Знак Сокола

Глава 14

Лошадь шла уверенно и размеренно, лениво помахивая хвостом. Когда же звенящие на жаре насекомые особо докучали животине, то она, потряхивая ушами и фыркая, качала головой. Дорога, накатанная телегами, тянулась по выпасному лугу, который раскинулся с обеих сторон колеи. В высокой траве шуршала, стрекотала и попискивала жизнь. Полуденное солнце стояло высоко, было душно и жарко. Телега частенько подрагивала на неровностях, и тогда позвякивала железная утварь и инструменты, сложенные там. На ящике с гвоздями сидел, облапив винтовку Миклуш, рядом с ним, подложив под голову мешочек с горохом, посапывал разморенный на жаре Варас. Лошадью управлял Чоткар, сельский силач и объект мечтаний практически всех девушек из трёх марийских сёл на Селенге. Подвода держала путь от Селенгинска — основной крепости на реке до Петропавловки — одного из селений присланных царём Михаилом марийцев. Этих людей в основном расселили по Ангаре, а шесть сотен из них, составлявших третью часть из этого народа, отправили в Забайкалье, на распахиваемые там земли. Так и появились на забайкальской земле сёла Петропавловка, Душенино и Параньга. Располагались они одно за другим, растянувшись на полтора десятка километров. Первое село было в паре километров за ближайшим невысоким холмом, и лошадь, почуяв скорый обед, прибавила шагу. Какое-то движение отвлекло взгляд Миклуша, и подобравшийся парень заметил на склоне холма фигуры нескольких всадников.

— Гляди, Чоткар! — Миклуш приложил ладонь ко лбу и, морщась, указал на пригорок. — Казаки?

— А кому это ещё быть, дружище?

— По-моему, это не они.

— Значит башкиры, — пробасил равнодушно Чоткар. — А казаки должны быть рядом. Они вместе охраняют сёла.

— Ты бы лучше лошади ходу дал, — холодно ответил Миклуш. — Не похожи они ни на башкир, ни на казаков. Одёжка не та, степняки это.

— Да какие степняки? — воскликнул собеседник. — И не буди ты Вараса, он вчера всю ночь работал в башне. Ты когда степняков вообще видал?

— Видал, Чоткар! Видал! — нервными, а оттого резкими и неловкими движениями крестьянин снарядил таки винтовку. — У крепости были такие всадники, что с товаром пришли до местного воеводы.

— Эй! — прикрикнул на товарища крепыш. — Это буряты! Они с ангарцами заодно! — но всё же стеганул лошадёнку.

Миклуш однако, озирался по сторонам и шипел ругательства, выговаривая приятелю за то, что тот не стал ждать казаков, а решил уйти перед обедом. А сонный Варас только и хлопал глазами, не понимая, отчего один его друг взъелся на второго.

— Чего такое, братья? — проговорил Варас, с недоумением поглядывая на товарищей.

— Чего-чего? — подразнил приятеля Миклуш. — Вон, смотри чего! — он указал ему на четвёрку всадников, что беззвучно сопровождала телегу в сотне метров от них.

Мариец глаз не сводил с всадников, всё так же неторопливо сопровождавших одинокую телегу. Миклушу стало совсем тоскливо, когда такая же четвёрка появилась и с другой стороны. Теперь и Чоткару не нужно было ничего доказывать, нещадно нахлёстываемая кузнецом лошадь неслась вперёд, насколько ей хватало сил. Варас, тем временем, так же как и Миклуш, зарядил своё ружьё, напряжённо ожидая худшего. Степняки не заставили себя ждать и постепенно охватывали телегу марийцев с обеих сторон. А когда один из всадников натянул лук, грянул выстрел. Конь неприятеля, тонко заржав, упал на передние ноги. Упав затем на бок, животное придавило ногу замешкавшегося всадника, отчаянно завизжавшего от боли. Остальные степняки засвистели и загикали, а мгновение спустя в сторону мужиков было выпущено семь стрел и лишь две из них не нашли цели. К великой удаче, ни одна из них не стала смертельной. И пусть у Чоткара в плече сидело два оперённых древка, кузнец продолжал править лошадью. Миклуш, отломав наконечник, вытащил стрелу из предплечья Вараса, шипящего от боли. Марийцы успели выстрелить ещё четыре раза, свалив на землю трёх неприятелей. Большего они не успели сделать. В горло кузнеца вонзилась стрела и Чоткар, выпучив глаза и яростно хватая руками воздух, повалился назад. Варас потерял сознание от боли и шока, когда в его грудь воткнулись две стрелы, и он упал на ящики. Степняки, крепко сидя в седле, продолжали осыпать повозку стрелами, зажимая её с флангов и постепенно сближаясь. Миклуш сопротивлялся дольше всех. Он испустил дух, не успев выстрелить в последний раз, когда одна стрела пробила ему грудь, а вторая — шею. Уже через несколько минут усталая лошадь остановилась, беспомощно вскидывая голову. Освободиться от мешающих ей стрел в шее она не могла, а подрагивающие ноги предательски подкашивались. Прошло ещё немного времени, и она упала наземь, шумно и хрипло дыша. А в повозке уже хозяйничали враги. Сбросив тела убитых ими людей в придорожную траву, они принялись рассматривать содержимое мешков и ящиков, составленных там. Разочарованно глядели степняки на горох, картошку и прочие припасы. Не добавили им радости поживы и железные скобы, гвозди и прочий инструментарий. Ничего реально ценного ни на трупах, ни в повозке найдено не было. Лишь с одного из мертвецов сорвали маленькую серебряную ладанку. Тем временем, к столпившимся у телеги нескольким воинам подскакал сотник Ценгун.

