Золотое солнце

Алая хроника Глава 2. «Именем того, кого не ведаю...»

Никогда бы не подумала, что пройдет чуть больше половины луны, а дом префекта Гиляруса уже утомит меня до предела.

О да, сначала все было просто прекрасно: мазь на ожогах и ранах, утишающая боль, купальня под названием «термы», где было вдоволь и горячей, и холодной воды... Мыло здесь, пожалуй, было похуже того, к которому я привыкла, зато набор благовоний и разных прочих массажных масел поражал своим разнообразием. Платье на первых порах, правда, все-таки пришлось носить белое льняное, как ни мечтала я о шелке цвета зари, в который облеклась во сне... Но пока раны мои не зажили окончательно, иначе было нельзя — я не могла не пачкать мазями то, что было на мне надето.

День, другой, третий... а потом я неожиданно поняла, что выживание закончилось. Теперь надо было снова жить и, наверное, жить как-то по-иному, совсем не так, как прежде.

Но это «не как прежде» неожиданно оказалось вывернутым наизнанку.

Во-первых, абсолютно все мелочи быта были непривычными для меня — от расположения комнат в доме до застежек на сандалиях и формы гребней. Я прекрасно понимала, что у каждого народа свои обычаи и не мне, изгнаннице, возмущаться неудобными мне порядками, — но тем не менее продолжала пребывать убежденной, что за обеденным столом надо сидеть, а не возлежать! Но это еще можно было как-то пережить.

Гораздо хуже было то, что я оказалась в мире главенства мужчин. Только теперь, в полной мере прочувствовав, что значит «женская половина дома», я поняла, как свободна была в той, прежней своей жизни, сгоревшей в костре вместе с моими волосами.

Из-за волос-то и начались мои проблемы. Элоквенция, двоюродная сестра префекта, которой меня скинули на руки, только руками всплеснула, увидев мою прическу, и тут же приказала рабыне заказать в городе накладную косу. Я, решив быть последовательной в своем выборе, отказалась, объяснив, что принесла волосы в жертву богу, спасшему меня, — в известной степени так ведь дело и обстояло, а частности Элоквенции были абсолютно ни к чему. Повздыхав, та смирилась, но заметила мне, что так это выглядит «ужасно неподобающе».

Это слово — «неподобающе» — теперь преследовало меня каждый миг. Неподобающе было ходить так быстро и размашисто, как я, — впрочем, традиционное имперское платье и не позволяло делать широкие шаги, ибо было слишком узко. Распашные же юбки и широкие штаны, которые я носила на родине, исключались абсолютно, как не просто неподобающие, а неприличные. «А как же в этом садиться на лошадь?» — недоуменно спросила я и услышала в ответ, что на лошадях, точнее, на ослах, ездят только крестьянки на рынок, а знатная дама, если желает куда-то отправиться, пользуется носилками.

Неподобающе было также выходить за порог дома, не «^прикрыв голову и плечи легким покрывалом. Неподобающе было танцевать на приеме перед гостями — «для этого существуют женщины легкого поведения!» Неподобающе было сидеть и наблюдать, как Малабарка упражняется на мечах со своими новыми друзьями. Неподобающе было ходить на кухню и самой хвататься за нож, чтобы показать, как правильно режутся твердые груши для фруктового салата по-хитемски... Сидеть с коленями, поднятыми к груди, было где-то на грани между «неподобающе» и «непристойно», но это право я себе выговорила, сославшись на то, что моя правая нога, якобы поврежденная в ходе наших приключений, регулярно требует именно такой позы.

Зато умение держать в руках иголку было в высшей степени подобающим. Нет, не для того, чтобы сшить или починить платье — для этого тоже были рабыни, — а чтобы тончайшим золотом вышить на покрывале виноградный лист или унизать бисером нарядный пояс. Но что я могла поделать — то, что руки для подобной работы у меня вставлены не тем концом, выяснилось еще при жизни Ситан.

