Знание-сила, 2006 № 01 (943)

Дела давно минувших дней

Когда я прочел докладную записку отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС от 5 марта 1966 года, хранившуюся в папках с грифом "Секретно", у меня возникло смутное ошущение, что я это где-то уже читал. Но как же я мог читать то, что четверть века пролежало в сейфе? Пришлось вспомнить, — где. Как раз в ту пору в прессе была развернута мощная кампания против "философской фантастики". (Под этим эвфемизмом, где главная нагрузка ложится на иронические кавычки, подразумевалось исключительно творчество Стругацких.) Писатель Немцов и обществовед Францев в "Известиях", Сапарин в "Коммунисте", Котляр в "Октябре", несколько позже Свинников и Краснобрыжий в "Журналисте", не помню уж кто в "Молодой гвардии" — тот же стиль, та же аргументация, одни и те же примеры... Каким образом возник параллелизм писательских раздумий и докладных записок отдела пропаганды, можно только догадываться. Хотя догадаться нетрудно.

О Стругацких вообще и о тех трех повестях, которые "анализируются" в докладной, написано много. Парадокс заключается в том, что именно в этих повестях никаких посягательств на коммунистические идеалы Стругацкие не предпринимали, с каких бы ортодоксальных позиций к ним ни подойти. И не потому, что они боялись или приспосабливались. В официальных лозунгах КПСС было немало общечеловеческого. Что дурного, например, в лозунге интернационализма? Другое дело, что к декларируемым лозунгам руководители компартии никогда всерьез не относились.

"Попытка к бегству" — повесть антифашистская, и никакого другого тайного, подтекста в ней нет. А потому лягать ее удавалось, только исказив авторскую идею. Что и было сделано. Главный герой повести, советский офицер, как раз и совершивший попытку к бегству в будущее из гитлеровского концлагеря, пришел к убеждению, как утверждает в докладной, "что коммунизм не в состоянии бороться с космическим фашизмом" и "возвращается (надо полагать, с отчаянья. — В.Р.) снова в XX век, где и погибает от рук гитлеровцев". Ничего подобного. Даже отдаленно. Он возвращается к месту последнего боя, потому что, побывав в будущем, убеждается: борьбу с фашистской заразой нельзя откладывать на потом, иначе она может опасно распространиться.

Гораздо более резко проблема вмешательства в чужую жизнь, в чужую страну, в чужую цивилизацию была поставлена в одном из лучших произведений Стругацких и, может быть, всей мировой фантастики нашего столетия — романе "Трудно быть богом". Авторы записок деланно возмущаются: да как же так — представители высокоразвитого коммунистического человечества, маскирующиеся под местных жителей на планете, где правит бал средневековое варварство, стиснув зубы, наблюдают пытки, казни и тому подобные ужасы — и не вмешиваются. В докладной им прямо так и предложено: "Земное оружие могло бы предотвратить страдания несчастных жителей Арканара". Поверим на время в искренность этого возмущения и предложим возмущенным, доведя свою мысль до конца, конкретно представить себе ход и результат вмешательства земных "богов". Высаживаем, значит, карательный десант, "огнем и мечом" проходимся по городам и весям Арканара, палачей, аристократов, солдат подручных — к стенке, к стенке, к стенке!

Э. Гороховский

18 марта 1966 г.

...Марксистская наука дает определенный ответ на вопрос о будущем. Однако некоторые писатели-фантасты полагают, что будущее не обязательно связывать с законами научного коммунизма, что фантастика "поднимается" над научной социологией и может развиваться по своим законам.

Другие писатели-фантасты рисуют в своих произведениях какое-то уродливое общество будущего, в котором как будто есть и элементы коммунизма, но вместе с тем сохраняются хищнические черты, присущие буржуазному строю. Такая путаница дезориентирует молодого читателя, мешает правильному формированию марксистского мировоззрения.

Братья Стругацкие, которые занимают видное положение среди писателей- фантастов, несколько опьяненные, как нам кажется, фимиамом неумеренных похвал, выпустили в 1965 году в издательстве "Детская литература" новую книгу "Понедельник начинается в субботу" (тираж 100 тыс. экз.). В этой вычурно написанной книге, перенасыщенной всевозможными невероятными ситуациями, сумбурное нагромождение надуманных эпизодов и событий. Возможно, авторы книги ставили своей целью написать сатирический гротеск, направленный против мещанства, обывателей, дельцов от науки, но получилось это неубедительно, многословно и путано.

Председатель Комитета по печати при Совете Министров СССР

Н. Михайлов

^{ЦХСД. Ф. 5. Оп. 36. Д. 155. Л. 145 - 148. Подлинник.}

Все мыслимые варианты вмешательства разобраны в самом романе и Стругацкие дали единственно правильный ответ — спасать разум планеты, ученых, книгочеев, рукописи, поддерживать ростки просвещения и образования. Ну, постреляем мы угнетателей. А потом — что? Мы еще недостаточно насмотрелись на "кухарок", поставленных управлять государствами? Нам еще недостаточно опыта экспериментов над собственным народом? Тогда вспомним Камбоджу, Афганистан, Эфиопию, Мозамбик, Северную Корею... Разве не эту модель — нищета, отсталость, моральный и физический террор — мы пытались распространить на весь земной шар? Правда, все эти примеры приобрели убедительность уже после появления романа, но это и доказывает прозорливость Стругацких...

