Знак Сокола

Глава 17

У длинной одноэтажной избы с обеда толпился народ. Примерно два десятка мужчин и женщин у второй начальной школы ангарского посада ожидали своих любимых чад, которые уже вот-вот должны будут выходить из кабинета. Со своего первого подготовительного занятия. На первый урок малышей приходил сам князь Сокол, который с удовольствием общался с семи- и восьмилетними гражданами Ангарии. Была и княгиня. Прокопию такое внимание к посадским детишкам льстило — очень приятно, когда княжеская семья заботится о самых малых, не брезгует крестьянскими детьми. Младший сынок Славкова — Вячеслав, названный так в честь Сокола, сейчас тоже находился в школе. Мальчуган готовился к этому мероприятию с самого раннего утра. Только проснувшись и едва умывшись, он разложил на кровати вышитую узорами рубаху и штаны, да любовался ими. Чистил в который раз уже блестящие сапожки, сработанные отцом, и вздыхал, ожидая времени, когда старшая сестра Яруша поведёт его в школу.

Прокопий пришёл к школе после обеда, оставив в мастерской нескольких подмастерьев. Мама Славки придти не смогла — для портних сейчас настали тяжёлые деньки, продолжительность рабочей смены увеличилась до тринадцати часов в день, вместе с обедом. Ярушка только на днях прибыла из Иркутска, где проходила двухмесячные военные сборы для девушек, перед отправкой на Селенгу. Как хороший агроном, она и ещё шесть специалистов отправлялись на два года в Забайкалье, чтобы помочь организовать на месте правильное земледелие по-ангарски, а местные старосты были обязаны им во всём помогать. Отплытие группы агрономов планировалось примерно через неделю, после возвращения парохода, отвозившего на Селенгу лёгкие пушки для конных упряжек, крупную партию боеприпасов и отряд туземных стрелков. Вместе с ней уезжали и её дети, и муж Яруши — Владимир, имевший специальность строителя, которому уже подыскали место помощника бригадира в Селенгинске. Он будет работать в бригаде немецких каменщиков, которая трудилась на постройке зданий и укреплений городка. Возможно, они и жить останутся там же, в Забайкалье. Её брат — Степан Славков, жил в Железногорске, где он стал старшим механиком подвижного состава. Средний брат — Сташко, был артиллеристом и сейчас служил на Амуре. Миряна, сестра младшая, работала вместе с матерью, на прядильной мануфактуре и готовилась выходить замуж за Андрея Стрельцова, работавшего на полях. И вот свой путь в люди начал и младшенький сын Славковых — Вячеслав, рождённый Любашей поздно, в сорок лет. А за пять лет перед этим, ещё в младенчестве умер его брат, пополнивший печальную статистику детской смертности Ангарии, за которой особенно внимательно следила княгиня. Каждый случай смерти младенца воспринимался ею как личная трагедия. Рождение же Вячеслава порадовало Дарью, которая нашла время зайти в дом семьи Славковых и лично поздравить Любашу и Прокопия.

Маленький Славка до самозабвения любил небо, бывало, он часами любовался на него, наблюдая за полётом птиц, за величественно проплывающими в голубой выси облаками.

При ярком солнечном свете неожиданно начал накрапывать грибной дождик. Капли летнего дождя прибивали к тёплой земле дорожную пыль, шумно падая вниз. Славка молча шёл рядом с отцом, с улыбкой подставляя лицо дождю.

— Славка, ну пошто молчишь? — проговорил Прокопий. — Рассказал бы отцу, чего в школе было интересного?

Славков до сих пор не переставал удивляться задумчивости младшего сына. Слава, лишь чудом не повторивший печальную судьбу умершего в младенчестве брата, отличался от прочих детей склонностью к молчаливому созерцанию окружающего мира. Изредка можно было услышать его смех, да и в детском саду Славик сторонился забав малышей, а предпочитал, сидя в сторонке, складывать кубки или катать машинки. Но школа всё изменила, Славков-младший по-настоящему хотел получать новые знания. В отличие от своего отца, он тянулся к новому, к грамоте. Он видел книги и знал, для чего они нужны. И непременно желал понять, о чём написано в каждой их них. Возможно, этот интерес появился у него после того, как он полистал книги старших или он просто наслушался старшей сестры Яруши, которая убеждала отца учиться чтению и письму на специальных вечерних курсах, которые предназначались для старшего поколения переселенцев. Поначалу ангарские власти не горели желанием обучать взрослых, но со временем появилось достаточное количество желающих изучать грамоту по-ангарски. И Яруша укоряла отца в нежелании последовать примеру многих его друзей. А ведь не умея читать и писать Прокопию невозможно было получить чин старшего мастера. А Славкову уже давно надлежало стать им, поскольку он возглавлял мастерскую по выделке кож и изготовлению упряжи, ремней и прочих изделий. Сам он, ещё в юности, обучался грамоте при Белозёрской церкви, но не особенно преуспел в этом деле. В итоге читать через пень-колоду Прокопий мог, а вот писать даже не пытался.

