Звезда надежды

ГЛАВА 4

Керис старательно рисовала карты-образцы. Она решила, что в этот раз нужно будет изготовить тридцать пять таких карт; никогда еще ей не было так трудно — потоков леу оказалось много больше обычного, а вдоль всего Изменчивого — Твари, как всегда называл его Пирс — появились очень странные образования. К тому же записи Пирса были порваны и перепутаны, так что не всегда было легко судить, какие цифры к каким потокам леу относятся. Керис работала по пятнадцать часов в день, ей даже пришлось отказаться от окончательной художественной отделки карт, что нанесло удар по ее гордости. Ее лишь немного утешили похвалы, которые расточали картам те, кто за ними приходил, хотя покупатели, конечно, считали, что карты изготовил Фирл, и девушке приходилось молча терпеть его самодовольный вид. Брат, ясное дело, чертил только копии. Огорчала Керис и необходимость отказаться от раскраски карт: теперь, без Пирса, ей приходилось работать гораздо больше, и на те тонкости, что раньше делали ее карты такими отличными от других, просто не оставалось времени.

Керис работала на кухне, где лежала Шейли, чтобы посетители лавки не видели ее; девушка старалась развлечь больную, делая вид, что не замечает, как быстро ухудшается здоровье матери, метавшейся и стонавшей в постели. Домашние хлопоты и большая часть ухода за больной теперь легли на мистрис Поттл — даже Фирл был вынужден признать, что Керис не справится и с хозяйством и с работой над картами. Хоть и неохотно, он все же согласился платить женщине за вдвое большее время, чем раньше.

Фирл теперь и сам был вынужден меньше времени проводить в таверне в Верхнем Кибблберри. Почти весь день он сидел в лавке, рисуя копии карт или обслуживая посетителей. Он поднял цены на все карты Неустойчивости, что сразу же вызвало недовольство проводников и курьеров, но платить им пришлось: никто больше в Первом Постоянстве не торговал такими хорошими картами, а пытаться пересечь опасные территории, не имея новейших сведений о потоках леу, было бы глупостью даже для самых опытных путешественников.

Работая за кухонным столом, Керис оставляла дверь в лавку приоткрытой, чтобы иметь возможность слушать рассказы покупателей. Ее очень раздражало то, что Фирл совсем не интересовался сообщениями о происшествиях во время переправ; очень часто он просто обрывал рассказчика вопросом: «Ну так какая же карта тебе нужна?»

Однажды Ерри в панике примчалась на кухню, и Керис услышала из-за двери скрежещущий голос человека с обсидиановыми глазами; тот явился за новыми картами и пожелал купить непременно раскрашенные. Фирл отмахнулся от его просьбы и ответил грубо, но посетитель настаивал, и в его голосе зазвучали стальные ноты. Фирлу пришлось удовлетворить его желание, но он тут же ворчливо сообщил, что новых карт в следующем сезоне в лавке Кейлена уже не будет.

— Ничуть не удивляюсь, — ответил резкий голос. — Я слышал, что Пирс Кейлен погиб, а его сын Фирл не пошел в отца. — Говорил посетитель вполне вежливо, но Керис показалось, что он прекрасно знает: разговаривает он с сыном Пирса. Девушка заподозрила, что едкое замечание было всего лишь местью за дурные манеры Фирла и его грабительские цены.

Керис почти видела, как ощетинился Фирл:

— Кто тебе такое сказал?

Однако ответ последовал уклончивый, и когда вскоре Фирл явился на кухню, вид у него был, как заметила сестра, странно пришибленный.

Похоже, мастер Обсидиановые Глаза произвел на Фирла сильное впечатление, усмехнулась про себя Керис.

— Да помилует нас Создатель, — сказала мистрис Поттл, которая тоже слышала разговор, — ну и голос — как оползень в горах. Не хотела бы я повстречаться с этим парнем темной ночкой.

Вечерами в лавку несколько раз являлся Харин Маркл — будто бы для разговора с Фирлом, но на самом деле чтобы поухаживать за Керис. Делал он это неуклюже. Ему не хватало воображения, а потому отсутствие всякого энтузиазма со стороны Керис озадачивало его. Харин никак не мог поверить в то, что девушка им просто не интересуется, а поэтому единственное объяснение, которое пришло ему в голову, заключалось в том, что Керис притворяется. Такая дурнушка, решил он, должна мечтать выйти за него и только почему-то корчит из себя недотрогу. Керис находила его знаки внимания, столь явственно рожденные корыстолюбием, а вовсе не страстью, и утомительными, и смехотворными.

Фирл просто равнодушно пожал плечами, когда увидел, что сестра не собирается поощрять ухаживания его приятеля.

— Ты всегда была слишком упряма и не видела собственной выгоды, — только и сказал он.

