Знание-сила, 2009 № 05 (983)

Американские истории

Ревекка Фрумкина

_{Ирина Савельева, Андрей Полетаев. Социальные представления о прошлом, или Знают ли американцы историю. — М.: Новое Литературное Обозрение, 2008. — (Научная библиотека).}

_{Электронная версия текста публиковалась на сайте www.polit.ru:/перепечатывается с разрешения редакции сайта. nttp://www.polit.ru:/author/2008/12/26/history.html.}

Издательство НЛО, выпустившее эту книгу в серии «Научное приложение», избрало удачную стратегию, сделав акцент именно на этой части заглавия. Привлекательность книги Савельевой и Полетаева, известных историков и американистов, среди прочего, в том, что один ее слой интересен широкому читателю, тогда как другой — в большей мере социологам и специалистам по социальной истории.

В нашем социуме «широкий читатель» (я имею в виду аудиторию, которая по-английски именуется general reader) — довольно неопределенная категория. Сегодня я бы рискнула так назвать людей, которые склонны в свободное время именно читать — перед сном, в метро, в электричках, в очереди к зубному и т. п. Что именно эти люди читают — отчасти зависит от них самих, но в немалой мере и от того, что им предлагают книжный рынок и так называемые «первочитатели». К этому широкому читателю и обращена обложка обсуждаемой книги — знаменитый барельеф на горе Рашмор, где в камне высечены портреты четырех великих президентов. Тем самым вопрос «Знают ли американцы историю» наводит на мысль о том, что далее пойдет речь о знании ими своей истории.

Скажу сразу, что свою историю американцы знают весьма неплохо и, на мой взгляд, несравненно лучше, чем мы — свою. Но обсуждаться в книге будет значительно более широкий круг вопросов — это социальные представления о прошлом как базовый элемент культуры.

И здесь главное, с чего надо начать, — это источники сведений, на которые опирались авторы. Основным источником фактических данных, на которых построен анализ, послужили систематические опросы общественного мнения, проводимые Институтом Гэллапа и рядом других американских организаций, чьи данные считаются, безусловно, надежными.

Большим достоинством книги я считаю то, что во многих случаях авторы привели задаваемые вопросы в оригинале. Эти формулировки достаточно просты, чтобы их мог понять читатель, изучавший английский в объеме неспециализированного вузовского курса. Тем самым нам предъявлены инструменты, с помощью которых специалисты собирали исходные данные.

Если не вдаваться в подробности, а попытаться выразить то, что в данном случае впечатляет русского читателя, я бы перечислила следующие мотивы:

1) хорошее знание американцами истории своей страны; 2) восприятие текстов Священной истории не в качестве памятника культуры, а как свода исторических свидетельств; 3) немалая осведомленность в том, что можно назвать маркерами приобщенности к мировой культуре — будь то имена или события; 4) общее позитивное мировосприятие, которое как бы «просвечивает» через статистические данные об интенсивной посещаемости музеев, «мест памяти», выставок, театральных представлений и т. п.

Активными читателями являются примерно 40 % американцев; при этом литература класса non-fiction более востребована, нежели fiction. Я наивно думала, что первое место среди non-fiction займут книги про разные know how — а оказалось, что американцы предпочитают как раз книги по истории.

Более того, данные разнообразных опросов наводят на мысль о том, что американцы в целом выглядят как будто в большей мере включенными в мировую культуру, чем мы. Сделаю необходимую оговорку: я ни в какой мере не претендую на знание того, как все это обстоит на самом деле: я не социолог, не историк и не американист.

Вдобавок я склонна извинить незнание фактов — исторических в том числе — хотя бы потому, что сама я не принадлежу к эрудитам (например, я не была уверена в том, что правильно представляю себе местоположение знаменитого барельефа четырех президентов — пришлось это проверить). Эрудиция — это познания, обнаруживаемые вне специализированного знания. Историк не скажет о египтологе, что тот является эрудитом, пока последний не покажет себя знатоком, например, японской каллиграфии.

В историческом познании подлинной ценностью я склонна считать понимание чего-то главного в той или иной эпохе — того, что по-немецки называют Zeitgeist, а также знание людей и событий, этот Zeitgeist воплощающих. Так вот, среди американцев на уровне мнений обнаруживается значительное единство в понимании духа времени. Например, для большинства из них 30-е — это прежде всего годы Великой депрессии, тогда как в оценке людей и событий наших 30-х российский социум распадается на непримиримые группы, о чем, в частности, свидетельствует история с печально известным учебником по прозвищу «филиппок».

В естественных науках о знании принято говорить тогда, когда оно полностью допускает экспликацию в заранее оговоренных формах. В «неестественных» (в отсутствие общепринятых норм экспликации как таковой) о знании мы говорим, когда мы верим авторам предложенной интерпретации причинно-следственных связей.

Осведомленность американцев о холокосте, о том, кто такая Анна Франк, несомненно, впечатляет. Разумеется, люди узнали об этом благодаря школе и СМИ, однако важно, что американские СМИ об этом позаботились, и что рядовой американец обязательно услышит об этом еще в школе.

В обществе несвободы, которым мы, увы, в значительной мере и сейчас остаемся, немало людей, чье мироощущение базируется не просто на вере, но на слепой вере.

В этой связи я вспоминаю рассказ пожилого московского рабочего — электрика, весьма грамотного человека, в 90-е годы все еще выписывавшего «Науку и жизнь». Однажды (видимо, уже после войны) он вернулся в свой цех в нерабочее время: ему показалось, что он забыл что-то отключить. Завод был секретный, и охрана не дремала — моего собеседника тут же арестовали и препроводили куда положено. На его счастье, Большой Начальник, на которого он сослался, знал рабочего в лицо — и его отпустили. Я выслушала эту историю с ужасом, а для рассказчика этот эпизод свидетельствовал о временах, когда у нас был «настоящий порядок».

«Большая» история, как она реконструируется на основе данных гэллаповских или левадовских опросов, не состоит из «малых», наподобие рассказанной выше, но ведь лоскутное одеяло тоже не сводится к использованным лоскутам — существенно не то, что без них такое одеяло не изготовишь, а то, что его не сделаешь без замысла о целом.

Есть о чем задуматься…