— Так об чём в школе говорили? — повторил свой вопрос Прокопий.

— Сначала о Земле нашей было нам говорено, — вздохнув, отвечал школьник.

— Об ангарской землице? — уточнил отец.

— Нет, — замотал головой Славка. — О Земле, нашей… планете. На Павел Алексеевич показывал нам, будто бы она махонькая, яко репка и круглая. Что она вокруг солнышка крутится. Там другие шарики были, токмо я их уже не упомню.

— Чудно се, — почесал в затылке отец. — А князюшко наш, Сокол, об чём речи вёл?

— О Руси говорил, — с готовностью ответил Славик. — Говорил, что Русь надобно любити всем сердцем, яко матушку родную. А ещё говорил, что придёт время когда Русь будет едина и сильна. И будет она вместе с нашей Ангарией.

— Это когда же? — удивлённо посмотрел на сына Прокопий.

— Князь сказал, что это токмо от нас и зависит.

— Вот оно что, — протянул тот, обходя растянувшегося на влажной после дождика земле щенка. — А вам-то, мальцам, чего делати должно, дабы помочь свою учинить?

— Учиться, учиться и ещё раз учиться! — продекламировал слова Соколова Славик.

— О как! — воскликнул Прокопий. — Ажно три раза…

— А ещё, тятя, Сокол спрашивал, кем мы хотим стать, когда вырастем, — рассказал малец. — Я сказал, что хочу летать.

— И что, Сокол, поди, обещал тебе крылья дати? — ехидно улыбнулся Славков-старший.

— Нет, — проговорил сын и вздохнул:

— Сказал, что всё возможно…

В середине сентября отряд, возглавляемый Сазоновым, вышел из Селенгинска и двинулся берегом Селенги на юго-восток. Половина лета ушла на проработку плана карательной операции во владениях тушету-хана. Роль разведки выполняли буряты, уже давно ставшие торговыми посредникам между Ангарией и восточной Халхой. План Сазонова состоял в том, чтобы для начала выбить стул из-под хамовитого хана восточно-халхасских земель. Для этого Алексей Кузьмич планировал по пути к ставке Гомбодорджи разбить нескольких его вассалов. А после, по словам бурятского тайши Баира, шедшего в поход вместе с ангарцами, среди нойонов — вассалов тушету-хана, немедленно начнётся драка за кочевья неудачников. Вообще, практически все халхасские земли являли собой арену междоусобной борьбы, и только на западе, в землях ойратских племён Джунгарии сохранялось внутреннее спокойствие. Эрдени-Батур совсем недавно получил оплеуху от казахов, победивших его небольшое войско в сражении в ущелье реки Ор в Джунгарском Алатау и теперь прилагал усилия для объединения халхассцев в единое государство, чтобы не только овладеть Семиречьем и покорить казахов, но и дать отпор маньчжурам, которые продолжали укрепляться в восточно-халхасских землях. Причём, делали они это не без помощи местных ханов, которые, видя угрозу своей власти от джунгар, готовы были склонить голову перед Цин. Осень в Степи — сезон перехода от горячего, душного лета к холоду и сухой зиме. Осенью и меньше дождей. Постепенно, день ото дня воздух становится всё более прохладным, а пастбища и леса окрашиваются в ярко-жёлтый цвет. Изводившая скот мошкара исчезла и теперь животные вольготно пасутся на лугах. Осень — важный сезон в Степи, время чтобы подготовиться к зиме и каждый нойон занят проблемами своих кочевий. Но всё же никто бы не стал упускать шанс пощипать соседа, а ещё лучше — привести свои стада на его выпасные земли.

У ездовых и артиллеристов, работавших с орудийными упряжками, было около месяца на отработку слаженности своих действий. С какого-то момента Сазонов перестал морщиться при выполнении манёвров расчётами обеих четырёхорудийных батарей. Стал получаться и слаженный ввод орудий в бой с марша. Среди артиллеристов был и средний сын Прокопия Славкова. Теперь его звали уже не детским именем Сташко, а Стахий Славков — младший сержант, наводчик 73-миллиметрового орудия. На Селенгу Стахий попал из гарнизона Зейска. Молодой парень был доволен своим участием в походе. Говорили, что те, кто лучше себя проявит, попадут в Сунгарийск. Ведь служить там — значит быть лучшим, ибо тамошний воевода требует от своих солдат проявлять их лучшие качества и знает о воинах сунгарийского гарнизона практически всё. Сплоховать солдату у Матусевича означало для него получить чёрную метку и вместо почётной службы на границе вернуться в посёлок и заниматься работой на полях или в мастерских. Такое бывало. И наоборот — получивший повышение в Сунгарийске одновременно получал и более высокий статус в глазах своих товарищей. Частые столкновения с маньчжурами давали каждому возможность себя проявить. А пока надо выполнить поставленную ангарским князем задачу — разгромить кочевья тушету-хана. И каждый ангарец был полон уверенности в себе и в своих товарищах.