Таким образом, из дозволенного времяпровождения мне оставались лишь заботы о собственной внешности да вылазки в город. Впрочем, в последнем я почти не видела смысла — ведь наблюдать из носилок за непривычной жизнью иного народа тоже было не слишком подобающим. А что еще? Посетить храм? Местные боги интересовали меня разве что как любопытная часть здешней культуры, и не более того. Гадалку? Как практикующий маг, я хорошо знала, чего стоит по- настоящему заглянуть в будущее, и всегда презирала подобных шарлатанов. Причем после бегства с острова мое презрение, пожалуй, даже усилилось. Общественные места для ухода за собой? Почти весь набор процедур я могла иметь и дома, но там к нему не прилагалось полудесятка назойливых местных дам. Лавки с тканями и красками, ювелирные мастерские? Они были единственным, что занимало меня чрезвычайно. Тем более что в тратах на женские радости меня не ограничивали: во-первых, Гилярус, видимо, задался целью обеспечить мне все, что пристало принцессе, во-вторых, он и сам как-то не по-мужски был неравнодушен к роскошной одежде — шитые золотом плащи, узоры из драгоценных камней на кайме туники, тончайшее тиснение на ремешках сандалий... Но и тут я отдавала себе отчет, что это лишь первый голод после долгих лет в черно-белом и самое большее через год он пройдет без следа.

Разумеется, еще была библиотека Гиляруса — не менее роскошная, чем его наряды. От сокровищ, найденных в ней, у меня просто дух захватывало. Тексты едва ли не по всем отраслям человеческого знания, на самых разных языках, в том числе и на таких, которых я не знала, рукописи, свернутые в свитки и сшитые кодексом, и даже какие-то очень древние и странные — на пластинках позеленевшей от времени меди и табличках из обожженной глины... Показывая мне эти чудеса, Гилярус горделиво сообщил, что самым старым из них больше тысячи лет. Казалось, в этой библиотеке можно было провести жизнь и ни разу не заскучать. Но и тут имелись два «но».

Первым из них была госпожа Элоквенция. Как я потом выяснила, настоящее ее имя звучало вроде бы как Поппея, но почему-то считалось созвучным чему-то неприличному. Поэтому слуги обращались к ней просто «госпожа», двоюродный брат же наделил ее прозвищем Элоквенция, что означало «та, кто много говорит» — попросту говоря, трепло. Будучи старше меня на целых три года, сия достойная женщина умудрилась не только не выйти замуж, но даже не обзавестись устойчивым любовником. Так что мое пребывание у Гиляруса избавило ее от необходимости тащиться к приятельницам в город каждый раз, как захочется почесать язык. Теперь вместо этого она просто шла в библиотеку и буквально с корнем выдирала меня из очередного сочинения.

«Ланина, а сколько у тебя было любовников? А правда, что ваши женщины занимаются этим только сверху на мужчине? А может быть, попробуем завить твои волосы? Я знаю в городе одну вдову, она умеет делать с волосами все, что угодно!»

Прах бы меня побрал в тот миг, когда я согласилась только ради того, чтобы отвязаться! Больше стражи сидеть с волосами, накрученными на раскаленные железки, терпеть боль и непрерывно бояться, что мастерица причесок случайно тебя обожжет — а в результате стать настолько непохожей на себя, что даже не понимать, красиво это или нет. Малабарка, зашедший ко мне поделиться свежими новостями, увидев этот кошмар, лишь хмыкнул и ничего не сказал — и тогда я окончательно поняла, что не повторю эту ошибку никогда в жизни. Слава уж не знаю кому — наверное, тому, кому я причастна, — что через четыре дня мои волосы сами распрямились под собственной тяжестью.

Малабарка, да... За эти пол-луны мы так ни разу и не были близки. Сначала, когда все боли, жившие в моем теле, но почти не замечаемые из-за постоянной опасности, разом навалились на меня — он сам не соглашался, боясь, что в таком состоянии я не испытаю должного удовольствия. Потом, когда все поджило, ко мне наконец-то пришла женская кровь, да такая обильная... Моя служанка даже предположила, что я зачала-таки от Малабарки, но не удержала из-за всего, что на меня обрушилось. Не знаю... Вряд ли это было так — магия дает возможность отслеживать подобные вещи.

Но несмотря на это, он все равно каждый день заходил в мои покои. Наши пальцы и губы соприкасались, и произнесенное с придыханием «Люблю тебя» или «Ты мое счастье» то и дело разрывало разговор в каких угодно местах...