— Эй вы! А ну, вперёд! Живо! — он указал рукоятью плётки на уходящие к селу фигуры сотен воинов. — И без вас будет кому там покопаться!

Ценгун, вытянув одного из воинов плёткой вдоль спины, заставил его положить обратно в повозку и ружьё Вараса, да поспешать за остальными. После прошлогоднего неудачного нападения на неведомых пришельцев, Тушету-хан Гомбодорджи искал способ уязвить их, не нападая на крепость. Ибо он понимал, что теперь, когда оплот чужаков стоит крепкой твердыней на берегу Селенги, по которой ходят их корабли, нападение будет обречено. Но ему помогли торговцы, ходившие к пришельцам, когда снег ещё лежал на землях ханских данников. От них Гомбо узнал о поселениях, что строились ниже по течению реки. И тогда он понял, — вот она, лёгкая добыча и полон! Всю весну тушету-хан рассылал людей по становищам своих вассалов, чтобы ко времени, когда земля высохнет, их отряды были у его троюродного брата, военачальника Джебсцуна. Пройдя через земли бурятских родов, совсем недавно прекративших платить дань тушету-хану, полуторатысячный отряд Джебсцуна вышел к Селенге, не замеченный разъездами чужаков. Во время похода удалось застичь врасплох и вырезать два становища бурятов, этих подлых перебежчиков, которые посчитали, что могут уйти в подданство к пришедшим с севера чужеземцам. Теперь путь к Селенге был открыт и, отправив разведчиков к крепости врага, военачальник приказал отряду спешно идти на селения. Подойдя к первому из них, Джебсцун приказал обложить село небольшими отрядами, чтобы не позволить осаждённым передать весть о нападении.

Ряжай, староста Петропавловки, с тревогой вглядывался в берег Селенги. Совсем недавно до деревни донеслись звуки далёких выстрелов. А уже через несколько минут подростки, пасшие коров, рассказали про незнакомых всадников, показавшихся в ближнем перелеске. И сейчас он сам видел их. Несколько воинов, похожих на тех бурят, что марийцы видели ещё в устье Селенги, объезжали селение, словно оценивая его. Петропавловка была прикрыта частоколом, а на нескольких домах были оборудованы башенки для стрельбы.

— Ряжай, надо сообщить в крепость, — проговорил Пегаш, назначенный в Селенгинске старшим по безопасности.

— О чём сообщать? — удивился староста. — О тех всадниках? Их слишком мало, чтобы беспокоиться.

— А как же выстрелы, что мы недавно слышали? Ежели не Чоткар, то кто это был?

Когда из-за холма показались плотные ряды степняков, Ряжай моментально поменял свой настрой. А Пегаш не медля более ни минуты, побежал в правление связываться с крепостью, чтобы сообщить о появившихся у селения чужих воинах. Как и требовали от него правила безопасности. Набат возвестил жителям Петропавловки об угрозе нападения. Мужчины доставали ружья и винтовки, хватали боеприпасы и занимали свои места на стене или в башнях, кои каждому Пегаш определили заранее — ещё при строительстве частокола.

— Крепость, крепость! — вызывал тем временем селенгинского радиста сельский безопасник. — Петропавловка на связи!

А всадники между тем начинали крутить свою карусель вокруг стен селения, постепенно убыстряя бег лошадей. Топот сотен лошадиных копыт сливался в непрерывный гул, не самым лучшим образом воздействующий на неопытных ещё в военном деле сельчан. Не сказать, чтобы они опасались боя или, тем более, трусили. Вовсе нет. На Ангаре все мужчины и подростки в обязательном порядке прошли курсы стрелкового боя и сдали зачёты по стрельбе, перезарядке на время и чистке оружия, а наиболее толковые и любознательные обучались самостоятельному снаряжению патронов.

— Наши-то, Чоткар и Варас с Миклушем, выехали из крепости ещё с утра, — вернулся к старосте Пегаш. — Не иначе, спрятались или погибли мужики.

— Надо принести жертву! — Ряжай приказал зарезать белого барана, соблюдая ритуал.

