Зверь милосердия

7. Ферн Кахэн

Все утро бедняга Фрэнк пребывал в отвратительном настроении. Самое тяжелое похмелье, которое я когда-либо у него наблюдал.

Подумать только, как он вышел из себя из-за этой Роды Стерн на стройплощадке! Понимаю, конечно, расовые предрассудки — это его пунктик.

Однако ненависть к расовым предрассудкам сама может перерасти в предрассудок — ненависть ко всем страдающим предрассудками.

Когда мы выходили из той захудалой бакалейной лавки он спросил, не заглянуть ли ещё раз в квартиру Стиффлера.

— Зачем? — ответил я вопросом на вопрос.

Мы там уже были прошлым вечером и осмотрели все, что могло представлять интерес. Мы навесили на дверь висячим замок, чтобы туда никто не проник, хотя не представляю, что там можно украсть. Но таков приказ кэпа — он всегда суетится, как баба, когда дело касается вещественных доказательств, как бы чего не пропало хотя и пропадать-то нечему.

Однако у Фрэнка иногда возникают неплохие мысли как, к примеру, на этот раз. Он сказал:

— Хорошо бы снова заглянуть в холодильник, Рыжик. Теперь мы знаем, что он покупал, что ел и когда Вчера мы не составили списка продуктов, потому что тогда он не представлял для нас интереса. В квартире мы искали документы, письма и прочие бумаги.

В его словах был смысл, и я сказал:

— Ладно.

Мы поднялись по лестнице, я достал ключ от замка, и мы вошли. Пока я закрывал дверь, он подошел к холодильнику. Это была старомодная штуковина, она гремела и скрежетала. Сначала Фрэнк достал буханку ржаного хлеба, нарезанного тонкими ломтиками и упакованного в вощеную бумагу. Бумага была разорвана, и нескольких ломтиков не хватало.

— Отлично, сказал Фрэнк. — Вот неопровержимое доказательство того, что он заходил домой. Конечно, он купил именно эту буханку — зачем человеку покупать хлеб, если бы у него оставалось так много? — Он снова заглянул в холодильник. — Так-так, а вот и швейцарский сыр и два сорта колбасы. Достаточно, чтобы приготовить ленч и взять с собой на работу.

Я встал рядом, и мы исследовали содержимое холодильника. Продуктов в нем было немного. Банка маринованных огурцов, пачка маргарина, увядшие листья салата.

Фрэнк прикрыл дверцу и сказал:

— Пока не ушли, подумай, мы ничего не забыли?

Я покачал головой:

— От этого убогого жилища у меня мурашки по спине, Фрэнк. Но подожди минутку. Мы здесь одни, давай обсудим вопрос, который меня волнует.

Фрэнк подтянул к себе стул:

— Выкладывай.

Я сказал:

— Может, я чокнулся, но у меня нет абсолютной уверенности, что парень не покончил с собой. Вспомни, Фрэнк, все случаи самоубийства, которыми мы занимались. Никто, пожалуй, не имел более серьезных оснований желать смерти, чем Стиффлер. Потерял в одночасье всё — и только по собственной вине. Ради чего ему было жить?

— Жить дальше для него не имело смысла, — сказал Фрэнк. — Согласен. Продолжай.

— Почти все, с кем мы разговаривали, я имею в виду его знакомых, были удивлены, узнав, что он не сам расстался с жизнью. Три человека определили его состояние словом «зомби». Так он выглядел в последние дни. Я верно говорю?

Фрэнк сказал:

— Возможно, он хотел покончить с собой. Думаю, от самоубийства его удерживала только религия. Христиане, особенно католики, считают его смертным грехом. Если они убьют себя сами, то отправятся прямехонько в ад. Что касается меня, то я разделяю точку зрения Шопенгауэра.

— Кого? — спросил я.

— Одного немца. Он говорил, что самоубийство — неотъемлемое право человека, возможно, первейшее право. Человек не просил, чтобы его производили на свет, не брал на себя обязательства жить дольше, чем ему хочется.

Я сказал:

— Ну, тут он, пожалуй, перегнул палку. Впрочем, черт с ним, вернемся к Стиффлеру.

— Ты собирался объяснить, как он покончил с собой.

— Честно говоря, я сам хотел бы это знать. Но, Фрэнк, из-за того, что пуля пробила ему затылок, а оружия рядом с телом не оказалось, мы не должны полностью исключать версию самоубийства. Не должны потому, что у него был чертовски сильный мотив. Ну а кроме того, кто мог желать его смерти?

