Зверь Бездны

Глава восьмая Танго смерти

По первопутку Сашка добралась до шоссе, надеясь автостопом доехать до Москвы. В подпоясанном ремнем ватнике и высоких резиновых сапогах, с непокрытой головою, коротко стриженная, пугающе худая, она пошатывалась на ветру. Изредка сквозь лобовое стекло она успевала разглядеть веселую шоферскую рожу, которую успело рассмешить чучело в допотопном ватнике.

Фуры, трейлеры, автобусы, легковушки проносились мимо, обдавали грязью. Ручной, ласковый мир больше не узнавал Сашку, он мертво скалился на нее, как собачья падаль на обочине. Ей казалось, что душа ее силою злого волшебства удерживается в чужом, отверженном теле. В середине ее груди, где прежде лучилось маленькое солнце, все пересохло и умерло. Но остатками сожженных нервов она все еще пыталась нащупать дорогу домой, спасительный путь в прошлое. Как зверь в засуху, она шла к священной реке, чтобы глотнуть ее воды и тогда уж умереть. Она верила, что там, в волшебной, сказочной Москве, она оживет и навсегда забудет ржавую кровать в пионерском лагере «Солнышко».

Хмурый день быстро погас. Рубиновая змея, извиваясь, ползла за дальние холмы, туда, где плыло над Москвой воспаленное зарево, как мрачное знамение. Голодная, ослабевшая от долгого пешего перехода, Сашка брела по течению рубиновой реки. «В Москву! В Москву!» — выстукивало в пустоте ее сердце. Облупившийся указатель: «Детский лагерь „Солнышко“ — 4 км» — торчал у дороги, как покосившийся крест.

Свернув на заснеженный проселок, Сашка пошла в глубь лесной полосы. Она шла на место своих мук за новой болью. За этой болью скрывалось что-то неразгаданное, до конца не прочитанное ею, позабытый урок. Она должна была уничтожить этот испорченный файл. Ноги сделались ватными, и каждый шаг давался ей с трудом, но, едва переставляя ноги, она шла туда для закрепления какой-то тайной клятвы и еще, чтобы, сжав кулаки, спросить у безымянного, у Вездесущего: за что зачеркнул душу, как черновой набросок, и как жить ей теперь с такой душой?

Она и сама до конца не понимала, зачем повторяет свой путь сквозь ржавые адские челюсти. Кованые створки со встающим солнцем были распахнуты. В синей зимней мгле Сашка прошла между рядами гипсовых статуй, укрытых снежными шапками. «Мальчик с кроликом» прижимал к груди безголовую тушку, однорукая девочка силилась отдать ему пионерский салют. Эти попарно выстроившиеся мертвецы, как стражники, молчаливо приветствовали ее возвращение.

Дом с обвалившимся порогом пялился в темноту. Сашка толкнула разбухшую дверь, обвела глазами стены и потолок, обрывки тряпок под ржавой кроватью. Из коридора она стащила куски деревянной мебели. С размаху грохнула об пол стул и из обломков сложила пирамиду. Щелкнула зажигалкой. Отсыревшее дерево плохо горело. Она сбивала с пола куски строительного вара и бросала их в новорожденный костер. Она кормила огонь клочками ваты из проношенного ватника. И огонь принял жертву. Когда заполыхал пол, Сашка спрыгнула через окно в снег. Следом повалил густой горький дым. Дощатые стены занялись изнутри. Где-то на крыше ныла жесть, истязуемая очистительным пламенем. Через несколько минут рухнули стропила. Крыша осела вниз, и все строение сложилось как карточный домик. Сашка протягивала руки к огню и не чуяла пламени, словно тело ее было из железа или мертвого камня. Глядя в бешеный, ликующий огонь, она заставила себя вспомнить все, до самых мелких подробностей. Пламя вилось как смерч, вычищая ее память. Огонь долго вылизывал обломки. Из рассыпавшихся углей победно взошла раскаленная железная кровать, она алела в сумерках, как ложе Люцифера. Сашка понуро сидела у огня, пока не изошел последний жар. Широко открытыми глазами она смотрела в огненный колодец: «Тот, кто владеет чашей, не погибнет и не умрет, но получит от Царя все, о чем ни попросит…» Чаша, ее звала чаша. Она выжила, а значит, все еще владела этим сокровищем.