Лишь только когда Сазонов решил, что время пришло, войско выступило в поход. Оно насчитывало без малого тысячу триста человек, и в их числе пять сотен кавалеристов — лёгких лучников и доспешных копейщиков, авансом названных рейтарским полком бурятского тайши Баира. Две с половиной сотни казаков и оказаченных бурят под началом атамана Усольцева по своим функциям больше напоминали драгунский отряд в полтора эскадрона. Так как, согласно инструкциям, прямое столкновение с врагом — сеча, для казаков была категорически запрещена. Сводный батальон ангарских и амурских стрелков находился в прямом подчинении Сазонова. Бекетов в этом походе являлся его заместителем, но главным для него было обучение у Алексея Кузьмича управлению войском. Среди стрелков числился и айну Рамантэ, которого Сазонов держал при себе. Роман недавно вернулся с Ангары, где провёл полтора месяца. Он посетил столичный Кремль, мануфактуру и мастерские Ангарска, пышущие жаром цеха Железногорска и военно-учебный центр для юношей в Удинске. Также он осмотрел и соболиную ферму на байкальском острове Ольхон.

Первого неприятельского кочевья ангарцы достигли к вечеру третьего дня пути. Разведчки-буряты, ушедшие далеко вперёд, заметили горящие во множестве костры, на территории, подходящей под кочевой лагерь степняков. Они же, подобравшись поближе, перерезали в быстротечных схватках дозорных халхасцев, чтобы те не принесли в становище весть о появлении чужаков. Отправив гонца навстречу войску, разведчики принялись по числу горевших костров вычислять примерное количество людей в стане врага. Получалось, что не менее шести-семи тысяч степняков, включая женщин и детей, кочевали на этой земле.

Ко времени рассвета, когда багряное солнце поднималось над горизонтом, раскрашивая цветом степь, ангарцы подтянули обоз и ожидали дальнейшего развития событий. Один из оставленных в живых бурятами караульных поведал, что кочевье это принадлежит одному из нойонов-военачальников тушету-хана — Джебсцуну. Стало ясно, что это становище придётся громить, ибо именно Джебсцун командовал походом халхасцев на селенгинские деревни. Сазонов, вооружившись биноклем, занялся рекогносцировкой местности. Положение степняков было аховым — запертое двумя грядами невысоких холмов, за которыми они, вероятно, прятались от жестоких осенних ветров, становище, в его северной части, упиралось в реку, несущую свои воды с востока. То есть, свобода манёвра для врага стеснялась естественными преградами сразу с трёх сторон. Может быть, нойону это положение казалось устойчивым при обороне, кто его знает? Но Сазонов, да и Бекетов сразу поняли сложное положение неприятеля, дававшего атакующему больше шансов на успех, так как теперь у ангарцев появлялась возможность диктовать сво условия начального этапа боя — в частности, оседлать господствующие над кочевьем холмы, послав туда стрелков. Это был важнейший фактор для возможной победы.

Большая часть лошадей степняков, числом до пяти тысяч голов паслась на обширной территории, ограниченной течением реки и дальней грядой холмов, чей гребень сейчас был окрашен в багряный цвет рассветного солнца. В связи с этим стоило учитывать возможность удара во фланг отряда небольшого, не более двух-трёх сотен кочевников. Становище, между тем, уже просыпалось — ржали лошади, ревели верблюды и сновали фигурки людей, занятых важными делами. Вскоре около двух десятков кочевников, оседлав коренастых лошадёнок, выехали из становища и устремились к холму, где ранее находилось в карауле несколько их товарищей. Видимо, это была смена и сейчас они приближались к ангарцам, которые вели наблюдение за становищем с невидимого для степняков склона. Всё, медлить больше было нельзя! Пришла пора действовать!

Большая часть стрелков и половина казаков были отправлены на гребни холмов, охватывавших становище Джебсцуна с флангов, а рейтары тайши Баира не спеша выезжали на открытое пространство, чтобы дать время стрелкам занять свои позиции. На них-то и напоролись сменщики караулов, погибшие сразу и практически в полном составе. Лишь четверо из них, резко поворотившие коней и понёсшиеся во весь опор обратно, нахлёстывая несчастных животных, сумели вернуться в становище, принеся нойону нерадостные новости. Доспешные всадники Баира, находившегося среди своих воинов, тем временем, ускоряли шаг своих лошадей, готовя таранный удар по лагерю халхасцев. Неудержимой лавиной они ворвались в кочевье, опрокинув и втоптав в землю десятки степняков, тщетно пытавшихся остановить рейтарскую атаку. Многие воины оставили свои копья в телах поверженных врагов и со слитным звоном вытащили откованные в Железногорске палаши. У лучших всадников — десятников и полусотников, имелись и капсюльные пистоли, у Баира и его сотников — револьверы, которые они не замедлили пустить в ход. По степи разнеслись гулкие хлопки выстрелов, заставившие кое-где испуганно замереть семейство сусликов и, шумно хлопая крыльями, взмыть в небо стайку степных птиц.

