Анубис, она – мой друг, и должна быть и твоим другом. Дайте ему понюхать ваши пальцы, миссис Эмерсон... Ну вот, а теперь можете погладить его по голове.

Несколько удивившись абсурдности предложения, я всё же выполнила эту просьбу и была вознаграждена возобновлением глубокого мурлыканья. Оно звучало настолько похоже на наиболее мягкий голос Эмерсона, что я не могла не взглянуть в сторону мужа. Но сам Эмерсон ничуть не удивился.

– Теперь, когда всё устроилось, надеюсь, вы извините нас, Винси. Мы только что вернулись и хотим переодеться.

Очередной пример мужского остроумия. Я всё-таки назвала бы это грубостью.

– О, прошу прощения, – воскликнул мистер Винси. – Я пришёл, надеясь пригласить вас на чай. Я ждал вас на террасе, но Анубис исчез, и мне пришлось отправиться на поиски. Вот так всё и произошло. Но коль скоро у вас иные намерения…

– Я с удовольствием присоединюсь к вам за чаем, – ответила я.

Печальные серые глаза мистера Винси загорелись. Взгляд был бесконечно выразителен.

– Пожалуйста, без меня, – хмыкнул Эмерсон. – Я занят. Всего хорошего, Винси.

Он открыл дверь в спальню и изрыгнул богохульство. Мистер Винси отозвался эхом, хотя и неизмеримо более благочестивым:

– О Боже, неужели Анубис был и в этой комнате?

– Похоже, что так, – ответила я, огорчённо изучая смятое бельё и разбросанные бумаги. – Не обращайте внимания, мистер Винси: суфраги с друзьями причинили больше вреда, чем Анубис. Они…

– Проклятье! – крикнул Эмерсон и захлопнул дверь.

Я взяла сумочку и зонтик, и, приказав суфраги привести в порядок комнаты, повела мистера Винси за собой в зал.

– Надеюсь, мне не стоит извиняться за мужа, – сказала я. – Вы знаете, что под его грубыми манерами скрывается золотое сердце.

– О, я очень хорошо знаю Эмерсона, – рассмеялся Винси. – Честно говоря, миссис Эмерсон, я рад вашему обществу. Я… я хотел бы просить об одолжении.

Я предчувствовала, о чём пойдёт речь, но, будучи джентльменом, мистер Винси медлил с изложением, пока мы не нашли стол на террасе, и официант не принял наш заказ.

Некоторое время мы сидели молча, наслаждаясь тёплым дневным воздухом и наблюдая за живописной процессией египетской жизни, протекавшей на улице. Коляски высаживали одних пассажиров и принимали других, водоносы и продавцы толпились на каждом шагу. Почти все столики были заняты дамами в светлых летних платьях и больших шляпах, джентльменами в дневных костюмах и, как обычно, мелькавшими в разных местах офицерами. Винси вытащил из кармана цепочку с ошейником и надел его на кота. Тот подчинился этому унижению с бо́льшим достоинством, нежели я ожидала, исходя из его поведения, и присел у ног хозяина, как собака.

Я обнаружила, что мистер Винси – приятный собеседник. Наша взаимная привязанность к кошачьим послужила удобной вводной темой для разговора. Я рассказала ему о нашей кошке Бастет, а он ответил монологом об интеллекте, верности и мужестве Анубиса.

– В течение многих лет он был не просто моим другом, но лучшим другом, миссис Эмерсон. Люди говорят об эгоизме кошек, но я не нашёл подобной преданности среди людей.

Я восприняла это заявление надлежащим образом – как некое предисловие к его собственной печальной истории – но, естественно, была слишком хорошо воспитана, чтобы дать понять, что знаю о ней. Я отреагировала сочувственным бормотанием и взглядом, приглашавшим к дальнейшим признаниям.

На скулах вспыхнул румянец.

– Вы, очевидно, догадались, о чём я хотел спросить, миссис Эмерсон. Ваши доброта и сочувствие общеизвестны. Я надеялся… мне необходимо... Прошу прощения. Мне трудно просить об одолжении. Я ещё не потерял всю свою гордость.

