КНИГА ПЯТАЯ Так вот и кончится мир

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Именем дружбы назвав, сделаешь ближе любовь

I

Ирма и Ланни догадались, что больно обидели Фанни Барнс, потому что не привезли ей её тезку. Чтобы как-то загладить вину, они телеграфировали, что прибудут сначала в поместье Шор Эйкрс. Королева-мать прибыла на встречу к пароходу на большом автомобиле. Она хотела узнать о своей любимой внучке, а уже потом, какого чёрта они делали все это время в Германии? У каждого было полно вопросов о Гитлерлэнде. Пара обнаружила, что на расстоянии трех тысяч миль это звучало как Голливуд, и мало кто мог заставить себя поверить, что это было реальностью. Газеты были полны решимости выяснить, что случилось с ведущим немецко-еврейским финансистом. Они встретили его у причала. И когда он не стал говорить, они пытались выяснить что-нибудь у окружающих, кто его знал, но тщетно.

В Шор Эйкрс, дела шли как обычно. Обслуживающий персонал поместья делал ту же работу но без заработной платы. А семнадцать миллионов безработных в стране были благодарны, что остались живы. Что касается друзей Ирмы, то они строили обычные планы посещений берега моря и гор. Те, кто до сих пор ещё получал дивиденды, принимали у себя тех, кто уже не получал, и все как-то выживали. Был общее согласие, что бизнес, наконец, стал подниматься, и Рузвельт получил кредит доверия. Только такие зубры, как Робби Бэдд, говорили о взятых долгах, и когда и как наступит расплата. Большинство людей не хотели платить никаких долгов. Они говорили, что это ввергло страну в беду. Способ выйти из трудностей был занимать и тратить как можно быстрее. И одной из возможных трат было пиво. Рузвельт позволил людям покупать его вместо того, чтобы делать его у себя в ванной.

Робби приехал в город к назначенной встрече в офисе поместья Барнсов. Он, Ирма и Ланни устроили встречу с дядей Джозефом Барнсом и двумя другими попечителями. У Робби был портфель с цифрами, показывающими состояние Оружейных заводов Бэдд, список директоров обещавших ему поддержку, голосующие акции, контролируемые им, и те, которые он может приобрести, с их ценами. Попечители представили список своих плохо оплачиваемых акций и их долю в общем балансе. По завещанию опекуны имели право сказать нет. Но они поняли, что это было семейное дело, и что нужно сделать свекра Ирмы президентом крупного производственного концерна. Кроме того, Ирма превратилась в молодую леди, которая знала, что хотела.

«Там нет смысла вмешиваться в это дело, если нет уверенности победить», — предупредил дядя Джозеф.

«Конечно, нет», — быстро ответила Ирма. — «Мы победим». L'etat, c’est moi![155]

— Если заплатить больше рыночной цены акций Бэдд, то это будет означать уменьшение основного капитала вашего состояния. Поэтому мы должны будем их зарегистрировать по рыночной стоимости.

«Регистрируйте их, как хотите», — сказала Ирма. — «Я хочу, чтобы избрали Робби».

«Конечно», — робко сказал мистер Барнс, — «Вы могли бы восстановить основной капитал, снизив расходы на некоторое время».

«Ладно», — согласилась Ее Величество: «Времени будет достаточно, когда вы увеличите мой доход».

II

Йоханнес отправился в Ньюкасл посетить семью Робби Бэдда. В фирме «Р и Р» накопилось много проблем для обсуждения. И когда приехали Ирма и Ланни, партнёры с головой были погружены в бизнес. Робби считал Йоханнеса лучшим специалистом по продажам, которого он когда-либо знал, без исключений, и был полон решимости найти для него место на фирме Бэддов. Если Робби победит, то Йоханнес станет представителем в Европе. Если проиграет, то Йоханнес может сотрудничать с Робби на долевой основе. У Робби уже три года был контракт с компанией, которая платила ему комиссию со всех продаж, сделанных на его территории. Всё это Робби изложил своему другу без утайки. Он сделал это в силу медико-психологических причин, хотя также и финансовых. Он хотел вывести Йоханнеса из депрессии, а лучший способ сделать это предложить ему работу.

Робби добавил: «Конечно, при условии, если от бизнеса что-нибудь останется». Америка билась в ужасных судорогах, известных как «Новый курс». Робби описал администрацию Рузвельта, как «правительство профессоров колледжа и их аспирантов». Они перевернули страну с ног на голову, превратив её в схему под названием «НРА». Нужно было выставить в окне «Синий Орел» и работать под командой армейского генерала, который ругался, как сапожник, и пил, как лошадь[156]. Новые рынки для товаров создавались путём заимствования денег у тех, кто имел, и передачи их тем, у кого их не было. Одна группа безработных привлекалась к осушению болот для посева зерновых, в то время как другая много создавала новые болота для диких уток. И так далее, до тех пор, пока Робби Бэдд мог найти слушателей.

Все в Ньюкасле были рады снова видеть молодую пару. За исключением, возможно, дяди Лофорда, который видеть их не собирался. Единственное место, где они могли бы встретиться, была церковь. Но по утрам в воскресенье Ирма и Ланни собирались играть в гольф или теннис, невзирая на строгие предписания деда. А мог ли он на них повлиять? Видимо, он мог бы это сделать, если бы они обратились к медиуму! Ланни заметил: «Я бы хотел попытаться провести эксперимент и проспать одну ночь в его постели и посмотреть, получу ли я от него выговор». Ирма сказала: «Ах, какая ужасная мысль!» Она наполовину поверила в духов. Тонкости о подсознании не произвели на нее никакого впечатления, потому что она не была уверена, что у неё оно было.

Наступило время автомобильных прогулок. Они проехали в штат Мэн, а затем в Адирондак. Очень много людей хотели их видеть. Весёлых и ярких молодых старых друзей Ирмы. Они привыкли к эксцентричности её мужа, и если он хочет бренчать на пианино, пока они играли в бридж, все в порядке, они закрывали двери между ними. Он больше не озвучивал либеральных мыслей, как раньше, и они решили, что он стал разумным. Они играли в разные игры, катались на автомобилях, на яхтах и плавали, немного флиртовали, а некоторые пары перессорились, некоторые меняли партнеров, как в старинных сельских танцах. Но все они соглашались, что тревожиться и обременять себя делами — удел старшего поколения. «Мне наплевать», — означало, что я не буду или «Пусть Джордж это сделает», — вот такие были выражения. Обладание большими деньгами было обязательной добродетелью, а необходимость работать — немыслимым бедствием. «О, Ланни», — заявила Ирма, после визита, где ультра модный драматург развлекал её блестящими разговорами, — «О, Ланни, ты не думаешь, что мог бы здесь уделять, по крайней мере, часть своего времени?»

Она хотела добавить: «Теперь, когда ты стал более разумным». Она на самом деле не думала, что он изменил свои политические убеждения, но ей было так много приятнее, когда он воздерживался выражать их вслух, и если он будет продолжать так достаточно долго, то это может стать привычкой. Когда они были в Нью-Йорке, он не посещал школу социальных наук, или эти летние лагеря, где роились шумные и в основном еврейские рабочие. Он боялся, что эти «товарищи», возможно, узнали, что было опубликовано о нем в нацистских газетах. А также, что нацистские агенты в Нью-Йорке могут сообщить о нём Герингу. Он оставался с женой, а она делала все, что может сделать женщина для мужчины.

Так продолжалось почти в течение месяца, пока однажды утром в Шор Эйкрс, когда они готовились к поездке на Тысячу островов, Ланни не позвали к телефону. Ему передали телеграмму из Канн, подписанную Ганси, текст гласил: «Получено письмо без подписи с почтовом штемпелем Берлина текст Фредди ист ин Дахау».

III

Их вещи были упакованы и уложены в машину, и у особняка их ждал автомобиль. Ирма пудрила нос, а Ланни стоял перед ней с хмурым выражением лица и мыслями: «Дорогая, я не вижу, как я смогу вынести эту поездку».

Она хорошо его знала после четырех лет замужества и старалась не показать своей досады. — Что же ты хочешь сделать?

— Я хочу придумать, как помочь Фредди.

— Ты думаешь, что это письмо от Хьюго?

— У меня была ясная договорённость с ним, что он должен упомянуть имя Бёклина. Я думаю, что письмо должно быть от одного из товарищей Фредди, которые знали, что мы помогли Йоханнесу. Или, возможно, то того, кто вышел из Дахау.

— Ты не думаешь, что это может быть мистификацией?

— Кто бы стал разоряться на почтовую марку, чтобы нас мистифицировать?

Она не могла придумать ответ. — Ты все еще убежден, что Фредди является пленником Геринга?

— Конечно, если он в концлагере, Геринг знает, что он там. И он знал об этом, когда Фуртвэнглер говорил мне, что не мог найти его. Его специально поместили подальше от Берлина, чтобы нам труднее было его отыскать.

— И как ты думаешь получить его от Геринга, если тот не захочет его отпустить?

— Я думаю, что придется обдумать тысячу вещей, прежде чем мы сможем выбрать лучший курс действий.

— Это ужасно опасная задача, Ланни.

— Знаю, дорогая, но, что еще мы можем сделать? Мы не можем услаждать себя, развлекаться и отказаться думать о нашем друге. Дахау ужасное место. Я сомневаюсь, есть ли ещё такое ужасное место в мире сегодня, если это не какой-нибудь другой из нацистских лагерей. Это старые полуразрушенные бараки, совершенно непригодные для жилья, и в них собрано две или три тысячи человек. И их там держат не просто пленниками. Мне лично Геринг рассказывал, что там уничтожают их тело, ум и душу, применяя современную науку. Они самые лучшие умы и самые светлые личности Германии, их собираются сломать, чтобы они никогда не смогли сделать что-нибудь против нацистского режима.

— Ты действительно веришь в это, Ланни?

— Я уверен в этом. Я изучал Гитлера и его движение в течение двенадцати лет, и я действительно знаю кое-что о нем.

— Там так много лжи, Ланни. Люди идут в политику, и они ненавидят своих врагов и преувеличивают и выдумывают о них всякое.

— Не я выдумал Mein Kampf, коричневорубашечников, убийства, которые они совершают каждую ночь. Они врываются в дома людей, бьют их или стреляют в постелях на глазах их жен и детей, или забирают их в свои казармы и избивают там до бесчувствия.

— Я слушала эти рассказы, пока не устала. Но там было много жестоких людей и с другой стороны, и на протяжении многих лет там были провокации. Красные делали то же самое в России, и они пытались сделать это в Германии.

— Дорогая, там пытают не только коммунистов, а пацифистов, либералов, даже церковных деятелей и тихих идеалистов, как Фредди. И ты, безусловно, знаешь, что Фредди не обидит ни одно живое существо на свете.

IV

Ирма перестала пудриться, но все еще сидела перед туалетным столиком. В течение долгого времени у нее накопилось масса вещей, чтобы высказать их вслух. И теперь, по-видимому, этот момент настал. Она начала: «Не мог бы ты уделить время, чтобы выслушать меня, Ланни. Если ты собираешься встрять в такие дела, то должен знать, что твоя жена думает о них».

«Конечно, дорогая», — мягко ответил он. Он мог уже догадаться, что сейчас произойдет.

— «Садись». И когда он повиновался, она повернулась к нему лицом. — «Фредди идеалист, и ты тоже. Вы любите это слово, очень хорошее слово, и вы оба прекрасные ребята, и вы никого не обидите и ничего не разрушите на земле. Вы верите в то, во что вам хочется верить, в мир, в котором живут другие люди, как вы, хорошие и добрые, если коротко, бескорыстные идеалисты. Но они не такие. Они полны ревности, ненависти, жадности и стремления к мести. Они хотят ниспровергнуть людей, которые владеют собственностью, и наказать их за преступление, за слишком легкую жизнь. Это то, что в их сердцах. И они ищут способы осуществить свои схемы. И, когда они видят вас, идеалистов, они говорят: «Вот наше мясо!" Они крутиться вокруг вас, и держат вас за лохов, они берут ваши деньги, чтобы построить то, что они называют своим «движением». Вы служите им, помогая подорвать и разрушить то, что вы называете капитализмом. Они называют вас товарищами до тех пор, пока вы им нужны, но как только вы решитесь встать на их пути или помешать их планам, они разорвут вас, как волки. Разве ты не знаешь, что это так, Ланни?»

— Я не сомневаюсь, что ты во многом права.

— Всё будет верно до последнего слова, когда дойдёт до дела. Ты их ширма, их заслонная лошадь[157]. Ты рассказывал мне, что ты слышал лично от Геринга, а я расскажу тебе, что я слышала лично от дяди Джесса. И не один, а сто раз! Он говорил это вроде бы в шутку, но он принимает это всерьез, это его программа. Социалисты совершат переворот мирным путём, а затем коммунисты восстанут и отберут у них власть. Это сделать будет легко, потому что социалисты так мягки и так добры, они идеалисты! Ты видел, что произошло в России, а затем в Венгрии. Ведь я слышала, как Ка-ройи рассказывал тебе об этом?

— Да, милая.

— Он сам рассказал тебе! Но для тебя это ничего не значило, потому что ты не хотел верить в это. Каройи джентльмен, благородная душа. Я не шучу. Я долго разговаривала с ним, и я уверена, что он один из самых благородных людей, которые когда-либо жили на земле. Он аристократ и ему принадлежали поместья. Но когда он увидел разорение и страдания после войны, он отдал их правительству. Никто не смог бы сделать больше. Он стал социалистическим премьером Венгрии и пытался внести изменения мирным путём, но коммунисты восстали против своего правительства. И что он сделал? Он мне сказал вот эти самые слова: «Я не мог стрелять в рабочих». Таким образом, он позволил толпе, руководимой коммунистами, захватить власть, и наступил ужасный кровавый режим этого еврея-то, как его имя?

— Бела Кун. Жаль, что он был евреем!

— Да, я признаю, что это очень плохо. Ты только что сказал мне, что не ты выдумал Mein Kampf, и не ты выдумал коричневорубашечников. Ну, и не я не выдумала Бела Куна, и не я изобрела Либкнехта и Красную еврейскую Розу, которые пытались сделать то же самое в Германии. Ни Эйснера, кто сделал это в Баварии, ни Троцкого, который помог сделать это в России. Я полагаю, что евреи пережили очень жестокое времена, и это делает их революционными. Но у них нет своей страны, и они не могут быть патриотами. Я не виню их, я просто привожу факты, как ты все время призываешь меня делать это.

— Я давно заметил, что тебе не нравятся евреи, Ирма.

— Мне сильно не нравятся некоторые из них, и мне не нравится кое-что в них всех. Но я люблю Фредди, и я люблю всех Робинов, хотя я отвергаю идеи Ганси. Я встречалась с другими евреями, которые мне нравятся…

«Короче говоря», — прервал разговор Ланни, — «ты принимаешь тех, кого Гитлер называет «почетными арийцами». Он был удивлен своей собственной раздражительностью.

— Это начинает походить на словесную перепалку, Ланни, и я думаю, что мы должны говорить доброжелательно об этой проблеме. Это не простая проблема.

«Я очень хочу этого», — ответил он. — «Но есть факт, который мы должны принять во внимание. То, что ты только что мне говорила, все есть в Mein Kampf, а аргументы, которые ты использовала, являются краеугольными камнями, на которых строится нацистское движение. Гитлер также любит некоторых евреев, но он не любит большинство из них, потому что, как он говорит, они являются революционерами и не патриотами. Гитлер также вынужден убирать идеалистов и либералов, потому что они служат «ширмой» для красных. Но ты видишь, дорогая, капиталистическая система разваливается, она больше не в состоянии производить товары или кормить людей. И нужно найти другие способы, как всё это сделать. Мы хотим сделать это мирно, если это возможно. Но, безусловно, не все, кто хочет сделать это мирно, согласятся заткнуться и молчать, из-за страха дать преимущество людям насилия!»

V

Они спорили ещё какое-то время, но из этого не вышло ничего хорошего. Они говорили об этом раньше много раз, но ничего не менялось. В течение четырех лет Ирма слушала внимательно, пока ее муж спорил со многими людьми, и если те не были коммунистами, то она почти всегда была на стороне этих людей. Это было, как будто призрак Дж. Парамоунта Барнса стоял рядом с ней и говорил ей, что думать. Его слова были: «Я тяжело трудился, и не зря. Я оставил тебе хорошее положение, и, конечно, его нельзя бросить!» В словах призрака никогда не было таких слов: «Кем бы ты была без твоих денег?» Вместо них были: «Дела не так уж и плохи, как утверждают паникёры, так или иначе, есть лучшие средства». Когда Ланни это раздражало, он спрашивал: «Какие средства?» Призрак короля коммунальных предприятий умолкал, а Ирма отвечала расплывчато, говоря о таких вещах, как время, образование и духовное просвещение.

«Не всё так просто с этим, дорогая», — сказал муж. — «Вопрос в том, что мы собираемся делать с Фредди?»

— Только ты можешь сказать мне, что определенного мы можем сделать!

— Но это не возможно, дорогая. Я должен поехать туда и попробовать всё, поискать новые факты и сделать новые выводы. Единственное, что я не могу сделать, это предоставить Фредди его судьбе. Ведь он не только мой друг, но и ученик, я учил его тому, во что он верит. Я посылал ему литературу, я показал ему, что делать, и он делал это, Так что у меня двойное обязательство.

— У тебя есть также обязательства перед своей женой и дочерью.

— Конечно, и когда они окажутся в беде, то эти обязательства станут первоочередными. Но с моей дочерью все в порядке, и, как и с моей женой. Я надеюсь, что она оценивает ситуацию так же, как и я.

— Ты хочешь, чтобы я снова поехала с тобой?

— Конечно, я хочу, но я пытаюсь быть честным, а не давить на тебя, я хочу, чтобы ты делала то, что считаешь правильным.

Ирма и так делала, что считала нужным, но не могла полностью примириться с готовностью Ланни предоставить ей это право. Каким-то образом эта готовность граничила с безразличием. «Женщина хочет быть желанной», — подумала она.

«Не глупи, дорогая», — попросил он. — «Конечно, я хочу твоей помощи. И, возможно, она сильно потребуется в некоторых случаях. Но я не могу тащить тебя против твоей воли, и с ощущением, что тебя заставляют?»

— Но меня ужасно донимает, быть в стране, где я не понимаю языка.

— Ну, почему бы тебе его не выучить? Если мы будем говорить друг с другом только на немецком, то ты будешь болтать на нем через неделю или две.

— Это то, что я делаю на английском языке, Ланни? Он поспешил обнять ее и сгладить ее взъерошенные чувства. Это был способ, каким они всегда урегулировали свои разногласия. Они по-прежнему горячо любили друг друга, и когда он не мог заставить себя думать так же, как она, то мог покрыть ее поцелуями и сказать ей, что она была для него самой дорогой в мире женщиной.

Результатом обсуждения было то, что она снова поедет с ним, но она имела право знать, что он собирается делать, прежде чем начнет это делать. «Конечно, дорогая», — ответил он. — «А как же еще я могу получить от тебя помощь?»

— Я имею в виду, что если я не одобрю, то имею право сказать тебе об этом и отказаться.

И он снова сказал: «Разве ты не всегда имела это право в нашем браке?»

VI

Йоханнес устроился в Нью-Йорке, где он выполнял поручения для Робби, и, кстати, пытался «немного заработать», что он всегда делал. Ланни позвонил своему отцу, который приехал, и все четверо собрались в гостиничном номере Йоханнеса и долго беседовали. Они обсудили каждую сторону проблемы и согласовали коды для общения друг с другом. Они согласились с Ланни, что если Фредди был пленником правительства, то министр-Президент Пруссии знал об этом. А значит ожидать от него какой-либо помощи нельзя, разве если он не захочет получить ещё денег. Йоханнес промолвил: «Ему, несомненно, сообщили о том, сколько денег у Ирмы».

Возможно, он ожидал услышать от Ирмы: «Я бы с удовольствием заплачу за всё». Но она промолчала.

Вместо этого, Робби заметил своему сыну: «Если кто-нибудь близкий к правительству узнает, что вы там находитесь из-за Фредди, то они почти наверняка организуют за вами слежку и попытаются помешать вам и доставить неприятности тем, кто помогает вам».

«У меня есть бизнес», — ответил Ланни. — «Я серьезно подготовлю его и буду использовать его в качестве прикрытия. Я телеграфирую Золтану и выясню, захочет ли он организовать выставку Дэтаза в Берлине осенью этого года. Это даст возможность широко объявить о моем приезде и познакомиться с разными людьми, а также предупредить друзей Фредди, как и где можно встретиться со мной. Все это займет время, но это единственный способ, который я смог придумать, чтобы работать в гитлеровской Германии».

Это была многообещающая идея, и она понравилась Ирме, потому что это было респектабельно. У неё сохранились отличные воспоминания о лондонской выставке картин Марселя. Это было связано и с романтическими событиями. Поспешный брак, оставшийся секретом от друзей. Она тогда чувствовала себя восхитительно озорной, потому что никто не был уверен, поженились ли они на самом деле или нет. Нью-Йоркская выставка тоже была забавной, несмотря на панику на Уолл-стрите.

Ланни предупредил, что перед отплытием они должны найти заказчиков, что займёт некоторое время. Если он будет расплачиваться американскими долларами за немецкие художественные сокровища, то даже наиболее фанатичные нацисты не смогут ему препятствовать. Ирма до сих пор рассматривала торговлю картинами, как торговлю арахисом с ручной тележки. Но теперь эта торговля стала частью мелодрамы, как будто бы она превращалась в жену торговца арахисом! Но на самом деле она не жертвовала своим социальным престижем. Никто из богатых и даже самых требовательных лиц не сможет себе представить, что дочь Дж. Парама-унта Барнса торгует вразнос картинами за деньги. Это было из любви к les beaux arts, тонкой и достойной страсти.

Когда Ланни телеграфировал клиентам, что он и его жена собираются в Германию, и хотели бы, обсудить вкусы клиента и его пожелания, то их приглашали на чай, и часто все заканчивалось в каком-то публичном месте в Бар-Харборе, Ньюпорте, в Беркшире и так до Гудзона.

