Звезда надежды

ГЛАВА 18

Путники провели еще два дня в лагере у Широкого. Торговец, продав одного вьючного мула Корриан, двинулся дальше, но Даврон нуждался в отдыхе, так что его товарищество осталось на месте. Половину времени Керис старалась не думать о Давроне, а другую половину — о Костлявом Кулаке; в конце концов ей не удалось ни то, ни другое.

Однажды, заметив, как девушка не сводит глаз с хромающего по лагерю Даврона, Корриан ткнула ее локтем в бок:

— Послушай, голубка, почему бы тебе не затащить красавчика в постель, вместо того чтобы пожирать глазами? Не такая уж ты невинная, чтобы не знать, какое это удовольствие!

— Он снизошел бы до меня только потому, что его жены нет поблизости, — сказала Керис и покраснела: даже для нее самой эти слова показались жалобой обиженного ребенка.

Корриан расхохоталась:

— Ну и что? Какое это имеет значение? Получай удовольствие! — Потом, заметив печаль Керис, старуха понизила голос: — Да не обращай ты внимания на всю чепуху, которую мелют церковники: будто радости тела — грех и все такое прочее. Секс — это потребность: ты же не откажешься от глотка воды, когда хочешь пить, или куска хлеба, когда проголодаешься. Нам дал его Создатель, так же как жажду и голод. Их-то ведь все удовлетворяют не задумываясь, а тут является церковь и запрещает чесать, где чешется, потому что, видите ли, для невенчанных это грех. Какой в этом смысл, скажи на милость?

Керис не могла сдержать улыбки.

— Корриан, я-то думала, ты отправилась в паломничество, чтобы замолить грехи! Не очень-то ты раскаиваешься, раз спишь с кем попало, да еще и других подбиваешь.

Корриан хитро ей подмигнула:

— Ах, девонька, не в том мой грех, что я спала с мужчинами. Вот воровство… ну и некоторые другие делишки. Церковь может сколько влезет распинаться о греховности сожительства, да только ни в жизнь я не поверю, что такое славное занятие, доставляющее столько удовольствия обоим участникам, может быть грехом! — Корриан выпустила клуб дыма из трубки, и ее лицо внезапно помрачнело. — Может, и не очень хорошо было отбирать у девочек то, что они зарабатывали, согласна. Если останусь жива после этого проклятого паломничества, так я больше делать не буду… По крайней мере постараюсь. Но в одном ты мне можешь поверить: пока жива, я никогда не откажусь порезвиться в постели. И послушай меня, девонька: если вам обоим это в радость, — она кивнула в сторону Даврона, — не может тут быть ничего худого.

— Он же женат…

— Ну и что? Ее же здесь нет, правда? Если ей так уж важно, чтобы он хранил ей верность, так нужно не сидеть дома, а быть тут, под бочком у мужа, когда тому захочется… Да и не скажет он ей ничего, не такой он дурак.

Керис вздохнула. Может, Корриан и права… Пожалуй, лучше получить минутное удовольствие и приятные воспоминания, чем вовсе остаться ни с чем.

«Но будь я проклята, если стану его соблазнять, — подумала Керис. — Вот если он попросит… ну, тогда я подумаю».

Однако такое решение не улучшило ее настроения: в глубине души она понимала, что это пустая отговорка. Ей было нужно больше, чем просто получить удовольствие. Керис снова вздохнула. Какой прок от всех этих размышлений? Он ведь не попросит… Да и с какой стати? Он женат на прелестной женщине и через несколько дней увидит ее. Она — мать его детей, и он любит ее так сильно, что ради ее спасения стал слугой Разрушителя…

«Чего бы только я не отдала, чтобы меня так любили…»

Но что поделаешь: она тощая и веснушчатая, совсем не красавица, и мужчины редко задерживают на ней взгляд. Даже если Даврон и хотел ее — а хоть немного он все же ее хотел, — так это только потому, что она была под рукой, а больше никого не было…

Дни, которые они провели в лагере, тянулись медленно. Мелдор со Скоу отправились обратно в Губку, чтобы принести мешки Корриан: старик видел их, когда выводил Даврона. Мула Дикие растерзали и сожрали, но мешки их не заинтересовали.