Напряжённо наблюдая за вереницей чужаков, кружащих вокруг селения, марийцы ждали, что же будет дальше. Степняки не заставили себя долго ждать. Словно по общей команде они принялись пускать стрелы в защитников села.

— Стреляйте, братья! — Пегаш закричал, что было силы, когда увидел, что несколько человек упало и их белые одежды окрасились кровью. Винтовки подхватили подростки, а женщины оттащили раненых в дома, чтобы оказать помощь. Двоих убитых сложили у стены, прикрыв материей. Началась пальба. Всадников вышибало из сёдел, раненые лошади ржали и храпели. На землю, орошённую конской и человеческой кровью, кувыркнулось уже с десяток степняков. Кто-то из них пытался отбежать в сторону, но был немедленно сбит и затоптан лошадиным валом, не успев и вскрикнуть. Над частоколом стоял сизый пороховой дым, скрывая отбивающихся марийцев в своём мареве. Сыновья сражавшихся мужчин, сидя на мостках, заряжали и передавали им ружья и винтовки, чтобы обеспечить нужный темп стрельбы. Пегаш снова связывался с Селенгинском, нужно было вызвать подмогу — всё-таки врагов было слишком много, а раненые продолжали пополнять организованный в избе правления лазарет. Некоторые молодухи были близки к истерике. Заметив это, старостиха Ануш наорала на них и приказала греть воду, да рвать тряпки на бинты. Кое-кого пришлось и отхлестать по щекам. После этого восстановилось молчаливое спокойствие и женщины продолжали помогать раненым мужчинам.

Карусель степняков продолжала вертеться живым кольцом вокруг стен, но гиканье и посвист постепенно угасали, и всё больше раздавалось гневных воплей и криков, изрыгающих ругательства, полные бессилия. Марийцы, тем временем, уже наученные потерями, приноровились ловчее прятаться за укреплениями и палить в неприятеля. А враги уже постепенно снижали темп, в первую очередь из-за того, что образовывающиеся завалы из трупов людей и животных не давали возможности продолжать круговерть. Трупы приходилось огибать, перепрыгивать, а значит — терять заданный ритм. Обороняющиеся это использовали сполна — всё больше недвижных степняков лежало перед посёлком. Немало было и тех, кто оглашал окрестности предсмертным воем.

— Ну что там? — нетерпеливо крикнул Пегашу взмокший от жары и неимоверной усталости Ряжай. — Помощь будет?

— Да! — кивнул тот. — В крепости переполох. В нашу сторону вышел караван до Параньги. Воевода Кузьма Фролыч выслал отряд казаков, чтобы опередить его.

— Как Чоткара вообще выпустили без сопровождения казаков!? — воскликнул староста, поймав на лету заряженную сыном винтовку, он выглянул из-за частокола и выцелив натянувшего лук степняка, выстрелил.

— Уходят! Убегают! — раздались торжествующие крики со стен. — Проклятые, бегите отсюда!

Потеряв ещё с дюжину воинов, враги отступили от стен посёлка, рассыпавшись по полю. Марийцы, отбившие штурм врага, торжествующе поднимали руки вверх, обнимали друг друга. Измокшие, обессиленные, но донельзя радостные, они поздравляли своих товарищей с победой.

— Быть может, они ещё вернутся? — проговорил Пегаш, снова направляясь к радиостанции.

Ряжай молча проводил его глазами и вдруг закричал на одного из улыбавшихся мужиков, чей когда-то белый рукав рубахи сейчас был красен от крови:

— Кокша! Задери тебя медведь! А ну живо рану промывать и замотать холстиной!

Джебсцун, собравший своих командиров в ближайшем к холму перелеске, был в бешенстве — откуда у неприметного посёлка огненный бой? Это же обычные скотоводы! Араты! Откуда такое богатство?

— Возможно, в каждом посёлке стоит сильный гарнизон? — осторожно предположил сотник Ценгун.

— Ты что слеп, как ночная крыса? — прорычал военачальник. — Это были араты! Простые людишки!

Остальные сотники согласились со своим начальником, а недруг Ценгуна, сотник Арвай сказал:

— И у каждого было не по одному стволу! Они меняли их, один за другим. За короткое время мы потеряли восемь десятков нукеров.

— Готовьтесь к ночному штурму! — рявкнул Джебсцун, разом оборвав излишнюю болтовню своих сотников. — А сейчас ставьте котлы на огонь, воинов пора кормить! После обеда — делайте огненные стрелы и шесты. Вяжите лестницы! Пошли вон!

Однако в котлах ещё не успело свариться просо, как в лагерь вернулись посланные к крепости разведчики. Точнее, половина от их числа. Джебсцун, встав с циновки, с каменным лицом вглядывался в приближающихся воинов. Их командир, спешившись на ходу, подбежал к военачальнику и, низко поклонившись, доложил, не поднимая головы:

— Господин, сюда спешно идёт сильное войско из крепости!

