Зов чёрного лебедя

Глава 34. Проход

Мирослава взглянула на Линнеля, убедилась, что он дышит, и только тогда пошла в нужном направлении, оглушённая происходящем и перебирающая в голове возможные варианты дальнейших событий.

На берегу Пётр потерял к ним былой интерес. Он остановился возле озера, сбросил с себя Линнеля, вынудив зарычать Мстислава. Но тот не обратил на это ни малейшего внимания, оставил в руке топор, который продолжал нависать над Линнелем и стал вглядываться в тянущиеся вдаль воды.

Из-за тумана берег той стороны был не виден, поэтому протяжённость озера казалась нескончаемой, но дождь, чьи капли падали все реже, рассекал его, словно нож масла и позволял одним глазком увидеть ту сторону. В воздухе пахло грозой всё сильнее, заставляя Мирославу поёжиться. Ни ей, ни лебедю не нравилась возникшая атмосфера, которая нагоняла жуть.

Пётр с лихорадочным видом оглянулся на них, чтобы убедиться в том, что они всё ещё стоят на месте, спешно достал свободной из кармана ленточки, крепко сжал, поднёс их к губам и начал что-то быстро шептать, гипнотизируя взглядом расходящейся, словно по приказу, в разные стороны, туман. Ветер принёс чужеродный аромат, который Мирослава не могла распознать — что-то между дымом горящего костра и затхлостью, с примесью сырости старого погреба. Дождь всё ещё барабанил по воде, но с каждым ударом всё тише и осторожнее, будто повинуясь невидимой силе, которая вынуждала его прерваться. Что-то требовало его остановиться. Это что-то жаждало выйти наружу.

В один момент затихло всё живое, словно мир внезапно оглох — привычные звуки леса перестали ласкать слух, а яркость зелени стала тускнеть. Время словно ускорилось, меняя сезоны и стремительно наступала осень. И тогда Мирослава по-настоящему испугалась. Происходящее она могла сравнить с сильным ударом под дых. Всё это отвлекло её, и она не заметила движений.

А в это время Мстислав, без сомнений и колебаний, пересёк берег, оказавшись рядом с Петром, который слишком поздно обратил на него внимание. Он было потянулся поднял топор, шарахнувшись от Вяземского, но тот был неумолим. Одна рука твёрдо и безжалостно сжала его шею, а другая вырвала топор, отбросив в сторону. Пётр выпучил глаза, а затем засмеялся, но совсем не испуганно, а ликующе.

— Поздно, — сипло выдавил он, а затем страшно захрипел.

— Мстислав! — испуганно воскликнула Мирослава, сама не зная, к чему призывает его этим криком.

Она подбежала к нему и несмело коснулась плеча. При взглядя на его пальцы, которые больше удерживали, чем действительно пытались причинить вред, словно ещё сами не были ещё уверены в том, что необходимо сделать, она почувствовала непонятную гамму эмоций: от сожаления от облегчения.

— Мстислав, — уже куда более спокойно позвала она его.

Теперь она просто показывала, что остается рядом с ним, чтобы она не решил.

Немного подумав, он всё же разжал ладонь. Пётр повалился на песок, кашляя и жадно хватая ртом воздух. Первые вдохи ему не давались, но всё же он смог вновь задышать, пусть и с хрипами. Он поднял голову с лопнувшими сосудами в глазах, которые вместе с серым цветом лица и посиневшими губами придавали ему потусторонний вид. Мирослава тут же бросилась к лежащему рядом Линнелю, чтобы оттащить его подальше.

— Ииро! Эрно! — позвала она в надежде, что кто-то из них тоже уже сумел перебороть действие настоя.

Она напрягала и без того трясущиеся мышцы лишь пару мгновений, пока не появился Эрно, который перехватил Линнеля, куда увереннее, и поволок по песку в сторону.

Пётр, тяжело дышал, наблюдая за тем, как его оттаскивают.

— Если бы я умел… одним взглядом убивать… то я не стал бы душить колдуна верёвкой… — с большим трудом выговорил он так, словно ему было больно делать, и с торжеством, коротко рассмеялся, чтобы потом всё же застонать, схватившись за горло.

Мстислав вновь наклонился к нему. Мирослава подскочила и вклинилась между ними, тут же обругав себя за глупость, осознав, что где-то там неподалёку возле Петра валяется топор.

Она с усилием надавила на грудь Мстислава, вынуждая его отступить на несколько шагов. Он уже сделал выбор, и она не планировала давать ему возможность потом сожалеть о своих необдуманных действиях.

— Мстислав, надо позаботиться о Линнеле, — напомнила она, чувствуя, как сжатые в клубок нервы потихоньку расслабляются.