На вторую ночь Керис обнаружила, что колышки, которыми крепилась ее палатка, уничтожены Неустойчивостью, так что палатку чуть не унес порыв ветра. Остальные стали поспешно вытаскивать и переставлять колышки, чтобы с ними не случилось то же самое, а Скоу выстругал для Керис новые из кусков Губки.

— Надеюсь, эта голубая гадость не живая, — пробормотала девушка, — а то как бы она в отместку не решила как-нибудь темной ночкой поваляться по нам и раздавить. — Скоу нашел эту мысль чрезвычайно забавной; впрочем, немного было вещей, которые бы не веселили Скоу.

Портрон подошел, чтобы помочь Керис вновь натянуть палатку.

— Как раз вовремя, — сказал он, вколачивая последний из новых колышков. — Вот-вот пойдет дождь. Керис, можно с тобой поговорить?

Девушка подавила вздох.

— Хорошо, — сказала она, знаком приглашая его в палатку: начали падать первые капли дождя. — Но должна тебя предупредить: думаю, я знаю, что ты собираешься мне сказать. Если ты хочешь, чтобы я изменила решение, тогда тебе нужно придумать какие-то новые доводы.

— Новые? — растерянно переспросил он. — Но что еще я могу тебе сказать? Нет ничего более важного, чем бессмертие твоей души, а ты подвергаешь его опасности, находясь здесь, в обществе этих…

— Наставник, — перебила его Керис, — известно ли тебе что-то про Мелдора, чего я не знаю? Ты ведь узнал его, не так ли?

Портрон взглянул на девушку в мучительном сомнении. Дождь разошелся вовсю, и стук капель по брезенту почти заглушил его ответ:

— Да. Я наконец вспомнил, где его видел раньше, — это было в монастыре Посвященного Ладмы. Он провел там несколько ночей… ох, уже больше двадцати лет назад. Он тогда совершал кинезис и однажды вечером читал проповедь.

— И что? — поторопила его Керис.

— Тогда его звали не Мелдор, — с горечью сказал Портрон. — Он был Посвященным Эдионом Галманским из ордена Посвященных, самым благочестивым и мудрым из всех… — Слезы показались на глазах пожилого наставника. — Как мог он предать церковь, Керис? Мы преклонялись перед ним, почитали больше всех. Когда он говорил, наши сердца откликались на его слова. Он проповедовал такие прекрасные идеи — братство, понимание… Люди устилали его дорогу лепестками цветов, когда он выходил в город, — так все чтили его ученость и святость. А потом в один прекрасный день он исчез…

У Керис закружилась голова. Эдион был так знаменит своим благочестием, что даже члены Санхедриона преклоняли колени, когда он входил в комнату. Этот человек вел жизнь аскета и подвижника, отказавшись от собственности, живя лишь на милостыню, — Посвященный, проповедовавший во всех Постоянствах, учивший знанию Священных Книг, объяснявший их и просвещавший верующих… Даже Керис слышала о нем. Он дарил надежду, а не требовал повиновения, и за это люди любили его, любили гораздо больше, чем его сотоварищи-церковники.

— Он вовсе не предал церковь, это церковь предала его. Они его изгнали, — сказала Керис, — из-за слепоты. А может быть, потому, что в его словах было слишком много правды. Они вышвырнули его, исключили из ордена Посвященных. И это после его подвижнической жизни, после всех его подвигов! Это было несправедливо.

— Такой святой человек должен быть в силах перенести подобные тяготы, — возразил Портрон. — Он мог читать проповеди в Неустойчивости. Видит Создатель, необходимость в утешении для меченых и других жителей Неустойчивости велика, — а вместо этого он пристрастился к запретному… к леу.

— Ты хотел бы разоблачить его, верно?

Портрон склонил голову, чтобы не встречаться с девушкой глазами.