Фрэнк хмуро смотрел на меня. Целую минуту он молчал. Потом сказал:

— Рыжик, иногда ты меня изумляешь. Оказывается, твоя морковная голова способна соображать, а не только заучивать ковбойские песенки.

Да, версию самоубийства я исключал полностью, чего, в общем, не должен был делать. Такой сильный мотив желать смерти, какой был у Курта, встречается не часто. Хорошо, рассмотрим твою версию. Разберем по косточкам, пункт за пунктом. Я буду рассуждать вслух, а ты меня поправляй, если я что-нибудь ляпну не к месту. Идет?

— Начинай, — сказал я.

Он встал и вытащил револьвер из кобуры, спрятанной под мышкой. Фрэнк носит «Смит и Вессон», специальную модель, тридцать восьмой калибр со стволом длиной четыре дюйма. Он раскрыл барабан и, вынув патроны высыпал их на кухонный стол.

— Теперь я повернусь, а ты наблюдай за мной.

Он встал ко мне спиной, протянул руку за спину и повернул револьвер дулом вверх. Кончик ствола коснулся его шеи чуть выше воротничка. Он сделал усилие и подтянул оружие ещё примерно на дюйм выше. Затем до предела откинул голову назад. Теперь дуло упиралось в основание его черепа.

— Отлично, — сказал я. — Пуля вошла примерно здесь. Плюс-минус полдюйма.

Он сказал:

— Отступи на пару шагов в сторону и представь, какой будет траектория полета пули. В какой точке она выйдет?

Я отошёл в сторону и определил на глаз направление полёта пули.

— Примерно на линии роста волос. Ты сказал, что у Стиффлера пулю вынули из верхней части лба. Так вот это примерно та же точка, Фрэнк. Не забудь, что шея у него была тоньше твоей и гнулась лучше.

— Но тогда рана была бы контактной, а у него этого не наблюдалось. Дуло находилось на расстоянии не менее полдюйма от кожи. Правда, если потянуть курок, револьвер, я думаю, тоже отодвинется назад примерно на дюйм. Понаблюдай за мной.

Раздался щелчок, и он оказался прав.

— Револьвер кинулся примерно на дюйм, — сказал я.

Когда Фрэнк укладывал патроны в барабан и застегивал кобуру, его лицо сохраняло задумчивое выражение.

— Что ж, — сказал он. — Если судить только по ране, он был в состоянии прикончить себя сам. Но если это было так в действительности, он выбрал самый неудобный способ самоубийства. Никогда не слышал, чтобы люди стремились, пуская пулю в затылок под таким углом.

— Когда самоубийца стреляет в голову, он приставляет пистолет к виску или к центру лба. Бывает, стреляют в рот.

— Может быть, — согласился Фрэнк, — но обычно тогда, когда человек застрахован и в полисе специально оговаривается, что в случае самоубийства страховка не выплачивается. А человек, может быть, как раз и хотел обеспечить семью. Но к нашему случаю сие не относится. У него не было ни семьи, ни страховки.

— Правильней сказать, мы не обнаружили полиса. Но он мог оставить его у парня, который одолжил ему деньги в Мехико. Своего рода залог. Хотел, чтобы тот получил свои зелененькие обратно.

— Ему никто не дал бы страхового полиса. Вскрытие показало, что он не прошел бы медкомиссии, даже если доктора осматривали бы его в телескоп. Однако забудем о полисе. Сейчас мы пытаемся выяснить, была ли у него физическая возможность убить себя. Допускаю, что у него мог быть какой-то психологический мотив не хотеть, чтобы об этом знали. Не исключаю, что он имел в виду, прежде всего отца Трента. Наверное, тот вел с ним душеспасительные беседы, утешал его.

— Но почему он выбрал задний дворик Медли? — спросил я.

Пожав плечами, Фрэнк снова уселся верхом на стул.

— Почему люди выбирают то или иное место? Отправился, скажем, гулять без цели, куда глаза глядят. В кармане лежал револьвер. Постепенно взвинтил себя до такой степени, что решил им воспользоваться. Он шел по Кэмпбелл-стрит, возможно, в сторону железной дороги. Решение уйти из жизни уже созрело, и теперь он размышлял лишь о том, как выдать самоубийство за убийство с целью грабежа. Железнодорожная насыпь была, по его мнению, самым подходящим местом. По пути он выбросил в сточную канаву бумажник с деньгами, чтобы полиция решила, что его ограбили. Перед домом Медли он чувствует, что больше не может ждать. Но чтобы сделать роковой шаг, ему нужно уединение, он не хочет умирать на тротуаре. Он обходит вокруг дома… Черт возьми, эта нелепая версия начинает обретать какой-то смысл!