Говорил больше Малабарка: в моем существовании я не видела почти ничего, заслуживающего рассказа. А он рассказывал о своих новых друзьях, о неком воинском содружестве при особе префекта... Как-то раз Малабарка обмолвился, что у Гиляруса есть какие-то свои планы по поводу нас с ним, но настолько запутанные и нечетко выраженные, что он даже пересказывать их мне не рискнет. Тогда я не обиделась на эти его слова — обида пришла позже, когда я ворочалась на своем ложе, не способная уснуть из-за ночной духоты.

Он там что-то делает, собирает воинов, готовится участвовать в каких-то планах — я же как протирала юбкой сиденья в библиотеке Хитема, так и здесь протираю. И того, что теперь эта юбка не распашная с завязками на правом боку, а длинная и узкая со складками сзади, прах побери, слишком мало для новой участи!

Почему Малабарка живет полной жизнью, а я опять — нет?!!

И вот эта-то мысль и была тем вторым «но», которое отравляло мне все удовольствие от чтения, причем куда вернее, чем болтовня Элоквенции.

Сегодня мне наконец-то принесли новые платья, сшитые по моей мерке — имперские женщины вообще невысоки, а Элоквенция так и вовсе была низенькой толстушкой, так что на ее гардероб я даже не пыталась посягать.

Разумеется, первым я примерила платье цвета зари — со вставкой на груди из более темного, малинового шелка и золотой каймой, яркой, как первый луч солнца. Потом — изумрудно-зеленое с рукавами, подколотыми к плечу, а спереди расшитое мелкими хрустальными бусинками, похожими на капли росы в зеленой траве.

И наконец, охристо-золотое, вообще без рукавов, зато с пурпурной полосой от горла до носков сандалий, подчеркивающей стройность стана и горделивость осанки, и отделкой из рубинов, подобных капелькам крови. Все три платья были узкими, прямого кроя, и под грудью стягивались назад вшитым поясом. Таким образом, спереди ткань красиво облегала тело, придавая ему несколько статичное величие, а сзади собиралась в каскад складок.

В общем, это были наряды моей мечты — если не считать того, что они сковывали мою походку еще сильнее, чем белый лен.

Мириться с этим решительно не хотелось, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что на моей не слишком рельефной фигуре задние складки драпируются особенно пышно. А значит, никому не будет бросаться в глаза, если я сделаю в них разрез — хотя бы чуть выше колена, если уж нельзя до бедра, даже это весьма упростит мне жизнь.

Я всегда была нетерпелива и любую удачную идею, пришедшую мне в голову, порывалась воплотить в жизнь тут же, на месте. Поэтому я сразу послала за рабыней по имени Верена — большой искусницей по части шитья, которая к тому же слишком привязалась ко мне за эти пол-луны, чтобы рассуждать о том, что подобающе, а что нет.

Однако моя служанка вернулась одна.

— Госпожа Ланина! — Я поморщилась, бессильная отучить имперцев приставлять к моему имени лишнюю букву. — Верена не может прийти. У нее несчастье — ее мальчик опрокинул себе на ноги горшок с кипятком и очень сильно обварился...

— Лекаря уже позвали? — перебила я служанку.

— Его нет... Госпожа сегодня отослала его в город, чтобы он полечил мигрень у ее подруги. Там, правда, сидит старая Лара, может, сделает что-нибудь...

Пр-рах побери их тридцать раз крестообразно! Почему у них нет своего целителя для прислуги?! Когда я была тем, чем была, у моей прислуги он имелся... рыбья требуха, как сказал бы Малабарка!

— Веди, — приказала я служанке. — Хоть посмотрю, в чем там дело.

Растолкав любопытных рабынь, столпившихся у входа, я протиснулась в низенькую каморку Верены. Та, белее льняного полотна, стояла у стены, прижимая руки к груди, губы ее прыгали. В середине комнаты на подстилке лежал Фели, что значит «котенок», хорошенький четырехлетний сын Beрены, и жалобно стонал уже охрипшим голоском. Волна боли и страха, катившаяся от него, накрыла меня с головой так, что у меня даже дыхание перехватило. Над Фели склонилась какая-то старушенция жуткого вида, с бородавкой над губой, занося палочку с ветошью, чтобы смазать ножки ребенка оливковым маслом...

В самый последний момент я кинулась на старуху, успев выхватить масляную палочку и отбросить ее далеко в сторону.

— Дура старая! — заорала я на нее. — Кто же ожоги маслом мажет, не остудив сначала в холодной воде? Ведь не лили вы ему воду на ноги, я же вижу — и подстилка, и пол сухие! А если сразу маслом намазать, то под ним весь жар так и останется, и боль никуда не уйдет!

