Зубы Дракона

ГЛАВА ПЕРВАЯ Старинное начало

В маленькой приемной Ланни Бэдд был единственным посетителем. Он сидел в удобном мягком кресле и, несмотря на окружающий его комфорт, чувствовал себя не уютно, сильно нервничал и находил любой повод, чтобы взглянуть на часы, а также рассматривал без смысла свои ухоженные ногти и снимал пылинки со своих тропических брюк из тонкой шерсти. Молодой человек бросал взгляды на окно, выходившее на одну из фешенебельных улиц города Канны в надежде увидеть что-то новое в давно знакомом пейзаже. У него на коленях лежал модный роман, но сейчас ему были не интересны взаимоотношения между членами светской компании.

Время от времени в комнате появлялись одна за другой одетые в белое медсестры. Ланни задал им так много вопросов, что ему было стыдно задавать новые. Он знал, что в это время все мужья ведут себя бессмысленно. Он видел таких персонажей в одной слегка рискованный, но безобидной пьесе. Эти персонажи суетились, смотрели на часы, вскакивали, бесцельно бродили и беспокоили медсестер пустячными вопросами. Ответы медсестёр во всем мире были стереотипными и отличались только языком. — «Oui, oui, monsieur…. Tout va bien…. Il faut laisser faire…. Il faut du temps… C’est la nature.»[1]

Ланни много раз слышал это последнее утверждение на юге Франции. Оно объясняло много вещей. Он слышал его не раз и в этот день, но оно не смогло его успокоить. Сейчас он не любил ни природы, ни ее законы. В своей жизни он не испытывал много страданий и не желал страданий для других людей. Если бы его спросили, он предложил бы улучшить законы природы. Законы, заставляющие людей стареть и уходить со сцены и производить новых на смену! Он понимал, что люди, которые усердно учились и достигли совершенства, обладали красотой, знаниями и навыками, но всё равно должны были умереть, и, зная об этом, должны готовить для себя смену.

Ланни Бэдд принадлежал к привилегированным классам. Об этом говорил один вид его улыбающегося лишённого морщин лица, загорелой и здоровой кожи, аккуратно подстриженных усов и тщательно уложенных каштановых волос. Об этом свидетельствовал и его сшитый по фигуре и свежевыглаженный костюм, его подобранные в тон рубашка, галстук, обувь и носки, всё из дорогих материалов. Уже ушло в прошлое время, когда он наблюдал кровопролитие или испытывал личный дискомфорт. Его теперешняя жизнь была лишена этих несчастий, и то же самое можно было сказать и о его жене. Но теперь эти чертовы грязные законы природы, эти давно затянувшиеся напряжения и страдания, боже, что это за врачи и ученые, которые не могут придумать что-то, чтобы убрать всё это! Это было похоже на извержение вулкана в благоустроенном и спокойном обществе. Конечно, здесь чуть лучше. Ведь здесь можно было предвидеть события. Заранее найти безупречный роддом, забронировать отдельную палату за определённую плату и нанять персонального акушера, уплатив запрошенный гонорар.

Хирург! Парень с набором блестящих стальных инструментов, готовый помочь природе и извлечь из женщины живого и брыкающегося ребенка! Ланни не поверил, когда первый раз услышал об этом. Это произошло на средиземноморском побережье, когда мальчиком подслушал разговор своих сверстников, рыбачивших вместе с ним, о «правде жизни». В этот момент ему казалось точно так же невероятным то, что происходит в комнате рядом. А жертвой является его красивая молодая подруга, которую он горячо любит. Его слишком живое воображение было занято кровавыми деталями, и он сжимал руки, пока костяшки пальцев не стали белыми. Его протест против природы перешёл в ропот. Он подумал: «Неужели нет ничего более приемлемого, чем это!» Он мысленно обратился к своей праматери, спрашивая, почему она не стала откладывать яйца, что, казалось, так хорошо выходит у птиц, змей, ящериц и рыб? Но эти так называемые «теплокровные», у которых так много крови и которые так легко её проливают!

Ланни знал, что Ирма не разделяет эти чувства. Ирма была «разумной женщиной» и не страдала избытком воображения. Она неоднократно говорила: «Не волнуйся, со мной все будет в порядке. Это не длится всё время…» Все соглашались, что эта молодая Юнона была создана для материнства. Она ездила верхом, плавала, играла в теннис и обладала сильным телом. Она не побледнела, когда она пересекла порог этой больницы, или даже когда она услышала крики другой женщины. С Ирмой Барнс всё всегда бывает в порядке. И она сказала Ланни, чтобы тот забыл о ней и вернулся домой играть на фортепиано. А он сидел здесь и думал о вещах, о которых узнал из энциклопедической статьи, озаглавленной «Акушерство». Он с детства имел привычку пользоваться энциклопедией. Но, черти что, почему эта статья уделила так много внимания прохождению плода ногами вперёд и другим патологиям. Ланни хотел находиться в родильном отделении. Он был бы рад зайти туда, но это считалось бы ещё большей патологией на этой земле жестких традиций.

Так он сидел в маленькой приемной, и время от времени на его лбу выступал пот, хотя в это время на Ривьере стоял прохладный весенний день. Он был рад, что находился один в комнате. Время от времени, когда кто-то проходил через неё, он опускал глаза в книгу и делал вид, что поглощен чтением. Но если это была одна из медсестер, он не мог удержаться украдкой бросить взгляд на неё, надеясь, что настал момент, и медсестра скажет ему об этом. Женщина улыбалась. Правила позволяли ей улыбнуться красивому молодому джентльмену, но запрещали ей вдаваться в акушерские подробности. — «Tout va bien, monsieur. Soyez tranquille.»

В таких местах колесо жизни вращается по расписанию. Те, кто обслуживает механизмы, приобретает профессиональные привычки, их фразы стандартизируются, и появляется массовое производство вежливости, а также и детей.

Ланни Бэдда позвали к телефону. Это был Пьетро Корсатти, американец итальянского происхождения, представлявший нью-йоркскую газету в Риме и отдыхавший в это время на Ривьере. Когда-то Пит оказал Ланни услугу, и теперь ему было обещана ответная услуга. В ответную услугу входило получение информации в момент события, но событие может не случиться, а может и не собиралось случиться. «Я знаю, как ты себя чувствуешь», — сказал корреспондент, сочувственно. — «Я прошел через это».

«Это уже длиться четыре часа!», — воскликнул возмущенный молодой муж.

— Это может длиться более четырех, а может — двадцать четыре. Не принимай это слишком близко к сердцу. Это уже случалось много раз. Известный цинизм журналиста.

Ланни вернулся на свое место, думая об итало-американце с сильным бруклинским акцентом, который достиг важного положения в своей газете, и мог рассказать много забавных историй о regime fascista и его лидерах, которых, как ни странно, он назвал «макаронниками». Один из его лучших рассказов был о том, как он стал гидом, философом и другом нью-йоркской «дивы», которая обручилась с пленительным аристократом в Риме, а затем сделала открытие, что он сожительствует с балериной и не собирается оставлять это занятие. Американская девушка сломалась и плакала в присутствии Пита, спрашивая его, что делать, и он сказал ей: «Садись в самолет и лети прямо к Ланни Бэдду, и попроси его жениться на тебе, несмотря на то, что ты чересчур богата!»

Журналист считает безмерным невезением, когда он не может опубликовать свою лучшую историю. Пита об этом не просили и все же, он этого не сделал, так что теперь Ланни стал его другом на всю жизнь, и в любое время сделает для него всё, что сможет. Они говорили, как друзья, и Ланни рассказал, что знали только немногие из его друзей. Ирма сделала именно то, что подсказал ей Пит. И она и Ланни поженились в тот же день, когда она нашла его в Лондоне. И как говорится на бруклинском диалекте они «сразу приступили к делу». И вот результат. Через девять месяцев Ланни, сидит в приемной роддома, ожидая прибытия «сэра аиста», «благословенного случая», «маленькую посылку с небес». Он знал все эти термины, относящиеся к рождению ребёнка, потому что, когда он и Ирма были в Нью-Йорке, они читали таблоиды и слушали аналогичные радиопрограммы, выстреливающие сплетни на жаргоне со скорострельностью пулемета фирмы Бэдд.

Ланни обещал Питу сенсационная новость. Это было не так уж и сложно, потому что французские газетчики не были особенно активны в слежении за рождением наследника огромного состояния. Эта история могла бы вернуться обратно телеграфом в Париж для англоязычных газет. Ланни так много якшался с корреспондентами и догадывался, что именно Пит мог сообщить в своём телеграфном стиле, и как это может быть подано в газетах на сладкой земле свободы. Несомненно, Пит уже направил сигнал, а читатели утренних газет узнают, что миссис Ланни Бэдц, которой была Ирма Барнс, звезда прошлого сезона, находится в частной больнице в Каннах в ожидании радостного события.

Газеты также сообщат соответствующие детали. Что Ирма является единственной дочерью Дж. Парамаунта Барнса, недавно умершего коммунального магната. Её наследство составляет чистоганом двадцать три миллиона долларов. Что ее мать из семьи нью-йоркских Вандрингамов, а ее дядя Гораций Вандрингам, уолл-стритовский игрок, потерявший всё в недавнем обвале рынка. По слухам, состояние Ирмы сократилось в два раза, но она все еще владеет роскошным поместьем на Лонг-Айленде, куда собирается вернуться. Газеты также добавят, что будущий отец приходится сыном Роберту Бэдду из Оружейной корпорации Бэдд в Ньюкасле, штат Коннектикут. Что его мать — известная международная красавица, вдова Марселя Дэтаза, французского художника, чьи работы произвели сенсацию в Нью-Йорке осенью прошлого года. Такие детали охотно читаются публикой, наблюдающей за жизнью богатых, как древние греки наблюдали за деяниями бессмертных, которые жили на заснеженной вершине горы Олимп.

Ланни предпочел бы, чтобы его ребенок родился вне публичного внимания, но понимал, что это не возможно. Это внимание будет следовать за Ирмой на всём её пути, пока у неё остается половина ее состояния. На самом деле ее состояние не уменьшилась, и все остальные также потеряли половину, так что доля Ирмы Барнс осталась такой же, и у неё сохранился королевский статус. Так же повезло молодому человеку, которого она выбрала в качестве своего принц-консорта. В дни ancien regime[2], когда у королевы Франции рождался ребенок, у знати была привилегия убедиться, что это был настоящий наследник престола, и чтобы не было никакого мошенничества. Они становились реальными очевидцами физического появления младенца дофина, а историям об аисте никто не доверял. В комнате Марии-Антуанетты их толпилось такое множество, что королева кричала, что она задыхается, а король открывал окно своими руками. Наверное, этого не случилось бы сейчас с королевой, если бы всё происходило в поместье Барнсов. Но нынешние читатели газет и радиослушатели хотели иметь почасовые сводки о том, что происходит в этом роддоме.

Но, черт побери, даже сам Ланни не знает, что происходит! И зачем была нужна домашняя заготовка о том, что сказать газетчикам о наследнике или наследнице состояния Барнсов!? Когда всё не ясно. Принц-консорт воображал, что хирург сейчас может столкнуться с родами при поперечном положении плода, или, возможно, режет младенца на части, или делает кесарево сечение, чтобы спасти его жизнь! Ланни вонзил ногти в ладони, встал и начал ходить по комнате. Каждый раз, когда он поворачивался к кнопке звонка в приемной, у него появлялось желание нажать ее. Он платит за услуги, но их не получает. И он набрался решимости потребовать их. Но как раз в этот момент в комнату вошла медсестра и со своей обычной улыбкой сказала: «Soyez tranquille, monsieur. Tout va bien.»

Ланни позвонил матери по телефону. Бьюти Бэдд, по её словам, прошла через это два с половиной раза, и она отвечала как специалист. Там он ничему помочь не может. Так почему бы ему не пойти домой и что-нибудь поесть, вместо того чтобы беспокоиться и беспокоить других людей? Это дело женщины, и никто во всей Вселенной не может быть там таким лишним, как муж. Ланни ответил, что он не голоден и никого не беспокоит.

Он вернулся на свое место в приемной, и начал размышлять о женщинах. Они были, как правило, большими индивидуалистками. Каждая сама по себе, но хорошо осведомлена о недостатках других. Он думал о тех, кто входил в круг знакомств его матери, и поэтому играл большую роль в его собственной жизни. Он вспомнил о лукавых маленьких колкостях, которыми они при нём обменивались друг о друге. Он видел отсутствие солидарности, которое они демонстрировали. Они были вежливы с Ирмой. Но он был уверен, что у нее за спиной, а также и за его собственной, они не могли простить ее за то, что судьба к ней благоволила. Однако, когда её беременность перешла в заключительную стадию, они собрались вокруг неё и стали нежными и внимательными. Они пришли и помогли ухаживать за ней, держали ее за руки во время болезненных схваток, хотя они не были профессионалами в оказании услуг женщинам в её положении.

Ланни думал о своей матери, и ее роли в этой драме, при появлении нового человечка. Бьюти была идеальной свекровью до сих пор. Она приложила максимум усилий, чтобы этот брак состоялся.

У неё не было сомнений о справедливости богатства и что деньги имеют власть. Нарушила ли её суждения эта ужасная паника на Уолл-стрите? Где бы они все были, что стало бы с ними, если бы не было богатства Ирмы? Кто из друзей Ирмы не хотел получить помощь? Идем дальше и делаем вид, что пренебрегаем деньгами. Побалуйте себя либеральными разговорами, как это делал Ланни. Рано или поздно было доказано, что это деньги заставляют лошадь двигаться, кормят её, заботятся о ее блестящей шкуре и обеспечивают ее теплым и удобным стойлом.

Бьюти Бэдд собиралась стать бабушкой. Она сделала вид, что огорчена этой идеей. Она сделала недовольную гримасу, восклицая, что это наложило бы печать обреченности на ее социальную карьеру. Другие неудобства можно избежать одним или другим способом. Вы можете приврать о количестве ваших лет, подтянуть своё лицо, заштукатурить морщины у глаз. Но, когда вы стали бабушкой и признали это публично, вам придётся молчать, для вас это конец, как обаятельной и легкомысленной женщины, профессиональной красавицы.

Но это было все простым введением в заблуждение. В действительности Бьюти была в восторге от идеи, что появится малыш, наследующий состояние Барнсов, и который будет обучен правильно распоряжаться властью и авторитетом, предоставляемых этим богатством. Это означало, что он будет величав и роскошен, им будут восхищаться и искать его расположения. Он или она станут принцем или принцессой нового вида империи, которую создали сильные люди в эти дни. Голова Бьюти была забита романтическими представлениями, полученными из сказок, которые она читала в детстве. Она принесла эти грезы с собой в Париж, где они воплотились в реалии великолепных экипажей, дорогостоящих мехов и драгоценностей, званиях и степенях, а потом в фигуру сказочного принца, сына оружейного фабриканта из её страны. История Бьюти Бэдд была историей Золушки, и сейчас она продолжалась, как это бывает в сказках. Бабушка Золушка!

Ланни больше не мог находиться в подвешенном состоянии, у него было предчувствие надвигающейся катастрофы. И он позвонил, и потребовал старшую медсестру. Да, даже лишний муж имеет некоторые права в условиях такого кризиса! Появилась старшая медсестра, мрачная, непреклонная, чопорная, и излучающая власть и неприступность в своём пенсне. В ответ на требование Ланни, она согласилась отойти от установленной формулы, что все идёт хорошо, и что он должен оставаться спокойным. С профессиональной точностью она объяснила, что в женском организме есть ткани, которые должны быть растянуты, проходы, которые должны быть расширены. Старшая медсестра сделала жест рукой, выражающий, что нет иного способа, чтобы сделать это без усилия женщины при родах, как это предусмотрено природой. Акушер придёт в течение следующего часа или около того, и он, возможно, будет в состоянии успокоить месье.

Ланни расстроился, потому что этот персонаж сейчас своих служебных обязанностей с Ирмой не исполнял. Муж предположил, что, когда он согласился на запрашиваемый большой гонорар, то нанятый человек должен сидеть у постели Ирмы и наблюдать за ней, или, во всяком случае, быть в здании, и быть готовым прийти на помощь в чрезвычайных ситуациях. Но этот тип ушел и занимается чем-то другим, возможно, развлекается. Это англичанин, и, вероятно, он уже сыграл одну или две партии в гольф, потом принял душ, а затем обязательный чай с разговорами. После чего он обыденно прогуляется и посмотрит Ирму. А в это время может произойти ужасная вещь и, возможно, она уже произошла и так, что уже всё непоправимо!

Ланни вернулся на свое удобное кресло и попытался читать модный роман, и пожалел, что не взял с собой что-то более приемлемое. Разговоры этих светских персонажей очень походили на те, что в настоящее время ведутся в казино, кафе и гостиных в этом уголке развлечений Европы. Финансовый крах за рубежом не отрезвил этих людей. Они по-прежнему сплетничали и болтали. И Ланни Бэдд возмущался ими, но не знал, что с этим делать. Конечно, в условиях этого ужасного события, которое происходило в этом роддоме, и зная, что на протяжении веков оно будет их собственной судьбою, женщины должны серьезно заботиться по поводу жизни и делать что-то, чтобы сделать её проще для других! Они должны чувствовать друг к другу жалость, ну, которую Ланни чувствовал по отношению к Ирме!

Дверь на улицу отворилась, и в неё вошёл высокий, энергичный американец на вид тридцати пяти лет или около того с рыжими волосами и веселой улыбкой. Это был бывший наставник Ланни и его надежный друг Джерри Пендлтон из штата Канзас, теперь владелец туристического бюро в Каннах. Бьюти позвонила ему: «Давай иди туда и прекрати его безумства». Джерри был создан для такой работы, потому что он прошел через это сам, и у него были три крепких малыша и веселая маленькая французская жена, как доказательство того, что законы природы сработали, как надо. Джерри точно знал, как успокоить будущего отца. Он сел в соседний стул и приказал: «Не унывай. Это не Мёз-Аргоннская битва!»

Да, бывший лейтенант Джерри Пендлтон, который служил в армии и начинал пулеметчиком, знал предостаточно о крови и страданиях. Обычно он не говорил об этом. Но однажды после долгой поездки, и сидя в лодке, когда рыба не клевала, он открылся и рассказал немного о том, что видел. Хуже всего было то, что люди, которые страдали и умирали, не добились ничего. Что могли видеть оставшиеся в живых. Франция была спасена, но не получила ничего от своей победы, как и любая другая страна. Но, то сражение, которое Ирма вела в другой комнате, имела больше шансов на успех. Ирма что-то получит за свою боль, как и Ланни за своё беспокойство, — сказал бывший солдат, с усмешкой.

Ланни не однажды чувствовал поддержку этого крепкого парня. В то ужасное время, когда Марсель Дэтаз выпрыгнул из загоревшегося неподвижного воздушного шара, Джерри привёз Ланни и его мать в зону боевых действий и помог довести разбившегося человека домой и вернуть его к жизни. Так что теперь, когда он усмехнулся и сказал: «Ты еще ничего не видел», Ланни признал характер старого солдата.

А сейчас у туристического специалиста были свои неприятности. Он заметил, как быстро падает его бизнес, так как многие американцы не приехали на Ривьеру в этом сезоне. По-видимому, трудные времена настанут и в Европе. Что Ланни думает об этом? Лан-ни ответил утвердительно, т. к. обсуждал этот вопрос с отцом. Может быть, деньги, которые пропали на Уолл-стрите, были просто бумагой, как заявляли многие, но на эту бумагу можно было купить все, что вы хотели, в том числе билеты на пароход и аккредитив. Теперь у вас её нет, так что вы ничего купить не можете. Ланни и его жена могли бы назвать несколько десятков человек, которые, невзирая на снег и слякоть Нью-Йорка прошлой зимой, были рады, если бы они могли заплатить только за еду.

Джерри сказал, что он был в трудном положении не один раз, и может выстоять снова. Он должен продолжать свой бизнес, и он, и его жена Сериз будут работать. К счастью, у них было что кушать, потому что они по-прежнему жили в пансионе Флавина, которым владели и управляли мать и тетя жены. «Ты должен взять меня на рыбалку еще раз, мне надо принести домой рыбу», — сказал бывший учитель. Ланни ответил: «Как только я узнаю, что у Ирмы все в порядке, мы назначим время». В тот момент, когда он сказал это, его сердце дрогнуло. Может ли он когда-нибудь узнать, что с Ирмой все в порядке? А может, в этот момент ее сердце даёт сбой, и медсестры отчаянно пытаются восстановить его!

Наконец, прибыл хирург, пожилой англичанин, гладко выбритый, внимательный и педантичный с порозовевшими от тренировок на солнце щеками. Он поговорил с главной медсестрой по телефону, всё шло превосходно. Ланни мог понять, что хирург должен воспринимать свою работу спокойно. Он не может страдать над всеми своими пациентами. Все другие могут страдать, а он должен согласиться с природой и принять её законы. Хирург сказал, что посмотрит миссис Бэдд и представит отчет.

Ланни и его друг возобновили обсуждение экономического спада и его причины. У Ланни голова была полна теориями, вычитанных из красных и розовых газет. Чтение Джерри ограничивалось в основном Saturday Evening Post и Парижским изданием New York Tribune. Поэтому он был озадачен и не мог понять, что же стало со всеми деньгами, которые имели люди в начале октября 1929 года, и куда они делись в конце этого месяца. Ланни объяснил структуру кредита: это один из тех детских воздушных шариков, ярко сверкающих на солнце, весело танцующих на ветру до тех пор, пока в него кто-то не воткнёт булавку. Джерри сказал: «Черт возьми, я должен разобраться в этих вещах!»

Хирург появился вновь, как всегда оскорбительно веселый. Миссис Бэдд — пациент, которым можно гордиться. Она в именно таком состоянии, когда молодая женщина должна держаться. «Боли при потугах», как их называли, могут продолжаться в течение еще некоторого времени. Пока делать было нечего. Ланни был встревожен, но знал, что не было никакого смысла выставлять свои чувства. Он тоже должен держаться профессионально. «Я буду поблизости», — сказал хирург. — «Вы можете не беспокоиться». Ланни поблагодарил его.

После ухода хирурга, Джерри спросил: «Когда пообедаем?» Лан-ни хотел сказать, что он не в состоянии есть, но он знал, что целью Джерри было заставить его изменить свое поведение. В пансионе Флавина был обеденный час, а Джерри знал, что пансион находится не далеко, и там подают ветчину и яйца три раза в день. И он пропел знакомую песенку о звонке к обеду. Это был спортивный способ приглашения в пансион своей тёщи, расположенный в самом модном городе на Ривьере. Ланни знал также, что он не посещал семью Пендлтон в течение некоторого времени, и что, выиграв самую большую ставку в супружеском тотализаторе, он должен показать, что не пренебрегает своими бедными друзьями.

«Все в порядке», — сказал он: «но я буду очень мрачным для компании».

«Постояльцы знают всё об этом», — ответил Джерри.

Действительно они знали! Любой постоялец пансиона знал о семье Бэдд и чувствовал себя её членом. Шестнадцать лет Джерри Пендлтон ходил на рыбалку с Ланни Бэддом, а постояльцы ели выловленную рыбу. Сначала Джерри тоже был постояльцем, как они сами, но после того, как выгнали бошей из Франции, он женился на дочери хозяев пансиона. А потом время пришло, когда еще один из постояльцев женился на матери Ланни. С этого времени все постояльцы считали себя Бэддами, и претендовали на право знать каждую сплетню о семье.

Возвращаясь в больницу, Ланни принял меры предосторожности и остановился, чтобы купить несколько французских, английских и американских журналов. Он подготовит себя к осаде, и если роман не смог удержать его внимание, то он попробует другой жанр. Прибыв в приемную, он обнаружил, что он уже не одинок. В одном из кресел сидел французский джентльмен, полноватый и процветающей, обманывая своим внешним видом и манерами те признаки, которые ожидал увидеть Ланни.