Хотя в целом идея была моей, я не мог не высказать некоторых возражений:

— Но Медли был дома, и в окнах горел свет.

— Кроме того, его радиола работала на полную мощность. Мы не догадались спросить старика, включал ли он радиолу и какова была громкость. Если музыка гремела вовсю, Медли мог не услышать выстрела. — Внезапно он расхохотался: — Слышал бы кто, как мы толчем воду в ступе. Говорим обо всем, кроме главного — куда же девался револьвер. Как ты думаешь, Рыжик?

Я сказал:

— Когда-то я читал детективный роман. Не помню, кто его написал, и о чем там шла речь. Помню только что один мужик собирался покончить с собой, но не хотел, чтобы люди знали, что это самоубийство. Ясно? Так вот он всадил в себя пулю из крохотного пистолетика двадцать второгo калибра, и сделал это у открытого окна. Когда нашли труп, оружия нигде не было — ни в комнате, ни за окном.

— О, я сгораю от нетерпения, Шехерезада! Молю тебя, продолжай! Так что же случилось с пистолетом?

— Ещё раньше мужик поймал сову — огромную зверюгу. С помощью длинной веревки он привязал пистолет к ноге совы и в момент выстрела держал птицу в левой руке. Сова улетела в лес через открытое окно с привязанным к ноге пистолетом.

Откинув голову назад, Фрэнк минут пять сотрясался от дикого хохота.

Я сказал:

— Чёрт возьми, Фрэнк, я не собираюсь утверждать, что Стиффлер проделал то же самое. Просто хотел показать, что возможны случаи, когда человек может застрелиться, а оружия возле него не окажется. Понятно?

Фрэнк вытер слезы с глаз:

— Извини, Рыжик, я смеялся не над тобой. Просто представил, как Курт отправляется на последнюю прогулку с птицей под мышкой. Наверное, он взял бы ястреба. Для совы его револьвер слишком тяжел.

Я ухмыльнулся:

— Ястреб не подошел бы. Он покружился бы поблизости и вернулся на место происшествия. Ну, Бог с ними, с птицами, подумаем, что же произошло в действительности. Скажи, Фрэнк, утром кто-то мог найти револьвер и попросту взять его? Ну, скажем, проходивший мимо подросток. Заглянул мальчишка через живую изгородь, на цыпочках пробрался во дворик и смылся с пистолетом в кармане. Стиффлер лежал в такой позе, что пулевое отверстие не было видно. Его могли принять за спящего. Теперь, конечно, парень знает, что стащил пистолет у покойника, но признаться боится. Он или надежно спрятал его, или вообще счел за лучшее избавиться от него.

Фрэнк сказал:

— Да, дело могло обстоять, таким образом, но меня и этот вариант не устраивает. Человек лежит плашмя на спине, возле него — револьвер. Мало у кого из подростков хватит смелости пробраться в чужой двор, подойти к спящему и похитить оружие. Не забудь, он обязательно увидит, что глаза у лежащего открыты, а значит, человек не спит, а бодрствует или уже покойник. Мальчишка пустился бы наутек, начисто забыв о пистолете. Ну а взрослый бродяга, к примеру, смылся бы ещё быстрее, а оружия не взял бы, будь оно из чистого золота и усыпано бриллиантами.

Мне было неприятно это признавать, но Фрэнк был прав. О сове, конечно, я рассказал просто так, для примера, однако вполне допускал варианты с прохожими. Правда, я упустил из вида, что у трупа были широко раскрыты глаза. Фрэнк сказал:

— И ещё одно, Рыжик. Он не мог знать заранее, что револьвер сопрут. И не стал бы стреляться таким неудобным способом — в затылок, если бы хотел выдать свою кончину за убийство.

— Согласен, — сказал я. — Это было просто предположение. Забудем о нем.

Фрэнк покачал головой:

— Нет, не будем забывать. Лучше продолжим наши рассуждения. Версия со стервятником, улетающим в лес с револьвером, нам не подходит. Не устраивают меня также мальчишки или бродяги, крадущие револьвер у трупа с широко раскрытыми глазами. Это, однако, не означает, что нет другого разумного объяснения исчезновению револьвера. Если мы как следует пошевелим мозгами, то возможно, найдем его.