— Как! Откуда они узнали? Никто не покидал этого селения, мои люди обложили его со всех сторон! — покраснел от гнева Джебсцун.

— Значит, у чужаков были дозорные, господин, — склонился разведчик.

— Сколько их? — рыкнул степняк.

— Четыре сотни, не меньше.

Это стало неприятным ударом для начальника отряда. Выяснив, что враги будут здесь совсем скоро, начальник отряда вскочил на коня и приказал воинам готовиться к бою.

Через некоторое время к лагерю прискакали ещё двое воинов, доложившие, что отряд врага сильно растянулся, а телеги с пушками значительно отстали.

— А конные мчат сюда, у каждого из них есть огненный бой! — осаживая взмыленного коня ударами пяток, прокричал всадник.

— Когда они будут здесь? — напрягся Джебсцун.

— Скоро, очень скоро! — воскликнул воин. — Они видели нас и поначалу бросились толпой в погоню. Двоих наших свалили с коней, но вскоре мы оторвались от погони.

Тут же забегали люди, заржали кони — каждый из командиров собирал свой отряд, готовя воинов к скорому бою. Джебсцун с закипавшим в душе гневом видел, что лица воинов не были полны решимости и отваги, как перед нападением на селение. Он понимал, что его люди не выдержат столкновения с этим противником. Частый огненный бой вражеских солдат не давал ему возможности победить. Стало быть, думал он, оглядывая своих воинов, эти люди непременно разбегутся под обстрелом. Что это такое, степняк помнил слишком хорошо. Прошлым летом он едва остался жив после той кровавой бойни на Селенге. Теперь он понял, что надо делать…

— Слушайте меня, воины! Мы уходим домой! — огрев вставшего на дыбы коня плёткой, он поскакал на восток, в сторону редколесья, подальше от приближающегося противника.

После ухода отряда, спешно собранного Усольцевым, в Селенгинске за старшего оставался лейтенант Владимир Басманов. Он был ещё из первоангарцев, число которых в этом воеводстве было меньше всего во всей Ангарии. По своим функциям Владимир не был управленцем — он отвечал за работу радиосвязи. Он, согласно инструкции, должен был по каждому нештатному случаю связываться с острогом в устье Селенги — небольшим поселением, где останавливались пароходы после перехода Байкала или перед ним. Постоянно тут жило лишь двадцать шесть человек — род Виктора Сафарова, одного из тех мичманов, кто попал первым в этот мир, если не считать погибшего канадского эколога. После того, как члены пропавшей экспедиции взяли курс на строительство цивилизованного общества и индустриализацию, он попросил Смирнова позволить ему пожить вдали от рождающегося на его глазах ангарского социума. После семнадцати лет, прожитых вместе с тунгусами он не нашёл в себе сил вливаться в новое строительство и хотел, в отличие от своего товарища Николая Васильева, дожить свой век подальше от фабрик и цехов. Посовещавшись с Соколовым, полковник предложил ему переселиться в дельту Селенги, где ставилось зимовье для радиоточки, работавшей на связь с Читой, Нерчинском и Селенгинском. Так зимовье получило неофициальное название Сафаровский острог. Передаваемая из забайкальских посёлков информация приходила в зимовье, а оттуда уходила в Порхов либо Новоземельск. Сам Виктор в радиопереговорах участия не принимал, обычно посменно работали его старшие сыновья Динар, Айрат или Рамиль. С ними-то и должен был немедленно связываться Басманов, как только ему стало известно о нападении на Петропавловку. Но его обескуражил приказ воеводы — в неожиданно резком тоне Кузьма Фролыч приказал ничего не сообщать в эфир. До тех пор, пока он не вернётся с победой. После того, как за Усольцевым закрылась дверь, лейтенант ещё с минуту оставался недвижим, переваривая сказанное ему. Сказать, что он был поражён, означало ничего не сказать. Во Владимире кипела целая гамма чувств, начиная от недоумения и заканчивая гневом. И вполне естественно, подобный приказ Владимир проигнорировал. Первым делом он ещё раз связался с марийской деревней. Тамошний помощник старосты передал ему последние новости. Пегаш сообщал, что враг, не выдержав огня, отхлынул от частокола и сейчас степняки находятся на удалении от стен деревни, держа несколько групп всадников на виду. Владимир предположил, что это делается для того, чтобы никто не вышел из деревни. В остальных деревнях раций не было и марийцам в некоторой степени повезло, что была атакована Петропавловка.

— Каковы итоговые потери, Пегаш? — бесстрастный голос радиста не выдавал его волнения.

— На стене погибло трое, много посечённых стрелами. Если к ночи никто не умрёт, то остальные выживут. И пропало трое вышедших на телеге из крепости с утра. Пока от них весточки нет.

— Сколько человек потерял враг, знаете?

— У стены лежит семь десятков и ещё восемь мёртвых степняков. Дюжину ещё живых мы затащили внутрь.

