Знание-сила, 2004 № 02 (920)

Тело, покрытое татуировкой, и тело, облаченное в форму - школьника, офицера, железнодорожника, постового на перекрестке: кажется, они решительно противостоят друг другу. Но это только кажется.

Когда ослабли групповые связи и все важнее становится самоопределение личности, вдруг выяснилось, что эта самая личность жаждет осознать и продемонстрировать свою принадлежность к определенной группе. Продемонстрировать одеждой, степенью наготы, татуировкой.

Желающий и умеющий читать тексты, запечатленные не на бумаге, а на теле, может прочесть много интересного...

Ольга Балла

Обнаженное тело в культурных пространствах

Только вот что именно? В разные времена у разных народов на сей счет существовали и существуют настолько разные представления, что европейцы могут по сей день хохотать над историями вроде той, в которой турчанка, внезапно застигнутая гостем без покрывала на голове, задрала юбку; чтобы скорее закрыть лицо. Вообще-то, чтобы соответствовать приличиям, женщина-мусульманка должна закрывать тело почти полностью, а ее единоверцам-мужчинам кажутся непристойными короткая европейская одежда и обтягивающие штаны. По одной из традиций, бытующих в Южной Индии, женщина должна всегда прикрывать рот...

Предписания насчет того, что и в какой мере можно демонстрировать, между прочим, существуют и в пределах нашего культурного круга и религиозных обоснований отнюдь не требуют. Известный психолог Игорь Кон, профессионально занимающийся культурной историей тела, в частности обнаженного, в свое время так и не смог найти объяснения тому, почему, например, наших соотечественников обнаженный мужской торс не смущает, и в жару мужчины совершенно спокойно могут работать раздетыми до пояса, в то время как американские студенты надевают шорты, едва становится тепло, но грудь и спину даже в неформальной обстановке обыкновенно прикрывают майкой или рубашкой. "Не принято" — и все тут. Общее у всех этих запретов, при всем их многообразии, одно: та или иная степень наготы — от полной до частичной — непременно, явно или неявно, табуируется. Видеть ее не приличествует. В противном случае тот, чья нагота оказалась увиденной, автоматически, в какой бы культуре он ни обитал, испытывает специфическое чувство под названием стыд. Причем "стыд" и "нагота" в культурном воображении настолько связаны, что оказываются чуть ли не синонимами друг друга.

Вообще стыд обнаруживает странное родство со зрением. Современные психологи находят прямую зависимость между переживанием стыда и нарушением "визуальной автономии" человека: вторжением в его личное пространство непрошеного взгляда в то время, когда он, видимый, к тому не готов. Да это ведь давно отражается даже на уровне обыденных метафор, коими описывается чувство стыда: "не знаю, куда деться", "провалиться бы сквозь землю" (= исчезнуть, стать невидимым), "не могу смотреть в глаза"...

Эротичность, которая первым делом приходит в голову как причина запрета на наготу в разных культурах, лишь одна из областей, к которой в качестве знака отсылало и отсылает обнаженное тело, и запреты на его разглядывание в разные эпохи отнюдь не всегда оказывались связаны именно с этой областью значений.

При более пристальном рассмотрении оказывается: во все века стыдились, собственно, не наготы как таковой (в культуре вообще практически ничто не существует "как таковое", а непременно со шлейфом значений, интерпретаций, ассоциаций, явной и неявной памяти о своих прошлых статусах и смыслах...), а того, что она обозначала. Если ей случалось обозначать что-то недопустимое, она табуировалась. Однако были и ситуации — и не раз! — когда нагота признавалась знаком чего-то, имеющего высокий ценностный статус. В этих случаях она, напротив, культивировалась, в том числе и усиленно, подчеркнуто. Но что же она могла обозначать, кроме пресловутой эротичности?..

Да то же самое, что одежда.

Аменофис IV с женой в саду. XVIII династия. Новое царство

А В. Морони. "Кавалер в розовом". 1560 год

Невозможно представить себе парламент, где заседают голые депутаты.

