Звезда заводской многотиражки

Глава двадцать шестая. Часы посещения

Я облокотился на загородку сестринского поста и проводил взглядом насупленного десятилетнего пацана, катившего перед собой громыхающую и бряцающую тележку с грязными тарелками и здоровенным кухонным баком. А следом за всем этим, не особенно торопясь, шла моя бабушка, Наталья Ивановна Колокольникова. В детстве она мне казалась старой, ясен пень. Как же, ей ведь целых сорок пять?.. сорок шесть? Невысокая хрупкая дамочка с завитыми как у актрисы рыжими волосами. Помню и травянистый запах хны, когда она ходила по дому с намотанным на голову мешком, и металлические дырчатые бигуди... О возрасте говорят только расходящиеся лучики смешливых морщинок. Она не была особенно красивой, но от остальных больничных санитарок разительно отличалась. Туфельки-лодочки, яркие платья под халатом, прическа, помада... Я помню, что ее неоднократно ругали за лак на ногтях и заставляли убрать волосы под косынку. Она выслушивала эти увещевания старшей сестры, а потом все равно делала, как считает нужным — блистала, так сказать. По больничному коридору — как по красной ковровой дорожке.

Вот и сейчас она лениво увещевала своего нерадивого внука, который вызвался помочь ей тащить тележку с грязной посудой, а сама в его сторону практически не смотрела. Подбородок гордо поднят, походка от бедра...

Губы сами собой расплылись в улыбке. Маленький я прокатил мимо поста свою тележку, моя бабушка прошла следом и кокетливо мне улыбнулась. Обалдеть. А ведь я, кажется, помню этот день... Родители ушли на работу, а я наныл себе у бабушки записку в школу, а потом она взяла меня с собой на работу. Как раньше, еще до школы. И сейчас напротив лестницы эту чертову тяжеленную тележку занесет, и она врубится в стену. У меня даже на секунду возник порыв в два скачка догнать самого себя и удержать бряцающую конструкцию от крушения. Хотя... Разобьется десяток тарелок, потом бабушка на меня наорет, я обижусь и убегу хлюпать носом в своем «тайном месте» — крохотной каморке с мешками белья. И там меня найдет добрый пенсионер с вытатуированными кольцами на пальцах. И он подарит мне плетеную из капельницы рыбку, которая потом лет на десять станет моим талисманом. «Как захочешь развести сырость, сжимаешь рыбку!» — сказал тогда тот дядька. Научил меня не плакать.

Вот же черт! Какая фигня все-таки с этим изменением истории! Вроде бы, безусловно фиговая ситуация — куча разбитых тарелок, но если ее убрать, то что? Я не убегу в ту комнату, меня не найдет старый зек и не научит справляться со своими слезами. Я останусь плаксой, и тогда...

Бздяммм!

Тележка впечаталась в стену, грязные тарелки со звоном посыпались на пол.

— Ах ты зараза косорукая! — завопила бабушка и бросилась ко мне. В смысле, не ко мне нынешнему, а к десятилетнему Жану. Схватила за ухо и шлепнула со всего маху по заднице. — Я же тебе говорила, осторожнее!

А потом красный как рак Жан вырвался из ее рук и, сломя голову побежал в дальний конец коридора.

— Вы что-то хотели? — спросила медсестра и потормошила меня за плечо. Я очнулся и понял, что она спрашивает уже не в первый раз.

— Ой, простите, — я виновато улыбнулся. — Меня ночью привезли без сознания, можно мне позвонить?

— Это внутренний телефон, — сказала медсестра и потеряла ко мне интерес.

— А как я могу сообщить родственникам, что в больнице? — нахмурился я. Блин, как мы жили до мобильных телефонов вообще?

— Автомат на первом этаже, — не глядя на меня сообщила медсестра и принялась писать что-то в своем журнале.

В тяжелой черной трубке телефона-автомата раздавались длинные равнодушные гудки. Ну давай же, Веник, проснись! Я точно знаю, что ты дома... Хотя, будем честны, сам я в такой же ситуации телефон бы проигнорировал.

Тут трофейная двушка, добытая у одного из соседей по палате, провалилась в прорезь, в трубке щелкнуло и зашипело.

— Аллоу, — раздался бархатный женский голос, испортить который не смогло даже фиговое качество динамиков. Я моментально вспомнил божественную красоту Екатерины Семеновны, ее шелковый халат с драконами и четкую линию губ. Даже почти увидел ее у аппарата в прихожей.

— Екатерина Семеновна, доброе утро! — сказал я. — Это Иван, приятель Вениамина, помните меня? Понимаю, что он спит, но я тут попал в больницу...

— Иван? — переспросила мама Веника. — Конечно же, я вас помню, как я могу забыть такого галантного юношу... В больнице? Что с вами случилось?

— Ничего страшного, просто головой ударился, скользко очень, — ответил я.