– Умоляю вас: избавьтесь от застенчивости, мистер Винси, – тепло ответила я. – Несчастье может постигнуть и достойного. Поиск честной работы – не позор.

– Как красноречиво и с каким восхитительным тактом вы выражаетесь! – воскликнул Винси. Мне показалось, что в его глазах блеснули слёзы. Я отвернулась, чтобы он смог справиться со своими чувствами.

В общем, всё было так, как я и предполагала. Услышав о наших планах относительно увеличенного и постоянного персонала, он предложил свои услуги. Как только трудности с признанием закончились, он продолжил рассказывать о своей квалификации. Впечатляющей, надо признаться: десять лет на раскопках, свободное владение арабским языком, знакомство с иероглифами, многогранное классическое образование.

– Есть только одна трудность, – заключил он, белозубо улыбнувшись. – Куда я, туда и Анубис. Я не откажусь от него.

– Если бы вы поступили иначе, то упали бы в моих глазах, – заверила я его.– Никаких сложностей, мистер Винси. Вы понимаете, я ничего не могу обещать; наши планы всё ещё находятся в процессе составления. Однако я поговорю с Эмерсоном. Не желаю внушать вам ложные надежды, но имею все основания полагать, что он благосклонно отнесётся к вашему предложению.

– Я никогда не смогу вас отблагодарить. – Его голос прервался. – Это правда,

миссис Эмерсон, вы и понятия не имеете...

– Не будем об этом, мистер Винси. – Тронутая его искренностью, уважая его достоинство, я притворилась, что смотрю на часы. – О Боже, я опаздываю. Мне нужно спешить, чтобы успеть переодеться. Вы идёте на бал?

– Я не собирался, но если вы будете там...

– Да, безусловно. Жду с нетерпением.

– Кем вы нарядитесь?

– А, это секрет, – весело ответила я, – мы все будем замаскированы. Половина удовольствия – пытаться узнать друзей.

– Я не верю, что вам удалось уговорить Эмерсона, – произнёс Винси. – Раньше он всегда ревел, как цепной медведь, стоило лишь завести речь об общественных мероприятиях. Как вы его цивилизовали!

– Всё-таки немного взревел, – призналась я со смехом.– Но я нашла идеальный костюм, против которого он не сможет возразить.

– Древний фараон? – Освободившись от смущения, Винси охотно принялся за обсуждение. – Он был бы совершенным Тутмосом Третьим, великим королём-воином.

– Право, мистер Винси, вы можете представить, как Эмерсон появляется на публике, облачённый только в короткий килт и вышитый бисером воротник? Он скромный человек. И потом, Тутмос был ростом всего на несколько дюймов выше пяти футов[73].

– Он великолепно выглядел бы в доспехах.

– Доспехи не так-то легко достать на рынке. Вам не удастся так легко задержать меня, мистер Винси! Мне пора!

– Да и мне. Вдруг я тоже найду себе подходящий наряд. – Он взял руку, которую я ему протянула, грустно взглянул на импровизированную повязку и поднёс эту перевязанную руку к своим губам.

* * *

Эмерсон утверждал, что забыл о маскараде. Затем заявил, что никогда не соглашался его посещать. После того, как его отбросили с обеих этих позиций, он отступил на третью линию обороны, возражая против моего наряда. Начал со слов:

– Если ты думаешь, что я намерен позволить своей жене появиться в подобном костюме... – и закончил: – Я умываю руки. Поступай, как знаешь. Ты всегда настоишь на своём.

И я действительно была довольна своим выбором. Я отказалась от вариаций на тему древнеегипетского платья – массы неуместных нарядов для дам, которые надеются вообразить себя Клеопатрой, единственной королевой, известной праздному путешественнику. Я подумывала о Боадицее[74] или какой-нибудь другой видной защитнице прав женщин, но было не так-то просто подобрать костюм за ограниченное время, оставшееся в моём распоряжении. Одежда, в которую я в конце концов облачилась, была отнюдь не маскарадной. Она напоминала одежду обычных путешественников из «Шепарда», поскольку я решила сделать последний, смелый шаг в своей кампании за создание подходящего рабочего наряда для дам со склонностью к археологии.