— Что это даст? Да он и остановит меня, если я попытаюсь. Пусть идет своим греховным путем — но только без тебя. Что он будет делать, меня не касается.

Керис изумленно вытаращила на наставника глаза:

— Это не должно бы быть тебе безразлично. Портрон заметил ее удивленный взгляд и покраснел.

— Э-э… сейчас я просто путешественник. Как и все остальные.

«Ясно, — подумала Керис. — Все, что его заботит, — добраться до Восьмого Постоянства и затащить в постель эту его церковницу».

Портрон явно не был склонен к участию в церковных разногласиях. Керис почувствовала острое разочарование, что было довольно глупо: ведь на самом деле она совсем не хотела, чтобы Мелдор подвергся гонениям церкви.

Портрон печально покачал головой:

— Он ведь не был Благородным, знаешь ли. Прозвище «Галманский» всего лишь почетное обращение, присвоенное ему церковью за святость. Не могу поверить, что он так низко пал. — Уходя от Керис, наставник все еще озадаченно качал головой.

Переправа через Широкий, которая давно вызывала у Керис дурные предчувствия, прошла без происшествий. Цвета потока оставались неяркими и спокойными; ни Владыки Карасмы, ни его Приспешников не было видно.

Брод на Струящейся, которой Керис совсем не боялась, доставил путникам гораздо больше неприятностей. Над рекой висел густой желтоватый туман, похожий на спутанную кудель; он щипал глаза и горло, закладывал уши. Хуже того: впереди ничего не было видно дальше чем на длину лошадиного туловища. Керис, обеспокоенная странным природным явлением, не следила за ехавшей впереди Корриан, а когда подняла глаза от воды, рядом никого не оказалось — ни Корриан, ни лошадей, ни мулов. Товарищество растворилось в тумане.

Девушка окликнула спутников, но ее голос прозвучал глухо и беспомощно, поглощенный окутывавшей реку пеленой. Керис нервно подхлестнула Игрейну. Под ногами коней вода реки казалась густой и почти неподвижной, русло было мелким, так что лошади легко преодолевали течение; ужас таился в ощущении отрезанности от всего мира, невозможности докричаться до остальных, в странном пении в ушах, рожденном туманом.

Керис пыталась убедить себя, что туман петь не может, но траурные звуки все продолжались, нашептывали свою нескончаемую мелодию. Слов в ней не было, лишь похожее на жалобу завывание, становившееся то громче, то тише — в зависимости от того, густел или разреживался туман.

Раз или два Керис показалось, что она видит тени, скользящие над водой, — тени слишком маленькие, чтобы быть всадниками; однако туман тут же сгущался, не позволяя ничего разглядеть. Девушка все время оглядывалась, надеясь увидеть кого-то из спутников, но это ей не удавалось. Керис уже не была уверена, что едет в правильном направлении, и в конце концов остановила Игрейну. Она всматривалась в воду, пытаясь определить направление течения и таким образом сориентироваться, однако река, казалось, превратилась в безжизненное болото.

Может быть, это тоже признак разрушения мира? Река, которая не течет. Действительно, ведь теперь же нет моря, куда она должна была бы впадать…

Керис отпустила повод Игрейны и крепче стиснула веревку, привязанную к узде Туссон. Где-то слева послышался плеск воды, но разглядеть снова ничего не удалось. Река стала немного глубже: вода теперь доходила до брюха Игрейны, и лошади пошли медленнее, как ни понукала их Керис.

Наконец из желтоватого тумана впереди показалось что-то темное: скалы. Мокрые спины камней едва выступали над водой, и на них кто-то сидел… Нагой юноша. Керис неуверенно натянула поводья. Паренек озорно ухмыльнулся. Даже окутанный туманом, он казался прекрасным, золотистым и гибким, полным юношеской силы. На его коже блестели капли воды, скатывались по выпуклым плечам и исчезали в золотых завитках на груди. Керис присмотрелась, боясь обнаружить на нем знак Разрушителя, но ничего такого не увидела. Юноша встал и повернулся спиной. На какую-то долю секунды он повернул голову и бросил на Керис веселый взгляд, потом нырнул в воду и исчез. Керис судорожно вздохнула, увидев, когда он выпрямился, ряд набухших сосков у него на груди, гротескно вытянутый пенис, скорее принадлежащий животному, чем человеку, острые когти и шпоры на ногах, мех на спине, оканчивающейся хвостом…

Керис ударила Игрейну пятками в бока и вытянула плетью, сама не понимая, почему ее охватил такой ужас, требующий немедленного бегства.