Так что, когда молодая пара села на пароход до Саутгемптона, у них был отличный предлог для пребывания в Нацилэнде. Они плыли на немецком лайнере, потому что Ирма учила язык и хотела иметь языковую практику. Они высадились в Англии, потому что их автомобиль находился там, и потому, что Ланни хотел переговорить с Риком, прежде чем сделать решительный шаг. Золтан был в Лондоне, и ответил на телеграмму Ланни согласием. Он был проницательным человеком и знал о Фредди Робине. Ему не нужно было гадать, что они задумали. Но он был сдержан и не сказал ни слова.

Бьюти вернулась в Жуан, и, конечно, молодая пара хотела увидеть малышку Фрэнсис, а также обсудить всё с Робинами и познакомить их с кодом. По дороге они остановились, чтобы увидеть Эмили и получить ее мудрые советы. В яркую лунную ночь они прибыли в Бьенвеню среди мощного аромата апельсиновых и лимонных цветов. Kennst du das Land, wo die Zitronen bluht?[158] Ирме казалось, что она не больше ничего хочет, только остаться в этом райском саду.

В течение трех дней она была в восторге от их любимой дочери, обращая внимание Ланни на каждое новое слово, которое она узнала. Ланни реагировал должным образом, и задавал себе вопрос, что их малышка думает об этих двух загадочных и божественных существах, называемых мамой и папой, которые влетали в ее жизнь через долгие промежутки времени, а затем исчезали в рёве моторов и облаках пыли. Он отметил, что ребенок был гораздо более заинтересован в новом приятеле, с которым судьба позволила ей общаться без перерыва. Маленький Фредди расцвёл, как темнобархатная роза под палящим солнцем юга Франции, куда он был предназначен много веков назад. Страхи были забыты, вместе с его отцом. У Ирмы появилась мысль: «Я должна разлучить этих двоих, прежде чем они войдут в возраст, подверженный любви!»

VII

Все приготовления к военной кампании были сделаны, и в начале сентября молодая пара отправилась в Берлин через Милан и Вену. В Вене находилось множество картин, о которых Ланни знал, и остановка там для их покупки будет выглядеть убедительной. Он написал письма нескольким друзьям в Германии, рассказав о своем намерении провести осень в их стране. Они одобрили его бизнес цели, ибо они будут способствовать ввозу иностранной валюты в Фатерланд, а иностранная валюта позволит немцам получить кофе, шоколад и апельсины, не говоря уже о голливудских фильмах и пулеметах Бэдд. Он написал фрау рейхсминистр Геббельс, напомнив ей о ее любезном предложении консультировать его. Он рассказал о предлагаемой выставке Дэтаза и приложил несколько фотографий и газетных вырезок на случай, если работы этого художника ей были не известны. С ними в автомобиле были тщательно упакованные и уложенные несколько самых известных работ Марселя. Не «Французский солдат», не сатирические карикатуры на германский милитаризм. А «Боль» и «Сестра милосердия», такая нежная и по-прежнему трогательная, адаптированная к нации, которая только что подписала договор об отказе от войны. Также романтические ландшафты побережья Ривьеры, где побывали многие немцы и полюбили эти места. Kennst du das Land!

По дороге через Италию, в безопасности от возможного подслушивания, они обсудили различные возможности этой кампании. Стоит ли пытаться апеллировать к чувству чести, которое, возможно, есть у Командующего ВВС Германии? Стоит ли пытаться подружиться с ним, с целью извлечь из него выгоду, особенно, хорошенько загрузив его хорошей выпивкой? А может сразу предложить ему наличные? Или попытаться подойти к фюреру, и убедить его, что они стали жертвами вероломства? Или разыграть фракцию Геббельса, или найти кого-нибудь во власти, кто нуждался бы в деньгах и мог бы нажать на скрытые пружины? Или попробовать тайный контакт с молодыми социалистами, и, возможно, спланировать побег из тюрьмы? Они обсудили эти и многие другие планы, и будут держать их в уме, нащупывая свой путь в нацистской джунглях. В чём они были уверены, что какой бы план они не выбрали, они должны утвердиться в Берлине, как высокопоставленные фигуры в социальном плане и безупречные в художественном. Как наследники и интерпретаторы великого французского художника, покровители и друзья немецкого композитора. И так далее с помощью различных видов ухищрений они должны создать для себя красивую обертку.

В Вене всё оказалось совсем не сложно. Ланни снова вошёл в роль искусствоведа. В одном из этих полумертвых дворцов на Рингштрассе он наткнулся на голову мужчины кисти Хоббема. Он телеграфировал коллекционеру из Таксидо Парка. Сделка была завершена в течение двух дней, и, таким образом он заработал на свое длительное пребывания в Берлине, прежде чем приехал туда. Ирма была впечатлена, и сказала: «Возможно, Геринг, поручит тебе продать для себя картины из дворца Робина. Йоханнес получит сына в обмен на свои картины».

VIII

Они отклонились от маршрута для того, чтобы провести пару дней в Штубендорфе. Для них Курт Мейснер представлял собой крепость, которую необходимо было взять, чтобы армия могла двигаться дальше. Не было сомнений в том, Генрих уже написал, что Ланни становится сочувствующим национал-социализму, и это заставило Курта ответить: «Следите за ним, он на самом деле так не думает». Если Ланни хотел добиться успеха в качестве шпиона, вот здесь ему следовало начать, а первый шаг самый трудный.

Странно, как обновить старую дружбу и в то же время превратить её в нечто другое! Слушать новый фортепианный концерт Курта в пол уха, и в то же время думать: «Как ему сказать, что всё в порядке, и, как мне перевести разговор на Робинов?»

Было ли это из-за того, что музыка Курта, казалось, потеряла свою жизненность? В старину энтузиазм Ланни был безудержен. Все его существо захватывали те стремительные мелодии, его ноги шагали под те грохочущие аккорды, он был абсолютно уверен, что эта была лучшая музыка тех дней. Но теперь он подумал: «Курт посвятил себя этим политическим фанатикам, и все его мысли засорены их формулами. Он очень старается произвести глубокое впечатление, но на самом деле он повторяется».

Но Ланни не должен даже намекнуть на свою оценку. Он стал интриганом и двурушником, и с помощью искусства и художественной критики должен замаскировать свои идеи и свои мысли. Он должен был сказать: «Курт, это необычайно, твой финал представляет самую высокую точку, какую ты когда-либо достиг. Адажио оплакивало всё горе мира». Эти фразы музыкального восторга звучали глупо. Говоря их, он делал посмешище из дружбы, отобрал всю прелесть из гостеприимства, даже испортил вкус пищи, которую приготовила для гостей gute verstandige Mutter фрау Мейснер.

Но это сработало. Сердце Курта потеплело к своему старому другу, и он решил, что политические разногласия не должны заслонять всё хорошее, что было у оппонента. Позже, Ланни пошёл на прогулку в лес, оставив Ирму вести задушевные беседы с Куртом и провести работу, которая оказалась трудной для Ланни. Ибо, как ни странно, Ирма играла лишь отчасти, а наполовину была искренней. Она рассказала этому немецкому музыканту то, что она не говорила еще никому, и не думала, что когда-нибудь расскажет. Таким образом, она убедила его, и, конечно, он был тронут. Она объяснила, что Ланни был честен, и честно рассказал ей о своих политических убеждениях, прежде чем они подружились. Но она мало что знала о мире и не понимала, что означает быть социалистом или сочувствовать их идеям. А это означало встречи с самыми ужасными людьми, которые вмешивались в ваши дела, и вовлекали вас в свои. Среди них были не только искренние приверженцы, но и много обманщиков и искателей приключений, которые умели только, как попугаи, повторять лозунги! Ланни не мог отличить их друг от друга, да и кто бы смог? Это было похоже на выход в мир со снятой кожей, и любое насекомое могло вас укусить.

«И не только социалисты», — сказала молодая жена, — «но коммунисты, всевозможные смутьяны. Вы знаете, дядю Джесса, какой он невыносимый, и какие страшные речи он произносит».

«Таких как он, были миллионы в Германии», — ответил Курт. — «Слава Богу, что опасность миновала».

— Я умоляла и спорила с Ланни более четырех лет. В свое время я была готова сдаться в отчаянии. Но сейчас я действительно начинаю верить, что делаю некоторый прогресс. Вы знаете, какой Лан-ни. Он верит тому, что ему говорят люди. Но в последнее время он, кажется, начал понимать истинную природу некоторых людей, которым он помогал. Вот почему я хотела бы попросить вас, чтобы вы поговорили с ним. Он глубоко привязан к вам, и вы можете объяснить, что происходит в Германии, и помочь ему увидеть вещи в их истинном свете.

«Я много раз пытался», — сказал Курт, — «Но, казалось, я никогда ничего не достиг».

— Попробуйте еще раз. Ланни очень впечатлителен, и увидев, как работает ваше движение, он получит толчок к своим идеям. Он больше всего хочет увидеть решение проблемы безработицы. Как вы думаете, фюрер действительно будет в состоянии сделать это?

— Я говорил с ним, и я знаю, что у него есть реальные планы, которые сейчас начали осуществляться.

— Объясните это Ланни. Пока он здесь с картинами Марселя, он сможет посмотреть и осознать. Может показаться странным, что я позволяю ему продавать картины, когда у меня есть столько денег. Но я решила, что он должен что-то делать, а не испытывать унижение, живя на деньги жены.

«Вы совершенно правы», — заявил музыкант, впечатленный разумным решением этой молодой женщины, которую он представлял себе пустой светской красавицей. — «Ланни повезло иметь такую жену, которая так хорошо понимает его слабости. Уговорите его придерживаться какой-либо одной вещи, Ирма, и удерживайте его от погони за каждым блуждающим огоньком, встречающимся на его пути».

IX

Так встретились эти два друга детства и восстановили доверие. Жизнь сыграла с ними странные трюки, которые никто не мог предвидеть. Если вернуться в тихую саксонскую деревушку Гелле-рау, где они встретились двадцать лет назад, танцуя Орфея Глюка, мог ли тогда кто-нибудь предположить, что меньше, чем на год начнется мировая война, а пять лет спустя Курт в Париже, в качестве немецкого секретного агента, передаст десять тысяч франков дяде Джессу для возмущения французских рабочих! Или, предположим, если бы им рассказали о жалком художнике неудачнике, зарабатывавшим на хлеб, рисуя изображения на открытках, спавшим по ночам среди бомжей и изгоев Вены, что ему суждено двадцать лет спустя стать хозяином всей Германии! Что бы они сказали на это?

Но здесь был Адольф Гитлер, несравненный фюрер Фатерланда, единственный автор решения социальной проблемы и в то же время обладатель силы, способной воплотить это в жизнь. Курт объяснил, что делал Ади и что намеревался сделать, и Ланни слушал с глубоким вниманием. «Это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой», — был комментарий молодого человека.

Композитор ответил: «Когда увидишь это, и тогда и поверишь». А про себя он сказал: «Бедный Ланни! Он хороший парень, но слабак. Как и все остальные в мире, он впечатлен успехами». Пробыв любовником Бьюти в течение восьми лет, Курт знал американский сленг, и подумал: «Он готовится вскочить на подножку»[159].

Молодая пара отбыла в Берлин, добившись в Штубендорфе всего, что хотела. Курт снова их друг, готовый поверить всем хорошим новостям о них. Они могли просить у него, при необходимости, рекомендаций для представления нужным лицам. Они могли пригласить его в Берлин на выставку Дэтаза, и использовать его музыкальную репутацию для своих собственных целей. Совесть Ланни не мучила. Это было не для себя, а для Фредди Робина. Фредди тоже был музыкантом, дитя Баха, Бетховена и Брамса так же, как и Курт. Многие композиции эти два немца играли вместе, и кларнетист дал композитору много практических советов для этого инструмента.

Когда Ланни упомянул Курту, что Фредди с мая месяца пропал без вести, Курт сказал: «О, бедный парень!»

И это было все. Он не сказал: «Мы должны заняться этим, Лан-ни. Часто бывают ошибки. И безвредный, добрый идеалист не должен расплачиваться за правонарушения других людей». Да, Курт должен был сказать так, но не захотел, потому что он стал законченным нацистом, презирающим и марксистов, и евреев, и не желающим пошевелить пальцем, чтобы помочь даже лучшему из них. Но Ланни собирался помочь Фредди и заставить Курта принять участие в этом предприятии.

Х

В тот день, когда Ирма и Ланни прибыли в отель Адлон, другой постоялец, пожилой американец, был жестоко избит группой коричневорубашечников, потому что тот не заметил марширующего отряда и не отдал нацистский салют. Когда он пошел в полицейский участок жаловаться на это, полиция предложила ему показать, как отдавать нацистский салют. Случаи, такие как этот, часто повторялись и становились плотиной на пути измельчающегося ручейка туристов. И это было на руку для искусствоведа и его жены, потому что делало их важными и заставляло уделять внимание Дэтазу и его работам. Все хотели показать, что у любителей искусства Берлина были не провинциальные вкусы, и что они открыты для всех ветров, что дули по всему миру.

Ланни рассказал о своем бывшем отчиме, у которого было сожжено лицо на войне, и который писал свои наиболее известные картины в белой шелковой маске. Его работы были в Люксембурге, в Национальной галерее в Лондоне и в музее «Метрополитен» в Нью-Йорке. Теперь Ланни, проводя его персональную выставку в Берлине, пригласил известного авторитета Золтана Кертежи руководить ею. Перед тем, как предоставить фотографии или другие материалы прессе, он хотел бы посоветоваться с Рейхсминистром доктором Йозефом Геббельсом и быть уверенным, что его планы будут одобрены правительством. Это было правильное заявление для контролируемой прессы. Такт приехавшего оценили, и его интервью уделили больше пространства, чем если бы он пытался получить его другим путём.

Ланни уже направил телеграмму Магде Геббельс, и ее секретарь позвонил и назначил встречу на следующий день. В то время, как Ирма оставалась в номере и практиковалась в немецком с горничными, маникюршами и парикмахерами, Ланни поехал на квартиру на Рейхстагплатц, поклонился и поцеловал руку первой леди Фа-терланда. Её положение, по-видимому, было таким, так как Гитлер был холостяком, а Геринг вдовцом. Ланни сопровождали два ливрейных лакея из отеля, которые осторожно внесли картины. Как это было в дни Марии-Антуанетты и её матери, императрицы Марии-Терезии Австрийской. «Сестра милосердия» была установлена при правильном освещении. И ей отдали должное. Когда фрау Рейхсминистр спросила, кто это был, Ланни не скрыл тот факт, что его мать, а также что она была хорошо известна в берлинском обществе.

Он объяснил Магде свое отношение к выставке. Ему посчастливилось узнать и получить разъяснения по этим великим произведениям от самого художника, который был ему отчимом. Так он стал любителем искусства с самого детства. Он помог собрать несколько больших коллекций в США, которые когда-нибудь станут государственной собственностью. Приятно было заработать деньги, но еще приятнее было иметь возможность удовлетворить свой вкус к красивым вещам. Ланни был уверен, что фрау Рейхсминистр могла понять это, и она согласилась. Он добавил, что целью выставки не являются продажи работ Дэтаза, так как он не хочет вывозить деньги из страны. Комиссии за приобретение немецкого искусства для американцев, которые он собирается получить, будут значительно превышать то, что он был готов продать. Он рассказал, как он только что купил работу Хоббема в Вене. И вопреки своему обыкновению, он назвал обе стороны сделки, и это впечатлило.

Кончилось тем, что Магда Геббельс объявила предлагаемую выставку достойным культурным мероприятием. Она сказала, что у фюрера очень определённые взгляды на искусство, он презирает эксцентричный современный материал, который является отражением плуто демократического еврейского упадка. Ланни объяснил, что он понял это. И это стало одной из причин его приезда в Берлин. Работы Дэтаза просты, как и всё великое искусство. Они чисты и полны благородным духом. Он был бы рад представить образцы, чтобы их заранее показать фюреру. И фрау Рейхсминистр сказала, что, возможно, это может быть организовано. Ланни предложил оставить картины и фотографии для герра Рейхсминистра, и его предложение было принято. При отъезде он испытал чувство надежды, что Марсель Дэтаз может стать популярным художником среди немцев. Он размышлял, слышал ли Марсель о нацистах в мире духов, и что бы он с ними сделал? Ланни захотелось сразу проконсультироваться с мадам Diseuse, но кто знает, что его непочтительный экс-отчим может ляпнуть в комнате для сеансов!

XI

Второй задачей Ланни был контакт с обер-лейтенантом Фурт-вэнглером и приглашение его и его жены на ужин. Он пояснил, что желал бы показать картины Его превосходительству герру министр-Президенту генералу Герингу. Из газет только что сделало известно, что фельдмаршал РейхсПрезидент фон Гинденбург произвёл министр-Президента в генералы рейхсвера. Обер-лейтенант подтвердил эту новость и выразил радость по этому поводу. Ему было несколько неловко, что его начальник просто Гауптман, хотя под его командой было несколько генералов прусской полиции.

Ланни сказал, что он уверен, что Его превосходительство должен быть любителем искусства. Он предположил, что новая мебель в официальной резиденции, большой черный стол и шитые золотом бархатные шторы должны выражать вкус Его превосходительства. Штабной офицер признался, что это так, и пообещал упомянуть о Дэтазе великому человеку. Ланни рассказал, что в течение последних трех месяцев он был в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Каннах и в Вене. Молодой нацист, который никогда не был за пределами Германии, был впечатлен и хотел бы знать, что говорят в мире о фюрере и его достижениях. Ланни заявил, что боится, что в мире не получают ясную картину того, что происходит. По-видимому, представители национал-социалистов за рубежом не слишком эффективно выполняют свои обязанности. Он рассказал о вещах, которые он слышал от разных лиц, имеющих важные титулы и должности. А также об усилиях, предпринятых им для объяснений и доказательств — и о том, что слышал от лорда Уикторпа. Ланни добавил, что у него есть несколько предложений, которые он будет рад сделать Его превосходительству, если этот занятый человек сможет выкроить время, чтобы их услышать. Молодой штабной офицер ответил, что он был уверен, что это так и будет.

Ланни ни разу не упомянул имя Робина. Он хотел посмотреть, произнесет ли его обер-лейтенант сам. Это даст ему представление, пользуется ли он доверием у Геринга. Ближе к концу вечера, в то время как Ирма испытывала свой немецкий на высокой и весьма неуклюжей деревенской леди, которая была фрау обер-лейтенант, офицер спросил: «Кстати, герр Бэдд, что слышно от вашего молодого еврейского друга?»

— Ни слова, господин обер-лейтенант.

— Это, конечно, странно.

— Я надеялся на результаты запросов, которые вы любезно предложили сделать.

— Я сделал все, что мог, герр Бэдд, но без результатов.

— Я думаю, что в суматохе прошлой весны, различные группы действовали более или менее независимо, и учёт может быть несовершенным.

— Уверяю вас, герр Бэдд, в Германии таких вещей не случается. В офисе Geheime Staats-Polizei есть полная картотека, охватывающая каждый случай любого человека, который находится под арестом за любое преступление, или под каким-либо обвинением даже малейшего политического характера. Я не думаю, что ваш друг мог быть арестован за, скажем, вождение в нетрезвом виде.

— Он не пьет, и он не водит, герр обер-лейтенант. Он изысканно и виртуозно играет на кларнете, и является преданным учеником ваших классиков. Если сказать ему начало какой-либо цитаты из Гете, он завершит ее и скажет, что это за работа и где найти эту цитату.

— Это действительно слишком плохо, герр Бэдд. Что вы можете предложить мне.

— Мне кажется, что молодой человек может быть в каком-либо месте заключения за пределами Пруссии, и поэтому его имени нет в вашей полицейской картотеке. Предположим, например, что он был в Дахау?

Ланни пристально наблюдал за своим компаньоном по ужину. Но если офицер и почувствовал неладное, то он был искусным актером. «Ваш друг не может быть в Дахау», — заявил он, — «если он не баварец. Будучи берлинцем, он должен быть в Ораниенбурге или другом месте поблизости. Однако, если вы хотите, я сделаю запрос через Reichsregierung, и посмотрю, что из этого выйдет».

«Это очень любезно с вашей стороны», — заявил Ланни. — «Это больше, чем я мог осмелиться просить вас в то время, когда вы и ваши соратники так сильно заняты. Позвольте мне отметить, что, несмотря на то, что имя молодого человека на самом деле Фредди, некоторые чиновники могут записать его Фридрихом, или даже Фрицем. Кроме того, возможно, что кто-то может установить имя, которое носил его отец в городе Лодзь, как Рабинович».

Штабной офицер вынул записную книжку и должным образом записал все эти пункты. «Я обещаю сделать все возможное, герр Бэдд», — заявил он.

«Возможно, будет лучше, если вы не будете беспокоить Его превосходительство по этому вопросу», — добавил приезжий. — «Я знаю, что он самый занятой в мире человек, и я не хочу, чтобы он думал, что я приехал в Берлин, чтобы раздражать его своими личными проблемами».

Офицер штаба произнёс: «Он является одним из тех великих людей, которые знают, как делегировать полномочия и не перегружать себя деталями. Он имеет время для общественной жизни, и я уверен, что ему будет интересно услышать, что вы можете сообщить о внешнем мире».

Дипломат под прикрытием сообщил: «Я получил реакцию министерства иностранных дел Великобритании на речь Его превосходительства в Женеве. Лорд Уикторп был действительно очень потрясен ею. Вы знаете, как это. Британцы привыкли в последние годы вести себя, как заблагорассудится. Возможно, им было слишком легко, герр лейтенант. Я сомневаюсь, что им будет так же легко в будущем!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Тихо тащи сюда деньги, парень

I

Ланни надеялся, что, как только о его прибытии объявят в газетах, на него выйдет тот, кто взял на себя труд написать, что Фредди находится в Дахау. Он был осторожен в своих газетных интервью, и заявил о себе, как о человеке далёком от политики, надеясь, что его бывшие знакомые социал-демократы поймут намек. Но проходили дни, а письма или телефонного звонка не было. Ланни получил от Рахель список бывших товарищей Фредди. Большинство из них, вероятно, было под арестом, или в подполье, «спали на открытом воздухе», так называлось, когда нельзя было проводить две ночи в одном и том же месте. Прежде чем пытаться встретиться с ними, Ланни казалось разумнее попробовать свои нацистские контакты. Было бы трудно совместить эти два вида знакомств.

