Зверь

За десять дней до…

Дождь шел весь день, время от времени перемежаясь серым снежком. Дом продрог насквозь, как тусклолицый рыночный сквалыга. Гектор сел на кровати, завернул сухое, худощавое тело в тонкое байковое одеяло и уставился в окно, где над голыми верхушками облезлых тополей пьяно раскачивалась чахоточно-белая луна. Мутная смурь, с самого утра копящаяся под желудком, колыхнулась вновь, неприятно стиснув внутренности. «Плохо, — подумал Гектор, — ой как плохо…» Обычный, совершенно невыразительный день закончился взрывом, шоком, кошмаром. Жизнь разлетелась на тысячи зеркальных осколков, в которых Гектор видел себя. Напуганного, словно дворовый кот, угодивший под автобус. «Пришла беда — отворяй ворота!» — вопил в голове разнузданный заморыш его собственного «я». Он поерзал на скрипучей, по-холостяцки узкой кровати, и та охотно отозвалась ржавым стоном пружин. Гектор вздохнул старчески, горестно. Как же так вышло? Как? За что ему такое?… Перед мысленным взором проплыло сочное, сумасшедше яркое видение: долгий звонок, он открывает дверь и видит ревущую Лидку. Нет, ревущую — это слабо сказано. Бьющуюся в истерике, рыдающую, воющую по-собачьи, с подвизгом, и ее прыщавого ухажера, белого, как простыня, раздавленного, словно катком. Гектор снова ощутил накатывающую ледяную волну ужаса. «Изнасиловали», — подумал он в тот момент, еще не догадываясь, что случилось куда более страшное.

— Лидочка, доченька, успокойся, — прижимая бьющееся в истерике худосочное тело к груди, заблажил, сам пугаясь своего приплюснутого голоса. — Успокойся! Что случилось? — спросил у пухлого юнца, Лидкиного слюнявого кавалера. Спросил для проформы, заранее зная ответ, но услышал совсем не то, что ожидал.

— Гектор На… умович, — икнул Ромео-переросток, — мы… мы сбили человека.

— Ка-ак? — Тут-то он чуть и не сел посреди коридора.

«Сбили-сбили-сбили…» Слово моталось под сводами черепа, ударяя в виски с набатным гулом: «Бо-ом!»

— Погоди. Как сбили? — переспросил Гектор, сипло отхаркивая накативший ужас.

— Машиной, — вяло пояснил прыщавый юнец. — Я пустил Лиду за руль и… Там темно и крутой поворот. А он, мужик этот, стоял прям посреди дороги. Ну и мы его… Сами в кювет съехали. Весь передок помяли.

— Насмерть? — Шепот получился невольным, спазматически жутким.

— Да. Убили. Совсем, — замотал лошадиной гривой волос кавалер, тараща белые, налитые паникой глаза. — Я говорил ей. Говорил, не надо так гнать.

У Гектора появилось звенящее, до зуда, желание ткнуть Лидкиного ухажера в зубы, да посильнее, чтобы раскровенить пухлые, кривящиеся вареники-губы.

— Где это случилось? — спросил он, стараясь не глядеть на мальчишку.

— На Лихачевском шоссе, у кладбища. Там поворот есть…

— Вас видел кто-нибудь?

— Да… То есть… Ну да. Остановился там один, на «девятке». Посмотрел. Сказал, что мужик этот… пострадавший, помер. Еще сказал, чтобы мы сматывались. Ну мы и…

Лидка забилась сильнее. Видать, пошла вторая волна истерики. Гектор стиснул ее в объятиях, все еще надеясь, что этот кошмарный сон сейчас закончится, но тот все тянулся и тянулся, врубаясь в сознание совковой лопатой. Не сон это вовсе.

— Номер запомнил? Ну этого, на «девятке», советчика ср…го.

