Золотое солнце

Серебряная хроника Глава 7. Сталь и золото

Я не ожидала, что он так покорно наклонит голову под водопад — даже сейчас, после всего, что случилось с нами. Если уж и среди наших мужчин забота о своей внешности часто считается чем-то недостойным, то что говорить о каких-то варварах, тем более морских!

Но он был — иной. Или не был, а стал... я не знала. Я и про себя сейчас ничего не знала.

Волосы Малабарки, такие жесткие с виду, оказались куда тоньше и послушнее моих — таким не глина потребна, а скорее яичный желток. Да только где его взять на морском берегу — разве что слазить в лес, разорить гнездо, но делать такие вещи я не умею и не люблю... А кожа его в тех местах, где я к ней прикасалась, была горячей, особенно по сравнению с моими давно замерзшими пальцами. Его кожа, заласканная солнцем, она и не могла быть иной...

Никогда бы не подумала, что мне будет так приятно прикасаться к мужчине. Просто прикасаться, без всяких задних мыслей, просто ощущать живое тепло кончиками пальцев и быть счастливой от одного этого. Может быть, потому, что он был моим, а я — его. Ни о ком, даже о Кайсаре, я никогда бы не могла сказать, что он мой.

Гребня у меня, разумеется, тоже не было, а ведь такое добро надо расчесывать, пока влажное, иначе так перепутается... Но все, что я могла для него сделать, это подсушить его роскошную гриву остатками зеркального облачения. Какая все-таки замечательная ткань, прах ее побери, не хуже льняных полотенец воду впитывает.

За все это время Малабарка не проронил ни слова. В конце концов я начала ощущать от этого некоторую неловкость: я не умела понять, приятно ему или же он просто из уважения ко мне покоряется женскому капризу. Я всегда так плохо разбиралась в людях...

— Твои волосы... Они даже влажные вьются. — Я сказала это только для того, чтобы как-то сломать эту стену молчания. — Ты — человек моря, и они — как волна за волной... А я человек берега, и у меня они прямые, как трава. И жесткие, как трава, которую сожгло солнцем... — По-моему, неловкость между нами лишь усилилась оттого, что я все это выговорила, и я окончательно смешалась.

— При том, что у вольного народа волосы чаще прямые, а у ваших лунных, наоборот, волнистые. — В глазах Малабарки что-то мелькнуло, когда он это сказал, и я вдруг поняла, что он с не меньшим усилием пытается сломать эту стену неловкости со своей стороны. — Но мы с тобой — неправильные.

— Да, — я попыталась улыбнуться ему, — мы оба неправильные. И видимо, с самого рождения.

Неожиданно он протянул руку и взял в горсть мои волосы:

— Не жесткие. Кто это вбил тебе в голову?

В безумии отречения я отхватила волосы где-то по линии подбородка, то, что осталось, даже шею мне не прикрывало. Поэтому Малабарка, трогая их, невольно коснулся моей шеи на полпути между ухом и затылком — и от этого прикосновения я так и вздрогнула.

— Никто не вбил. Просто они в любую прическу ложатся с огромным трудом. — Я произнесла это, как в тумане, лишь бы отвлечься от прикосновения, которое ударило меня, словно молния из хвоста недобитого рыбаками ската. — Вот возьму теперь и буду всю жизнь так носить, а то с длинными одна морока.

— В Империи так ходят только рабыни. Не боишься?

— Тогда чуть-чуть отпущу, чтоб можно было на затылке стянуть. Но ни в коем случае не длиннее, чем у тебя сейчас: то, что длиннее, в костре сгорело... А ты что, хочешь увезти меня отсюда в Империю?

— Больше некуда. Маг’гьяр не терпят чужаков. Куда еще? Не в Ожерелье же. Там нас продадут в рабство на третий день.

— И не в Имлан, прах его побери совсем... — Слова цеплялись одно за другое, но все это уже не имело никакого значения. Мы выговаривали их, как во сне, словно пытаясь отгородиться от того, что творилось с нами обоими — да, и с Малабаркой тоже, я понимала это каким-то уголком сознания, которого у меня раньше никогда не было...

