Знание-сила, 2005 № 07 (937)

Бомба для господина министра

Политический террор в России начала XX века имел все черты, характерные для современного террора.

• Группы эсеров-террористов и охранка. которая их «пасла», были во многом очень похожи.

• Азеф был глубоко безыдейным человеком, но это не смущало ни полицию, ни революционеров.

• Это не большевики выдумали, что цель оправдывает средства.

Никто не знает, где состоялась эта встреча: в унылой комнате привокзальной гостиницы или в тесном кабинете обычной петербургской квартиры где-то на Садовой улице, недалеко от сонного, провинциального Никольского рынка. Известно только, что квартиру под чужим именем снял начальник Петербургского охранного отделения, жандармский полковник Герасимов. Он встретился с мрачным человеком, внешность которого напоминала «свиное рыло»: низкий лоб, обвислое лицо, большие торчащие уши.

В 1906 году, в тревожное время революции, Петербургское охранное отделение было главным учреждением политической полиции, а полковник Герасимов — «правой рукой» Петра Столыпина, решительного и властного главы правительства, бывшего саратовского губернатора, призванного в столицу, чтобы остановить «смуту» и скрепить разваливавшееся государство.

Азеф Евно Фишелевич

Тревожные события сближали людей далеких, в том числе потомственного дворянина с университетским образованием Столыпина и мещанина по происхождению полковника Герасимова, служебная карьера которого начиналась в пехотном полку в далеком гарнизоне.

В тот день Герасимов встретился с «главным террористом России», руководителем наводившей страх на губернаторов и министров Боевой организации партии эсеров, инженером- электротехником Евно Азефом. Они встречались как старые знакомые: агента охранного отделения Азефа Герасимов получил в наследство от своих предшественников. Знаменитый террорист добровольно стал платным осведомителем полиции в юности. Сын неудачника, нишего портного в еврейском местечке, Азеф мечтал «выбиться в люди», получить хорошее образование, которое среди прочего позволило бы ему жить в столичных городах империи, где находиться евреям запрещалось. Учиться он уехал в Германию на деньги, полученные для торговой операции. Долг не вернул, других денег не было. Ниший студент сочинил свой первый донос, сообщил полиции об известных ему собраниях восторженных молодых социалистов, оценив свои услуги в 50 рублей. В 1906 году Азеф получал в полиции регулярное жалованье — 1000 рублей в месяц, превосходное для тех дней. Герасимов предлагал пошире запускать руки в партийную кассу: «Вам достаток, а средства революционеров сокращаются!» Азеф молча крутил головой, а Герасимов веселился: «Он давно это делает, мерзавец!»

В тот день Герасимов дал Азефу очередное «задание». Можно понять, что речь шла о подготовке эсерами покушения на Николая II. Однако ни Азеф, ни Герасимов не проявляли беспокойства, говорили буднично, думали о чем-то другом.

В те годы политическую полицию в России ненавидели. Высмеивали агентов, одетых в одинаковые пальто, провокаторов, терявших подвязанные бороды. На деле многое было иначе. Полицейские силы Российской империи были сравнительно невелики: в столице с населением не более миллиона человек «постовых», городовых числилось 5300. Политические отделы Департамента полиции МВД не были переполнены служащими. Служба в полиции и в корпусе жандармов была совсем не престижной, и сотрудники подбирались соответственные. Но надо отдать должное: в начале XX века была создана вполне действенная политическая полиция. Существовала служба наружного наблюдения, сыщики работали профессионально, порою изобретательно. Неуклюжие «топтуны» в нелепых пальто обычно отвлекали внимание от наблюдения опытных агентов. Охранные отделения имели информационную службу, постоян ную сеть осведомителей внутри революционных организаций. Но во время революции 1905 — 1907 годов стало очевидным: деятельность многочисленных осведомителей и провокаторов не снижает напряженность в стране, напротив, разрушает государственную машину и усиливает отторжение общества от власти.

Единственная цель политической полиции в России в начале XX века — защита высших представителей власти. Политические деятели, как и рядовые обыватели, постоянно — и не без оснований — подозревали, что охранка выполняет «грязную работу» для высокопоставленных правительственных чиновников.

В начале XX века, когда в России вновь возникли подпольные террористические организации, полиция могла подавить революционные группы. Но руководству охранки это было просто невыгодно: его влияние в системе бюрократической службы было бы утрачено. Охранка предпочитала иметь дело со старыми и проверенными подпольными группами, зная о их замыслах и перемещениях. Секретные доклады министрам создавали впечатление неустанной деятельности.

Министр внутренних дел Плеве, по словам современников, отказался от охраны со словами: «Все планы террористов у меня в кармане!» Вскоре он был убит при взрыве бомбы, брошенной с близкого расстояния в окно его кареты.