Джонатан Свифт

Одежда, в свою очередь, ни в одной из культур отродясь не сводилась лишь к прикрытию тела — как, впрочем, и к его "украшению". Она (как и само ее наличие или отсутствие!) всегда была продуманной системой знаков. Знаки же в традиционных культурах указывали прежде всего на социальный статус "носителя" одежды. С тех пор как регламентация внешнего вида перестала быть жесткой, и обитатели той же европейской культуры получили свободу выбора, одежда-знак стала обозначать еще и отношение владельца одежды к жизни и самому себе, его социальную и экзистенциальную позицию, характер, темперамент... Но что бы ни обозначала одежда, именно поэтому она всегда действовала еще и как защита. Даже не в первую очередь от дождя, ветра и холода: главным, от чего необходимо защищаться, всегда были братья по социуму, их взгляды. (Кстати, пристальный взгляд — разновидность агрессии еще в животном мире.) Одежда, как охранная грамота, обозначала дистанцию, на которую дозволительно к носителю одежды подойти. Потребность "скрыть" наготу была и остается производной именно от этой, социально дифференцирующей и защитной функции. Ей оказалось подчинено и эстетическое начало: сама эстетика — разновидность защиты.

Женщины лондонских средних классов и служонко (справа) Рисунок конце XVI веко

Одежда эпохи классической Греции

Это хорошо прослеживается, например, по древнеегипетским изображениям: чем выше статус изображаемого, тем больше он одет. Голыми или в одних набедренных повязках могли оставаться только простые трудяги.

Одежда настолько устойчиво обозначает статус, что кажется, будто она его и создает. Отсюда — один из основных "неэротических" культурных смыслов, которыми наделяется нагота: равенство. Существует, например, расхожее представление, согласно которому "в бане все равны". (При этом как-то забывается, что в таких случаях как источник различий начинает работать само тело, сформированное привычными жестами, позами...)

Христофор Вейдиц. Уличная одежда морисской женщины из Гренады; она же в домашней одежде; крестьянка

"Мужчина со ступкой". Неизвестный художник

Для жителей цивилизованной страны естественное состояние — быть одетым. Нагота анормальна.

Генри Джеймс

Культурные судьбы обнаженного тела повсеместно определило то обстоятельство, что "естественное" состояние человека (именно к такому значению наготы не устают апеллировать натуристы) для культуры как системы условностей в высшей степени неестественно. Все "естественное" для нее — сырье, которое нуждается в переработке — в интерпретации. И моралисты в своем роде правы: "безнравственной" и "непристойной" на гота в культуре становится вполне неизбежно. Представляя собой "непереработанную" природу, она агрессивна по отношению к культуре, которая по самому своему назначению от природы защищается. Соответственно, и наготу как представителя природы культура способна вынести лишь тогда, когда та нейтрализована: помещена в некие рамки.

Одежда — лишь одна из возможностей таких рамок. Другая возможность, не менее разнообразная, — наделение нагого тела строго определенными значениями в строго определенных ситуациях: пусть-ка работает на культурные смыслы. У тех же греков, обнаженных атлетов которых так часто вспоминают, нагота в повседневной жизни ведь была строго табуирована! Голыми обитатели античных полисов не ходили никогда. Нагота же допускалась лишь в четко очерченных рамках: в банях, при купаниях и на спортивных состязаниях, включая тренировки в гимнасиях. Она была жестко привязана и к социальному статусу — обозначала его: на пирах-симпосиях, например, обнаженными могли быть только гетеры-танцовщицы и мальчики-рабы, но никак не гости. Спортивные же состязания, между прочим, были действом сакральным, и нагота — особое, выделенное из повседневности состояние — была одним из верных знаков этой сакральности.

"Сакральностъ" наготы в полной мере унаследовало искусство. Те же греки изображали своих воинов обнаженными (и, как на подбор, телесно красивыми и юными), хотя в реальной жизни сражаться в таком виде было просто немыслимо: нагота означала важность, возвышенность изображаемого. Между прочим, могла она принять и прямо противоположное значение: у многих народов с тел убитых врагов сдиралась одежда, чтобы унизить поверженных. Кроме греков, поступали подобным образом и такие удаленные друг от друга в пространстве и времени народы, как, например, шумеры и майя, что и наводит на мысль о некой универсальности знака. Здесь вступал в действие исконный смысл наготы: незащищенность, уязвимость и неизменно ему сопутствующий — лишенность статуса. Человек без него автоматически обращается в ничто. Сакральный полюс наготы, между прочим, тоже универсален: те же шумеры изображали обнаженными своих жрецов и мифологических героев.