Он пригласил Генриха Юнга, который не мог сдержать своё обычное возбуждение, когда рассказывал о своей деятельности. Он недавно вернулся с Parteitag[160] в Нюрнберге. Это был самый чудесный из всех съездов. Он проходил пять дней вместо одного. И каждый из ста двадцати часов был новой кульминацией, свежим откровением das Wunder, die Schonheit, der Sieg,[161] скрытых в душе национал-социализма. — «Честно говоря, Ланни, даже самые циничные люди были тронуты до слез тем, что они увидели там!» У Ланни слезы не появились, зато появилась улыбка на губах и, возможно, румянец на щеках.

«Вы знаете, Нюрнберг?» — спросил Генрих. Ланни посещал этот старый город со рвом вокруг него и домами с бесчисленными острыми фронтонами, заполнявшими узкие и кривые улицы. Бесперспективное место для съезда большой политической партии. Но нацисты выбрали его из-за исторических ассоциаций и воспоминаний о старой Германии. Они хотели вернуть к жизни старую Германию. Организационные трудности были лишь поводом показать миру, как принять миллион посетителей в город, население которого составляет меньше половины этого количества. Городок из палаток был возведен на окраине, и штурмовики и Гитлерюгенд спали на соломе, шестьсот человек в каждой большой палатке, два одеяла для каждого человека. Там стояли ряды полевых кухонь, которые выдавали бесконечные потоки гуляша или кофе. Генрих заявил, что шестьдесят тысяч членов Гитлерюгенда кормили за полчаса, в течение пяти дней, три половиной часа в день!

Это была специально отобранная молодежь, которая усердно трудилась весь год, чтобы заработать эту награду. Их привезли специальными поездами и грузовыми автомобилями. А уже потом они прошли маршем со своими оркестрами, сотрясая воздух песнями и большое поле для аэростатов грохотом сапог. В течение пяти дней, и большей части из пяти ночей они кричали до хрипоты, что заменило пыл всех остальных сорока четырех политических партий, которые они уничтожили в Германии. Теперь была только одна партия в настоящее время, один закон и одна вера! Был построен временный зал, вмещавший только небольшую часть официальных сто шестьдесят тысяч делегатов. Остальные слушали громкоговорители, установленные по всему полю. И этого было достаточно, потому что там не было никакого голосования. Все было решено фюрером, и миллиону остальных оставалось слушать выступления и кричать одобрение.

Генрих, теперь высокопоставленный чиновник в Гитлерюгенде, был среди тех, кого допустили на церемонию открытия. Ему не хватало слов для описания чудес. Он махал руками и повышал свой голос. Восторженное приветствие фюрера, вошедшего под звуки Марша Бадонвиллера[162]. Ланни, вы его знаете? Да, Ланни знал, а Генрих продолжал восторженно рассказывать. После того, как Гитлер достиг трибуны, прошло освящение знамён, флаги касались Флага, омытого кровью борцов погибших в Мюнхене. Генрих, рассказывая об этом, вёл себя, как добрый католик, присутствующий при таинстве причащения. Он рассказал, как Эрнст Рём назвал имена этих восемнадцати мучеников и всех двух-трех сотен других, которые умерли во время долгой борьбы партии за власть. Барабаны били приглушенно, и в конце начальник штаба С.А. промолвил: «Sie marschieren mit uns im Geist, in unseren Reihen.[163]»

Пять дней разглагольствований и аплодисментов, маршей и песен миллиона наиболее активных и способных людей в Германии, главным образом молодых. Генрих сказал: «Если бы вы видели это, Ланни, вы бы знали, что наше движение победило, и Фатерланд станет тем, каким мы его сделаем».

«Я имел продолжительную беседу с Куртом», — сказал Ланни. — «Он убедил меня, что вы и он были правы». Молодой чиновник был настолько рад, что он схватил руку друга и долго тряс ее. Очередная победа Гитлера. Зиг Хайль!

II

Большинство светских знакомых Ирмы еще не вернулись в город. И у неё осталось время для совершенствования немецкого языка. Она завязала знакомство с маникюршей отеля, натуральной блондинкой, волосы которой были улучшены искусством, необходимой в ее профессии, но чересчур наивной, как и все немцы, как казалось Ирме. Идея богатой наследницы по получению информации состояла в том, чтобы нанять кого-нибудь и, не вызывая подозрительности, поставить задачу. И кто мог стать лучшим кандидатом, чем молодая женщина, холящая руки разных миллионеров и знаменитостей со всех уголков мира, болтая с ними и вызывая их на ответную болтовню? Фрейлейн Эльза Борг была рада продать своё свободноё время фрау Бэдд, geborene Барнс, и научить ее идиомам и другим выражениям берлинского диалекта. Ирма усердно практиковала произносить те кашляющие и чихающие звуки, которые Тикемсе нашёл слишком варварскими. Своему мужу она сказала: «На самом деле это сумасшедший способ составлять вместе слова! Я синюю сумку с белым отделкой в гостиничный номер немедленно принести прошу[164]. Я чувствую, как будто в слова играют детишки».

Но никто не мог оспаривать право немцев составлять предложения, как дети. И Ирме оставалось говорить правильно, если вообще говорить. Но она никогда бы не позволила себе говорить с тем акцентом, с которым мама Робин говорила с ней. Так она и маникюрша говорили в течение многих часов о событиях дня, и когда Ирма упомянула Parteitag, Эльза сказала да, ее любимый Schatz был там. Это «сокровище» было лидером блока своего города и ярым партийным работником. За это он получил значок, транспорт и освобождение от работы, а также солому, два одеяла, гуляш и кофе, всё бесплатно. Ирма задала множество вопросов и установила, что входит в обязанности лидера блока. У него были подчиненные в каждом многоквартирном доме, он получал немедленные доклады о любом новом человеке, который там появлялся, и о любом, чьи действия были подозрительными, или о тех, кто не внес свой вклад в различные партийные фонды, в стрелковый, например, и так далее. Все это представляло интерес для Ланни, который мог бы использовать лидера блока. Возможно, получить от него информацию, чтобы перехитрить другого лидера блока в случае чрезвычайной ситуации.

«Сокровище» Эльзы даст возможность проверить претензии Генриха и испытать эффективность нацистской машины. Один из ста служащих крупной страховой конторы, Карл Эльзы работал за жалкую зарплату, и если бы не было его «маленького сокровища» ему пришлось бы жить в ночлежке. Тем не менее, он маршировал из-за своей гордости партией и ее достижениями. Он работал по ночам и воскресеньям, выполняя различные добровольные поручения, и никогда не получал ни копейки компенсации, если только не считать различных партийных фестивалей, и того факта, что партия имела власть, чтобы заставить его работодателей предоставить ему отпуск на неделю, чтобы присутствовать на Parteitag. И он, и Эльза светились от гордости за эту власть. А слова одобрения от своего партийного руководителя сделает Карла счастливым на несколько месяцев. Его мысли о фюрере были похожи на мысли о Боге, и он гордился тем, что был в метре от него, даже если он его не видел. «Сокровище» был одним из многих тысяч коричневорубашечников, которые были выстроены на улице в Нюрнберге, через которую фюрер совершил свое триумфальное появление. Обязанностью Карла было сдерживать толпу, и он стоял лицом к толпе, наблюдая, чтобы какой-нибудь фанатик не попытаться навредить святому.

Эльза рассказала, как Карл видел проезжавшего в открытой машине министр-Президента генерала Геринга с великолепным зеленым шарфом через плечо его коричневой партийной формы. Он слышал торжественные слова Рудольфа Гесса, заместителя фюрера: «Я открываю Конгресс Победы». Он слышал собственное гордое объявление Гитлера: «Мы встретимся здесь через год, мы должны встретиться здесь через десять лет, и через сто, и даже тысячу!» И порицание Рейхсминистра Геббельса иностранных евреев, назойливых клеветников Фатерланда. «Ни один волос на любой еврейской голове не был тронут без причины», — заявил муж фрау Магды. Когда Ирма рассказала Ланни об этом, он подумал о бедных волосах Фредди и надеялся, что это может быть правдой. Он размышлял, а что если вся эта вакханалия партийного жара была оплачена из средств, которые были конфискованы у Йоханнеса Робина. Несомненно, что это было достаточной «причиной» для касания волос на голове Йоханнеса!

III

Ланни предложил Хьюго Бэру прокатиться на автомобиле. Это был единственный способ, чтобы они могли говорить свободно. Ланни не спросил: «Это вы написали мне это письмо?» Нет, он учился шпионскому ремеслу, и дал собеседнику выговориться.

Спортивный директор сразу же открылся. — Мне ужасно стыдно, что не смог быть вам полезен, Ланни.

— Вы так и не смогли узнать что-нибудь?

— Я бы написал, если бы смог. Я заплатил больше, чем половину денег человеку, который согласился сделать запросы в тюрьмы в Берлине, а также в Ораниенбурге, Зонненбурге и Шпандау. И ему сообщили, что там не было такого заключенного. Я не уверен, что они сделали то, что обещали, но я считаю, что они сделали. Я хочу вернуть остальные деньги.

«Ерунда», — ответил собеседник. — «Вы тратили свое время и делали, что я просил. Как вы думаете, есть ли шанс, что Фредди может быть в каком-нибудь лагере за пределами Пруссии?»

— Для этого должны быть особые причины.

— Ну, кто-то, возможно, ожидал, что я буду вести это расследование. Предположим, что они упрятали его в Дахау. У вас есть какой-либо способ узнать?

— У меня есть друзья в Мюнхене, но мне нужно туда поехать и поговорить с ними. Я не могу писать.

— Конечно, нет. Как вы думаете, вы могли бы получить отпуск, чтобы поехать туда?

— Я мог бы придумать какое-нибудь партийное дело.

— Я был бы рад оплатить расходы, вот еще тысяча марок за ваши труды. Все, что я рассказал вам об этом случае, становится всё более актуальным сейчас. Чем больше Фредди отсутствует, тем более несчастным становится его отец, и всё это заставляет меня что-то делать. Если выставка Дэтаза будет иметь успех в Берлине, я могу показать её в Мюнхене. Тем временем, если вы могли бы получить информацию, то я мог бы строить планы.

— У вас есть особые основания думать о Дахау?

— Я скажу вам откровенно. Это может показаться глупым, но во время мировой войны мой английский друг был лётчиком во Франции, а я в то время был в доме моего отца в Коннектикуте, и вот на рассвете меня разбудило странное чувство и я увидел своего друга, стоявшего у кровати с раной на лбу. Оказалось, что это произошло сразу после того, как этот человек разбился и лежал раненый в поле.

«Ходят такие истории», — прокомментировал другой — «но никто не знает, нужно ли им верить».

— Естественно, я поверил, но со мной подобного больше не случалось до другой ночи. Я проснулся, я не знаю почему, и, лежа в темноте, отчетливо услышал голос, говорящий: «Фредди в Дахау». Я ждал долгое время, думая, что всё может повториться, или я могу услышать больше, но ничего не произошло. У меня не было никаких оснований думать о Дахау. Мне оно кажется очень маловероятным местом. Но естественно я заинтересован, чтобы расследовать этот случай и выяснить, не являюсь ли я, что называют «ясновидящим».

Хьюго согласился, что ему тоже будет интересно. Его интерес увеличился, когда Ланни всунул несколько сотенных банкнот ему в карман, сказав со смехом: «Моя мать и отчим заплатили намного больше, чем этим спиритическим медиумам, чтобы увидеть, могут они получить какие-либо новости о нашем друге».

IV

Хьюго также был на Parteitag. Для него это была не просто демонстрация лояльности, но знак каждому партайгеноссе, что его лояльность вознаграждена. Этот миллион преданных сотрудников работал на партию без оплаты, так как им было обещано большое коллективное вознаграждение, улучшение доли простого человека в Германии. Но до сих пор они не получили ничего. Не проведена ни одна из обещанных экономических реформ. И в самом деле, многие из принятых мер производили обратный эффект, что делало реформы более отдаленными и трудными для воплощения в жизнь. Крупные работодатели получили командный голос в новых профсоюзных комитетах, что означало просто заморозку заработной платы и лишение рабочих всех средств воздействия на них. То же самое было верно и в отношении крестьян, потому что цены стали фиксированными. «Если так будет продолжаться», — сказал Хьюго, — «то это будет означать только рабский труд».

Ланни показалось, что молодой спортивный директор говорил в точности как социал-демократ. Он сменил только вывеску. Он настаивал на том, что рядовые члены партии придерживались его точки зрения, и то, что он называл «второй революцией», настанет через несколько недель. Он возлагал надежды на Эрнста Рёма, начальника штаба и руководителя СА, который был одним из десяти человек, осуждённых за измену и заключённых в тюрьму после Пивного путча. Солдат и неизменный борец, он стал героем для тех, кто не хотел изменений в НСДАП и добивался исполнений обещаний. Фюрера должны переубедить, а при необходимости заставить. Так поступают в политике, это было дело не гостиных, а война слов и идей, и, если это необходимо, будут уличные демонстрации, марши и угрозы. Никто не знал это лучше, чем сам Гитлер.

Ланни подумал: «Хьюго сам себя дурачит этим начальником штаба, как раньше обманывался фюрером». Эрнст Рём был гомосексуалистом, который публично признал свои привычки. Невежественный грубый человек, который даже редко делал вид, что добивается социальной справедливости. Когда он осуждал реакционеров, которые были еще в Кабинете министров, он просто хотел больше власти для своих коричневорубашечников и их командования. Но Ланни не собирался даже обмолвиться об этом. Его делом было выяснить, кто были недовольные, и особенно те, кто были у власти в Дахау. Таким людям нужны деньги для удовольствий, а если они ведут борьбу за власть, то им нужны деньги на это. Это хороший шанс найти того, кому можно заплатить, чтобы заключенный проскользнул между прутьев решетки.

Их разговор продолжался долго, и автомобильная прогулка привела их в загородную местность. Красивая равнина, где каждый квадратный метр напоминал чью-то гостиную. Там не было сорняков, как и в целом Фатерланде, а лес был посажен рядами, как сады и, походил на них. Был субботний день, и бесчисленные озера вокруг Берлина пестрели крошечными парусниками, а берега были застроены коттеджами и раздевалками на пляжах. Тенистые дороги были полны Wandervogel, молодыми людьми, путешествующими пешком. Но сейчас все они были одеты в форму СА, и их песни выражали пренебрежение окружающим. Везде строевой плац, полный громких криков команд и пыли от топота ног. Германия готовится к чему-то. Если бы спросить к чему, то ответом было «к обороне», но не ясно, кто желает напасть на них. Сразу после подписания священного пакта против применения силы в Европе.

Еще одной чертой, которой Хьюго походил на социал-демократа, а не на нациста, он ненавидел милитаризм. Он сказал: «Есть два способа, которыми фюрер может решить проблему безработицы. Один, занять всех ненужной работой, в том числе и себя, другой призвать их в армию, вымуштровать и послать захватить землю и ресурсы других народов. Это вопрос, который сейчас решается в кругах, приближённых к власти».

«Жаль, что вы не можете быть там!» — заметил Ланни. А его молодой друг показал то, что было в глубине его сознания. — «Может быть, я буду там когда-нибудь».

V

Его превосходительство министр-Президент генерал Геринг был рад пригласить мистера и миссис Ланни Бэдд на обед в его официальной резиденции. Он не попросил их принести свои картины, и Ланни об этом не сожалел. Он как-то не мог представить Сестру милосердия в компании с львенком. Он сильно сомневался, что Его превосходительство сильно обманывается о настоящей причине визита Ланни в Берлин. Так или иначе, командующий ВВС Германии обладал своим собственным направлением в искусстве, созданным по его приказу: статуя ню его покойной жены, выполненная по фотографиям и отлитая из чистого золота!

По крайней мере, так сказала Ирме княгиня Доннерштайн. Эти модницы болтали без умолку. Княгиня вылила весь «компромат», а Ирма собрала его и принесла домой. Симпатичный белокурый летчик по имени Геринг, после ранения во время пивного путча бежал за границу и там женился на шведской баронессе. Дама была эпилептиком, а ее супруг морфинистом. Об этом не может быть никаких сомнений, так как все факты были доказаны в суде, когда баронессе было отказано в опеке над ее сыном от первого брака. Позже, леди умерла от туберкулеза, и Геринг, вернувшись в Германию, выбрал Тиссена и бывшего наследного принца в качестве своих дружков, а сестру стального короля в качестве своего «секретаря». Кавычки были указаны тоном княгини, произносившей последнее слово. Предполагалось, что он женится на этой Аните Тиссен, но этого не случилось. Возможно, потому что он стал слишком великим, или слишком жирным! В настоящее время Анита была «в отсутствии», а «в присутствии» была Эмми Зоннеманн, белокурая Северная Валькирия, которая играла в Государственном театре и могла получить любую роль, какую захотела. «Но это не исключает и других «Damen», — добавил змеиный язык княгини Доннерштайн.

— «Vorsicht[165], Frau Budd!»

Так Ирма узнала новое немецкое слово.

VI

Дочь коммунального короля прожила большую часть своей жизни в мраморных залах, и не испытала благоговения от ливрей лакеев Геринга или мундиров его сотрудников и его самого. Львенок был не для дам, его показали, и она его заметила. Большой стол черного дерева и золотые шторы за ним на самом деле производили эффект. Они заставили Ирму вспомнить ширмы Дика Окснарда, и она не могла понять, почему Ланни надсмехался над ними. Розовые ливреи, белые шелковые мужские бальные туфли и чулки лакеев — да, но вряд ли в дневное время. А медали генерала, казалось, больше подходят для государственного приёма, чем для частного обеда.

Тем не менее, экс-авиатор был очень хорошей компанией. Он хорошо говорил по-английски, и, возможно, хотел доказать это. Он взял на себя большую часть разговора, и весело смеялся своим собственным шуткам. Там помимо гостей присутствовали Фуртвэнглер и другой офицер штаба, которые, разумеется, смеялись над шутками, но сами шутить не смели. Видимо это было чисто социальное мероприятие. Ни слова о выкупе или заложниках, евреях или концентрационных лагерях. Ланни не надо было говорить: «Я надеюсь, что вы заметили, Exzellenz, что я выполнил свою часть соглашения». То, что его пригласили и угостили охлаждёнными яйцами ржанки и жирными голубями, было достаточным доказательством того, что он выполнил свою часть соглашения, и что хозяин принял к сведению этот факт.

Предполагалось, что обладателю восьми или десяти самых ответственных должностей в «Третьем рейхе» было нечего делать, как потягивать коньяк и беседовать с двумя праздными богатыми американцами. Это был сигнал Ланни сыграть свою роль, и рассказать, как совершенно случайно он и его жена посетили Лозанну в первые дни конференции по ограничению вооружений получили массу закулисных сведений о выдающихся личностях, бывших там, в том числе и из Германии. Пришлось упомянуть, что Ланни был в американской делегации в Париже и знаком со многими людьми, что помог немецкому агенту сбежать в Испанию. Он знал руководителей нескольких французских партий, в том числе Даладье, премьера, и он посещал дома нескольких ведущих сотрудников Министерства иностранных дел Великобритании. Не может быть сомнений, что он был молодым человеком исключительных возможностей, и может быть очень полезным для рейхсминистра без портфеля, если случиться оказаться под рукой! Не было произнесено ни слова, но мысль витала в воздухе: «Почему бы не использовать шанс, Exzellenz, и не освободить моего еврейского Schieber-sohn?»

VII

Герр Рейхсминистр Йозеф Геббельс был великодушен, выразив свое мнение, что работы Марселя Дэтаза годны для показа в Германии. Они вполне безвредны, хотя и не особенно изысканны. Ланни понял, что он не может рассчитывать на большее для художника из нации, которую фюрер назвал «негроидной». Но этого было достаточно, чтобы телеграфировать Золтану приехать в Берлин.

Что делать, чтобы получить внимание gleichgeschaltete Presse? Ланни это выяснил еще до приезда своего друга. Появился моложавый, очень деловой джентльмен. Один из тех берлинцев, которые носят в жаркий день котелок и жилет. Его визитная карточка представила его как: Herr Privatdozent Doktor der Philosophie Aloysius Winckler zu Sturmschatten. В вежливой философской манере он сообщил Ланни, что может создать репутацию Дэтазу, либо наоборот. Приват-доцент говорил как человек, имеющий власть и решимость. Он не уклонялся и не опускал глаза, но сказал: «Sie sind ein Weltmann190, Herr Budd. Вы знаете, что можно выручить много денег от продажи этих картин, если правильно их представить. Так уж случилось, что я Parteigenosse с первых дней оказался близким другом лиц, имеющим большое влияние. В прошлые времена я оказывал им услуги, и они делали то же самое для меня. Вы понимаете, как делаются такие дела».

Ланни ответил, что понимает, но это не совсем коммерческое предприятие. Он хочет представить публике работы человека, которого он любил при жизни, и восхищается им сейчас.

«Да, да, конечно», — сказал незнакомец, его голос звучал так мягко и урча, как двигатель у дорогостоящих автомобилей. — «Я понимаю, что вы хотите, и я могу исполнить ваши желания. За сумму в двадцать тысяч марок я могу сделать Марселя Дэтаза знаменитым художником, а за сумму в пятьдесят тысяч марок я могу сделать его основоположником новой эры в изобразительном искусстве».

«Ну, это было бы прекрасно», — сказал Ланни. — «Но как я могу узнать, что вы в состоянии сделать это?»