Деятельность террористов в России в начале XX века нельзя сравнивать с современными событиями. Подпольные группы с револьверами и бомбами, изготовленными в кустарных мастерских, боролись только с представителями власти, не посягая на жизнь простых обывателей- Неизбежные жертвы, гибель людей невиновных, революционеры-интеллигенты пытались объяснить случайным стечением обстоятельств. Но в глубине души понимали меру своей ответственности, с удивительной страстью переходя от упрямого высокомерия к глубокому покаянию. Историк русского революционного движения Б. Николаевский, лично знавший известных революционеров, писал: «Они все не сомневались, что представитель власти, против которого они готовили покушение, приносит вред народу, все они были уверены в том, что его устранение полезно для блага миллионов. Но перед многими из них с мучительной остротой вставал другой вопрос: имеет ли вообше один человек право отнять жизнь у другого хотя бы во имя блага миллионов?» Тем не менее, в организациях русских «интеллигентов-террористов» в начале XX века были представлены все признаки безжалостной и страшной болезни — идеологии террора, которая поразила мир в начале XXI века.

На досуге рядовые террористы больше думали о том, как они умрут, чем о том, как убьют другого. На деле руководители боевой организации превращались в «охотников за черепами», «мастеров красного цеха». Эти откровенные определения принадлежали ближайшему помощнику Азефа в Боевой организации эсеров Борису Савинкову. Однажды он неприятно удивил своих идейных соратников по партии, когда они стали обсуждать пределы допустимого в терроре, говорили о твердом определении морального долга человека, которое было выделено Кантом еще в XVIII веке. В ответ на «кантианские рассуждения» о том, что человек всегда существует «как цель сама по себе, но не как средство для применения со стороны», они услышали категорическое возражение Савинкова: высший моральный закон для террориста есть воля его организации. Это вызвало слабые возражения: воля авторитетных лиц, тем более организаций. не может возвыситься над принципом свободы и выступать как нравственный закон для мыслящего человека. Но Савинков был непреклонен. Впрочем, в Боевой организации он был не столь категоричен, как в споре с партийными товарищами. Он сомневался и находил выход в поступках противоречивых. Во-первых, писал экзальтированные повести о террористах, в которых современные сценаристы находят основу для воссоздания картины русской революции; во-вторых, «страдал нервами» и «прислонялся», как говорили близко знавшие его, к тем, кто отличался неизменной «внутренней устойчивостью в терроре», — прежде всего к Азефу.

Николаевский объяснял ведущую роль полицейского агента Азефа в подпольной организации террористов тем, что Азеф редко думал о моральных проблемах. «О своем праве делать то, что он делал, он вообще едва ли когда-нибудь думал», — говорил Николаевский и продолжал: «Соображения ... личной выгоды в широком смысле слова определяли все».

Вячеслав Плеве

В мае 1903 года директором департамента полиции назначен был петербургский прокурор Алексей Лопухин. Время было тревожное: террористы убивали высших чиновников, как болотную дичь. В 1902 году боевики- эсеры «ликвидировали» министра внутренних дел и харьковского губернатора, а за несколько дней до назначения Лопухина погиб губернатор уфимский. «Мелочной работой» Лопухин не увлекался, не барское это дело, но полицейскую службу обновил решительно. В охранные отделения пришли молодые жандармские офицеры, в полиции до сего времени не работавшие. Для реорганизации Лопухин воспользовался опытом старого знакомого по службе в Москве полковника Зубатова, который назначен был начальником особого отдела департамента. Зубатов хорошо знал достижения полицейского сыска в Европе и одновременно особенности русского революционного движения, знаком был с нелегальной революционной литературой. Был «монархист самобытный», чинов не искал, с начальством враждовал.

Лопухин разрешил Зубатову делать все, что тот считал необходимым. «Зубатов первым поставил розыск по образцу западноевропейскому, введя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирирование внутренней агентуры... Ведь многие не были знакомы с самыми элементарными приемами той работы, которую они вели, не говоря об отсутствии умения разбираться в программах революционных партий и политических доктринах», — вспоминал один из учеников Зубатова. Зубатов и его подчиненные определили основы агентурной работы так: агентурное дело — это купля-продажа. Цель оправдывает все средства, хотя бы и не вполне чистоплотные.

«Розыскные органы занялись искусственным оборудованием блестящих дел, с помошью которых возможно было сделать головокружительную карьеру», — замечал один из очевидцев событий. Завершить реорганизацию политической полиции Зубатов не успел — в августе 1903 года был отправлен в отставку, выслан из столицы под надзор полиции. Правила игры, которые предложила охранка Азефу, соответствовали его замыслам и возможностям.