Сокрушая множество врагов вокруг себя, рейтары всё же постепенно завязли в многолюдном кочевье врага, и атака панцирников остановилась, разбившись на сотни поединков. В которых на каждого всадника приходилось по два, а то и три наседавших противника, большей частью пеших. Как сочная трава, они валились на холодную землю, щедро орошая её горячей кровью. Удары тяжёлых палашей ангарских латников оставляли очень мало шансов выжить тому, кто попал под их удар. Перерубая древки копий, а также руки, державшие это оружие, рейтары медленно, но неумолимо приближались к центру становища нойона Джебсцуна, где стояла его богатая юрта, убранная орнаментированной тканью. Между тем, те кочевники, кто успел добраться до своих лошадей и надеть доспех, покуда их товарищи, ценою своих жизней сдержали первый, внезапный удар ангарцев, готовили контратаку. В центре становища собралось около двух тысяч всадников во главе с нойоном и много пеших воинов, чьи лошади оказались отрезаны от них холмом, где засели стрелки. Множество недвижных тел устилали оба склона — никто из халхасцев не добрался до гребня. Пришла пора перенести огонь по концентрирующемуся в кочевье отряду и вскоре кочевники, резко вскрикивая, начали падать из сёдел. Джебсцун, находясь в крайне сложном положении, отдал приказ немедленно атаковать латников неведомого врага, посягнувшего на его родовое кочевье. Раненые лошади, оставшиеся без седока, тонко ржали и слепо носились по становищу, создавая дополнительную суматоху в этом и без того разворошённом муравейнике. Стрелки же вели огонь выборочно, стараясь не задеть женщин и детей, спешащих к реке, в надежде укрыться там от приближающегося к ним боя. Чёткий приказ Соколова о недопустимости гибели оных был несколько раз повторён Алексею по рации ещё перед уходом войска из Селенгинска. Зато захват молодых девушек и переселение части пленников из числа этих категорий в казачьи станицы близ крепости на Селенге только приветствовался. Казакам сложно было найти себе вторую половину, потому добывание туземных жёнок было неплохим выходом из этой ситуации. Как известно, ещё южнорусские казаки вовсю практиковали этот обычай, таская женщин из аулов налётчиков в свои станицы.

Рейтары, тем временем, уже перестроились, сомкнув свои ряды и дав возможность раненым товарищам покинуть место боестолкновения. Халхасцы же, теряя многих своих товарищей, то и дело кувыркавшихся из седла, сваленных метким выстрелом даура, казака или тунгуса, густой лавой устремились на латников, остававшихся на месте. Кочевники уже натягивали луки, готовые пустить на рейтар сотни стрел, когда воины тайши неожиданно расступились в стороны, а вперёд выдвинулись непонятные щиты серого цвета, из которых торчали… Джебсцун лишь в самый последний момент понял, что это такое. А когда отголоски оглушительных раскатов рявкнувших орудий затихали в прохладном степном воздухе, нойон, придавленный мёртвой лошадью, потерял сознание, погрузившись в чёрный, бездонный колодец беспамятства. Последний, безмолвный миг затуманенного сознания явил ему лавину вражеских всадников, снова бросившихся на его воинов. Копыта неприятельских лошадей гулко стучали по холодной земле.

Алексей с удовлетворением отнял бинокль от глаз. Сражение превратилось в подавление нескольких очагов сопротивления кочевников, где они оборонялись числом от пары десятков до сотни воинов. Более малочисленные группки степняков и, тем более одиночки, уже давно были вырублены, насажены на копьё или расстреляны. Кровавая развязка приближалась. Среди воинов избиваемого неприятеля всё чаще раздавались вопли отчаяния и жалобные крики. Халхасцы, окончательно поняв бесполезность своих самоубийственных атак на грозного врага, сдавались на милость победителя. Сазонов приказал своим солдатам прекратить атаку. Тем временем, стрелки занимали лучшие с их точки зрения позиции, блокируя любые попытки степняков уйти из становища. Между тем, к обозу и остававшимся там части стрелков отправили два десятка раненых всадников, а четверым тяжёлым медики оказывали помощь непосредственно на месте недавнего боя.

Кстати, к досаде Стахия Славкова сегодня конная артиллерия участвовала лишь в конечном этапе боя, зато поставив в нём жирную точку и подавив волю степняков к победе, как говорил потом воевода Бекетов. Пусть так, но этого Славкову было мало, да и само столкновение едва ли заняло более получаса времени. Находясь в обозе, конноартиллеристы рассуждали с товарищами о том, что можно было бы и для начала обстрелять становище врага:

— Да хотя бы и с тех холмов! — воскликнул один из бурят-ездовых, указывая на невысокие и пологие, поросшие редким низеньким кустарником, склоны. — А потом бы и конные врубились.

— Может, воеводы решили жизни неприятельские поберечь? — предположил Славков. — Зачем спящих людишек пушками убивать — там ведь не разберёшь, кто воин, а кто — дитё. Надо было картечью посечь халхасцев, когда они упирались.

— Ну да, — многие с ним согласились, кивая. — Это так.