«За сумму в две тысячи марок я устрою публикацию отличной критической статьи о Дэтазе с репродукциями пары его работ в любой ежедневной газете Берлина по вашему выбору. Как вы понимаете, это будет тест, и вы не будете платить до тех пор, пока не появится статья. Но вы должны понять, что, если я публикую такую статью, вы соглашаетесь с одним из тех крупных проектов, предложенных мною. Мои услуги не дёшевы, и я не заинтересован в том, что вы американцы называете kleine Kartoffeln[166]. Вы можете написать статью самостоятельно, но разумнее было бы для вас предоставить мне материал и позволить мне подготовить его для публикации. Зная берлинскую публику, я могу сделать это гораздо лучше для ваших целей».

Так получилось, что утром, когда Золтан Кертежи прибыл в отель, Ланни дал ему свежую газету, содержащую статью о Дэтазе одновременно грамотную и по-журналистски живую. Золтан пробежал глазами по ней и воскликнул: «Как это вам удалось?»

«Я нашел грамотного пресс-агента», — ответил собеседник. Он знал, что Золтан был в сомнениях, в то время как партнер Золтана оставил все свои сомнения в австрийском городе, откуда он переехал в Нацилэнд.

Позднее в то же утро герр приват-доцент позвонил и пригласил Ланни прокатиться. Пасынок Дэтаза сказал, что он хотел бы, чтобы его отчима сделали основоположником новой эры в изобразительном искусстве и предложил платить десять тысяч марок в неделю, за неделю, предшествующую выставке, и двух недель во время неё, на условиях, что публикаций должно быть много, а их качество должно соответствовать предложенному образцу. Герр приват-доцент условия принял, и они вернулись в отель, где Золтан, не будучи простаком, каким казался, сел с ними, чтобы наметить план кампании.

VIII

Были арендованы подходящие залы, и Джерри Пендлтон, на которого всегда можно положиться, следил за упаковкой картин в Бьенвеню. Он нанял фургон и вёл его по очереди с водителем, они спали внутри и доставили этот драгоценный груз до места. Бьюти и ее муж приехали на поезде, её никак нельзя было не привлечь к выставке. Так или иначе, расходы на её путешествие возмещались вспомогательным экспонатом. Ей было за пятьдесят, она не могла скрыть свой возраст, находясь рядом с Ланни. Но она по-прежнему была красивой женщиной, а если задаться вопросом, какой была она когда-то, то были две прекрасных картины, дающих ответ на это. Ничто не интриговало публику больше, чем сравнения оригинала, стоящего рядом с картинами. Там всегда присутствовали вдова этого основоположника новой эры и ее сын, но не сын художника. Нет, эти негроидные расы были сексуально распущенными, а что касается американцев, то для них разводы шутка, у них есть специальный городок на диком Западе, где светские дамы с разбитыми сердцами пребывают в течение нескольких недель, ожидая развода, получая утешения от ковбоев и индейцев.

Для «профессиональной красавицы» выставка стала своего рода званым приёмом в течение двух недель, и она не пропустила ни минуты. Это восхитительно иметь возможность пригласить друзей на выставку, где одновременно являешься: хозяйкой, биографом, историком, советником, гидом, а в случае необходимости ассистентом продавца! Она всегда была общительной и любезной, наперсницей великих, но не оставляя вниманием скромных любителей die schonen Kunste192. Золтан сделал ей памятный комплимент, сказав: «Моя дорогая Бьюти Бэдд, я бы попросил вас выйти за меня замуж и путешествовать со мной по миру, продвигая искусство». Бьюти со своей лучшей улыбкой с ямочками ответила: «А почему бы нет?» (Мистер Дингл отсутствовал, посещая одного из своих медиумов, пытаясь узнать что-то о Фредди, но вместо этого получал длинные сообщения от своего отца, который был так счастлив в мире духов и морально значительно окреп, о чём и заверил своего сына.)

В Германии остались еще богатые люди. Владельцы сталелитейных предприятий Рура, электростанций, заводов, которые могли производить военную продукцию, все они находились на вершине Фатерланда. После уничтожения профсоюзов они могли платить низкую заработную плату, не опасаясь забастовок, и, таким образом, рассчитывать на постоянно растущую прибыль. Они искали места для надёжных инвестиций, десять лет назад они узнали, что одним вложением капитала, спасающим от инфляции, являются алмазы, а другим — картины старых мастеров. Как правило, финансовые воротилы не обладали культурным багажом, но они умели читать. И когда они увидели во многих газетах, что выдвигается на передний план новая школа изобразительного искусства, они решили, что надо иметь, по крайней мере, один образец этого стиля в своих коллекциях. Пожилые и удалившиеся от дел люди приходили на выставку сами. Люди средних лет и занятые присылали своих жен или дочерей. Двадцать или тридцать тысяч марок за ландшафт их не шокировали, напротив, давали возможность похвастаться Дэтазом. Это давало доход Ланни, его матери и сестре за вычетом десяти процентов комиссии Золтану. Комиссия Золтану в двадцать раз превышала то, что они заплатили эффективному герру приват-доценту. И Золтан предложил заплатить ещё такому способному промоутеру и продолжить пускать пыль в глаза еще неделю. Даже Ирма была впечатлена и стала смотреть на знакомые картины новыми глазами. Она задумалась, а может быть лучше оставить их себе во дворец с современной сантехникой, который она собиралась когда-нибудь заиметь в Англии или во Франции. А мужу она заметила: «Ты видишь, как все хорошо идет, когда ты остепенился и перестал говорить, как красный!»

IX

Выставка Дэтаза совпала по времени с одним из самых странных спектаклей, когда-либо поставленных на сцене и открытых для публики. Нацисты возложили вину на коммунистов за попытку сжечь рейхстаг, в то время как враги нацизма заявляли, что пожар был устроен гитлеровцами, чтобы позволить им захватить власть. Спор был усилен публикацией в Лондоне Коричневой книги о гитлеровском терроре, в которой утверждалось, что нацистский начальник полиции города Бреслау, один из самых отъявленных нацистских террористов, привел группу коричневорубашечников через туннель от резиденции Геринга в здание Рейхстага. Там они разложили горючие материалы по всему зданию, в то время как другая группа втащила в здание через окно полоумного голландского бродягу и заставила его поджигать домашней газовой горелкой. В это мог поверить весь мир, и нацисты не смогли спустить дело на тормозах. Шесть или семь месяцев они готовили доказательства, а в сентябре они начали большой открытый судебный процесс. Они обвиняли голландца в преступлении и трёх болгарских коммунистов и одного немца в пособничестве. Так началась трёхмесячная пропагандистская битва не только в Германии, но и везде, где читали новости и обсуждали злободневные вопросы. Были взяты десять тысяч страниц показаний, и сделаны семь тысяч записей из показаний для радиовещания.

Судебным органом стал Четвертый Уголовный Сенат Верховного суда Германии в Лейпциге. Как ни странно, это был тот же самый суд, перед которым три года назад Адольф Гитлер провозгласил, что «полетят головы». Теперь он собирался выполнить свою угрозу. К своему сожалению, он забыл «скоординировать» всех пятерых членов суда. А может быть, не отважился из-за мировой общественности. Здесь были в какой-то мере соблюдены процессуальные нормы, и в результате фиаско. Нацисты извлекли урок, и больше никогда не будет у подозреваемых в политических преступлениях шанса появиться на открытых судебных процессах и подвергать перекрёстному допросу обвинителей.

В октябре и ноябре суд был перенесён в Берлин, и стал бесплатным шоу для лиц, имевших свободное время. Особенно для тех, кто в тайниках своего сердца был рад видеть нацистов униженными. Пять обвиняемых держали в цепях в течение семи месяцев, и они носили цепи в зале суда во время всего процесса. Несчастным выглядел голландец ван дер Люббе, полуслепой, а также слабоумный. Изо рта и носа у него текла слюна и слизь, он хихикал и гримасничал, давал расплывчатые ответы, сидел в ступоре, когда его оставляли в покое. Болгарин Димитров превратил суд в спектакль с острой интригой, где «переиграл всех актёров». Ученый, а также человек, умеющий вести себя при различных обстоятельствах, остроумный, внимательный и с мужеством льва, он превратил суд в анти-нацистскую пропаганду. Не обращая внимания на своих преследователей, надсмехаясь над ними, он приводил их в безумную ярость.

Три раза они удаляли его из зала, но были вынуждены возвращать его назад, и снова был сарказм, сопротивление и выражение революционных взглядов.

Вскоре стало ясно, что ни Димитров, ни другие обвиняемые никогда не знали ван дер Люббе и ничего не имели общего с поджогом рейхстага. Ошибка возникла, потому что парламентский архивариус, работавший в здании Рейхстага, оказался похожим на полоумного голландца. И это его видели разговаривающим с коммунистом Торглером. Разбирательство постепенно превратилось в суд Коричневой книги с невидимым британским комитетом в качестве прокуроров и нацистами в качестве обвиняемых.

Геббельс появился в суде и осудил коричневую книгу, и Димитров насмехался над ним и превратил его в посмешище. Потом появился тучный руководитель прусского государства. Для него это было серьезное дело, потому что поджигатели действовали из его резиденции, и было непросто представить себе, что он не знал, что происходит. Под жалящими обвинениями болгарина Геринг полностью потерял самообладание, и его спас только председательствующий в суде, который приказал удалить Димитрова, а Геринг кричал ему вслед: «Я не боюсь тебя, негодяй, я здесь не для допроса… Ты мошенник, тебя надо повесить! Ты пожалеешь еще, если я тебя поймаю, когда ты выйдешь из тюрьмы!» Не очень достойное поведение для министр-Президента Пруссии и рейхсминистра всей Германии!

X

Во время этих развлекательных мероприятий Ланни Бэдд получил два сообщения. Первое было действительно болезненным. В телеграмме от отца говорилось, что на встрече вновь избранных директоров Оружейных заводов Бэдд надежды обоих Робби и его брата не сбылись. Видя младшего брата на грани победы, Лофорд перешел на сторону группы с Уолл-стрита, которая внезапно появилась на сцене, опираясь на страховую компании, которая владела облигациями Бэдд. Угроза, которую боялся дед Сэмюель, и о которой предостерегал всю свою жизнь, превратилась в реальность — заводы Бэдд ушли из рук семьи!

«О, Ланни, как страшно!» — воскликнул Ирма. — «Мы должны были там присутствовать и чем-то помочь».

«Я сомневаюсь, что мы могли бы сделать что-нибудь», — ответил он. — «Если бы Робби так думал, он бы, конечно, телеграфировал нам».

— То, что дядя Лофорд сделал, это предательство семьи!

— Он такой человек. Он из тех, кто совершают преступления. Меня часто посещала мысль, что он может убить Робби, но не позволить ему взять приз, за который они оба боролись всю свою жизнь.

— Как он выйдет из настоящего положения?

— Получит удовлетворение, не дав Робби победить, и, конечно, банда с Уолл-стрита заплатила ему. Так или иначе, у Робби есть контракт, так что они не могут его уволить.

«Я купила все эти акции зря!» — воскликнула молодая жена.

— Не только зря, но и по высокой цене, я боюсь. Лучшее телеграфируй дяде Джозефу, чтобы он разобрался в этом вопросе полностью и посоветовал тебе, продать ли эти акции или оставить. Робби, без сомнения, опишет нам детали.

Другое сообщение резко отличалось от первого. Письмо на имя Ланни, написанное его собственным почерком, заставило его сердце часто забиться, едва увидев его. Ланни дал этот конверт Хьюго Бэру. На нем стоял почтовый штемпель из Мюнхена. Ланни быстро разорвал конверт, и увидел, что Хьюго вырезал шесть букв из газеты и наклеил их на листе бумаги. Этот метод избежать идентификации хорошо известен похитителям и другим заговорщикам. «Jawohl[167]» можно было прочитать, как одно слово или два. Хьюго оставил пространство после первых двух букв. Ланни понял из письма, что Фредди Робин был в Дахау, и что с ним было всё в порядке.

Американский плейбой забыл о потерянных надеждах отца и своем собственном утраченном наследстве. Тяжелый груз упал с его плеч, и он послал два телеграммы, одну миссис Дингл в Жуан, по договоренности Робины должны вскрывать такие сообщения, а другую Робби в Ньюкасл: «Кларнет звучит отлично», что было кодом. В последнюю телеграмму послушный сын добавил: «Искренняя симпатия не принимай это слишком к сердцу, мы по-прежнему любим тебя». Робби должен воспринять это с улыбкой.

Ирма и Ланни разорвали сообщение Хьюго на мелкие кусочки и бросили их в емкую канализацию Берлина. У них по-прежнему были надежды на руководителя прусского правительства. В любой момент может возникнуть лейтенант Фуртвэнглер и объявить: «Мы обнаружили вашего еврейского друга». Но до этих пор Ланни оставалось только ждать. Если иметь знакомых в die grosse Welt, то им нельзя говорить: «Я убедился, что вы мне лжёте, и теперь будем говорить на этой основе». Нет, Ланни не мог даже сказать: «У меня есть сомнения». На это обер-лейтенант сразу удивится и спросит: «У вас есть основания?» Ланни не мог даже сказать: «Я призываю вас постараться». Предполагается, что важные персоны и так делают всё возможное.

XI.

Сумма более четырехсот тысяч марок, которой были оплачены картины Дэтаза, была депонирована в берлинские банки. Ланни и Золтан потратят эти марки на приобретение произведений искусства для своих американских клиентов, которые их оплатят в Нью-Йорке. Таким образом, паре не придется просить никакой поддержки у нацистов. У Ланни был список своих клиентов в Америке, а Золтан накапливал в течение многих лет свою клиентуру. Так что они не будут испытывать никаких трудностей в ведении своего бизнеса. Они договорились делить пополам все доходы.

Ланни предложил устроить недельную выставку в Мюнхене, и это предложение его друг одобрил. Там было много любителей искусства, и продажи были обеспечены. Кроме того, Бьюти получала удовольствие от выставки, а Ланни знал картины, которые мог там купить. Джерри Пендлтон, собиравшийся везти непроданные картины Дэтаза из Берлина обратно во Францию, следил за их упаковкой и транспортировкой в Мюнхен. Герр приват-доцент заверил их, что пользуется еще большим влиянием в этом баварском городе, колыбели национал-социализма. Ему будет выплачено еще пятнадцать тысяч марок за его услуги, плюс на расходы в течение двух недель. Он планировал жить широко.

Хьюго Бэр вернулся в Берлин, сообщив, что установил контакт со старым знакомым по партии, который был теперь одним из охранников СА в лагере Дахау. Этому человеку Хьюго объяснил, что его друг, молодой еврей, был должен ему деньги, и спросил, был ли должник еще жив, и есть ли какая-либо перспектива его выхода.

Ему ответили, что Фредди Робин был в лагере в течение четырех или пяти месяцев. До перевода в Дахау с ним грубо обращались. Сейчас его содержат в одиночке, по какой причине человек С.А. не знал. То, что он имел в виду, сообщая, что Фредди, «здоров», означала, что он был жив и не подвергался жестокому обращению, по мнению информатора. Никто не был счастлив в Дахау, и меньше всего любой еврей.

Хьюго добавил: «Мы могли бы доверять этому парню, потому что я имел продолжительную беседу с ним. Он оценивает события так же, как и я. Ему надоела его работа, которая оказалась не той, какую он ожидал. Он рассказал, что есть много других, которые чувствуют то же самое, хотя они не всегда говорят. Вы знаете, Лан-ни, немцы, естественно, не жестокий народ, и им не нравится, что самых жестоких и дебоширящих парней ставят руководить ими».

«Он так и сказал?» — спросил Ланни.

— Он сказал даже больше. Он сказал, что хотел бы видеть, чтобы всех евреев выслали из Германии, но он не видит смысла держать их под замком их и пинать их ногами, только за то, что они родились евреями. Я рассказал ему о своей идее, что партия введена в заблуждение, и что это дело рядовых, чтобы вывести её на прямую дорогу. Он заинтересовался, и, возможно, мы будем иметь организованную группу в Дахау.

«Это прекрасно», — прокомментировал американец. — «Я и так много обязан вам. Я довольно скоро еду в Мюнхен и, возможно, вы сможете приехать туда снова, и у меня будет другое сообщение для вашего друга». В то же время он вынул из своего кармана небольшой рулон стомарковых банкнот и сунул их в карман своего знакомого. Дело нескольких сантиметров, так как они сидели в машине бок о бок.

XII

А жене Ланни сказал: «Есть возможность вызволить Фредди без вечного ожидания милостей жирного генерала».

«Только будь осторожен!» — воскликнула Ирма. — «Это большой риск!»

— Это только на крайний случай. Но я действительно думаю, что у Геринга было достаточно времени, чтобы заглянуть во все концентрационные лагеря в Рейхе.

Он решил позвонить обер-лейтенанту Фуртвэнглеру и узнать об обещанном расследовании. Но он отложил своё решение его следующего утра. И, прежде чем он вернулся к нему, молодой офицер штаба объявился сам, сопровождаемый швейцаром. «Господин Бэдд», — спросил он, — «Вы свободны в течение следующих двух или трех дней?»

— Я могу освободиться.

— Его превосходительство заработал отпуск после переутомления в суде. Серьезный молодой офицер сказал это без малейшего следа улыбки, и Ланни согласился с низким поклоном. — Его превосходительство выезжает на охоту в имение принца фон Шварце-робера в Шорфхайде и был бы рад, если вы его сопроводите.

«Это действительно очень любезно», — ответил американец, с тщательно отмеренной сердечностью. — «Я ценю честь и удовольствие лучше узнать генерала».

«К сожалению», — добавил собеседник, — «это то, что вы американцы называете «мальчишник»[168].

«Оленье дело в двух смыслах этого слова», — улыбнулся Ланни, который знал об охоте в немецких лесах. — «Моя жена не будет возражать остаться здесь, у неё есть друзья, которые ее развлекут».

«Тогда очень хорошо», — ответил обер-лейтенант. — «Автомобиль будет ждать вас завтра в пятнадцать часов».

Позже, молодая пара поехала прокатиться и обсудить ситуацию. «Он хочет что-то», — заявил муж. — «Я предполагаю, что я об этом узнаю».

«Дай ему разговориться», — предупредила Ирма, — «Ты видел, что он этого хочет». Она была на девять лет моложе своего мужа и встречалась с генералом только один раз. Но она знала все о его Prunksucht[169], о его восторге в самовыражении, как физическом, так и интеллектуальном. — «Он должен доказать, что он самый великий человек в компании, а также в правительстве, возможно, самый великий в мире. Он сделает для тебя всё, если ты убедишь его, что ты в это веришь».

На протяжении всей его жизни мать Ланни давала ему такого рода инструкции. Он подумал: Ирма научилась этому у Бьюти или у Великой Праматери?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Все царства мира

I

Ланни в детстве наблюдал феодальную систему в Штубендорфе и нашёл её патриархальной и приятной. Поэтому он мог понять, как то же самое открытие сделали нацисты. Компания направлялась в охотничья угодья одного из тех крупных помещиков, которые были друзьями гауптмана Геринга в те дни, когда он был летчиком асом, преемником фон Рихтгофена в командовании этой знаменитой эскадрильей. Эти богатые Юнкера пошли на союз с партией Гитлера под гарантию Геринга, что о них будут должным образом заботиться, и Геринг наблюдал, чтобы его гарантии соблюдались. В Пруссии не будет никакой «второй революции», если глава правительства может предотвратить её, и он думал, что сможет.

Компания путешествовала в шестиколесном Мерседесе, который Ланни когда-то назвал «танком». Шофер и охранник, который ехал рядом с ним, были одеты в черные мундиры СС и хорошо вооружены. Очень широкий генерал развалился на заднем сиденье с Ланни на почетном месте рядом с ним. На двух выдвижных сидениях ехали оберст Симанс, офицер рейхсвера, приятель генерала с мировой войны, и гауптман Айнштосс, штурмовик который сопровождал Геринга в его полете в Швейцарию после пивного путча. Сзади следовала вторая машина с Фуртвэнглером и другим штабным офицером, секретарём, телефонным оператором и камердинером.

Компания в «танке» говорила о суде. Ланни может быть и хотелось бы услышать, что они говорили, если бы он не был бы в курсе дела, но он был. Они говорили, что пять заключенных были порождением сатаны, и что генерал полностью уничтожил Димитрова. Когда они спросили у Ланни, каково будет мнение внешнего мира, он ответил, что все люди были склонны верить в то, что было в их интересах верить, а внешний мир боится нацистов, потому что подозревал, что они собираются перевооружить Германию. Таким образом, если быть осторожным, можно избежать лжи и в то же время никого не обидеть.

Они ехали на высокой скорости с мощной сиреной, уведомлявшей всех в мире расчистить путь. В сумерках они покинули шоссе и въехали в девственный лес. Им пришлось проехать много километров на частной дороге, пока они не прибыли в охотничий домик, освещенной для их приема. Просторный зал с медвежьими шкурами на полу и охотничьими трофеями на стенах. Застеклённая стойка с ружьями на одном конце зала, банкетный стол на другом, а в центре большой камин с пылающими бревнами. Хозяина там не было. Место хозяина уступили генералу. Слуги в зеленой униформе лесников принесли напитки, а когда Его превосходительство пригласил всех на ужин, появилась процессия, каждый нёс серебряное блюдо: на первом лежала голова огромного жареного кабана, исходившая горячим паром, на втором — бедро оленины, на третьем — несколько глухарей, вид тетерева больше, чем курица, и на четвертом — фрикасе из зайчатины. Ланни, имевший опыт ужина при феодальной системе, мог только смеяться и молить о пощаде. Его хозяин, гордившийся своей доблестью хорошего едока, не испытывал неудовольствия, если другие демонстрировали свою неполноценность.