Остаток ночи и весь следующий день она шла уверенно и споро, не чувствуя усталости, отгоняя сосущий голод. Вновь стемнело, когда она добралась до дорожного трактира. Пахло жареным мясом, в темноте тлел мангал с шашлыками. Здесь же крутилась стая поджарых дворняг. Кавказец, орудующий у мангала, протянул ей жареный ошметок. Собаки, завидев мясо, запрыгали, подняли визг. Сашка презрительно отвернулась, слушая, как позади нее собаки с урчанием рвут мясо.

Приметив на стоянке грузовик с московскими номерами, Сашка решительно залезла в крытый брезентом кузов и сжалась на холодном полу. Ей снилось, что она лежит на обжигающем песке Истрии, и Илья бережно втирает в ее кожу ореховое масло для загара. Он рассказывает ей сказку о принцессе, потерявшей платье и превращенной злым волшебником в чудовище, но от этого не преставшей быть принцессой.

Очнулась она от увесистого пинка… Хриплый голос долдонил о документах. В темноте ничего нельзя был рассмотреть. Сашка приподнялась на локтях, в проеме кузова маячили силуэты милиционеров. С треском оторвав ворот ватника, ее выволокли из машины. Это называлось задержанием до выяснения личности. В промерзшем милицейском уазике Сашка окончательно очнулась и принялась оправлять перышки. Через несколько минут милиционеры по телефону свяжутся с Ильей, и он сразу же приедет за ней на их машине… Как же все просто…

Ее отвезли в отделение и определили на ночлег в камере с решеткой вместо стены. На железной лавочке напротив «парилась» задержанная; ее крепкие ноги в блестящих облегающих сапожках перегородили половину камеры. Глаза в слегка смазанном гриме уставились на Сашку с оценивающим прищуром. Девка была еще свежая, румяно-прокаленная на дорожных ветрах и бесшабашно-веселая.

— Ну что, будем знакомы? Я — Светка-Конфетка. А ты откуда? С трассы сняли?

Сашка молча кивнула.

— Плечовка, что ли?

— Нет…

— Да ты не дрейфь, подруга. Часа через два отпустят. Повезло. Я эту смену знаю, на саксофоне сыграем и по хатам. А бывает бац! И вторая смена…

Конфетка достала из сапога заныканную сигаретку.

— Начальник здесь выпендривается… конкурсы красоты устраивает. Голые девки раком полы моют, а эти козлы всем отделением шуточки отпускают. Ой, сегодня же День милиции. А я-то думаю, куда все подевались. Один сержантик шестерит, очко дерет перед своими паханами!

— Это как, «на саксофоне»?

— Ты чего, подруга, с дуба рухнула? Ну ладно, если ты такая правильная, старшой тебе все покажет и расскажет. Он здесь царь и бог.

Часа через полтора за Светкой пришел сержант и под локоток, почти уважительно препроводил куда-то.

Сашка осталась одна. Изредка мимо нее мелькали тени, на миг загораживая волшебное действо, творящееся прямо среди вонючей и выстуженной дежурки. Экран телевизора помаргивал и вздрагивал. Звук был выключен, чтобы не мешать треску и нытью милицейского матюгальника. В сиреневых вспышках мелькали яркие напомаженные лица. Острая зудящая судорога прошла вдоль ее позвоночника, отдалась в коленях и пальцах рук, Сашка впилась глазами в экран.

Щурясь от вспышек фотокамер и сияния мощных юпитеров, Илья резво поднимался по ступеням мраморной лестницы. При крупных планах его лицо поблескивало от пота, и было заметно, что черный фрак немного узок в плечах. В руках Ильи подрагивал букет алых и белых роз. На вершине мраморной пирамиды его ожидала ослепительная блондинка в голубом искрящемся платье…

Почти теряя сознание, Сашка смотрела в яркую бездну экрана.

— Чего расселась, давай на выход, горюха… Подруга за тебе похлопотала…

— Я никуда не пойду, пишите протокол задержания.

— Пойдем, пойдем, там тебя уже и адвокат дожидается. Кому сказал?

Милиционер приподнял Сашкину голову за подбородок и присвистнул. Был он добродушный и весь мягкий, как растаявший пластилин. И руки у него были мягкие, липкие, пластилиновые.

— Первый раз, что ли? Тогда понятно… Эх, горюха ты, горюха…

Сашка на заплетающихся ногах двинулась за милиционером по коридору, туда, куда увели победно улыбающуюся Светку.

Она узнала их сразу: дебелого, грязно-рыжего хряка и черного, похожего на обезьяну, ординарца-водителя. Оба сидели в креслах рассупоненные, красные. На полу между кресел стояла ополовиненная бутылка водки.

— Повернись лицом к столу.

Сашка медленно повернулась.