Керис знала, что от планов открыть на месте лавки таверну Фирл не отказался. Мистрис Поттл доложила девушке, что у деревенского столяра были уже заказаны столы и стулья, а жена кузнеца, заглянувшая как-то проведать Шейли и принесшая ей студень из бараньих мозгов, рассказала, что Фирл договорился о поставках вина нового урожая с виноделом из обители Посвященного Веддона. Сама Керис как-то подслушала разговор брата с пивоваром из Восточного Векли насчет нескольких бочек пива и эля, а Харин хвастался удачной покупкой меда в обители Посвященного Беогора.

Керис не спрашивала, откуда Фирл берет на все это деньги: она знала. Он добрался до монет, спрятанных за кирпичом над мойкой в кухне; «денежки на табачок» — называл их Пирс, имея в виду, что в старости, когда уже не сможет работать, станет тратить их на всякие приятные мелочи: табак, например, был дорогим удовольствием, потому что выращивался только в Восьмом Постоянстве.

Керис вздохнула. Она знала, что надолго этих немногих золотых не хватит, — уж очень быстро Фирл принялся их тратить. А когда «денежки на табачок» кончатся, придет черед ее приданого…

Согласно Закону, все деньги теперь принадлежали Фирлу при условии, что он будет обеспечивать мать до смерти, а сестру — до ее замужества. Незамужняя женщина, пока у нее были родственники-мужчины, не имела никаких имущественных прав, если только ей не удавалось добиться согласия главы семьи — и Управы Порядка — на ведение собственного хозяйства. Керис не раз приходилось слышать, как деревенский наставник, Небутнар, распространялся на тему мудрости такого обычая: «Закон защищает интересы слабейших членов общины — детей и женщин». Небутнар был надутый и самодовольный, стоило ему заговорить, как во все стороны летели брызги слюны…

— Кто сказал, что женщины — слабейшие? — однажды дерзко спросила Керис. Ей было тогда лет четырнадцать. — Все долгожители в деревне — как раз женщины.

Наставник не сумел дать удовлетворительного ответа, только прошипел:

— Закон обеспечивает Порядок, а потому подобные вопросы неуместны.

Порядок, все подчиняющий себе Порядок… Неизменность важнее всего, любое изменение — проклятие. Порядок — основа Закона, а Закон обеспечивает Порядок. Никто не смел и заикнуться о том, что Закон подавляет, а Порядок душит.

Наставник Небутнар несколько раз заходил проведать Шейли, считая своим долгом утешать и поучать умирающих. Они с Керис были старыми врагами: Кибблберри была маленькой деревушкой, и наставнику приходилось и следить за соблюдением Закона, и учить детей: Керис ребенком зимой посещала его начальную школу. За четыре зимы — больше она не выдержала — девочка научилась читать и считать не хуже Небутнара. Такое селение, как Кибблберри, не могло рассчитывать на хорошего наставника; Небутнар не отличался ни ученостью, ни смирением, ни прочими добродетелями, считавшимися необходимыми церковнику. Единственное, чего у него было в избытке, — это уверенности в необходимости подчиняться Закону и тупого формализма в его толковании.

Не облегчало дела и то, что Небутнар питал глубокое недоверие к семье Кейленов, потому что Пирс работал в Неустойчивости, а недалекий наставник всех таких людей считал подозрительными: ведь картографы и им подобные большую часть года проводили вне пределов власти Закона. Поэтому Небутнар пристально следил за Кейленами и сразу же кидался принимать меры, стоило им совершить прегрешение. Наставник жаловался, когда Пирс не носил предписанной одежды, оштрафовал однажды Керис, поймав ее на том, что на Игрейне она ехала в штанах, а не в юбке, обличал Фирла, когда того увидели вылезающим из окна мистрис Верлан в отсутствие мастера Верлана. Все это были нарушения Порядка!

Все же Керис ценила его визиты к Шейли: больная нуждалась в поддержке религии, и Небутнар давал ей надежду на загробную жизнь; впрочем, уроки в зимней школе не наградили саму Керис такой же верой.

Девушка даже, возможно, поверила бы в добрые намерения Небутнара, если бы после одного из таких посещений он не отозвал ее в сторону и не спросил, обдумала ли она свое замужество.

Керис посмотрела ему в глаза:

— Моя мать смертельно больна, а ты задаешь мне такой вопрос?

— Тем больше оснований его тебе задать. Ты скоро останешься сиротой и будешь нуждаться в попечении мужчины…

— У меня есть брат.

— У него скоро появится собственная семья. Ты должна подумать о том, чтобы найти себе мужа. Как я слышал, Харин Маркл…

— Я не выйду за Харина.