Напрашивается еще и вот какой смысл наготы: прямой наследник смысла сакральности — всечеловечность, выведенное™ из рамок, поставленное™ над ними. Человек, не привязанный к одежде-знакам, — человек на все времена. Так те же шумеры изображали нагими своих жрецов и мифологических героев. Так мы воспринимаем античные статуи.

Любопытно, что сакральность — универсальность наготы чувствовалась и в европейском Средневековье, о котором принято считать, что оно стеснялось "греховного" тела больше, чем все прочие эпохи. Последователи секты адамитов, например, приходили голыми на церковные службы, чтобы быть ближе к Богу, ничего не зная о том, что похожим образом поступали приверженцы одного из течений индийского джайнизма. Его вероучители — тиртханкары не признавали одежд, считая, что они одеты пространством или сторонами света.

Мы стыдимся своего тела только потому, что не чувствуем его лицом.

Лицо вовсе не связано с определенной областью тела. Оно может странствовать.

Максимилиан Волошин

Карен Хорни в свое время так определила стыд: мы, дескать, чувствуем его, "если сделаем, подумаем или почувствуем что-то, что задевает нашу гордость". Она связала его с переживанием "своей неудачи быть окончательным совершенством". И в этом, похоже, кроется нечто очень существенное для понимания связи наготы и стыда, в какой бы культуре — в какой бы системе условностей — они ни оказывались связаны.

Человек стыдится наготы тогда, когда она оказывается несоответствием визуальным идеалам данной культуры. Значит, стыдится он того образа себя, который в результате получается, тех смыслов, к которым эта "неправильная" нагота отсылает. Культурно значимый "образ себя" создается либо одеждой, либо "правильно" сформированным телом. Одежда организует взгляд. Голое же тело — тело с расфокусированным взглядом на него. Голый — человек без лица: ведь именно лицо — то, на чем фокусируется видящий человека взгляд.

Г. Бенфильд. "Бал-маскарад"

Нагота всецело культурна и социальна. Поэтому тот же натуризм — в первую очередь социальная и этическая позиция, сторонники которой объединяются в организации. Существует аж международная их федерация, объединяющая несколько десятков национальных федераций из более чем 30 стран мира. Употребление пищи, например, тоже естественно, однако никому не приходит в голову на этом основании объединяться в какие-либо федерации. И неспроста: без употребления пищи не обойдешься, тогда как без публичного обнажения тела — в общем, вполне возможно. То, чего может и не быть, обречено на то, чтобы принять характер условности. А то, что эта позиция выражена в обнажении тела, в известной мере случайно: нагота здесь — лишь инструмент. Да она всегда — инструмент.

Александр Грудинкин

У матросов есть свои тату

В разные эпохи татуировка была благой вестью и грозным заклятием, клеймом и почетной наградой, паспортом и трудовой книжкой.

Словарь татуировок весь состоит из контрастов: в него вписаны храбрец и предатель, аристократ и пария.

Знак на теле следовало заслужить или же надо было уметь опозориться. В наши дни отношение к татуировкам тоже неоднозначно: ими приукрашивают себя преступники, и с их помощью бросают вызов обществу молодые талантливые люди.

— "Тату" в Японии запретили, — сказала Настя за ужином.

— Опять? — переспросил я.

— Что значит опять?

— Ну, тату же запрещал император Муцухито, — сказал я и осекся, заметив свой промах.

Она же о "Тату" говорила, о съемках клипа в Японии, а я о tattoo, старинном искусстве татуировки, популярном в Японии вот уже две тысячи лет. Его ведь, действительно, запрещали сто с небольшим лет назад, в эпоху Мэйдзи. Запрещали за то, что оно было... давней японской традицией. Сам человек становился в этом искусстве материалом художника — холстом, на котором возникала картина, или — прибегну к сравнению наших дней — выставочным залом, стены которого надо обходить, следя за все новыми, открывающимися поворотами сюжетов: за деталями помещенного здесь полиптиха.

В старой Японии татуировка была иной раз и клеймом, метившим шельму по велению божественного тэнно (императора), и дорогим украшением — живой картиной, ювелирной по своей выразительной точности, и документом, который всегда с тобой, документом, чья символика понятна и богачу, и бедняку. Достовернее заверенных бланков она выверяла личность человека, ибо избавиться от нее можно было, лишь расставшись с собственной кожей. Эта мета, как клятва, принималась на всю жизнь, но что слова? Они — пыль на ветру. Пролетят, осыплются в прошлое, пока на руке все так же будет гореть оставленная когда-то надпись.