— Лицом на стол! — скомандовал рыжий.

Сашка уткнулась лицом в сброшенную на стол портупею. Кобура была приоткрыта. Холодно блестела вороненая сталь.

— Ниже!

В Сашкину щеку до боли твердо уперлась рукоять пистолета, она чуяла запах сыромятной кожи и оружейной смазки.

— А со спины ничего, да и спереди можно, если рожу ширинкой прикрыть.

— Давай раздевайся. «Строевой смотр»! Ать-два! — пьяно лыбился чернявый.

— А может, «танго смерти»? — Она резко, до хруста в позвоночнике развернулась, передергивая затвор табельного ПМ, чуя во всем теле упругую дрожь. Пистолет оказался неожиданно тяжелым, дуло плясало из стороны в сторону.

Она видела, как медленно поднимается из кресла рыжий «начальник», белея плоским лицом, и как от сухого, оглушившего ее щелчка оседает обратно в кресло, и из круглой дыры посредине лба толчками выплескивается черная и розовая жидкость. Чернявый вжался в кресло, цепляясь лапками за подлокотник, он стал маленьким и неопасным, как игрушечная обезьянка, и она дважды прошила пулями его вздрагивающую грудь. Она еще два раза выстрелила в рыжего, утопив пули в его животе. Ни сладострастия мести, ни испуга, ни бешеной кровожадной радости… Она не чувствовала ничего.

В дверь заглянул бледный конвойный и заметался по коридору, щупая на бегу пустую кобуру. Сашка под дулом отвела его в дежурку и заставила запереть самого себя на висячий замок в «обезьяннике». С чувством нерушимого покоя она вернулась в кабинет начальника, достала у чернявого водителя вымазанные кровью ключи от машины, вынула из кобуры запасной магазин и вышла во двор. Она не спеша завела знакомую машину, ту самую, белую с синими буквами, вырулила на шоссе и, погасив в салоне свет, понеслась к столице.

Выстрелы и кровь не разбудили ее. Даже простой страх погони мог бы вернуть ей чувство жизни, но внутри было пусто.

Вблизи Окружной она бросила машину и медленно пошла к помаргивающей огнями окраине. В домах уже просыпались люди и загорались робкие огни. Сашка впервые в жизни видела, как просыпается город.

Зачарованно глядя на загорающиеся во тьме огоньки, Сашка почти забыла, зачем попала сюда. По шаткому мостку она перешла мелкую, дымящуюся от сбросов речушку. Постояла над чернильной водой, трогая в кармане пистолет, но потом решила оставить его при себе, как молчаливого свидетеля ее мщения. Пошел пушистый, танцующий снежок, и она поймала языком несколько снежинок. Надо подождать еще немного, и душа ее вернется в свои берега, как река после мутного половодья.

Ей повезло проскользнуть мимо сонной дежурной на конечной станции метро, и уже через час она стояла у дверей Илюшиной квартиры. Сначала она робко скреблась, не решаясь коснуться звонка. Вот сейчас она упадет на руки Илье, и лишь в этот миг заплачет, оттает и разорвется от счастья ее сердце. Звонок замирал беспомощной соловьиной трелью. Потеряв терпение, она стала бить ногой в дверь, потом вышла из подъезда, и, отбежав, посмотрела в окна. Света в окнах не было.

Эдит Матвеевна вполне могла считать себя счастливой женщиной. В свои золотые пятьдесят три — холеная, подтянутая, где надо подштопанная золотыми нитями, где надо сбрызнутая фенолом, в меру прожаренная на пляжах Остии и Шарм-эль-Шейха, богатая и щедрая настолько, что ее молодой кавалер, студент института имени Патриса Лумумбы, крайне дорожил дружбой с респектабельной Эдит. Чтобы понравиться Сэму, Эдит Матвеевна носила ожерелье из выдолбленных плодов карликовой тыквы куиро и пестрый креольский тюрбан. Так Эдит Матвеевна крепила дружбу народов, и чем дольше продолжалась эта взаимно обогащающая дружба, тем больше сходных и привлекательных черт внешности и характера находила Эдит Матвеевна у себя и у шоколадного Сэма.

Но главное счастье женщины все-таки дети. Илюша всегда радовал Эдит Матвеевну и даже в возрасте «зрелого мужества» сохранял трогательную сентиментальную привязанность к маме.

Часов в двенадцать утра, выспавшаяся и приятно расслабленная личным массажистом, Эдит Матвеевна колдовала на кухне, посматривая одним глазком нескончаемое ток-шоу.