В мае 1903 года полиция схватила организатора Боевой группы эсеров Георгия Гершуни. ЦК партии эсеров без долгих споров назначил нового руководителя, «старого товарища» Евгения Филипповича Азефа.

Егор Сазонов

«Очень толстый человек, — по определению Савинкова, — с широким, равнодушным, точно камнем налитым лицом и большими карими глазами» установил в организации строгий порядок и дисциплину. С товарищами общался ровно и спокойно, был внимателен ко всем, но пресекал споры и истерики. Появлялся внезапно, неожиданно исчезал, но всегда все ощущали его присутствие. Доверие к Азефу росло с каждым днем: серьезный, основательный человек, на которого можно опереться в трудную минуту. Впоследствии, после скандальных разоблачений, революционная интеллигенция создала миф об «Азефе-оборотне, дьявольском порождении реакции». Но до тех пор и руководство партии, и боевики, которые видели Азефа «в деде», в один голос признавали, что лучшего организатора боевых операций им не найти. Немногословный, внимательный, твердый, но без диктаторских замашек, преданный идее революционного террора. Это было единое мнение.

Почему Азефу доверяли и считали своим в равной мере и революционеры-подпольщики, и жандармские офицеры? Они видели его каждый день, но не было ни малейшего повода для подозрения. Никто не замечал признаков двойной игры.

Есть неожиданный ответ. Азеф не был ни закоренелым предателем, ни пламенным революционером.

И охранку, и эсеров в равной мере не беспокоила абсолютная идейная пустота Азефа. Можно понять жандармских офицеров: неуместно обсуждать с евреем монархические чувства в учреждении, где принимали и поощряли «для пользы дела» необузданных антисемитов. Но и социалисты- революционеры не возмущались, когда руководитель «славной» Боевой организации партии не мог сказать ни слова об основах их идейной доктрины. В определенной мере Азеф поступал честно, это не интересовало его, он молчал или повторял: «Главное — террор!» Скудный набор фраз принимали как доказательство твердости убеждений. «Цель оправдывает средства». Сомнительный довод был принят в России и властью, и революционерами. И палачи, и «борцы за народное счастье» выбирали кривую дорогу В равной мере метод «блестящих дел» был присущ и охранке, и революционерам-террористам, которые полагали, что таким образом они превращают свою партию в ведущую общественную силу страны. Очередную цель определяли не боевики, санкция на проведение «акта» поступала из ЦК партии эсеров, ее обсуждали вдумчивые теоретики, умные интеллигентные люди, рассуждавшие ежедневно о счастье народа. «ЦК решил» — это придумали не большевики в 1917 году, все возникло раньше. Как и расхожая фраза: «Социалист без бомбы — не революционер», которую повторяли боевики Азефа.

Азеф никогда не скрывал своей жадности — это видели все. Жандармы полагали, что она привязывает агента к «кормушке». Но постоянно растущие аппетиты Азефа не удивляли и казначеев партии. Иногда Азеф переходил все границы, кажется, издевался, требовал деньги для мероприятий фантастических: купить совершенно не нужный для дела, редкий в те дни автомобиль и обучить шофера; оплатить заграничного изобретателя, который построит аэроплан для нападения на царя с воздуха. Все требуемые деньги Азеф получал и тратил безотчетно. Чему есть объяснение: после каждого громкого террористического акта пожертвования в партийную кассу увеличивались многократно.

Тема «грязных денег» — деликатное место в истории русской революции. Эсеры, как и иные революционные партии, тратили не собственные скромные сбережения, не снимали последнюю рубашку. Отсюда легкомысленная щедрость. Иногда бывало и хуже. Во время русско-японской войны финский товарищ с сомнительной репутацией предложил русским революционерам значительную сумму якобы от анонимного американского миллионера и на «дело революции». Деньги приняли, потом обнаружилось, что они — от японской разведки.

Еще одно «зеркальное совпадение» правительственной организации и подпольной группы террористов — их полная бесконтрольность. Задачи и цели определял узкий круг лиц. Это были абсолютно автономные и закрытые организации. Не только вмешательство, но критика, попытка разобраться решительно пресекались. Осторожному и осмотрительному Азефу порою приходилось сдерживать товарищей, которые требовали полной самостоятельности Боевой организации. Правительство решительно пресекало любые попытки приблизиться к лабиринту, созданному охранкой. Когда наступило время гласности, Столыпин с трибуны Думы с большой страстью защищал «агентурную работу» полиции.

В первые годы советской власти именами террористов назвали центральные улицы Москвы и Петербурга, но о влиянии политического террора на развитие революции говорили редко, скупо: реальные события не укладывались в одобренную схему. Революция начиналась раньше, чем отмечено в учебниках истории. Начиналась с оглушительного взрыва в июле 1904 года бомбы, брошенной боевиком-романтиком, эсером Егором Сазоновым, с расстояния в несколько шагов в окно кареты ненавистного министра Плеве.