Незнакомый страдалец любил компанию. Он представился адвокатом из ближайшего городка. У его жены были первый роды, и он был в ужасном состоянии и едва сидел на месте. Он пытался беспокоить медсестер вопросами каждый раз, когда кто-то их них входил в комнату. Он казался Ланни нелепо наивным. Он на самом деле ничего не знал о «потужных болях», и что они соответствовали законам природы и что женщины от них умирают не очень часто. Выступая в качестве ветерана с опытом почти десяти часов, Ланни рассказал о растяжении тканей и утешал незнакомца, как мог. Позже, видя, что его консультация осталась без эффекта, Ланни стало скучно, и он уткнулся в последний номер New Statesman.

Ему очень хотелось узнать, были ли какие-либо изменения в положении его жены. Но вопиющая эмоциональность господина Фу-шара напомнила ему, что Бэдды были строгими англосаксами и должны вести себя соответственно. Он решительно сосредоточил свое внимание на статье об окончательном урегулировании репараций мировой войны, прошедшей более одиннадцати лет назад, и возможные последствия этого урегулирования для различных вовлеченных стран. Это было предметом интереса молодого человека, который родился в Швейцарии от американских родителей и прожил часть своей жизни во Франции, Германии, Англии и США. Его многочисленные друзья в этих странах принадлежали к господствующим классам и принимали политические и экономические события, как свои собственные дела.

Хирург долгое время не возвращался, и Ланни снова начал чувствовать себя обманутым клиентом. Он забыл, что есть телефоны, в результате чего акушер мог быть в курсе состояния своего пациента, читая последний медицинский журнал дома или играя в клубе в бильярд. Когда англичанин наконец-то появился, он сообщил встревоженному мужу, что ожидаемое событие приближается, и что миссис Бэдд скоро будет доставлена в родильное отделение. После этого Ланни уже не могла заинтересовать статья в журнале l'Illustration о перспективах весенних салонов. Хотя эта тема была важной для того, кто зарабатывал себе на жизнь комиссией, покупая или продавая произведения искусства.

Не было никакого смысла больше пытаться быть англосаксом. Лучше сдаться и признать гегемонию матери-природы. Ланни опустил журнал и смотрел, как господин Фушар меряет шагами приемную. И когда господин Фушар сел и закурил сигарету, Ланни встал и начал делать то же самое. Между тем они разговорились. Француз рассказал о своей жене, ей было только девятнадцать лет, ее прелести были экстраординарными, и господин Фушар не жалел никаких подробностей в их описании. Он хотел рассказать всю историю их отношений и брака, и был благодарен незнакомцу за внимание.

Ланни так много не рассказывал. И в этом не было необходимости. Месье Фушар слышал, как хирург называл его по имени, и ему было известно, кем должен быть этот элегантный молодой американец. Он читал об Ирме Барнс, и начал говорить так, как если бы он был старым другом семьи и как будто собирался взять на себя ответственность за выздоровление Ирмы и уход за ее младенцем. Ланни, который вырос во Франции, знал, что на это не стоило обижаться. Гораздо лучше проявить человечность. Они создали своего рода временное общество, Лигу мужей во время родов. Другие, возможно, тоже присоединятся к ним, прежде чем закончится эта ночь.

Пришла акушерка мадам Фушар, француженка, ей удалось убедить мужа мадам, что благословенное событие наступит нескоро, так что этот джентльмен эмоционально попрощался со своим коллегой по Лиге. Ланни ответил на звонок своей матери и доложил ей о ситуации. Отмерив некоторое количество шагов по комнате, он уселся и попытался вспомнить своё посещение подвесных монастырей Греции. Он видел их в детстве, но теперь не пожалел бы, если бы все монахи весели бы вместе с монастырями. Он просто не мог поверить, что нормальные роды могут длиться так долго. Он позвонил и имел разговор с ночной старшей медсестрой, из которого узнал, что та выучила наизусть формулу. — «Tout va bien, monsieur. Soyez tranquille.»

Ланни был очень рад, когда открылась дверь, и в неё вошла леди в таком состоянии, в котором дамы входят в такие места. Её сопровождал французский джентльмен с темнорыжей шелковистой бородой. Ланни узнал в нём известного в Каннах учителя по классу фортепиано. Леди была передана на попечение медсестры, а джентльмен сразу стал членом Лиги, которую представлял Ланни. Поскольку Ланни сам был пианистом, а его шурин был скрипачом-виртуозом, для обоих нашлось бы много тем для обсуждения. Но нет, они предпочли рассказать друг другу, как долго они были женаты, и сколько лет их женам, что чувствовали они, и что чувствовали их жены. Это противостояние с природой в естественном, неприкрашенном виде привели их к наименьшему общему знаменателю человечества. Ни искусство, ни наука, ни культура больше не существуют, есть только тела, кровь и дети.

Какое-то время Ланни слушал, а потом он перестал слышать, что говорил бородатый француз. Ланни зашагал по полу приемной, с бусинками пота величиной с овсяное зерно на лбу. О, Боже, это, безусловно, не порядок! Что-то ужасное должно происходить в этом родильном отделении, видимо то, о чём написано в энциклопедии: остановка сердца матери, прорыв «вод», или одно из тех неправильных положений, которое занимает плод в известном процентном соотношении случаев. Естественно, если акушер столкнулся с проблемой, он не прибежит, чтобы рассказать о ней будущему отцу, он будет занят, как и медсестры. Только тогда, когда все будет кончено, кто-нибудь принесёт трагическую весть. Но тогда Ланни никогда не сможет простить себя.

Серьезные упущения в практической деятельности этого родильного дома, нет — дома несчастий! Здесь должна быть некоторая система, телефон в родильном отделении, доска объявлений, набор сигналов! Это проблема, которая требует коллективного решения. Открытие отделения отцовства в роддоме, место для будущих отцов, где они могут получить надлежащий уход! Медсестры должны уделять некоторое время для них. Обслуживающий персонал должен учитывать их чувства и снабжать их информацией, возможно, читать лекции на тему акушерства, специально подготовленные для чувствительных отцов, где отклонения от норм будут или опущены, или преуменьшены. Там будет тихая музыка, возможно, кинофильмы, и прежде всего, будут новости, много новостей оперативных и надежных. Возможно, место, как офис брокера, где «Translux» дает рыночные показатели на экране.

Каждый раз, когда Ланни подходил к стене с кнопкой звонка, он желал ее нажать и затребовать точных сведений о состоянии его любимой жены. Каждый раз, когда французский учитель музыки задавал ему вопрос, было труднее скрыть тот факт, что он его не слушал. Проклятие! Не важно, кто виноват, природа или человеческая некомпетентность, факт остается фактом, что его жена, которую он любит так нежно и с такой жалостью, наверное, находится в агонии, её силы полностью исчерпаны. Надо что-то делать! Близилась полночь, Ланни посмотрел на часы и увидел, что прошло три минуты с тех пор, как он посмотрел на них последний раз. Было только без двадцати двух одиннадцать, Но всё равно было достаточно плохо. Прошло уже тринадцать часов, как начались схватки, и она была оставлена на произвол судьбы. Ужас!

Дверь в комнату открылась, это была медсестра. Ланни взглянул и увидел, что она отличалась от любой медсестры, которую он видел до сих пор. Она улыбалась, да, на самом деле сияя улыбкой. «О, сударь», — воскликнула она. — «Девочка! Красавица! Очаровательная!» Она сделала жест, указывающий на размер женского чуда. У Ланни внезапно закружилась голова, и он потянулся за стулом.

«А мадам?» — воскликнул он.

— Мадам молодец! Она великолепна! Всё хорошо. Снова формула. Ланни засыпал её вопросами и убедился, что Ирма выживет. Она была обессилена, но этого можно было ожидать. Были детали, на которые нужно обратить внимание. Через полчаса или около того будет возможность для месье, чтобы увидеть мать и дочь. «Сейчас! Успокойтесь!»

Преподаватель музыки схватил Ланни Бэдда за руку и энергично тряс её. После того, как американец вернулся на свое место, в течение некоторого времени на него еще лились поздравления. «Мерси, мерси», — говорил Ланни механически, в то же время думал: «Девочка, Бьюти будет разочарована!». Но у него самого не было никаких жалоб. Он был с детства окружён женщинами, редко видел своего отца, находясь на попечении своей матери и женщин-служанок. Вокруг него всегда были женщины, друзья его матери, его сводная сестра и мачеха в Новой Англии, а затем новая сводная сестра в Бьенвеню, и снова череда его возлюбленных, и, наконец, его жена. Он получил кое-что от них всех, и дочь доставит ему много радости. Все было в порядке.

Ланни встал, извинился перед французским джентльменом и пошел к телефону. Он позвонил матери и рассказал ей новости. Да, он сказал, он был рад, или будет, когда отойдёт от головокружения и слабости. Нет, он не забудет дать телеграммы: одну отцу в Коннектикут, одну матери Ирмы на Лонг-Айленд, одну его сводной сестре Бесс в Берлин. Бьюти будет звонить по телефону различным друзьям поблизости, главное, не пропустить кого-нибудь! У Ланни уже были готовы послания своему другу Рику в Англию и своему другу Курту в Германию, осталось только вставить слово «девочка».

Он выполнил свое обещание Пьетро Корсатти. В Нью-Йорке было еще рано. Новость попадёт в ночной выпуск утренних газет, и будет прочитана завсегдатаями модных клубов, куда входила дорогая Ирма Барнс. Получив поздравления Пита, Ланни вернулся к окружающим, в числе которых оказался французский джентльмен. Удивительно, как из жизни счастливого отца вдруг исчезли черные тучи с небосвода, как перестали быть смертоносными законы матери-природы! Можно было поговорить с учителем музыки о технике, которую он использовал, рассказать о собственные опыте игры по методу Лещитского, а затем Брайтхаупта, объяснив вращательное движение предплечья, и проиллюстрировать его на ручке своего кресла. Ланни увидел себя, настукивающим тему симфонической поэмы Листа, «От колыбели до могилы». Но он остановился на первой части.

Улыбающаяся медсестра пришла снова и провела счастливого отца вниз к большим закрытым дверям из зеркального стекла, ведущие в комнату с крошечными белыми металлическими детскими кроватками. Посетителям находиться внутри не разрешалось. Но медсестра в белой маске, закрывавшей ее рот и нос, поднесла к другой стороне стекла свёрток в одеяле. Развернув его, она открыла взору Ланни кирпично-красный объект, который, возможно, был большой раздутой гофрированной гусеницей, только с конечностями, и большим круглым шаром на вершине с лицом, которое было бы человеческим, если бы не было волшебным. Был рот с губами, деловито ничего не сосавшими, и пара больших глаз, которые не двигались. Однако, медсестра, которая находилась вместе с Ланни, заверила его, что глаза были проверены светом, и они видят. Его уверили, что это был его ребенок. Доказывало это крошечное ожерелье с металлической табличкой. Месьё и мадам могут быть уверены, что они не принесут домой ребенка ни адвоката, ни учителя музыки.

Раздутая красная гусеница была снова завёрнута в одеяло, и Ланни сопроводили в комнату Ирмы. Она лежала на белой больничной койке, ее голова утонула в подушке, глаза были закрыты. Какой бледной она казалась, как отличалась от красивой яркой брюнетки, которую он оставил утром! Теперь ее темные волосы были растрёпаны, по-видимому, никто не хотел еще ее беспокоить. Ланни на цыпочках вошёл в комнату, и она медленно как будто с усилием открыла глаза. Когда она узнала его, она слабо улыбнулась.

— Как ты, Ирма?

«Всё будет в порядке со мной», — прошептала она. — «Устала, я очень устала».

Медсестра сказала ему, чтобы он не разговаривал с ней. Он сказал: «У нас прекрасный ребенок».

— Я рада. Не волнуйся. Я отдохну, и мне станет лучше.

Ланни почувствовал удушье в горле. Печально, какую цену, должны платить женщины! Но он знал, что не должен беспокоить ее своими эмоциями. Медсестра принесла немного вина, которое она выпила через трубку. В нем было успокоительное, и она будет спать. Он взял ее за руку, которая лежала безвольно на покрывале, и нежно ее поцеловал. — Спасибо, дорогая. Я люблю тебя. Этого было достаточно.

Снаружи, в проходе стоял хирург, приведший себя в порядок и готовый для внешнего мира. Его профессиональная манера была второй натурой. Все было, как это должно быть. Ничего нет лучше для пациента, чем отличные роды. Несколько часов сна, немного еды, и мистер Бэдд будет удивлен улучшением состояния его женой. Прекрасный крепкий ребенок, более четырёх килограммов весу, что и вызвало задержку. «Жаль, что вы так долго ждали. С этим ничего нельзя сделать. Вы читаете Библию, мистер Бэдд? 'Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир'.[3] В этом случае это женщина, но мы больше не находимся в древней Иудее, и здесь хозяйничают женщины. В моей стране, и вашей у них есть право голоса, и они владеют более чем половиной собственности, так мне сказали. Это их мир. И что они собираются делать с ним, мы, мужчины, должны подождать и выяснить. Спокойной ночи, мистер Бэдд».

«Спокойной ночи», — сказал Ланни. Он был должен этому человеку тридцать тысяч франков, сумма казалась огромной, но курс франка был низким. Ланни было не жалко. Он подумал: «Я бы предложил сто тысяч час назад!»

ГЛАВА ВТОРАЯ Твои друзья, которых…

Дом в поместье Бьенвеню, в котором жили Ирма и Ланни, называли коттеджем, но по размеру и по стилю он не отличался от виллы. Его покрытые розовой штукатуркой стены с бледно-голубыми ставнями окружали патио, или открытый внутренний двор. Красная черепица покрывала единственный этаж здания. Оно выходило на постоянно меняющийся Залив Жуан, а за ним на горы, за которыми садилось солнце. Дому было всего три года, но банановые деревья в патио уже доросли до карниза, а лозы бугенвиллии доползли до черепицы. Начало апреля было прекраснейшим временем года, а внутренний дворик представлял собой маленький райский уголок с цветами всех расцветок, вызывая восторг в потоках солнечного света. Здесь молодая мать может лежать в шезлонге на солнце или в тени и читать в нью-йоркских газетах о мартовской погоде с ледяными бурями, разрушающими приморские коттеджи и сметающими небольшие лодки на пляжах.

В самой совершенной обшитой шелком колыбели лежал самый драгоценный из младенцев женского пола с вуалью, защищавшей ее от очень любопытных насекомых. Рядом сидела дипломированная медсестра, зрелая и добросовестная прихожанка англиканской церкви. В ее подчинении были два няни, знакомые с последними открытиями в области физиологии и психологии детей. Запрещались баловство, поцелуи, укачивания этого маленького члена королевской семьи. В уходе за царственным ребёнком не допускались никакие гипотезы и промахи. Враждебные микробы не могли проникнуть через баррикады, возведенные вокруг него. А тех, кто подозревался в малейшей простуде, изгоняли из помещения. Гости и даже родственники должны были повиноваться приказам всезнающей мисс Севэрн. Ей была дана власть противостоять даже бабушкам. Что касается Ирмы, она согласилась пойти на высшую жертву. Каждые четыре часа ей приносили драгоценный свёрток для кормления и ухода, и она должна быть всегда готова, независимо от того, какие искушения мира моды могли стать на ее пути. Вернуться к Руссо!

Происходили семейные советы и велись международные переговоры, касающиеся имени наследницы миллионов. Было так много предложений, что если бы все они были приняты, малыш был бы перегружен именами, как члены европейских королевских семей. Явно, что не надо было бы делать, это дать ей имя Бьюти. Его надо было заслужить, а вдруг она не сможет пройти испытание? Настоящее имя Бьюти было Мейбл, но оно ей не нравилось, так что его исключили. Ирма собственных претензий не имела, отказавшись в пользу своей матери, для которой это много значило. Ирма собиралась жить большую часть своей жизни в Европе, потому что этого хотел Ланни. Так почему же они не могут дать тоскующей во дворце Лонг-Айленда вдове утешение, которое она может обрести из своего имени, данного внучке? Право клана Барнсов, предоставлявшего деньги, тоже надо учитывать. «Фрэнсис Барнс Бэдд». Это имя не трудно выговорить. Но никогда, никогда оно не будет произноситься, как «Фанни»! Королева-мать из поместья Шор Эйкрс не могла понять, как ее когда-то прекрасное имя в настоящее время стало простонародным.

Ирма полулежала в патио, наслаждаясь от удовольствия держать на руках голого малыша, получавшего точно измеренные трёхминутные солнечные ванны под небом юга Франции. Вошёл Ланни, говоря: «Дядя Джесс здесь на вилле. Хочешь его увидеть?»

— Ты думаешь, я должна?

— Конечно, не должна, если ты не хочешь.

— А он не обидится?

«Он привык к этому», — Ланни сказал с улыбкой.

Ирма слышала довольно много об этой «красной овце» в семье ее свекрови. Сначала он не возбуждал её интереса, потому что она не принимала политические вопросы близко к сердцу. И, хотя она не сомневалась, что коммунисты были ужасными людьми, но если в коммунизм верил Джесс Блэклесс, он должен был рассказать о нём. Ирма никогда не верила в угрозы социальному порядку, по крайней мере, до биржевой паники. Во время этого общественного потрясения она слышала, как обсуждались многие странные идеи, и стала задумываться о них. Теперь она сказала: «Если ты и твоя мать принимаете его, то я тоже должна его видеть».

«Не позволяй ему развратить себя», — ответил муж, опять улыбаясь. Он получал удовольствие от споров со своим красным дядей, и использовал его, чтобы поддразнивать других людей.

Ланни пошел к вилле, и вернулся с высоким, странно выглядевшим человеком. У него была почти полностью лысая голова, сильно загорелая на солнце, т. к. он ходил большую часть времени без шляпы. Он одевался небрежно, как стал художником, и носил сандалии, белые парусиновые штаны и рубашку с открытым горлом. На его лице было много морщин, которых становилось больше, когда он улыбался в свойственной ему язвительной манере. Его юмор заключался в высказываниях противоположных тому, что вы имели в виду, и который предполагал понимание слушающих. Но последние не всегда им обладали. Джесс Блэклесс был доволен миром, в котором он жил, и находил свое удовольствие в доведении его до абсурда.

«Так, это значит Ирма!», — сказал он, глядя на нее сверху вниз. Ее грудь была скрыта оранжевым пеньюаром из китайского шелка. Ее яркий чёрный цвет волос, быстро вернувшийся после родов, должен был порадовать художника. Но дядя Джесс рисовал только уличных мальчишек, нищих и изможденных рабочих.

«И это ребенок!», — сказал он, вглядываясь в хорошо защищённую от солнца люльку. Он не допустил никакой запрещенной интимности, но вместо этого сказал: «Берегите её — она хорошая добыча для похитителей». Ужасная мысль.

Посетитель уселся в парусиновом кресле и протянул свои длинные ноги. Его взгляд блуждал от молодой жены к молодому мужу и обратно, и он сказал: «Вы сделали удачный выбор, Ирма, множество людей пытались погубить его, но им этого не удалось». Ланни первый раз в своей жизни услышал из уст своего красного дяди комплимент в чьей-то адрес. И оценил его соответствующим образом. Ирма поблагодарила говорящего, добавив, что она считает его заявление правильным.

«Я знаю», — заявил художник: «потому что я сам пытался испортить его».

— Вы бросили эту затею?

— Сейчас в этом нет никакого смысла, так как он женился на вас. Я верю в экономический детерминизм.

Ланни объяснил: «Дядя Джесс считает, что поведение всех и каждого обусловлено состоянием их кошелька. Но он сам является живым опровержением своей теории. Если бы он был фанатом своего кошелька, то рисовал бы портреты праздных богачей здесь на этом побережье. А он, вероятно, встречается с группой революционных заговорщиков где-нибудь в трущобах в Каннах».

«Я чудак», — сказал дядя Джесс. — «Природа рождает таких в меньшинстве, но любая формулировка социальных вопросов должна базироваться на поведении масс».

Так эта пара начала спорить. Ирма слушала, но ее мысли были заняты личностью человека. Кем он является на самом деле? Был ли он нелицеприятным и грубым, каким он казался в своих разговорах, или это была только маска, которой он скрывал свои чувства? Что же травмировало его и лишило его юмора в общении с людьми его круга?

Дискуссия продолжалась ещё довольно долго. Они оба, казалось, наслаждались ею, хотя и награждали друг друга язвительными эпитетами. На французском слово «оскорбление» (abuse) звучит как «injures», которое на английском означает раны, но вряд ли можно было сказать, что эти эпитеты могли ранить кого-либо из участников дискуссии. Очевидно, они уже слышали всё это раньше. Любимое определение Ланни своего дядя было «граммофон». Он проигрывает одну и ту же грампластинку, которая выдавала два старых надежных мотива. На одной стороне под названием «диалектический материализм», а на другой — «диктатура пролетариата». Эти длинные слова для Ирмы ничего не значили. «Он хочет отобрать мои деньги и разделить их между бедными», — думала она.

— «Как далеко это зайдёт и сколько времени это займет?» Она слышала, как отец говорил об этом, и это звучало убедительно.

Они много говорили о том, что происходит в России. Ирма была девятилетним ребенком в момент революции, но она много слышала об этом, а здесь, на Ривьере, она встречала русских, бежавших от ужасных большевиков только в том, в чём они были одеты. Говорят, что статный и изысканный на вид метрдотель в кафе был когда-то русским бароном, а танцовщица из ночного клуба была дочерью бывшего помещика. Но хочет ли дядя Джесс, чтобы во Франции и Соединенных Штатах произошло что-то вроде этого? Ирма пыталась убедить себя, что он на самом деле он так не думает. Но нет, он был решительным человеком, и на его лице часто появлялось беспощадное выражение. Можно было представить, что он готов стрелять в людей, которые стоят на его пути. Ирма знала, что он был уже пару раз «задержан» парижской полицией. Так что он представлял для них опасность. Видимо, он был готов заплатить любую цену за революцию.

Сейчас он рассказал, что принимает меры, чтобы стать гражданином Франции. Он жил без хлопот в стране в течение тридцати пяти лет. Но теперь оказалось, что «партия» хочет, чтобы он баллотировался в палату депутатов. Дядя Джесс создал себе репутацию, как оратор. Ланни отметил: «Они хотят, чтобы он наделал грампластинок для всей Франции».

Ирма, ощущавшая во всём финансовый расчёт, сразу подумала: «Он пришел, чтобы выставить нас на свою предвыборную кампанию». У Ланни нет много денег, так как его отец разорился во время кризиса. Ирма решила: «Я не буду помогать дяде Джессу, я не одобряю его». Она почувствовала власть своих денег во время кризиса на Уолл-стрите и училась наслаждаться ею.

Но есть и другая точка зрения на эти события. Может быть, было бы престижно иметь родственника в палате, даже если он был коммунистом! В этом она не была уверена и хотела знать больше о политике. Время от времени её посещала мысль о различных отраслях знания, и она решала заняться ими, но потом забывала, т. к. что это было сопряжено с большими трудностями. А сейчас говорят, что ей нельзя волноваться, потому что волнение может испортить ее молоко. Досадно превратиться в дойную корову! Но достаточно приятно здесь греться на солнышке, развлекаться новыми идеями.

Ланни, по-видимому, согласился со своим дядей. То, что русские делают, было важно, но для них. Спорный вопрос, случится ли то же самое во Франции, Англии и Америке. Ланни утверждал, что эти страны, являясь «демократиями», могут прийти к изменениям мирно. Он предлагал, что не надо никого обижать, вежливо обсуждать идеи и пусть победят лучшие идеи. Однако, дядя Джесс продолжал настаивать, что Ланни и его социалистические друзья помогают капиталистам обманывать рабочих, заманивая их ложными надеждами, заставляя их смириться с политической системой, купленной и оплаченной капиталистами. Ланни, с другой стороны, утверждал, что это Красные продают рабочих, пугая средние классы угрозами насилия и направляя их в лагерь реакции.

Дискуссия продолжалось, а молодая жена слушала её без эмоций. Брак был странным приключением. Вы вовлекаете себя во множество вещей, которые не могли предвидеть. Эти две самых эксцентричных семьи, Бэдды и Блеклессы! В собственную семью Ирмы входили только люди с Уолл-стрита. Они покупали и продавали ценные бумаги, они делали состояния и теряли их. И это казалось обычным и респектабельным образом жизни. Но теперь она оказалась в доме, полном красных и розовых всех оттенков, спиритических медиумов и религиозных целителей, фабрикантов оружия и еврейских спекулянтов, музыкантов, художников и артдилеров. Утром, открыв глаза, никогда не знаешь каких странных и новых созданий встретишь до наступления ночи. Даже любимый и милый Ланни, с кем Ирма была интимно близка, даже он вдруг стал чужим, когда стал разрабатывать свои схемы переустройства мира, Схемы, которые четко предусматривали его отказ от собственного имущества, отчуждение имущества Ирмы и уничтожение наследственных прав долгожданной и строго охраняемой Фрэнсис Барнс Бэдд!