Я зачем-то протянула руку, желая еще раз поправить его влажные волосы — он невольно отступил на шаг, чуть повернулся... Лунный свет окатил его с головы до пят, отразился в обсидиановой черноте глаз. Глаза из моих снов. И эта поза вполоборота, когда свет немыслимо резко обводит линию скул — тоже из снов, он бы и нарочно так не встал. Его ноги босы — не пожелал мочить сапоги в ручье, и правильно сделал, — рубашка чуть приспущена с плеч, и тонкий кожаный шнурок, с которого он сорвал гадальный кубик, перечеркивает ключицы, словно тонкий порез с уже запекшейся кровью... О высокое небо, все силы земли и моря, почему же я только сейчас осознала эту его красоту, ничего общего не имеющую с привлекательностью внешней оболочки? Я же всегда так гордилась, что умею видеть не только глазами!

— Это все-таки ты... — еле слышно слетело с моих губ. — Прости, что прежде не признавала тебя в таком обличье...

Я не успела договорить. То самое стремительно-легкое движение из моего последнего сна — я узнала его и на мгновение испугалась, коротко вскрикнув, — но в его руке не было никакого ножа (да и не могло быть, он уже стал моим), и он не бросил меня на песок, а, наоборот, подхватил на руки, опалив плечо дыханием:

— Ланин... Девочка моя...

И тогда я обвила руками его шею и торопливо, неумело коснулась губами того, до чего дотянулась — кажется, скулы. Капля с его волос упала в вырез моей рубашки, скользнула по левой груди.

— Я нашла тебя...

— Нет, я нашел тебя. — В следующий миг его губы медленно и неотвратимо накрыли мои. Долго, мучительно долго, я извернулась и снова встала на землю, но он каким-то образом не позволял мне прервать поцелуй, и тогда уже я сама потянула его за собой на песок.

Он рывком сбросил рубашку, укладывая меня так, чтобы я легла на нее головой и плечами. Его рука проникла под мою одежду, торопливо скользнула по кончикам груди... Небо, это было почти как ожог по силе своей! Я уже задыхалась, мне не надо было никакого искусства — мое тело жаждало немедленного соединения. И он не обманул этой жажды, ибо и в нем не осталось силы владеть собой. Мои пальцы едва-едва успели понять, как гладка его кожа и как неприятно рвут эту гладкость старые шрамы...

Когда мы слились, с моих губ сорвался не стон — крик. Остро, ослепительно, не дробясь на отдельные вспышки — сплошным водопадом, лавиной, не давая перевести дыхания... Я давно не слышала своего голоса, я выпала из пространства и времени и уже не понимала, что плывет перед моим затуманенным взором — реальный Малабарка со спутанными прядями мокрых волос или золотое видение из сна... Да, золотое, это было почти грехом — представлять его в серебре, а не в золоте! Они были здесь оба, и были — одно. А меня вообще не было, я сгорала, возрождалась и снова сгорала в тот же миг, и никогда, даже под угрозой пытки, не смогла бы после сказать, сколько это длилось — десяток мгновений, полстражи или вечность...

Прежняя Ланин никогда бы не смогла так — и слава, уж не знаю кому, что пляска у костра просто отменила прежнюю Ланин, как изживший себя указ правителя.

Крика Малабарки я тоже не слышала. Я просто знала, что с ним сейчас творится то же самое, но не могла сказать, ни откуда я это знаю, ни что он делал со мной, а я — с ним. И когда мы наконец вновь стали отдельны друг от друга, я еще долго лежала без движения, и наслаждение медленно стихало во мне — каждый новый толчок был чуть слабее предыдущего...

— Люблю тебя, — шепнула я, бессмысленно глядя в разверстое надо мною звездное небо. — Люблю тебя, как никого никогда не любила — и люблю того, кто послал мне тебя. Люблю, люблю, люблю...

— Люблю тебя, — эхом откликнулся Малабарка, садясь рядом со мной на песке. — Ты мое чудо.