С террористами вели борьбу полицейские

Многие, даже принципиальные противники террора, расценивали это событие как справедливое возмездие, как грозу, которая очистит затхлую атмосферу Надо признать, что значительная часть общества в начале XX века приняла террор. Савинков отмечал в воспоминаниях, что «авторитет нашей партии после убийства Плеве вырос необычайно, и пожертвования на дело Боевой организации стали исчисляться десятками тысяч рублей».

Трудно однозначно осудить или оправдать и террористов, и представителей власти, против которой они боролись. В исторической перспективе Вячеслав фон Плеве многим видится иначе, чем в начале века. «Деятельный администратор, прекрасно управлявшийся с рычагами государственной машины.., человек резкий, который часто отдавался во власть отрицательных эмоций», — сказано в современном учебнике истории. «Политика его сводилась к всеобщему усмирению», — уточняет автор, оставляя в стороне очевидное: государственная машина была неуклюжей телегой, которая увязла в грязи. А усмирение по Плеве, — это образец оскудения государственной идеи в России. До сих пор трудно без содрогания читать газетные сообщения о пасхальных днях 1903 года, когда плотная толпа во главе с пещерными антисемитами на два дня захватила город Кишинев, громила дома и убивала без разбора неугодных им «инородцев» при полном отсутствии полиции. Политический террор в начале XX века — не только деятельность подпольных боевых групп революционеров, но и многочисленные акты насилия, которые поощряла и поддерживала государственная власть на самом высоком уровне. Об этом прямо заявил Лев Толстой в обращении после кишиневского погрома.

История политического террора в России в начале XX века обладает неприятным свойством; политические деятели, прозорливые и дальновидные, внезапно показывают свойства низменные и дурные. Николаевский прямо называл знаменитого реформатора Столыпина «полицейским руководителем» провокатора Азефа наряду, конечно, с Герасимовым. Столыпин одобрил «систему» Герасимова — сознательно оберегать от арестов те группы революционеров, где гнездились полицейские агенты. Через Герасимова Столыпин задавал Азефу вопросы не только о нелегальной деятельности, но и о настроениях и планах революционных партий. Столыпин «выслушивал эти сообщения с живейшим вниманием».

Когда энергичный премьер-министр убедился, что «сбоев в машине террора не будет» и боевая организация эсеров во главе с Азефом ему не угрожает (взрыв на его даче в Петербурге организовала отделившаяся группа эсеров-максималистов), наступило время для новых замыслов. К тому времени Азеф решил перебраться за границу, где находилось руководство партии эсеров. Азефа вполне устраивала роль политического советника правительства. Изредка он сообщал об обстановке в России, в том числе, что боевики «завязали связи с царским конвоем».

Покушение на Николая II никогда не было особой целью боевых групп: технические трудности и сомнительный результат — особых эмоций личность царя в те дни не вызывала. Азеф по праву старшего товарища и члена ЦК партии рекомендовал заняться разведкой и связаться с сочувствующими революционному делу солдатами и казаками царского конвоя. Получалось, что ЦК партии предварительно решил вопрос о цареубийстве «в положительном смысле». Сведения были представлены Столыпину.

Столыпин проявил удивительный интерес к отрывистым донесениям Герасимова. Николаевский уверен, что Столыпин «обеими руками ухватился за мысль создать громкое дело о заговоре против царя». Его решительные планы непопулярных реформ не находили ни малейшей поддержки в государственной думе. Но только она могла утвердить нужные Столыпину изменения законов. Нужна была другая Дума. Можно указать на эсеров, которые имели 37 представителей в Думе и одновременно готовили террористическую атаку. Герасимов при помощи агентов и провокаторов собрал некие доказательства. С трибуны Думы Столыпин с большим ораторским искусством изложил полицейскую версию событий. Во время его выступления в Таврическом дворце бушевала буря. Оставалось нанести непокорной Думе последний удар.

Через несколько дней после приговора суда и казни революционеров Герасимов получил генеральские эполеты, но через два года Герасимов должен был уйти с поста начальника охранного отделения. В последние дни работы он сам обратился к агентам «центрального значения», связь с которыми поддерживал лично, не извещая департамент полиции. Герасимов предложил им решить, хотят ли они оставить службу или будут переданы его преемнику. «Некоторые из наиболее ответственных агентов, — признавался Герасимов, — предпочли первое».

Азеф к тому времени был раскрыт и проклят революционерами. Но архив петербургского охранного отделения почти целиком погиб в 1917 году; как говорили, был «подожжен с четырех сторон». Провокаторы вместе с революционерами продолжали делать свое дело.

Олег Грибков