Дядя Джесс остался на обед, затем пошел по своим делам. После короткого дневного сна, который врач прописал для кормящей матери, Ирма наслаждалась обществом отчима мужа, если есть такое название для этого странного семейного отношения. Мистер Пар-сифаль Дингл, новый муж Бьюти, пришел с виллы посмотреть на ребенка. Ирма хорошо знала его потому, что они были вместе на яхте прошлым летом. Он был религиозным человеком, и, конечно, без экзальтации относился к Красным и Розовым. Он никогда не спорил, и, как правило, не говорил, пока с ним не начинали разговор. Он интересовался только вещами, происходившими в собственной душе, и был бы рад рассказать о них, если его попросят. Он сидел у колыбели и любовался младенцем, а на его круглом ангельском лице было умильное выражение, Можно было бы принять их за двух младенцев, души которых находятся в полной гармонии.

Божий человек закрыл глаза и молчал какое-то время, и Ирма не мешала ему, зная, что он проводит «лечение» маленькой Фрэнсис. Это была своего рода молитва, которой он наполнял свою душу, и он был совершенно уверен, что это влияет на душу малыша. Ирма не была уверена, но знала, что он не может причинить никакого вреда, так как не было ничего, кроме доброго, в душе этого благородного целителя. Он казался немного сверхъестественным, сидя с мадам Зыжински, польским медиумом, находящейся в одном из своих трансов, беседуя очень прозаичным путём с предполагаемым индейским духом. «Тикемсе», как он себя называл, был капризным и своевольным, и говорил что-то или отказывался говорить, в зависимости от того уважительно ли к нему обращались, светило ли или нет солнце в мире духов. Постепенно Ирма привыкла ко всему этому, от духов не было никакого вреда, и, конечно, от мистера Дингла тоже. Наоборот, если бы вы почувствовали себя больным, он бы вас вылечил. Так он вылечил нескольких обитателей Бьенвеню. А это может быть очень удобно в случае чрезвычайной ситуации.

Так думала Ирма во время его визитов. Она задавала ему вопросы, и разрешала ему говорить, и это походило на посещение церкви. Ирма было приятно поговорить о любви к ближнему и думать, что это может принести некоторым людям много добра. Эти люди показали необходимость этих разговоров, т. к. у них наблюдались следы зависти, ненависти, злобы, а то и жадности. Мистер Дингл хотел изменить мир, так же, как любой большевик. Но он начал с себя. А это, казалось Ирме прекрасной идеей. Эта идея не угрожает состоянию Барнсов или будущему его наследницы. Пусть целитель читает свои мистические книги и журналы, которые он назвал «Новой мыслью», а затем бродит по саду, глядя на цветы и птиц, и, возможно, проводя их лечение, ведь в них тоже была жизнь, и они были продуктами любви. В Бьенвеню, похоже, мистер Дингл нашёл все, что ему нужно, и он редко выходил из поместья, только если кто-нибудь не приглашал его.

Странная прихоть судьбы, что недуховная Бьюти Бэдд выбрала этого божьего человека в свои спутники на закате своей жизни! Все ее друзья смеялись над ней, им было скучно до смерти, когда она пыталась говорить с ними на языке «духовности». Конечно, «духовность» не удержала ее от грандиозных усилий по захвату самой крупной «добычи» сезона для своего сына. Она также не мешала ей нагло торжествовать во время ее триумфа. Религиозные разговоры Бьюти, также как социалистические разговоры Ланни, послужили причиной для изменения распределения большей части рентного дохода Ирмы. Они прекратили давать изысканные приемы в Бьен-веню, которые огорчили всех на Мысе Антиб: торговцев, слуг, музыкантов, модельеров, обслуживающих богатых. Это огорчило сливки общества, которые были так напуганы паникой и разговорами о наступающих трудных временах. Конечно, кто-то должен подать пример мужества и предприимчивости. Кто бы это мог лучше сделать, чем не шикарная девица с целым банковским хранилищем, полным акций и облигаций «голубых фишек»? Что станет со сливками общества, если его фавориты станут превращать свои поместья в молочно-товарные фермы и самих себя в крупный рогатый скот?

Пришла телеграмма из Берлина: «Яхта прибывает в Канны, мы выезжаем поездом сегодня, вечером закажите проживание в гостинице Бесс». Конечно, Ланни не выполнит этой последней просьбы. Когда друзья приглашают вас в круиз и оплачивают все ваши расходы в течение нескольких месяцев, вы не позволите им жить в отеле даже в течение нескольких дней. В поместье был третий дом, называемый домиком. Он пустовал всю зиму, а теперь его откроют, вычистят и проветрят. Секретарь Ирмы, мисс Физерстоун, была возведена в ранг женского мажордома и возглавила эти операции. Ожидаемые гости могут наслаждаться трапезой с Ирмой и Ланни, а Физерс[4] будет консультироваться с поваром и следить за сменой блюд. Всё шло гладко, как по накатанной дороге. Ирма будет продолжать лежать на солнце, читать журналы, слушать игру Ланни на пианино и медсестру малютки Фрэнсис, когда одна из нянек её принесёт.

Ланни позвонил своему старому другу Эмили Чэттерсворт, которая была знатоком и организатором всех культурных мероприятий в этой части Ривьеры. Ее гостиная была гораздо больше, чем любая на Бьенвеню, и публика собиралась здесь, когда появлялась знаменитость. Ганси Робин всегда играл для Эмили, и светская публика, интересовавшаяся музыкой, и другие поклонники музыки приглашались в поместье «Семь дубов» для наслаждения. Эмили отправит Ганси чек, а он сделает на нём передаточную надпись и отошлет его для проекта рабочего образования, который был хобби Ланни.

Перед заходом солнца в этот день Ланни и Ирма сидели на лоджии своего дома, который выходил на Залив Жуан, и видели, как белоснежная яхта Бесси Бэдд вошла в гавань Канн. Они знали ее давно, потому что она служила им домом предыдущим летом, и Ланни совершил на ней два других круиза. Через бинокли они могли разглядеть капитана Моллера, у которого была возможность их поженить, но он струсил. Они могли почти представить его громкий прусский говор, командовавший замедлить ход для прохождения мола.

На следующее утро Ланни поехал в город со своей маленькой сводной сестрой Марселиной на своём автомобиле и шофером Ирмы на другом. Подкатил длинный голубой экспресс, в котором приехали пять их самых близких друзей, а также секретарь и няня в униформе и кепи с синими лентами, которая несла младенца в руках. Именно из-за младенца круиз начался так рано в этом году. Две кормящих матери объединят свои молочные фермы на борту корабля, который повезёт их в восхитительные места этого великого внутреннего моря, воспетого в истории.

Незадолго до Первой мировой войны Ланни Бэдд, маленький мальчик, путешествовал на поезде и встретил еврейского продавца электрических приборов. Они понравились друг друга, и незнакомец дал Ланни свою визитную карточку. Этот небольшая картонка пролежала в ящике комода. И если бы позже Ланни случайно не обнаружил её, роясь в этом ящике, как бы по-другому сложилась его жизнь! Он не написал бы Йоханнесу Робину, и Йоханнес не нашёл бы его в Париже и не встретился бы с отцом Ланни, а с деньгами отца Йоханнес стал одним из самых богатых людей в Германии. Сводная сестра Ланни не встретила бы Ганси Робина, и не шокировала бы свою семью, выйдя замуж за еврейского музыканта. Яхту не назвали бы Бесси Бэдд, и Ланни и его семья не совершили бы на ней трех рейсов, и яхта не стала бы средством поспешного брака Ланни и Ирма. Они, возможно, не поженились бы вообще, и не было бы никакого круизного медового месяца в Нью-Йорк, никакой малютки Фрэнсис, никакой плавучей молочной фермы! Короче говоря, если бы визитная карточка «Johannes Robin, Agent, Maatschappij voor Electrische Specialiteiten, Rotterdam»[5] осталась прикрытой галстуками и носовыми платками, то большая часть жизни Ланни была бы потеряна!

Два счастливых представителя зажиточных классов, приветствовали пять своих близких друзей на железнодорожной платформе. Там все знали, кто такие Бэдды. А также знали, что те, с которыми они обнимаются и целуются, смеются и весело болтают, должны быть такими же богатыми и знаменитыми, как они сами. Приятная вещь иметь друзей, которых вы можете любить и ценить, и которые будут любить и ценить вас. Приятно иметь виллы, легковые автомобили и яхты. Но многие люди их не имеют и не имеют таких дорогих друзей. Они осознают себя скучными и никчемными и чувствуют себя одинокими. Они будут стоять и смотреть, с грустной завистью на поведение представителей удачливых классов в тех немногих случаях, когда последние снисходят проявлять свои чувства на публике.

Йоханнес Робин был идеальным символом человека, который познал, как использовать свои возможности в этом мире. Его черное пальто было пошито из лучшей ткани с шелковой подкладкой. Его черная шляпа была типа Хомбург [6]. У него были аккуратно подстриженные маленькие черные усы и бородка — эспаньолка. На его изящных кожаных дорожных сумках было множество этикеток. Его манеры говорили о спокойном самообладании. Его голос, казалось, ласкает вас. Все в нем было идеально правильным. Он добивался совершенства в теле и уме и знал, как представить их остальному миру. Вы никогда не услышали бы от него: «Посмотрите на то, что я, Йоханнес Робин, добился». Нет, он скажет: «Что за замечательная цивилизация, которая позволила ребенку, сидевшему на грязном полу лачуги в гетто и читавшему древние еврейские тексты, почесывая свои блошиные укусы, в течение сорока лет сделать столько денег!» И он мог бы добавить: «Но я не уверен, что делаю это наилучшим образом. А, что вы думаете?» И это вам тонко польстило бы.

Что касается Мамы Робин, её трудно было сделать элегантной. Можно нанять наиболее умелого кутюрье и дать ему ценовой карт-бланш, но Лия, жена Яши Рабиновича, останется традиционной еврейской матерью, теперь бабушкой, немного грузнеющей каждый год, без улучшения акцента голландского, немецкого или английского языков, на которых она говорила. Всё, что она имела, было добротой и преданностью, а если этого вам было не достаточно, то поищете недостающее в другом месте.

Современная практика легких разводов и повторные браки затрудняют работу специалистов по генеалогии. Ланни устал объяснять окружающим о своих двух сводных сестрах и решил называть их сестрами, и пусть другие сами разбираются в этом. Имя Марсе-лина Дэтаз даёт понять, что его носительница была дочерью художника, который был убит в последние месяцы войны. Также можно было догадаться, что Бесси Бэдд Робин приходилась дочерью отцу Ланни в Новой Англии. На этом суровом и скалистом побережье ее предки завоевали право на трудную и честную жизнь. Так Бесс была высокой и имела тонкие четы лица, и в них читалась добросовестность. Ее прямые каштановые волосы были стрижены, и она носила простые одежды, в которых стилисты позволили бы посещать публичные места. Ей было двадцать два года, и она была замужем четыре года, но отложила рождение детей из-за своей решимости аккомпанировать Ганси в той манере, какой он хотел.

Очень трогательно было видеть, как она следила за каждым его шагом и руководила им так же, как ее мать вела домашнее хозяйство. Она носила его скрипичный футляр и не позволяла ему брать в руки чемодан. Его тонкие и мощные пальцы должны перебирать скрипичные струны и водить смычком. Ганси был деталью механизма, производящего звуки. Когда они отправлялись на гастроли, его одевали и выводили на сцену, а затем раздевали и отвозили в отель и укладывали в постель. Лицо молодого еврейского святого, эмоциональные темные глаза и очарование Ганси воплощались в звуки, выводили дам из себя. Они слушали его, сложив руки вместе, кидались на сцену и бросились бы к его ногам, не говоря уже о нём самом. Но это могло случиться только под пристальным и бдительным взглядом внучки пуритан, у которой была готова формула для таких случаев: «Я делаю всё для моего мужа, что он потребует, абсолютно всё».

Другими членами компании были жена Фредди Робина и ее ребенок, мальчик на месяц старше маленькой Фрэнсис. Фредди находился в Берлинском университете в надежде получить степень в области экономики. Рахель, серьезная и добрая девушка, могла петь меццо-сопрано в хоре яхты. Также она была первым голосом в хоре. С двумя фортепиано, скрипкой, кларнетом и губной гармошкой мистера Дингла, они могли плыть в Средиземном море в безопасности в состоянии заглушить голоса любых сирен, которые еще могли сидеть на его скалистых берегах.

Если музыка — пища любви, играйте! Они собрались в студии Ланни на Бьенвеню, которая был построена для Марселя и в которой он написал свои лучшие работы. На стенах весели несколько его работ, и около ста хранились в задней комнате. Большой рояль Ланни купил для Курта Мейснера, и он на нём играл в течение семи лет, прежде чем вернулся в Германию. Студия была уставлена книжными шкафами с библиотекой двоюродного прадедушки Ланни. Здесь были все виды воспоминаний мертвых и надежды живых. В ящиках лежали музыкальные партитуры, в которых были воплощены и сохранились оба вида человеческих сокровищ. Ганси и Бесс играли большой концерт Чайковского, который так много значил для них. Ганси исполнил его во время своего дебюта в Карнеги-холл, где его слушателями были Бесс и ее родители, и который являлся решающим моментом для озабоченных молодых влюбленных.

На следующий вечер они направились в поместье «Семь дубов» встретить утончённую компанию из наиболее фешенебельной публики, которая еще не покинула Лазурный берег. Пошла вся семья, в том числе Ирма и Рахель. От Бьенвеню было только пятнадцать минут езды, так что молодые кормящие мамы могли иметь три с половиной часа музыки и общественной жизни, но они не должны увлекаться. Обе подбодряли друг друга, делая жизнь молочного скота немного более терпимой. Подвиг, который они совершали, считался ярким, но безобидно эксцентричным. О нём сплетничали дамы. Старшие шепнули об этом своим мужьям, но младшие молчали, не желая забивать себе этим голову. Не надо Руссо в нашей семье, спасибо!

Ганси и Бесс играли Испанскую симфонию Лало, композицию, которую приветствовали слушатели и которая должна быть в репертуаре каждого виртуоза. Меланхолическое и медленное анданте, над которым могут вздохнуть дамы, скерцандо, под которое молодые сердца могут танцевать на усыпанных цветами лугах. Это выступление не было праздником для Бесс, которая не была уверена, что она была достаточно хороша для этой привередливой компании. Но она получила свою долю комплиментов. Ланни, кто хорошо понимал музыку, разглядывал аудиторию, желая понять, что она чувствует и что скрывается за хорошо скроенными масками. Что для них означал полёт гения, эти непрекращающиеся призывы к человеческому духу, эти неустанные побуждения к восторгу? Чьи ноги были достаточно быстры для бега по этим лугам? Чья энергия была достаточно высока, чтобы запрыгнуть на эти вершины гор? Кто скорбел над этими умирающими мирами? Кто прошел в этих триумфальных шествиях, празднуя рождение новых эпох?

Тридцатилетний Ланни Бэдд пришел к пониманию своего мира и уже не строил никаких иллюзий, касающиеся дам и господ, собравшихся на музыкальном вечере. Крупные и упитанные матроны, играющие весь день в бридж, проводящие много времени в выборе тканей, украшенных драгоценными камнями тапочек, ожерелий, брошей и тиар, чтобы создать величественный ансамбль, которые сделали бы их ноги сказочными хотя бы в их воображении. Какие слезы они могли пролить над потерянными надеждами человечества? Здесь присутствовала приятельница Бьюти мадам де Сарс вместе с двумя дочерями брачного возраста и обожаемым единственным сыном, который растратил их состояние в игорных домах. Ланни сомневался, что любой из их семейства думал о музыке.

А эти господа в черных пиджаках и снежных манишках, в которые их лакеи помогали им облачиться, какое смятение чувств и восторг тронули их души сегодня? Они все уже хорошо отобедали, и несколько из них выглядели сонливыми. Другие фиксировали свои взгляды на гладких голых спинах дам, сидевших перед ними. Рядом с музыкантами сидел граф Хохенштауфен, немецкий финансист с моноклем, довольно улыбавшийся на протяжении всего волнующего финала. Йоханнес Робин сказал Ланни, что граф только что вернулся из офиса брокера, где получил цены закрытия биржи в Нью-Йорке. В этом апреле 1930 года поведение биржи характеризовалось, как «малый бычий рынок». Снова отметился рост, и спекулянты были полны энтузиазма. Преобразовал ли граф бешеные пассажи Ганси на скрипке в движение акций и облигаций? Тем не менее, может быть, и здесь был кто-то, кто это понял. Какое-то одинокое сердце, которое спрятало свои беды и жило в тайном внутреннем счастье. Кто-то, кто сидел, молча, и был погружён в свои мысли после выступления, стесняясь подойти к музыкантам и поблагодарить их. Кто выходил после выступления со свежей надеждой за мир, в котором такое очарование было воплощено в звуке. В любом случае, Ганси и Бесс отдали свой долг хозяйке, седой гранд даме, которая всегда будет для них замечательной, потому, что это в её поместье недалеко от Парижа они встретились и открылись друг к другу.

Это считалось светским триумфом, но было не достаточно для молодых людей с убеждениями, всех оттенков между розовым и алым. В Старом городе Канны, внизу около гавани, жили представители угнетенных классов, среди которых Ланни появлялся в течение многих лет, обучая своим идеям в странной, нерелигиозной воскресной школе, помогая деньгами, чтобы создать центр, который был назван «рабочее образование». Здесь он со многими подружился, ломая социальные барьеры. В результате, официант в каком-нибудь модном кафе может сказать: «Добрый вечер, товарищ Ланни»! А когда он выйдет из машины, чтобы войти в казино, или в яхт-клуб, или в какое-либо другое изящное место, то будет задержан стаей уличных мальчишек подбежавших, чтобы пожать ему руку или даже его обнять.

Что бы эти люди почувствовали, если бы узнали, что знаменитый скрипач, который был шурином Ланни, приехал в город и дал концерт для богатых, но пренебрег бедными? Немыслимо отправиться в рейс на роскошной прогулочной яхте и даже не поздороваться с рабочими, обладающими классовым сознанием! Социалистический друг Ланни Рауль Пальма, который руководил школой, был предупрежден о предполагаемом визите, снял подходящий зал и распространил отпечатанные листовки через уличных мальчишек. Когда Ганси Робин играл в концертных залах, богатые платили за билет не меньше сотни франков, но рабочие услышали бы его за пятьдесят сантимов, меньше, чем полтора цента на американские деньги. С точки зрения бизнес-менеджера Ганси, это было ужасно. Но Ганси был сыном богатого человека и мог иметь свои странности. Куда бы он ни поехал, слух пойдёт повсюду, а лидеры рабочего движения будут приходить, и просить у него помощи. Он был молод и силен и всегда хотел играть, так почему бы не сделать это на сцене для этой наиболее благодарной аудитории?

Возможно, это происходило потому, что они знали, что он был «товарищ», и читали в его музыке то, чего там не было. Во всяком случае, они сделали из него демонстрацию. Они сердечно его приняли, они летели с ним на крыльях песни к той счастливой земле будущего, где все люди будут братья, а бедность и война останутся только в дурной памяти. Ганси не играл для них никакой сложной композиции, он не демонстрировал никакого технического мастерства. Он играл простую музыку для души: адажио из одной сольных сонат Баха, а затем «Прелюду» Скрябина, мягкую и торжественную, с очень красивой двойной остановкой. Затем он добавил яркие и веселые вещи: аранжировка Перси Грейнджера из «Молли на берегу», а когда его просили на бис, он привел их в восторг «Танцем гоблинов» Баззини. Эти гоблины пищали и визжали, они тараторили и стрекотали. Люди никогда не могли вообразить, что такие странные звуки можно извлечь из скрипки или какого-нибудь другого инструмента, и они вряд ли смогут содержать смех и аплодисменты, пока гоблины исчезают в пещерах или там, где они прячутся, когда кончают танцевать.

Когда стало совсем уже поздно, и настало время заканчивать, Бесс заиграла первые аккорды Интернационала. Это была французская песня, розовая или алая или какого-то оттенка между ними. Все в этом переполненном зале, казалось, знали слова. Как будто заряд электричества прошёл через стулья, на которых они сидели. Они вскочили на ноги и стали петь, и нельзя было услышать скрипку. «Вставай, проклятьем заклейменный!» Рабочие толпились около сцены, и если бы Ганси им позволил, то они понесли бы его к машине на руках, и Ланни и Бесс тоже, а, возможно, уже толкали бы автомобиль всю дорогу к Мысу Антиб.

Белоснежная яхта Бесси Бэдд прошла самым малым ходом за волнорез Канн и через Залив Жуан мимо группы зданий с красными черепичными крышами, которые были домом Ланни Бэдд с момента, как он помнил себя. Теперь в течение нескольких месяцев яхта должна стать его домом. На яхте было пять человек экипажа, небольшая часть семьи Робинов из четырех человек, если считать младенца, и двух частей семьи Бэдд: Ланни, его жена и их ребенок, а также Бьюти, ее муж и дочь. Для двенадцатилетней Марселины это было первое путешествие на яхте, её сопровождала английская гувернантка мисс Аддингтон. Была также и мисс Севэрн, которая заботилась о новорожденной Фрэнсис вместе с одной из нянек. Наконец, была мадам Зыжински и, как надеялись, Тикемсе с его отрядом духов, не требующих места на яхте.

Безветренное утро, море совершенно спокойно, и берег совсем близок. Курс был на восток, Ривьера скользила мимо них как бесконечная панорама. Ланни, которому она был знакома, как его собственный сад, стоял у борта и указывал на достопримечательности своим друзьям. Это был самый приятный способ изучения, как географии, так и истории! Занятно взять бинокль и выбрать те места, где играл в теннис, танцевал или обедал. В настоящее время проплывали Монте-Карло, маленький городок, заполнявший всю скалу. Ланни отметил отель Захарова, оружейного короля, и сказал: «В это время он сидит на солнышке, на этом месте». Они поискали, но не увидели старого джентльмена с белой эспаньолкой! Потом проплыли Ментону, и Ланни сказал: «Вот вилла Бласко Ибаньес». Он умер недавно, изгнанником от тирании в Испании. Да, это уже история, её несколько тысяч лет вдоль этого берега.

Потом Италия. Пограничный город, где молодого социалиста выдворили из страны за то, что он протестовал против убийства Маттеотти. Затем Сан-Ремо, где Ланни принимал участие в первой международной конференции после Версальского мира. Гораздо раньше, когда Ланни было четырнадцать лет, он проехал весь путь до Неаполя в компании с производителем мыла из городка Рюбенс, штат Индиана. Ланни всегда чувствовал, что узнал Средний Запад Соединенных Штатов из историй Эзры Хэккебери, который носил собой маленькие образцы мыла «Синяя птица», когда путешествовал по Европе, отдавая их нищим детям, которые любили их запах, но не их вкус. Каррара своим мрамором напомнила Эзре новое здание почты в его родном городе, а когда он увидел падающую башню в Пизе, то заметил, что он мог бы построить из стали ещё с большим наклоном, но что толку от этого?

Странное совпадение: в то время как Ланни сидел на палубе рассказывал истории семье Робин, мать Ланни и ее муж зашли в каюту мадам Зыжински, чтобы выяснить, сдержал ли свое обещание Ти-кемсе, индейской «контроль»[7], и последовал ли он за ней на яхте. Женщина из Польши вошла в транс, и сразу раздался мощный голос, наверное, ирокеза, но с польским акцентом. Тикемсе сказал, что человек, стоящий рядом с ним, назвался именем Эзры, а его фамилия начиналась на «Х», но голос человека был слабым, и Ти-кемсе не мог ничего разобрать. Это заставило его подумать о мяснике. Но, человек сказал, что он чистил людей, а не животных. Он знал Ланни, и он знал Италию. Спросите Ланни, помнит ли он, что это было? Что-то о запахах в Неаполитанском заливе и о человеке, который разводил червяков для наживки. Мистер Дингл, ведущий спиритический сеанс, спросил, что это значит, но Тикемсе заявил, что дух растаял.