Тревожный, рваный звонок выбил ее из привычно добродушного настроения.

«Кто это? Для домработницы рано…. Для Сэмки, — так Эдит Матвеевна звала своего экзотического любовника, — тем более…»

— Откройте, Эдит Матвеевна, — просочился сквозь домофон глухой, простывший шепот.

И тут Эдит Матвеевна совершила ошибку: она нажала кнопку «вход».

— Здравствуйте…

— Что вам надо? — спросила Эдит Матвеевна, нервно скомкав кружева у горла.

— Эдит Матвеевна, это же я, Саша…

— Какая Саша? — наливаясь угрозой, переспросила Эдит Матвеевна.

Проснувшийся стаффорд Бумс протиснулся холкой между икр Эдит Матвеевны и выкатил злобные белки на отвратительную бритую уголовницу в рваном ватнике и резиновых сапогах.

— Это я, Александра. Я вернулась… Вы что, меня совсем не помните? Где Илья? — Серыми губами со следами рваных шрамов бормотала бродяжка.

— Вот что, девочка, — на выпуклые глаза Эдит Матвеевны навернулись слезы, — или ты сейчас же покинешь этот дом, или я спущу на тебя собаку, а потом вызову милицию. Как ты можешь, такая молодая? Я помню Сашеньку, ты совсем на нее не похожа… И если ты посмеешь. — Губы и нос Эдит Матвеевны по-индюшачьи тряслись, но на самом деле она абсолютно владела собой. — …Уже два месяца, как Илюша схоронил Сашеньку и весь в работе, чтобы хоть как-то забыться… Это отвратительно… Прочь, прочь отсюда! — И Эдит Матвеевна беспомощно замахала ручками, изгоняя внезапный мрак и гробовое видение, прислонившееся к дверному косяку.

Оставшись одна, уже на лестнице Сашка завыла, закрыв лицо руками. Но это длилось лишь минуту.

Часа через два она стояла в вестибюле редакции и набирала номер Кеши. На нее брезгливо косился охранник, но она действовала уверенно, с кокетливым вызовом, и к ней не решились придраться.

— Дубов слушает…

— Алло, Кеша, это я, Сашка…

В трубке повисло долгое молчание, словно зажав трубку ладонью, Кеша совещался с кем-то, а может, приходил в себя.

— Ты?

— Я здесь, внизу, у телефонов…

В трубке протяжно заныло.

Сашка прошлась по холлу, выбирая кресло, упала, откинулась, забросив ногу на ногу, не замечая забрызганных грязью резиновых сапог. Ватник она сняла и спрятала сбоку кресла. Дешевый трикотажный свитерок обтягивал и выставлял напоказ исхудавшие груди и прямые, острые плечи.

Минут через сорок, подслеповато озираясь по сторонам, вышел Кеша. Сашка поднялась из кресла и двинулась к нему «походкой Сандры», сдержанно поводя бедрами, стараясь ступать грациозно и мягко. На бледном, помятом лице Кеши мелькнул ужас. Он зажмурился и забормотал:

— Не может быть… Не может быть…

Сашка улыбнулась обаятельно и многообещающе, отчего Кеша побледнел еще сильнее.

— Пойдем отсюда, нам надо поговорить, — выдавил он.

Против Сашкиных ожиданий Кеша отвел ее не в ресторан при телецентре, а в дешевую сосисочную в двух кварталах от шикарных таверн и боулингов, льнувших к телецентру, как молоденькие содержанки к солидному денежному папику. Кеша есть не стал, но заказал для Сашки обильный мясной обед.

— А ты знаешь, что мы тебя схоронили? — спросил Кеша, когда она умяла вторую порцию шницеля. — Да-да. На новой территории Новодевичьего.

— Гроб-то хоть открывали? — мрачно усмехаясь, спросила Сашка.

— Да, знаешь, открывали.

— Ну и что? — сквозь зубы спросила Сашка, дожевывая хлеб с подливой. — Как я тебе показалась?

— Знаешь, смерть никого не красит… Ты была одета в белое подвенечное платье, фату… Лицо — как восковое, сквозь туман. На руках белые перчатки. Постой, я совсем не понимаю, что говорю…

— Да ладно, не смущайся… А что все-таки со мной случилось?

— Взрыв бензобака. Огнетушителя на месте не оказалось. Но ты не сгорела, ты задохнулась. Я плакал… Ты знаешь, как я плакал…

И Кеша упал лицом на неприбранный стол и затрясся. Сашка гладила его по нежной младенческой плешинке с проблесками первой седины. Кажется, раньше ее не было. Или она просто не замечала.