Послышалось какое-то шевеление, и Мирослава молниеносно обернулась. Пётр продолжал лежать на песке, так и не притронувшись к топору. Он просто приподнялся на локте, чтобы было легче наблюдать за Раймо, который…

— Раймо, чтоб тебя! — в сердцах выругалась Мирослава, когда заметила, что он застыл с небольшом ножом у горла безвольного Чацкого, который всё это время не подавал никаких признаков разумного понимания происходящего.

Раймо был напуган. Кажется, даже сильнее, чем она сама. Его выдавала трясущаяся рука с ножом.

— Раймо… — попыталась Мирослава хоть как-то его успокоить, но был перебита тяжёлым:

— Раймо.

Она подняла глаза на Мстислава, который не смотрел на неё. Он мягко отвёл её руки от своей груди и сделал несколько шагов к стоящему сбоку от Петра, прямому, как струна и бледному, словно луна Раймо. Его лицо выражало отчаяние вперемежку с беспомощностью.

— Не надо, — слабым голосом попросил он, затем прокашлялся и повторил. — Не подходи.

И Вяземский послушался, но это был его личный выбор, а не навязанный.

Неожиданно к Петру побежал Эрно, оставив лежать Линнеля возле всё еще застывших лиса и рыси. Он грубо вырвал из его рук ленточки, которым тот продолжал что-то шептать. Сильный порыв ветра — колючий, властный, взлохматил распущенные волосы Мирославы и вызвал у неё мурашки. Эрно поднял топор и присел рядом с Петром, угрожающе наставив тот на него.

— Ты не причинишь ему вред, — медленно и чётко заговорил Мстислав, отвлекая внимание Раймо от разворачивавшихся событий и приковывая к себе. — Ты не причинишь вред брату, — указал он на лежащего Линнеля.

— Братьям и отцу — нет, — уверенно подтвердил он, вскидывая подбородок. — Всем остальным — легко.

Мстислав поморщился, как при сильной боли.

— Ты не такой. Он запутал тебя. И это моя вина.

— При чём здесь ты? — нервно усмехнулся Раймо, сжимая и разжимая неловко сделанную рукоять ножа. — Дело не в тебе, а в том, что меня всё это достало. Всё и все! Я их всех ненавижу: общину, родную семью, соседние села, которые зовут нас, когда только нужна помощь!

— Слишком большой список, — покачал головой Мстислав. В его голосе угадывались нотки сожаления и глубокой боли. — Когда на самом деле ты злишься лишь на меня.

— Тебя я люблю и уважаю, — яростно возразил Раймо, сверкнув глазами, но что-то в его голосе надломилось.

— Но меня не было рядом, — мягко продолжил он, делая еще один шаг к нему. — Ты нуждался во мне, а я уделял больше внимание другим, хоть ты и младший. Я виноват. Привык к тому, что ты самый послушный, беспроблемный и трудолюбивый. Считал, что ты сильный сам по себе, потому уделял внимание больше слабым.

— Ну спасибо, — себе под нос буркнул Эрно.

Мирослава бросила на него предостерегающий взгляд, который тот все равно не заметил.

— Прости меня, Раймо. Я не заметил этого надлома в тебе и позволил случиться тому, что случилось, — продолжал Мстислав с подкупающей честностью.

— Неправда! — отчаянно возразил он, но в тоне отчётливо звучал голос ребёнка. — Я сделал это, чтобы навлечь неприятности на общину. То, как они поступают — неправильно. Мы выполняем самую тяжёлую работу, а они позволяют себя вечно нас шпынять! Ты просто не знаешь, что они говорят, пока тебя нет рядом! Остальные нас чураются! Считают ненормальными! Община с самого детства настраивала всех родителей, а те своих детей так, чтобы они нас сторонились, потому что завидуют! Как Чацкий, который ненавидел нас, потому что мы лучше, и при этом он всё равно не отказался бы от того, чтобы в их семье был оборотень!

Мирослава почувствовала застарелую боль и детскую обиду в этих словах. Даже в таком месте, как это село — тяжесть их ноши не обошла оборотней. Только виной тому были не они, а люди вокруг.

— Я согласен, что община поступает неправильно, но разве то, на что тебе пришлось пойти — правильно? — Раймо ничего на это не ответил, лишь сильнее поджал губы. Мстислав продолжил куда мягче и тише. — А как ты себе объяснил, что я и твои братья могут пострадать?

— Не надо… — не удержалась Мирослава от осторожного предупрждения, но сказанного шёпотом. Она беспокоилась, что подобная провокация приведёт к чему-то непоправимому.

Но Вяземский никак не отреагировал, а сделал ещё один небольшой шаг вперёд. Эрно, которого тоже заинтересовал ответ, зашевелился и впервые за всё время прямо посмотрел на Раймо.

— Ты бы их спас, как и всегда, — пробормотал тот, отводя взгляд.