То же самое было с выпивкой. Горячий пунш и холодное Мозельское, крепкое спиртное, коктейли, пиво. Всё подавалось без какой-либо последовательности. Доблестный ас пил все, что он видел, и заказывал ещё. Ланни спас себя музыкой. Когда все начали петь, он взял стакан пунша и сел к роялю и стал играть и петь: «Покажите мне путь, чтобы вернуться домой, ребята» и другие «студенческие песни», которые он узнал от отца, будучи мальчиком. Генералу понравилось, а Ланни развлекал его различными видами американского юмора: «Янки Дудль», и «Утонул Мак Джинти» и «Сегодня вечером будет горячая пора в Старом городе». Знание языка не имело значения, довольно скоро они уже не понимали, что знали. Когда он играл «Мой Старый Дом в Кентукки», они плакали. А когда играл «Странствующий Артист из Арканзаса» и «Неудача в соломе», они пытались танцевать. Ланни прекратил свои выкрутасы на клавиатуре и получил горячее одобрение главы прусского государства в такой степени, что последний не позволил своему собственному камердинеру помогать ему взобраться наверх, а настоял на том, чтобы молодой американец сопровождал его с одной стороны, и голубоглазая вендская девица с другой.

Был и еще один аспект феодальной системы, о котором Ланни слышал, и который теперь увидел в действии. Слуги мужчины, которые носили тяжелые блюда, исчезли. Десерты, кофе и различные напитки подавали молодые женщины в крестьянских костюмах с льняными волосами, заплетенными в тяжелые косы за спиной. Это были не проститутки, а дочери слуг. Они делали реверансы этим знатным господам, танцевали с ними, когда их приглашали, и были готовы быть удостоены дальнейшим вниманием. Никакого флирта или обольщения. Они подчинялись командам. К счастью для Ланни, их не хватало на всех, и его отречение было оценено.

Компания проснулась в конце следующего дня. Не было никакой спешки, для этого вида охоты учитывалось удобство стрелков, а не дичи. После обильного завтрака, они разместились на помостах в лесах, а загонщики погнали оленей, буйволов и кабанов из зарослей в открытые места. Ланни удостоился быть вместе с генералом. Он уважительно ждал, пока великий человек не выстрелит, и когда ему сказали, что его очередь, он поддержал репутацию Оружейных заводов Бэдд. Он всё сделал правильно. Ибо он догадался, что ждать придется недолго, когда Робби понадобятся эти ценные знакомства.

II

Получив бальзам на душу и зарядку от нажатий на курок винтовки, Его превосходительство вернулся в охотничий домик и взял в свои руки бразды правления. Очевидно, у него была личная линия связи в доме, и в течение нескольких часов он слушал доклады и отдавал приказы. Большую часть времени в его голосе звучал гнев, а может это был его стиль правления? Стоял такой рёв, как будто он пытался общаться с Берлином напрямую, а не по линии связи. Не желая слышать его рёв, Ланни пошел в бильярдную и наблюдал, как два младших офицера проигрывали друг другу небольшие суммы. Временами, когда рёв становился особенно громким, они улыбались Ланни, а он улыбался в ответ, как подчиненный.

Гость хотел бы погулять в этом прекрасном густом лесу, но его не оставляла мысль, что он может понадобиться хозяину. И, действительно, после того, как Государство Пруссия получило приказы, как ему жить завтра, Ланни был вызван в присутствие, и выяснил, зачем его взяли на охоту. Развалившись в небесно-голубом шелковом халате с отделкой горностая, дородный руководитель немецких ВВС повёл разговор на международные темы, начав объяснять трудности получения объективной информации об отношении правящих кругов в других европейских столицах. У него было множество агентов, он щедро платил им и позволил им раздувать счета своих расходов. Но у наиболее лояльных было наименьшее количество знакомств, в то время как те, у которых действительно были связи, предпочитали работать на другую сторону.

«Поймите меня, Бэдд» — Он перешёл на такую стадию интимности — «Я не настолько глуп, чтобы вообразить, что я мог бы нанять вас. Я знаю, у вас есть хорошо оплачиваемая профессия, не говоря уже о богатой жене. У меня тоже была такая же, и я обнаружил, что такие супруги ожидают внимания и не оставляют свободы другому. Но бывает, что вам удаётся собрать факты. И, несомненно, вы можете определить, какие из них важны».

«Я полагаю, что временами такое случается», — сказал Ланни, демонстрируя понимание, но не слишком рьяно.

— Я хотел бы иметь не агента, а друга. Джентльмена, чувству чести которого я мог бы доверять. Того, кто не будет равнодушным к важности нашей задачи в подавлении Красной угрозы в Германии, и возможно, позже в уничтожении гнезда, где выводятся эти гадюки. Конечно, не надо быть немцем, чтобы иметь такую цель.

— Я согласен с вами, Exzellenz. «Зови меня Геринг», — скомандовал великий человек. — «Может быть, вы можете понять, как устаешь иметь дело с лакеями и льстецами. Вы человек, который говорит то, что думает, и когда я разговариваю с вами, я чувствую некоторую конкуренцию».

— Спасибо, Exz — Геринг.

— Я уверен, что вы понимаете, что мы нацисты играем по крупному. Вы один из немногих, кто обладает достаточным воображением, чтобы понять, что если вы станете моим другом, то будете иметь все, о чём попросите. Я собираюсь стать одним из самых богатых людей в мире, не потому что я жадный на деньги, а потому, что у меня есть задачи, а это один из инструментов их выполнения. Мы собираемся создать грандиозную промышленность, которая станет достоянием в будущем, и, безусловно, мы не собираемся оставить её в руках евреев или других большевистских органов. Рано или поздно мы должны захватить промышленность России и привести её в соответствие с современными требованиями. На все это нам нужны мозги и способности. Мне лично нужны люди, с которыми я мог встречаться с глазу на глаз, и я готов платить по королевским ставкам. Нет предела тому, что я готов сделать для человека, который стал бы настоящим союзником и партнером.

— Я ценю комплимент, мой дорогой Геринг, но я сомневаюсь, что моя квалификация подходит для такой роли. Конечно, у вас есть среди немцев люди с особой подготовкой…

Ни один немец не может делать то, что я предлагаю вам американцу, который, как предполагается, будет над схваткой. Вы можете поехать во Францию или Англию и встретиться с кем хотите и выполнить поручения деликатного свойства, не тратя много времени и не жертвуя удобствами вашей жены и своим собственными. Будьте уверены, что я никогда не попрошу вас сделать что-нибудь бесчестное или злоупотребить чьим-либо доверием. Если, например, вам бы пришлось встретиться с определенными лицами в этих странах и поговорить с ними о политике, а затем сообщить об их истинном отношении. Чтобы я мог понять, кто из них действительно хочет убрать красных, а кто предпочел бы видеть укрепление этих чертей, чем видеть Германию, поднявшуюся на ноги. Это была бы бесценная информация для меня, и поверьте мне, что вам не пришлось бы ничего делать, а только намекнуть о ваших желаниях. Если временами вы будете приезжать в Берлин для покупок картин и навещать меня в каком-нибудь тихом месте, как это, то информация будет использоваться без указания источника, и я даю слово не называть вас никогда и никому.

III

Ланни понял, что получает действительно превосходное предложение, и на мгновение пожалел, что ему не нравятся нацисты. У него было чувство, что Ирма захочет, чтобы он сказал да. И ей понравится помогать ему в таких международных поручениях. Несомненно, генерал пригласил ее на обед для того, чтобы оценить ее с этой точки зрения.

«Мой дорогой Геринг», — сказал муж Ирмы, — «вы сделали мне комплимент, и я хотел бы верить, что я его заслуживаю. Конечно, я иногда встречаю важных персон и слышу их разговоры без лишних свидетелей. Я полагаю, что мог бы иметь больше таких возможностей, если бы их искал. Я также считаю Берлин приятным городом для посещений. И если бы я увлёкся временами наблюдать за вашей интересной работой, то было бы естественно для вас задавать мне вопросы, а для меня рассказывать вам, что я слышал, Но когда вы предлагаете мне платить за это, то дело принимает другой оборот. Тогда я должен чувствовать себя обязанным. А я всегда был Taugenichts.[170] Даже прежде, чем я приобрёл богатую жену, я любил порхать с одного места на другое, смотреть на картины, слушать хорошую музыку или её играть, может не так хорошо, общаться с друзьями, и развлекаться, наблюдая человеческие спектакли. Бывало, что я зарабатывал немного денег, но я никогда не чувствовал, что мне нужно зарабатывать. И я не хотел бы никогда это чувствовать».

Это был своего рода ответ, когда хотят поднять цену. И что делать потенциальному работодателю? «Мой дорогой Бэдд», — сказал генерал в том же осторожном стиле, — «менее всего я хотел бы сделать вас любом смысле обязанным или вмешиваться в ваш образ жизни. Но ваш образ жизни делает вас очень удобным помощником».

— Это действительно приятно, Exzellenz, обнаружить, что мои слабости стали моими достоинствам».

Великий человек улыбнулся, но продолжил свои попытки получить то, что он хотел. — «Предположим, что вы окажете мне такие услуги, которые развлекут вас и которые не потребует больших жертв с вашей стороны, чем приезжать в Берлин два или три раза в год. И предположим, что когда-нибудь, чисто по дружбе, я подарю вам охотничье угодье, как это, площадью в одну или две сотни квадратных километров. Конечно, это не должно быть воспринято, как унижение или оскорбление».

«Gott behute![171]» — воскликнул плейбой. — «Если бы я владел такой собственностью, я должен был бы платить налоги и оплачивать содержание, и сразу попал бы под моральное давление, чтобы получить от неё какую-то пользу».

— Неужели вы не можете ничего придумать, что я мог бы сделать для вас?

Ланни понял, что его обрабатывают виртуозной дипломатией. Генерал не говорил: «Вы знаете, у меня есть власть над вами, и это путь, который, возможно, заставит меня ослабить её!» Он не заставлял Ланни отвечать: «Вы знаете, что вы ни за что не хотите мне уступить и не держите свое обещание». Он облегчал положение для них обоих. И Ланни, конечно, не собирался пропустить свой шанс! «Да, Геринг», — быстро сказал он, — «Есть одна вещь. Для этого ваша замечательная правительственная машина должна сделать специальные усилия и найти этого молодого сына Йоханнеса Робина».

— Вы все еще беспокоитесь об этом еврее?

— А что я могу сделать? Он вроде мой родственник. Моя сестра вышла замуж за его брата, и, естественно, вся семья сокрушается. Когда я поехал в Берлин, чтобы показать свои картины Дэтаза, я вынужден был обещать сделать всё в моей власти, чтобы найти его. Я колебался беспокоить вас еще раз, зная, какие огромную нагрузку вы несёте.

— Но я уже говорил вам, мой дорогой Бэдд, что я пытался найти этого человека без успеха.

— Да, но я знаю, какая была большая путаница последние несколько месяцев, я знаю случаи, когда отдельные лица и группы брали на себя полномочия, на которые они не имели законного права. Если вы хотите сделать мне одолжение, которого я никогда не забуду, то поручите одному из ваших сотрудников сделать тщательное расследование, не только в Берлине, но и во всём рейхе. И позвольте мне снять этого совершенно безвредного молодого человека с моей совести.

«Ладно», — сказал министр-Президент. — «Если это ваше сокровенное желание, я постараюсь его исполнить. Но помните, не всё может быть в моей власти. Я не могу оживлять мертвых».

IV

Вернувшись в Берлин, Ланни взял свою жену покататься, и они обсудили новые события. «Либо он мне не доверяет», — сказал Ланни, — «либо я услышу его в ближайшее время».

«Он должен делать вид, что провёл расследование», — вставила в разговор Ирма.

— Чтобы обнаружить ошибку, не надо много времени. Он может сказать: «Я смущен, обнаружив, что моя, казалось бы, эффективная организация допустила оплошность. Ваш друг был в Дахау все это время, и я приказал его перевести в Берлин». Если он не сделает этого, значит, что он не доволен моими обещаниями.

— Может быть, он слишком много знает о тебе, Ланни.

— Это не исключено, но он даже не намекнул на это.

— А зачем это ему нужно? Фредди — его единственная зацепка за тебя, и он это знает. Возможно, он думает, что ты уедешь из Германии и расскажешь обо всём Йоханнесу.

— Всё — это старая история в настоящее время. Йоханнес разорён, и я сомневаюсь, что кто-нибудь проявит к нему интерес. Коричневая книга опубликована, и его там нет.

«Слушай», — сказала жена. — «Этот вопрос всё время беспокоит меня. Может быть, Фредди сделал что-то серьезное, и Геринг знает об этом и предполагает, что ты тоже знаешь?»

— Это зависит от того, что ты считаешь серьёзным. Фредди помогал финансировать и содержать социалистическую школу. Он пытался преподавать рабочим набор демократических и либеральных теорий. Это является преступлением для этого правительства, и виновным в этом лучше умереть.

— Я не имею в виду это, Ланни. Я имею в виду какой-то заговор, попытку свержения правительства.

— Ты знаешь, что Фредди не верил в такие дела. Я слышал, как он говорил тысячу раз, что он верит в правительство народного согласия, например, как у нас в Америке, и, например, какой пыталась стать Веймарская республика или так или иначе, какой она могла бы быть.

— Но разве не возможно, что Фредди, возможно, изменился после пожара Рейхстага, и, после того, как увидел, что сделали с его товарищами? Это не была бы Веймарская республика, которую он попытался бы свергнуть, а Гитлер. Разве это не вероятно, что он и многие его друзья передумали?

— Многие, без сомнения, передумали, но вряд ли Фредди. Что он мог? Он закрывал глаза, когда держал пистолет!

— Есть много других, которые могут стрелять. Что было у Фредди, это деньги, куча денег, которые он мог бы получить от своего отца. Были месяцы март и апрель. А, ты знаешь, что он делал, или что его товарищи планировали и во что они его втянули?

— Я думаю, что он сказал бы нам об этом, Ирма. Он чувствовал себя связанным словом чести.

— Он мог бы быть связанным словом чести и с другими, он не мог говорить о своих товарищах. Может быть, что он даже не знал, что происходит. Но другие использовали его. Некоторых из этих ребят я встречала в Школе. Это были люди, которые будут бороться до конца, я знаю. Люди Шульц, например, ты себе можешь представить, что он лег и позволил нацистской машине проехать над ним? Мог он попытаться побудить рабочих к тому, что они называют массовой акцией? И его жена могла помогать ему? Опять же, предположим, среди них был нацистский агент и пытался заманить их в ловушку, чтобы поймать их в каком-то акте насилия, чтобы был повод их арестовать?

— Нацистам не нужны никакие поводы, Ирма, они арестовывают людей оптом.

— Я говорю о возможности, что может быть какое-то реальное обвинение Фредди. Какая-то причина, почему Геринг считает его опасным и не отпускает его.

— Против людей в концентрационных лагерях нет уголовных обвинений. Уголовники содержатся в тюрьмах, где их пытают, чтобы те выдали сообщников. Потом им стреляют в затылок и кремируют. Люди, которые находятся в Дахау, являются социалистическими политиками и редакторами и профсоюзными лидерами. Интеллектуалы всех групп, которые стоят за свободу, справедливость и мир.

— Ты считаешь, что они там без каких-либо обвинений против них?

— Точно так. Над ними не было никакого суда, и они не знают, за что они там и как долго они там останутся. Две или три тысячи лучших людей в Баварии, и я думаю, что Фредди не сделал ничего более, чем любой из них.

Ирма больше не сказала ни слова, и ее муж знал причину этого. Она не могла поверить в то, что он сказал. Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой. Во всем мире люди не верили, и будут продолжать не верить, к великому раздражению Ланни.

V

Шли дни, и наступало время для открытия выставки в Мюнхене, но до сих пор никто не признал ошибку непогрешимой государственной машины. Ланни постоянно размышлял над этой проблемой. Разве что жирный генерал ожидал от него поставок товаров в кредит без выставления счёта? Ланни подумал: «А не пойти ли ему к чёрту. И пусть катится туда немедленно!»

В раздражении подпольный социалист стал думать о тех товарищах, которых он встречал на школьных приемах. Рахель дала ему адреса, а в свободное время он проехался по ним, всегда принимая меры предосторожности, припарковывая свою машину на некотором расстоянии и убеждаясь в отсутствии слежки. Ни в одном из случаев ему не удалось найти лиц, кто бы знал об их местонахождении. В большинстве случаев люди даже не признавались, что слышали о них. Они исчезли с лица фатерланда. Мог он предположить, что все они были в тюрьмах или концентрационных лагерях? Или некоторые из них «ушли в подполье»? Он еще раз обдумал, как ему попасть в эту преисподнюю, но всегда быть в состоянии вернуться в отель Адлон во время, чтобы получить сообщение от второго человека в нацистском правительстве!

Ирма пошла на вечерний чай с танцами в американском посольстве, а Ланни отправился посмотреть на картины во дворце рядом. Но там он не нашел ничего, что мог бы рекомендовать своим клиентам, и цены показались высокими. Танцев ему не хотелось, и он был уверен, что его жена найдёт других партнеров. Его мысли обратились к серьезному молодому «коммерческому художнику», который носил большие роговые очки и ненавидел свою работу, изготовление рисунков аномально тонких арийских женщин, носящих женское белье, чулочно-носочные изделия и эксцентричные шляпы. Также Ланни подумал о жене молодого человека, большой души и студентки живописи с подлинным талантом. Людвиг и Гертруда Шульц. В этих именах не было ничего особенного, но Люди и Труди звучали как водевильный дуэт.

Ланни позвонил в рекламное агентство, и там сообщили, что молодой человек уже там не работает. Он позвонил в художественную школу и узнал, что эта студентка уже не учится. Ни в одном месте он не услышал доброжелательного тона или дополнительной информации. Он предположил, что если бы молодые люди бежали за границу, то они бы, конечно, сообщили об этом в Бьенвеню. Если они должны «спать на открытом воздухе» в Германии, то что им делать? Могут ли они выходить только ночью, или они должны иметь какой-то камуфляж? Он был почти уверен, что они будут жить среди рабочих. У них никогда не было много денег, и без работы, вероятно, им не обойтись без помощи товарищей рабочих.

VI

Как добраться до подполья! Ланни мог припарковать свой автомобиль, но он не мог припарковать свой акцент, манеры и модные маленькие рыжеватые усы. И прежде всего, его одежду! Старой он не имел. А если купить поношенную, то как бы он выглядел, входя в отель де люкс? Для него стать обитателем трущоб будет почти так же сложно, как и для обитателя трущоб стать плейбоем миллионером.

Он проехал мимо здания, где раньше находилась школа для рабочих. Сейчас на флагштоке над дверью весел большой флаг со свастикой. Нацисты устроили здесь районный штаб. Тут информации не получишь! Ланни поехал в район, где жили Шульцы. Шестиэтажные многоквартирные дома, обычный «трущобный» рабочий квартал, какие он видел в Европе. Народ старался оставаться в помещении как можно дольше. Наступили холода, и приоконные ящики с цветами были убраны внутрь.

Он проехал мимо дома, в котором он бывал у Шульцев. Ничто не отличало его от любого другого дома, кроме номера. Он проехал вокруг квартала и снова вернулся, и по внезапному побуждению остановил свою машину, вышел из неё и позвонил дворнику. Он уже делал одну попытку получить здесь информацию, но, возможно, он делал это не достаточно энергично.

На этот раз он попросил разрешения пройти и поговорить с женой дворника, и его неохотно приняли. Сидя на деревянном стуле на очень чистой кухне, но с сильным запахом свинины и капусты, он старался подружиться с подозрительной женщиной из народа. Он пояснил, что является американским торговцем произведениями искусства. Что познакомился с талантливой художницей, у которой взял несколько работ. Эти работы удалось продать, и теперь он должен ей деньги и находится в затруднении, потому что не может ее найти. Он знал, что Труди Шульц была активным социалистом, и, возможно, по этой причине она не хочет афишировать себя. Но он является человеком далёким от политики, и Труди, и ее друзьям нечего его бояться. Он старался применить все свои знания по психологии в попытке завоевать доверие женщины, но всё было напрасно. Она не знала, куда уехали Шульцы и не знает никого, кто мог бы это знать. Квартира в настоящее время занята рабочим с семьей из нескольких детей. «Nein», а затем снова «Nein, mein Herr».

Ланни сдался, и услышал, как дверь в дворницкую захлопнулась позади него. Затем он увидел, спускающуюся по лестнице многоквартирного дома девчушку лет восьми или десяти, в заплатанном платье и с черным шерстяным платком вокруг головы и плеч. Внезапно по наитию он быстро сказал: «Bitte, wo wohnt Frau Trudi Schultz?»

Ребенок остановился и посмотрел. У неё были большие темные глаза и бледное от недоедания лицо. Он подумал, что она была еврейкой, и, возможно, на эту мысль его навёл ее испуганный взгляд. А, возможно, это было потому, что она никогда не видела таких людей около своего дома. «Я старый друг фрау Шульц», — продолжил он свою атаку.

«Я не знаю, где она живет», — пробормотал ребенок.

«А может, ты знаешь, кого-нибудь, кто знает? Я должен ей деньги, и она их ждёт». Он добавил на выдохе: «Я товарищ».

«Я знаю, где она бывает», — ответила малышка. «Это портновская мастерская Аронсона, вниз по дороге, в следующем квартале».

«Danke schon», — сказал Ланни и положил монетку в хрупкую ручку голодной на вид малышки.

Он оставил свою машину, где остановился, и нашел портновскую мастерскую, на которой весела вывеска на идиш и немецком. Он прошел мимо по другой стороне улицы, и снова пожалел о своём костюме, который бросался в глаза в этом районе. «Аронсон», вероятно, социалист. А, возможно, нет, и Ланни, войдя вовнутрь и задав вопрос о Труди, мог создать такие условия, последствия, которых он не мог себе представить. С другой стороны, он не мог ходить взад и вперёд перед дверями мастерской, не будучи замеченным. А у тех, внутри магазина, несомненно, были причины наблюдать, что творится снаружи.