— Где сейчас Илья?

— Занят съемками нового шоу. Только… Тебе не стоит его разыскивать… Он собирается жениться.

— Вот здорово…

Чтобы окончательно добить Кешу, Сашка достала завалявшуюся в кармане мятую «беломорину» Егорыча и закурила.

— Кеша, помоги мне вернуть имя, я хочу снова работать… жить…

— Ты с ума сошла! Возвращайся домой, в свою Таволгу. Там и начнешь новую жизнь. Пойми, люди не приняли даже воскресшего Христа. Не знаю, был ли это заговор против тебя или трагическая случайность, но пойми одно: ты уничтожена. И на этом свете тебе места нет!

— Нет? Ты тоже хочешь убить меня? Ведь ты же меня любил! — Сашка впилась в руку Кеши отросшими ногтями.

— Брось эти игры, Александра… Та нежная, светлая девочка, которую я любил и ради которой… Не важно… Она действительно умерла, и я не позволю тебе…

— Резвиться на ее могиле и ворошить милый прах. Поехали, Кеша. Будь мужчиной.

— Куда?

— На могилку любви…

Кеша купил бутылку коллекционного коньяка «Царь Тигран» и подхватил такси у дверей забегаловки.

В сиреневых ранних сумерках они шли по кладбищенским аллеям к западной стене, где был недавно открыт новый дополнительный некрополь.

Из кургана подмерзших цветов выглядывала Сашкина фотография. Отдельно лежал букет остекленевших лилий.

— Одних цветов на косарь зеленых, а нельзя ли получить немного деньгами, раз я все-таки осталась в живых? — Сашка потрогала носком сапога смерзшееся цветочное месиво.

— Да, когда умирает журналист, цветы не нужны. На его могиле надо разводить погребальный костер из всего, что он успел написать.

— Так сказать, огненное очищение в горниле? Да, мы страшные грешники… Ну что, Кеша, выпьем за помин души.

— Не понял?

— За ту девушку, которая похоронена под этим цветочным курганом. Как бы то ни было, ее больше нет.

Кеша, забыв о пластиковых стаканчиках, потягивал коньяк из горлышка маленькими воробьиными глоточками.

— А знаешь, я тут чуть было не женился… На Алисе… Да-а… А потом чувствую, что мы с ней как дурилки картонные, пыхтим, что-то имитируем, и плюнул на все. — Кеша робко, словно ища тепла озябшей ладонью, протиснулся за отворот ее ватника.

Его маленький унылый носик покраснел. В очках дважды отразилась раздетая догола кладбищенская луна.

— Саша! Меня приглашают в Лондон. Русская версия «Зайчика…». Очень выгодный контракт. Если хочешь, ты можешь поехать со мной, но только как жена. Сашенька, милая! Я потрачу все деньги, какие только смогу заработать, на врачей для тебя. Все еще можно поправить. Там в Лондоне…

— Спасибо. Но, по-моему, Москва прикольнее Лондона. А может быть, в Москве?

— Нет, — замотал головой Кеша. — Ты не понимаешь, здесь нельзя! Я не хочу с ними ссориться!

— С кем? Ты думаешь, то, что случилось со мной, было кем-то задумано?

— Не сомневаюсь…

— Кто они? Скажи, кто?

— О, вот, кстати, вспомнил! — радостно встрепенулся Кеша. — Я же тебе деньги был должен. Помнишь, на день рождения Шолома Олейховича скидывались.

Кеша вытряхнул карманы.

Сашка скрупулезно отсчитала долг, остальное вложила обратно в мерзлую ладошку. Кеша запоздало очнулся, решительно распахнул дипломат и принялся заталкивать в карманы ее ватника доллары.

— Я хочу знать, кто почивает в этой могилке, и отдать последний долг. Разыщи могильщиков!

— Нет, ты бешеная!

— Ты просто не знаешь, что со мной сделали те, кого ты так боишься.

Сашка распахнула ватник и задрала свитер, обнажив обручи ребер и запавший живот со следами ожогов и рваных шрамов.

— Смотри и ужасайся. А хочешь, я расскажу, как меня насиловали, как об меня тушили сигареты, как меня изрезали ножом, трахнули осколком бутылки и закопали в лесу.

— Ты уничтожаешь меня, Сашенька…

Кеша пятился, беспомощно размахивая руками, споткнулся, осел в снег, с трудом перевернулся, и, спотыкаясь, цепляясь за могильные оградки, побрел прочь.