Я сказал:

— Мысль о сообщнике тоже отпадает. Я имею в виду человека, который согласился бы после самоубийства Курта прийти и забрать оружие.

Лицо Фрэнка оставалось задумчивым. Он сказал:

— Боюсь, в нашем случае полностью исключать сообщника нельзя. Видишь ли, если он покончил с собой, многие могли с пониманием и сочувствием отнестись к его поступку. Правда, есть немалый риск угодить в тюрьму. Известны случаи, когда друзья помогали самоубийцам, но при совершенно иных обстоятельствах.

— При каких? — спросил я.

— Ещё вчера я твердо верил, что самоубийства с сообщником не бывает, если речь не идет о коллективном самоуничтожении.

Но я забыл о деле Винкельмана. Оно имело место пару лет назад здесь, в Тусоне, ещё до того, как мы стали работать командой. Мы расследовали его вместе с Джеем.

— Я о нем не слышал. А что там произошло?

— Один местный житель, Эрнст Винкельман, умирал в больнице от туберкулеза желудка. Это мучительная болезнь, она причиняет больше страданий, чем рак, и также неотвратимо кончается смертью. Но умер он несколькими неделями раньше, чем прогнозировали доктора. После смерти сделали вскрытие и пригласили нас. Летальный исход был вызван двумя дюжинами таблеток снотворного — дормизона. При госпитализации больной таблеток с собой не имел, а в больнице этого снадобья не было. Выходит кто-то принес ему их с определенной целью.

— Выяснили кто?

— Мы не сомневались, что таблетки принесла жена. Практически она была его единственным посетителем. В Тусоне они появились недавно и обширных знакомств завести не успели. Во всяком случае, близких друзей, которые ради него пошли бы на риск, у них в городе не было. Пройти проверку на детекторе лжи жена отказалась, заявив, что не верит этому прибору. Между прочим, такая отговорка типична для всех, кто боится разоблачения. Но она решительно отрицала свою причастность, и действительно, связи между ней и снотворным так и не удалось установить. Я был только рад этому. Нельзя отдавать человека под суд за подобный поступок.

— Понятно, — сказал я, — там дело обстояло иначе. Больному требовалась помощь со стороны, а Стиффлер… Послушай, Фрэнк, мне только что пришла в голову интересная мысль. Не купил ли Курт револьвер после аварии? После, а может быть, и до нее. В Тусоне он жил всего четыре месяца, и если кто-то продал ему оружие, то обязательно опознает покупателя по фотографии.

Вытащив из кармана пачку, Фрэнк протянул мне одну сигарету, а другую сунул себе в рот. Я достал зажигалку, и мы закурили. Фрэнк сказал:

— Что ж, стоит попробовать. Обход оружейных лавок займет пару часов, не больше. Во время доклада кэпу предложим включить этот пункт в оперативный план на завтра. Если узнаем, что Курт покупал револьвер калибром двадцать два миллиметра, версия самоубийства ставится более реальной. Особенно если приобрел он его после аварии. Но куда всё же могло подеваться оружие?

— Думаю, кэп одобрит наше предложение, — сказал я. — Только возможности самоубийства он не допустит ни на миг. У него не такое богатое воображение, как у нас. Скажем лучше, что хотим проверить, кому за последние четыре месяца продавали в Тусоне револьверы двадцать второго калибра.

— Хорошая мысль, Рыжик. Кто знает, может, одним из покупателей был Медли? Хотя не думаю, для него это было бы слишком примитивно.

— Ты прямо зациклился на старике, Фрэнк. Подумай, какой для него был смысл убивать парня?

— Скажи тогда, для кого это имело смысл? — возразил Фрэнк. — Ну ладно, давай заканчивать с соседями Курта.

Мы опросили всех жителей квартала, где находился дом. Не больше дюжины человек знали его в лицо. Ничего нового из их рассказов к прежним сведениям мы не добавили. Никто не видел Стиффлера во вторник после шести вечера. В 16.40 мы сели в машину и поехали в управление докладывать кэпу о проделанной работе.

Кэп Петтиджон не выказал радости, прослушав наш короткий отчет.

— Значит, — хмуро сказал он, — с автобусной остановки он отправился прямо домой, заглянув лишь в бакалейную лавку. Поел дома. Затем снова ушел, и никто этого не видел?

— Из тех, с кем мы разговаривали, — никто, — подтвердил Фрэнк и сказал: — Вот список адресов, где нам не открыли. Всего несколько домов. Но во многих случаях мы разговаривали с женщинами, главы семейств были на работе. По этим адресам мы заглянем снова — либо вечером, либо в выходные.

