Зоопарк Доктора Дулиттла

Глава 18. Музейная мышь

Вулканическая крыса умолкла, и в зале воцарилась такая тишина, что было слышно, как поскрипывает мое перо. Я закончил записывать ее рассказ, поставил точку и поднял голову. У мышей и крыс, сидящих в зале, в глазах стояли слезы. Повелительница некогда великого племени, отправившаяся в добровольное изгнание, потрясла их воображение.

Белая мышь смахнула лапкой слезу, поднялась со своего кресла и сказала:

— Благодарю тебя, вулканическая крыса, твой рассказ, займет достойное место в нашей книге. Напоминаю, что завтра в нашем клубе выступит со своим рассказом музейная мышь.

Было уже поздно, поэтому собрание объявили закрытым и все разошлись по норкам. Мы с доктором Дулиттлом тоже отправились домой.

Следующим вечером, хотя забот у нас хватало, Джон Дулиттл и я снова сидели в мышином клубе. Музейная мышь слыла очень умной и образованной — еще бы, она почти всю жизнь провела в музее. Вот она встала, вышла вперед, и я наконец смог ее хорошенько рассмотреть. Вернее, не ее, а его, так как это был сухонький мышиный старичок, чем-то похожий на профессора. У него была небольшая голова, длинный острый носик, черные и блестящие, как бусинки, глазки, глядевшие на мир с озорной веселостью.

— Меня зовут Тотти, — начал он свой рассказ. — Вы спросите, откуда у мыши такое странное имя? Спешу удовлетворить ваше любопытство. — Тотти выражался витиевато, как и подобает профессору. — Мои родители жили в музее естественной истории, и я сам там родился и вырос. Наше гнездо находилось на книжной полке позади толстых томов, переплетенных в телячью кожу. На их корешках было написано «АРИСТОТЕЛЬ». Люди часто повторяли это слово, и моим родителям оно так понравилось, что они и меня назвали Аристотелем, а сокращенно — Тотти. Я до сих пор не знаю, что означает это слово, но имя мне нравится.

Когда я подрос, то познакомился с очень милой и веселой мышкой по имени Саспарилла. Мы решили пожениться, и я повел ее в родной музей, чтобы выбрать там место для нашего гнездышка.

Мы долго бродили по огромным пустым залам, где стояли чучела птиц, скелеты невиданных чудовищ и стеклянные ящики с непонятно зачем выставленными камнями.

— Все это не годится, милый, — говорила мне Саспарилла. — Здесь везде гуляют сквозняки, наши будущие крошки простудятся и заболеют.

— Я знаю, где мы поселимся, — ответил я. — Иди за мной, дорогая.

И я привел ее в большую комнату в подвале. Это была мастерская, где изготавливали чучела птиц. Хозяйничал там профессор Фусс, Джереми Фусс, превредный старикашка, который боялся, что мыши испортят его драгоценные чучела, и потому постоянно посыпал их каким-то ядовитым снадобьем. Там же лежали слоновьи бивни, диковинные растения, засушенные бабочки, заспиртованные змеи и лягушки.

Жизнь в музее имеет свои преимущества. Как только музей закрывался, он весь оказывался в нашем распоряжении, а главное — там не было кошек. Мы никого не боялись и чувствовали себя там как дома. Да это и был наш дом.

У профессора Фусса на полках лежала коллекция птичьих гнезд, некоторые из них привезли в музей даже вместе с ветками, на которых они были свиты. На эти гнезда никто не обращал внимания, и мы, не ожидая ничего плохого, поселились в одном из них. Эго было гнездо трехпалой птицы джи-джи из Индии. Удобнее жилища и представить себе нельзя — круглое как шар, с очень узким входом, куда могла прошмыгнуть только мышь.

Саспарилла пришла в восторг от гнезда джи-джи. На верстаке у стены лежала куча лоскутков — профессор Фусс набивал ими чучела. Мы с женой перерыли ее всю и нашли несколько обрывков шелка, которыми и устлали наше гнездо.

Много дней мы прожили спокойно и счастливо в нашем новом доме. Когда в мастерскую заходили люди, мы вели себя очень тихо, хотя иногда это было очень нелегко. Ну разве можно было удержаться от смеха, когда профессор Фусс делал чучела птиц из рук вон плохо и обычная серая ворона у него получалась похожей на гуся. А он еще подзывал учеников и подмастерьев, показывал им свою работу и самолюбиво слушал их похвалы:

— Ах, господин профессор! Она у вас как живая. Так и кажется, сейчас вспорхнет и улетит.

Вскоре у нас появились дети, и хлопот прибавилось. В музеях нет ничего съестного, и мне приходилось покидать дом, выбираться на улицу и добывать пищу. Это не всегда приятно, особенно в ненастную погоду. Но что было делать? Наши миленькие крошки постоянно хотели есть.

Однажды я вернулся домой на рассвете, мы накормили детей, и я лег спать, а Саспарилла отправилась на поиски обеда. Сытые дети тоже уснули.

Разбудило меня солнце, и я удивился — оно никогда не заглядывало в наше гнездо. Я протер глаза и осторожно выглянул наружу.

Мы пали жертвой собственной беспечности и человеческого коварства. Пока я спал, а Саспарилла добывала еду, профессор Джереми Фусс разложил коллекцию гнезд в большом стеклянном шкафу в одном из музейных залов. Его коллекция так долго пылилась на полке, что мы утратили осторожность. Теперь наш дом выставили напоказ, для всеобщего обозрения, и — самое ужасное — закрыли в стеклянном шкафу.

«Чтоб тебе пусто было, — мысленно ругал я профессора Фусса. — Ну что тебе вздумалось выставлять гнезда, которые нужны только мышам и птицам».

А профессор Джереми Фусс стоял рядом со стеклянным шкафом, показывал пальцем на наш дом и что-то объяснял толстой женщине с двумя детьми.