В конторе кладбища светилось тусклое окошко. Сторожей было двое; пожилой краснолицый крепыш и молодой, высокий, бледный, со странным ускользающим взглядом. В жарко накуренной комнатушке моргал экран телевизора. На подгибающихся ногах Сашка ввалилась в контору, изо всех сил цепляясь за ручку двери, чтобы не упасть. Было уже за полночь, но в сторожке был накрыт стол. Сторожа бросили ужинать и уставились на нее.

— Мне нужно с сестрой проститься. Я на похороны не успела…

Из карманов ватника Сашка выложила на стол доллары.

— Здесь, дамочка, не картошкой торгуют, а мертвых людей сберегают, — строго напомнил старший и перекрестился в пустой угол.

Сашка вывалила на стол еще несколько купюр, пополам с рыжей кладбищенской землей и снегом.

— Не успели попрощаться, — сочувственно вздохнул старший, отирая блестящее от жара лицо. — Всяко бывает! На то она и смерть, чтобы прямо на пиру жизни, так сказать… А могилку нам сготовить завсегда не в труде.

фальшиво пропел коротышка, и посерьезнев продолжил: — Что ж, если очень надо, то можно и вскрыть. Здесь жильцы тихие, в гости можно без стука. Да и дело наше скромное; если в потемках и без шуму…

— Только скорее…

Бросив ужин, сторожа быстро оделись, подхватили в сарае заступы и, ежась от ночного морозца, поспешили за Сашкой.

— Струмент-то взял? — спросил крепыш у бледнолицего.

Тот молча показал квадратный рефлектор и вожжи.

Сдвинув венки и выдернув фотографию, сторожа приступили к работе. Земля еще не промерзла, была податливая и мягкая, рыхлые комья ложились на нарядный снежок. Сашке казалось, что заступы с болью врезаются в ее грудь, постукивают о ребра, вязнут в жилах, норовя достать до сердца. Сторожа опускались все ниже в глубину, пока лезвия лопат не заскребли о крышку. Качался на ветру фонарь, и раскрытая могила шевелилась, коробилась в неверном свете. Земляная крошка с шелестом сыпалась в яму. Сашка тряслась, не в силах удержать пляшущие челюсти. Старшой заметил:

— Нервничаешь, сестренка? Не надо… Вот у меня, к примеру, привычка. Мне без разницы… Все брезгают, а я на гробе и отобедать могу. Такие же люди, только без дыхания! Вспух человек, и боле ничего. А вы как уважаемая родственница можете убедиться, рыли по совести, чтобы вашей упокойнице красиво лежать — на полметра глыбже законного основания. Впору для себя такую. Гроб колода-полироль, тяжелый, как грех нераскаянный, придется добавить, а то не вытащим.

Сашка послушно порылась в карманах. Обмотав вожжами, сторожа подпихнули и вытолкнули гроб из ямы. Поддев ломиком, старшой сдернул крышку. Сашка не зажмурилась, заставила себя смотреть, вцепившись костенеющими пальцами в оградку.

— Отойдите, мне надо побыть одной.

Сторожа отошли под деревья, закурили. Сашка встала на колени, не решаясь коснуться тела. Белела несмятая фата, сквозь нее смутно проступало лицо. На груди, поверх белого гипюра, тускло блестел жемчуг. Руки в ажурных, тронутых плесенью перчатках были сложены под высокой грудью.

Онемелыми пальцами Сашка подняла фату. Фарфоровая венецианская маска улыбалась загадочной улыбкой Джоконды. Преодолев брезгливый ужас, Сашка приподняла ледяную руку. Рука в длинной ажурной перчатке подалась и мягко отошла, отвалилась. На ветру шелестели газетные обрывки. Сашка сорвала маску, под маской вспух рыхлый бумажный ком. Это была газета с последней ее статьей: «Лестница в ад». Она сама выстроила себе лестницу в ад. Сашка рванула жемчужное ожерелье с шеи «трупа», ледяные градины брызнули в гроб. Все тело «покойницы» было набито газетной бумагой.

Сторож поднес ей граненый стаканчик:

— Выпьем! Не пьют только на небеси, а здесь любому подноси.

Тело в гробу лохматилось обрывками бумаг.

— А вот в чем дело-то… Могилка-то пустая. И так случается… Ну, вздрогнем! За тех, кто Александру, рабу Божию, за рупь покрыл рогожею.

Остатка Кешиных денег едва хватило на оплату часового сеанса в интернет-кафе. Электронный адрес Зода стерся из Сашкиной памяти, но каким-то чудом остался на диггерском сайте МГУ. Она оставила свое сообщение, не зная толком, когда Зодиак сможет его прочесть, и через полтора часа поплелась на назначенное место встречи.