— А тебя?

— А я никому не нужен! — закричал он, наконец взорвавшись.

Тогда произошло сразу несколько вещей. Раймо с силой толкнул Чацкого на Мстислава, который удержал его, но почти сразу не особо трепетно уронил на песок. Мирослава и Эрно отвлеклись на эту сцену, поэтому не заметила того, что Пётр приподнялся, а следом и с поразительной резвостью набросился на Эрно, который от неожиданности опрокинулся на песок и выронил топор. Пётр схватил его, вырвал из руки Эрно ленты и, с угрозой надавив ему на грудь острым лезвием, продолжил им что-то нашёптывать.

Мирослава не знала что предпринять, как вдруг в руку Петра с рычанием вцепилась рысь, вынуждая отпустить рукоятку топора. Тот сипло, почти бесшумно закричал от боли — такой крик замораживал кровь похлеще самых яростных воплей.

И тогда это произошло.

Неестественную тишину вокруг нарушил шум усиливающегося с каждой секундой ветра — он был не из этого мира, чужой и непривычно сильный. Он отрывал листья, с хрустом ломал тонкие ветки, поднимал песочный вихрь. Окружающий мир стремительно стал тускнеть. Мирослава еле устояла на ногах — порывы ветра были нещадящими. Закрываясь локтем от песка, она прищурилась, чтобы наполниться ужасом от открывшегося ей вида.

Озеро, вокруг которого творился хаос, было абсолютно не потревожено ветром, очищено от тумана и освящено лунным сиянием. Ей вспомнился сон, приснившийся в ту ночь, когда она ночевала у Ингрид.

Серебристая сверкающая дорожка, которая простиралась над поверхностью воды, словно соединяла два противоположных берега. Она должна была начать постепенно сужаться, прежде чем открыть проход в мёртвый мир — Мирослава была в этом уверена, то ли благодаря сну, то ли чутью, то ли прочитанным книгам. Времени оставалось совсем немного.

Мирослава перевела взгляд на место неудавшейся драки. Рысь не смогла удержаться на лапах и, выпустив трясущего рукой Петра, опрокинулась на песке. А в глаза Эрно, судя по тому, как тот неистово тёр глаза, забился песок. Мстислава же почти не было видно из-за песочного торнадо.

Пётр же, игнорируя безвольно болтающуюся вдоль тела, повреждённую руку, из раны которой текла кровь, сумел подняться на ноги и каким-то чудом устоять. Мирослава увидела, как он поднимает целую руку к губам, в которой у него остались ленты. И она, преодолевая порывы ветра, которые путали юбку в ногах, раскидывали волосы в разные стороны и жёстко швыряли песок ей в лицо, пошла к нему в надежде остановить.

Тот, словно почувствовав, повернулся к ней с абсолютно невменяемым видом и широко улыбнулся. В этот момент на лапы вновь поднялась рысь, но Мирослава уже оказалась рядом.

Она схватила Петра за повреждённую руку, но он даже не почувствовал боли, напоследок что-то шепнув лентам, и уставился на уже полосу лунного света, которая продолжала стремительно истончаться. Мирослава выхватила ленту, но Петр никак не отрегировал. Он продолжал безотрывно смотреть на полосу, которая становилась всё тоньше и тоньше, пока не превратилась в нить. Ветер стал постепенно стихать. Тогда Пётр прошелестел:

— Наконец-то.

Он взглянул на Мирославу, которая не могла поверить в происходящее и теперь тоже не отрывала взора от светящейся нити, на конце которой свет становился всё ярче и расширялся с каждым мгновением. Пётр, воспользовавшись её замешательством, что есть сил толкнул её и стремглав оказался возле отца. Он занёс кровоточащую руку, в которой отразилось серебристым сиянием луны лезвие топора. Ветер затих, как и сердце Мирославы. Но Пётр не успел — подле него оказался Раймо, который повалил его на песок и выбил из руки топор.

Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая только стонами Петра.

Мирослава с опаской посмотрела на озеро. Проход становился всё шире и шире, ослепляя своим светом. Оттуда стали доноситься голоса, которые становились с каждой секунду громче и ближе, словно приближались на шумном поезде. Мирослава взглянула на Мстислава, у которого был теперь различим не один силуэт. Выражение его лица было уставшем и мрачным.

— Проход открыт, — прошептала Мирослава, а затем резко поднялась и подбежала к Петру. С его губ нитями стекала кровь, он выглядел еле живым, полубезумным, но при этом мечтательно улыбался. — Проход открыт! Как его закрыть? Говори!

Тот в ответ хрипло рассмеялся.

Мстислав присел рядом на короточки и с уверенностью сказал:

— Я заставлю его говорить.