— Ах… — Небутнар задумался, явно пытаясь найти возможную причину такого нежелания и не находя ее. — Ну что ж, — наконец протянул он, — если тебя не привлекает замужество, тогда, может быть, стоит подумать об обители…

— Я не говорила, что меня не привлекает замужество, — бросила Керис. — Меня не привлекает Харин. И у меня нет никакого желания носить покрывало наставницы!

Небутнар печально покачал головой, осуждая подобную несдержанность. Алые кисточки на его пестрой шляпе закачались, подчеркивая его недовольство.

— Дитя, дитя, не забывай, с кем разговариваешь! Тебе следует найти свое место в Порядке Постоянства. У каждого человека есть свое место, важное в общей структуре. Ты просто должна найти свое.

— У меня ведь нет особого выбора, правда? Я не могу выбрать себе профессию, потому что отцовское ремесло недоступно женщинам, а моя мать не имела занятия, которое могла бы передать по наследству, кроме положения замужней женщины.

— Не хочешь же ты заниматься чем-то, чем не занимались твои предки: это ведь угрожало бы Порядку? — мягко спросил наставник. — Безопасность нас всех зависит от послушания Закону каждого. Да и у тебя на самом деле больше возможностей выбора, чем ты считаешь: если жизнь в обители не кажется тебе привлекательной, то обдумай возможность присоединиться к ордену Посвященных. Для таких, как ты, этот путь открыт.

Керис попробовала что-то сказать, но не могла найти подходящих слов.

— Наставник, — сказала она наконец, чувствуя, что вся ее враждебность вытеснена изумлением, — я правильно тебя поняла? Ты предлагаешь мне стать кандидаткой в святые Посвященные?

— Иногда на тех детей, что доставляют нам больше всего огорчений, у Создателя оказываются собственные виды, — просто ответил Небутнар. Керис не сомневалась, что это не его собственные слова: церковник явно повторял их за кем-то. — Посвященные — и мужчины, и женщины — должны иметь более твердый характер, чем прочие люди. Посвященной становится женщина, не подходящая для обычных женских занятий.

— Наставник, — перебила его Керис, — Посвященная также должна отличаться величайшим благочестием и готовностью посвятить жизнь церкви — борьбе с Хаосом и поддержанию Порядка. Разве не требуется двадцати лет обучения, подготовки беспрерывного благочестивого кинезиса, прежде чем послушница становится Посвященной и может начать жизнь проповедницы? Я слышала когда-то, что из тысячи мужчин и женщин, пытающихся стать Посвященными, лишь кто-то один оказывается достоин священного символа.

— Ну, это преувеличение. Сейчас ведь в число Посвященных входят одна женщина и десять мужчин — даже одиннадцать, если считать Посвященного Эдиона Галманского.

Посвященный Эдион, как знала Керис, был человеком огромной учености, почитавшимся за знания, мудрость и добрые дела, который пропал в Неустойчивости более десяти лет назад. Об Эдионе ходили странные слухи: одни намекали, что он предался Хаосу и даже стал ближайшим помощником Разрушителя, другие говорили обратное — что Эдион где-то ведет вечную битву с Владыкой Карасмой. Чаще всего высказывалось мнение, что Посвященный выбрал жизнь отшельника где-то в Неустойчивости; наиболее недоброжелательные (по отношению к церкви) утверждали, будто его убили ортодоксальные члены Санхедриона — совета, руководящего церковью, — потому что сочли Эдиона проповедующим ересь. Все это не имело особого значения для Керис. Может быть, Посвященные и вели необыкновенную скитальческую жизнь, полную приключений, — однако для девушки цена была слишком высока.

— Я провалюсь после первой же недели подготовки, — сказала она, подумав по себя: «Но все равно буду обречена на двадцать лет непрерывных трудов, пытаясь достичь недостижимого».

Небутнар пожал плечами: в душе он, конечно, был с этим согласен.

— Если Создатель пожелает сделать тебя своей служительницей, ты почувствуешь свое призвание.

«Ему велели найти кандидатов для обучения, — с раздражением подумала Керис, — и он решил, что таким образом может от меня избавиться. Я ведь „не подходящая для обычных женских занятий“, я угрожаю его драгоценному Порядку». Девушка мило улыбнулась церковнику:

— Я подумаю. Несомненно, если такова моя судьба, Создатель мне об этом сообщит.

Небутнар ответил ей неуверенной улыбкой: он никак не мог решить, не смеется ли над ним девчонка.

Летние дни все длиннее, и у Керис все меньше работы по изготовлению карт. Фирл теперь меньше времени проводил в лавке. Керис радовалась его отсутствию. Иногда, когда покупателей не было, а Шейли спала, девушка извлекала карту тромплери из тайника и рассматривала ее со странной смесью беспокойства и восхищения. Ей ужасно хотелось рассказать кому-нибудь о чудесной карте, но не было никого, кому можно было бы доверить подобный секрет. Керис приходилось довольствоваться тем, что она припоминала все, что слышала о картах тромплери, — редкие рассказы Пирса, обрывки разговоров покупателей, которые она подслушала.