Мой первый опыт в Египте – преследование мумий и лазание вверх и вниз по скалам[75] – убедил меня, что от нижних юбок и тугих корсетов в подобных обстоятельствах одни неприятности. В течение многих лет мой рабочий костюм состоял из шлема, рубашки, сапог и турецких шальвар, или блумеров. Моё первое появление в подобном виде вызвало ужас, но, в конце концов, дамы согласились с заменой юбок на штаны для спортивных занятий. Они были намного удобнее юбок, но тоже имели некоторые недостатки. Я не забуду случай, когда не сумела защитить себя от нападения, потому что не смогла найти карман (и револьвер в нём) среди обильных складок ткани.

Я всегда завидовала изобилию и доступности карманов у джентльменов. Мой пояс с инструментами – нож, водонепроницаемый контейнер для спичек и свечей, походный ящичек, тетрадь, карандаш и множество других полезных предметов – в какой-то мере заменял карманы, но грохот, который эти предметы производили при столкновении между собой, затрудняли возможность незаметно подкрадываться к подозреваемым, а острые края некоторых из них мешали стремительным объятиям, которые так по душе Эмерсону. Я не собиралась отказываться от chatelaine[76], как я его шутливо именовала, но карманы – большие карманы, множество карманов – позволили бы взять с собой ещё больше вещей.

Костюм, вышедший из рук портнихи под моим руководством, был почти идентичен охотничьим костюмам, в которые джентльмены облачались на протяжении многих лет. Повсюду были карманы – внутри куртки, на её верхней части, на полах и сзади. Она покрывала туловище и прилегающую область нижних конечностей. Под неё надевались никербокеры[77] мужского покроя (за исключением несколько большей полноты в верхней части) из соответствующей ткани. Они заправлялись в толстые зашнурованные сапоги. И когда я нахлобучила на голову шлем и упрятала под него волосы, то почувствовала, что являюсь точным портретом молодого джентльмена-исследователя.

Сложив руки и склонив голову, Эмерсон наблюдал за процессом моего одевания с выражением, заставлявшим несколько усомниться в его реакции. Лёгкое дрожание губ могло быть попыткой скрыть как веселье, так и возмущение. Изящно повернувшись перед зеркалом, я обратилась к мужу через плечо:

– Ну? Что скажешь?

Губы Эмерсона приоткрылись.

– Тебе нужны усы.

– У меня есть.– Я вытащила их из нижнего левого кармана куртки и прижала под носом. Усы были рыжими. Я не смогла найти чёрных.

После того, как Эмерсон наконец-то взял себя в руки, я попросила его снова оценить впечатление от моего наряда и серьёзно высказаться по этому поводу. По его просьбе я убрала усы – он утверждал, что с ними о серьёзности нечего и думать. Два-три раза обойдя меня вокруг, он кивнул:

– Молодой джентльмен из тебя, Пибоди, не очень убедителен. Однако одежда весьма подходящая. Возможно, ты сможешь носить её на раскопках – она намного удобнее, чем проклятые блумеры. В них столько ярдов ткани, что я постоянно...

– Нет времени, Эмерсон – прервала я, ускользая от руки, которую он протянул, чтобы выразить свою мысль. – Твой костюм висит в шкафу.

С драматической торжественностью я распахнула двери гардероба.

Во многих лавках на суке (рынке) продавались различные версии местных египетских халатов, пользовавшиеся популярностью у туристов. Мне пришлось какое-то время поискать, прежде чем я нашла ансамбль, который был не только полностью аутентичным, но и особенно подходящим для высокого роста и индивидуалистического характера Эмерсона. Хотя мой супруг и отрицает тот факт, что ему присущи тайная склонность к маскировке и определённый вкус к театральщине. Я решила, что костюм ему понравится – вышитая джубба[78] и тканый кафтан, украшенный золотом хезам (пояс, кушак) и широкие штаны, которые, возможно, носил принц туарегов[79] – тех исключительно мужественных и жестоких пустынных разбойников, которые известны своим отчаявшимся жертвам как «Забытые Богом».