— У меня тоже есть способы, — послышался твёрдый голос Александры, который обратилась обратно в человека.

Мирослава оглянулась, понимая, что у них нет на это времени — проход увеличивался, а гомон голосов нарастал.

— Мы не успеем! — с досадой выдохнула она, а затем на мгновение замерла, озарённая догадкой.

Она — хозяйка.

Ингрид видела именно её, стоящую на берегу и заканчивавшую весь этот ужас. После встречи с матерью ей показалось, что она видела их знакомства, но нет. Это был не оно. Вещунья видела то, что только ей предстоит совершить.

Мирослава поднялась и сделала несколько уверенных шагов к озеру, пристально наблюдая за тонкой нитью и, игнорируя оклик Мстислава, а затем, не раздеваясь, призвала лебедя, которая, казалось, только и ждала этого.

Но, не имея достаточно сил, она не сумела совершить полный оборот. Вместо этого за её спиной возникли чёрные крылья. Мирослава пошевелила ими, улыбнулась и взмыла в небо. Непривычно тяжёлую ношу крыльям с честью удалось поднять.

Подлетая к проходу, в котором она, внимательнее присмотревшись, увидела могучие деревья на противоположном берегу полноводной грозной реки, которую жаждущим попасть на ту сторону живым, необходимо было преодолеть и жалящее, ослепляющее солнце — всё было подобно её миру и тем легендам, что она читала.

Мирослава перестала чувствовать усталость, в ней кипела сосредоточенность вперемешку с недавно заваленной камнями яростью. Тогда она желала отнять жизнь, а теперь с её же помощью желала спасти, и не одну, а множество.

Она приблизилась к проходу почти вплотную — не сомневающаяся в том, что должна сделать и что у неё это получится. Несмотря на слепящий глаза свет, она оставила их широко распахнутыми и громко, грозно, повелительно воскликнула:

— Я хозяйка этих земель! Я дочь хозяйки озера! Мне подчиняется и вода, и земля. Я приказываю воде закрыть проход, а земле успокоить потревоженные души умерших! Я прошу прощения за дерзость, которую живые себе позволили, и прошу мёртвых унять своё беспокойство!

Свет перестал её ослеплять — он всё ещё был здесь, с той же подавляющей силой пытаясь заполнить сумрак мира живых, но Мирослава больше не чувствовала себя слабее него.

Открывавшийся вид по ту сторону был прекрасен.

Мирослава раньше задумалась о том свете, но никогда прежде не представляла его. Даже если бы она попробовала, то её фантазия ни за что не смогла бы конкурировать с реальностью. Заглянув по ту сторону прохода, она вдруг поняла, почему души мёртвых в легендах и балладах так не любят, когда их беспокоят или пытаются возвратить — создатели легенд, которые она читала, словно действительно бывали по ту сторону, иначе откуда они брали эти описания и откуда они точно знали, что оттуда возвращаться не захочется никому?

Но так как Мирослава была живой, она не чувствовала тяги и желания поспешить туда — этот вид просто наполнил её счастьем и благодарностью. Наверное, где-то там был её отец и ему было хорошо.

Подумав об этом, она представила, как он гуляет по берегу, и даже показалось, что ей удалось почувствовать тепло лета, которое царило там, запах распустившихся цветов и шум бегущих рек. На самом деле, возможно, так и было, потому что она вдруг поняла, что голоса мёртвых стали затихать. Теперь был слышен лишь их шёпот, который словно спрашивал, что им делать дальше.

Мирослава второй раз за один короткий миг поверила, что всё закончилось, но чья-то фигура всё же уверенно выскользнула из прохода, заставив её сердце замереть.

Перед ней предстала женщина, которая не выглядела мёртвой, но и живой её можно было назвать с натяжкой. На ней было платье, словно сотканное из цветов, а сшито нитями солнечного света — невозможно было представить, что человек способен создать такое чудо. Но сама женщина не выглядела подобно нимфам, которые изображались в таких нарядах на старых гобеленах или страницах сказок. Она была красива так, как бывает прекрасна алая роза в момент своего расцвета и накануне сбрасывания первого лепестка. Глаза женщины были огромны и выразительны — блестящая тьма клубилась в них, обрамленная пушистыми ресницами. Губы её были красны, словно свежая кровь. А кожа бледна, как лик луны. Ее красота была яркой и броской, но вместе с тем не чрезмерной. Возможно, она могла бы испугать, но её тонкие запястья, босые ноги и общий беззащитный вид утверждал, что она настроена доброжелательно. Мирославе подумалось, что ей никогда не хотелось бы видеть эту женщину в гневе.

Как только ей пришла в голову эта мысль, она поспешила с уважением поклониться, на что женщина сильным, привыкшим отдавать приказы голосом, сказала:

— Подними голову, хозяйка этих земель и воды.