«Тромплери, — как-то сказал Пирс, — неправильное название. Когда-то это были два отдельных слова древнего языка, потом они слились и исказились. Изначальное значение было „обман зрения“».

«Обман зрения»… так оно и было. Именно это Керис и замечала, глядя на карту. Она видела перед собой мир в миниатюре, каждый оттенок и каждую тень, любое движение и перемену, — все совершенно реальное и трехмерное, сохраняющее даже текстуру. Однако, если коснуться карты, ощущение ничем не отличалось от прикосновения к обыкновенной коже: поверхность была гладкой и лишь чуть-чуть шершавой там, где краска легла густо. Гораздо лучше было просто смотреть на карту! Тогда все становилось реальным. Керис видела холмы, встающие над равниной, выступающие из пергамента так явственно, что никак невозможно было понять, каким образом пальцы не чувствуют их закругленных вершин. Девушка видела солнечные блики на бегущей воде ручьев, кипящей вокруг камней, — и однако рука ее, коснувшаяся воды, оставалась сухой, не ощущала ничего, кроме высохшей краски. Странные наросты — может быть, какие-то растения? — бросали тени на землю, но когда Керис трогала их, она не улавливала разницы между этими образованиями и почвой. Тут на чахлой растительности паслось животное, передвигаясь по выжженной земле мелкими шажками, там скала бросала густую тень, перемещавшуюся, когда солнце клонилось к закату; и однажды, всего однажды Керис заметила группу людей, проехавших через уголок карты: всадники и кони были такими же настоящими, какими, наверное, казались орлу, парящему над Кибблберри, паломники, едущие мимо лавки.

И еще на карте во всей своей устрашающей красе извивался с юга на север поток леу, похожий на ярко окрашенную смертельно опасную змею. Он осквернял землю, по которой тек, и, что было самым ужасным, все время менял положение, словно впитывая в себя разноцветье земли и оставляя позади безжизненный выжженный шрам, который природа напрасно пыталась залечить.

На карте тромплери все двигалось и менялось так же, как все двигалось и менялось на местности, которую она изображала. Калейдоскоп света и теней послушно следовал за солнечным восходом и закатом, ясным днем и темной ночью — заметны были даже тень от облака, даже дождевая влага на почве. Карта тромплери показывала животных и людей, меченых и Диких, караваны торговцев, товарищества паломников, проводников, курьеров — все живое и все мертвое. Картина была полной и каждый момент отражала на двумерной плоскости пергамента трехмерную реальную действительность.

Увиденное беспокоило и завораживало Керис, привлекало и пугало.

В карте тромплери была магия.

— Ты только представь себе, — сказал как-то дочери Пирс несколько лет назад, — будь у меня такие образцы, не нужно было бы рисковать жизнью в Неустойчивости. Когда потоки леу меняли бы свое положение, перемены сразу отражались бы на пергаменте. Будь такая карта у жителя Неустойчивости, достаточно было бы одного взгляда, чтобы узнать, где самая безопасная переправа и когда лучше всего пересечь поток леу. Карта тромплери — надежный образец, лучше не бывает: она сама себя обновляет.

— Но существуют ли они на самом деле? — спросила тогда Керис; ее детское воображение было захвачено представлением о подобном чуде.

— Когда-то, в давние времена, существовали. Однако секрет их изготовления был утерян, а те, что еще сохранились, износились от длительного употребления. Может быть, это и к лучшему. — Пирс лукаво усмехнулся. — Иначе я оказался бы без работы. — Он помолчал и тихо сказал: — Но только…

—Что?

— Говорят, что кому-то удалось открыть секрет заново… или по крайней мере почти открыть.

— Правда?

— Ходят такие слухи. Да только среди тех, кто часто бывает в Неустойчивости, всегда ходят странные слухи. — Пирс вздохнул. — Это в природе тех мест и людей, которые там живут. Если бы я верил всему, что слышу, я считал бы, что существуют огнедышащие драконы и умеющие разговаривать светлячки, а Приспешники держат в плену прекрасных дев, которых освобождают герои; и еще я думал бы, что есть волшебная страна под названием Звезда Надежды, а волшебники, которые в ней живут, делают карты тромплери…

— Волшебники!

Пирс рассмеялся и взъерошил волосы Керис.

— Да это все сказки, девочка. Никто из тех, кого я знаю, не бывал в Звезде Надежды, и никто не видел карт тромплери, не говоря уже о волшебниках, драконах и плененных девах. Звезда Надежды — всего лишь мечта, фантазия несчастных, убогих, меченых, которые придумали себе убежище, где они были бы в безопасности и могли вести нормальную жизнь, где волшебники чудесным образом исцелили бы их уродство. Многие пытались найти Звезду Надежды, но никто никогда не вернулся обратно. — Пирс покачал головой, внезапно став очень печальным. — Керис, пожалей отверженных. Подумай, что значит само это название: они изгнаны, оторваны от близких… Они частично подверглись разрушению, как это случилось с нашим несчастным маркграфством много лет назад. Ничто не может быть безнадежнее их жизни.