— Добро! Нам будут нужны несколько врагов для расспроса — постарайтесь выходить их! Помощь уже рядом, держитесь! — послышалось из динамика.

— Да мы и ещё раз этих поганцев отгоним, ежели сунутся, не сумневайтесь! — воскликнул Пегаш, выпятив грудь вперёд, гордый за своих товарищей.

Кузьма Усольцев, раздосадованный плохими новостями, поторапливал своих людей. Разномастный отряд, состоявший из казаков, башкир, оказаченных бурят и стрелков, посаженных на коней, а также четырёх картечниц, уложенных в повозки, спешил к осаждённой деревне. Лёгкая кавалерия заметно оторвалась от медлительных повозок и воевода, махнув рукой, приказал казакам и башкирам уходить вперёд, чтобы поскорее достичь места схватки. Ведь у его воинов были карабины, разве с ними можно проиграть бой? Ему только и надо — добраться до врага, а уж там он покажет ему, кто тут хозяин! Кузьма вглядывался вперёд, находясь в авангарде отряда, надеясь увидеть, наконец, противника. Вскоре показался холм, за которым находилась Петропавловка. Казаки и стрелки зарядили оружие, придержали лошадей. Но что такое? Непривычно тихо у деревни.

— Вперёд! — крикнул Усольцев, хлестанув коня плёткой.

Так и есть! Степняков у селения не было. Лишь только её жители, которые уже занимались расчисткой земли от трупов и разделывали на мясо погибших или прирезанных коней врага. Несколько пленных степняков таскали трупы под смешки и улюлюканье детворы и подростков. Взрослые же деловито прохаживались рядом, высматривая, чем бы поживиться у мертвецов. Подошедший к воеводе староста Ряжай отчитался о геройстве своих земляков и жертвах, понесённых деревней при обороне.

— Пошто шапку не снимешь перед воеводой? — смерил тяжёлым взглядом Ряжая ангарец. — Иль ты нонче герой, яко в былинах богатыри иные бывают?

Мариец будто бы поперхнулся и тот час же, сильно смутившись, стянул войлочную шапчонку.

— То-то же, — ухмыльнулся воевода. — А чего же тогда помочи хотел, коли и сам отбиться смог? — рассмеялся Усольцев.

— Телегу-то не видали по дороге? Наши людишки там были, Чоткар-кузнец, Варас да Миклуш… — Староста замолк, когда увидел, что воевода поворотил коня и окликнул кого-то из своих людей.

— Нет дядька, не видали мы телеги. Лугом пошли, дорогу в стороне оставили, — ответил за Усольцева один из молодых казачков. — Коли хочешь, сейчас же поскачем до дороги!

А вскоре, ожидая когда сын приведёт ему коня, староста Ряжай стал свидетелем непонятной сцены — двое стрелков в серых кафтанах что-то выговаривали самому воеводе, стараясь делать это как можно незаметнее. Кузьма Фролыч, морщась, при этом отмахивался от них, словно от надоевших баб. Стрелки же, поворотив коней, вскоре рысью ушли обратно, а воевода, спешившись, пошёл к степнякам.

— Дядька, ну что ты? — окликнул Ряжая казак, но староста его уже не слушал.

Мариец бросился к воеводе, вопя, что было мочи:

— Не мочно, воевода, батюшка! Помилуй нехристей, не мочно так! Нужны они для расспросу! С крепости… передали…

Остановили его двое дюжих казаков. Словно налетев на стену, староста, ткнулся в кафтаны и едва удержался на ногах. Он знал, что эти степняки должны быть расспрошены, как и приказали ему из самой крепости. Как можно ослушаться радиста? Зарезав одного, пойманного хохочущими казачками степняка, Усольцев с неудовольствием подошёл к кричащему, как дурень, черемису.

— Я тут князем Соколом поставлен! Моё се дело, а не токмо твоё разумение, — прорычал Кузьма Фролыч, притягивая старосту за ворот. — Да уразумел ли ты? Отвечай!

— Уразумел я, батюшка воевода! — обречённо проговорил Ряжай.

— Неча им по земле ходить, коли на ангарцев посягнули! — прокричал, дабы все услышали, воевода. — Так и впредь будет! А коли ослушается кто — тому плетей всыплю!

Казаки с гиканьем снова принялись ловить тоненько подвываюших, пытающихся убежать, одуревших от страха степняков. Вскоре всё было кончено — пятеро пленённых врагов были зарезаны и брошены в телеги, на которых мертвецов вывозили к дальнему холму. Туда же подросткам было приказано таскать хворост. Ряжай тем временем, подозвав стоявшего столбом сына Пегаша, прошептал тому, чтобы отец немедленно спрятал трёх раненых степняков на сеновале. Лишь после этого, нацепив поданный уже своим сыном карабин, староста, в сопровождении ещё троих мужиков и нескольких казаков, отправился по поиски пропавшей повозки. Небольшой отряд поскакал по дороге на крепость. Несколько раз им встретились неубранные ещё мёртвые степняки, коих застрелили при их отступлении. Вскоре, после того, как всадники обогнули холм, одиноко стоящая телега была найдена. Как и лежавшие в траве рядом с ней тела троих земляков старосты, истыканные стрелами. Ряжай молча слез с лошади, а за ним спешились и остальные. Отогнав насевших на тела мух, староста с помощью казака осторожно положил в телегу первого мертвеца. Марийцы же покуда выпрягали мёртвую лошадку и снимали седло с одного из своих коней, чтобы впрячь его в повозку.