Ему ничего не оставалось, как спуститься к углу и купить кулёк конфет, а потом вернуться и сесть на ступеньку через дорогу от магазина, но так, чтобы его частично укрыли перила. Сидя, он выглядел не таким высоким, а кулёк конфет делал его менее респектабельным. Кулёк также заинтересовал трех детей из многоквартирного дома. Когда он поделился своим сокровищем, которое они назвали Бом-Бом, они обрадовались его присутствию. Он спросил их имена, куда они ходят в школу, в какие игры играют, а они робко отвечали. Между тем он не сводил глаз с двери мастерской Аронсона.

Вскоре он осмелился спросить своих трёх пролетарских друзей, знают ли, Труди Шульц. Они никогда не слышали о ней, а он подумал, не сумасбродная ли это затея. Возможно, было бы более разумным, чтобы уйти, оставив записку. Не называя своего имени, только намек: «Друг, который продал ваши рисунки в Париже». Он хотел бы добавить: «Прогуляйтесь перед огромной белого мрамора статуей Карла III Толстого на Аллее Победы в двадцать два часа в воскресенье». Треть своего внимания он уделил обдумыванию этой программы, другую раздаче лакомства растущей толпе, и оставшуюся треть наблюдению за дверью с надписью «Аронсон: пошивочная мастерская, ремонт, восстановление».

VII

Дверь внезапно открылась, и из неё вышла молодая женщина, несущая большой бумажный пакет. Сердце Ланни застучало, и он передал почти пустой кулёк одному из своих маленьких друзей, и пошёл в том же направлении, что и женщина. Она была стройной, не так высокой, как Ланни, и одета выцветшее коричневое пальто, с шалью на голове и плечах. Он не мог видеть ее волосы. Будучи несколько позади нее, он не мог разглядеть ее лицо, но он думал, что узнал её походку. Он шёл за ней квартал или около этого, потом перешёл на ее сторону и подошел к ней сзади. Ее лицо стало бледнее и тоньше, чем, когда он видел ее в последний раз. Она выглядела пожилой женщиной. Но он не мог ошибиться в точёных чертах лица, которые так впечатлили его, выявив интеллект и характер. «Wie geht's, Trudi?» — спросил он.

Она вздрогнула, потом взглянул на него. Один взгляд, и она повернулась и спокойно пошла дальше. — «Извините, мой господин. Вы ошиблись».

«Но, Труди!» — воскликнул он. — «Я Ланни Бэдд». — «Мое имя не Труди, и я не знаю вас, сэр». Если у Ланни и были какие-то сомнения в ее лице, но он был уверен в ее голосе. В нём звучали достаточно глубокие тона, дающие ощущения сильных чувств, которые спокойные черты, казалось, пытались подавить. Конечно, это была Труди Шульц. Но она не хочет его узнавать, или быть узнанной.

Первый раз Ланни встретил социалиста со времени начала его попыток спасти семью Робинов. Он нарочно держался подальше от них. Рик предупреждал его, что может произойти с его собственной репутацией, а теперь вот он увидел это! Он шел рядом с этим преданным товарищем, и быстро говорил, потому что она может прийти к месту назначения и захлопнуть дверь перед его носом, или отвернуться и запретить ему следовать за ней. — «Труди, пожалуйста, выслушайте, что я должен сказать. Я приехал в Германию, чтобы попытаться спасти Робинов. Сначала я вызволил из тюрьмы Йо-ханнеса, я вывез его, его жену с Рахель и ребенком во Францию. Теперь я вернулся, чтобы попытаться найти Фредди и освободить его».

«Вы ошибаетесь, сэр», — повторила молодая женщина. — «Я не тот человек, о каком вы думаете».

— Вы должны понять, что я должен был иметь дело с людьми, пользующихся здесь властью, и я не мог сделать это, если бы не выражал взгляды, приемлемые для них. Я не имею права говорить об этом, но я знаю, что могу доверять вам, и вы должны доверять мне, потому что мне, возможно, потребуется ваша помощь. А я ничего не добился с бедным Фредди. Я старался изо всех сил, чтобы найти кого-нибудь из его старых друзей, но я не смог. Вы должны понять, что я не стал бы бросать свои дела и не приехал бы сюда, если я не был предан ему и его делу. Я должен доверять кому-то, и я полагаюсь на вашу честь, не говорить никому о том, что я вам сказал. Я только что узнал, что Фредди в Дахау — Она остановилась как вкопанная и ахнула: «В Дахау».

— Он там находится в течение нескольких месяцев.

— Откуда вы знаете?

— Я не вправе говорить об этом. Но я абсолютно уверен.

Она зашагала дальше, но он подумал, что она едва держится на ногах. «Это так много значит для меня», — сказала она, — «потому что Люди и Фредди были арестованы вместе».

— Я не знал, что Люди арестован. Что с ним случилось?

— Я ничего не слышала от него или о нём после того, когда нацисты пришли и вытащили их обоих от нашего дома.

— А что там делал Фредди?

— Он пришел, потому что заболел, и ему нужно было место отлежаться. Я знала, что это опасно для него, но я не могла прогнать его.

— Нацисты искали Люди?

— Мы ушли в подполье и занимались нелегальной работой. Я была вдали от дома в то время, и сосед предупредил меня. Нацисты разорвали все на месте на куски, как если бы они были маньяки. Почему вы думаете, они взяли Фредди в Дахау?

— Это долгая история. Фредди представляет особый случай, будучи евреем и сыном богатого человека.

Ланни показалось, что молодая женщина ослабела, возможно, от этого шока, возможно, от беспокойства и страха, может быть от недоедания. Он не мог предложить ей присесть на какую-либо ступеньку, потому что это привлечёт к ним внимание. Он предложил: «Позвольте мне понести этот пакет».

«Нет, нет», — ответила она. — «Все в порядке».

Но он знал, что это не было так, и на земле его предков мужчины не позволяют женщинам носить тяжести. Он сказал: «Я настаиваю», и считал, что он был вежлив, когда он взял пакет из ее рук.

Тогда он тут же понял, почему она не хотела, чтобы он сделал это. Груз выглядел, как пакет с одеждой, и был мягким, как такой пакет, но его вес был больше любой одежды, когда-либо сделанной. Он пытался угадать: что в пакете, оружие, или это было то, что товарищи называют «литературой»? Последнее было более в соответствии с природой Труди, но Ирма указала, что нельзя на это рассчитывать. Небольшое количество оружия может весить столько же, как большое количество печатной продукции. И всё будет в равной степени опасно в эти времена. И вот Ланни идёт с оружием, или с литературой, или с тем и другим вместе!

VIII

Они должны были продолжать идти и говорить. Он спросил: «Как далеко вам идти?»

— Далеко.

— У меня есть машина, и я мог бы взять её и отвезти вас.

— Там нельзя останавливаться автомобилю, и я не могу допустить вас на место.

— Но мы должны поговорить. Вы позволите, Ирме и мне где-то встретиться с вами и взять вас в автомобиль? Там мы можем поговорить спокойно.

Она шла, молча, ничего не говоря. Потом сказала: «Ваша жена не сочувствует нашим идеям, геноссе Бэдд».

«Она не согласна с нами вообще», — признал он: «Но она лояльна ко мне и к Робинам».

— «Никто не надёжен в такое время, как это, за исключением тех, кто верит в классовую борьбу». Они снова шли, молча. Затем молодая художница продолжила: «Мне трудно сказать, но на карту поставлена не только моя жизнь, но и других, с кем я связана клятвой. Я должна рассказать им о сложившейся ситуации, но я знаю, что они не согласятся, чтобы я встречалась с вашей женой, или позволить ей знать о наших делах''. Он был немного шокирован, узнав, что думают товарищи о его браке. Но он не мог отрицать право Труди принимать решение по этому делу.

«Ладно», — сказал он. — «Я не буду упоминать вас, а вы не говорите про меня. Я полагаю, что среди вашей группы может быть шпион».

— Это мало вероятно, потому что наши враги долго не ждут, когда получают информацию. Они очень эффективны, и не оставляют никаких шансов. Вам опасно ходить со мной.

— Я сомневаюсь, что для американца могут быть серьезные неприятности, но если станет известно, что я был в контакте с социалистами, это может стоить мне возможности спасти Фредди.

— Конечно, встречаться нам неразумно.

— Это зависит от того, что может случиться. Как мы можем найти друг друга в случае необходимости?

— Туда, где я нахожусь, вам приходить нельзя. Если мне будет нужно увидеть вас, я пришлю вам неподписанное письмо. Я читала в газетах, что вы проживаете в отеле Адлон.

— Да, но я уезжаю завтра или на следующий день в Мюнхен, где буду в отеле Фир Яресцайтен. Однако письма будут пересылаться».

«Скажите, геноссе Ланни», — воскликнула она напряженным голосом: «Как вы думаете, у вас есть возможность выяснить, находится ли Люди в Дахау?»

— Я не могу сказать сейчас ничего определенного, но может оказаться, что я смогу что-то сделать для вас.

— Вы видите этот угол впереди нас, запомните его, и если у вас будут какие-либо новости для меня, пройдите здесь в воскресенье ровно в полдень, я буду ждать вас, и я пройду за вами к вашему автомобилю, но не приходите, если у вас нет ничего срочного.

— Вы имеете в виду, что будете приходить к этому углу каждое воскресенье?

— Пока остаётся шанс получить от вас информацию. Когда вы покинете Германию, я могу написать вам Жуан-ле-Пен.

«Ладно», — сказал он. И вдруг, внезапная мысль пришла к нему в голову: «Вам нужны деньги?»

— «У меня всё в порядке».

Но он знал, что пропагандистам всегда нужны деньги. Он не вынимал свой бумажник, что было бы подозрительно. Он сунул руку под пальто и свернул несколько банкнот в рулон. А потом сунул их в карман поношенного коричневого пальто. Он становился специалистом по распространению незаконных средств. То, что он дал ей, для социал-демократов, нелегальных или легальных, составит целое состояние. Он оставил ей объяснять, как она получила его.

Когда он вернулся в отель, Ирма сказала: «Ну, ты, должно быть, нашел несколько интересных картин!»

Он ответил: «Пару Менцелей, я думаю, стоит показать Золтану. Но произведения братьев Марисов меня разочаровали».

IX

Период выставки Дэтаза в Берлине совпал с избирательной кампанией во всем Германском рейхе. Несомненно, это была самая странная избирательная кампания с момента, когда впервые находчивость родилась в человеческом мозгу. Гитлер уничтожил все другие политические партии и все законодательные органы двадцати двух германских земель. Убийствами и лишением свободы он уничтожил демократию, представительное правление, религиозную терпимость и все гражданские права. Но, будучи по-прежнему жертвой «комплекса законности», он настоял на том, чтобы немецкий народ поддержал то, что он сделал. Голосовать за то, что голосование не имеет смысла! А Рейхстагу заявить, что у Рейхстага нет власти! Полностью демократическое отречение от демократии!

Ланни подумал: «Существовал ли когда-нибудь с начала мира такой сумасшедший? Случалось ли когда-либо, что вся нация сошла с ума?»

Живя в центре этого огромного института невменяемости, Лан-ни Бэдд старался сохранять равновесие и не стоять постоянно на голове. Если было что-нибудь, что он не мог понять, его нацистские друзья были готовы объяснить, но там не было ни одного немца, от которого он мог услышать здравое слово. Даже Хьюго Бэр и его друзья, которые планировали «вторую революцию», все были верными гитлеровцами, объединяясь в том, что они считали возвышенной демонстрацией патриотизма. Даже члены светского общества не осмеливались проявить здравый смысл, кроме легкой улыбки, или взмаха ресницами, но так слабо, что нельзя быть уверенным, что это было на самом деле. Опасность была реальной даже для важных лиц. Только несколько дней спустя все увидели, как Герцог Филипп Альберт Вюртемберг угодил тюрьму за то, что забыл отдать свой голос в этом потрясающем национальном референдуме.

Гитлер поднял этот вопрос в середине октября, когда англичане в Женеве осмелились предложить «испытательный срок» в четыре года до разрешения Германии перевооружиться. Ответом фюрера на это был отзыв немецких делегатов из Лиги Наций и с Конференции по ограничению вооружений. При этом он обратился к немецкому народу с одним из своих красноречивых манифестов, которые он с удовольствием составлял. Он рассказал, как он любил мир и как он был готов разоружиться, если другие страны будут делать то же самое. Он говорил с ними о «чести». Он, автор Mein Kampf. А они ему верили, тем самым доказав, что они были именно тем, чем они, по его словам, были. Он провозгласил, что немецкий народ хотел иметь «равные права». И, только что лишив их всех прав, он задал им от имени правительства этот торжественный вопрос:

«Принимает ли немецкий народ политику своего национального Кабинета, как это закреплено здесь, и готов ли он заявить об этом, чтобы его заявление стало выражением его собственной точки зрения, его собственной воли и его святой поддержки?»

Таков был «референдум», прошедший месяцем позже. Кроме того, должны были состояться новые выборы в Рейхстаг, только с одним списком кандидатов, общим числом в 686 избранников фюрера, и во главе с ведущими нацистами Гитлером, Герингом, Геббельсом, Гессом, Рёмом и так далее. Одна партия, один список, а один кружок, куда можно поставить крестик, говорящий «да». Там не было места для «нет», а пустые бюллетени были признаны недействительными.

Для такого рода «выборов» фатерланд держали в беспорядочной суете в течение четырех недель. А денег было потрачено больше, чем когда-либо было потрачено всеми сорока пятью партиями на любых предыдущих выборах в Рейхстаг. Представления и спектакли, марши и пение, вынос «знамен крови», церемонии в честь нацистских мучеников. Плакаты и прокламации, факельные шествия, почетные караулы и нацистские приветствия, радио трансляции перед людьми, собранными на открытых площадях. А нескольких отказавшихся слушать отправили в концентрационные лагеря. До сих пор время молчания соблюдалось, как отдание чести погибшим в годы войны. Но теперь по всей Германии остановилась работа, и люди стояли в молчании с обнаженными головами. Все заводы перестали работать, тридцать миллионов рабочих стояли, слушая голос Адольфа Гитлера, выступавшего в огромном зале завода Си-менс-Шуккертверке в Берлине. После этого они остались на рабочих местах и проработали час сверхурочно, так что только они, а не их работодатели, имеют право на честь и славу, принося жертву фатерланду!

X

В яркий и приятный воскресный день в середине ноября массы немецкого народа выстроились перед избирательными участками по всей стране и даже на чужбине, а также на судах в открытом море. Они проголосовали в тюрьмах и даже в концентрационных лагерях. В конце дня штурмовики арестовали ленивых и беспечных. Более сорока трёх миллионов бюллетеней были опущены, и более чем девяносто пять процентов проголосовали за Гитлеровский рейхстаг и за торжественный референдум в поддержку мира и свободы. Ирма читала об этом и на следующий день, и в последующие дни после этого. Она была чрезвычайно впечатлена этим и сказала: «Ты видишь, Ланни, немцы действительно верят в Гитлера. Он то, что они хотят». Когда она прочитала, что интернированные в Дахау проголосовали двадцать против одного за человека, который их там запер, она сказала: «Это, кажется, говорит о том, что не все так плохо».

Муж ответил: «Мне кажется, что это говорит, что всё намного хуже».

Но он знал, что не было никакого смысла пытаться что-то объяснить. Это приведёт только к спорам. Он учился держать свои несчастья в глубине своей души. Его жена хорошо проводила время в Берлине, встречаясь с блестящими и уважаемыми личностями. А Ланни оставалось мучить себя размышлениями о деятельности и вероятных судьбах небольшой группы конспираторов в берлинских трущобах!

Он догадывался, что они делают. Он представил себе небольшой ручной пресс в задней части ателье, где печатались листовки, возможно, информация о Коричневой книге и ее откровениях о поджоге рейхстага, пожалуй, отклики внешнего мира. Всё для того, чтобы подержать мужество товарищей во времена страшных страданий. Возможно, Труди носила такую «литературу» тем, кто будет её распространять. Все они работали в постоянной опасности для жизни. И Ланни подумал: «Я должен помогать им. Я тот, кто может действительно что-то сделать, потому что я могу достать деньги, доставлять им информацию извне и передавать сообщения их товарищам во Франции и Англии».

Но потом он подумал: «Если я это сделаю, я разрушу счастье моей матери, моей жены и большинства моих друзей. В конце концов, я, вероятно, разрушу мой брак».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ Die juden sind schuld[172]

I

Приятно в начале зимы оставить плоскую равнину ветреной Пруссии и ехать по лесам и долинам уютной Южной Германии. Приятно приехать в красивый и сравнительно современный город и найти теплый прием в учреждении, носящем имя «Четыре времени года». Имя, которое говорило, что там были всегда готовы. Мюнхен был городом «Четырех сезонов». Его жизнь состояла из серии фестивалей, а питьё пива из Mafikrugen[173] было гражданским долгом.

Преданный Золтан приехал заранее и сделал все приготовления для выставки. Герр приват-доцент доктор философии Алоизий Винклер цу Штурмшаттен проявил свое искусство, и интеллектуалы Мюнхена были проинформированы о достоинствах новой школы изобразительного живописи. А также о социальной значимости молодой пары, которая дарует им своё внимание.

Утром пришли журналисты, как им было назначено. Они уже были проинформированы о том, что писала берлинская пресса о Дэтазе, о состоянии Барнсов и о важности Оружейных заводов Бэдд. Им также были известны факты, что Ланни был на охоте с генералом Герингом и однажды пил чай с фюрером. Молодая пара проявила приветливость, которую ожидали из страны ковбоев и кино. Ланни отвечал да, он очень хорошо знает Мюнхен. Он здесь купил несколько работ старых мастеров. Он назвал их и рассказал, в каких коллекциях нового мира они находятся. Он оказался в городе в самый исторический день десять лет назад и был свидетелем сцены, которая сделала Мюнхен навсегда известным. Защелкали лампы фотоаппаратов в то время, когда он говорил, напомнив ему о тех сценах на площади Мариенплац, когда были убиты нацистские мученики.

Интервью появились в свое время, и когда на следующий день открылась выставка, пришли толпы. Повторялась старая история с новыми людьми, и те, кто любит величие и славу, никогда не устают встречаться с герцогом и герцогиней XYZ и принцем и принцессой ZYX. Большое дело для искусства, когда дамы высшего социального положения появлялись в художественной галерее, чтобы воздать должное гению, хотя бы и мертвому. В то время как Пар-сифаль Дингл спрашивал дух мертвого художника, доволен ли он выставкой, и в то время как Ланни осматривал работы старых мастеров и старался сбить на них цену, Бьюти Бэдд и ее несравненная невестка были представлены важным персонам, принимали приглашения на обеды и ужины и собирали анекдоты, чтобы рассказать их супругам, а потом своим родственникам и друзьям.

Только одна вещь нарушала идиллию этой пары. То, что Марсель Дэтаз умер, когда Ирма была ещё ребенком, и он не имел возможности нарисовать её портрет. Таким образом, Бьюти получала большую долю славы, чем ей полагалось, и не было никакого способа, чтобы перераспределить её. Свекровь старалась быть скромной и не говорить о себе и своих портретах, когда Ирма была рядом. Но другие продолжали настаивать на этом, и ситуация становилась опасной. Бьюти спросила сына: «Кто сейчас является лучшим действующим портретистом?»

«А тебе зачем?» спросил он с удивлением.

«Потому что, ты должен немедленно заказать ему портрет Ирмы. Во-первых, это станет сенсацией, а во-вторых, поможет сохранить ее интерес к искусству».

«Жаль, что Сарджент[174] умер!» — усмехнулся Ланни.

«Не шути об этом», — настаивала мать. «Непростительно, когда толпы приходят и посмотреть на портреты увядшей старой женщины, которая ничего не значит, а рядом находится женщина в расцвете своей красоты».

«Искусство вечно, а цвет лица мимолетен», — ответил неисправимый сын.

II

В Мюнхене произошло событие гораздо большего значения, чем выставка Дэтаза, в результате чего город был расцвечен флагами. Рейхсканцлер, фюрер НСДАП, проехал и пролетел всю страну с предвыборными речами. После подавляющего триумфа он искал место тихого уединения, чтобы подумать и поразмышлять о новой политике. И теперь, обновленный и вдохновлённый, он приехал в свой любимый город, где было создано его движение, и где был заслужен его мученический венец. Здесь он был бедным Schlawiner, так здесь называли человека, у которого не было средств к существованию. Landstreicher, который произносил дикие, полубредовые речи, и люди слушали его, потому что для них это было Gaudi, или то, что называют «потехой». Мюнхен видел его бродящим по городу подавленным, неотесанным в его рыжем поношенном плаще с тяжелой палкой от собак из-за страха врагов, которые, однако, не обращали на него внимания.

Но теперь он одержал победу над всеми. Теперь он стал хозяином Германии, и Мюнхен праздновал его приезд флагами. Здесь, в Коричневом доме у него был главный штаб партии. Великолепное здание, которое сам Адольф отремонтировал и украсил по своему вкусу. Он, несостоявшийся архитектор, создал нечто настолько изящное, что его последователи восторгались, когда посещали это место, и давали новые обеты верности своему лидеру и его всепобеждающей мечте.

Мейбл Блэклесс, она же Бьюти Бэдд, она же мадам Дэтаз, в свое время покоряла вершины, и у неё еще осталось воображение. «Лан-ни!» — воскликнула она. — «Как ты думаешь, ты смог бы устроить, чтобы он пришел на выставку? Это будет стоить миллион долларов для нас!»

«Конечно, стоит подумать об этом», — уступил сын.

— Не откладывай! Звони Генриху Юнгу и проси его приехать. Заплатишь ему все, что он захочет, и мы все внесём нашу долю.

— Он много не захочет. Он не жадный человек.

Молодой нацистский чиновник был потрясен этим предложением. Он боялся, что это было далеко за пределами его полномочий. Но Ланни призвал его принять участие в большом событии. Он много работал в избирательной кампании и, безусловно, имеет право на отдых в течение нескольких дней. Как можно лучше провести их, чем выразить своё восхищение фюреру и показать ему картины того жанра, который он одобрял?