Керис было гораздо интереснее слушать рассказы о магии, поэтому она почти не обратила внимания на печаль отца.

— А карты тромплери делают волшебники?

— Так говорят. Да сказки, милочка Керис, сказки все это. В Неустойчивости чего только не услышишь, да только из сотни таких историй правдивы всего две-три. — Пирс усмехнулся. — И обычно правдивы оказываются самые невероятные. Вот поэтому я и продолжаю мечтать о карте тромплери, да только не поверю в них, пока хоть одна не попадет мне в руки.

Что ж, через несколько лет карта тромплери, как видно, попала ему в руки. И много же хорошего оказалось в этом для Пирса… В ней, наверное, и была причина его смерти, если, конечно, предположить, что убил его тот, кто обыскивал вещи, и что искал он именно карту…

Сначала Керис не знала, что за местность изображена на карте. Масштаб был необычно велик — 1:5000, так что карта охватывала совсем небольшую площадь. На ней не было ни станций, ни домов — вообще никаких поселений. Подпись гласила «Кеверен Деверли», дата отсутствовала. Судя по надписи наверху, местность на карте носила название «пустошь Драггл»; она явно не лежала в краях к северу от Широкого. Названия, написанные рядом с отдельными ручьями, долинами и возвышенностями, были Керис неизвестны: Беловодье, Гогочущий утес, Травяное болото, Горбы; девушка никогда о таких не слышала. Даже поток леу носил имя, которого она не узнала: Скрюченный.

Керис порылась в старых картах, которые Пирс хранил на чердаке, пытаясь найти на какой-нибудь из них те же названия, что и на тромплери. Те карты были начерчены не Пирсом: он давным-давно, еще до своей женитьбы, купил их у других мастеров; в те дни он путешествовал по всей Неустойчивости, добираясь даже до Восьмого Постоянства.

Наконец, после часа или двух работы, Керис нашла Скрюченный — точнее, самое его начало — на самой кромке одной из карт. Он находился рядом со Степенным, потоком леу, отделяющим Восьмое Постоянство от Шестого и Седьмого. Самое загадочное заключалось в том, что Скрюченный тянулся на юг, мимо Восьмого Постоянства в Пустыню. Это означало, что на карте тромплери как раз часть Пустыни и изображена. Но кому могло прийти в голову делать карту тех мест? Никто не путешествовал даже до Степенного, давно уже не путешествовал: это было слишком опасно. Там не было Постоянств, не было мест, где царил бы Порядок, лишь бесконечные владения хаоса. Так по крайней мере утверждали те, кто отваживался исследовать те земли и кому посчастливилось вернуться.

Как говорили легенды, когда-то далеко на юге были другие страны: близнецы Едрон и Ефрон, зловещий Ведис, где правили тираны, сказочный Беллистрон на озере Трон. Самые древние из Священных Книг рассказывали об этих государствах, но если раньше они и существовали, теперь они погибли или были отделены от остатков маркграфства Мейлинвар непреодолимыми пространствами Неустойчивости.

Никто уже давно не искал туда пути, никто не углублялся в Пустыню на юге — и все же перед Керис была карта, явно изображающая территорию к югу от Восьмого Постоянства. Тут что-то не сходилось…

Керис, вздохнув, убрала старые карты на место.

В последующие дни она много думала об этой загадке, но так и не нашла ответа — а спросить ей было некого. Она, правда, заговаривала о картах тромплери с некоторыми леувидцами — жителями Неустойчивости, которые заходили в лавку; но все они считали такие карты чем-то существовавшим давно и больше не встречающимся.

Керис этого было мало. Карта, которую она нашла среди вещей Пирса, не была старой, по крайней мере не настолько старой, чтобы развалиться в руках. Значит, заключила она, кто-то и в самом деле вновь открыл секрет изготовления тромплери; кто-то, кого звали Кеверен Деверли. И похоже, кто-то другой так жаждал заполучить подобную карту, что был готов ради этого убить. Интересно, из-за изображенной на ней местности или просто потому, что это была карта тромплери?

Дни шли, и Керис становилась одержимой. Постоянно меняющаяся красота карты завораживала ее, манила своей тайной. Она пыталась разгадать секрет тромплери, просто рассматривая карту, внимательно ее изучая, но не могла ничего узнать о том, как же карта была изготовлена. Пальцы говорили девушке, что перед ней самая обыкновенная карта; глаза ее опровергали свидетельство осязания. При прикосновении было ясно, что поверхность кожи плоская, но взгляд видел объем, а с течением времени — и перемены. Тушь и краски, нанесенные на кожу, походили на те, которыми пользовалась сама Керис: она получала их из растений, камеди, смолы, сажи, минеральных пигментов. Так в чем же заключалась магия? Керис не знала.