Кэп снова нахмурился:

— Полчаса назад звонил шеф. То немногое, что я мог ему сообщить, его не устраивает. Теперь о том, как идет расследование по другим каналам. Железнодорожная полиция арестовала семнадцатилетнего парнишку с револьвером двадцать второго калибра. В настоящий момент он в тюрьме. Чтобы не было крика о самоуправстве полиции, мы предъявили ему обвинение в незаконном ношении оружия. Тем временем собираемся провести баллистическую экспертизу. Если результат окажется положительным, значит, мы кое-что имеем, но больших надежд у меня нет. Парень утверждает, что во вторник вечером был в Эль-Пасо, и, главное, собирается это доказать. Думаю, мы можем сбросить его со счетов, если, конечно, результаты баллистической экспертизы не укажут на него. И еще. Пол и Гарри весь день прочесывали дома в районе Кэмпбелл-стрит. Никто из опрошенных не опознал на фотографии Стиффлера и не заметил ничего подозрительного поблизости в тот вечер. Потом я съездил туда сам, беседовал с Джоном Медли. Очень милый джентльмен, Фрэнк. Не представляю, как ты мог заподозрить его в убийстве. Ты придерживаешься прежней точки зрения?

Фрэнк пожал плечами:

— Считаю, что он псих. Пока за неимением лучшего ставлю на него.

Кэп бросил на Фрэнка неприязненный взгляд:

— Но это нелепо. Он немного эксцентричен, в нем есть что-то от отшельника, но разве это делает его убийцей? Признаться, меня удивило лишь одно — человек, активно занимающийся недвижимостью, не имеет телефона. Однако потом он мне всё объяснил.

Лицо Фрэнка выразило интерес:

— Что именно объяснил?

— Он не выносит телефонов, потому что внезапные резкие звонки действуют ему на нервы. А для бизнеса телефон ему не требуется — он никогда не торгуется. Если Медли поручил агенту продать участок за пятьсот долларов, он не желает, чтобы его беспокоили, предлагая четыреста пятьдесят. Сама же сделка осуществляется по почте.

— Что ж, бывает и такое, — сказал я. — Есть ещё новости, кэп?

— Звонил отец Трент. Похороны в субботу в десять утра. Вам надо присутствовать, хотя это и выходной день. Отгул возьмете в следующий уик-энд. Или у вас имеются планы на субботу?

Планов у нас не было, и кэп сказал:

— Вот и хорошо. После похорон зайдете. Теперь пару слов о сегодняшнем вечере. Сколько вам потребуется времени, чтобы закончить с оставшимися адресами на Бурке-стрит?

Фрэнк сказал:

— Два часа. Если повезет, и того меньше. У вас есть другое задание, кэп?

— Неплохо бы ещё побеседовать с отцом Трентом. Кроме того, меня интересуют две женщины на Кэмпбелл-стрит — вдова Армстронг и её дочь, они живут в соседнем с Джоном Медли доме. Вечером в день убийства они ездили на машине в кинотеатр.

Возможно, до поездки или по возвращении они что-то заметили, хотя тогда не придали этому значения. Однако беседа с Трентом важнее.

Фрэнк сказал:

— Церковь Святого Мэтью недалеко от моего дома. Зачем нам вдвоем ехать снова к Тренту, раз по пути из управления я могу заглянуть к нему один?

Я сказал:

— Неплохая мысль, кэп. Трент знаком с Фрэнком и возможно, с глазу на глаз будет с ним откровенней. Я бы тогда мог поехать на Кэмпбелл-стрит и навестить красотку Армстронг. Если, конечно, у вас нет возражений.

Возражений у кэпа не было. Как правило, при расследовании дел об убийствах полицейские детективы работают парами — для страховки. Но кэп понимал, что ни девица Армстронг, ни отец Трент не представляют для полиции смертельной опасности.

Из дежурки Фрэнк позвонил домой, потом, перекусив, мы вновь поехали на Бурке-стрит. Там ничего толкового узнать не удалось. Один сосед, правда, утверждал, хотя и не совсем уверенно, будто видел, как Стиффлер выходил вместе с кем-то из подъезда своего дома. Сосед наблюдал на расстоянии и не мог описать, даже приблизительно, второго человека. Чем дальше мы его расспрашивали, тем туманней становились ответы. Он был даже не вполне уверен, что видел их именно во вторник. Мы посоветовали ему разобраться со своими впечатлениями и постараться припомнить другие подробности.