— Ты мое золотое солнце. — Я нашарила его кисть и прикоснулась к ней губами. Затем напрягла кончик языка и аккуратно тронула им его ладонь, внутреннюю сторону запястья, изгиб локтя... — Теперь мы с тобой окончательно едины. Отныне и навеки. То, что нас связало, превыше любых таинств.

Вместо ответа он просто провел рукой по моему обнаженному телу — одежда лежала рядом, но я не помнила, как снимала ее. Или это тоже сделал Малабарка? Медленное, скользящее движение от груди к бедру, почти не ласка, словно глаз ему было недостаточно и он пытался рассмотреть меня кончиками пальцев...

— Ты совершенна, птица моя огненная. — Я и не подозревала, что его голос может быть так нежен. — Сотни женщин видел я прекраснее тебя, но ты одна — совершенство. Как волна. Или как звезда рассвета. Или как утренний ветер...

Приподнявшись на локте, я тоже села на песок — боком, опираясь на правое бедро — и снова обвила руками шею Малабарки, прижимаясь к нему всем телом. И даже так я продолжала ощущать кожей его шрамы — сколько же их у него, с ума сойти! Даже у степных наемников (они часто ходят обнаженными по пояс) я ни разу не видела такого количества.

— Все твое тело — в отметинах прежней жизни, — тихо-тихо сказала я прямо ему на ухо. — Только на лице — ни единого шрама... Словно судьба нарочно хранила тебя, чтобы в означенный день я смогла узнать ее послание...

— Что за послание? — Он чуть напрягся, но не разжал объятий. — Ты имеешь в виду наше сходство, словно в нас одна кровь? Ты ведь заметила.

— В общем, да. — Я потерлась о плечо Малабарки, чтобы откинуть прядь волос, некстати упавшую мне на лицо. — Я ведь раньше тебя во сне видела, много раз... то есть не совсем тебя, но мужчину, схожего со мной лицом именно как одна кровь. И это сходство лиц — знак общей участи, не могу сказать, откуда я это знаю, но вот знаю.

— Даже так? — На лице Малабарки проступил неподдельный интерес.

— Да. Правда, на нем было облачение властителя, и еще... он словно старался пробиться ко мне откуда-то издалека. Даже заговорить не мог и не слышал моих слов. Теперь мне кажется, что это наши поганые дети Луны его ко мне не подпускали, вплоть до того, что нарочно отметили его знаками своего служителя, чтобы сбить меня с толку. — Я скрипнула зубами. — Гадины проклятые! Но, наверное, когда я проникла в храм, преграда между нами отчего-то стала тоньше — опять же не знаю, где здесь причины, а где следствия. И тогда ему было дано прийти ко мне в твоем обличье — вот потому я и сказала про послание судьбы...

— Значит, общая участь? — Малабарка коротко хмыкнул. — Мне тоже были знаки на этот счет. Так что все именно так, как ты говоришь. Кроме одного.

— Чего же?

— Кто бы ни был тот, из сна, я не послание от него. Он — послание от меня. Запомни это.

— Пусть даже и так. — Я еще крепче прижалась к Малабарке, и неожиданно волна терпкого желания нахлынула на меня с новой безумной силой. — Главное, что ты со мной. Теперь и всегда...

Он как-то странно заглянул мне в глаза, уголки губ чуть дрогнули в подобии улыбки:

— Твое тело снова жаждет моего. — Скорее утверждение, чем вопрос. Незримая искра уже проскочила сквозь кожу и теперь зажигала в нем такой же пожар, как во мне. Хотя и угли прежнего еще не остыли...

В ответ я снова напрягла кончик языка, но на этот раз тронула ямку над его ключицей.

— Страсть твоя бездонна... — Теперь уже его сильные руки повлекли меня на песок. — Никто и никогда прежде не добирался до ее дна, может, и я не доберусь. Просто прими от меня этот дар — и одари в ответ, девочка моя...