— Надо же, не доехали мужики самую малость, — проговорил Ряжай понуро, поправляя руку погибшего Чоткара.

На берегах Ангары стояла тёплая летняя ночь. Слишком спокойная и тихая, она могла бы ввести в заблуждение любого человека, который утверждал бы, что нет более мирного места на всей Земле. Любой местный тунгус, сказавши так, мог быть уверен в своих словах — ибо без малого полтора десятка лет не было ни одного разгромленного или сожжённого становища на землях князя Сокола. Мир, казалось, пришёл в эти места навечно. Возможно, так оно и было. Однако то, о чём может помечтать иной тунгус или крестьянин, князю думать запрещено. Именно эти мысли сейчас вертелись в голове руководителя Ангарии. Всю ночь в его кабинете горели фонари. Как только в столицу пришло сообщение о происшествии в Забайкалье, Вячеслав, не медля ни минуты, послал за Радеком и связался с Петренко, передав воеводе пограничного края всю информацию о случившемся. Профессор прибыл с сыном Мечиславом. Соколов, согласно уговору, поднял Станислава — их сыновья должны быть в курсе происходящего в Ангарии и видеть решение возникающих проблем, а так же участвовать в их обсуждении. Дарья так же встала с кровати и, войдя в кабинет вслед за мужем, прислонилась к каминной стенке, тихонько наблюдая за разговором.

— Ну что скажешь, Вячеслав? — Радек отошёл от окна и опёрся о стол обеими руками. — Доигрались мы в делегирование полномочий на местах?

— Петренко говорил, что он своим рейдом мог бы и отряд угробить по частям, — проговорил Соколов. — Наши из Сунгарийска передали, он пушки оставил почти без прикрытия. Ушёл вперёд…

— Пленных резать! — оборвал друга Николай. — И это ещё Басманов поначалу не передал, что ему по морде дали, словно он мальчик какой-то!

— Это селенгинский воевода? — спросил Стас, сын Соколова. — Усольцев?

Поначалу никто в Ангарске и поверить не мог в случившееся на Селенге. Слишком уж дико было подобное для людей из России. Невероятное. Даже слабая готовность селений к отражению атаки врага, неудовлетворительное управление воинским контингентом и пренебрежительное отношение к подчинённым не так повлияло на руководителей ангарского социума, как избиение лейтенанта-радиста.

— Заигрался твой протеже в воеводу, Вячеслав! Власть почуял, будто земля из-под ног ушла, — говорил Радек. — И, я уверен, он думает, что не сделал ничего предосудительного.

— Николай, ты тоже голосовал за то, чтобы назначить его воеводой, — проговорил Соколов. — Но я виноват в первую очередь. Я хотел, чтобы человек этого века стал нашим товарищем, коллегой. Я думал, на него повлияет Марина Бельская. Но видишь, этот жестокий век диктует своим детям свою же модель поведения.

Однако Николай покачал головой:

— А ты возьми Бекетова — он же управленец от Бога! Сам знаешь, как он прекрасно справляется за Сазонова в Албазине, сколько он сделал для упрочения нашего славного имени. И заметь! — профессор поднял указательный палец вверх. — Ни капли заносчивости, никакой спеси.

— Да он с нами постоянно советуется, если в чём-то не может разобраться, — согласился Вячеслав.

— Вот! А сколько раз с тобой советовался Усольцев? — нахмурился Радек. — Полагаю, ни разу?

— Короче, Николай, снимать надо Кузьму, это ясно, как Божий день, — стараясь говорить спокойным тоном, пытался утихомирить профессора Соколов. — А дальше что?

— В смысле? — тяжело опустился на обитый кожей диван Радек. — Кого ставить в Селенгинск начальником? Кандидатов найдём, я думаю.

— А если Бекетова? — сказал вдруг Станислав. — Вы же его хвалили.

— Хорошо, а кого оставим начальствовать в Албазине? — флегматично проговорил Николай Валентинович.

— До постройки корветов можно остановиться на кандидатуре Сартинова. Он имеет большой опыт управления, да и нештатные ситуации ему знакомы. К тому же сейчас албазинские верфи — это приоритетная стройка, — размышлял Соколов. — Почему бы и нет?

— В Бекетове я уверен, в Фёдоре Сартинове ни секунды не сомневаюсь. Мужик он волевой и требовательный, — соглашаясь, поднял ладони Радек. — Что с Усольцевым делать?