— Боюсь, я сейчас не смогу разбудить Вениамина, — сокрушенно проговорила Екатерина Семеновна. — Скажите мне, в какой вы больнице, и я все ему передам.

— Может лучше... — начал я, но вовремя вспомнил, что разговоры по телефону-автомату вроде бы были ограничены несколькими минутками. И если буду настаивать, чтобы Веник все-таки восстал ото сна после суток и подошел к телефону, рискую вообще ничего не сообщить, а двушка у меня всего одна. Да и ту мне отдали после целой минуты уговоров, увещеваний и обещаний добыть сигарет в ближайшем будущем. Связь с внешним миром стоит дорого, что уж... — Я в больнице шинного завода. Нервное отделение, — я снова фыркнул. Почему-то мне было смешно от этого жаргонного названия, которым тут пользовались вполне официально. Надо бы посмотреть, что написано на входе в отделение. Вниз я спускался по черной лестнице, можно подняться по парадной... — У меня только одна «двушка», надо бы позвонить на работу, сказать, что я в больнице...

— Не волнуйтесь, Иван, я все передам Вениамину, — по голосу ее было слышно, что она улыбается. — Могу позвонить вам на работу. Напомните, где именно вы трудитесь?

— В газете «Новокиневский шинник», — быстро сказал я. — Только я телефон не записал...

— Я позвоню в справочную, не переживайте, — успокоила меня мама Веника. — Раз у вас сотрясение мозга, то волноваться вам вредно. Кому-нибудь еще сообщить? Родным?

— Нет, я здесь ненадолго, не потеряют, — уверенно сказал я. — Хотя... Сообщите Феликсу Борисовичу.

— Феликсу? — удивленно переспросила Екатерина Семеновна. — Вы разве с ним знакомы?

— Мы вместе работаем над статьей, и я обещал зайти к нему сегодня, — я вздохнул. — Не хотелось бы, чтобы он решил, что я разгильдяй.

— Хорошо, я все записала, — бархатный голос мамы Веника будто погладил меня по уху. — Часы посещений у вас с семнадцати?

— Что? — недоуменно спросил я и покрутил головой. Взгляд мой тут же уперся в плакат, на котором красным по белому было написано: «Часы посещений — с 17-30 до 19-30.» — А! С половины шестого.

— Я загляну вечером тогда, если Вениамин не сможет, — сказала Екатерина Семеновна. — Возвращайтесь в палату, все будет хорошо.

В трубке запищали короткие гудки. Я улыбнулся. Почему-то так тепло стало. Вот так и жили без мобильников. Такая трогательная забота от совершенно чужой женщины.

В состоянии нежной мечтательности я вернулся в свое отделение тем же путем, что и пришел сюда. Совершенно забыв, что хотел посмотреть, как официально называется «нервное отделение».

А когда вспомнил, то времени на это у меня не стало. Меня внезапно потащили в процедурную и вкатили два каких-то укола в задницу. Один был страшно болезненный, чуть нога не отсохла. Немного напрягся на стеклянные многоразовые шприцы. Восьмидесятый год? Так, блин, есть все шансы подхватить какой-нибудь СПИД, вроде как раз из-за таких вот «стекляшек» у Союзе и случилась эпидемия...

Потом я дохромал до своей кровати и прилег. Хотел, было, выпросить у кого-нибудь что-нибудь почитать, но быстро понял, что идея так себе. Стрясенная кукушечка отказывалась воспринимать буквы адекватно. Меня тут же начинало мутить от ровных строчек.

Пришлось просто слушать разговоры соседей.

До обеда отловить врача мне так и не удалось, он тоже, как ни странно, не спешил меня отлавливать. Такое впечатление, что мне вкатили какие-то стандартные назначения и забыли про меня. К обеду я вспомнил, что голоден, но от запаха жареной рыбы меня чуть сразу же не стошнило. Не знаю, где учат больничных поваров. Кажется, в каком-то специальном кругу ада. И направляют к нам за наши грехи...

А потом наступил тихий час. Больные расползлись по палатам, и в отделении воцарилась тишина.

Не спалось. Хмурая Светочка прикатила мужику с соседней кровати капельницу.

От нечего делать, я пытался сложить из своих рваных воспоминаний цельную историю. Гостиница «Космос», элегантная дама из дома на Котельнической набережной, волшебным образом исчезнувшие импортные шмотки, новенький паспорт, Анечка, а потом двое, старый и молодой. И падение вниз.

Брат Игорь, который тоже имеет к этому всему какое-то отношение.

И железобетонная уверенность в том, что никаким преступником я не был. Только подкрепить ее нечем. Даже воспоминаний нет.

Надо напрашиваться на сеанс к Ирине... Возможно, теперь я смогу вспомнить больше...

— Мельников, к тебе пришли! — раздался с поста окрик медсестры. — Мельников из четвертой палаты!