Вскоре казаки приволокли раненого нойона Джебсцуна. Тот исподлобья взирал на ангарцев, не ожидая от них ничего хорошего. С помощью тайши Баира, имевшего свой счёт к халхасцу, Алексей объяснил нойону причину нападения на его становище:

— Вы с ханом, верно, подумали, что если мы не отплатили вам той же монетой за первое нападение на нас, что мы слабы и будем лишь держать оборону? Вы ошиблись! Мы будем жестко отвечать на каждое враждебное действие. Джебсцун, совершённое тобой летом нападение на наше поселение стоило моему князю семь драгоценных жизней наших людей. Сегодня я отплатил тебе и твоему хану сполна.

На взмыленном коне к Сазонову и Бекетову, неотлучно находившемуся рядом, подлетел Усольцев:

— Евойные жёнки и детишки пленены, Алексей Кузьмич! Степняки более отпору не дают, усмирены!

— Отлично, Кузьма Фролыч! Прикажи воинам отдыхать, да смотреть по сторонам внимательно. И пусть режут овец, люди проголодались, наверное. Выходим после обеда.

После чего Сазонов снова обратился к поверженному противнику:

— Твою семью я забираю с собой, чтобы ты не хотел более меряться силой с моими воинами. Я отдам их тебе позже, когда мы, убрав твоего хана, вернёмся к себе в крепость, которую вам никогда не взять.

Джебсцун повалился набок, тихонько подвывая от злости и бессилия. Проклятый северный народ! Откуда они взялись на этих землях! Они появились тут, как хозяева, всерьёз устраиваясь на земле, собирая под себя бывших данников хана, а теперь громят его вернейших нойонов! Да и облик их непривычен для этих мест, никогда прежде халхасцы не видели этих большеглазых и большеносых людей, с курчавыми рыжими бородами. Наказание богов, не иначе. Ибо видел Джебсцун, как уверен в себе этот военачальник, как твёрдо говорит он слова на незнакомом языке и как сильны его воины. Даже подлые, изменившие хану бурятские данники, обряжены в непробиваемый доспех и действуют на удивление слаженно, а ведь такового за ними вовек не водилось.

После того, как ангарцы покинули разгромленное становище степняков, а войско вытянулось в походную колонну, Бекетов, ещё раз оглянувшись назад, нагнал Сазонова. Алексей Кузьмич беседовал со своим родственником Романом, объясняя тому что-то. Казак не стал им мешать и немного замедлил шаг своего коня, принявшись оглядывать расстилавшуюся вокруг Степь, которая уже ощутила на себе хладное дыхание осени. Буряты, поделив между собой, согласно уговору, половину захваченных лошадей, то дело проносились мимо с гиканьем и удалыми белозубыми улыбками, красуясь перед захваченными у халхасцев семью десятками молодых девушек, что были посажены на обозные повозки. Девицы же лишь испуганно жались друг к дружке и закрывали миндалевидные глаза тонкими ладошками.

Наконец, Сазонов, почувствовав, что Бекетов хотел с ним поговорить, отпустил айна и направил коня в сторону казака.

— Пётр Иванович, ты хотел мне что-то сказать?

Бекетов кивнул и призадумался, собираясь с мыслями. Пару минут он медлил, задумчиво почёсывая бороду.

— Я чего хотел сказать, Алексей Кузьмич… Вот вы, ангарцы, люди делами славные, боевитые, сильного характеру, но с сердцем, жесточью не наполненным… Разве что ворогам воздаёте по делам их, так то дело правое. Однако же и предел отмщения у вас имеется, не то что у народов во злобе пребывающих, — после этих слов Бекетов снова замолчал, а Алексей не стал задавать ему вопросов, видя, что казак задумался.

— А ведь вас всех будто бы гложет что-то, словно жрёт изнутри. Как будто вы потеряли нечто зело важное, — Пётр Иванович внимательно посмотрел на Сазонова, ожидая, что тот поможет ему, объяснит свои чувства.

— Прав ты, Пётр Иванович, — тяжело вздохнув, проговорил Алексей. — Верно подметил — каждый из нас потерял самое ценное, что может потерять человек.

— Что же? — сузил глаза Бекетов. — Родных людей своих, вестимо?

— Свою семью потерял каждый из нас, — глухо проговорил Сазонов. — Все они остались… — тут Алексей споткнулся, словно налетев на невидимую стену, и замолк.

— Остались? Где остались?! — воскликнул казак, не отводя взгляда от Алексея. — Да ты скажи токмо где! Неужель не сыщем?! На Амуре-батюшке уж и корабли для окияна имеются! Сыщем, ей-ей!

— Нет, Пётр Иванович, — покачал головой Сазонов. — Их уже вовек не сыщешь. Пропали они навсегда, вместе с Родиной нашей, точнее, с тем, что от неё осталось.

— Как же так? — растерянно проговорил казак. — Как пропали, где? Не пойму я никак.