Она видела, как он бежит через площадь в золотистом свете фонарей: длинноногий, в распахнутой куртке, белые, как у оперного Зигфрида, пряди сдувает со лба резкий ноябрьский ветер. Видела, как он мечется у арки «Красных ворот», не узнавая ее, и как, наконец-то опознав, накупает охапку цветов и осыпает ее всю с головы до ног.

— Где ты пропадала, Сандра? Без тебя в городе беспредел. — Зодиак все еще не давая раскрыть ей рта, хватает такси и заталкивает ее на заднее сиденье. — На Чусовую… — бросает он водителю, и они летят через город, унизанный хрустальными бусами, звездами и светящимися письменами, как чертог Валтасара. Она замечает, что, беспрерывно болтая, Зодиак с жалостью поглядывает на нее в боковое зеркальце.

Дверь открывает худенькая большеглазая девчушка, трогательно укутанная серым пуховым платком, теплый дух пирогов и сладкий запах насиженного гнезда окутывают Сашку, и в первую минуту у нее кружится голова. Сашка с удивлением узнает, что Зодиак женат и скоро, совсем скоро, их будет трое.

Раздевшись в маленькой тесной ванне, Сашка с ужасом и смирением осмотрела себя. Пока она купалась и млела среди позабытых запахов и звуков, Зодиак и Герда, так звали его избранницу, успели справить ей гардероб из старых джинсов, рубахи и дутой куртки.

— Жаль тот штрек засыпали, — пожаловался Зодиак. — Я уже почти уговорил Кобальта еще раз проверить «склепы».

Поздним вечером, когда Герда ушла спать в единственную кроме кухни комнатенку, Сашка рассказала Зодиаку, все, что случилось с ней.

— Парень этот однорукий за мной как мать родная ухаживал, а в глазах такая любовь, такое терпение, словно сам Христос мне ноги на ночь обмывал.

— Ну ты прям такое рассказываешь, что даже слушать стыдно как-то.

— А я, как последняя мразь, с ним даже не простилась. И знаешь, я только сегодня поняла главное. Все, что было со мной… Как это ни страшно звучит, я заслужила. Я забыла о самом главном в человеке. Знаешь, даже когда я ездила по госпиталям, собирала материал для своих статей, когда смотрела в лица этих ребят и вызнавала самое страшное из того, что они пережили на войне, меня интересовала только «желтая слизь», только то, из чего я могла сляпать статью, удивить, срубить побольше зеленых. Мне внушили, что миром правят деньги, «царь-доллар», и я поверила этому. Я и людей-то не видела, а только «материал», который надо «профессионально обработать». Оттого нас в народе и зовут «трупоедами», что как падальщики слетаемся туда, где пахнет кровью и деньгами… А у парня этого только половина тела осталась, а ведь он такой молодой…

— Тела половина, зато душа целая.

— Да, ты правильно сказал — душа! Дух! А я словно виновата и в его судьбе и в увечье.

— Не надо хлопать себя ушами по щекам, Сандра, это смешно.

— Нет, это страшно. Когда я писала репортажи из госпиталей, где лежали наши ребята, когда делала статью о чеченском золоте, я думала только о своем успехе, любовалась собой. Я забыла, что «слово чистое, как горний ключ», оно для спасения дается. Для спасения России.

Зодиак подавленно молчал.

— Помоги мне, Зодиак, ведь я все-таки нашла Грааль. Мне нужно попасть в мою бывшую квартиру. Может быть, чаша еще там… Поможешь?

— Смотря какой там пейзаж. Квартиры брать я еще не пробовал.

— Пятнадцатый этаж, выше — только чердак и голуби. Ты будешь подстраховывать меня сверху, а я постараюсь пролезть в форточку. Он никогда не закрывал ее.

— Менты, сигнализация? — поинтересовался Зод.

— При мне не было…

— Хорошо, забросимся завтра часов в одиннадцать вечера. А ты уверена, что квартира пуста? Дело опасное…

— Почти уверена. Зод. Понимаешь, я выжила, а значит, чаша по-прежнему моя. Тот, кто владеет чашей, не может погибнуть глупой смертью.

С наступлением сумерек Зодиак и Сашка пробрались на чердак. Для этого Зодиаку пришлось спилить навесной замок, но подобные трюки в своей диггерской биографии он проделывал часто.

— Куртку снимай, а то в форточку не влезешь.