— Н-нет…

Дальнейшее вспоминалось какими-то странными клочьями. Словно неумелый киномеханик нарвал пленку, склеил как попало да так и пустил, дурак, перемешав ход событий. Сперва звонил он Вальке Слепцову, дружбану школьному, и все время ошибался номером, потом было занято — в такой-то час! — но все-таки Гектор пробился через бесконечные гудки-шипение-трески, поднял Вальку с постели и на сонное «А-а-а, это ты, старикан!..» — орал в трубку: «Валюха, выручай, беда!..» Потом вроде бы мчали они на Валькиной импортяге по каким-то улочкам, меж спящих домов, ныряли в лохмотья ночи, разрезая темноту слепящими лучами фар, и вроде бы приговаривал Валька сквозь зубы мрачно: «Не дрейфь, старикан, прорвемся. Где наша не пропадала…» А потом было слякотное шоссе, пустынное, темное, и тот самый поворот, неожиданно выплывший из лилового сгустка темноты ирреально светлым росчерком. И вроде бы он, Гектор, ползал на карачках по смятому «жигулем» кустарнику. И по дороге ползал тоже, пытаясь отыскать тормозной след, но следа не было, а это говорило о том, что не успела Лидка затормозить, когда темный силуэт вырос вдруг перед капотом, хотя и водила неплохо. Жала себе восторженно на газ — обожала она это дело. Скорость, ветер в лобовик… При любой возможности за руль лезла… И ухажер ее небось млел от счастья, предвкушая скорую «благодарность»… Да вон еще знаки метрах в двадцати: «Крутой поворот» и «Ограничение скорости до тридцати каэм». С какой скоростью мчались-то? Небось километров семьдесят? А дорога — не приведи Господь. Неудивительно, что по этакой-то мокротени затормозить не успели… Паскудство. Да еще этот доброхот хренов им подвернулся. Свидетель. Остались бы, дождались ГАИ, глядишь, и обошлось бы. Может, мужик этот, потерпевший, поддатый был, иначе чего его на дорогу-то понесло, да в такое время. Ночь ведь уже. А теперь вкатят ребятишкам по максимуму. И курящий у шикарной «Вольво» институтский дружбан, роняя дорогой пепел на дорогое же пальто, подтвердил:

— Старикан, это пятерик в лучшем случае. В худшем — девять и выше.

И сам он, выбирающийся из осклизлого, хлюпающего снежно-травяной жижей кювета, кивал потерянно:

— Что делать, брат, а?

А еще был путь назад, во время которого Гектор спохватился:

— А труп-то, труп где?

Валька, чудный корешок, набычившись вдруг, уронил угрюмо:

— Где-где, в…

И разлетелся трухлявый домик жизненной уверенности под ураганным напором обстоятельств. Так-то вот.

Высаживая Гектора у подъезда, Валька задумчиво пожевал губами и наконец сказал:

— Ты знаешь что, старикан? Позвони-ка мне завтра на службу. Есть один адвокат…

— Спасибо, Вальк, — Гектор плохо соображал в тот момент, — не стоит, наверное. Ты и так…

— Сколько бы ни стоило — все не дорого… — поморщился тот. — Может, хватит фигню городить? Звони завтра часиков в одиннадцать. Как-нибудь выберемся… — Валька протянул визитку.

Гектор взял карточку, сунул в карман плаща, захлопнул дверцу машины. За тонированным стеклом институтский друг поднял руку, сжав пальцы в кулак, — старый интернациональный жест: «они не пройдут». И «Вольво» укатила, пыхнув облачком синеватого бензинового выхлопа…

Вздохнув, Гектор прислушался. Из комнаты дочери доносилась приглушенная музыка. Какой-то импортный эстрадник выводил минорную мелодию. Хорошо выводил, но уж больно тягостно, выматывающе. Гектор закусил губу. Что делать? Что? Он бы взял вину на себя, ему, мужику, ТАМ было бы проще. Три-четыре года за решеткой оттянул бы, но этот свидетель… Ухажер Лидкин вину на себя точно не возьмет. Папашка — музыкальный профессор — быстро вколотит в задницу отпрыска понимание, что между двумя годами за разрешение управлять машиной постороннему лицу и семью за сбитого мужика — большая разница. Господи, что делать? Что же делать?…

Гектор поплотнее завернулся в одеяло, встал и пошлепал в комнату дочери. Холодный линолеум обжигал босые ступни, луна дурой таращилась в окно, и тень Гектора колыхалась на обоях, как призрак, не находящий успокоения. Осторожно приоткрыв дверь, он просунул в щель голову и шепотом спросил:

— Спишь?

Лидка задышала, стараясь убедить отца: мол, еще как. Фальшиво задышала, неубедительно. Уж кто-кто, а Гектор-то знал, когда она действительно спит, а когда просто не хочет, чтобы отец лез в душу, приставал с разговорами. Однако ему сейчас было не до церемоний. Он прошел к кровати дочери, присел в ногах.

— Знаю, что не спишь…

— Чего тогда спрашиваешь?

Похоже, первый шок у Лидки прошел. Она наверняка уже пыталась представить себе, каково будет ей ТАМ. Гектор мог бы рассказать, каково людям, впервые попавшим «на зону». Половина его друзей-спортсменов побывала за колючкой. Разные сроки, разные дела, но разве это меняет суть дела? Лидка завозилась, поворачиваясь на спину, и Гектор увидел ее лицо — белое, с синими пятнами под глазами. Он вздохнул, помялся, подыскивая подходящие слова, не нашел и бухнул «в лоб», словно кирпич уронил:

— Ты это… номер-то «девятки» запомнила? — Лидка молчала, глядя на него, и Гектор отчего-то смутился, забормотал скороговоркой: — Понимаешь, я подумал, если его найти, поговорить, может быть, он…

— Не надо, папа, — резко ответила девушка. — Ничего не надо.