— Теперь ты погоди, Пётр Иванович, — сказал Алексей. — Дай мне время с мыслями собраться, а то голова аж загудела…

Бывший майор морской пехоты Северного Флота начал свой рассказ с того момента, как они все оказались в Прибайкалье шестнадцать с лишним лет назад. После этого он поведал Петру Ивановичу о мерцающем проходе между мирами. И только потом рассказал о той стране, которую они покинули, посланные изучить этот мир. Алексей довёл до казака то, что пожелал нужным или важным для понимания Бекетовым того положения, в котором оказался он и его товарищи в том далёком уже году. Бывший сын боярский слушал друга, словно зачарованный, уже не обращая внимания на происходящее вокруг. Бекетову сейчас всё казалось каким-то смазанным и недостойным его внимания. Он осознал, что прикоснулся к неведомому, приобщился к великой тайне. Только сейчас, по прошествии стольких лет, Пётр понял, что стал для этих людей по-настоящему своим, что они приняли его в свой круг, доверив самое важное. Взор его был затуманен — казак обмысливал услышанное. Бекетов пытался понять первопричину случившегося с этими людьми. Естественно, что единственным объяснением сего для бывшего енисейца стала воля Господня, ибо только Он мог ввергнуть в этот мир людей из мира иного. И никто более! Пётр тряхнул головой, будто прогоняя прочь наваждение.

— Кабы не знал я вас, вовек бы не поверил, — проговорил с расстановкой Бекетов. — Когда я встретил Рината на Ангаре, я так и подумал — пришлые людишки. Потому и обвинил я вас в злодействах ватажки Хрипунова. И вот оно как вышло…

— Пётр Иванович, но ты должен понять, что я рассказал это сейчас только потому, что Сокол давно добивался для тебя места в Совете, — глянул на раскрасневшегося казака майор.

— Не дитё, разумею! — нахмурился Бекетов. — Что же с державой вашей стало? Не понял я сего.

— Да мы и сами не понимали, а когда уразумели — уж и поздно стало. Словно дурной сон это был, морок. Всю прежнюю жизнь мне говорили, что есть хорошие и есть плохие. А потом, дружески похлопывая по плечу, стали нашёптывать обратное. Что враги наши — есть друзья, что они хотят нам только добра. А чтобы они нас полюбили, нам надо следовать их правилам. И тогда новая жизнь станет свободной и сладкой.

— Это как? — изумился Пётр Иванович. — Поведай, будь ласков!

Долго Сазонов рассказывал товарищу о делах давно минувших лет, как будто душу изливал, хотел выговориться. Поведал про великую державу, созданную беспримерным трудом миллионов людей, щедро омытую потом, слезами и кровью, которая была приговорена к смерти и расчленению лживыми словами, пустыми обещаниями и хулой на прошлое.

— Это сколько же люда в сыру землю они положили, чтобы власть к себе взять? — негромко проговорил казак, недвижным взглядом смотря сквозь весело переговаривавшихся амурцев, которые всё ещё обсуждали перипетии недавнего боя.

— А почти что и нисколько, друг мой, — отвечал Сазонов. — Люд потом сам стал в землю ложиться, будто война шла.

— А нешто не было?! — повернулся всем телом Бекетов. — Народ же поднялся, чтобы ворогов окоротить!

— Не поднялся, — глухо сказал Алексей, покачав головой.

— Как не поднялся? — опешил казак. — Нешто жизнь неправедная люба стала? Ежели бы на Руси ляшские ли папёжские сторонники стали бы новые порядки устанавливать, законы свои проводить, люд грабить, да измываться над ним — вмиг бы на копья подняли воров!

— А многие и слова сказать не смогли. Мне тогда пятнадцать лет было, сопляк малолетний. Это только потом понимание случившегося пришло, а время — ушло.

— Да, измельчал народ русский, — покачал головой Бекетов. — Что же с ним приключилось, что он таким бессловесным стал?

— Может в этом всё и дело? — покачиваясь в седле, отвечал Алексей Кузьмич. — Для того и свели — вас, собиравших Русь, и нас, её промотавших и променявших на ложь? И, стало быть, наша задача состоит в том, чтобы этого не допустить в будущем!

— Но ежели Господу было угодно, чтобы Русь ослабла и снова на уделы… — начал было Бекетов.

Да что ты говоришь-то, Пётр Иванович?! — оборвал его Алексей. — Сам же минуту назад говорил о том, что именно Господь нас поставил на эту землю для дел великих! — воскликнул майор. — А ослабла держава не по воле Господа, а из-за глупости людской и корысти.

— Вы теперь желаете глупость и корыстолюбие людское известь? — горько усмехнулся казак. — Несбыточно се!

— Несбыточно, — согласился Сазонов. — Но необходимо в нашей державе создать такие условия, чтобы порочный человек не мог во власть и носа своего казать. Над этим Сокол с помощниками работают. Наши дети будут решать этот вопрос. Но и глупость глупости рознь, — продолжил Алексей. — Усольцев для воеводы глуповат, а атаман справный. Стало быть, над ним человек нужен, а его самого единоначальником ставить никак нельзя.

— А я, видимо, гожусь в воеводы? — ухмыльнулся Пётр Иванович.