Надежно закрутив стропы вокруг вентиляционного заборника, Зодиак опустил Сашку за край бездны. Бил сильный верховой ветер. Зодиак потихоньку «травил шкоты», и Сашка опускалась все ниже, пока не зависла на уровне окон. Балконные двери были заперты. Оставалась одна надежда — кухня. Несколько раз толкнув рукой примерзшую форточку, Сашка вдавила ее вовнутрь. Зодиак понимал все ее знаки и едва заметным подергиванием строп аккуратно вправлял ее в отверстие. Сашка протиснулась в форточку и, опершись пальцами рук о стол, скользнула по стеклу коленями. Очутившись на кухонном столе, она отцепила стропы и прижала их рамой.

Она шла по комнатам, на ощупь узнавая любимые уголки. Было тепло и тихо. В спальне летали фантастические тени рыб. Здесь почти все осталось по-прежнему. В шкафу лежал хорватский платок, но остальные ее вещи исчезли. Она шаг за шагом обыскала спальню. Здесь мучительно пахло Ильей. Она прилегла на краешек постели, погладила сияющий атлас одеяла, подержала в руках «розового медведя своей мечты», достала из потайного кармашка на его животе пару стальных колец и крестик с острова Огненного и опустила в карман брюк.

Машинально выдвинув ящик ночного столика, Сашка достала темно-вишневый футляр от кольца, и нажала на кнопку. Крышка отскочила с мелодичным звоном. На подушечке сверкало кольцо с изумрудом. Сашка вынула его, взглянула на полированный ободок. Перед глазами поплыли буквы ее имени. Это кольцо было на ее руке тогда… Его стянули с ее пальца на ржавой кровати лагеря «Солнышко». Ничего не понимая, она надела кольцо на исхудавший палец, полюбовалась игрой света. Замок в прихожей щелкнул и повернулся на один оборот. «Илья!» Было слышно, как распахнулась дверь, серебристо рассыпался женский смех, кто-то энергично затопал, отряхивая ботинки на пороге. Через секунду Сашка приняла спасительное решение. Она выскочила в холл, вошла в высокий шкаф-купе, и задвинула дверь из зеркального стекла. Изнутри стекло оказалось прозрачным, лишь слегка тонированным, и Сашка видела все. Высокая хрупкая блондинка, не снимая короткой розовой шубки, стремительно прошла в спальню. За ней, через голову стягивая свитер, шел Илья. Сашка затрясла головой, ничего не понимая. Зачем она сидит в собственном шкафу, как шпионка? Она вышла из шкафа, прошла мимо спальни, не удержалась, на миг повернула голову. Блондинка, уронив с голых плеч шубу, «играла на саксофоне», выражаясь Светкиным языком.

Сашка отперла входную дверь торчащим в замке ключом и вышла из квартиры.

— Ну что, нашла? — Зодиак осекся, увидев ее лицо.

Сашка помотала головой. Она подошла к краю крыши и, покачиваясь от резких порывов ветра, смотрела вниз. На секунду шоссе внизу и детский дворик качнулись и, стремительно вращаясь, понеслись к ней навстречу. «Это совсем не страшно. Это совсем не больно», — прошептала Сашка. Ей до одури хотелось смотреть в зияющий провал. Она перегнулась вниз — хлипкое ограждение не доставало ей до пояса. Как странно, если оттолкнуться и полететь вниз, то она пролетит этот страшный, темный мир, насквозь пронзит мерзлую землю и очнется среди звезд, добрых, приветливо мерцающих. И ей уже никогда не будет больно.

— Сандра! — Зодиак рванул ее сзади за свитер, но Сашка намертво вцепилась в ограждение. — Ты это брось. Даже думать забудь!

Зодиак опрокинул Сашку на бок и поволок от края, закутал в куртку и усадил с подветренной стороны вентиляционного короба. Сашкины челюсти плясали с костяным лязгом.

— Смотри, какие сегодня звезды усатые. Это к морозу. — Зодиак удерживал Сашку за плечи, он не видел ее лица и горящих бесслезных глаз. — Сколько лет занимаюсь астрономией, но так и не понял, о чем горят звезды. Созвездия — это знаки, буквы. Представь, каждый живущий на земле одарен этой книгой. «Тело происходит из земных элементов. Душа — приходит от звезд. А дух от Бога…» Но есть и четвертый элемент, что-то еще, без чего человек не был бы человеком, Божья искра, свет неповторимой, единственной в мире души, и человек не имеет права гасить его. Как бы ни было трудно. Сандра, живи!