Так это был один из тех случаев, которые заставляют исследователей психики готовить длинные отчёты. Бьюти сразу пришла мысль об Эзре Хэккебери, но она не знала, что Ланни был на палубе и говорил о нем Робинам, она также не знала, что фабрикант мыла «Синяя птица» говорил о запахах набережной Неаполя, как доказательство того, что разговоры о романтике и очаровании Италии были в основном мошенническими. Но Ланни хорошо помнил также о том, что господин из Индианы говорил ему о червяках для наживки, повышающих аэрацию почвы.

Что можно было понять из этого эпизода? Мистер Хэккебери действительно там? Был ли он мертв? Ланни не слышал о нём в течение многих лет. Он сел и написал письмо, собираясь отправить его в Генуе. Не говоря ничего о духах, но сообщил, что находится на пути в Неаполь и планирует повторить маршрут яхты «Синяя птица», и не помнит ли его старый друг их путешествия на автомобиле и запахи залива? И как поживает человек, который разводил червяков для наживки? Ланни добавил: «Дайте мне знать, как вы себя чувствуете, мы с моей матерью часто с теплотой вспоминаем вашу доброту к нам». Он надеялся, что если Эзра Хэккебери умер, то некоторые из членов его семьи смогут ответить.

Они вышли на берег в Генуе, чтобы внимательно осмотреть этот очень древний город. Ланни, который бродил по улицам города в течение нескольких недель Генуэзской конференции, стал чичероне. Пикантность ситуации добавлял запрет ему на въезд в эту страну, если бы его идентифицировали. Но местные офицеры не знали о том старом несчастном случае, или не подвергали перекрёстному допросу светских людей, съезжающих на берег с частных яхт. И вряд ли они могли проверить каждого туриста по картотеке фашистской милиции в Риме.

Вопросов не задавали. Италия была бедной страной, а туристы приносили столь необходимую иностранную валюту. Чем богаче они были, тем приветливей их встречали, это правило было справедливо в большинстве стран мира. Они наняли три машины и поехали по городу, который располагался между горами и морем. А поскольку город не мог плавать по морю, то вынужден был лезть на гору. Древние высокие здания прижались близко друг к другу. Церкви имели фасады с полосами белого и черного мрамора, а внутри них были однообразные картины печальных итальянских женщин с грудными младенцами на руках. Перед святынями находились восковые изображения частей тела, которые были исцелены чудесным образом, их, как правило, нельзя было увидеть за пределами больницы. Мистер Дингл, возможно, и заинтересовался бы, но у него были глубокие предубеждения в отношении католической религии, которую он называл идолопоклонничеством. Мистер Хэккебери разделял его убеждения.

Ланни показал им старый Дворец Святого Георгия, где проводилась конференция, грязное и унылое место, что соответствовало результатам конференции. Ллойд Джордж дал самые вдохновляющие обещания мира и процветания представителям двадцати девяти стран, после чего, за кулисами, лидеры провели шесть недель споров по поводу того, какие нефтяные концессии должны были предоставить русские, и каким странам. Здесь был и отец Ланни, пытаясь получить свою долю. Это было его первое фиаско, и начало цепочки из них для всех заинтересованных сторон. Вместо мира народы получили больше вооружений и больше долгов. Вместо процветания пришел финансовый крах на Уолл-стрите, и все дрожали, чтобы он не распространился на остальной мир.

Все это было не самой веселой темой разговора на обзорной экскурсии. И Ланни рассказал о некоторых журналистах и писателях, которых он встречал на этой конференции, но воздержался обратиться к трагическому эпизоду, которые прервал его отдых в Генуе. Но позже, когда Ирма и Рахель вернулись на яхту, он отправился на прогулку с Ганси и Бесс, и они говорили об итальянской синдикалистке, которая заставила их задуматься на тему социальной справедливости. Молодые Робины видели в Барбаре Пульезе героиню и мученика рабочего класса, лелея ее память, также как итальянцы боготворят Богородицу, чей портрет они никогда не устанут рисовать. Но фашистский террор уничтожил все следы организации Барбары, а тех, кто выражал ей сочувствие, подвергли в Италии изгнанию и пыткам на тех бесплодных островах Средиземного моря, которые Муссолини использовал в качестве концентрационных лагерей.

Когда вы говорили об этом, то теряли интерес к старинным зданиям и бесконечному множеству мадонн. Вам не лезла в глотку любая пища этого города, и отсутствовало желание оплачивать её иностранной валютой. Вы хотели поскорее отрясти загрязненный прах этого города с ваших ног. Но здесь были пожилые люди, желавшие развлечь себя осмотром достопримечательностей, погулять, подняться по узким улочкам в горы, где весной были густые цветы и ветерок дул с моря. Эти дары природы были здесь до пришествия жалкого фашистского хвастуна, и будут долго оставаться после того, как от него останется только зловоние в ноздрях истории. Не надо ненавидеть его напыщенных чернорубашечников в блестящих сапогах, с пистолетами и кинжалами на поясах, думайте о них как о заблуждающихся детях, которым суждено когда-нибудь заплатить своей кровью за своё чванство и бахвальство. «Отче, прости им, ибо не знают, что они творят!»

И когда вы спуститесь с гор и снова окажитесь на борту яхты, высказывайте свои мысли только своей небольшой группе, и ничего не говорите своим старшим, которые выросли в другом мире. Вы не сможете изменить их. Вы сможете только обеспокоить их и испортить им отпуск. Играйте свою музыку, читайте свои книги, думайте свои собственные мысли, и никогда не позволяйте себя втянуть в спор! Не совсем удовлетворительный образ жизни, но он только один из возможных в то время, когда мир меняется настолько быстро, что родители и дети могут оказаться в тысячу лет друг от друга в своих идеях и идеалах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ… Которых испытал

Белоснежная яхта Бесси Бэдд находилась среди Греческих островов, где любила и пела страстная Сафо, и где Ланни в возрасте четырнадцати лет ловил рыбу, плавал, лазал по холмам, любовался руинами древних храмов. Яхта проскользнула через Коринфский залив и быстро пришвартовалась у пирса в гавани Пирей, который с той поры несколько изменился в лучшую сторону. Путешественники доехали на автомобилях до города Афины, а там на маленьких осликах, которые оставались неизменными с незапамятных времён, поднялись на холм Акрополя. Здесь они осмотрели самые известные в мире руины, а Ланни рассказывал им об Айседоре Дункан, которая танцевала на этом месте, объясняя потрясенной полиции, что это был ее способ молиться.

Бесси Бэдд бросила якорь в канале Аталанти, и опытный Ланни забросил лески и выудил несколько странных созданий, которые не изменились за последние шестнадцать лет, и, возможно, за шестнадцать миллионов. Путешественники высаживались на берег в нескольких городах, пили слишком сладкий кофе из медных турок с длинными ручками и наблюдали странное зрелище, представляющее собою высоких мужчин, одетых в плиссированные и накрахмаленные белые юбки, как у балерин. На холмах, увенчанных древними храмами, они пытались жестами разговаривать с пастухами, живущими в шалашах, сделанных из веток.

В этих водах во время, прошедшее между посещениями Ланни, вершилась история. Здесь укрывались немецкие подводные лодки, а английские и французские суда охотились за ними, и самой потерпевшей стороной этого поединка была Греция. Союзники высадили армию в Салониках, а Бесси Бэдд шла по следам их транспортов. Путешественников доставили в пыльный старый город с узкими кривыми улочками и большим количеством мечетей с высокими минаретами. Наиболее активные путешественники бродили по холмам, по которым маршировали войска Александра завоевывать Персию, и через которые в седьмом веке пришли славяне, а затем болгары, сарацины, галлы, венецианцы и турки.

Есть люди, которые имеют чувство прошлого. Люди, которых возбуждают мысли о прошлом, и присутствие его реликвий. Есть и другие, у которых это чувство не развито, и которые предпочитают играть в бридж, чем взбираться на холмы, чтобы увидеть место сражения или алтарь поклонения богине. Ланни обнаружил, что его жена была среди этих последних. Она умеренно интересовалась историями, которые он рассказывал в компании, а в то время, когда он и Ганси изучали фрагменты упавшей колонны, Ирма будет наблюдать ягнят, резвящихся среди весенних цветов. «О, как мило!» Наблюдая, как один из них нюхает свою мать, она будет глядеть на часы и говорить: «Не забывайте, что мы должны вернуться на борт через час». И Ланни должен вернуться в сегодняшний мир к привлекательным исследованиям детского развития, которое он давно начал с Марселиной.

Когда день и ночь живёшь на яхте, в тесном контакте с другими пассажирами, не существует ничего, что можно скрыть друг от друга. Это был четвертый круиз Ланни с еврейским финансистом, но он по-прежнему не уставал изучать эту тонкую и сложную личность. Йоханнес Робин был не просто человеком. Он был расой и культурой, религией и историей значительной части человеческого общества на протяжении нескольких тысяч лет. Чтобы понять его полностью, нельзя было ограничиться только психологией, тут надо было привлечь бизнес и финансы, литературу и язык, этнографию, археологию, и это был не полный список предметов, который интересовал Ланни.

Этот человек, ведущий много дел, мог быть отзывчивым, как ребенок, и с другой стороны мог категорически заявить, что он не занимается бизнесом только из-за любопытства. Он мог быть откровенным с точки зрения сомнительного вкуса, или мог стать хитрым, как любой из дипломатов, которых Ланни видел на десятках международных конференциях. Он мог торговаться до упора, а затем развернуться и истратить огромные деньги на гостеприимство того же человека. Он был смелым, но его преследовали страхи. Он страстно желал одобрения своих коллег. Однако тщательно их изучив, примет решение, показывающее, что их мнение для него ничего не значит. Наконец, с его острым умом, он замечал эти противоречия в себе, и мог рассказать о них с приводящей в замешательство простотой Ланни, которому он доверял.

Они сидели на палубе, когда остальные улеглись спать. Была ночь, яхта почти беззвучно скользила по воде. Вдруг хозяин заметил: «Вы знаете, сколько стоит каждый час этого шоу?»

«Я никогда не пытался оценить», — ответил гость, опешив.

— Вы не пытались, потому что у вас всегда были деньги. Я понял это вчера вечером — около ста долларов каждый час и дня, и ночи. Это стоило для меня несколько часов сна, чтобы понять это.

Наступила пауза. Ланни не знал, что сказать.

— Это слабость. Полагаю, что это зависит от национальности, я не могу преодолеть страх тратить так много!

— Тогда почему вы это делаете?

— Я заставляю себя быть рациональным. Что хорошего от денег, если их копить? Мои дети их не хотят, а их дети не будут знать, что с ними делать. И, во всяком случае, это не может продолжаться вечно. Я предполагаю, что доставляю своим друзьям какое-то удовольствие, и смею надеяться, что не нанесу им никакого вреда.

«Конечно, я не должен говорить об этом», — добавил хозяин: «но вы хотели понять людей».

«Мы все были бы счастливее, если бы мы всегда так делали», — ответил Ланни. — «Я тоже отдаю себе отчет в своих слабостях. Если бы я оказался на вашем месте, я бы пытался разобраться, есть ли у меня право владеть яхтой».

Ланни пошёл спать, думая об этой «национальной» особенности. Когда он впервые встретился с Йоханнесом Робином, продавец ездил по всей Европе с двумя тяжелыми чемоданами, полными электрических щипцов для завивки волос и тостеров, и разглагольствовал о развитии международной торговли и распространении цивилизации. Во время войны он сделал деньги, покупая магнето и подобные вещи, и продавая их в Германию. Затем он вошел в долю с Робби Бэддом и купил излишки запасов американской армии. Он продавал немецкие марки и покупал акции германской промышленности, и теперь его иногда называют «королём» того или этого. Несомненно, все короли, носящие короны и царские одежды, были сомневающимися и озабоченными смертными, которые жаждали любви и мучились страхами яда и кинжала, демонов и богов, или, в наши времена, финансовых обвалов и революций.

Яша Рабинович изменил свое имя, но остался евреем, это означало, что он был национально озабоченным. Это было вызвано презрением и преследованиями. Временами он хвастался, временами ёжился, но пытался спрятать эти оба настроения. Он просто хотел быть человеком, как другие, и чтобы его судили по заслугам. Но ему пришлось бежать из России от погромов, и в Германии он жил, зная, что большинство людей презирали и ненавидели его. Он знал, что даже в Америке, которую он считал наиболее просвещенной страной, люди в трущобах назвали бы его «жидом» и убийцей Христа, в то время как «лучшие» люди исключили бы его из своих загородных клубов.

Он говорил обо всем этом с Ланни, который яростно боролся за права своей сестры выйти замуж за Ганси. Люди обвиняли евреев в их аномальной любви к деньгам. «Мы торговцы», — сказал Йохан-нес. — «Мы были торговцами пару тысяч лет, потому что были изгнаны из наших земель. Мы должны были прятаться в любых дырах, которые могли найти в одном из этих портов Средиземного моря, и существовать, покупая что-то по низкой цене и продавая это по более высокой. Наказание за неуспех была смерть. Это заточило наши мозги. В порту часто бывает, что мы покупали у человека, которого мы никогда больше не увидим, и продавали такому же. Они не беспокоились о нашем благополучии, а мы о них. Это может объяснить границы нашей морали, но это легко понять».

Ланни признался, что он понимает, а его хозяин продолжал: «Мои предки были прирождёнными торговцами на всём пути от Смирны до Гибралтара, тогда как ваши были варварами в темных северных лесах, убивая зубров дубинками и копьями. Естественно наш взгляд на жизнь отличается от вашего. Но когда занимаешься коммерцией, различия быстро исчезают. Я слышал, что в вашем родном штате Коннектикут янки не очень обижаются, когда их называют «хитрецами». Вы слышали, наверное, о Дэвиде Харуме, который торговал лошадьми».

«Я также слышал о Поташе и Перлмуттере», — сказал Ланни с улыбкой.

— Здесь то же самое, всё вокруг берегов этого древнего моря когда-то было цивилизованным миром. Греки считались умелыми торговцами. Взять Захарова, например. Турка не так легко обмануть. И говорят, что армяне являются лучшими торговцами из всех национальностей в мире. Конечно, я имею в виду профессиональных торговцев, тех, кто живет торговлей или умирает за неё. Крестьянин другое дело, первичный производитель предопределено является жертвой. Занимается ли он в Коннектикуте покупкой деревянных мускатных орехов или в Анатолии получает монеты, изготовленные из недрагоценных металлов, которые он, не будучи достаточно умен, не смог сбагрить дальше.

Ланни сидел с мадам Зыжински, но полученные им результаты не впечатляли. Тикемсе, благородный индеец, был подозрительным и своенравным. Он обиделся, когда кто-то не поверил его словам, а Ланни сделал ошибку, будучи слишком честным. Чтобы получить результат, нужно быть Парсифалем Динглом. Последний довольно любезно приветствовал духов, как своих друзей, и дружески общался с ними и «контролем». Видимо, с духами было, как при исцелении: если не обратитесь и не будете как дети![8]

Что сделал Тикемсе? Он направлял сообщения для Ланни через Парсифаля. Он сказал: «Передайте этому расторопному молодому человеку, что здесь был Марсель. И что он рисует в мире духов, и у него выходит гораздо лучше, чем у него когда-либо получалось на земле, но его теперешние картины никогда не будут выставлены на аукционах». Ланни захотел узнать, возражал ли Марсель против того, чтобы его работы были проданы. Но в течение длительного времени художник игнорировал его вопрос. Затем в один прекрасный день Тикемсе неохотно сказал, что это действительно не имеет значения для Марселя. Всё продаётся в мире Ланни, и бесполезно держать красивые вещи в кладовой. Это звучало, как если бы мир духов приобрел «розоватый» оттенок.

Мадам давала несколько сеансов каждый день. Она делала это, когда зарабатывала себе на жизнь на Шестой авеню, и настаивала на том, что это ей не причиняет боль. Она обслужит всех, кому было интересно. В настоящее время она вникала в прошлое семьи Рабинович, рассказывая о тех членах, которые «ушли». Это немного беспокоило, т. к. членов этой семьи было много, а Яша забыл их. Он сказал, что никогда не слышал о них, за исключением, тех, кто просил деньги для достойных целей, и все их цели были достойны. Он сказал, что есть способ проверить на идентичность любого члена его семьи в мире духов, если тот попросит деньги для сына или дочери, племянника или племянницы, еще живущих на земле!

Но действительно был дядя Наум, который торговал вразнос в российско-польских деревнях, и был избит до смерти черносотенцами. Реалистичные детали этого события звучали убедительно для Мамы Робин, которая была свидетелем этого инцидента в детстве, и ей до сих пор снятся кошмары. Затем был собственный отец Яши. Тот рассказал ему, что его борода побелела быстрее на одной стороне, чем на другой, и как он спрятал свои деньги в очаге под шатающимся кирпичом. Ланни увидел, как его вежливый хозяин был сильно удивлён. Йоханнес потом сказал, что он думал, что все это — мошенничество, но теперь он не знает, что и думать. Это было действительно немыслимо.

Так продолжалось к удовольствию всего судна. Седобородый и здравомыслящий капитан Моллер снизошел до эксперимента, и оказался в диалоге со своим старшим сыном, который был младшим офицером на подводной лодке, а тот рассказал ему, как они чувствовали себя, задыхаясь на дне море. Няня маленькой Фрэнсис, девушка с акцентом кокни, которая получила начатки образования в начальной школе, научилась разговаривать со своим отцом во время длинных сеансов. Тот был простым солдатом, убитым на Сомме, и который рассказал ей всё о своей прошлой жизни: название паба, где он делал ставки на скачках, и где его имя по-прежнему написано мелом на доске, вместе с именами других погибших солдат, родом из окрестной местности.

Как мадам Зыжински могла знать такие вещи? Можно было подумать, что она тайком на яхте ловила обрывки разговоров, и, возможно, шарила в каютах. Но она этого не делала. Она была довольно тупой старухой, которая была сначала служанкой, а затем женой дворецкого варшавского купца. Она страдала от варикозного расширения вен и отеков в их ранних стадиях. Она с трудом понимала иностранные языки и ленилась слушать большую часть времени, предпочитая сидеть в своей каюте, раскладывая бесконечные пасьянсы. Она почти ничего не читала, рассматривая фото в дешевых журналах, и те странные вещи, которые она совершала во время своих трансов, ее действительно не интересовали. Она отвечала на вопросы, как могла, но никогда не задавала их. Она снова и снова заявляла, что занималась этими вещами, потому что была бедна, и это был способ зарабатывать себе на жизнь. Более того, она настаивала на том, что никогда не слышала голос Тикемсе, и знала о нем только то, что рассказывали ей ее клиенты.

Но, что за странное существо был этот индейский вождь! По его словам, он не был настоящим историческим Тикемсе, но был ирокезом с тем же именем. Его племя всё было уничтожено оспой. Теперь он управлял племенем духов и забавлялся за счет своих бывших врагов, белых. Он был бдительным, упрямым, остроумным, рассудительным — и если он чего-то не знал, то говорил, что возможно завтра он сможет ответить. Но с ним должны быть вежливыми и относиться к нему как социально равному, и лучше всего ладить мог скромный проситель. «Пожалуйста, Тикемсе, можете ли вы оказать мне эту великую милость!»

Что всё это значило? Был ли это действительно дух американского аборигена, умершего более двухсот лет назад? Ланни так не думал. Прочитав некоторые книги, и в течение нескольких месяцев поразмышляв над ними, он решил, что Тикемсе был гением. Что-то в роде того, который был в Уильяме Шекспире, создавшего множество образов, которые для всех стали более реальными, чем живые люди. В случае поэта, гений был связан с его подсознанием, так что поэт знал, что он делал, и мог бы ввести образы в пьесы и даже продать их импресарио. Но гений мадам Зыжински не был связан с чем-либо. Он остался скрыт в её подсознании и работал сам по себе. Дикий гений, так сказать, подземный. Так, старый крот! Как ты проворно роешь! Отличный землекоп![9]

Эта сила играет роль индейского существа. Сила также собирает факты из памяти различных лиц и составляет из них истории. Она погрузилась в подсознание Ланни Бэдда, собрала его воспоминания, и создала из них дух Марселя Дэтаза, рисовавшего картины на Мысе Антиб или глядевшего на руины Древней Греции. Она погрузилась в сознание Яши Рабиновича и создала духов его родственников. Как дети, которые нашли старые костюмы в сундуке, надели их на себя и сочинили истории о людях, о которых они слышали или читали в книгах, о людях живых или мертвых! Каждый ребенок знает, что нужно делать вид, что это правда. В противном случае это не весело, не работает воображение. Если надеть медвежью шкуру, надо встать на руки и на колени и рычать. Если надеть головной убор индейского вождя, надо величаво ступать по комнате и командовать другими детьми глубоким и строгим голосом, даже если он имеет польский акцент!

Все это, казалось, показывает, что существует какой-то универсальный общий котёл сознания, океан, где мысли Ланни, мадам Зыжински и других людей объединились и существуют вместе. Представьте пузырёк, плавающий на поверхности океана. На него светит солнце, и у него очень симпатичный цвет. Другие пузырьки всплывают рядом, и плывут вместе и образуют кластер пузырьков — например, пассажиров яхты Бесси Бэдд. Один за другим пузырьки лопаются, и их вещество возвращается в океан, и в определенное время становится веществом новых пузырьков.

Эта теория заставляет поверить, что медиум имел возможность погружаться в общий котёл сознания и получать факты, к которым обычно медиум не имел доступа. Было ли легче поверить в это, чем поверить, что духи умерших отправляли сообщения для живых? Ланни в это поверил. Ибо он прожил достаточно долго, глядя, как человеческий разум развивается вместе с телом и распадается вместе с ним. Странным образом разум и тело, казалось, связаны друг с другом и их ожидает одинаковая участь. Но не обманывайте себя, думая, что вы знаете природу этого союза. Как мысль заставляет мышцы двигаться, или как химические изменения в организме могут создавать веселые или грустные мысли. Пусть этими вопросами займутся более мудрые люди, чем Ланни Бэдд. А он продолжал желать, чтобы люди перестали грабить и убивать друг друга и, остепенившись, занялись выяснением, кем они являются на самом деле.

Круиз, стоимостью сто долларов в час, был продолжен на восток. В настоящее время яхта приближалась к полуострову Галлиполи, где множество англичан заплатили своими жизнями за неумелость своих начальников. Большие корабли утонули, а пляжи были завалены искалеченными телами. Среди многих раненых был отец подруги Ланни Розмэри Кулливер, графини Сэндхэйвен. Он «ушёл» не так давно, и Ланни поинтересовался, навещал ли его дух это место? Он спросил об этом Тикемсе, и это было незадолго до того, как «проявился» полковник Кулливер. но, к сожалению Ланни не знал его очень хорошо, и должен был написать Розмэри в Аргентину, чтобы убедиться в правильности полученной информации.

Они прошли через Дарданеллы в ветреный и дождливый день, и их берега очень напоминали любые другие берега, спрятанные в тумане. Ланни и Бесс прогуливались некоторое время по палубе, а затем отправились в салон и играли Сонату для фортепиано Шуберта в четыре руки. Когда Ланни вышел на палубу снова, где-то впереди был остров Принкипо (ныне Бююкада), который одиннадцать лет назад занимал его мысли на мирной конференции. Остров был выбран в качестве места для встречи с большевиками в попытке президента Вильсона заключить перемирие с ними. Пожилым государственным деятелям было трудно поверить, что существовало место с таким музыкально-комедийным названием.

Это, возможно, было также музыкально-комедийным представлением, к такому выводу пришёл Ланни после горьких размышлений. Государственные деятели на Принкипо не поехали, а когда встретились с русскими в Генуе, то ничего не решили. Они вернулись домой готовиться к новой войне. Ланни был одним из тех пессимистов, которые были уверены, что к этому всё и идёт. Он говорил об этом людям, но они пожимали плечами. Что они могли сделать? Что кто-то мог сделать? C'est la nature!