В китайской хронике III века новой эры говорится о жителях царства Ва (Япония), которым наносят на тело татуировки, указывающие место, занимаемое этими людьми в общественной иерархии. На японских глиняных фигурках, датируемых V веком новой эры, лица обезображены — или украшены! — татуировками. У одних этот знак на лице выдавал с головой их ничтожность. У других красовался печатью доблести и благородства.

В японской хронике "Нихонги", составленной около 720 года, говорится, что император Ритю, живший в V веке, велел заменить смертную казнь предателям их клеймением. Отныне их лица позорил иероглиф, обозначавший "собаку": пустобрех, разболтавший тайну, теперь вел собачью жизнь. Мгновенная смерть превращалась для него в пожизненный ад.

Впрочем, татуировки с незапамятных времен были популярны не только в Японии, но и во всем Тихоокеанском регионе. Классические образцы этого искусства дали народы Микронезии и Полинезии, особенно жители Маркизских островов и новозеландские маори, а также жители Новой Гвинеи, Индонезии, Приамурья.

"Возможно, — полагает немецкий исследователь Стивен Эттерман, автор книги "Знаки на коже", — первые татуировки появились случайно, когда в царапины или раны первобытных людей, сидевших у костра, проникала копоть от головешек.

Раны затягивались, а на коже оставался странный, несмываемый узор. Подобные неумышленные татуировки и сейчас появляются, например, у шахтеров".

Это предположение отчасти объясняет и магическую роль татуировки. Если рана с втершейся в нее краской зажила, оставшись на память рисунком, то, может быть, она и зажила из-за краски? Ее состав оберег тело от смерти, а рисунок отогнал злых духов. Впредь такой узор наносили умышленно.

В конце XVII века татуировка становится популярным в Японии украшением. В повестях знаменитого японского писателя того времени Ихару Сайкаку не раз упоминаются люди, украшенные татуировкой. Это — жрецы, любовники, гейши. Последние, например, наносили на внутреннюю поверхность руки имена своих постоянных клиентов — залог любви, обет свиданий.

В конце XVIII — первой половине XIX веков татуировки служили опознавательным знаком для некоторых категорий населения — своего рода рекламной вывеской, которая всегда "под рукой". По татуировке сразу можно было отличить носильщика паланкина или пожарного. Один лишь рисунок — рисунок на коже — разом разделял двух женшин: добропорядочную госпожу и девчонку для утех, у которой не тело, а альбом для росчерков. Среди японских — равно как и российских — преступников татуировка была сродни погонам или петлицам, а то и ордену за заслуги. На тех же, кто встречался с разбойником, она действовала как оружие — устрашающе.

В это время становятся популярны цветные татуировки. Нередко тату выглядят настоящим произведением искусства; они напоминают японские гравюры — впору назвать их "кожными эстампами". Тематика рисунков полна символики. Черепаха знаменует долголетие, тигр — храбрость. Дракон соединяет в себе два начала: "инь" и "ян"; он примиряет враждующие стихии, например, воду и огонь.

Слово "татуировке" происходит от самоанского выражения ta tatau, что означает "правильно бить". Искусство украшать свое тело рисунками продолжает традицию раскрашивать свое тело, распространенную у многих народов. С древних времен татуировку наносили на тело человека с помощью деревянных и костяных игл (позднее, металлических игл), стуча по ним молоточком, а еще с помощью шипов, ножей, гребней, зубов акул, небольших зазубренных молотков, которыми наносили удары по намеченному заранее узору или рисунку,. Эскимосы прошивали кожу иглой с окрашенной ниткой, которую потом удаляли, а краска оставалась под кожей, Б Полинезии татуировками покрывали все тело, порой даже язык.

Среди пожарников впервые распространяется мода покрывать татуировками все свое тело. На эту филигранную работу уходило до трех лет жизни. Зато, блуждая взглядом по телу пожарника, как по музейному коридору, можно было полюбоваться собранием удивительных картин, чаще всего портретов. Окруженные полосками кожаных подрамников, на зрителя, застывшего перед этим Музеем тела, смотрели богини милосердия и народные герои, сказочные животные и победители демонов. Некоторые из этих фигурок, словно желая найти тень, держались ближе к цветкам сакуры (вишни).