Однако помимо желания разгадать загадку, где-то в глубине души девушки жила самая заветная мечта: сделать такую карту самой. Для картографа не было большего вызова, а Керис не сомневалась: она картограф, а не просто женщина, предназначенная кому-то в жены, и не подвижница, из которой получится благочестивая Посвященная. Нет, она — картограф.

Керис становилась все более беспокойной и встревоженной; она понимала, что находится на пороге величайших перемен в жизни, но не знала, куда эти перемены ее поведут. Карта тромплери с ее непрерывно меняющимися контурами и оттенками, казалось, стала символом поворота в ее существовании. Заключенная в ней тайна была каким-то образом связана с тайной гибели отца Керис и с неопределенностью ее собственной судьбы.

Прагматизм говорил Керис, что для нее не существует никакой возможности стать мастером-картографом. Ну да, она умела пользоваться теодолитом, делать замеры и чертить точные карты; умела ездить верхом и стрелять из лука. Она сопровождала отца, когда тот занимался съемкой местности в Первом Постоянстве, и научилась от него многому. Однако в Неустойчивости Керис никогда не бывала и не знала бы, как там выжить. Как ни часто слышала она рассказы о странностях и опасностях Неустойчивости, на практике она была с ними незнакома. Представлялось сомнительным, что женщина в одиночку смогла бы путешествовать там даже при наилучшем стечении обстоятельств: когда доходило до стычек с Дикими и с Приспешниками, все решала сила мускулов. И наконец, никто не станет покупать карты у женщины, потому что не рискнет им доверять. Женщины могли быть повитухами и травницами, булочницами и портнихами, цирюльницами и ткачихами, но они никогда не становились кузнецами, законниками, трактирщиками, столярами — и картографами. Так велел Закон, а Закон нужно соблюдать. Женщину, которая попыталась бы взяться за ремесло, запрещенное Законом, высмеивали бы и оскорбляли, а главное, ее дело прогорело бы. В других наказаниях даже нужды не возникнет: у общества уже был прекрасный способ поставить ослушницу на место.

Необходимо поддерживать Порядок, а женщина, нарушившая Закон, угрожает Порядку; она ни у кого не найдет симпатии.

Лучшее, на что могла бы надеяться Керис, — делать то, что делала раньше для отца и что делала теперь для Фирла: создавать карты и безропотно отходить в тень, когда мужчину превозносят за прекрасно выполненную работу. Может быть, ей удастся найти кого-нибудь, кто оценит ее талант и возьмет ее в чертежницы…

Лучше гуща на дне стакана, чем совсем никакого питья…

Может быть.

Однажды вечером, перед самым закатом, Ерри предупредила Керис о появлении посетителя. Девушка уже закрыла ставни, но тут она распахнула дверь и выглянула наружу. Для покупателя, да даже и просто гостя, время было необычным, но Керис была скорее удивлена, чем напугана: в Кибблберри можно было не опасаться воров или бандитов.

Около конской поилки стоял оборванец, глядя на воду так, словно не мог решить: пить ее или не пить. Он был немолод и изможден; когда он поднял голову, на лице его оказалась написана бесконечная усталость. Лошади у путника не было, потрепанная одежда покрылась пылью.

Когда человек приблизился, Керис увидела у него на левой щеке клеймо — так метили осужденных преступников: полумесяц, перечеркнутый крестом. Значит, его судили дважды: один полумесяц означал мелкую кражу без применения насилия. Взгляд Керис переместился на левую руку человека, и тот поднял ее, как будто хотел, чтобы девушка увидела: два пальца были сломаны, а потом им не дали срастись прямо: еще одна метка вора. Более тяжелые преступления наказывались изгнанием из Постоянства, конечно, так что стоящий перед ней человек не мог быть особенно опасен.

— Ближайшая богадельня при обители Посвященного Марледа, — сказала Керис.

— Я иду от самой Наблы, — пробормотал оборванец. — Мистрис, прошу тебя: мне не добраться сегодня до обители, я устал и хочу есть и пить. — Его взгляд снова обратился к конской поилке.

— Не пей оттуда, — непроизвольно вырвалось у Керис. — Я принесу тебе чистой воды.

— А что-нибудь поесть? — с мольбой посмотрел на нее бродяга. — И не пустишь ли ты меня на ночь в сарай?

— Это против Закона, — усомнилась Керис. Преступнику, не имеющему дома, запрещалось ночевать в селениях, кроме как в богадельнях под присмотром церковников, но даже и там он не должен был оставаться больше чем на две ночи. Мирянам давать пищу преступникам тоже запрещалось, это могли делать только наставники, так что осужденный полностью зависел от церкви.