На этот раз мы очень старались быть ласковыми друг с другом, но неведомая сила, колдовское варево из судьбы и желания, вновь властно повлекла нас друг к другу, едва позволив попробовать кожу другого на вкус... и снова круговорот смерти-рождения, неведомо сколько длящийся... Может, и к лучшему — раньше в близости я только брала, считая это единственно допустимым для женщины своего положения и способностей, жадно принимала ласки, почти ничего не давая в ответ. И теперь, впервые в жизни пожелав сама оделить другого, испугалась, что не сумею сделать это должным образом. Но все к лучшему — мы снова были едины, и ничто не могло быть правильнее. Просто был берег моря, как в моем давнем видении, и тень моих снов была со мною наяву, и от одного этого прекраснее, чем в самых лучших снах...

Каким-то образом мы перекатились по песку, и в тот миг, когда я оказалась сверху, крик Малабарки вплелся в мой стон — теперь я его услышала.

Потом мы долго лежали на песке, приходя в себя, не видя ничего вокруг — даже друг друга. Слова были абсолютно не нужны, да мы оба и не умели говорить уместные слова. Изредка наши руки пытались встретиться, но его пальцы натыкались на мое бедро или мои — на его спину... В любом случае в этих прикосновениях уже не было ничего, кроме теплой и странно несмелой благодарности, третий заход был невозможен и не нужен.

Первым нарушил молчание Малабарка:

— Надеюсь, это не оскорбит тебя... Полагаю, ты хочешь есть.

— В гроте еще остались печеные ракушки. — Я потянулась и неторопливо поднялась на ноги. — Пойдем? — И, прихватив одежду, медленно двинулась к гроту, зная, что Малабарка смотрит на меня. Пусть запомнит меня такой, под водопадом лунного света, а одеться можно и у костра.

Наверное, так счастлива я не была никогда в жизни. Я не из тех, кто умеет жить текущим моментом, но сейчас весь страх, все лихорадочные расчеты вариантов спасения — все это откатилось куда-то в небытие. Осталось только тепло костра, вкус нежного мяса во рту, сильная рука Малабарки, то и дело касающаяся моей, память о безумном восторге слияния и предчувствие чего-то сияющего впереди.

Машинально я вертела в руках обломок ракушки — точнее, самую ее сердцевину, нечто среднее между изящным жезлом и рукоятью кинжала искусной работы. Или крохотным сосудом для благовоний — верхняя часть внешнего края откололась так, что стала похожа на ручку кувшинчика... Неожиданно мне в голову пришла замечательная идея.

— Малабарка, — попросила я, — ты не мог бы подарить мне свой шнурок с шеи? Все равно он тебе ни к чему — кубик твой в огне сгорел...

— Держи. — С некоторым удивлением он сдернул шнурок через голову и протянул мне. — Зачем он тебе?

— А вот зачем. — Я развязала концы, продернула шнурок в «ручку кувшинчика» и, снова связав, повесила на шею. Закачавшись под моей грудью, сердцевина ракушки обрела еще большее сходство с флакончиком для благовоний. Малабарка смотрел на все это, как мне показалось, несколько скептически:

— Красивая безделушка...

— Извини, Малабарка, — перебила я его, — но вот сейчас ты действительно ничего не понимаешь! У меня ведь жених до свадьбы умер, я была илрессан — «вечно скорбящая». Мне НИЧЕГО цветного в одежде не полагалось, я даже фиалку в волосы воткнуть не имела права! Только черно-бело-серое, и так почти десять лет. А теперь, когда я все это послала в бездну... Смотри, она же огненно-розовая, как заря! Как заря нашей новой жизни! И мне ее можно, мне теперь можно все, что ни захочу!

— Теперь понял. — Малабарка потянулся к моему новому украшению и осторожно погладил его кончиком пальца. — Пусть так. Пусть это будет твой... нет, наш талисман. Знак новой судьбы. Которая у нас будет. — Он вздохнул и неожиданно зло закончил: — Если мы только выберемся с вашего дерьмового острова. Хотел бы я знать, потроха карасьи, куда подевались все здешние рыбачьи лодки. Словно змеи ваши языком слизнули, моча рыбья.