Выразительность татуировок позволяла японским писателям лишь мимоходом упоминать картинки, которыми разукрашивал себя герой, чтобы дать представление об его характере. Вот так в русской литературе фраза "Он был станционный смотритель" (или "коллежский асессор") уже служила достаточным намеком, выдававшим характер персонажа. Особенно это касалось женщин. Так, стоило вскользь упомянуть про их татуировки, как из невинных красоток они перерождались в "роковых, демонических красавиц".

Когда в середине XIX века японские власти открыли свою страну для иностранцев, то на первых порах все чужеземное восхвалялось, все местное, доморощенное — вроде цветков тату, распустившихся в саду человеческой плоти, — искоренялось, объявлялось "варварским", "диким".

В 1872 году в Японии были запрещены татуировки. По следам подпольных мастеров устремились полицейские ишейки. Однако иностранцы, от которых японские власти и хотели скрыть "постыдный обычай погрязшего в дикости народа", как раз и заинтересовались экзотическими рисунками на теле, причем понравились эти "письмена старины" не абы кому, а особам царских кровей: греческой королеве Ольге, будущему "хозяину земли Русской" Николаю II и британскому правителю Георгу V. Их подданные спешили разделить монаршее увлечение. "Дети конца века", над которыми властвовал "дух мелочей, прелестных и воздушных", влюбились в экзотические безделицы Японских островов. Их любопытство помогло сохранить старинное ремесло.

Первобытные люди татуировали тело по религиозным и медицинским соображениям, а таюке чтобы показать свой статус в обществе. Татуировка тесно связана с тотемизмом. Часто члены первобытных племен украшали себя изображениями тотемных животных, причем татуировки нередко наносили во время инициации — переходе во взрослое состояние. Остается добавить, что татуировки были популярны лишь у светлокожих народов, в то время как темнокожие африканцы украшали себя рубцами.

Сквозь пену дней, сквозь суету и шум времени в японском искусстве тату проступает все тот же старинный ритуал. В каждом действии мастера оживают тысячи и тысячи его предков — других мастеров, повторявших тс же самые движения "от дней Токугавы и покорения Осаки".

Человек, пришедший к мастеру, обнажает перед ним часть тела, на которой поселится персонаж все из того же заповедника героев, бестиария животных символов. Участок кожи, которого коснется инструмент, аккуратно выбривают и дезинфицируют. Скупыми движениями мастер обозначает контур рисунка. Теперь в его руках появляется игла — вестница новой жизни. Она сбегает к роднику жизни — баночке с тушью, купается в нем, впитывает эту живительную влагу, а потом, набравшись сил, перелетает на человека. Осматривается. Входит в него. Овладевает им. Выпускает чернильный сок. Еще и еше следуют уколы, удары. И вот уже под кожей человека поселяется новое нарисованное существо. Перед ним и перед его хозяином моментально склоняется художник, закончив свою работу. Так бывает всякий раз после нанесения тату. (В наши дни, впрочем, мастер нередко использует в своей работе машинку, когда объем рисунка велик.)

Остается добавить, что после Второй мировой войны искусство татуировки окончательно было легализовано и все запреты на него сняты, однако отношение к нему и теперь подчас бывает неоднозначным. Уж слишком бесцеремонно японские преступники присвоили себе право носить татуировки, эти "самые претенциозные из произведений японского искусства", как отзывается о них британский исследователь истории татуировок Стивен Мэнсфилд. Да и у нас, несмотря на растущую популярность татуировок в молодежной и артистической среде, иные люди считают это искусство своевольно менять образ, данный человеку от Бога, типично криминальной традицией, наследием гулаговских зон, безбожной мерзостью — подобно тому. как в иные времена таким же богопротивным делом было носить актерские маски (личины) на своем лице, пряча под ними свой данный Господом лик, свой образ Господень.