— Годишься, — серьёзным тоном ответил Сазонов. — Иначе в Совет не попасть.

Бекетов кивнул и замолчал, машинально охлопывая коня по шее. Слишком многое он сегодня узнал — будто бы придавило ему плечи этим знанием. Потому как тяжко знать то, что не суждено человеку знать — ни царю, ни патриарху.

— И кто же народ русский стал на части рвать? Ляхи? — хмуро проговорил казак, сведя брови и насупившись. — Или глупцы те, да корыстолюбцы?

— Ляхи, — согласился майор, — да угры с австрияками начали, а они продолжили с неменьшим рвением.

— Так что же мы тут диких степняков по степи гоняем?! — взорвался Бекетов. — Коли надобно ляха зубами рвать, а руса из дурмана папёжного выручать!

— Так и будет, — успокаивающе проговорил Алексей. — Да только неспроста мы тут, в землице сибирской оказались. Именно эта земля, собранная беспримерным подвигом таких людей как ты, Пётр Иванович, ныне впусте пребывает там, в моём мире. Кажется, Москва и продала бы Сибирь, да неловко пока. Однако опыт продаж земель имеется.

— А кто повинен, сызнова глупость и корысть?! — вскричал Бекетов. — Какого ляда служилые люди головы свои буйные кладут в тайге, чтобы потом бояре продали эту землицу?!

На разговаривавших воевод уже начинали озабоченно коситься ближние люди, неловко переглядываясь. Довольно продолжительное время Бекетов и Сазонов беседовали, то тихо-тихо, то кто-то из них досадно восклицал или ругался. Казалось, они так и будут вести эту беседу до самой ночи.

— А ты думаешь, зачем Смирнов пошёл шведа бить? Царю помочь? Себя показать? Нет, полковник сам с карельской земли родом, оттого ему никто слова против сказать не мог, ибо идёт он землицу отчую выручать, а не славу ратную искать, — говорил Сазонов.

— А Сокола отчина где? — спросил Бекетов.

— Он родился в Луцке.

— Волынь под ляхом, — проговорил казак. — А Сокол, поди, тако же душою болеет за град свой, как и Смирнов.

— Русь ляха побьёт, непременно побьёт, — убеждённо сказал Алексей. — Вот только мы можем сделать это вместе, чтобы закрыть польский вопрос. А для этого нам придётся показаться в Москве.

После последних слов Сазонов прикусил язык, словно сболтнул лишнего. Бекетов же, казалось, не расслышал этого. Он встрепенулся, услышав про польский вопрос, и вспомнил, что Алексей ещё на Амуре говорил о закрытии японского вопроса тесным союзом с айнами. А ещё был вопрос шведский, османский, да вроде ещё какой-то. Жаль, но папёжского, румского вопроса средь них Пётр Иванович не слыхал. Только сейчас Бекетов понемногу отходил от тяжёлого разговора с одним из облечённых высшей властью ангарцев. Тяжкие мысли уходили, оставляя надежды. Он был преисполнен ими, уповая на воплощение в жизнь великого замысла его товарищей. Сам себе Бекетов поклялся, что будет вместе с ними, покуда силы не оставят его.

На вторые сутки после боестолкновения со степняками Джебсцуна колонна ангарцев была замечена разъездами халхасцев другого кочевья. Хотя казалось, те всадники сами искали встречи. Стало быть, они были предупреждены? Сазонов не исключал такой возможности, ведь суматоха начального этапа былого боя в становище, ещё до его блокирования, позволяла улизнуть отдельным всадникам. Алексей приказал колонне перестроится и подтянуть обоз, а солдатам — быть готовыми к нападению врага. Однако маячивший вдалеке неприятель покуда просто сопровождал ведомых Баиром ангарцев, не приближаясь к ним и срываясь в степь, ежели казаки или буряты пробовали к ним приблизится.

— Алексей Кузьмич, как есть заманивают, ей-ей, — тревожась, проговорил вечером, при свете костра, Бекетов.

— Войско собрать степняки сейчас не успеют, — устраивая миску с кашей на коленках, и щурясь на огонь, отвечал Сазонов. — Баир говорил, что откочёвывают они на осенние пастбища, и воинов могут выделить немного. Пусть заманивают.

И хотя днём ещё выглядывало солнышко, дававшее тепло, ночь была холодна. Надрывно гудел носящийся по степи ветер, тщётно пытавшийся забраться в палатки, да иной раз между шумными порывами ветра издали доносился многоголосый волчий вой.