— Насчет змей ты почти угадал, — невесело отозвалась я. — Тебя к нам выкинуло как раз после праздника Выхода из моря, а после него дважды по шесть дней любой лов под запретом. Так что именно сейчас, на шестой день, даже самые горькие пьяницы допили все, что у них было, и теперь приводят лодки в порядок.

— Шесть дней сидеть и ждать, пока проконопатят эти дырявые лоханки? — Малабарка сделал выразительную паузу, а затем совершенно так же, как обычно говорят «Добрый день, уважаемый сосед», произнес: — Дерьмо, дерьмо и дерьмо. — Как и раньше, он поминал их богов буквально через слово, но сейчас, после того, как мы не глядя швырнули наше прошлое в огонь, что-то неуловимо изменилось в его интонации. Словно эти четыре слога — «Аххаш Маггот» — приобрели привкус тухлятины, никак иначе я это выразить не умела...

Я еще раз как следует прислушалась к себе. Да, несмотря на то что невеликая магия Малабарки ушла из него водой в песок, со мной все еще не произошло ничего подобного. Что-то было не так, как прежде, но что именно, я никак не могла понять. Однако все мои обычные, фоновые магические ощущения оставались при мне: я, как всегда, без труда могла бы сказать, насколько отличается направление ветра парусов от ветра облаков, а сосущая боль истерзанной короедом пинии на обрыве, кажется, стала слышна еще отчетливее. Да и умение зажигать огонь прикосновением по-прежнему было со мной — я просто знала это так же уверенно, как знает человек, болит у него что-то или нет.

Что ж, если тварь по имени Лехфир была права и моя магия — от самой Луны, то выходит, что мое отречение от ее детей никак не повлияло на ее хорошее отношение ко мне. Хотя вероятнее всего, жрицы просто обозвали Луной некую высшую силу, которую и я-то пока не умела постичь, а они — тем более... Во всяком случае, наше отречение явно пришлось этой силе по нраву. Но в таком случае... в таком случае я должна бы не только не потерять, но, напротив, прибавить в магических возможностях, ведь теперь между этой силой и мной не было ничего, что могло исказить ее дары!

— Не такое уж дерьмо, как может показаться, — наконец выговорила я. — В гавани сейчас полным-полно мелких торговых судов: где праздник, там и торговля. Если поищем, найдем какую-нибудь посудинку, для управления которой не надо больше троих-четверых человек. А если сорвемся отсюда прямо сей миг, то успеем в порт почти за целую стражу до рассвета. Сам понимаешь, в это время народ там отнюдь не толпится. А если кто и попадется, я им глаза отведу, надо только для этого одну нужную травку сорвать по дороге... Снимемся с якоря еще затемно — и прямиком к имперскому побережью.

Теперь задумался Малабарка.

— Три или четыре человека для управления? Мы с тобой — меньше, чем полтора. Даже если отвести глаза всем заинтересованным...

— А я накличу попутный ветер до самого побережья Империи, и тогда, смею думать, хватит и полутора. — Я и не подумала обижаться на его слова. Если и есть на свете чисто мужское занятие, то это именно море, а вовсе не война.

Малабарка смерил меня недоверчивым взглядом.

— Веришь ли, — я взяла его за руку и заглянула в глаза, — это куда проще, чем исцелять тебя. Во всяком случае, для меня проще — ветер всегда был моим лучшим другом. Огонь и металл — преданные слуги, а ветер — почти брат.

— Тогда незачем медлить. — Он тут же встал на ноги. — Нам нужна твоя трава. И еда в дорогу.

— На таких суденышках всегда бывает запас еды на несколько дней, — возразила я.

— Рассчитывать надо только на себя. Я займусь ракушками.

— Ладно, — согласилась я. — Запас и в самом деле мешок не тянет. Я тогда вылезу, поищу какой-нибудь съедобной зелени. Угли еще не прогорели, так что костер для прожаривания ты и без моей магии разведешь...