Другое их название – «Закутанные», из-за синих покрывал, обеспечивающих защиту от жары и песчаных бурь. Именно эта деталь сыграла решающую роль в выборе костюма, потому что она заменяла маску, которую, я уверена, Эмерсон ни за что бы не согласился носить. Головной убор, куфия[80], представлял из себя квадратик ткани, удерживавшийся с помощью верёвки. Он благопристойно обрамлял лицо, а вместе с покрывалом оставлял открытыми только глаза.

Эмерсон молча изучал одежду.

– Мы пойдём вместе, – весело заметила я. – Мои брюки и твои юбки.

* * *

Бальный зал был украшен в стиле Людовика XVI и отличался великолепной люстрой, чьи тысячи кристаллов отражали ослепительный блеск огней. Яркие и фантастические наряды гостей наполняли комнату всеми цветами радуги. В основном присутствовали древние египтяне, но некоторые из гостей оказались более изобретательны. Я видела японского самурая и епископа Восточной Церкви[81] в полном облачении, включая митру. Однако моё собственное платье вызвало множество комментариев. Я не испытывала недостатка в партнёрах, и когда кружилась по полу, почтительно поддерживаемая тем или иным джентльменом, то приходила в восторг от того, насколько аккуратно мне удавались энергичные шаги польки и шоттиша[82].

Эмерсон не танцует. Время от времени я мельком замечала, как он блуждает по периметру комнаты или разговаривает с кем-то, разделяющим его равнодушие к занятиям, предлагаемым Терпсихорой[83]. Затем я перестала его замечать и пришла к выводу, что ему стало скучно, и он удалился в поисках более подходящей компании.

Я сидела в одной из маленьких ниш, заставленной растениями в горшках, отдыхая после затраченных усилий и беседуя с леди Нортон, когда он появился снова.

– Ах, дорогой, вот ты где, – сказала я, бросая через плечо взгляд на высокую завуалированную фигуру. – Разреши представить тебе...

И больше мне не было разрешено произнести ни единого слова. Стальные руки вырвали меня из кресла и, задыхавшуюся, окутанную складками вздымавшейся ткани, стремительно унесли прочь. Я слышала крики леди Нортон, а также удивлённые и обескураженные восклицания других гостей – путь моего похитителя пролегал через бальный зал прямо к двери.

Но меня происходящее совсем не веселило. Эмерсон не был способен разыграть такой дурацкий трюк. И я ощутила, как только мужчина коснулся меня, что это – не мой муж. Он почувствовал напряжение моего тела и резкое изменение дыхания. Не снижая скорость, он изменил хватку, прижав моё лицо к своей груди, и складки ткани заглушили мой крик.

Удивление и недоверие вызвали у меня слабость. Я не могла поверить происходящему. Может ли человек быть похищен из гостиницы «Шепард», на глазах у сотен свидетелей?

Сама дерзость похищения обеспечила ему успех. Что ещё могла предположить аудитория, как не то, что мой супруг, чья эксцентричность общеизвестна, вошёл в роль изображаемого персонажа и решил действовать в соответствии со своим костюмом? Я слышала вопли какой-то идиотки: «Как романтично!» Мою борьбу посчитали частью игры, и сопротивление ослабло, когда я почти потеряла сознание от недостатка кислорода.

Затем раздался голос – голос, известный всему Египту своей звучностью и слышимостью.

Он возродил к жизни и вдохновил меня. Силы вновь вернулись ко мне, и я возобновила сопротивление. Хватка, державшая меня, ослабела. Я почувствовала, что лечу, рассекая воздух, вслепую протянула вперёд руки, готовясь к удару, который, я знала, должен последовать... И ударилась о твёрдую, но податливую, поверхность с силой, которая вышибла остатки воздуха из моих лёгких. Я вцепилась в человека, он с трудом вырвался из моих рук, а затем, опомнившись, схватил и удержал меня.

Я открыла глаза. Мне не нужно было видеть, чтобы узнать, чьи руки держат меня в объятиях, но вид любимого лица, малинового от ярости, и глаз, пылавших, как сапфиры, полностью обессилили меня, лишив дара речи. Эмерсон глубоко и судорожно вздохнул.

– Проклятье! – взревел он. – Тебя что, и на пять минут нельзя оставить, Пибоди?