«Вы можете принести их к нему, если он так предпочтёт», — предложил Ланни. — «Мы закроем выставку на один день, отберём самое лучшее и доставим картины, куда он захочет». Он говорил с рвением, имея в рукаве другую схему. Он не думал просто о повышении цены своего семейного имущества. — «Если вы можете уехать сразу, берите самолет. Нельзя терять время».

«Herrgott!» — воскликнул бывший лесник. Он был на небесах.

Потом Ланни заказал междугородний вызов Курта Мейснера в Штубендорфе. Курт отказался от приглашения в Берлин, потому что он не мог позволить себе такую роскошь и не хотел быть обязанным. Но теперь Ланни мог сказать: «Это бизнес. Ты окажешь нам услугу, а также фюреру. Ты сможешь сыграть ему свои новые композиции, и это, безусловно, скажется на твоей карьере. Генрих тоже приедет, и мы покрасим город в коричневый цвет». Он предположил, что была правильная национал-социалистическая формула!

Ирма взяла трубку и добавила: «Приезжайте, Курт. Для Ланни это будет очень хорошо. Я хочу, чтобы он понял ваше движение и научился вести себя». Для апостола и пропагандиста невозможно было устоять перед таким приглашением. Ирма добавила: «Возьмите самолет из Бреслау, если так быстрее. Мы зарезервируем для Вас номер».

III

Это стало приключением для Бьюти Бэдд. Шесть лет прошло с тех пор, как Курт покинул Бьенвеню и не вернулся. Он нашел себе жену, а она мужа, и теперь они встретятся, как старые друзья, будут рады видеть друг друга, но их радушие будет тщательно отмерено. А их воспоминания будут походить на картины Марселя, висящие на стенах, но не для публичного показа.

Парсифаль Дингл был здесь, и он много слышал о чудесном немецком композиторе, который так долго жил у Бэддов. Ему не сказали, что Курт был любовником Бьюти в течение восьми лет, но он не мог не догадаться. Он никогда не задавал вопросы, что противоречило его философии. Мудрый и сдержанный джентльмен с седыми волосами, он нашел себе исключительно удобное гнездо и осторожно устраивался в нем, не занимая места больше, чем ему было положено. Он совершенствовал свою душу, наслаждался этим процессом и ничего не желал больше. Если немецкий музыкант, который читал Гегеля, Фихте и других философов своей страны, пожелает задать вопросы о внутренней жизни, Парсифаль будет рад ответить на них. В противном случае он будет слушать игру Курта на пианино в их номере и самостоятельно оценивать музыку.

Дружба для Ланни Бэдда всегда была одним из ценнейших подарков судьбы. Теперь он снова был счастлив быть с Куртом и Генрихом. Однако он был разорван пополам, потому что был на самом деле не с ними, а лгал им. Как странно использовать привязанность как камуфляж. Чувствовать симпатию и единство, но на самом деле не чувствуя их, а все время действовать против них! Дружба у Лан-ни была с Фредди, а Фредди и эти двое были врагами. С каким-то странным раздвоением личности, Ланни любил всех троих. Его дружба с Куртом и Генрихом еще жила, и в своих чувствах он вернулся в старые времена в Штубендорф двенадцать лет назад, когда он там впервые встретил сына главного лесничего. По правде говоря, Генрих уже тогда был нацистом, но тогда Ланни ещё не понял, что представлял собой нацизм, ну и Генрих тогда не представлял, что это такое. Это было видение прогресса Германии, её духовности, созидания, а не разрушения, выигрыш для немецкого народа без проигрыша для евреев, социалистов, демократов или пацифистов, всех тех, кого нацисты теперь держали в своих застенках.

Трое говорили о старых временах и были заодно. Они говорили о музыке Курта и по-прежнему были заодно. Но тогда Генрих стал говорить о своей работе и о последних событиях в партии и государственных делах, Ланни сразу пришлось начать лгать. Для него уже было недостаточно, чтобы молчать, как он делал раньше. Нет, когда молодой партийный чиновник пришёл в восторг от этой чудесной победы на выборах, Ланни должен был повторять: «Herrlich!» Когда Курт заявил, что позиция фюрера за мир и равенство среди народов была великим актом государственной мудрости, Ланни должен был сказать: «Es hat was heroisches». И все время в душе думал: «Кто из нас сошёл с ума?»

Нелегко придерживаться убеждения, что ваша точка зрения является правильной, и что все люди вокруг неправы. Это касается не только пионеров мысли, героев, святых, мучеников, но и сумасшедших и «винтиков», которых насчитывается в мире миллионы. Когда один из этих «винтиков» сумел убедить большую часть великого народа, что он прав, пять процентов должны остановиться и спросить себя: «Почему?» Особенно это было верно для одного такого, как Ланни Бэдд, который не был ни пионером, ни героем, ни святым, и, конечно, не хотел становиться мучеником. Все, что он хотел, это чтобы его друзья не ссорились и не заставляли его выбирать между ними. Курт и Рик были в ссоре с июля 1914 года, и Лан-ни пытался их помирить. Никогда он не казался менее успешным, чем сейчас, когда пытается действовать в качестве секретного агента Рика, Фредди и генерала Геринга, всех в одно и то же время!

Они обсуждали проблему, как подойти к канцлеру Германии, и договорились, что Курт был лучшей кандидатурой, чтобы сделать это. Он был старше всех и единственным претендовавшим на величие. Курт позвонил секретарю фюрера в Коричневом доме и сказал, что хотел бы не просто сыграть на пианино для своего любимого вождя, но и привести с собой старого друга фюрера, Генриха Юнга, и молодого американца, Ланни Бэдда, который посещал фюрера в Берлине несколько лет назад. Ланни должен был принести образец картин Марселя Дэтаза, у которого была тогда персональная выставка, и который был высоко оценен в прессе. Секретарь пообещал доложить этот вопрос канцлеру лично, а композитор добавил, где его можно застать. Излишне говорить, что он ещё добавил и к своей важности, потому что он жил в одном из самых модных отелей Мюнхена, с причудливым названием «Четыре времени года».

IV

Ирма пригласила Курта в свой будуар для приватного разговора. Она была в сговоре с ним против своего мужа — конечно, только для собственного блага мужа. И Курт, в интригах имевший профессиональную подготовку, был в восторге от этой ситуации. Разумная молодая жена может стать спасением для Ланни, если убедить его следовать ее советам. Ирма объяснила, что Ланни в этой поездке вел себя рационально. И его картинный бизнес, который, казалось, интересовал его больше, чем что-либо еще, шёл хорошо. Но по-прежнему Фредди был у него на уме. Он был убежден, что Фредди был невиновен ни в каком преступлении. «Я не могу заставить его говорить об этом», — пожаловалась Ирма — «но я думаю, что кто-то сказал ему, что Фредди находится в концентрационном лагере. Это стало своего рода его навязчивой идеей».

«Он предан своим друзьям», — сказал композитор, — «и это прекрасное качество. Он никогда, конечно, не понимал того, что евреи сделали в Германии. Их тлетворного влияния на нашу национальную жизнь».

«Вот, что я боюсь», — объяснила Ирма — «у него может появиться соблазн поднять этот вопрос у фюрера. Как вы думаете, это будет плохо?»

— Это может закончиться очень плачевно для меня. Если фюрер подумает, что я привёл Ланни для этой цели, он сделает невозможным для меня, когда-либо увидеть его снова.

— Вот этого я и боюсь. И, возможно, было бы разумно, если бы вы поговорили с Ланни об этом и предупредили его не делать этого. Конечно, не говоря ему о нашем разговоре на эту тему.

— Естественно, нет. Вы можете всегда рассчитывать на мою осторожность. Мне будет легко поднять этот вопрос, потому что Лан-ни говорил со мной о Фредди в Штубендорфе.

Так получилось, что Курт побеседовал с Ланни сам, не осознав главной причины своего приглашения в Мюнхен. Ланни заверил своего старого друга, что у него не было и мысли просить фюрера об этом деле. Он понимал, что это было бы серьезным нарушением приличий. Но Ланни не мог не беспокоиться о своем еврейском друге, и Курт тоже должен быть обеспокоенным, сыграв с ним столько дуэтов, и, зная, какой он прекрасный и тонкий музыкант. Ланни сказал: «Я встретил одного из старых соратников Фредди и знаю, что он находится под арестом. Я перестану себя уважать, если я не попытаюсь сделать что-то, чтобы помочь ему».

Так двое возобновили свою старую близость. Курт, на один год постарше, по-прежнему выступал в качестве наставника, и Ланни, скромный и неуверенный в себе, взял на себя роль ученика. Курт объяснил развращённый и антиобщественный характер еврейства, и пусть Ланни в этом убедится сам. Курт объяснил основные заблуждения социал-демократии, одно из еврейских извращений мысли, и как она позволила использовать себя в качестве прикрытия для большевизма, даже когда, как в случае Фредди, её преданные сторонники не знали, какой основной цели они служили. Лан-ни внимательно слушал, и становился все более и более уступчивым, а у Курта соответственно повышалось его настроение. В конце беседы Курт пообещал, что, если они будут иметь счастье быть принятыми фюрером, то он изучит настроение великого человека. И если это может быть сделано без обиды, то он поднимет вопрос о родственнике Ланни и попросит фюрера, чтобы тот оказал честь, дав указание о его освобождении, под обещание Ланни вывести его из Германии и смотреть за ним, чтобы тот ничего не писал и не говорил против фатерланда.

«Но ты не поднимай вопрос», — предупредил Курт. Ланни обещал торжественно, что и думать не будет о таком нарушении приличия.

V

Они ждали в отеле, пока не пришло сообщение. Фюрер был рад их видеть на следующее утро в Коричневом доме. И будьте уверены, они будут вовремя!

И настал один из тех первых зимних дней, когда солнце ярко и воздух пьянит, и они хотели пойти пешком. Но им надо было нести картину Сестра милосердия, и Ланни пришлось вести их на машине. Генрих, который привык с юности работать руками, предложил сам отнести картину в Коричневый дом. Но Бьюти настояла, что всё надо делать, как подобает, и картину понесёт служитель отеля в униформе. Она сама позвонила в управление отеля, чтобы организовать дело. Но они всё взяли на себя. Никаких денег, фрау Бэдд, и отдельный автомобиль, если вы хотите. Какой отель в Германии откажется от чести доставить картину фюреру? Эта весть распространилась, как лесной пожар через весь отель, и трое молодых людей стали центром внимания всех глаз. Фюрер, как они узнали, был знакомой фигурой в этом фешенебельном отеле. В течение многих лет здесь его развлекали два преданных ему богатых сторонника, один из них был производителем пианино, а другой прусским графом, чья жена получила известность из-за своего чрезвычайного дружелюбия со многими коридорными. Ирма узнала все об этом, потому что оттачивала свой немецкий на одной сотруднице учреждения. В большом отеле Европы всегда найдется место для сплетен!

Коричневый дом размещался на Бриннерштрассе, одной из самых красивых улиц в Германии. Район был зарезервирован для миллионеров, принцев и высших сановников государства и церкви. На самом деле, непосредственно через дорогу был дворец папского нунция, и поэтому представители двух конкурирующих конфессий Мюнхена могли следить друг за другом из своих окон. Дипломатический представитель скромного еврейского плотника мог разглядывать квадратный фасад трехэтажного здания, расположенного вдали от улицы и окруженного высокими заборами. Поверх него большой флаг со свастикой развивался на ветру, который дул со снежных Альп. У его солидных дверей день и ночь стояли два вооруженных штурмовика. Если бы католическому прелату случилось понаблюдать за домом в то утро, то он увидел бы, как перед нацистским зданием остановился роскошный Мерседес. Из него вышли молодой голубоглазый блондин в форме нацистского чиновника, высокий прусский отставной артиллерийский капитан с длинным и несколько строгим лицом и модно одетый молодой американец с каштановыми волосами и тщательно подстриженными усами. А также служитель отеля в серой форме с медными пуговицами, несший картину в большой раме, завернутую в ткань.

Все четверо зашагали по дорожке, и все, кроме служителя, отдали нацистский салют. Форма Генриха представляла власть, и они прошли в фойе со свастиками, большими и малыми, на потолке, окнах, дверных ручках, в бра и ограждающей решётке. Они пришли немного раньше времени, и Генрих повел их по внушительный лестнице и показал им Сенаторский зал, с мемориальными досками нацистских мучеников у внешних дверей. Внутри были сорок знамён с бронзовыми орлами и красивые красные кожаные кресла для «сенаторов», кто бы они ни были. Очень часто здесь они встречаться не могли, все распоряжения отдавал фюрер. «Prachtvoll!» — комментировали Генрих и Курт. Ланни предательски подумал: «Это результат сделки с Тиссеном и другими королями стали».

Офисы Гитлера и его сотрудников были на том же этаже, и ровно в назначенный час их провели в строгий рабочий кабинет главы нацизма. Они отдали салют, и он встал и радушно их приветствовал. Он вспомнил Ланни и пожал ему руку. — «Willkommen, Herr Budd. Сколько времени прошло с тех пор, когда мы виделись, более трех лет? Как летит время! У меня не было возможности его заметить, не говоря уже о том, чтобы приятно его провести».

Ещё раз Ланни почувствовал эту мягкую влажную рука, еще раз заглянул в эти серо-голубые глаза, сидящие на бледном пастообразном лице, располневшем к настоящему времени. Ади набирает вес, несмотря на или, возможно, из-за его проблем желчного пузыря. Глядя на него, Ланни подумал еще раз, что здесь он сталкивается с величайшей тайной мира. Можно было обойти всю Европу и не найти более ничем не примечательного человека. Этот фюрер фа-терланда имел всё, чтобы выглядеть, как посредственность. Он был меньше ростом, чем любой из его трех гостей. В своём простом деловом костюме в белой рубашке с черным галстуком, он, возможно, походил на продавца в бакалее или коммивояжера, путешествующего с тоником для волос. Он не делал физических усилий, и его тело было дряблым, плечи узкие, а бедра широкие, как у женщины. По показателям арийской чистоты его можно было бы причислить к дворнягам, да и то с натяжкой. У него были прямые густые темные волосы. И он носил одну длинную прядь волос, как Ланни в детстве. Видимо единственное, за чем он тщательно ухаживал, были абсурдно маленькие чаплинские усы.

Раньше наблюдая за ним в его берлинской квартире, Ланни думал: «Это сон, и немецкий народ проснется». Но теперь они были более глубоко потрясены, чем когда-либо, и Ланни, пытаясь отгадать загадку, решил, что здесь было воплощение Kleinburgertum[175]. Средний немец, маленький человек, «человек с улицы». Потерпев поражение и подавленные, миллионы таких людей нашли свой образ в Ади Шикльгрубере, поняли его и верили его обещаниям. Черты, которыми он отличался от них — не ест мясо, а не напивается, когда может — это сделало его романтической фигурой, вдохновляющим лидером и великой душой.

VI

Служитель отеля стоял в дверном проеме с картиной, остающейся на полу. Он придерживал ее левой рукой, протягивая правую руку вперед и вверх в постоянном приветствии. Фюрер заметил его и спросил: «Что это вы принесли мне?»

Ланни объяснил ему, и они поставили картину на стул. Служитель стоял у стула, крепко держа картину, но не попадая в поле зрения. Гитлер отошёл на должное расстояние, и Ланни торжественно снял покров. Все стояли неподвижно и молча, пока великий человек смотрел.

«Прекрасная вещь!» — воскликнул он. — «Таким, я считаю, должно быть произведение искусства. Француз, вы говорите? Вы можете быть уверены, что у него были немецкие предки. А кто это женщина?»

«Это моя мать», — ответил Ланни. Он делал это заявление сотни раз в своей жизни. Мюнхен был пятым большим городом, где он присутствовал на выставке.

— Красивая женщина. Вы должны гордиться ей.

«Я горжусь», — сказал Ланни, и добавил: — «Картина называется Сестра милосердия, художник был тяжело ранен на войне, а потом его убили. Вы можете видеть, что он чувствовал, когда писал».

«О да!» — воскликнул Ади. — «Я тоже был ранен и знаю, какие чувства испытывает солдат к женщине, которая его выхаживает. Кажется, что великое искусство приходит только через страдание».

— Так нам говорил ваш Гете, герр рейхсканцлер.

Тишина, пока Гитлер повторно изучал живопись. «Чисто арийский тип», — прокомментировал он. — «Духовный тип, который поддается идеализации». Он посмотрел еще немного, и сказал: «Сострадание является одной из арийских добродетелей. Я сомневаюсь, что низшие расы способны чувствовать это так глубоко».

Это продолжалось довольно долго. Фюрер смотрел, а затем делал замечание, и никто не осмеливался говорить, если он не задавал вопрос. — «Этот вид искусства говорит нам, что жизнь полна страданий. Великой задачей человечества должно стать уменьшение его, насколько это возможно. Вы согласны с этим, герр Бэдд?»

— Конечно, и я знаю, что это было главной идеей жизни Марселя.

— Это задача высшей расы. Только она сможет это выполнять, потому что у неё есть и ум, и добрая воля. Ланни боялся, что он повторит вопрос: «Вы согласны с этим» и пытался придумать, как ответить, не вступая в пререкания. Но вместо этого, фюрер продолжал информировать его: «Это должно стать нашим руководящим принципом в жизни. Здесь в этой комнате представлены три великих национальности мира: немцы, французы, американцы. Какую пользу получит мир, если эти народы объединятся, чтобы защитить свою арийскую чистоту и гарантировать господство права во всем мире! Как вы думаете, добьёмся мы этого в наше время?»

— К этой цели надо стремиться герр рейхсканцлер. Каждый должен делать то, что он может.

— Можете не сомневаться, что я буду, герр Бэдд. Скажите это всем, кого вы знаете.

Хозяин Германии вернулся на своё место за столом. — «Я благодарю вас за то, что вы показали мне этот портрет. Я понимаю, что у вас проходит выставка?»

— Да, господин рейхсканцлер, Вы окажете нам честь, если придёте. Если вы предпочитаете, я принесу другие образцы работы.

«Я хотел бы суметь сделать это. Кроме того», — поворачиваясь к Курту — «Я надеюсь, что вы придете в мою квартиру, где у меня есть рояль. Но я боюсь, что я должен уехать в Берлин. Я был счастливее, когда у меня на руководстве была только политическая партия, а теперь, увы, у меня есть ещё и правительство. И, следовательно, любитель музыки и искусства вынужден отдать все свое время и внимание ревности и соперничеству маленьких людей».

Просмотр картины закончился, и служитель её унёс, пятясь и кланяясь на каждом шагу. Фюрер обратился к Курту и спросил о его музыке. Он поднял композитора до небес, сказав, что Курт оказал реальную услугу его делу. — «Мы должны показать миру, что мы, национал-социалисты, можем порождать талант и даже гений, равный лучшим образцам прошлого. Наука должна вдохновить высшую расу подняться на новые высоты, и, если это возможно, повести за собой низшие племена».

Он повернулся к Генриху. Он хотел услышать все, что молодой чиновник мог рассказать ему о Гитлерюгенде и его достижениях. Умелый глава огромной организации получал данные о личностях и операциях, которыми он руководил. Он задавал наводящие вопросы, наблюдая за ответчиком полузакрытыми глазами. Он мог быть уверен, что этот чиновник рассказывал ему правду, но она будет приукрашена энтузиазмом молодого человека. Генрих был едва ли одним, кто мог сообщить о закулисных интригах и предательстве. «Я бы хотел иметь больше молодых людей, таких как вы», — задумчиво заметил рейхсканцлер.

«У вас есть тысячи таких, мой фюрер», — ответил с восхищением экс-лесник. — «Люди, которых вы никогда не имели возможность увидеть».

«Мои сотрудники пытаются уберечь меня, как будто я восточная деспот», — сказал Ади. — «Они говорят мне о физической опасности, но я знаю, что это моя судьба, чтобы жить и делать свою работу».

VII

Беседа продолжалась довольно долго, Ланни был как на иголках, опасаясь, что великий человек может подняться и сказать: «Мне очень жаль, но мое время ограничено». Никто не мог себе представить, у кого хорошее настроение. Ланни смотрел на Курта, и даже подмигнул ему, но только Курт не отрывал глаз от своего хозяина и руководителя. Ланни пытался применить телепатию, думая, так напряжённо, как мог: «Теперь! Теперь!»

«Майн фюрер», — промолвил Курт, — «прежде чем мы покинем вас, есть нечто, что, по мнению моего друга Бэдда, я должен вам сказать».

— Что это?

— Большое несчастье, но не по его вине. Так случилось, что его сводная сестра вышла замуж за еврея.

«DormerwetterГ — воскликнул Адольф. «Ужасная новость!»

Я должен добавить, что её муж прекрасный концертирующий скрипач.

У нас есть много арийских артистов, и нет необходимости искать кого-нибудь из этой осквернённой расы. Как зовут этого человека?

Ганси Робин.

«Робин? Робин?» — повторил Гитлер. — «Разве он не сын того самого пресловутого спекулянта, Йоханнеса?»

— Да, мой фюрер.

— Она должна развестись с ним. Великий человек повернулся к Ланни. — «Мой юный друг, вы не должны допустить продолжение такого безобразия. Вы должны использовать всё своё влияние, вы, ваш отец и другие мужчины в семье».

— Так случилось, что пара любит друг друга, герр рейхсканцлер, а также, она его аккомпаниатор, и в настоящее время играет с ним в турне по США.

— Но, герр Бэдд, это омерзительно и стыдно в таком вопросе признавать соображения житейских удобств. Ваша сестра нордическая блондинка, как вы?

— Даже более того.

— Тем не менее, она выступает со сцены перед публикой и рекламирует свой позор! И думаю, что она в будущем совершит преступление против своих детей!

— У них нет детей, герр рейхсканцлер. Они посвятили свою жизнь искусству.

— Это является не меньшим актом осквернения расы. Есть у нее дети или нет, она оскверняет свое тело. Вы не в курсе, что мужская семенная жидкость поглощается женщиной, и, таким образом, ее кровь становится отравленной подлой еврейской эманацией? Это ужасная вещь, и если бы это была моя сестра, я предпочел бы видеть ее мертвой. В самом деле, я бы ее убил, если бы узнал, что она собирается совершить акт измены своей расе.