«Это же всего лишь меченый, которого следует пожалеть!»

Но что-то говорило ей об ином. Лицо, руки, бедра казались человеческими, но в остальном юноша был не просто изуродованным человеком. Это было животное, и животное мерзкое. Керис вспомнился давно слышанный рассказ кого-то из посетителей лавки отца: «Говорят, Приспешники совокупляются со своими Дикими Подручными, и их отпрыски…»

Что собой представляют отпрыски? Керис забыла и была сейчас совсем не уверена, что ей хочется вспомнить.

Вода стала совсем мелкой; Игрейна выбралась на песчаный берег и встала, испуганная появившимися из тумана фигурами. Это снова был юноша-животное, но на этот раз он был не один. Рядом с ним, обняв обнаженные золотистые плечи, стоял мужчина. На нем был безупречный костюм Благородного, украшенный золотыми цепями, брошами и прочими драгоценностями, запретными для тех, кто не принадлежал к духовенству. Рубашка, распахнутая на груди, позволяла видеть амулет, вросший в кожу; его владелец явно похвалялся своей принадлежностью к свите Разрушителя.

Керис узнала его и похолодела.

Берейн Валмирский, Призовой Бычок. О Создатель, как могла она когда-то в душе насмехаться над ним, дать ему такое прозвище? Теперь он вовсе не был забавен.

Керис сидела неподвижно, решая, что делать. Броситься обратно в реку? Попытаться кинуть в него — в них — нож, прежде чем Берейн поразит ее леу? Невозможно…

— Добрый день, девица Кейлен. — Берейн сделал формальный приветственный кинезис.

Керис ограничилась тем, что слегка наклонила голову:

— Добрый день, Берейн.

— Вот мы и встретились снова. Что случилось с Гравалом?

Керис подавила желание облизнуть сухие губы.

— Он умер… от болезни горла, как мне кажется. Заболел внезапно. Только что был жив, и вдруг… — она щелкнула пальцами, — умер.

Берейн с сомнением посмотрел на Керис, словно не мог решить, как много ей известно.

— Похоже, что бессмертие Приспешников не такое уж… вечное в конце концов. Вы ведь выяснили, что он был Приспешником, верно? — Керис притворилась, что рассматривает свои ногти. — Ты, маленькая дрянь, будь осторожна, а то Неустойчивость может сожрать тебя, не оставив тебе души для вечной жизни тоже.

Тварь рядом с ним почувствовала гнев Берейна, оскалила зубы и начала бить хвостом.

Керис притворилась, будто ничего не замечает.

— Зачем, Берейн, — спросила она, — зачем ты предался Карасме? У тебя ведь было все, чего только может желать человек, — красота, богатство, положение в обществе. Так зачем же, во имя Создателя?

Берейн погладил грудь существа, которое обнимал, затем его рука скользнула ниже и зарылась в золотистые волосы, окружающие гениталии. Он усмехнулся:

— Вот поэтому, моя девочка. Вот поэтому.

Керис не поняла, и Берейн заметил, как она озадачена. Он прищурился.

— Неужели можно в самом деле быть такой невинной, такой дурехой? Попробуй вообразить, если сможешь, что значит желать и любить, но никогда не сметь признаться в своем желании, в своей любви, потому что церковь говорит, будто это смертный грех, будто это извращение, будто один мужчина не может желать другого. Вообрази, если сможешь, что значит жить, боясь даже посмотреть не туда, куда надо, что значит всегда прятать свою любовь. — Берейн фыркнул. — Согласно Закону, придуманному церковью, я все равно уже был обречен на ад. Так что же мне было терять? Здесь я могу любить, кого хочу, и так будет всегда. Здесь я никогда не состарюсь. Здесь целую вечность мужчины могут меня желать.