— Петренко предлагал вырвать ему ноги, — усмехнулся Вячеслав.

Услышав это, оба подростка переглянулись, не веря в столь чудовищное наказание.

— Оставь ты эти шуточки, Слава! Вопрос более чем серьёзный, — поморщился Радек, успокоив ребят.

Соколов предложил посадить Усольцева на землю, то есть выделить ему свой надел земли в ангарском посаде. А в будущем занять Кузьму работой в каком-нибудь цеху. Но такой сценарий предполагался только при искреннем согласии селенгинского воеводы с этими условиями. Ангарцы помнили, что в своё время Кузьма Фролыч помог им в привлечении на службу в Ангарию большого числа казаков и участвовал в становлении забайкальского казачества. Ну понимает этот человек власть, как инструмент, данный ему на веки вечные, коим он может крутить, как захочет. Что тут поделаешь? Не казнить же его? Разве казнить волка за его жестокость — дело? Нет, конечно. И тут Соколов решил поступить с Кузьмой по-человечески, дать ему новые условия существования. А коли наука не будет впрок, то Бельская лишится мужа. Это предложил Игорь Матусевич, предостерегая Вячеслава о том, что Усольцев, оскорбившись, может поднять казачков и пошалить в своё удовольствие. Поэтому, было решено вызвать Кузьму в Ангарск, а уж здесь обо всём и поговорить. А коли заартачится казак, то хорошим дело сие не кончится. На том и порешили. А к кадровой политике теперь отношение было самое трепетное. Назначать воеводу можно было по общему согласию Совета, а выбирать кандидатуру только из тех людей, кто продолжительное время работал управленцем и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.

Также в один из предрассветных часов радиоэфира Соколов договорился с Матусевичем и Петренко о разработке ими плана создания и функционирования службы исполнения наказаний. И если функции суда по поры брал на себя Совет, то репрессивные меры возьмёт на себя этот орган. Случай с Кузьмой Усольцевым дал понять, что ссылкой на работы тут отделаться не получится. Такой человек, при малейшем намёке на неподчинение центральной власти должен быть устранён. А для начала — изолирован. Для этого подходила соболиная ферма на байкальском острове Ольхон.

В конце июня до зимовья дошёл, наконец, пароход. В течение месяца его волокли с илимского притока до Киренги, а потом монтировали машину и вооружение. Пароходом всё же, его назвать было сложно, ведь изначально судно проектировали как буксир для угольных барж. Это был небольшой кораблик с четырьмя картечницами на бортовых вертлюгах. Из-за коварности казачков пришлось из столь нужного на Ангаре буксира делать военный кораблик на Лене, ведь строить новый пароход — долгий и трудоёмкий процесс, а тащить по волоку один из имеющихся — слишком сложно, да и без разборки машины в этом случае не обойтись. А этот работяга притащил с собой ещё и три плота с инструментами и вооружением для витимского зимовья и для строящегося Ленска — пограничного с ясачными землями казацких острогов на этой великой реке. Аркадий Ярошенко становился начальником новообразованного Ленского воеводства — то есть он автоматически входил в Совет, высший орган власти Ангарии. Петренко, годами создававший во Владиангарске пограничную стражу, мог быть уверен в своём товарище. Аркадий не подведёт. Как и надеялись в Ангарске, зимнее нападение на витимский посёлок старателей была не спланированной акцией из Якутска, а злым умыслом вожака гулящей казачьей ватаги. Его, а также остальных, кто получил ранения при ответном рейде на Ленский острожек, старательно выхаживали. Причём Ваську и его ближайших приспешников планировали использовать в угольной шахте. Конечно, можно было душегубов и показательно повесить, но уж слишком это получалось непрактично. Десяток человек с кайлом лишними не будут. Неделю назад поправился и пятидесятник Елманьев Данила Романович, бывший голова разбитого и сожжённого Ленского острога. Ярошенко специально выжидал, не приглашая его на разговор, оставляя его требования без внимания. А тем временем, всех пленённых людей с острога, а также беглых казаков из Якутска привлекли к работам по строительству нового зимовья. Ленским служилым людям было объявлено, что после того, как они отстроют то, что порушили якутцы, их отпустят восвояси. Одновременно велась работа с Мишкой Тобольским, как он сам себя назвал, направленная на то, чтобы тот подбивал служилых людей идти на службу к ангарцам. А ему-то что? Тут ему, беглому казаку, уже пообещали землицы кусок, да вспоможение денежное, одёжку и лошадёнку. Чего ещё желать? Осесть бы на землице ентой да зажить уже в спокойствии, жил не рвать боле. Людишки, что с Мишкой были, все, как один, решили уйти к ангарцам, а вот ленские вздыхали, да думу думали.