— Я извиняюсь, герр рейхсканцлер, но в Америке мы разрешаем молодым женщинам самим выбирать своих мужей.

— И что в результате? Вы получаете ублюдочную расу, где каждый мерзкий и ухудшающий фактор может действовать свободно, и каждый вид деградации, физической, интеллектуальной, нравственной процветает беспрепятственно. Это прямая дорога в ад, если вам угодно. Но будьте уверены, что мы, немцы, будем сохранять чистоту нашей крови, и нас не соблазнить хитрыми словами о свободе, терпимости, гуманизме, братской любви и покое. Ни один еврей-монстр не станет моим братом, и если я найду хоть одного из них, кто попытается сожительствовать с арийской женщиной, я разобью ему череп, как поётся в песне наших штурмовиков: Бей черепа еврейской своры! Простите меня, если я говорю прямо, но это правило моей жизни, это обязанность, с которой я был послан в этот мир. Вы читали Mein Kampf?

— Да, герр рейхсканцлер.

— Вы знаете, чему я там учил: Еврей искусный подстрекатель уничтожения Германии. Они, как я назвал их, истинные черти, с мозгом чудовища, а не человека. Они настоящие Untermenschen. Существует учебник Германа Гауха под, названием Neue Grundlage der Rassenforschung201, который в настоящее время принят в наших школах и университетах, и который рассказывает с научным авторитетом истины об этой одиозной расе. Наш выдающийся ученый разделяет млекопитающих на две группы, в первую попадают арийцы, а во вторую не-арийцы и всё остальное животное царство.

Вы случайно не видели эту книгу?

— Я слышал её обсуждение, герр рейхсканцлер.

— Вы не признаете её компетенцию?

— Я не ученый, и мои признание или отказ не будет иметь никакого значения. Я слышал довод, объясняющий, что евреи должны быть людьми, потому что они могут спариваться с арийцами и представителями нордической расы, и не могут с животными.

— Доктор Гаух утверждает, что нет доказательств, что евреи не могут спариваться с обезьянами и другими обезьяноподобными. Я предлагаю, что немецкая наука может внести важный вклад, спарив мужские и женские особи евреев с обезьянами, и так продемонстрировать миру факты, которые мы, национал-социалисты, утверждали в течение многих лет.

VIII

Хозяин всей Германии сел на одну из двух своих любимых тем, второй была большевизм. Опять Ланни наблюдал феномен, когда не было разницы между аудиториями из трех человек или из трёх миллионов. Сонный взгляд говорящего устремился на несчастного грешника, стремясь воздействовать на него гипнотически. Тихий голос стал пронзительным фальцетом. Что-то новое появилось в человеке, демоническое и по-настоящему страшное. Обвинения, как удары молотка, били по разуму Ланни. Молодого американского плейбоя необходимо было заставить понять чудовищный характер измены, которую он совершил, попустительствуя осквернению священной арийской крови своей сестры. Так или иначе, зло должно быть немедленно предотвращено. Человек, который был назначен судьбой, чтобы спасти мир, должен доказать свою власть здесь и сейчас, и вернуть эту заблудшую овцу обратно в нордический загон. «Отрава!» — кричал фюрер нацистов. — «Яд! Яд!».

В Новой Англии двоюродный прадед Ланни Эли Бэдд рассказал ему историю охоты на ведьм в Массачусетсе в давние времена. «Фанатизм разрушитель разума», — сказал он. Здесь он был в другой форме — страхи, фантазии, рожденные в душевных муках, видение сверхъестественных злых сил в заговоре разрушить все, что было хорошего и справедливого в жизни человека. Ади действительно любил немцев: их добродушие, их преданность и уважение, их прекрасные песни и благородные симфонии, их науку и искусство, их культуру в ее тысячах формах. Но здесь присутствовала сатанинская сила, заговор, интриги день и ночь, чтобы разрушить все это. Die Juden sind schuld!

Да, в буквальном смысле, евреи были виновны во всем. Гитлер назвал список их многочисленных преступлений. Они привели в Германию революцию, они подорвали ее патриотизм и дисциплину, и в час ее величайшей опасности они ударили ее в спину. Евреи помогли сковать её жестоким диктатом Версаля, а затем заковали ее руки и ноги в цепи бедности. Они создали инфляцию, они придумали план Дауэса, план Юнга и рабство системы процентных ставок и репараций. Еврейские банкиры были в союзе с еврейскими большевиками! Они совратили всю немецкую культуру — театр, литературу, музыку, журналистику. Они прокрались в профессии, науку, школы, университеты. И, как всегда, они осквернили и привели в упадок всё, чего коснулись. Евреи наше бедствие!

Это продолжалось в течение, по крайней мере, полчаса. И никто не смел вставить слово. Тирады оратора выскакивали так быстро, что его предложения спотыкались друг о друга. Он забывал заканчивать их, он забывал грамматику, он забывал правила приличия и использовал слова обитателей дна Вены, где он и набрался своих идей. Пот выступил на его лбу, а его чистый белый воротник начал слабеть. Короче говоря, он дал тот же спектакль, свидетелем которого был Ланни в Burgerbraukeller Мюнхена более десяти лет назад. Но то была огромная пивная с двумя или тремя тысячами людей, а то, что было здесь, можно сравнить с оркестром из ста инструментов, включая восемь тромбонов и четыре басовых тубы, играющих увертюру к Летучему голландцу в небольшую комнате.

Вдруг оратор остановился. Он не спросил: «Разве я не убедил вас?» Это было бы выражением сомнения, что посланный небесами евангелист никогда не признает. Он сказал: «Теперь, герр Бэдд, идите и исполните свой долг. Соблюдайте одно простое правило, которого я придерживался с тех пор, как основал это движение. Не говорить с евреем, даже по телефону». Потом резко: «У меня есть другие обязательства, и вы должны меня извинить».

Трое быстро попрощались. И когда они были снаружи, Ланни, в своей роли секретного агента, заметил: «Никто не может сомневаться в том, что он возбуждает свою аудиторию».

Когда он вернулся в отель вместе с женой и матерью, он воскликнул: «Ну, теперь я знаю, почему Геринг держит Фредди.»

«Почему?» — с большим волнением спросили они.

Ланни ответил в холодной ярости: «Он собирается скрещивать его с самкой обезьяны!»

IX

Ланни должен был закончить свою игру в соответствии с правилами. Он не должен позволить любому из этих друзей обнаружить, что их пригласили сюда исключительно в надежде убедить Гитлера освободить еврейского пленника. Их пригласили для дружбы, для общения, для музыки и искусства. Ланни и Курт, как в старые времена, должны играть на фортепиано дуэты. Золтан должен показать им две Пинакотеки[176] и продемонстрировать им пользу своих художественных знаний. Бьюти и Ирма должны надеть свои лучшие одежды и сопроводить их в Национальный театр на Мейстерзингеров и в Театр принца-регента на Эгмонта Гете. Потом должен быть ужин, на который на встречу с ведущим композитором будут приглашены выдающиеся личности музыкального мира. После симфонического концерта в концертном зале ТонХалле, Ланни выслушал сугубо технические комментарии Курта по поводу дирижёра и изданных там звуков. Звуки были тяжёлы, холодны и сверкали. Им не хватало «тела», Курт имел в виду, что там отсутствовала пропорция между низкими, средними и высокими регистрами. Он обвинил слишком пылкого капельмейстера в преувеличении своих нюансов, излишнем расширении и сжатии уровня громкости, суетливости перед своим оркестром, как старая курица перед слишком большим выводком цыплят. Конечно, недостойная техника, и которая ни в коем случае не подходит к исполнению Героической симфонии Бетховена.

Но для Ланни казалось более важным попытаться понять, что композитор этой благородной симфонии хотел сказать ему, чем беспокоиться о деталях чьего-то исполнения. Последний раз Ланни слушал эту симфонию вместе с семьей Робинов в Берлине, и он вспомнил, тихие восторги Фредди. Фредди не был одним из тех музыкантов, которые прослушали так много музыки, что устали от неё, и могли думать только о технике, личностях и других посторонних вопросах. Фредди любил Бетховена, как если бы он был сыном композитора. Но теперь отец и сын были разлучены. Фредди не мог играть Бетховена по указу Генриха, потому что он был евреем. И, конечно, у него не было никаких шансов услышать Бетховена в Дахау. Ланни не мог думать ни о чем другом, и симфония стала мольбой великому мастеру о его приговоре тем, кто узурпировал его влияние и его имя.

В работах Бетховена сильная тема попирает и гремит, а нежная тема веселит и умоляет. Можно интерпретировать симфонию, как мольбу о пощаде и любви против жестокости и угнетения в мире. Можно считать, что мрачная, доминирующая тема представляет эти жестокости, или, возможно, она означает то, что поднимается в душе, чтобы противостоять им. Так или иначе, для Ланни увертюра Героической стала «темой Фредди», и Бетховен защищал его от ненавистных нацистов. Великий демократ из старой Вены пришёл в ТонХалле в Мюнхене и положил руку на горячий лоб Ланни и сказал ему, что тот был прав, и что он и его еврейский друг были свободны идти с Бетховеном на поля сражений души и танцевать с ним на счастливых лугах.

Возможно ли, что Бетховен не стал бы презирать нацистов и противостоять им? Он посвятил свою симфонию Наполеону, потому что считал, что Наполеон представлял освободительные силы французской революции, но он разорвал титульный лист с посвящением ему, узнав, что Наполеон короновал себя императором Франции. Он положил на музыку Шиллеровскую Оду к радости, пославшую поцелуй всему миру и провозгласившую, что все люди стали братьями. Конечно, он не мог исключить евреев из человеческого рода и отверг бы тех, кто построил своё движение на ненависти.

Это была нужная ему музыка. Она давала напористость и силу. Душа Бетховена защищала себя, защищала всё немецкое от тех, кто оскверняет это. «Тема Фредди» умоляла, буйствовала и бушевала в могучих усилиях, как гремели литавры. Молодой идеалист говорил своим друзьям, что не был уверен, что у него есть моральные силы противостоять своим врагам. Но здесь, в этой симфонии он нашёл их. Здесь он одержит победу и будет торжествовать. Но затем нахлынут орды, собьют и растопчут его. Когда увертюра подошла к кульминации, руки Ланни были плотно сжаты, и пот выступил на лбу.

Резкий, величественный марш Бетховена прошёл через нацистские концентрационные лагеря, как Ланни проходил их так много раз в своём воображении. Это были горе и страдания сотни тысяч лучших умов Германии. Бетховен скорбел вместе с ними, рассказывая им, что черная трагедия может обернуться красотой безграничных сил души. Финал симфонии была победа. Но она была далеко, и Ланни не мог себе представить, как её достичь. Он мог только цепляться за руку великого мастера, как маленький ребенок за руку своего отца. Выслушав этот концерт, Ланни пришлось столкнуться с тем, что его любви к Курту и Генриху пришел конец. Он нашел, что становится трудно быть вежливым с его старыми друзьями. И он решил, что, быть шпионом или тайным агентом, или тем, чем можно это назвать, было, прежде всего, противным и скучным занятием. Величайшей из всех привилегий в этой жизни было говорить то, что думаешь. А вашими друзьями должны быть люди, которые могут, по крайней мере, отдать должное вашим идеям. Лан-ни был рад, когда он проводил Курта и Генриха до их разных поездов домой. Он поблагодарил их за то, что они сделали, заверил их, что это стоило их времени. Он подумал: «Я вытащу Фредди из этого ада, а затем уберусь сам, и не вернусь».

X

Целую неделю Ланни жил в непосредственной близости от этого скопления человеческих страданий, известного как Дахау. Он притворялся, что равнодушен к Дахау, и говорил о нём только тогда, когда он и Ирма были одни в машине. Дахау был небольшим городком-ярмаркой в девяти милях к северо-западу от города. К нему было проложено хорошо вымощенное шоссе. Неизбежно их мысли вернулись к нему, и при первой же возможности они сели в автомобиль. Они не осматривали замок на вершине холма, как большинство туристов. Они рассматривали концентрационный лагерь, который было не трудно найти. Он занимал территорию меньше гектара. Это были казармы и тренировочный лагерь мировой войны, заброшенные с наступившим миром. Вокруг него шла бетонная стена высотой в два метра, имевшая поверху колючую проволоку, по которой, несомненно, был пропущен электрический ток. Ланни представил себе того, кто попытается подняться на эту стену. Оказалось, что это невозможно. Он убедился в этом, когда пришёл ночью, и увидел яркий свет белых прожекторов, установленных на башнях, движущийся постоянно вдоль стен.

В газетах опубликовали официальное сообщение, что фюрер видел Сестру милосердия, которое побудило тысячи баварцев увидеть её, и, соответственно, было принято решение продолжить выставку еще неделю. Но Ланни устал рассказывать об этом людям и устал от того, что говорили они. На самом деле, он устал от нацистской Германии. Если бы немцы сказали, что они хотели этого, то он ненавидел бы их. Если бы они сказали, что они их заставили, ему было бы их жаль. Но ему не мог понравиться любой из этих случаев.

Решив взять быка за рога, он выбрал солнечное утро, когда заключенные Дахау могли находиться вне помещений, те, которым это было разрешено. Он положил в карман вырезки из газет о том, что фюрер осмотрел и одобрил картину Дэтаза, и о нескольких интервью с самим собой и Ирмой, содержащих его портрет, и упоминание о его знакомстве с Герингом. Они должны быть эквивалентны пропуску в любое место в Нацилэнде. Оставив Ирму заниматься шопингом, он съехал с дороги, ведущей в Дахау, и вместо того, чтобы скромно припарковать машину, подъехал к главным воротам и объявил о своем желании видеть коменданта.

Они оглядели его машину, они оглядели его одежду и его арийской лицо, его гравированную визитную карточку, которую он дал им. «М-р. Ланнинг Прескотт Бэдд» может быть это кто-то такой важный, что не потрудился проставить свои титулы и звания на карточке, как это было в немецкой традиции. Они пропустили его через стальные ворота, и два штурмовика встали на страже, пока третий понёс карточку в офис. Перед ним был учебный плац, с одной стороны раздавался стук молотков. Строились новые здания, несомненно, трудом заключенных. Штурмовики были везде, все с резиновыми дубинками и автоматическим оружием. К настоящему времени существовало около полумиллиона таких бойцов, для которых были предоставлены рабочие места.

XI

Комендант дал согласие увидеть герра Бэдда. И того сопроводили в служебный кабинет грубого молодого уроженца Южной Германии со шрамом на лице и круглой коротко остриженной головой. Имея опыт общения с Герингом, Ланни не стал церемониться. Он сел и сразу перешёл к делу:

«Господин комендант, я сочувствующий американец, бывающий в Мюнхене, потому что я интересуюсь художественными выставками. Вы можете прочитать об этом, и, возможно, и обо мне. Я имел честь провести утро с фюрером в Коричневом доме несколько дней назад. Я друг министр-Президента генерала Геринга и имел удовольствие сопровождать его на охоту в прошлом месяце. Я живу во Франции и часто посещаю Англию и Америку, где я слышу много пропаганды против вашего Regierung. Вы, несомненно, знаете, что широко публикуются обвинения в жестокости и пытках. Я думаю, что будет неплохо, если я мог бы сказать: «Я посетил один из больших концентрационных лагерей и видел условия своими собственными глазами». Я понимаю, что незнакомцу вряд ли предоставят такую возможность, но у меня есть вырезки из мюнхенских газет, которые покажут вам, кто я есть, и, кстати, в них есть мои фотографии, так что вы можете видеть, что я тот за кого себя выдаю».

Улыбающийся посетитель вручил вырезки. Грубый нацист изучал их, и его настороженность испарилась, как иней рано утром под солнцем. Этот элегантный богатый иностранец фактически пользовался высочайшими привилегиями, которые мог себе вообразить любой настоящий штурмовик. Быть вхожим в личный кабинет фюрера и обсуждать с ним искусство! — «Конечно, герр Бэдд, мы всегда рады показать наш лагерь должным образом аккредитованным лицам. Мы принимали несколько иностранных журналистов в прошлом месяце». Комендант встал готовый выполнить эту почетную миссию сам. Возможно, он хотел найти секрет, как подружиться с самим фюрером!

Ланни вышел и увидел, что находилось внутри этих бетонных стен с колючей проволокой под сильным напряжением. Офицер объяснил определённый режим лагеря и провёл своего посетителя к углу, где были расположены казармы, отгороженные от остальной территории проволочными заграждениями. Это были мрачные, некрашеные и наполовину сгнившие здания, которые были возведены из непрочных материалов в военное время, и забытые с тех пор. В стенах были многочисленные трещины, в некоторых окнах отсутствовали стекла. Стояло тринадцать одноэтажных зданий, каждое с пятью смежными комнатами, а в каждой комнате было пятьдесят или более спальных мест, расположенных в три яруса, как полки. Полы были из бетона, а соломенные мешки использовались, как матрасы. В каждой комнате был один умывальник.

Многие из заключенных работали на дорогах под усиленной охраной за пределами лагеря. Другие были в мастерских, на строительстве новых казарм или в офисах. Старые и больные пользовались преимуществом солнечного света, только этот дар природы был по-прежнему доступен для них. Они сидели, прислонившись к стенам зданий, или медленно прогуливались. Очевидно, им было запрещено говорить. Во всяком случае, они этого не делали. Они тупо смотрели на Ланни, и ему было стыдно встретить их взгляд. К счастью, он не имел знакомых среди красных и розовых Баварии, так что он не получил душевные раны.

Заключенные представляли серое и угнетающее зрелище. У них были стриженые головы. Они носили одежду, в которой были арестованы. Для некоторых это случилось месяц назад, для многих почти год, и, несомненно, они спали в своей одежде в эти почти зимние ночи. Интеллектуалы Баварии, очевидно, не любили спорт на открытом воздухе. Некоторые были тощими и сутулыми, другие с брюшком и дряблыми. У многих были седые волосы, и, возможно, они приходились дедами своим охранникам, но это не принималось к рассмотрению. Плохое здоровье и депрессия были написаны на лицах всех. Они не знали, за что они находились здесь, и как долго здесь останутся. Это те, кто был когда-то свободными людьми, свободными мыслителями, лучшими интеллектуалами своей земли. Они мечтали о счастливом и более упорядоченном мире, и это было наказание, установленное за их преступление. «У нас не оздоровительный курорт», — заметил комендант.

Ланни продолжал идти, пока было на что смотреть: шестьдесят пять спальных комнат, несколько столовых, десяток мастерских, а также различные надворные постройки. Везде он смотрел на лица, высматривая брата своего зятя или мужа Труди Шульц. Он не увидел никого. И после того, как он прошёл всю территорию, которую ему показали, он решился на вопрос: «У вас есть евреи?»

«О, да», — ответил хозяин, — «около сорока, но мы держим их отдельно из уважения к остальным».

— Я полагаю, они работают?

— Вы можете быть уверены, что они работают хорошо и тяжело.

— Мог ли я их увидеть?

— Это, осмелюсь доложить, противоречит правилам.

Человек больше не предлагал свои услуги. И Ланни, задав столько вопросов, на сколько осмелился, разрешил довести себя обратно к своей машине. «Я благодарю вас, герр комендант», — сказал он. — «Теперь я могу рассказать журналистам, что я не видел ни избитых или окровавленных заключенных, ни проволочных кнутов или резиновых шлангов для избиения».

«Вы могли смотреть и дальше и не видеть», — заметил грубый нацист. Замечание имело более чем одно толкование, и Ланни подумал: «Может быть, он, как я, и предпочитает не лгать, если он может помочь!»

XII

Сыщик любитель поехал обратно в город, думая, как Фредди сможет выстоять это. А Фредди сам думал, хватит ли ему необходимой смелости и духовных ресурсов?

Ланни, имея богатое воображение, задавал себе те же вопросы. Он жил в этих грязных и убогих сараях и чувствовал на спине удары тех кнутов, которых он не видел.

А затем его деятельный ум стал разрабатывать план. Он навестит грубого нацистского коменданта и пригласит его посмотреть выставку, а после этого повезёт его в своём автомобиле. А когда они будут загородом, Ланни обратится к нему следующим образом:

«Господин комендант, один из евреев, которым вы даёте много тяжелой работы, случился стать почти моим родственником. Он безвредный молодой человек, и если я возьму его к себе в дом во Франции, он будет рад играть на кларнете весь остаток своей жизни, никогда не делая никакого вреда вашему славному движению. Случилось, что я только что продал несколько картин и имею наличные деньги в банке Мюнхена. Предположим, я заплачу вам, скажем, двадцать пять тысяч марок, в любой форме и любым способом, какой вы укажете. А вы, в свою очередь, найдете способ, чтобы я забрал его в свою машину и вывез в горы через австрийскую границу. Будет ли мое предложение хорошим заработком за одну ночь?»

Ланни придумал несколько результатов этого плана. Он знал, что нацистская машина была пронизана коррупцией. Йоханнес Робин рассказал много историй о чисто арийских деловых людях, которые получали то, что хотели, с помощью таких старых методов. С другой стороны, именно этот парень может быть искренним фанатиком. Их было невозможно выявить. Ланни был уверен, что, если бы Хьюго Бэр был комендантом лагеря, он взял бы деньги. С другой стороны, Генрих Юнг, вероятно, сообщил о нём мрачному гестапо.

А что будет потом? Вряд ли они осмелятся сделать хуже, чем сопроводить его к границе, как люди генералиссимуса Бальбо сделали с ним в Риме около десяти лет назад. Но здесь было то, что привело Ланни в замешательство. Если комендант был действительно настоящим нацистом, он может вернуться в свой лагерь и сделать невозможным для Ланни подкупить любого слабака среди его людей. Для этого есть простой способ. Избить Фредди Робина до смерти и кремировать его тело.

«Я должен придумать что-нибудь получше», — сказал повзрослевший плейбой.

Загрузка...