В Европе искусство татуировки тоже зародилось еще в каменном веке. Так, знаменитый Этци — человек эпохи неолита, чью хорошо сохранившуюся мумию нашли в Альпах в 1991 году, — тоже был татуирован. Вот что пишет журналист Андрей Низовский в книге "100 великих археологических открытий": "Татуировки на теле Этци были сделаны с использованием древесного угля в качестве красяшего вещества. Рисунок их в большинстве случаев очень прост и состоит из полос и линий. Но на правом колене и возле левого ахиллесова сухожилия имеются татуировки в виде неравноконечного креста".

Врач Франк Бар, исследовавший останки Этци, удивленно отметил, что линии прочерчены именно там, где лежат акупунктурные точки, используемые современными врачами-иглотерапевтами при лечении тех самых болезней, от которых страдал Этци. Возможно, что особая популярность татуировок на Дальнем Востоке связана еще и с развитием там методов иглоукалывания?

Известно, что искусство тэту в древности было распространено у народов Эгейского и Черноморского регионов, а также у дунайских народов. Позднее оно было на долгое время забыто. Преступников, рабов и блудниц предпочитали клеймить, а не разрисовывать символами. Роль социального статуса в умеренных широтах играли обычно одежда, прическа и украшения, а не нательные меты, скрытые под непроницаемой для взгляда тканью. Впрочем, ранние христиане подчас украшали запястья изображением креста или рыбы, подавая своим единомышленникам знак и демонстрируя символ своей веры. Однако завоевав власть в обществе язычников, христиане отказались от этого обычая.

Он был бы совершенно забыт, если бы не матросы. Для них рисунок на коже был едва ли не главной надеждой на то, что, доведись их кораблю потонуть, их тело предадут земле по христианскому обычаю. Долгое время татуировки были опознавательным знаком моряков. Без них не пускались в путь, ведь — неровен час — примут после смерти за басурманина. Последней "голой правдой" утопленника оказывался нарисованный на его теле крест, коли уж нитку нательного крестика поглотит пучина вод. Позднее, примерно с XVI века, характер изображений меняется. Галерею матросских тел начинают заполнять корабли и флаги, а также непристойные картинки.

Само же понятие tattoo появилось в Европе лишь в семидесятые годы XVIII века, когда из плавания по Океании вернулся Джеймс Кук, вволю насмотревшийся расписных дикарей. Путешественников особенно поразили жители Маркизских островов. Их кожа казалась "почти черной от татуировки, покрывавшей все тело", писал немецкий естествоиспытатель Георг Форстер, оставивший описание экспедиции.

В XIX веке в портовых городах открываются "татуировочные салоны", где можно выбрать рисунки самой разной тематики. После 1850 года украшать себя бесхитростными татуировками стали рабочие и солдаты. В канун Первой мировой войны до двадцати процентов европейцев носили татуировки. Возможно, многие делали это, чтобы выделиться из безликой толпы фабричных рабочих. Для них это был чуть ли не единственный способ как-то заявить о себе, о своей индивидуальности. Так же поступает и сегодня тот, кто хочет самоутвердиться.

Татуировки нынче в моде. Но Зепеде около десяти процентов населения уте украсили себя татуировкоми. "Чем- чем украсили? В этом месте поподробнее, пожалуйста, — встрепенется любой уважающий себя физик. — Вы, поклонники Бэкхемо с живописью на теле, хоть знаете, чем могут расписать ваши руки и спины?" Работники иглы готовы использовать сомые неожиданные просители. Кстати, чаще всего они применяют азокрасители, которые вообще-то предназначены для других целей, например, для крашения пластмассы, меха, резины.

В последние годы в Европе и США стало модным носить татуировки. Ими украшают себя знаменитости: футболист Дэвид Бэкхем, певица Мадонна, актеры Мелани Гриффит и Джонни Депп. Из клейма, метившего отверженных, татуировка превратилась в знак почета, указывающий на особые душевные качества ее обладателя, например, его тонкую натуру.

Впрочем, как и прежде, татуировка — это в определенной степени пароль, знак принадлежности к некой социальной страте, в которую входят лишь обладатели подобных нательных картин. В этом она сродни аристократическому парику XVIII века или галстуку современного офисного менеджера. Татуировка — пропуск в своего рода закрытое общество.