Возможно, это был дождь, который вызвал эти невеселые мысли. Возможно, духи тех десятков тысяч погибших англичан и турок, или, возможно, собак из Константинополя, которые во время войны были отловлены и отпущены на этот музыкально-комедийный остров голодать и пожирать друг друга. Религией этой страны не разрешалось их убивать, так что пусть они едят друг друга! Пророк родился среди кочевых народов и любил собак. Он ценил их как сторожей жилища и пытался защитить их, но был не в состоянии предвидеть большие города, голодных псов и появление каннибализма.

Южные холмы этого Мраморного моря были ареной событий, о которых Ланни слышал из разговоров своего отца с Захаровым. Оружейный король финансировал вторжение своих коллег-греков в Турцию, истратив на это половину своего состояния, так что нельзя было принимать все, что он говорил, за чистую монету. Во всяком случае, греки были разбиты, и хозяева загнали их в море, после чего турецкая армия победительницей предстала перед британскими укреплениями и пушками флота. Эта критическая ситуация привела к падению правительства Ллойд Джорджа и, таким образом, нарушила планы Робби Бэдда получить концессии на добычу нефти. Робби был одним из тех людей, которые используют правительства, свои и чужие, угрожая войнами, а иногда и ведя их. А Ланни был дружелюбным плейбоем, совершающим круизы, стоимостью сто долларов в час, играющим прекрасную музыку, читающим книги по истории и парапсихологии, но его беспокоила совесть, вопрошая, куда катится мир. Он очень серьезно просил своих друзей о том, что должно быть сделано. Некоторые думали, что они знали. Но беда была в том, что их мнения сильно расходились.

Компания сошла на берег в переполненный город, который когда-то был столицей мусульманского мира, и теперь был известен, как Стамбул. Они, как обычно, взяли автомобили и покатили смотреть достопримечательности. Они посетили большой собор Святой Софии, а во дворце последнего султана они осмотрели гарем, в котором обычно неверных жён душили шнуром, вязали в мешок, и бросали в воду в Босфор. Они гуляли по базарам, где продавцы различных национальностей усердно старались продать им сувениры, от ковров из Бергама до сомнительных открыток. По людной улице проехала, громко лязгая, пожарная машина. Современный, окрашенный в ярко-красный цвет автомобиль, но Ланни вообразил на нем молодого Захарова, разрабатывающего схемы получения денег за свои услуги. Называют ли до сих пор таких, как он, тулум-бадши? И платят ли им по-прежнему за тушение, или по выбору заказчика за возгорание?

Неутомимая Бесси Бэдд украдкой проскользнула на север вдоль побережья чрезвычайно глубокого Черного моря, которое древние греки называли «дружественным к незнакомым людям». Советский Союз был в середине пятилетки, и можно было с уверенностью ожидать чудес. Целью путешественников была Одесса, город с большой открытой лестницей, которую они видели в кино. В их паспортах были визы, и всё было улажено заранее. Им надо было только заявить о себе Интуристу, и им предоставят автомобили, гидов и гостиницы в пределах заявленной ими валюты.

— Я видел будущее, и оно работает. Так Линкольн Стефенс говорил Ланни Бэдду. Глаза Стефа глядели верой, и так было с глазами Ганси, Бесс и Рахель. Когда они видели сильно обветшалые здания и людей, одетых в тапочки на тонкой резиновой подошве и заштопанных свитерах, они говорили: «Подождите, пока будут построены новые заводы». Они рассказали девушке — гиду, что были «товарищами», и их тут же повели смотреть последние веяния в детских садах и коммунальных кухнях. Их отвезли в сельскую местность посетить кооперативную ферму. А когда у Ганси спросили, чем он занимается, и он признался, что был скрипачом, то люди бросились искать ему инструмент. Все работы на месте остановились, пока он стоял на крыльце и играл «Родители дома», «Кэтлин Мавур-нин» и «Еврейскую мелодию» Ахрона. Это было трогательно, но поможет это получить тракторы и жатки к урожаю?

Ирма участвовала в некоторых из этих экспедиций, и вежливо внимала энтузиазму своих друзей, но мама Робин призналась, что она нашла «будущее» наводящим тоску. Мама пожала плечами и сказала: «Что вы ожидали? Это — Россия». Она знала её, когда была ребенком, и не верила, что она могла измениться. При царском режиме народ был так несчастен, что напивался и отползал куда-то в яму, чтобы отоспаться. Большевики пытались остановить изготовление крепких спиртных напитков, но крестьяне гнали самогон и незаконно ввозили его в города, «так же, как и в Америке», — сказала мама. Она предпочла не оживлять свои болезненные старые воспоминания.

Одесса несколько раз переходила из рук в руки во время революции и гражданской войны. Она была под обстрелом французского флота, и многие из её домов были разрушены. Одной из достопримечательностей города была Площадь жертв, где тысячи убитых революционеров были похоронены в общей могиле, под большой пирамидой из камней. Молодые люди пошли к ней как к святыне, в то время как их старшие без успеха искали развлечений. Молодые настаивали на посещении санаториев, которые были построены возле водоемов, образованных в устьях рек. Они тоже были святынями, потому что там жили рабочие инвалиды. Там было, как должно быть в будущем. Те, кто создал богатство, будет пользоваться им! «Не будут строить, чтобы жил другой, не будут насаждать, чтобы другой ел»[10]. Так говорил древнееврейский пророк, и это звучало так по-коммунистически, что в Канаде большое жюри обвинило священника за цитирование пророка. В жилах Ганси и Рахель текла кровь этих древних пророков, и Бесс учили, что высказывания пророка были Словом Божием, так что эта новая религия была легко воспринята ими. Она обещала спасти рабочих, и Ланни надеялся, что она будет иметь больше шансов на успех, чем Мохаммед имел в своих усилиях по оказанию помощи сторожевым собакам.

Ланни был в своем обычном положении между двумя группами экстремистов. Во время визита в Россию он служил своего рода офицером связи в семье Робин. Йоханнес не смел обсуждать коммунизм со своей молодёжью, потому что считал, что этим повредит своей репутации. Он разговаривал с Ланни, надеясь, что это может их смягчить. По мнению финансиста, этот эксперимент большевиков выживает на том малом, что накопил за время старого режима. Люди могут жить в домах, пока они не рухнут, и они могут носить старую одежду в течение многих десятилетий, если у них нет стыда. Посмотрите на себя! Но изготовление новых вещей это совсем другое дело. Конечно, они могли бы нанять иностранных специалистов, построить заводы и назвать всё это пятилетним планом, но кто будет делать реальную работу, если её нельзя переложить на кого-то другого? И как политики могут руководить каким-либо бизнес предприятием? «Вы их не знаете», сказал Йоханнес, мрачно. «В Германии я их узнал».

«Это эксперимент», — признался, Ланни. — «Жаль, что он проводится в такой отсталой стране».

«Все, что я могу сказать», — ответил деловой человек: «Я надеюсь, что он не будет проводиться в любой стране, где я живу!»

С тех пор, как Барбара Пульезе и Джесс Блэклесс в доме Ланни объяснили молодым Робинам идеалы пролетарской революции, эта ситуация развивалась в семье Робин в течение многих лет. Интеллектуальная вакцинация проявилась неожиданной вирулентностью. Ланни наблюдал с любопытством и беспокойством за развитием последних событий. Он знал, как папа и мама Робин обожали своих двух мальчиков, сосредоточив на них все свои надежды. Папа делал деньги для освобождения Ганси и Фредди от унижений и бедности. Папа и мама заботливо следили за своими любимцами, предвосхищая их любые прихоти и желания. Ганси хотел играть на скрипке, пожалуйста, он станет великим музыкантом с лучшими учителями, и со всем, что обеспечит достижение цели. Фредди хотел стать ученым, образованным человеком. Очень хорошо, папа будет платить за все, и даже откажется от своего естественного желания иметь одного из своих сыновей в своём собственном бизнесе.

Казалось, не удивительно, что молодые люди должны были питать надежды на справедливость для бедных и на конец угнетения и войн. Каждый еврей в мире знает, что их древние пророки провозгласили приход такого-то Мессии в таком-то тысячелетии. Если Ганси и Фредди и были чрезмерными в своей страсти, ну, что же можно было ожидать в их возрасте. Становясь старше, они должны были бы стать благоразумнее и узнать, что возможно в эти дни. Хорошая мать и перегруженный работой отец ждали этого, но ждали напрасно. Ганси было двадцать пять лет, а его брат был только на два года моложе, но вместо успокоения они, казалось, приобретали зрелую решимость с набором теорий или догм, как бы они не назывались, но служили своего рода опорой их мечты.

Для еврейской пары из гетто брак Ганси с дочерью Робби Бэдда явился большим триумфом. Но с течением времени они обнаружили, что у медали есть оборотная сторона. Бесс подхватила Красную заразу от Ганси и принесла в древний еврейский идеализм практичность янки, как признал Йоханнес, и аскетизм, полученный от ее предков пуритан. Бесс была самой красной из всех и самой бескомпромиссной. Выражение ее лица было полны жалости и нежности, но оно было только для тех, кого она выбрала в качестве жертвы социальной несправедливости. Она ненавидела тех, кто их угнетал и присваивал плоды их труда. Когда она говорила о капитализме и его преступлениях, лицо ее становилось твёрдым, и она походила на дочь одного из «железнобоких» Кромвеля.

Ланни понял, что в глубине души Йоханнес робел перед своей снохой. Он пробовал умиротворить ее мягкими словами. Он пытался подкупить ее правильным автомобилем, пианино с самым изысканным звуком, парусными круизами в самые романтические места семи морей, и не один человек на борту не смел возражать её идеям. Для неё существовали только члены ее собственных двух семей и сопровождающие их лиц. «Смотри!» — казалось, говорил бедный человек, владеющий миллионами. «Вот Рахель с грудным младенцем, и вот прекрасный ребенок вашего обожаемого брата. А вот этот корабль мечты, который существует только для счастья всех вас. Он пойдёт туда, куда захотите, и обслуживание будет идеальным. Вы сможете даже нарушить правила дисциплины на море, вы и Ганси может пройти на полубак и играть там для экипажа, или приглашать их в салон раз в неделю и играть для них, несмотря на ужас старого солдафона, получившего подготовку на торговом флоте Германии. Всё, всё на свете, если вы помилуете и простите меня за то, что я миллионер, и не презирайте меня за то, что я выжал себе состояние из изнурительного труда и пота наёмных рабочих!»

Эта программа умиротворения работала в течение четырех лет, т. к. Бесс захватила страсть стать пианисткой. Она сосредоточила весь свой пуританской фанатизм на приобретении мышечной силы и координации, в сочетании силы с деликатностью, так чтобы звуки её аккомпанемента не могли бы испортить прекрасные нюансы, изысканные вариации звука, которых добивался её более квалифицированный муж. Но Йоханнес в своей душе догадывался, что эта задача навсегда ее не удержит. Когда-нибудь она и Ганси почувствуют себя музыкантами. А они хотели быть Красными музыкантами, чтобы играть для красной аудитории и зарабатывать деньги для Красного дела. Они создадут для себя такую же репутацию, какую получила Айседора Дункан, размахивая красными шарфами для своей аудитории и танцуя Марсельезу. Они погрузятся в ад классовой борьбы, которая, как все могли видеть, становится день ото дня жарче по всей Европе.

Кроме мамы, единственным человеком, которому Йоханнес Робин открыл свои заботы, был Ланни Бэдд, который всегда был мудр не по годам, доверенное лицо в возрасте четырнадцати лет, советник и консультант в возрасте девятнадцати лет. Ланни свёл Йоханнеса со своим отцом, и наслушался их схем, знал все входы и выходы в их коммерции. Он знал, что Йоханнес продавал пулеметы фирмы Бэдд нацистским агентам, которые использовали их на улицах Берлина в открытой войне с коммунистами. Йоханнес просил Ланни никогда не говорить об этом ребятам, и Ланни обещал. Что они будут делать, если бы они узнали об этом? Они могли бы отказаться жить дольше в берлинском дворце, или от поездки на яхте, стоимостью в сто долларов в час. Бесс, возможно, даже не позволила дать яхте своё имя. Так Яша Рабинович стоял перед своей персональной Стеной Плача. Ой, ой!

Он был в положении, слишком знакомым для представителей своей национальности, проживших две тысячи лет в диаспоре в окружении врагов, заставляя их играть друг против друга, хитро их умиротворяя. Йоханнеса подняла к власти его проницательность, как спекулянта. Он знал, кому платить за внутреннюю информацию, и как отделить истину ото лжи. Сделав огромные деньги на крахе немецкой марки, он скупил компании, которые были на грани банкротства. Чтобы владеть ими и заставить их работать в эти дни государственного вмешательства в бизнес, нужен был своего рода союз с политиками, а это означало платить им деньги, что было близко к коррупции, и становилось со временем всё ближе. Это означало не просто знать людей, которые были у власти, но и прогнозировать, кто будет у власти на следующей неделе, и делать с ними дела.

Так случилось, что Йоханнес помогал поддерживать коалиционное правительство республики и в то же время поддерживал несколько амбициозных нацистов. Кто мог бы сказать, что может произойти под тяжестью нависшего национального банкротства? Зная, что его дети сотрудничали с красными и постоянно клянчили деньги — кто был их получателем, не трудно было догадаться. Йо-ханнес давал им щедрые суммы, зная, что они будут передавать их для их «дела». Еще один вид страхования! Но не позволяйте любой из этих групп знать, что вы даете другим, потому что они находятся в смертельной войне, каждый против двух других.

Все это означало тревожные дни и бессонные ночи. И мама, от кого ничто не спрячешь, спрашивала: «Зачем всё это? Почему нам нужно так много денег?» Ей было трудно понять, что нужно получить больше, чтобы защитить то, что имеешь. Она и дети прилагали усилия, чтобы оторвать папу от всего этого. Последние три лета они заманивали его в яхтенные круизы. В этом году из-за двух молодых мам они начали раньше и надеялись держать его подальше все лето.

Но оказалось, что в Берлине накапливались проблемы: бизнес проблемы, политические проблемы. В различных портах Йоханнес получал пачки писем, запирался со своей секретаршей и диктовал длинные телеграммы. К Советскому Союзу у него были претензии: письма могут быть вскрыты, а телеграммы не доставлены. За них было заплачено, но не было уверенности, что они дойдут до места назначения. Все было в руках чиновников. Кругом были бюрократизм, волокита и канцелярщина. Боже, помоги бедным людям, которые должны были жить в таком мире. Йоханнес, человек быстрых решений, пахарь поля своего, строитель своей дороги, не мог оставаться в Одессе и попросил всех отказаться от посещения красивого Сочи. «Недалеко от Стамбула так же есть грандиозные дворцы, но там хоть работает международный телефон!»

Бесси Бэдд взяла обратный курс, и в Стамбуле её владелец получил много телеграмм, которые его обеспокоили. Яхте пришлось ждать, пока он не послал ответы и не получил ещё больше ответов на ответы, и в конце концов владелец заявил, что не может продолжать круиз. Были серьезные неприятности у одного из банков, которые он контролировал. Он сам должен принять решение на месте и не мог доверить это подчиненным. Он сделал ошибку, уехав в такое беспокойное время! Крах на Уолл-стрите потряс всю Европу, и его последствия проявлялись мало-помалу. Йоханнес извинился перед своими гостями и вылетел в Вену, а оттуда в Берлин.

Сейчас самолеты летали каждый день между всеми большими столицами Европы. Вы просто садились в самолёт, и не почувствовав полёта, через несколько часов выходили из него и шли по своим делам. Ни малейшей опасности. Но маму мучили мысли о громах и молниях, поражающих Яшу, и о многих других вещах, могущих привести к аварии. Они ждали в Стамбуле, пока не пришла телеграмма, сообщившая, что путешественник прибыл в безопасности в свой собственный дворец, и что Фредди здоров и счастлив и шлёт всем приветы.

Теперь было слишком поздно для посещения побережья Африки, наступил сезон дождей, было жарко и вылетели комары. Им было хорошо на яхте, и они не стали сходить на берег. Молочная ферма процветала. В просторных холодильниках было достаточно свежих продуктов для двух молодых мам, а они, в свою очередь, обеспечивали ими своих детей. Бабушки порхали над местом действия в таком трепетном волнении, что заставляли подумать о крыльях колибри. Действительно, казалось, что до этого там никогда не было двух младенцев в мире и никогда не будет снова. Бабушки, мамы, дети и обслуживающий персонал сформировали закрытую корпорацию, тайное общество, женскую организацию, созданную женщинами и для женщин.

Это была машина, которая работала, как часовой механизм, и маятником в нём была авторитетная мисс Севэрн. Её взяли только для ухода за маленькой Фрэнсис, но она была так образована, так прекрасно оснащена, что внушила благоговейный страх семейству Робинов. Она была голосом современной науки, оставляя за собой последнее слово в области ухода за младенцами. Не менее важным были её английские манеры, она была Британией, которая правила морями и большинством их берегов. Она была власть, и никто не смел ей перечить. Что было запрещено для одной бабушки, нельзя было делать и другой. Что приказывалось делать няньке маленькой Фрэнсис, было приказано сделать няне маленького Йоханнеса. Так, в конце концов, Иерусалим попал под британский флаг. Рахель предоставила навсегда все полномочия мисс Севэрн, и последняя руководила всем предприятием.

Каждое утро Марселина делала уроки в каюте мисс Аддингтон. Мистер Дингл в своей каюте размышлял и творил свои старые молитвы. Мадам Зыжински в своей — раскладывала пасьянсы или, возможно, давала «сеансы». А Ганси, Бесс и Ланни оставались в салоне. Первые два отрабатывали свою интерпретацию какого-то великого скрипичного классика, а Ланни критически слушал, пока они играли один и тот же пассаж много раз, пытаясь добиться того или иного эффекта. Что имел в виду Бетховен при повторении этого ритмического рисунка? Здесь он написал сфорцандо, но он часто так писал, когда он имел в виду тенуто, выразительный акцент, чтобы расширить звук, но будьте осторожны, это трюк, который может стать плохой привычкой, показухой. Они спорили до хрипоты, но всегда, в конце концов, склонялись перед мнением Ганси. Тот обладал даром, был гением, который жил музыкой в душе. Иногда их души сливались в одну, и это был их звездный час.

Этим молодым людям никогда не было скучно даже во время самого продолжительного яхтенного круиза. Они взяли свое искусство с собой, сокровищницу очарования, комплекс изобретательности, вместилище наслаждений, которые нельзя опустошить. Ланни играл на пианино всю свою жизнь, но теперь обнаружил, что только скользил по поверхности глубокого океана. Теперь он проанализировал научно то, чем прежде наслаждался эмоционально. Ганси Робин получил тщательное немецкое обучение и прочитал ученые книги по гармонии, акустике, истории музыки. Он изучал личности композиторов и пытался представить их своей аудитории. Он не хотел превратить Моцарта в Бетховена, или Глюка в Листа. Он разучивал самые трудные вещи Паганини или Венявского, но не будет играть их на публике, пока он не сможет найти в них душу. Гимнастика для пальцев была уделом для других.

Каждый день после полудня, если погода была в порядке, судно бросало якорь, и все пассажиры, кроме мамы Робин, выходили на палубу в купальных костюмах. За борт опускали трап, и пассажиры строем спускались вниз окунуться в воду. На чрезвычайный случай стоял матрос со спасательным поясом, привязанным веревкой. Все матросы были хорошими пловцами, но знающий своё дело капитан Моллер не давал им никаких шансов и всегда сам был на страже. Когда пассажиры уставали, они поднимались на борт, и яхта возобновляла плаванье. Рояль на небольших резиновых колесиках выкатывали из салона, и Ганси и Бесс давали концерт под открытым небом. Рахель пела, а иногда вела всех в хоре. Наступали сумерки, «сумерки веков и песни»[11]

У Ланни была только одна беда в этом круизе — игра в бридж. Бьюти и Ирме приходилось играть не за деньги, а на очки, для того, чтобы что-нибудь делать. Эти дамы умели читать, в том смысле, что они умели складывать буквы в слова, но не знали, как погрузиться в книгу или как понять её содержание. Их клонило в сон, когда они пытались делать это. Они просили других людей рассказать им, что было в книгах. Ирма, по крайней мере, всегда была в состоянии оплатить эти услуги. Теперь она вышла замуж за бедняка и поняла, что это означает его обязанность составлять ей компанию. В детстве Ирма Барнс слышала стишок о том, что у каждой Джилл должен быть свой Джек.

Ланни на самом деле был не прочь сыграть в бридж. Только было много других более интересных вещей. Он хотел продолжить исследование детского развития, имея два объекта изучения на борту. Он хотел узнать историю мест, которые посетил, где творил великий ум или умер мученик. Но Бьюти и Ирма были готовы взять пять взяток без козырей в то время, как яхта проходила место битвы при Саламине. Они обе считали Ланни невнимательным к другим, если он отказывался играть на четвертой руке, потому что хотел записать свои замечания после последнего сеанса с мадам Зыжински. Ланни думал, что нужно делать соответствующие записи и их индексировать, чтобы сравнивать заявления Тикемсе на разных сеансах. У него были книги Ости и Гелея, ученых, которые пытались создать теории этих явлений. Он считал их более важными, чем труды Кульберстона по правилам игры в бридж.

Ирма убедила Рахель подготовить себя к жизни бомонда, и Лан-ни помогал ей в этом. Он уделял время и Марселине, ей скоро должно было исполниться тринадцать. А она уже была самой совершенной маленькой светской леди, какую можно было себе представить. Даже на борту яхты она проводила много времени перед зеркалом, изучая свои прелести и стараясь их приумножить. Конечно, она должна быть готова к защите себя от этих гарпий, которые вскоре будут пытаться лишить ее карманных денег. После прохождения курса наук Марселиной, Ланни мог считать, что больше был ей не нужен, и вернулся к разучиванию с Бесс в четыре руки фортепианных сочинений Листа: Патетического концерта, удивительного феномена, превратившего два пианино в оркестр, Фантазию Дон Жуан, самое восхитительное из его сочинений. Ганси вошёл в то время, как они играли, и сказал, что они действительно должны выступать на концертной сцене. Памятный день для двух скромных любителей.

Бесси Бэдд остановилась в гавани Канн, и компания вернулась в Бьенвеню на несколько дней. Бьюти пожелала обновить свой гардероб. Она устала носить одни и те же вещи. Ланни пожелал возобновить запас грампластинок, ведь слушатели устали слушать одни и те же композиции. Кроме того, были кипы поступивших журналов и писем с новостями от друзей. Ланни открыл одно от отца, и воскликнул: «Робби едет в Париж. Он сейчас там!»

«О, Боже!» — воскликнула жена. Она знала, что будет дальше.

— Я действительно должен увидеть его, Ирма. Прошло восемь месяцев.

— Именно так давно я не видела свою мать.

— Конечно, если бы твоя мать была в Париже, я бы предложил поехать вместе.

— Но мне будет так ужасно одиноко на яхте, Ланни!

— Я возьму самолет и присоединюсь к вам в Лиссабоне через три или четыре дня. Ты знаешь, Робби был в кризисе, и я должен выяснить, как он всё уладил.

Ирма сдалась, но не без внутреннего бунта. Она переживала такое тяжелое испытание, и люди должны были делать все возможное, чтобы облегчить его для нее. Насильственное превращение из баловня Бродвея, объекта всех корреспондентов, любимицы обозревателей и цели прожекторов в изгнанницу, почти в арестантку на все эти месяцы! Кто-нибудь когда-нибудь оценит это? Оценит ли ее дочь? По наблюдениям Ирмы за детьми она предположила, что дочь, вероятно, не оценит.

Она подумала нанять пару автомобилей для перевозки половины молочной фермы в Париж. Но нет, это нарушит все договоренности с замечательной мисс Севэрн. Ребенок может поймать микроб на улицах в переполненном городе. Гораздо безопаснее в море, где воздух был полон озоном. И была Рахель, с которой Ирма решила быть вместе, зная, что ей будет трудно, она хотела ограничить себя.

«Другое дело», — сказал Ланни: «Золтан Кертежи должно быть в Париже и, возможно, поможет мне продать картину или две».