В душе Керис всколыхнулась путаница эмоций: страха, понимания, сочувствия, отвращения, — она чувствовала все это разом.

«Проклятый Закон, — подумала она. — Причины всех несчастий, кажется, всегда в одном: в ярме Закона. Берейн прав. Он не должен был бы прятать свое желание и любовь, как и я не должна была бы душить свою мечту стать картографом или Фирл свое стремление стать кем-то, кем не был наш отец».

Берейн, должно быть, прочел ее мысли, потому что грубо бросил:

— Мне не требуется твоего сочувствия, девка. — Он улыбнулся, и улыбка не обещала ничего хорошего. Все страхи Керис снова вернулись. — Вот так-то лучше, — протянул Берейн. — Так-то лучше. Я вот думаю: не спустить ли мне на тебя Карве. Он не особенно… привередлив в своих вкусах.

Керис продолжала смотреть на Берейна.

— Да. Это я заметила.

На этот раз Приспешник не скрывал своего гнева; он медленно направил в сторону Керис палец…

Девушка задрожала; остатки смелости покинули ее.

«Дура! Ты умрешь из-за того, что не умеешь держать язык за зубами!»

И тут раздался конский храп, лошадь взвилась на дыбы между Керис и Берейном, щелкнул кнут, прозвучал яростный крик.

Голос Даврона. Ответный стон Берейна.

Вспухающая на глазах красная черта появилась на лице и груди Берейна. С кнута Даврона, когда он стал крутить его над головой для следующего удара, капала кровь.

И тут все замерло, словно время остановилось. Дикий пригнулся, готовый прыгнуть, выпустив когти; Берейн поднял руку, вытянув ее в сторону Даврона — с пальцев его слетали искры леу; рука Даврона замерла в воздухе, кнут не нанес удара. Потом выразительным жестом проводник опустил руку и закатал рукав, обнажив амулет Карасмы.

— Только посмей, — полным презрения голосом бросил он. — Только посмей, и увидишь, что случится.

«Один Благородный против другого, — подумала Керис. — Хаос, до чего же Даврон ненавидит Берейна!»

С неожиданной ясностью девушка вдруг поняла почему: в Берейне Даврон видел себя — Благородного, нарушившего кодекс чести своего сословия сделкой с Разрушителем. Не Берейна Даврон презирал, а себя.

— Мы еще встретимся, — тихо пообещал Берейн. — Ты проклянешь тот день, когда меня ударил, Даврон Сторрийский. — Он отвернулся и поманил за собой своего Дикого.

«Совсем как представление, которые устраивают церковники», — подумала Керис, однако почему-то посмеяться над Берейном ей не удалось. В тот момент, когда он отвернулся, она заметила, что след от удара кнутом побледнел и исчезает.

Даврон развернул коня так, что оказался лицом к лицу с Керис. В нем все еще кипел гнев. На мгновение девушке показалось, что он сейчас схватит ее и начнет немилосердно трясти.

Но момент напряжения миновал.

— Проклятие, Кейлен, — рявкнул Даврон, — что у тебя вместо мозгов? Сидишь тут, как сам Владыка Карасма, и переругиваешься с Приспешником…

— Так ты слышал, — выдохнула Керис.

— Слышал достаточно. Ты что, совсем ума лишилась?

— Если бы я промолчала, я бы стучала зубами. Впрочем, спасибо. У тебя уже появилась привычка спасать меня в последний момент.

Даврон сделал глубокий вдох.

— Дерьмо!.. — Он бросил на девушку беспомощный взгляд, на его лице были написаны боль и ужас. Прошло довольно много времени, прежде чем он достаточно овладел собой, чтобы сказать: — Пожалуйста, больше так не делай. Не думаю, что смогу вынести… — Даврон развернул лошадь и бросил через плечо: — Поехали. Остальные нас ждут.