Скучно, да и наверно сейчас уже, действительно, ни к чему приводить аргументы в защиту третьей, тоже оболганной повести — "Хищные вещи века". Критика велась прицельно и беспощадно. Каковы были истинные намерения у ее организаторов.

Ну, инициаторы кампаний, коллеги Стругацких по фантастическому цеху, писали доносы, побуждаемые обыкновенной завистью, по опыту зная, что в нашей стране это наиболее действенный способ устранения конкурентов. Партийные структуры руководствовались иными соображениями. Творческая интеллигенция, всегда вызывавшая головную боль у идеологических отделов, делилась четко — "наши" и "ненаши". На "ненаших" опереться было невозможно, они ежеминутно могли подвести, ляпнуть что- нибудь неподобающее. Ясно, что нечего было и предлагать им подписать очередной пасквиль против Сахарова или Солженицына — не подпишут, да еще и оскорбить могут. Поэтому эта категория подлежала травле и запретам, что бы она ни писала в своих сочинениях, хотя бы и вдохновенные поэмы о светлом будущем.

Я думаю, даже знаю, что иные из "докладных записок", к счастью, составлялись достаточно формально, как обязательный отклик на сигналы "писательской общественности", и благополучно укладывались под сукно. Наверное, не меньше было и "указов прямого действия", за их появлением следовали выговоры, снятия и исключения... Но и те, и другие служили, с позволения сказать, правовой базой для идеологических воздействий.

Помню, Аркадий Стругацкий рассказывал, как. устав жить в обстановке открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с изрядной долей наивности напросился на разговор к секретарю ЦК П. Демичеву, был вежливо принят и внимательно выслушан. "Аркадий Натанович, — было сказано ему, — ищите врагов пониже, в Центральном Комитете их нет". Об искренности этих слов теперь можно судить воочию. Да и тогда... не помню уж точно, в каком году, где-то в 70-х, в Японии состоялся Всемирный конгресс фантастов, куда Стругацкие получили персональное приглашение. Аркадий Натанович в совершенстве знал японский — он был офицером-переводчиком, участником войны на Дальнем Востоке. Но поехал на конгресс стопроцентно "наш" человек, не написавший в фантастике ни строчки. Где тогда решались вопросы такой государственной "важности"?

Документы в преамбулах заявляют, что будут толковать о положении во всей советской фантастике. И сами тут же сводят разговор к "Хишным вещам века". Стругацкие были главным раздражителем — красной тряпкой, потому что они — самые талантливые, с безошибочным чутьем, с, так сказать, абсолютным слухом, а система выбирала для расправы самое лучшее, самое заметное. Линия эта проводилась очень последовательно. В записке среди наиболее неприемлемых для советского народа названы три самых крупных фантаста мира — Азимов, Брэдбери и Лем. Не буду приводить примеры из смежных областей, науки, скажем. Не буду вспоминать, от какого огромного духовного богатства мы были напрочь отсечены. Шло планомерное, целеустремленное изничтожение культуры. Культура и тоталитарная идеология оказывались вещами несовместными.

Еще несколько слов о смысле обнародования этих документов сегодня. О шестидесятниках ведется много разговоров, часто высокомерно-брезгливых. И того-то они не поняли, и того-то недоучли... Ах, как легко сейчас рассуждать об этом бойким вертихвосточкам и нагловатым, не совсем уж юным акселератам. Да, писателям, и редакторам, и даже иным работникам идеологических отделов приходилось быть осмотрительными, произносить ритуальные речи на партсобраниях, порою жертвовать второстепенным, чтобы сохранить главное — очаги культуры, очаги разума, чтобы спасти людей. Если угодно, совсем как посланники Земли на Арканаре.

За эти компромиссы платили дорого, иногда жизнью. Тех же Стругацких очень настоятельно выставляли за бугор, многих их отъезд крайне устраивал. Жили бы они там покомфортабельнее, чем здесь, стоит только взглянуть на казенные малогабаритные квартирки, в которых и до сих пор обитают писатели с мировым именем или их семьи.

Я ничего не имею против уехавших, каждый волен жить там, где ему лучше. Пусть живут. Пусть приезжают в гости. Но я отрицаю их право учить нас, как надо жить. (Я не имею в виду тех, кого выселили из страны насильно.) Напротив, я думаю, что те, кто остался, как Стругацкие, как Юрий Трифонов, кто сохранил, несмотря на все чинимые препятствия, своих издателей, своих читателей, принес народу, стране гораздо больше пользы, больше способствовал разрушению той системы, под обломками которой мы и поныне задыхаемся. И было очень странно уже в наше время увидеть в журналах статьи, разделывающие Стругацких под орех за их некий конформизм. Я, например, уверен, что появление этих статей ускорило смерть Аркадия Стругацкого.

Аркадий Стругацкий,

Борис Стругацкий