Так, в наши дни на Западе человек с татуировкой — это, как правило, молодой, красивый человек спортивного телосложения. Татуировка — это знак молодости, надежды на успех; это вызов людям, занимающим теплые места в обществе. Ее обладатель вполне мог бы заменить рисунок строками молодого Маяковского: "Сегодня я — Наполеон! Я полководец и больше. Сравните: я и — он!" Так что рядовой работник банка, засучивший рукава и демонстрирующий свои татуировки, ведет себя так же неприлично, как если бы он пришел на работу в шортах или с кольцом в носу. Вызов обществу позволено бросать лишь маргиналам, ищущим успех вдали от исхоженных путей.

Носить татуировки — значит быть нонконформистом, и потому сотни тысяч молодых людей, не желая ничем отличаться от своих товарищей, по-конформистски старательно полосуют свое тело узорами. Один из немецких спортивных обозревателей, комментируя Олимпийские игры в Сиднее, иронично заметил, что "спортсмены Германии гораздо чаще украшали себя татуировками, чем медалями".

Для обладателя татуировки само его тело (вот он, молодежный нарциссизм) становится произведением искусства, этаким музеем современной моды. Здесь все к месту: необычная, яркая одежда, милехонькие фенечки (кольца, сережки, цепочки), броское тату, своя особенная речь, непохожая на школьную, расцвеченная жаргонными словами, англицизмами и нецензурными выражениями. Это — мундир "тайного общества молодых", это — язык "юных заговорщиков", это — их боевая раскраска. Неминуемо просто закончить этот прикид, эту мимикрию под "новых хозяев жизни", взяв в руки бейсбольную биту или кусок арматуры: "Ведь это тоже всего лишь знак? Как и право, данное только нам, наносить удары другим?"

Представьте себе, пришла вы в больницу, жалуетесь на простуду, а врач делает вам укольчик и, заговорщически подмигивая, шепчет: "Отличное лекарство! Мы его пока ни на кем не проверяли". Может такое быть? Врача за такое с работы увольняют. А с татуировками это сплошь и рядом происходит. Любители моды согласны вводить себе в организм любой химикат, не зная даже, не обладает ли он ядовитым действием.

Если же вы, прочитав эту заметку, одумались и решили удалить татуировку с помощью лазера, то и это небезопасно. Немецкий физик Вольфганг Боймлер исследовал процессы, происходящие при этом. Оказалось, что энергетичные импульсы лазера разлагают краситель, и в результате у вое под кожей образуются такие вредные вещества, как например, дихлорбензол или метилнитроанилин. От одних названий уже мурашки по коже! Впоследствии эти вещества могут вызывать появление злокачественных опухолей. Так что выбрали татуировки, носите их всю жизнь — эту неизгладимую печать минутной прихоти.

Но, впрочем, вернемся на наш шесток — на вязь линий, свившихся в татуировку. Кстати, вязь — так называемые tribal tattoos ("племенные татуировки") — особенно популярна. Она выражает тоску по экзотической, дикой, самобытной и эротичной культуре — по тому, что мы утратили в нашей обыденной суете. Татуировка заново создает человека. Споря с богом и обществом, человек заново создает самого себя.

"Теперь сложность бытия низводится до бытия тела. У меня есть мое тело, значит, у меня есть мое "я", это словно бы говорят молодые люди, украшая себя татуировками, — отмечает немецкий социолог Френсис Мюллер. — Их тело принимает форму души".

Татуировка привлекательна еще и своей подлинностью. В мире преходящих, двусмысленных ценностей мало что так же неизменно, неизгладимо как татуировка. Украшая себя нательными рисунками, делают весьма серьезный шаг. Выбранный знак придется носить всю жизнь. Так, американский актер Джонни Депп давно расстался с Вайноной Райдер, но надпись — "Wmona forever" ("Вайнона навсегда") — не снимешь с себя так же просто, как какое-нибудь кольцо.

Впрочем, многие в наши дни предпочитают наклеивать себе татуировки, нежели наносить их по всем правилам искусства. Ведь татуировать — значит причинять себе боль. Недаром в древности татуировка служила у многих народов испытанием мужества подростков так же, как, например, выбивание себе зубов или нанесение глубоких ран, после которых остаются рубцы. Вот как описывает свой опыт Стивен Эттерман: "Примерно шесть недель татуированный участок тела подживает, и это довольно неприятное время. Кстати, через три месяца кожа вновь начала у меня зудеть". Так что, хотите боли? Вам прямая дорога в татуировочный салон!

Прошу не принимать последние слова за рекламу.