— Почему? — не понял Гектор.

— Я завтра утром иду в милицию.

— Ты что-о? — воскликнул он и, спохватившись — ночь, тишина, соседи могут услышать, — повторил тихо: — Ты что? И не думай! Выбрось из головы, слышишь? Не смей!

— Папа, будет хуже, — с отчаянием в голосе сказала дочь. — Ты что, не понимаешь? Если я этого не сделаю, будет еще хуже!!!

— Хуже уже не будет, — возразил он и, протянув руку, погладил девушку по голове.

Лидка вдруг всхлипнула и, отвернувшись, уткнулась в подушку. Гектор растерялся.

— Ну ладно, что ты, — торопливо приговаривал он, проводя шершавой, мозолистой ладонью по волосам дочери. — Ну не надо. Может быть, обойдется. Вдруг мужик этот и не помер вовсе. Может, он оклемался и до дому добрел. Может, его кто-нибудь отвез в больницу…

— Он у-умер… — глухо, невнятно выпалила в подушку девушка. — Понимаешь, умер. Я видела его глаза, папа! Он погиб… Меня посадят в тюрьму. Я знаю… Ой, папка…

— Может, не найдут, — сказал Гектор, стараясь, чтобы фраза прозвучала ободряюще. — Кто вас видел? Этот, на «девятке»? Ну подумай сама, зачем ему болтать, навлекать на себя неприятности? Нет, он будет молчать. А больше вас никто и не видел. Утром я позвоню одному знакомому, отгоним тачку твоего кавалера в его мастерскую. Три дня — и будет как новая. Подрихтуем, подкрасим… Лешка, он, знаешь, мастер — золотые руки. Из… словом, из хлама конфетку сделает. Так-то.

Лидка всхлипнула, шмыгнула носом и, повернувшись, вытерла ладонью глаза.

— Ты думаешь? — спросила она тихо.

— А как же. — Гектор попробовал улыбнуться. — Не боись. Как-нибудь выкрутимся.

Дочь слабо улыбнулась в ответ:

— Знаешь, мне так страшно…

— Представляю себе. — Он поднялся. — Ладно, постарайся забыть об этом. Хорошо, золотой? Поспи. Утро вечера мудренее.

Девушка вздохнула, словно говоря: «Если бы…»

Гектор вышел из комнаты, аккуратно и плотно притворив за собой дверь. В темноте пошарил в баре, отыскал «нычку» — наполовину выпотрошенную пачку «Явы», — достал сигарету, закурил. Поставив пепельницу в изголовье кровати, он повалился ничком, уставился в сочащийся причудливыми тенями потолок. Музыка все плыла и плыла, навязчиво повис в молочном полумраке эллингтоновский «Караван». Гектор терзал зубами сигаретный фильтр и думал, думал, думал. Он так и не нашел в себе сил рассказать дочери о самом главном. О воспоминаниях, застывающих за спиной темными бесплотными фигурами. Хотим мы того или нет, но они возвращаются, заставляя нас покрываться холодным потом. Гектор повернулся на бок, раздавил окурок в пепельнице и, натянув одеяло до подбородка, закрыл глаза. Сон все не шел, зато лезли в голову дурные мысли. Вопросы гроздью нанизывались на лозу страха. А если ехавший на «девятке» парень запомнил номер «жигуля» и «стукнул» ближайшему гаишному посту? Так или нет? Если нет, то куда делся труп? А если так, то почему «жигуль» не тормознули на трассе? Гектор понимал: имела место какая-то случайность, благодаря которой ребята благополучно добрались до дома, но поймать ее за хвост не мог, ибо такие случайности не поддаются логическому анализу. Они просто происходят, и все. Отвернувшись к стене, Гектор вспомнил о визитке Вальки и мысленно поблагодарил Бога за то, что еще жива такая прекрасная старомодная штука, как школьная солидарность. Ведь без малого пятнадцать лет не виделись, и на тебе, примчался среди ночи. Валька — проверенный в пивных баталиях сорвиголова, душа компаний, неисправимый хохмач и повеса, ныне — удачливый бизнесмен. И почему именно о нем вспомнилось в первую секунду? Лучший школьный товарищ. Тогда говорили — друг. Теперь вообще сложно определить: кто друг, кто приятель. Общение затухло, компании распались. А вспомнил же… Надо будет завтра позвонить. Вдруг да выяснится, что потерпевший жив, лежит в больнице? Вот, кстати, и ответ, почему «жигуль» не взяли на трассе. Это ведь совсем другой коленкор. Может, и согласится сбитый Лидкой мужик взять деньгами и не доводить до суда… Надо позвонить… С этой мыслью Гектор уснул, с головой погрузившись в неспешный, вязкий ручей сновидений…