— Закон многое запрещает, — устало вздохнул несчастный. — А иногда у человека просто нет сил следовать Закону. Я так устал, девица. — Он уселся на край поилки, совершенно обессиленный.

«Будь он проклят, Закон, — подумала Керис. — Меня тоже от него тошнит».

— Ладно, — сказала она оборванцу. — Иди сюда. — Она провела его вокруг дома к сараю. — Но будь осторожен: мой брат, если тебя найдет, не проявит милосердия. Спрячься лучше на сеновале. Я принесу тебе воды, еду и одеяло. — Бродяга посмотрел на девушку с облегчением и благодарностью. — И не трогай лошадей, — предостерегла его Керис.

— Я их не украду.

— Это я знаю: они тебе такого и не позволят. Я думала больше о твоей собственной безопасности: лучше не подходи к ним близко. Они — переправные лошади, незнакомых кусают, а зубы у них острые, так что будь осторожен. — Керис вернулась в дом.

К счастью, Шейли дремала, а Фирл ушел в деревню — Керис догадывалась зачем: он ухаживал за Фресси, дочкой столяра, — так что вынести кружку с водой и одеяло, а также наложить в миску еды Керис смогла, не отвечая ни на чьи вопросы.

Человек накинулся на пищу, как будто не ел несколько дней, и Керис пришлось вновь наполнить кружку, потому что он выпил воду залпом. Разговаривали они мало: бродяга был неразговорчив, а Керис не очень хотелось выслушивать его историю. Она могла себе представить, что за жизнь ему приходится вести, и догадывалась о горечи в его душе. Если такой человек не хотел становиться вечным скитальцем, о преступлении которого бесконечно напоминают клеймо и изуродованные пальцы, если он не хотел постоянно зависеть от милостыни церковников, быть мишенью насмешек и оскорблений со стороны Защитников и законопослушных обывателей, тогда он мог сам вступить в церковь или поселиться в Неустойчивости. В обоих случаях ничего хорошего его не ожидало: в церкви он мог стать лишь послушником, обреченным проводить все свое время в совершении кинезиса в часовнях, охраняющих границу Постоянств, а в Неустойчивости по неписаному закону должен был примкнуть к банде других изгнанных, настоящих преступников. В любом случае жизнь его не была бы долгой.

«У тебя такой же небогатый выбор, как и у меня», — с жалостью подумала Керис и ушла, чтобы дать бродяге возможность спокойно поесть.

На следующее утро он ушел прежде, чем Керис заглянула в сарай. Яиц под курами оказалось подозрительно мало, но больше ничего не пропало.

Когда Керис с единственным яйцом в руках вернулась на кухню, она обнаружила, что Шейли сидит в постели; это должно было бы быть хорошим знаком, но девушка, взглянув на мать, почему-то почувствовала страх. Глаза Шейли неестественно блестели, на щеках пятнами горел румянец.

Керис села на край постели и взяла руку матери в свои.

— Тебе чего-нибудь хочется, матушка?

Шейли кивнула:

— Да. Я тут думала, думала… — Мгновение она помолчала. — О многом. Иногда о маленьком Аурине… Ты помнишь его, Кери?

Девушка покивала, хотя ее воспоминания о маленьком братике были смутными. Когда он родился, ей было всего четыре года, а на второй день новорожденного забрали церковники.

— Не должны они были его забирать, — прошептала Шейли. — Тесси ведь оставили обоих сыновей и дочь, извозчику из Верхнего Киббла — тоже. Законники иногда делают исключения, а вот для нас не сделали… Это потому, что Пирс работал в Неустойчивости, — таких людей они не любят. Что ж, теперь церковь заплатит за это: в Первом Постоянстве больше не будет настоящего картографа. Не должны были они забирать моего малыша — это было неправильно. С тех пор не было ни дня, ни единого дня за все эти годы, когда бы я не думала о нем…

От этих трагических слов у Керис перехватило горло; она виновато посмотрела на мать, признаваясь себе, что не особенно интересовалась Аурином и нечасто о нем вспоминала.

— Ах, Кери, — продолжала Шейли, — иногда я думаю, что весь наш мир скоро развалится.

Керис была потрясена. Шейли в отличие от дочери никогда раньше не ставила под сомнение правильность Закона и действий церкви. Керис попыталась утешить больную, но убежденности в ее словах не было:

— Ерунда, матушка. Ты просто стала мнительна, а это совсем на тебя не похоже.

— Кери, я долго не протяну. Еще день-два… Я чувствую, что скоро уйду. — Керис открыла рот, чтобы возразить, но Шейли продолжала с лихорадочной торопливостью, не дав девушке возможности что-нибудь сказать: — И прежде чем меня не станет, я хочу убедиться, что тебя не обидят. Кери, я хочу, чтобы ты забрала свое приданое и бежала.