Колонна продолжала движение вглубь земель тушету-хана несколько подобравшись, готовая к внезапной атаке из-за следующего холма, из-за излучины неглубокой речушки, скрытой елями или к ночному нападению. На второй день степняки решили послать к ангарцам переговорщиков. Перед этим они всё так же, держась на расстоянии, сопровождали колонну, ощетинившуюся стволами винтовок и пиками. Казаки-застрельщики с нетерпением поглядывали на врага, примериваясь к расстоянию, отделявшему их от кочевников. Они ждали лишь приказа Сазонова, чтобы начать обстрел неприятеля. И вот от одного из отрядов халхасцев отделилось двое всадников, они неспешно стали сближаться с ангарцами. Парламентёры встретили ангарский авангард спешившись и расстелив на земле циновку, приглашая этим жестом своего врага на разговор. Сазонов принял его и в компании тайши Баира присел на циновку, разглядывая степняков. Один из них — молодой, почти юный кочевник в богато украшенной одежде, второй же — пожилой воин, державший в грубых руках с выдающимися костяшками древко с бунчуком — конским хвостом. Юноша держал спину прямо и в целом держался горделиво, потому Алексей решил, что это сын богатого нойона. Молодой человек вскоре представился. Оказалось, что его зовут Эрдени и он сын цецен-хана Шолоя, соперника тушету-хана Гомбодорджи в этих землях. Отец его был неплохо осведомлён о поражении воинов Гомбо в прошлом году, под недостроенными стенами крепости пришлых людей.

— Мой брат Далай был в вашей крепости, — проговорил Эрдени. — Вместе с торговцами, что привезли вам чай, войлок и шерсть. Он осмотрел всё вокруг — вы намерены крепко встать на той земле.

— Да, — кивнул Алексей. — Мы уже не уйдём с Селенги, никогда.

— Хорошо, — бесстрастно ответил Эрдени, и было непонятно, по нутру ли ему эта новость.

Между тем Баир негромко напомнил Алексею, кто есть кто в этой части халхасской степи. Сазонов через мгновение понимающе кивнул, вновь посмотрев на юношу:

— Чего же ты, Эрдэни, хочешь от нас, и для чего ты зашёл на землю врага твоего отца, вместе с отрядами воинов?

— Мой отец, цецен-хан Шолой, — важно начал молодой кочевник, — послал меня встретить ваш отряд. Он знал, что вы идёте этой дорогой и уже разгромили ставку одного из его лучших военачальников. Мне поручено предложить вам союз против нашего общего недруга — хана Гомбо.

— А почему сам хан Шолой не мог прибыть в нашу крепость? — спросил Эрдэни Сазонов. — Мы бы с радостью встретили твоего уважаемого отца и поговорили бы с ним.

— О его появлении в вашей крепости быстро узнали бы в ставке тушету-хана, — с улыбкой отвечал юноша. — Это было бы неразумно.

— Действительно, — согласился Алексей. — Теперь я понимаю.

— Я не могу далее находится на земле неприятеля, — проговорил кочевник. — Что передать моему отцу?

— Мы будем готовы встретится с ханом Шолоем или с его доверенными людьми в пределах дневного перехода от нашей крепости, — сказал Сазонов и хотел было уже откланяться, как почувствовавший это желание бурят упредил майора, положив ему руку на плечо.

А степняк, между тем, благожелательно кивнув в ответ на слова Сазонова о согласии на дальнейшие переговоры, сообщил ему не слишком приятную новость. Его люди прознали о том, что тушету-хан Гомбодорджи услал гонцов к маньчжурам ещё в прошлом году. Через них он поведал им о пришлом северном народе, который крепко оседлал Селенгу, отнял у него бурятских данников и не собирается жить в мире с ним, ханом Гомбо. А сейчас он лично занимается сбором воинов для отражения угрозы в виде отряда ангарцев, который вторгся в его земли и разгромил его вернейшего нойона.

— Он может собрать сейчас не менее пятнадцати тысяч воинов, — внимательно глядя на Алексея, сказал Эрдэни. — Вас слишком мало, пусть ваши воины и сильны огненным боем. Я могу подсказать вам лучшее решение для мести, чем испытывать свою судьбу в холодеющей степи.

Спустя несколько минут Алексей уже корил себя за то, что недооценил этого молодого человека, поначалу приняв его за горделивого юнца. Эрдэни поведал ангарцу интереснейшую информацию. Около шести лет назад один из сыновей Гомбо, пятилетний Дзанабадзар, был провозглашён богдо-ханом, главой ламаистов Халхи. Сейчас подросший паренёк, носивший титул Ундур-гэгэна, кочевал со своей ставкой на северо-восточных землях, относительно настоящего положения отряда.

— Если вы решите захватить его, то я пойду с вами, — испытующе смотрел на Сазонова степняк. — Если же нет, то мне придётся возвратиться к отцу и, передав твои слова ему, ждать новой встречи.

— Какова численность кочевья? — спросил майор Эрдэни, заставив того улыбнуться краешками губ.

— Не более двух тысяч человек, мало воинов, много монахов, — отвечал он. — Сегодня стоит дать отдохнуть нашим людям, а завтра уходить отсюда. И пусть тушету-хан впустую ищет тебя.

Вечером, после ужина, Алексей основательно обсудил маршрут со степняками. Получалось, что кочевье Дзанабадзара находилось в районе современной столицы Монголии — Улан-Батора. Туда, в долину реки Тола, и направился отряд Сазонова, пополненный семью сотнями халхасцев Эрдэни.