«О, Боже!» — воскликнула жена. — «Ты все еще хочешь забавляться этим бизнесом?»

— Немного денег пригодилось бы для Бьюти и меня.

— Я не думаю, что это нужно тебе, Ланни. Нет смысла в твоем беспокойстве заработать деньги, когда они есть у меня. Если у тебя есть что продать, пожалуйста, дай мне это купить!

Они говорили об этом много раз. Робби не мог позволить себе посылать Бьюти обычную тысячу долларов в месяц, Ирма настаивала, чтобы заменить его. Она хотела, чтобы жизнь Бьенвеню шла так же, как раньше. Деньги ничего для неё не значили, она любила, чтобы люди вокруг нее были счастливы. Она пошлет деньги на счет Ланни в Каннах, чтобы потом не думать, не говорить, не вспоминать об этом. Для неё было трудно понять, что ее мужу может на самом деле нравиться зарабатывать несколько тысяч долларов, продавая картины Марселя, или старых мастеров. И еще труднее было для Ланни объяснить, что он иногда хотел бы делать другие вещи, чем только развлекать обожаемую молодую жену!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ Я духов вызывать могу

Из окон отеля «Крийон» Ланни Бэдд мог разглядеть довольно большой пласт истории: в начале Первой мировой войны солдаты стояли лагерем на площади де ля Конкорд. В течение войны там над головой летали вражеские самолеты, и по ним велась зенитная стрельба. После перемирия там размещался большой парк трофейных немецких пушек, а первого мая кирасиры саблями разгоняли толпу. В отеле жили и работали несколько сотен американских миротворцев, все они были добры к очень молодому секретарю переводчику и старались просветить его. Беда была только в том, что они так сильно отличались друг от друга, что у Ланни ум за разум заходил и до сих пор не отошёл.

Теперь отель вернулся к своему обычному состоянию частного предприятия, в которое Робби Бэдд горячо верил и которое был готов поддерживать независимо от расходов. В связи с его стесненными обстоятельствами он мог бы вполне найти менее дорогое место, но это означало признать своё поражение и деклассировать себя. Нет, он по-прежнему европейский представитель фирмы Бэдд, так же, как и прежде, ищет крупных сделок и уверен, что в скором времени Европе опять понадобится американское оружие. Выше голову! Сделайте объектом шуток потерю пяти или шести миллионов долларов. Всем известно, что это не с каждым случается, и что вы ещё что-то из себя представляете.

Здесь он уютно устроился в многокомнатном номере, с отдельным помещением для Ланни. Рано утром на столе уже стояли виски с содовой и льдом, а маленькая портативная пишущая машинка и разбросанные бумаги были на другом столе. Ему было за пятьдесят, но выглядел он моложе, чем в Нью-Йорке во время паники. У него были опять румяные щеки и хорошо упитанный внешний вид, слегка дородный, но он все еще бодр и готов завоевывать мир. Он был уже весь в делах, в городе была румынская закупочная комиссия и пара советских агентов. Робби шутил, что подружился с «товарищами». Благодаря помощи Ланни он знал, как «говорить на их языке». Он имел в виду, не то, что он мог говорить по-русски, но что он мог вести переговоры на красном жаргоне.

Ланни рассказал новости о Динглах и Робинах, а Робби, в свою очередь сообщил о семье в Ньюкасле. Глава рода Бэддов в возрасте восьмидесяти трех лет вёл дела удивительным образом, требуя каждую деталь о деятельности компании, он руководил бизнесом по телефону, сидя в своем кабинете. Эстер, мачеха Ланни, чувствовала себя хорошо. «Я действительно думаю, что она стала счастливее после краха», — сказал муж. Он не добавил: «Я сдержал свое обещание и ушёл с рынка». Ланни знал, что он не нарушал обещаний.

Они поговорили об Уолл-стрите, о том, что «маленький бычий рынок» всё-таки возбудил смесь надежды и страха, но в настоящее время считался «нервным возбуждением». Когда яхта Бесси Бэдд начинала свой круиз, рынок был на подъеме, и Робби в письме повторил свою старую формулу: «Не надо недооценивать Америку». Теперь акции снова пошли вниз, бизнес совсем дошел до ручки, выросла безработица, но Робби должен сохранить в себе мужество, вся Америка должна была вытащить себя за волосы. Самой популярной песней на тот момент была: «Счастливые дни снова наста-ли»¹5.

Они обсудили Йоханнеса Робина и его дела, в которых Робби был глубоко заинтересован. Он собирался посетить Берлин в этой поездке в Европу: тонкое изменение в отношениях двух компаньонов, ибо раньше Йоханнес приезжал в Париж, чтобы увидеть Робби. Еврейский спекулянт был на вершине успеха, не потеряв ни капли из своего состояния. Он никогда не повторит ошибку Робби Бэдда, который слишком оптимистично смотрел на этот мир, а Йо-ханнес сделал большую часть своих денег, ожидая неприятностей. Теперь он передал через Ланни, что готов помочь Робби, но руководствуясь одним и тем же разумным пессимизмом.

«Он славный малый», — заявил Робби на английский манер. Он, конечно, понимал, что его старый компаньон не сможет повредить ему, хотя бы, потому что Ганси и Бесс сделали их родственниками. Кроме того, Йоханнес был одним из тех евреев, которые желают общаться с гоями и готовы щедро платить за это.

Ведя длинные разговоры с финансистом на борту яхты, Ланни мог рассказать, что было у того в голове. Тот считал, что Германия приближается к своему концу. Она не в состоянии больше платить репарации, даже если бы хотела. Налоги достигли своих пределов, иностранный кредит иссяк, и Йоханнес считал, что у Германии нет шансов избежать нового витка инфляции. Правительство некомпетентно, и с ним очень дорого иметь дело, это, конечно, был вежливый намек на коррупцию, но финансист предпочитал придерживаться своей терминологии. Выборы были назначены на конец лета, и это будет жестокой кампанией. Рано или поздно различные фракции дойдут до боя, и это не улучшит финансовую ситуацию. Йоханнес свёртывал паруса и готовился к непогоде. Он выводил некоторые свои активы из страны. Те, что он держал в Германии, были в основном в отраслях, которые производили продукцию на экспорт.

Ланни рассказал отцу о молодых Робинах и нынешнем состоянии их политических болезней. Судьба сыграла странную шутку с бизнес ассоциацией, известной как «Робин и Робби». Выигрыш участника Робина был хуже, чем у участника Робби: в составе Робинов были два красных и два розовых, в то время как у Робби был только один красный и один розовый, но он видел их не очень часто. Тактичный Робин никогда не упоминал, что инфекция пришла со стороны Робби. Йоханнес знал, как его коллега ненавидел и презирал Джесса Блэклесса, человека, который посеял революцию в умы Ланни, а затем Ганси и Фредди, соблазнив их чувствительные, идеалистические чувства, уведя их от идеалов своих отцов.

Робби хотел узнать об Ирме, и, как она и Ланни поладили. Для него это было очень важно. Отец узнал в октябре прошлого года, что удобно иметь за спиной состояние Барнсов. Он надеялся, что Ланни не собирается лишаться этих преимуществ. Ланни сообщил, что он и Ирма ладили лучше, чем такие же молодые пары, которых он знал. Ирма хотела многого, и большинство из того, что интересовало его, для неё ничего не значило, но они были влюблены друг в друга, и они нашли в ребенке источник удовлетворения. Робби заметил, что трудно получить все, что хотел от брака, но можно примириться со многим, когда с браком приходит большое состояние. Ланни подумал, что это не самый благородный взгляд на святые узы супружества, но все, что он сказал, было: «Не волнуйся, мы разберемся».

Одна из целей Робби было увидеть Захарова. Новая Англоаравийская нефтяная компания сумела пережить панику, но Робби и его соратникам дома нужны были деньги, и им было необходимо найти покупателя на свои акции. Несомненно, старый паук знал все об их тяжелом положении, но Робби делал хорошую мину при плохой игре. Как обычно, он спросил, хотел ли его сын пойти вместе с ним, и, как обычно, сын «ни за что не пропустил бы этот визит». Он никогда не откажется от возможности помочь отцу в его отношениях с ушедшим в отставку оружейным королем Европы.

Робби позвонил старику домой и узнал, что тот был в своем поместье, Шато де Балэнкур в департаменте Сена и Уаза, недалеко от Парижа. Робби направил телеграмму, и получил приглашение на следующий день. Он заказал автомобиль через отель. Они доехали до усадьбы, которая когда-то принадлежала королю Бельгии Леопольду. Теперь в Европе появился новый вид королей, и одним из них был бывший пожарный из Константинополя. Привратник открыл для них ворота, и они покатили по усаженной деревьями аллее, и около дверей были приняты слугой из Восточной Индии в национальном костюме. Все слуги были индусами. Престарелый король хотел тишины и тайны. И один из способов обеспечить это, было иметь в качестве слуг муравьев, которые понимали только несколько простых команд. Одна из замужних дочерей Захарова жила вместе с ним, и больше никто не посещал короля за исключением тех, кого король приглашал.

Посетители были сопровождены в гостиную, обставленную в расточительном французском стиле. На стенах были картины, в своё время Ланни приглашали посмотреть их, так что теперь он воспользовался случаем. Через непродолжительное время появился хозяин. Его согнутые плечи, казалось, согнулись ещё больше, чем когда Ланни наблюдал его в нательной рубахе, когда тот жег свои частные бумаги в гостиной своего парижского дома и устроил пожар в трубе. Теперь он носил вышитую темно-бордовую домашнюю куртку, и его седые усы и бородка были аккуратно подстрижены. Он стал почти полностью лысым.

«Ну, итак, мой мальчик?» — спросил он Ланни.

Тридцатилетний Ланни чувствовал себя вполне взрослым, но понял, что не сможет произвести впечатление взрослого на того, кто был на девятом десятке. «Я посмотрел ваши картины», — сказал он. — «У вас прекрасный Энгр».

— Да, но я смотрю на него много лет.

— Картины должны быть, как старые друзья, сэр Бэзиль.

— Большинство моих старых друзей ушли, и младшие заняты своими делами. Они-то мне и рассказали, как вы устроили свою судьбу.

Это был намек на Ирму, и не совсем деликатный. Но Ланни знал, что этот старик был помешан на деньгах. Герцогиня, его подруга, пыталась тактично вылечить его от этого дефекта, но без успеха. Ланни не удивился, когда Захаров добавил: «Ведь Вы больше не будете иметь дело с картинами, Ну?»

Ланни улыбнулся и ответил: «Я получаю много удовольствия от этого».

На выходе Робби отметил это замечание старика, сказав, что если Захаров знал, что за спиной Ланни состояние Барнсов, то можно ожидать более высоких цен за акции Новой Англо-аравийской нефтяной компании!

Они уселись, был подан чай, Робби принесли виски с содовой. В ходе встречи собеседники обсудили состояние дел в Европе и Америке, и Ланни внимательно их слушал, как он всегда делал. Тот, кто находил удовольствие в покупке и продаже картин старых мастеров, мог бы поучиться приёмам, которые здесь применялись. Командор английского ордена Бани и кавалер французского ордена Почетного легиона был вежлив и учтив, с легким порицанием, как если бы он говорил: «Я очень старый человек, и было бы не справедливо, если вы этим воспользуетесь». Его мягкий голос ласкал вас, его улыбка искала вашего расположения, но в то же время его голубые глаза смотрели с опаской.

Его называли «Загадкой Европы», и, несомненно, во всех его делах в области политики и финансов было много загадок. Но Ланни больше не видел каких-либо тайн в нём, как личности. Старый плутократ выбился наверх методами, которые сейчас не хотел вспоминать. Он интриговал и угрожал, подкупал и обманывал, давал обещания и нарушал их. Тайными интригами и нахальными методами он захватил в собственность те великие учреждения, в которых нуждались различные страны Европы, чтобы вести свои войны. Но в то же время он оставался в душе греческим крестьянином, жившим среди жестоких угнетателей турок. Он боялся тысячи вещей: своих собственных воспоминаний, людей, которым помешал и разорил, ябедников, шантажистов, убийц, красных и прежде всего, тех, кому он помог создать Европу. Человек, который хотел продавать вооружения, который хотел, чтобы все народы мира тратили свои доходы на вооружения. Но который не хотел, чтобы вооружения были пущены в ход, по крайней мере, там, где он мог бы их услышать! Необъяснимо стрельба продолжалась, Европа, казалось, катилась от плохого к худшему, и разговор Захарова показал, что он не доверял никому во власти и не имел никаких надежд.

Озлобленный, грустный старик, он чувствовал, что его силы уходят, и прятался от опасностей. Он скоро уйдет. Беспокоило ли его, куда он уйдёт? Или что станет с его имуществом? Он оплакивал свою любимую испанскую герцогиню, носившую много имен. Видел ли он возможность воссоединения с ней? У Ланни было, что сказать ему по этому вопросу, но он должен был ждать, пока два коммерсанта завершат поединок умов.

Это был Робби Бэдд, кто искал этой встречи, и кто мог бы сказать, зачем она ему была нужна. Захаров, ожидалось, будет серьезно заинтересован в рассказе Робби о состоянии Уолл-стрита и великого американского финансового мира. Посетитель был оптимистичен и уверен, что тучи скоро рассеются. Ланни знал, что его отец искренне верил в это. Но поверит ли Захаров в искреннюю веру отца? Нет, грек думал, что продавец Робби играл в оптимиста. Потенциальный покупатель Захаров был пессимистом.

Наконец, Робби счел нужным взяться за дело. Он объяснил, что его отец был очень стар, и заботы о предприятии Бэддов вскоре лягут на плечи Робби. Предприятие Бэддов в значительной степени прекратило производство вооружений. Сейчас оно делало все, от иголок до грузовых лифтов. Робби уже не будет иметь времени путешествовать. Короче, он и его друзья искали, кому продать акции Новой Англо-аравийской компании по разумной цене.

Такие вот дела. Пессимизм Захарова излучал все оттенки последнего круга ада Данте. Мир был в самом ужасном состоянии. Арабы были на грани объявления джихада и были готовы уничтожить каждого европейца на их огромном, пустынном и жарком полуострове. Сам Захаров был слабым стариком, его врачи сделали ему последнее предупреждение, он должен избегать всякого рода ответственности и напряжения. Короче говоря, он ничего не мог купить, и любом случае у него не было денег в наличии.

Полный отказ. Но Ланни уже был знаком со словами левантийского коммерсанта, и знал, что до последней минуты Захаров не раскроет свою истинную цель и желание, даже до тех пор, пока его два гостя не возьмут в руки свои шляпы, может быть, даже когда они будут уже за дверью. Между тем гости не должны показывать, что они всё знают, не должны выдавать своё разочарование. Они должны продолжать беседу, как будто если бы беседа на самом деле для них ничего не значила, как будто если бы Робби Бэдд пересек океан только из за голубых глаз Захарова, или, возможно, для того, чтобы только взглянуть на прекрасную картину Энгра.

Настало время для Ланни поговорить о картинах, посмотреть на которые он был когда-то приглашен. Он спросил, может ли он прогуляться по комнате, и командор и кавалер поднялся со своего места и пошел с ним, указывая на различные детали. Ланни спросил: «Я хотел бы узнать стоимость картин, это мой бизнес». Вопрос не вызвал отказа, совсем наоборот. Старик назвал цены, которые знал, как свои пять пальцев: сто тысяч франков за этого Фрагонара, сто пятьдесят тысяч за Давида. «Довоенных франков», — добавил он.

Они вошли в большую библиотеку, великолепную комнату с балконом с тяжелыми бронзовыми перилами вокруг неё. Затем они осмотрели столовую, в которой был поразительный Гойя. Портрет аномально высокого и худого испанского дворянина в одежде из блестящего шелка с большим количеством кружев и драгоценностей. «Предок моей жены», — заметил старик. — «Она не проявляла интерес к предкам, она относилась к ним скептически».

Настал случай, которого ждал Ланни. — Кстати, сэр Бэзиль, вот что может вас заинтересовать. Вы когда-нибудь пробовали какие-либо эксперименты с медиумами?

— Вы имеете в виду спиритуалистов? Почему вы спрашиваете?

— Потому что что-то странное происходит в нашей семье. Мой отчим заинтересовал мою мать этим вопросом, и в Нью-Йорке они нашли женщину из Польши, с которой проводили сеансы, и она дала им такие убедительные результаты, что мы привезли ее на Ривьеру, и она стала своего рода членом нашей семьи.

— Вы думаете, что она приносит вам сообщения от… Тут старик остановился, как будто не решаясь сказать мертвых.

— Мы получаем бесчисленные сообщения от тех, кто утверждают, что они духи, и они говорят нам удивительные вещи, мы не можем понять, откуда эта старая и плохо образованная женщина из Польши могла получить такие сведения.

— «Мне говорили, что существует обширная система мошенничества в этом области», — сказал осторожный грек.

— Я знаю, сэр Бэзиль, и если бы эта была хитрая женщина, я, возможно, мог бы подумать об этом, но она тупая и совершенно непредприимчивая. Как она могла узнать, что герцогиня любила тюльпаны, и какие сорта она показывала мне?

«Что?» — воскликнул хозяин.

— Она упомянула сорта «Библоэм» и «Биззар», и говорила о «Туркестане», хотя она и не связывала это слово с сортом тюльпана. Она даже дала мне очень хорошее описание сада вашего городского дома, и номер пятьдесят три. Она пыталась назвать Авеню Гош, но могла назвать только начальную букву».

Ланни никогда раньше не видел таких эмоций, которые проявил этот осторожный старик. Очевидно, была задета секретная пружина. «Садитесь», — сказал он, и они взяли три стула из столовой. — «Это действительно так, Ланни?»

— Действительно это так. У меня есть записи ста или более сеансов.

— Меня это глубоко касается, потому что в последние годы у меня были очень странные чувства, как если бы моя жена находилась в комнате и пыталась общаться со мной. Я сказал себе, что это может быть только следствием моего собственного горя и одиночества. Мне не нужно рассказывать вам, как я к ней отношусь.

— Нет, сэр Бэзиль, я всегда понимал, несмотря на то, что я мало ее видел, мне было достаточно убедиться, что она была прекрасным человеком.

— Шесть лет прошло, а моя печаль никак не уменьшается. Скажите, где эта полька? Когда Ланни рассказал о яхте, он хотел узнать: «Как вы думаете, можно организовать сеанс с ней для меня?»

— Без сомнения. Это может быть организовано в удобное время. Мы глубоко заинтересованы в результатах.

Полчаса или даже больше богатый, но несчастный старик сидел, задавая вопросы о мадам Зыжински и о порядке работы с ней. Ланни объяснил любопытное условие делать вид, что веришь в индейского вождя ирокезов, который говорит с польским акцентом. Для думающего человека поверить в это было нелегко. Но Ланни рассказал о женщине, которая была его подругой в течение многих лет до своей смерти. Она посылала ему сообщения, в том числе с мелкими деталями, какие помнят только двое влюбленных, но которые ничего не значат для других: пиджак в красно-белую полоску на слуге, который обслуживал их в гостинице, где они провели свою первую ночь, грушевые и абрикосовые деревья напротив стены сада подруги. Такие вещи могли быть подсказаны подсознанием Ланни, но даже в этом случае, это было интересно. Значит, есть кто-то, кто может выкапывать их из подсознания.

«Я бы очень хотел попытаться провести эксперимент», — сказал Захаров. — «Когда вы думаете, это можно будет организовать?»

— Мне придется проконсультироваться с моей матерью и отчимом. Яхта находится на пути из Канн в Бремен, и есть планы направиться оттуда в Америку и вернуться осенью. Если вы приедете в Монте-Карло следующей зимой, мы могли бы привести мадам к вам.

— Очень долго ждать. Разве нельзя привести ее сюда? Возможно, яхта может остановиться в Ла-Манше?

— Мы планируем остановиться на английском побережье, возможно, в Портсмуте или в Дувре.

— Если это так, я с удовольствием послал бы кого-нибудь за ней в Англию. Я, конечно, заплачу ей, вы понимаете.

— В этом нет надобности. Мы заботимся о ней, и ей хорошо, лучше не поднимать этот вопрос.

— Это для меня много значит, Ланни. Если бы я мог поговорить с моей женой, или у меня был бы шанс снова ее увидеть, то это принесло бы мне больше счастья, чем я мог бы мечтать. Настала пауза, как будто отставному оружейному королю нужен был отдых после выражения своих чувств. — «Я не встретил ни одного человека равного ей. Вы слышали, пожалуй, что я ждал тридцать четыре года, чтобы жениться на ней, а потом у нас было едва восемнадцать месяцев».

Ланни знал, что Захаров и герцогиня жили вместе в течение всех этих тридцати четырех лет; но об этом говорить было нельзя. Молодой фриланс мог упомянуть случайно, что у него была подруга, но самый богатый человек в Европе мог углядеть в этом шантаж и желание учинить скандал, особенно, когда душевнобольной муж дамы приходился двоюродным братом королю Испании!

«Если вы хотите сделать убедительный тест», — продолжал Лан-ни: «было бы лучше, если бы мадам Зыжински не знала, с кем она встречается. Она редко задает вопросы, либо до, либо после сеанса. Она спросит: «Вам удалось получить хорошие результаты?» и если вы ответите утвердительно, она будет удовлетворена, я посоветовал бы встретиться с ней в каком-нибудь гостиничном номере, чтобы не дать ей никаких намёков».

«Слушай, мой мальчик», — сказал старик, с таким пылом, какого Ланни никогда не видел за шестнадцать лет их знакомства: «Если вы дадите мне возможность увидеть эту женщину в ближайшие несколько дней, я приеду в любое место на французском побережье, какое вы мне укажете».

— В таком случае, я думаю, что смогу обещать, вам это устроить. Я полечу и встречу яхту в Лиссабоне, и как только я буду в состоянии определить дату, я вам телеграфирую. В то же время, никому ни слова, мой отец и я будут посвящены в это дело, матери я скажу, что у меня есть друг, который хочет провести личное испытание. А мадам я не буду говорить даже этого.

Этот долгий разговор Робби Бэдд слушал, молча. Он не верил в потусторонний мир, но верил в возможность дать старому пауку, старому серому волку, старому черту любую вещь, которая сделает его обязанным по отношению к семье Бэдд. Когда они поднялись, чтобы уйти, Захаров обратился к нему и сказал: «Да, те акции, которые вы хотели мне показать, могут ли некоторые из моих старых компаньонов поинтересоваться ими?»

— Конечно, сэр Бэзиль.

— Пришлите мне необходимые данные, касающиеся компании.

— У меня все данные со мной. Робби указал на свой портфель. — В моем распоряжении находятся тридцать пять тысяч акций.

— Готовы ли вы назначить цену на них?

— Мы просим сто двадцать долларов за акцию. Это представляет ровно сумму инвестиций.

— Но вы имели щедрые прибыли, не так ли?

— Не чрезмерные, с учетом времени и затраченной работы.

— В эти дни люди рады получить обратно половину своих инвестиций, мистер Бэдд.

— Конечно, но не в нефть, сэр Бэзиль.

— Ну, оставьте мне документы, я посмотрю, что смогу сделать, и дам вам знать в ближайшие несколько дней.

Они уехали. В автомобиле, возвращаясь в Париж, Робби сказал: «Сын, ведь это было чудо. Что ты думаешь об этом!?»

— Ну, что случилось, то случилось, и я думаю, что он хотел бы знать.

— А дело о тюльпанах произошло на самом деле?

— Конечно.

— Оно и сыграло свою роль. Если эта женщина сможет убедить его, что герцогиня посылает ему сообщения, нет ничего, что он не сделает. Мы можем получить нашу цену.

Ланни хорошо знал, что его отец не был очень чувствителен, когда дело касалось коммерческой сделки, касалась ли она паука, волка или дьявола. «Я надеюсь, что ты всё сделаешь», — сказал отец.

«Он хочет купить акции для себя», — продолжал Робби. — «Будет много переговоров. Не позволяй ему слишком часто видеться с этой женщиной, пока он не заплатит».

«Чем больше он увидит, тем больше ему захочется», — возразил сын.

— Да, но предположим, что он полностью выкупит ее от вас?

— Я полагаю, что мы должны предвидеть и этот случай.