Поставив полицейскую машину в служебный гараж, я на своем «бьюике» довез Фрэнка до церкви Святого Мэтью, затем поехал на Кэмпбелл-стрит и остановился у дома Армстронгов. В гостиной Медли горел свет, из открытого окна доносились громкие звуки радиолы. Старик снова крутил какую-то заумную классику. Если вечером во вторник громкость была такой же, ничего удивительного, что он не слышал хлопка этой игрушки двадцать второго калибра. Я вылез из машины, подошел к двери дома Армстронгов и нажал кнопку звонка.

Открывшая мне дверь куколка оказалась сногсшибательной штучкой. Ее волосы соперничали по цвету с моими, а широко расставленные огромные глаза были голубыми, как небо Аризоны. Она была высокая, стройная, с приятными округлостями там, где им и положено быть. По всей площади, доступной обзору, её тело покрывал приятный загар. Одета красотка была в костюмчик для спортивных игр.

Не знаю, почему этому виду одежды дали такое название, возможно, по той причине, что она вызывала у мужчин непреодолимое желание тоже включиться в игру. На вид ей было лет двадцать пять, плюс-минус год.

От приятной неожиданности я замешкался однако, представившись, вскоре вошел в норму. Она сказала:

— Проходите, мистер Кахэн. Мама на кухне. Я её позову…

— С вашей матушкой мы уже беседовали, — ответил я, — а вас не было дома. Вопросы я собирался задать именно вам.

Она улыбнулась:

— Пожалуйста, я слушаю. Но присядьте. Я удалюсь на минутку и надену нормальное платье. Не ожидала, что вечером кто-нибудь зайдет…

— Прошу вас, не уходите, — сказал я. — Разговор займет совсем немного времени — минуту или две. Если мне не удастся затянуть беседу, подумал я.

— Хорошо, мистер Кахэн. — Она села, выбрав стул, который предоставлял мне наилучшие возможности для обзора её фигуры.

— Как вас зовут? Ваша фамилия Армстронг, но…

— Каролина.

— Пожалуйста, расскажите, что вы помните о минувшем вторнике. Меня интересует вечер.

— Боюсь, я ничего не смогу добавить к тому, что сказала мама. Мы с ней несколько раз говорили об этом, и вряд ли я припомню ещё что-нибудь.

— Расскажите, что помните. Будем считать, что с вашей матерью никто не разговаривал.

— Хорошо. Домой с работы я вернулась в обычное время, примерно в половине шестого. Потом…

— Вы приехали на своей машине или пользуетесь автобусом?

— На своей.

— Вы не обратили внимания, мистер Медли был дома? Его машина стояла на обычном месте?

— Машину я не видела, но наверное, она была на месте, потому что сам он занимался чем-то на лужайке перед домом. Кажется, подстригал кусты. Мы с мамой собирались в кино. Из дома мы выехали около половины восьмого.

— Медли всё это время оставался у себя?

— Мама говорит, его машина стояла на месте. Я же не помню, не обратила внимания. Я также ничего не могу сказать о свете, хотя, наверное, он не был включен, ведь было ещё совсем светло.

По пути в кино мы перекусили, а потом поехали в кинотеатр под открытым небом. Домой вернулись до десяти — второй фильм решили не смотреть. Тут я уверена, и мама тоже уверена, что в это время мистер Медли был дома. Во всяком случае дома горел свет Мы не ложились ещё около часа, но ничего необычного не видели и не слышали.

Я спросил:

— Что вы думаете о мистере Медли? Как о человеке и соседе?

— Он мне нравится. Немного ворчун, с устаревшими взглядами, но человек приятный.

Я вытащил из кармана фотографию Стиффлера, подошел к девушке и протянул снимок:

— Вы когда-нибудь видели этого человека? В вашем районе или в другом месте?

Внимательно посмотрев на фотографию, она вернула её мне.

— Нет, — сказала она, — не видела. Это тот человек, которого убили?

Я положил снимок обратно в карман и кивнул. Внезапно до меня дошло, что больше, в сущности, у меня к ней вопросов нет. Всё же я ухитрился задать ещё один:

— Вы любите кадриль?

Она удивленно вскинула на меня широко раскрытые глаза и рассмеялась:

— Обожаю, но…

— Сейчас половина девятого, танцы только начались, — сказал я. — Одевайтесь и поедем. Я вас жду.