Андрей Титов, который и в новом зимовье оставался начальником, руководил идущими строительными работами. Новое укрепление грозило быть немного больше прежнего по площади, а строительным материалом помимо дерева были и кирпичи. С их помощью были выстроены четыре угловых помещения, выполнявших роль бастионов, выдающихся в стороны. На их верхнем ярусе, предназначенном для ведения винтовочного и орудийного огня, были устроены бойницы. Был и своего рода лифт для доставки боеприпасов на верхнюю площадку. Титову не было отказано в доверии, несмотря на то, что Андрей просил Соколова снять его с должности начальника посёлка. Сам себя он, однако, жестоко корил за смерть Богатырёва, за то что позволил Александру выйти из укрепления, навстречу цепким объятиям смерти. Однако за одного битого двух небитых дают. Эта фраза Соколова не дала пасть Андрею духом и он с рвением принялся за восстановление ангарского поселения на золотоносной витимской землице. Останки Богатырёва и охотника Кинеги были захоронены на склоне небольшого холма недалеко от стен Витимска. Именно так с недавнего времени был помечен на карте Ангарии этот посёлок. Удивительно богатые золотом берега местных рек и ручейков делали этот район стратегическим для княжества. Благодаря нему в казне Ангарска находилось почти полторы тонны золота в килограммовых клеймённых слитках. Основную часть этого богатства ангарцы собрали буквально таки руками. Бывало, отогнёшь край мягкого, стелящегося пружинящим ковром мха, а там — вот он, самородок!

В один из июньских вечеров Ярошенко, наконец, позволил Елманьеву придти к нему на разговор. Только тогда, когда изба правления и бухгалтерии была построена, а печка — сложена. Данила Романович, как казалось Аркадию, сломленный морально, с порога, однако, сразу заговорил о том, что его отпустили до Якутска. Что, мол, он должен немедля составить с якутскими воеводами отписку царю, где будут прописаны многогрешные деяния онгарские. Аркадий, в свою очередь, вовремя осадил пятидесятника, приказав тому закрыть рот и сесть на лавку.

— Говорить будешь, когда дозволю! — рявкнул новоиспечённый воевода. — А иначе пойдёшь дерево тягать. Царю о разорении Ленского острожка и сожжении нашего селения и так доложено будет, — уже спокойным тоном продолжил Аркадий.

— Знамо как оно будет доложено, прикрас не жалеючи, — буркнул Данила.

— То не твоё дело уже, — отрезал Ярошенко. — Коли ваши воеводы сдержать воровских казаков не в силах, то будете за них в ответе. Ибо у нас гулящих татей не терпят. Для ваших лихих людишек у нас ярмо есть и кнут.

— Стало быть, и служилым казачкам со стрельцами обратной дороги не будет? — ахнул Елманьев, перекрестившись. — Пошто так с невинными-то? Нешто они виновны в злодеяниях Васьки проклятого?!

— Погоди мельтешить, Данила Романович, — воевода жестом успокоил пятидесятника, а заодно и двух ангарцев, бывших с ним рядом. — Сказал, отпущу — значит отпущу. Вот достроите наш посёлок и отвезу вас к Якутску. А пока — рано.

— И на том спасибо, — проговорил Елманьев. — А ежели с Якутска войско пойдёт на вас острожек? Будешь ли столь грозен, яко в сей час упиваешься властию?

— Эх, Данила Романович, — с расстановкой отвечал Аркадий. — Зачем оно вам, головы тут класть? Ну постреляем мы вас всех — а толку-то? Нам, думаешь, хорошо от этого, от братоубийства окаянного?

— А коли нет, почто творите оное? — прищурился казак. — Стало быть, по нутру?

— Тьфу ты! Снова-здорово! — нахмурился Ярошенко. — Я же говорю, каждый раз за злодеяния ваших казачков на нашей земле отвечать будете вы. А коли ещё раз будет нападение на наших людей — мы и Якутск спалим к чертям, а ваших людишек к себе уведём и на землю посадим. Уразумел ли?

Елманьев молчал, хмуро сопя и поглядывая по сторонам. Наконец, он сказал:

— Не верно се, нет в словах сих правды!

— Увы, иного мы предложить вам не можем, — развёл руки в стороны Аркадий. — Мы будем защищать наших людей любым способом. Если надо будет, мы по Енисею границу установим! У нас каждый человек на вес золота! Ясно, Данила Романович? Мстить будем! До последней черты! — Ярошенко с силой стукнул по столу и встал во весь рост.

Ноздри у него раздулись, грудь порывисто дышала. Последние слова ангарского воеводы повергли Елманьева в состояние неясного трепета. Он, уверенный в себе и битый жизнью человек вдруг с ужасом понял, отчего у него захолодило внутри. Он испугался.

— Всё, иди Данила Романович. Опосля ещё поговорим, — оправив кафтан, Аркадий подошёл к двери, показывая, что и Елманьеву пора на выход. — А насчёт царя не переживай, у нас с ним свой разговор будет.