— Я думаю, что он не поверит, что всё честно. Если даже он получит результаты, он будет уверен, что ты заранее предупредил женщину.

«Ну», — сказал молодой идеалист: «он будет наказан за свои грехи. Гете говорил, что вся вина наказывается на земле».

Но Робби больше не интересовался ни спиритуалистами, ни духовностью.

— Если я смогу прокачать это дело, я буду в состоянии погасить долги тебе, Бьюти и Марселине.

— Ты не должен беспокоиться об этих долгах, Робби. Мы не голодаем.

— Все же, неприятно знать, что я взял деньги, которые ты получил от продажи картин Марселя.

«Если бы не ты», — сказал молодой философ: «Меня бы здесь не было, Бьюти вышла бы замуж за третьесортного художника на Монмартре, а Марселина не путешествовала бы на частной яхте. Я им всё это рассказал».

«И всё же», — сказал Робби: «Я приехал сюда, чтобы продать эти акции. Давай получим от старого мошенника как можно больше денег, сколько сможем».

Ланни отпускал шутки о фирме «Р и Р». В те дни, когда его мать и Бесс пытались найти ему жену, была фирма «Б и Б». Сейчас сказал он: «Теперь мы будем иметь 'З и З’".

Вернувшись в Париж, Ланни мог бы поприсутствовать на конференции и узнать о планах перевооружения румынского правительства, но он условился с Золтаном Кертежи посетить Салон и обсудить состояние рынка изобразительного искусства. Белокурый венгр был одним из тех счастливых людей, которые никогда не выглядят даже на день старше. Он всегда только что обнаруживал что-то новое и интересное в мире искусства, он всегда рассказывал вам об этом быстрым потоком слов, и всегда его мятежные волосы и ухоженные усы, казалось, сопровождали его жесты. В Салоне не было ничего первоклассного, сообщил он. Но был молодой русский гений, Александр Яковлефф, которого выставили в одной из галерей, он действительно большой рисовальщик, и Ланни должен пойти и посмотреть его прямо сейчас. Кроме того, Золтан случайно совершил открытие, набор акварельных рисунков Блейка, которые были найдены в старом ящике в господском доме в графстве Суррей. Они были подлинными, и цвета на них до сих пор свежи. Никто на земле не мог бы сделать таких ангелов и чертей. Несомненно, они были раскрашены женой Блейка, но это характерно для многих работ Блейка. Они должны принести, по крайней мере, тысячу фунтов за штуку.

Ланни сразу начал перебирать в уме имена лиц, которые могут заинтересоваться таким кладом. И не только потому, что Золтан будет платить ему половину комиссии, а потому, что это была игра, в которую он научился играть. Нет смысла возражать Ирме, никогда деньги, которые она положила бы на его счет, могли бы принести ему те же острые ощущения, как он получит от результатов сделки.

«Мы не сможем получить то, к чему мы привыкли», — сказал друг: «Вы удивитесь, как упали цены».

Не важно, картины были по-прежнему красивы, и если у вас были простые вкусы, вы могли бы жить и наслаждаться ими. Но у дилеров были проблемы с высокой арендной платой, а бедняк, нарисовавший картину, будет бродить со своими полотнами под мышкой, и устанавливать их в окнах табачных киосков и других местах, возвращаясь два или три раза в день, и, глядя на них с тоской, надеясь, что это может вызвать интерес прохожих.

Париж весной был прекрасен, как всегда, и двое друзей прогуливаясь, любовались на цветки каштанов и ощущали запахи клумб. Золтану было около пятидесяти, но он вёл себя и разговаривал также, как его молодой друг. Он был полон планов поехать туда и сюда, увидеть то и это. Он всегда был готов встречаться с новыми людьми, открывать новые сокровища искусства. Действительно счастлив тот человек, которому бизнес приносит удовольствие! Тысяча старых мастеров облегчила ему жизнь, создав шедевры, которыми он мог восторгаться и чувствовать гордость, когда приобретал один из них для своего клиента.

Всегда были богатые люди, охотившиеся за знаменитыми произведениями искусства. И Золтан хотел предостеречь своего друга с розовыми убеждениями не относиться к таким лицам слишком презрительно. Многие из них были невежественны и претенциозны, но были и другие подлинные любители искусства, которым нужно было помочь и оказать поддержку. И это был не только хороший бизнес, это было общественное дело, в конце концов, многие из этих коллекций попадут в музеи. Золтан не имел представления об экономике и не морочил себе голову революционными идеями Ланни. Он сказал, что бы ни случилось, но картины выживут, и люди будут хотеть видеть их. И найдётся занятие для человека, у которого есть вкус и который может отличить редкое и ценное от дешевого и обычного.

Ланни арендовал автомобиль и повёз Золтана пообедать к Эмили Чэттерсворт в её поместье «Буковый лес», где она проводила большую часть года, место, о котором у Ланни были воспоминания с детства. На этой лужайке под большими буковыми деревьями он слушал Анатоля Франса, рассказывающего о скандалах французских королей и королев старого времени. В этой гостиной он играл на пианино для Айседоры Дункан, и здесь ему было предложено бежать вместе с ней. Здесь он также аккомпанировал Ганси в день, когда Ганси и Бесс встретились и безумно полюбили друг друга.

Седовласая хозяйка хотела услышать новости обо всех семействах. Ей были интересны истории Захарова и герцогини, которых она знала. Эмили провела сеанс с мадам Зыжински, но не получила каких-либо значительных результатов. Вероятно, потому что она была враждебна к самой идее и напугала духов! Она спросила мнение Золтана о Салоне, который она посетила. У неё была пара картин, которые больше не соответствовали ее вкусу. Она показала их эксперту, и услышала его оценку того, что она может за них получить. Она сказала ему, чтобы тот не торопился. Она потеряла много денег, как и все остальные, но, видимо, это было только бумажные потери, по акциям по-прежнему платят дивиденды. Ланни посоветовал ей не рассчитывать на это.

Молодой приверженец розовых взглядов не смог бы приехать в Париж без захода в редакцию газеты Лё Попюлер и обмена идеями с Жаном Лонге и Леоном Блюмом. Ланни знал, о чём они думали, потому что читал их газету, но они хотели услышать, как рабочее образование развивается на юге Франции, и что сын американского промышленника видел в Советском Союзе. После завтрака с Лонге Ланни прошёлся по выставкам картин, а затем поднялся на холм Монмартр в простенькую квартиру, где Джесс Блэклесс был в разгаре сочинения манифеста, который будет опубликован в Юманите и осуждавший Лонге и его газету, как агентов и орудия капиталистической реакции. Когда Джесс узнал, что его племянник был в Одессе, то начал приставать к нему с вопросами, стремясь узнать мельчайшие подробности в ходе выполнения пятилетки.

Джесс жил здесь со своей спутницей, сотрудницей коммунистической газеты. У них была трудная жизнь с минимумом удовольствий. У Джесса не было времени для рисования, он сказал: реакционеры готовятся уволить организованных рабочих и исключить их из дела. Следующие выборы во Франции могут стать последними, которые будут проходить при республиканском режиме. Красный дядя Ланни жил под сенью надвигающейся классовой войны, его жизнь была посвящена ненависти к капиталистической системе и обучению других этому чувству.

Он готовил эту кампанию борьбы против капиталистов и социалистов. Ланни думал, что это было трагедией, что трудовые коллективы не могут действовать вместе, чтобы противостоять врагам, которые были намного сильнее, чем они сами. К согласию не могли придти сторонники изменений парламентским путём и сторонниками применения силы. Причём Джесс Блэклесс будет настаивать, что именно капиталисты будут использовать силу, а поведение рабочих будет чисто оборонительным. Они будут атакованы, их организации будут разогнаны. Пример был подан в Италии.

Ланни мог бы ответить: «Это просто придирка. Коммунисты заняли позицию, которая заставит неизбежно применить силу. Если вы начнёте наставлять пистолет на человека, он поймёт, что его жизнь зависит от того, кто выстрелит первым».

Может ли капитализм быть изменен постепенно? Можно ли добиться изменений отрешением некоторых политиков от должности и назначения на должность других путем голосования? Ланни привёл цитаты Карла Маркса, признавшего, что постепенное изменение может произойти в англо-саксонских странах, где в течение длительного времени были парламентские институты. Большинство красных не знают, что сказал их хозяин, и не поверят, когда им скажут об этом. Казалось, что это может смести большевиков со сцены. Но Джесс сказал, что ссылаться на Маркса всё равно, что ссылаться на Библию: и там, и там можно найти всё, что угодно.

Они продолжали спорить, уменьшив прежнюю риторику. К тому времени пришла Франсуаза, и они прекратили спор, потому что Франсуаза не разделяла легкомысленного американского чувства юмора и могла разгневаться на Ланни. А тот рассказал ей много хорошего о Советском Союзе. Вскоре пришла Сюзетт, ее младшая сестра, замужем за одним из лихих таксистов Парижа. Дядя Джесс сказал, что этот парень принял правильное решение социальной проблемы: давить всех буржуа, но с помощью Сюзетт увеличивая красное население. Они имели второго ребенка.

Женщины принялись за работу готовить ужин, а Ланни извинился и вернулся в «Крийон», чтобы встретиться с отцом. Когда Робби спросил: «Что ты делал?» он ответил: «Смотрел картины». Это была правда и ничего, кроме правды, но не вся правда!

Еще одна обязанность: визит в Шато де Брюин. Ланни обещал Мари на смертном одре, что он никогда не забудет её двух сыновей. Для них он мог сделать не так много, но они были дружелюбными ребятами и рады были рассказать ему о своих делах. Он позвонил их отцу, который приехал и привёз его. Дени де Брюин, было за семьдесят, но он был энергичен, его белые волосы, темные, печальные глаза и бледные изысканные черты выделяли его из толпы. Он был рад видеть Ланни из-за общих воспоминаний.

По дороге они говорили о политике, и было интересно отметить, как мир может восприниматься по-разному двумя разными людьми. Дени де Брюин, капиталист умеренных масштабов, владелец парка такси и работодатель мужа Сюзетт, хотя он не знал об этом, согласился с Джессом Блэклессом, что коммунисты были сильны в Париже и в других промышленных центрах, и что они готовы использовать силу, если они смогут иметь её в наличии. Концепция Дени управления государством была стрелять первым. Он был националистом, и собирался вкладывать деньги, чтобы не допустить Джесса и ему подобных во власть. Ланни был весь внимание, и это было приятно для предпринимателя, который был полностью уверен в своей правоте.

Дени де Брюин был обеспокоен состоянием своей страны. Финансовое положение страны было плачевным. Расчеты на германские репарации не оправдались. Французский националист обвинял британских бизнесменов и государственных деятелей. Великобритания не является верным союзником Франции, а соперником. Великобритания использует Германию против усиления Франции. Почему американские бизнесмены помогают Германии встать на ноги, что представляет опасность для Франции? Иностранные инвесторы одолжили в Германии около пяти миллиардов долларов после войны: зачем им такие риски?

Ланни ответил: «Ну, если бы не было кредитов, то как Германия вообще заплатила бы Франции репарации?»

«Она заплатила бы, если бы…», — ответил Дени, не зная, как закончить фразу, указав источник платежей. Ланни знал, как поймать его на слове. Люди, которые правили Францией, не учли уроков вторжения в Рур и его провала. Они по-прежнему думали, что можно производить товары силой и получать деньги с помощью штыков. Было бесполезно спорить с ними. Их преследовал страх перед Германией. И, возможно, они были правы, у Ланни уверенности не было. Конечно, в Германии также было много людей, которые верили в силу и были готовы её использовать. Ланни встречал таких.

Дени хотел бы знать, как отразится крах на Уолл-стрите на французских делах. Сезон начинается, а народа здесь нет. Появятся ли туристы этим летом? Актуальный вопрос для владельца парка такси! Ланни сказал, что боится, что Парижу придется сделать тоже, что и Нью-Йорку — затянуть потуже пояс. Когда Дени спросил, что Робби думает о перспективах, Ланни сообщил об оптимизме отца. Дени остался доволен, т. к. доверял суждению Робби больше, чем суждению Ланни.

Шато де Брюин не было большой достопримечательностью, как Балэнкур или «Буковый лес». Это был просто загородный дом из красного камня. Его название было данью его возрасту и уважением сельской местности к старинной семье. Он был время от времени одним из пристанищ Ланни в течение шести лет. Его знали слуги, старый пес знал его, он чувствовал, что даже фруктовые деревья узнали его. Дени-сын нашёл себе жену из правильной семьи, и она была здесь, изучая обязанности хозяйки поместья. У них был мальчик, так что два молодых отца могли шутить о возможном будущем союзе семей. Шарло, младший брат, учился на инженера, а это означало, что он может путешествовать по всему земному шару. Кстати, он интересовался политикой и принадлежал к одной из групп агрессивных французских патриотов. Ланни не стал говорить о своих собственных идеях. Ибо у него было право быть любовником жены Дени, но не было прав развращать его сыновей. Все, на что он мог надеяться, это умерить их горячность, говоря о терпимости и открытости.

Двое молодых людей, одному было двадцать четыре года, а другой на год моложе, смотрели на Ланни, как на необычно мудрого и гениального человека. Они знали о его браке, и думали, что это коронация. К этому мнению присоединилась бы их мать, потому что у неё было бескомпромиссное уважение француженки к собственности. Французы, наряду с большинством других европейцев, любили говорить, что американцы поклоняются доллару. Замечание, которое Золтан Кертежи прокомментировал содержательной фразой: «Американцы поклоняются доллару, а французы поклоняются су»[12].

ГЛАВА ПЯТАЯ…из бездны

Дружба восхитительное чувство, если вы приняли правильное решение при выборе верных друзей. Эрик Вивиан Помрой-Нилсон доказал, что в течение многих лет был наиболее преданным другом Ланни. Без сомнения, без поддержки Рика молодой человек не сумел бы придерживаться неортодоксальных идей. Сын баронета наблюдал за всем, что происходило в мире, анализировал различные тенденции и излагал свое представление о них в газетных статьях, вырезки из которых Ланни отправлял лицам, с которыми дискутировал. Он, конечно, никого не переубедил, но статьи поддерживали его убеждения.

Рик был всего года на полтора старше, но у Ланни вошло в привычку считаться с его мнением, что радовало жену Рика и совсем не вызывало недовольства Рика. Всякий раз, когда англичанин заканчивал очередную пьесу, Ланни был уверен, что она должна стать долгожданным «хитом». Когда этого не происходило, всегда находилась причина — упорство Рика в решении социальных проблем, которые были непопулярными с точки зрения с тех, кто купил лучшие места в театрах. Молодому драматургу повезло с родителями, которые верили в него и предоставили ему и его семье кров. На время, когда он писал правду, какой она виделась ему.

Почти тринадцать лет прошло с тех пор, когда очень молодой английский летчик разбился в бою и был найден с раной во лбу и переломом колена, осложнённым сильным заражением. С течением времени он научился жить со своей хромотой. Он мог входить в воду для купания со специального устройства, которое сделал Лан-ни для него в Бьенвеню. А теперь плотник яхты Бесси Бэдд прикрепил болтами две ручки у входа на трап яхты, так что человек с хорошими крепкими руками мог поднять себя из воды без чьей-либо помощи. Рик отстегивал с ноги стальную шину, соскальзывал в воду и наслаждался так, как будто у человечества никогда не было проклятия мировой войны.

Нина была, как всегда, любезной и привлекательной, а маленький Альфи, получивший своё имя в честь деда баронета, больше на него не походил, т. к. безмерно вырос длинноногим для своих тринадцати лет. У него были темные волосы и глаза, как у отца, и он был, как можно было бы ожидать, не по годам развитым. Он знал немного обо всех политических движениях, а также о художественных направлениях, и использовал их жаргон так, что было трудно удержаться от улыбки. У него были тонкие и нежные черты и серьезное выражение лица, что делало его предопределено жертвой Марселины Дэтаз, маленькой кокетки и дерзкой девчонки. Марсе-лина не имела представления о политике, но она владела некоторыми видами искусств, в том числе кокетством. Наполовину француженка и наполовину американка, она также была воспитана среди пожилых людей, но другого сорта. От бывшей баронессы де ля Туретт, наследницы скобяного короля из Цинциннати, она узнала трюк говорить ужасные вещи с торжественной миной на лице, а затем врываться смехом, приводя в замешательство рассудительного на вид юношу. Видимо, Альфи никогда не узнает об этом.

Семьи запланировали встречу для этих двух по телеграфу, как только появилась возможность. Родители в свободной и непринужденной современной манере отпускали шутки о них, и дети последовали их примеру. «Я никогда не выйду за тебя замуж, если ты не научишься лучше танцевать», — то заявит Марселина. В ответ раздраженный Альфи: «Вы не должны выходить за меня замуж, если вы этого не хотите». Он никогда не будет иметь ни малейшего представления, что произойдёт дальше. Один раз его чувства больно заденут, а в следующий раз ему покажется, что к нему благосклонны. Но всегда его будут дразнить, и Альфи будет похож на человека, преследуемого обманчивой надеждой.

В доме Марселины всегда были танцы, по крайней мере, с тех пор, как она выучилась ходить. Так называемые «светские» танцы, танцы Далькроза, танцы Айседоры Дункан, провансальские крестьянские танцы, английские и американские кантри танцы, любые танцы, которые может воспринять ребенок. Какая-то музыка звучала большую часть времени, а фонограф или радио можно было включить по желанию. На яхте, как только ее уроки были закончены, она прибегала туда, где занимались Ганси и Бесс. И как только улавливала ритм, её ноги начинали сами двигаться, и она танцевала по всему салону. Она протягивала руки к Ланни, и они начинали импровизировать. Они научились читать сигналы друг друга, и еще раз, как в старые времена Далькроза, можно было наблюдать, как музыка становится видимой.

Неудивительно, что Марселина не могла танцевать с парнем, который знал только сомнамбулическую ходьбу в такт джазовому ритму, которая была нормой в светском обществе. Альфи будет пытаться изо всех сил, но будет выглядеть и чувствовать себя, как молодой жираф, которого поймали во время землетрясения. «Расслабься, ослабить!», — будет кричать она, а он будет поднимать пятки и носки ног в не самой английской манере. Девушка будет его поощрять, чтобы он не расстраивался, но только в той степени, чтобы он не сомневался, кто собирается заказывать музыку в своей семье.

Ланни видел, как они сидят отдельно от других, когда вечером играет музыка. Иногда они держались за руки, и он догадается, что они решали свои проблемы по-своему. Он вспомнил дни, когда он совершил свой первый визит в поместье «Плёс», и сидел на берегу реки Темзы, слушая, как Курт Мейснер играет медленное движение Концерта Моцарта D-минор. Какой чудесной казалась жизнь, когда он, дрожа от восторга, держал руку Розмэри Кулливер и мечтал о чудесном будущем. Ничто не сбывается, как планировалось. Он размышлял о жизни, и как редко нам дается то, что мы ожидаем. Приходят молодые люди и требуют свою долю. У них так мало представления о боли, которая их ждет. Их нельзя ни о чём предупредить. Они должны пройти свой собственный путь и оплатить свои ошибки.

Яхта Бесси Бэдд крейсировала в водах, посещаемых судами любого размера, от океанских лайнеров до маленьких парусников. Одним больше для этих вод уже не имело значения, тем более, если соблюдались все правила мореплавания. Яхта вошла в Ирландское море. Была чудесная погода, голубое небо ни разу не покрывалось облаками, а воздух был наполнен музыкой и топотом ног на палубе. Ганси и Бесс усердно музицировали, Бьюти и Ирма играли в бридж с Ниной и Рахель, а Ланни и Рик сидели в сторонке и обсуждали все, что случилось с ними в течение прошлого года.

Ланни посетил огромное производственное предприятие своих предков и был принят в качестве принца-консорта в загородном клубе Ньюкасла и на Лонг-Айленде в поместье Ирмы, которое пыталось имитировать французское шато. Рик, тем временем, написал пьесу о молодой супружеской паре, у которой были разные взгляды по вопросу насилия в классовой борьбе. Рик написал несколько пьес о молодых людях, которых мучили некоторые аспекты этой борьбы. В настоящем опусе слова его молодого идеалиста звучали почти как у Ланни Бэдда, в то время как его ультракрасная жена, возможно, имела собственную яхту, названную в ее честь. Рик извинился за это, говоря, что драматург должен использовать материал, который попал в его руки. Ланни ответил, что, несомненно, существует много пустых и сбитых с толку молодых людей, как он сам, но вряд ли среди паразитических классов найдётся такой неистовый борец, как Бесс.

Рик имел беседы с редакторами и журналистами в Лондоне, государственными деятелями, писателями и другими деятелями в доме своего отца. Он знал о подъеме нацистского движения в угнетённом Фатерланде. Не так давно он получил письмо от Курта, который, как всегда, надеялся объяснить свою страну внешнему миру. Он посылал вырезки из газет и брошюры. Немцы, безумные, с их манией преследования, были неустанными пропагандистами, и будут проповедовать всем тем, кого можно было убедить их выслушать. Но от них нельзя было услышать изложение мнений обеих сторон или признание малейших ошибок своей страны.

Путешественники высадились на берег в маленькой ирландской гавани, и мужчины совершили поездку на экскурсионном автомобиле, в то время как дамы торговались со сметливыми крестьянками за белье с ручной вышивкой. Потом они были высажены на берег в Уэльсе, где горы не смогли произвести впечатления на тех, кто жил так близко к Альпам. Они посетили остров Мэн, и Ланни вспомнил длинный роман, который потряс его в детстве, но который до сих пор не повлёк никаких потрясений. Они вышли в Ливерпуле, где получили почту, в которой среди прочего была телеграмма от Робби, который был еще в Париже. «Продал за восемьдесят три, лучше, чем ожидал, благодаря тебе, уплываю завтра, удачи с призраками».

По просьбе отца Ланни отложил назначать обещанную встречу с Захаровым. Теперь он отправил письмо, сообщив, что яхта прибудет к французскому побережью в течение нескольких дней, и он протелеграфирует дату встречи. Яхта Бесси Бэдд опять повернула на юг и высадила Помрой-Нилсонов в Коузе, откуда Ланни телеграфировал в Шато-де-Балэнкур, проинформировав, что он привезёт своего друга в отель в Дьепп завтра после полудня. Он объяснил Маме Робин, что хотел бы встретиться с другом в Дьеппе, и она с радостью согласилась с ним. Своей матери и отчиму объяснил, что хотел бы провести тест с мадам, не называя никаких имен, пока все не будет кончено. Что касается польки, то она всегда и везде была инструментом для демонстрации ее странного дара.

Дьепп был старым городом с тысячелетней историей, церковью, замком и другими достопримечательностями для туристов. А также и с иными курортными местами такими, как казино. Ланни не нужно было терзаться, что он стеснит своих друзей. Яхта пришвартовалась рядом с пирсом, и Ланни в условленное время вызвал такси и поехал в отель. Там для него была неподписанная телеграмма, сообщавшая, что «господин Жан» будет его ждать. Его сопроводили в номер, в котором в ожидании сидел один Захаров.

Для медиума был приготовлен комфортный шезлонг и кресла для каждого из мужчин. Так как старик был тщательно проинструктирован, никаких разговоров не потребовалось. Ланни представил его под вымышленным именем, тот кратко поздоровался, а Ланни предложил мадам сесть. Больше было не произнесено ни одного слова. Отставной оружейный король был скромно одет, те, кто не был знаком с его фотографией, возможно, прияли бы его за отставного коммерсанта, профессора колледжа или врача.

Женщина стала вздрагивать и стонать. Затем она затихла и вошла в транс. Настало долгое ожидание. Ланни, кто верил, что эти явления были «телепатией», сосредоточил свои мысли на личности Марии дель Пилар Антонии Анхелы Патросино Симона де Мигуро и Беруте, герцогини де Маркени и Виллафранка де лос Кабальерос. Внешность этой личности, наверное, не соответствовала этих великолепно звучащих имен. Это была маленькая смуглая леди с очень спокойным, сдержанным, но добрым характером. Она обеспечивала потребности чрезвычайно требовательного бизнесмена, охраняла его, заботилась о нем, любила его, и, если верить сплетням, родила ему двух дочерей. Во всяком случае, он обожал ее, и гордился ею в сдержанной манере, навязанной ему обстоятельствами. Вот уже более тридцати пяти лет они были неразлучны, и миллион воспоминаний о ней должны быть похоронены в подсознании старика. Будет ли медиум иметь возможность использовать их? Если это так, то можно оказаться в неудобном положении, и, возможно, Ланни было бы тактичнее, предложить уйти. Но Захаров поставил кресло, возможно, с мыслью, что помощь молодого человека может понадобиться для проведения эксперимента.