Старуха выпрямилась и посмотрела на меня так, как ни один раб не должен бы смотреть на своего господина.

— Если ты такая умная, госпожа, занимайся сама его ожогами, а не учи. Небось не захочешь руки свои белые в нашем дерьме пачкать...

— Пошла прочь, — бросила я, пытаясь скрыть за тоном хозяйки внезапно уколовший меня страх перед ответственностью.

Огляделась — да, в углу имелось ведро, полное на две трети. Вода, правда, была не холоднее воздуха в комнате, но быстро найти что-то получше я вряд ли сумела бы...

И тут меня снова осенило. Вода... но ведь и Фели обварил ноги кипящей водой! А если попробовать, как тогда, с Малабаркой — подобное подобным?

— Фели, котенок мой, — зашептала я, — сейчас будет совсем не больно. Веришь, что будет совсем не больно?

— Верю, тетя Ланина. Только вы скорее сделайте, чтобы не болело...

Одной рукой я привычно нашарила ракушку, теперь висевшую на золотой цепочке, а другой зачерпнула воды из ведерка и щедро плеснула на ноги мальчика.

«Да утишит вода боль, водою же причиненную! Не властью богов и не волшебством книжным, но своей причастностью Тому, кого не ведаю...»

— ...стань по слову моему! — Оказывается, я даже не заметила, как проговорила все это вслух. И почти тут же потрясенный вздох всех собравшихся пронесся над моей головой.

Вода, катящаяся по обваренной коже, словно смывала красноту, оставляя за собой ничуть не пострадавшую плоть, кажется, даже тронутую загаром, как и остальная кожа мальчика. Я плеснула еще раз, еще... Вода в ведре не кончилась, а ноги Фели были уже в полном порядке.

— Правда не больно, — как-то даже удивленно выговорил сын Верены и вдруг вскочил на исцеленные ноги и уткнулся головой мне в подол, обняв мои колени.

— Спасибо, тетя Ланина...

— Ты исцелила его! — Теперь и Верена отлипла от стены и рухнула передо мной на колени. — Как я могу отблагодарить тебя, госпожа, за это чудо?

— Да не было никакого чуда, — бросила я устало. — Так, немного магии и очень много моего страха перед болью. А что касается благодарности... Если ты сейчас пойдешь со мной и поможешь мне переделать платья так, как я покажу, то не надо мне будет никакой иной благодарности. Или лучше не сейчас, а чуть погодя — сначала приди в себя, а то у тебя руки так трясутся, что все пальцы иглой исколешь...

Еще через два дня я, уже в желто-пурпурном платье с надлежащим разрезом сзади, остановилась на рынке у навеса гончара и взялась перебирать керамику, желая отобрать для украшения своих покоев две-три вазочки поизящнее.

— Так ты и есть та самая госпожа Ланина Лунная, что именем Единого исцелила мальчика?

Я обернулась в невероятном изумлении. Передо мной стоял высокий старик в скромной коричневой одежде, чье положение в обществе я никак не могла определить. Вроде бы ремесленник, да только не бывает у простого ремесленника такой величавой осанки — даже не аристократа, а жреца...

— Не удивляйся, сестра, — чуть улыбнулся странный старик. — Я узнал тебя по обрезанным волосам.

— Не уверена, что прихожусь вам сестрой... — начала было я, но он перебил, мягко коснувшись моего плеча:

— Все, кто верует в Единого, — братья и сестры. Придет время, и ты привыкнешь к такому обращению.

— Это вам кто-то из служанок Гиляруса наболтал? — произнесла я уже менее любезно. — Могу себе представить, как было искажено то, что случилось. Никакого Единого я не призывала, я вообще не знаю, кто это такой. Так и сказала: «причастностью Тому, кого не ведаю».

— Вот именно! — Лицо старика озарилось неподдельным торжеством. — Но даже не ведая, ты имеешь власть творить чудеса Его именем — какова же будет твоя сила, когда ты познаешь Его?

Я заинтересовалась.

— А что, есть кто-то, кто способен помочь мне... познать?

— Воистину. — Теперь торжественность на лице старика была такова, какая допустима, наверное, только на параде во время равнения на штандарт правителя. — Это мы — община верующих в Единого Истинного бога...