— Но… Но куда мне идти?

— К моему брату. К твоему дяде Фергранду во Второе Постоянство. Заодно совершишь и паломничество, как положено.

— Ведь эти деньги не мои…

— Твой отец заработал их тяжелым трудом. Он предназначал их тебе, точнее, твоему мужу, а вовсе не Фирлу. Фирл должен был унаследовать дело и дом, а ты — деньги. Я хочу сделать так, чтобы желание Пирса было выполнено. Забирай деньги, Керис, прежде чем Фирл потратит их на эту свою проклятую таверну.

Керис подумала о том воришке, которому дала приют в сарае, о его клейменом лице, изуродованных пальцах, о бесприютной жизни. Взять деньги, предназначенные ей в приданое, значило бы совершить преступление.

— Мама, но Закон…

— Ну, во-первых, тебя могут обвинить в преступлении только в том Постоянстве, где преступление было совершено. Как только ты доберешься до Второго, тебе ничто не будет грозить — из-за такой мелочи никто не станет привозить тебя обратно. Во-вторых, я скажу Фирлу, что если он обвинит тебя в краже, я запутаю законников, буду говорить, что никаких денег в приданое и не было, так что слово Фирла будет против слова умирающей женщины… Кому церковники поверят? Я еще и мистрис Поттл подговорю; так что она тоже сможет выступить свидетельницей.

Керис сглотнула. Кривые пальцы, изуродованное лицо… Судьба словно предостерегала ее: может быть, тот бродяга был послан ей как знак — не следует преступать Закон?

«Что за чепуха! Это просто совпадение, и ничего больше», — пристыдила себя девушка. Вслух она с уверенностью сказала:

— Фирл погонится за мной, чтобы отобрать деньги.

— Если он не поймает тебя, пока ты не доберешься до Неустойчивости, ты будешь в безопасности. Поверь, он не рискнет выехать за пределы цепи часовен кинезиса. Он никогда не скрывал, как сильно боится Неустойчивости. Да и не думаю я, что он донесет на тебя в церковный суд или Защитникам. Он же тебе брат.

— Матушка…

— Пожалуйста, Кери, пожалуйста, — тогда я смогу умереть спокойно. Дитя, ты всегда была упорной, всегда отстаивала свое мнение, спорила и брыкалась, — но сейчас не время для упрямства. Я прошу сделать это для меня. Понимаешь? Для меня.

— Я даже незнакома с дядей Ферграндом и…

— Я и сама не видела его двадцать лет. Да, я понимаю тебя, но он всегда был добрым человеком. А твой отец иногда виделся с ним в Салиенте. Прошлой осенью Фергранд был жив и в добром здравии. Я уверена, он даст тебе приют и поможет найти мужа.

Керис собралась было возразить: и почему это все считают, что ей так уж необходим муж, но вовремя одумалась. Шейли нужно было успокоить, а не огорчить еще больше.

Шейли заговорила снова:

— Фирл завтра утром отправится в обитель Посвященного Беогора вместе с Харином в его тележке — договариваться о покупке меда или пива. Они не вернутся до темноты, а ты и уедешь, пока Фирл в отсутствии.

Керис была в ужасе.

— Не могу я сделать такого! По крайней мере до… — Она покраснела, сообразив, о чем чуть не сказала. Шейли слабо улыбнулась дочери.

— До того, как я умру? Кери, дорогая моя, если ты уедешь, я умру спокойно. Пожалуйста, милая, сделай так, как я прошу. Хоть сейчас не спорь со мной.

Шейли. искушала дочь, предлагая ей выход, и у девушки не было сил противиться. Она начала тихо плакать, зная, что прощается с матерью, прощается со своим детством и невинностью. Страх перед неизбежной потерей мешался с опасениями за будущее, с виноватым пониманием того, что ей предстоит сбежать, когда мать еще жива, оставить ее умирать в одиночестве. Шейли сейчас отчаянно нуждалась в дочери, но не меньше нуждалась в том, чтобы не беспокоиться о ее будущем.

— Так ты уедешь? — спросила больная.

Керис беспомощно кивнула. Она говорила себе, что делает это ради матери, но понимала, что сама заинтересована не меньше. Девушка стыдилась решения, продиктованного эгоизмом, и знала, что будет стыдиться всю жизнь, — и все же это был выход, отказаться от такой возможности она не могла. Просто не могла.

В тот день, пока Фирла не было дома, она уложила свои вещи во вьюки, а потом всю ночь просидела у постели матери. Шейли держала руку дочери в своих.

Наутро Керис уехала. Она не оглядывалась, да ничего бы не увидела, если бы и оглянулась: глаза ее были полны слез.