Вдруг раздался громкий голос вождя ирокезов, как всегда говорившего по-английски: «Привет, Ланни. Так, вы пытаетесь выбить меня из строя!» Это, конечно, была не фраза ирокеза, и звучала она не по-польски.

Ланни очень торжественно произнёс: «Тикемсе, я привёл к вам джентльмена, который глубоко искренен в своем отношении к вам».

— Но он не верит в меня!

— Он полностью готов поверить в вас, если вы дадите ему повод, и он будет рад поверить.

«Он боится верить!» — объявил голос, с большим упором. Была пауза. И потом: «Вы не француз».

«Я пытался им быть», — сказал Захаров. Ланни говорил ему, что надо отвечать на каждый вопрос быстро и правдиво, но не говорить больше, чем нужно.

— Но вы родились не во Франции. Я вижу смуглых людей вокруг вас, и они говорят на странном языке, которого я не понимаю. Для меня будет трудно сделать что-нибудь для вас. Пришло много духов. Вы знали много людей, и они не любят вас, это легко увидеть это по их лицам, я не знаю, в чем дело. Многие из них говорят сразу, и я не могу разобрать слова.

Откуда, где сидел Ланни, он мог наблюдать за лицом мадам, и увидел, что её лицо было встревожено. Так бывало всегда, когда Тикемсе прилагал особые усилия, чтобы услышать или понять. При повороте глаз наблюдатель мог наблюдать лицо старого оружейного короля, которое выражало напряженное внимание. На ручке кресла Ланни лежала записная книжка, где он фиксировал всё, что было сказано.

Вдруг контроль воскликнул: «Пришёл человек, он пытается говорить с вами, а не со мной. Это очень тощий старик с белой бородой. Он говорит на очень плохом английском. Он не всегда был таким. У него была черная борода, когда он вас знал. Его зовут Хи-фен, вроде, у него второе имя Тиди. Нет, это одно имя, очень длинное, Хифен-тидес. Он говорит, что это греческое имя, Хифентидес? Знаете ли вы это имя?»

«Нет», — сказал Захаров.

— Он говорит, что вы лжете. Зачем вы пришли сюда, если вы решили лгать?

— Я не помню его.

— Он говорит, что вы ограбили его. Что это, о чём он говорит? Он продолжает говорить, что это галл, а может, чернильный орешек? У вас был чернильный орешек. Много мешков чернильного орешка. Это шутка?

«Должно быть», — Захаров говорил со спокойной решительностью. Из всех лиц, которых знал Ланни, он был самым хладнокровным.

— Он говорит, что это не шутка. Галл это товар, что продается. Сто шестьдесят девять мешков с галлом. Также камедь, много ящиков с камедью. Вы были агентом. Тикемсе начал говорить от имени духа. — Ты взял мои товары и заложил от своего имени. Ты отрицаешь это?

— Конечно.

— Ты не отрицал это в лондонском суде. Ты признал себя виновным. Ты был в тюрьме, что это? — Олд Ба? Это было раньше, чем пятьдесят лет тому назад, и я не помню.

«Олд Бейли?»[13] — встрял Ланни.

— Да, Олд Бейли. Я был в Константинополе, и я доверял тебе. Ты сказал, что не знаешь. Это неправда. Но это были мои товары, а ты получил деньги.

Голос затих. Он стал ворчливым, как будто старик жаловался на что-то давно забытое. Если это не было правдой, то было, конечно, хорошо придумано.

Ланни покосился на живого старца и увидел капельки пота на его лбу. Из рассказов Робби он знал, что у командора ордена Бани и кавалера ордена Почетного легиона было много воспоминаний, которые он не хотел бы, чтобы их вытащили на свет.

Тикемсе вымолвил после паузы: «Я постоянно слышу слово Мугла. Что такое Мугла?»

— Это деревня, где я родился.

— Это в Греции?

— Это в Турции.

— Но вы же не турок.

— Мои родители были греки.

— Кто-то продолжает называть вас Зак. Потом я слышу Риас. Вас зовут Риас?

— Захариас является одним из моих имен.

— Тут человек, который говорит, что он ваш дядя Энтони. Нет, не то, я что-то не понимаю эти греческие имена.

— У меня был дядя Антониадес.

— Он спрашивает: Ты хочешь поговорить со мной?

— Мне не очень хочется этого.

— Он говорит: «Ха-ха!» Он тоже не любит вас. У вас был общий бизнес с ним. И с ним было не всё в порядке. Вы сочинили удивительные истории о нем. Вы пишете рассказы или что-нибудь подобное?

— Я не писатель.

— Но вы рассказываете истории. Все духи смеются, когда говорит дядя Антониадес. Вы стали богатым и могущественным и стали рассказывать истории о прошлом. А они рассказывают о вас. Вы хотите их послушать?

— Не за этим я пришел.

— Здесь большой и сильный человек с белой бородой. Она выглядит как ваша, но больше по размеру. Он называет себя Максом и хорошо говорит по-английски, нет, он говорит, что это не английский, а американский. Знаете ли вы американца Макса?

— Я не узнаю его.

— Он говорит, что он Максим. У вас тоже был общий бизнес.

— Я знал Максима.

— Вы купили его. Он сделал миллионы, но вы сделали десятки миллионов. Вас было уже не остановить. Максим говорит, что он не верит в будущую жизнь, но предупреждает вас, это ошибка. Вы будете счастливы, если вы измените весь этот материализм. Вы понимаете, что он имеет в виду?

— Это не похоже на него.

— Я отделал старика. Я был крепкий парень. Я мог одолеть любого в лесу штата Мэн. Я мог одолеть любого в Канаде, и я это делал. Я отделал тебя один раз, ты, старый греховодник. Теперь похоже на меня?

— Да.

— Я когда-то писал имя императора пулями на мишени. Ты, безусловно, этого не забыл!

— Я помню.

— Ладно, тогда, проснись, и пойми, как вести себя в лучшем мире. Ты не сможешь решить свои проблемы, как привык, заткнув уши.

Наступила пауза. «Он ушел, смеясь», — сказал Тикемсе. — «Он дикий парень. Когда он ел суп, то измазал бороду, то же самое было и с мороженым. Вам ведь не нравятся такие манеры. Вы спокойный человек, Захария. Но теперь я слышу громкие звуки вокруг вас. Это очень странно! Что с вами?»

Старый грек ничего не ответил, а голос контроля понизился до шёпота, как если бы он спрашивал духов об этой тайне. Долгое время Ланни не мог разобрать ни слова, и он воспользовался случаем, чтобы поправить свои заметки. Раз или два он взглянул на оружейного короля, но тот не отреагировал и сидел, как каменный, уставившись перед собой.

«Что это за шум, который я продолжаю слышать?» — вдруг вскрикнул индеец. — «И почему эти духи так шумят? Дребезжание и стук, люди кричат, как если бы они были напуганы. Что это такое, что вы делаете, Захариас?»

Сэр Бэзиль не отвечал.

— Почему вы мне не отвечаете?

— А, что духи не могут вам объяснить?

— Легче, когда вы отвечаете на мои вопросы. Вам не нравится то, что эти люди говорят? Это не моя вина, если они ненавидят вас. Вы обманули их? Или вы их обидели?

— Некоторые считали, что я так и сделал.

— Я продолжаю слышать пушки. Вот и все! Вы были солдатом? Вы участвовали в боях?

— Я делал оружие.

— Ах, вот оно что. Так много людей погибло. Вот почему они кричат на вас, я никогда не видел их так много. Никогда даже в те дни, когда я командовал племенем «Шесть наций», и бледнолицые воевали против нас. У них было лучшее оружие и их было больше, и мои люди умерли, они умерли, пронзительно крича и проклиная захватчиков нашей земли. Так погибли люди, пронзительно крича и проклиная грека Захариаса. Можете ли вы убежать и спрятаться от них? Они пришли и толпятся около вас, как будто впервые они смогли добраться до вас. Они протягивают руки, пытаясь достать до вас. Вы чувствуете, как они касаются вас?

«Нет», — сказал Захаров. Впервые Ланни почувствовал дрожание в его голосе. Еще один быстрый взгляд показал отчётливые капли пота на его лбу.

— Это как будто идёт битва. И это со всем дымом и шумом вызывает у меня головную боль. Я вижу, как снаряды взрываются вдали, и люди падают с неба. Нет, нет, назад, он не слышит вас, и нет никакого смысла кричать на меня. Пусть говорит кто-нибудь один за всех вас. Любой из вас. Вы, человек с рваным флагом. Что вы хотите сказать? Нет, не ты! Я не хочу говорить с человеком без верхней части головы. Какой смысл может быть только в половине головы? Прочь кровавые руки от меня, меня не волнует, кто вы есть. Что это? О, я вижу. Ладно, скажу ему… Я Неизвестный солдат. Я человек, которого похоронили возле Триумфальной арки. Возле меня горит вечной огонь, и приходят люди и возлагают венки на мою могилу. Ты приходил один раз, и возложил венок, не так ли? Ответь мне!

— «Да». Голос оружейного короля был едва слышен.

— Я видел тебя. Я вижу всех, кто приходит к могиле. Я хочу сказать им, уйдите и остановите следующую войну. Я хочу сказать им что-то еще, что не обрадует их. Вы знаете мое имя?

— Никто не знает, как тебя зовут.

— Меня зовут Мордехай Исак. Я еврей. Их Неизвестный Солдат еврей, и это очень обеспокоит их. Вы еврей?

— Меня так называли, но это не так.

— Я понимаю, брат. Многие из нас были в таком же положении.

Был пауза, а затем Тикемсе сказал: «Они все смеялись. Они говорят, чтобы я не возражал, если вы говорите неправду. Вы очень важный человек, они говорят. Они вытолкнули вперед старушку, я не могу разобрать ее имя, оно звучит как Хэдж — … Это имя женщины? Она говорит, что она мать вашего сына. Разве это возможно?»

— Это может быть.

— Она говорит, что ваше имя Захар. Вы изменили его в России. Место называлось Вилкомир, давно, давно. Она говорит, что твой сын жив. Он очень беден. Она говорит, что у вас есть внуки, но Вы не хотите знать об этом. Говорит ли это вам что-нибудь?

— Возможно.

— Раненые оттолкнули ее подальше. Они не дают ей говорить. И снова кричат: На твоих деньгах кровь. У тебя много денег, и на них лежит проклятие. Ты убил человека, когда был молод, но это ничего, ты убил всех нас. Мы ждем тебя в мире духов. Мы мстители, мы люди без лиц, без внутренностей! Когда-нибудь ты придешь к нам.

Голос Тикемсе стал пронзительным. И вдруг старый грек вскочил на ноги. Сделав два шага, он подошёл к Ланни и потребовал: «Дайте мне книгу». Молодой человек опешил и отдал свою записную книжку. Захаров схватил её, поспешил почти бегом к двери и вышел, хлопнув за собой дверью.

Это было концом сеанса. Больше не было произнесено ни слова, но медиум начала жалобно стонать. Ланни был готов к неприятностям. На медиуме всегда плохо сказывались любые резкие действия. Захаров об этом был предупреждён. Теперь у неё начались судороги, и слюна стала капать с ее губ. Ланни подбежал и полотенцем и вытер их. На какое-то время он испугался, но постепенно стоны затихли, и через некоторое время женщина открыла глаза.

«Ой, что случилось?» — спросила она, а затем, увидев пустое кресло, спросила: «Где старый джентльмен?»

— Он ушел.

— Он не должен был этого делать. Что-то пошло не так. Я чувствую себя очень плохо.

— Я извиняюсь, мадам. Он испугался.

— Он услышал что-то плохое?

— Действительно, очень плохое.

— Кто-то умер?

Ланни подумал, что легче ответить: «Да». — «Он не был готов к этому и не хотел демонстрировать свои чувства».

— Это ужасно плохо для меня. Тикемсе будет сердиться.

— Я думаю, он поймет, мадам.

— Это вызвало у меня страшную слабость и головную боль.

— Я извиняюсь. Я закажу немного вина, если не возражаете.

— Пожалуйста.

Ланни заказал вино и печенье. Она не стала есть, но прихлебнула вина, и через некоторое время Ланни свёл её по лестнице и усадил в такси. Ему было интересно отметить, что даже в этих, сенсационных, обстоятельствах женщина не стала приставать к нему с вопросами. Она была обеспокоена только своими собственными чувствами. Люди не должны были так относиться к ней. Они должны быть более внимательными.

Ланни помог ей взойти на борт яхты, а няня маленького Йохан-неса, которая стала ее подругой, помогла ей улечься в постель. Бью-ти и остальные были на осмотре достопримечательностей Дьеппа, и Ланни пошел к себе каюту, чтобы записать свои замечания во второй раз, прежде чем исчезнут его воспоминания.

Действительно, поразительный опыт! Он не мог судить обо всех деталях, например, сто шестьдесят девять мешков галла, но поведение Захарова было доказательством общей точности откровений. Молодой наблюдатель согласно своей теории считал, что эти детали вышли из подсознания Захариаса Базилиоса Захарова, ранее Захара, у которого было несколько имен, несколько мест и дат рождения, удобных ему в данный момент. Но какое подсознание может вынести человек! Ведь он думал об этом, когда просыпался в предрассветные часы утром и не мог заснуть снова? Сколько денег потребуется, чтобы компенсировать человеку такие воспоминания и такие чувства?

Ланни не мог забыть, что его собственный отец был производителем и продавцом оружия, и в целях обеспечения своих сделок подкупал, обманывал и крал документы. Было ли у Робби подсознание, как у Захарова? Он практически не демонстрировал признаки этого. У него были розовые щеки, спал он хорошо, по его словам, и, казалось, интерес к жизни у него не пропал. Но может быть всё это блеф? Может он хорошо держит себя в руках? Ланни вспомнил, как быстро и напористо Робби вступался за военную промышленность, когда слышал критику в её адрес. Это не было признаком совершенно беззаботного подсознания.

Ланни в раннем детстве узнал доктрину отца. Оружейная компания Бэдд является одним из оплотов американской национальной безопасности, и вся её деятельность посвящена службе Отечеству. Слова, что они работают на прибыль, — отвратительная демагогия, потому что они вкладывают прибыль обратно в бизнес, который представляет собой семейную традицию на протяжении почти ста лет. Винить их за продажу оружия в другие страны в мирное время просто нонсенс потому, что нельзя производить оружие без квалифицированной рабочей силы, и нельзя иметь такую рабочую силу без предоставления ей работы, которая обеспечит ей заработную плату, чтобы жить. Правительство не будет заказывать большое количество оружия в мирное время, но в случае необходимости рассчитывает получить полностью оборудованные заводы, готовые произвести оружие в нужном количестве. Поэтому надо следовать примеру всех других торговцев и продавать свои товары всегда и везде, где можно найти клиентов.

В этом было основное различие между Захариасом Базилиосом Захаровым и Робби Бэддом. Робби действительно считал себя патриотом и, без сомнений, это великолепно воздействовало на подсознание. С другой стороны, Ланни слышал слова старого грека, что он является гражданином каждой страны, где владеет имуществом. Хотел ли он дать возможность каждой из его стран воевать против других его стран? Нет, в начале 1914 года Ланни услышал от него, что боится войны, чем он удивил и озадачил очень молодого идеалиста. Робби пошутил о его страхе, заявив, что старый паук, старый волк, старый черт хотел продать оружие, но не хотел, чтобы его использовали.

Но его использовали, и Захаров был вынужден жить и видеть, как оно используется, и, видимо, это плохо воздействовало на его подсознание! Захаров принял участие в церемонии в День перемирия и возложил венок к могиле Неизвестного солдата. Думал ли он о том солдате, а теперь Ланни знал, что он думал! Догадывался ли он, что национальный герой Франции может быть евреем? Или национальный герой действительно был евреем? Был ли сам Захаров евреем, или частично евреем? Ланни не знал, и ему это было не особенно интересно. В Европе было мало народу, который не имел бы еврейской крови. Даже тех, кто презирал евреев, не миновала эта участь. На протяжении двух тысяч лет евреи были распылены по всему старому континенту, как пух по ветру. И наиболее тщательно ухоженные семейные деревья не могли быть уверены, что еврейская пыльца не попала на них.

Ланни размышлял: Как старик собирается выйти из положения? Вряд ли он подумал, что я всё подстроил. Что я знал о его дяде Ан-тониадесе! Нет, он знает, что всё было без подделки, и, когда он остынет, он поймет, что поступил не совсем, как джентльмен. Может быть, он захочет просить прощения у Тикемсе и сделать еще одну попытку с герцогиней.

Ланни решил, что это будет интересно, поэтому сел и написал записку, чтобы отправить её почтой из Дьеппа:

Кроме того, он написал записку Рику, а именно:

Было не так просто молчать о событиях, которые произошли во второй половине дня. Любопытство у Бьюти зашкаливало, и у Ирмы тоже. К счастью, Ланни успел справиться со своим волнением, и у мадам тоже поправилось самочувствие. Он рассказал своему семейству, что он пытался провести эксперимент с заинтересованным человеком, но эксперимент прошёл не убедительно, возникли определенные вопросы, которые должны были быть изучены, а потом может состояться второй эксперимент. Об этом он расскажет им позже. Это далеко не всех удовлетворило, но он стоял на своём. Но довольно скоро начались и другие сеансы, и возникали другие вопросы. Иногда Бьюти и Ирма спрашивали: «Кстати, что случилось дальше с этой историей в Дьеппе?» Ланни отвечал: «Она ещё далека до завершения».

От Захарова он не получил никакого ответа.

Белоснежная яхта Бесси Бэдд остановилась и спустила паруса или, если быть точным, её приводил в движение дизельный двигатель. Её ждали в Бремерхафене владелец и его младший сын. Оба были горды и счастливы, особенно последний, потому что он был отцом, и его отцовство было для него новым и радостным. Как Фредди обожал свою нежную и милую жену, и как он дрожал от восторга, любуясь на крошечное существо, которое они создали! Почти три месяца прошло с тех пор, как он видел их обоих, и новорожденный сильно изменился за это время. Другие Робины, в том числе Бесс и няня, радовались счастью Фредди и наблюдали, как он поднялся на борт и устроил шоу, которое не отвечало англосаксонским нормам.

Все они имели право радоваться, потому что этот прекрасный младенец был выставочным образцом их так тщательно оберегаемой молочной фермы. И отец, и дед должны были заявить об отсутствии у них болезней, прежде чем их пустили на борт, а там не разрешались никакие заразные поцелуи, не деморализующие ласки, тисканья или щекотания. Надо вымыть руки перед тем, как разрешить младенцу хвататься за палец, потому что можно заметить, что первое, что он сделает, это потянет собранные на пальце бактерии в рот.

Фредди усердно работал круглый год, и заработал желанную степень доктора. Он был красивым парнем, не таким высоким, как его брат, но с такими же большими темными глазами и серьезным выражением лица. Ему не хватало стремления к достижению цели, как у Ганси. Он никогда не собирался стать известным человеком, только серьезным студентом и учителем, преданным мужем и отцом. Его убеждения не были такими Красными, как у Ганси и Бесс, он был ближе к убеждениям Ланни. Он еще питал надежды на немецких социал-демократов, несмотря на их робость и отсутствие компетенции, которые они демонстрировали. Фредди говорил, что он изучает буржуазные экономические науки, чтобы быть в состоянии объяснить рабочим их ошибочность. Он и несколько его молодых друзей уже создали вечернюю школу по образу проекта Ланни на юге Франции. Беспартийный проект, его принялись критиковать как социалисты, так и коммунисты, к сильному разочарованию Фредди. Рабочие были выстроены для классовой войны, и там не было места для оставшихся между траншеями.

У Йоханнеса были для них плохие новости. Условия для ведения бизнеса в Германии были таковы, что у него не было никакой возможности пересечь Атлантику. Он хотел, чтобы обошлись без него, и остальные члены семьи Робин были согласны сделать это из-за обещания, которые они дали другим участникам круиза. Но Бэдды знали, что цель, ради которой существовала яхта, была отлучить папу от забот бизнеса, и они также знали, что Робинам будет трудно путешествовать без него. Бьюти поговорила об этом с Ланни и его женой, и они согласились не принимать такую жертву. Ирме было жаль упустить свидание с матерью, но, в конце концов, было легче транспортировать через океан одну дородную королеву-мать, чем тащить всю компанию на Лонг-Айленд. Ирма объяснила, что на самом деле она не получит удовольствия от какой-либо социальной жизни, когда она должна держать себя в пределах четырехчасовой готовности и выдерживать укоризненные взгляды мисс Севэрн, когда она придет потной и уставшей от каких-либо физических упражнений. Нахальные молодые друзья Ирмы будут смеяться над ней и шутить о коровах. Так лучше остаться на яхте, где не надо никаких объяснений или извинений и где Рахель поддержит её своим хорошим примером. «В еврейских женщинах, кажется, гораздо больше материнства», — сказала Ирма. — «Или это потому, что она немка?»

Было решено, что яхта Бесси Бэдд будет крейсировать в Северном море и в прилегающих к нему водах так, чтобы быстро вернуться и взять на борт ее владельца, когда он освободится. Там в течение лета будут регаты, а в близлежащих городах и населенных пунктах можно посетить концерты, театры и художественные галереи, да, можно было бы придумать и худшие способы проведения двух или трёх месяцев, чем на роскошной яхте, базирующейся в Бремерхафене. В корабельной библиотеке была книга стихов Гейне «Северное море», а также музыкальные обработки некоторых из этих стихов. Рахель будет петь, Фредди — дудеть, Ганси — пиликать и скрипеть, Ланни и его сестра — греметь и стучать, Марселина — скакать и прыгать, а Ирма, Бьюти и Йоханнес — охотиться за четвертой рукой в бридже.

Яхта Бесси Бэдд пришла в Копенгаген, где компания посетила королевский дворец, присутствовала на выступлении в Королевском театре. Выступление по времени соответствовало временным ограничениям молодых мам. Ланни изучал скульптуры в музее Торвальдсена. Многие интересные живописные работы художника изображали низкие, плоские острова и заливы, когда-то служившими пристанищем рыбаков и пиратов. Загрузивши себя культурой, они вернули Йоханнеса в Бремерхафен, а затем отправились к Фризским островам, чтобы посетить остров Нордернай, где сто лет назад печальный еврейский поэт написал бессмертные стихи. Sei mir gegrusst, du eiviges Meer[14]!.

Вернувшись в порт, они взяли на борт владельца яхты, снова присоединившегося к ним вместе с большой пачкой писем. Там было письмо от Рика для Ланни, а именно:

По твоему запросу об Олд Бейли архивы не доступны. Мне пришлось провести поиск в уголовных отчетах, опубликованных в газете Таймс. В газете от 13 января 1873 года была публикация за номером 61: «Захарофф, Захариас Василиус, агент по продаже заложенных товаров». В газете Таймс от 17 января рубрика «Уголовный суд» начинается следующим образом: «Захариас Василиус Захарофф, 22 лет от роду, был обвинен в том, что он, будучи агентом, получившим доверенность некоего Мануэля Хифендиса, купца из Константинополя, продать, среди прочих товаров, 25 ящиков с камедью и 169 мешков с галлом общей стоимостью в тысячу фунтов стерлингов, незаконно и без каких-либо полномочий от своего доверителя внес депозит в размере указанных товаров, а также путем залога для собственного использования».

Письмо Рика содержало краткую информацию обо всей публикации, в том числе заключение: «Впоследствии, по совету своего адвоката, заключенный снял заявление о своей невиновности и выступил с заявлением «виновен». Рик добавил: «Это любопытно, и мне интересно, как вы намерены использовать это. Позвольте мне добавить: Почему твои духи не предоставляют тебе подобной информации? Если они начнут делать это, я бы начал принимать их всерьез!»