— Слышу я, слышу, — пробормотал я, торопливо засовывая в рот остатки булочки в сахарной посыпке и запивая ее парой глотков чая с молоком. Ненавижу молоко, но другой вариант — запивать полдник водой из-под крана — мне нравится еще меньше.

Я неспешно, как и полагается больному, спустился вниз. Остановился перед выходом в фойе для свиданий, осмотрел свой куцый линялый халатик. Чертыхнулся. Неудобно как-то показываться в таком виде перед божественной мамой Веника... Да и ладно, можно подумать, у меня тут есть гардероб на выбор... Хотя, если попросить у моей же бабушки, сказать ей пару цветистых комплиментов, то она проведет меня в склад с больничной одеждой. Помню, что был такой, я там играл, пока бабушка занималась починкой особо ветхих экземпляров пижам, халатов и ночных рубашек.

— Ваня! — воскликнула Анечка и подпрыгнула на месте. Кажется, ей сначала хотелось броситься ко мне и обнять, но рядом с ней стоял с независимым видом Мишка, так что она сдержалась. — Что с тобой случилось? Ой, мамочки, какой синяк!

— О как! — удивился я. — А вы что здесь делаете?

— Антонина Иосифовна сказала, что ты в больнице, — объяснил Мишка. — Я вызвался тебя навестить. Вот, тебе тут ребята передали!

— Иван, ты уже здесь? — раздался от входной двери громкий театральный голос Феликса Борисовича. — Значит не надо никуда звонить, ты зря волновалась, Катенька!

— Ой-ой, как ужасно тебя здесь одели! — Екатерина Семеновна отряхнула от снега изящную каракулевую шубку и всплеснула руками. — Так, Феликс, напомни мне завтра принести мальчику нормальную пижаму!

— Чтобы он перед нянечками в шелках с драконами форсил? — Феликс Борисович засмеялся и похлопал меня по плечу. — Я тут вам собрал кое-что, молодой человек...

Он заговорщически мне подмигнул и вложил в руку матерчатую сумку с чем-то увесистым внутри.

— Жаныч! — заорал с порога Веник и бросился ко мне, не снимая куртки. Меня обдало морозным воздухом и запахом «беломора». — Да что ж ты так свою голову-то не бережешь?

Меня тормошили, хлопали по плечам, совали в руки передачки и желали здоровья. На глаза неожиданно даже слезы навернулись от такого массового неравнодушия. Боюсь, если бы я попал в больницу в свое время, то мне пришлось бы довольствоваться парочкой дежурных смс-ок с пожеланиями здоровья. А тут...

— Больной, вы что за балаган тут устроили? — строго спросила пожилая медсестра. — Это больница, а не парк культуры!

Я вернулся в палату, как ослик нагруженный подарками и передачками. В числе яблок, мандаринок, которые как раз под новый год начали выбрасывать в некоторых магазинах, коробочки с эклерами и пары банок консервированного компота, были еще и кое-какие вещи, запрещенные к передаче — стеклянная банка под капроновой крышкой, полная тушеной картошки с мясом, пакетик с холодными домашними котлетками, пачка сигарет «Космос» и даже маленькая бутылочка коньяка. Ее сунул в свою сумку Феликс Борисович, обернув предварительно номером свежей «Комсомолки». Заботливая Анечка принесла мне блокнот с эмблемой олимпиады и ручку. Ну да, она же явно тоже журналист, понимает, без чего мы как без рук. Даже с сотрясением мозга.

Картошку с мясом я немедленно употребил, урча от удовольствия. Даже холодная из банки она была вкуснее, чем жидкий суп и жареный минтай на обеде. Подумывал про котлеты, но решил припрятать их на ужин. Вряд ли на местной кухне заменят поваров, так что есть мне явно еще захочется.

Поделился сигаретами с тем мужиков, который ссудил мне двушку. Получается ведь, что мой банкет вышел за его счет. Остальное пока припрятал. Мало ли что, а сигареты — твердая валюта.

Коньяк, хм... Странная как-то выглядит забота о здоровье с точки зрения Феликса Борисовича. У человека кукуху стрясло, а он ему спиртное подсовывает.

Блин!

Идиот!

Я чуть не хлопнул себя по лбу, но вовремя вспомнил про ушибленный череп! Это не мне! Феликс же тоже доктор, и отлично себе представляет, как можно значительно улучшить свое больничное положение!

— Мельников! — снова раздалось из коридора. — Мельников, четвертая палата! К тебе еще посетители!

Я посмотрел на часы. Семь вечера. Пока еще в рамках.

Интересно, кто это там еще решил навестить болезного?

— Игорь? — нет, я вовсе не удивился. Просто... ну, как-то не очень, наверное, хотел сейчас видеть этого человека. Только что у меня побывала толпа людей, которые успели так или иначе стать мне здесь близкими. Те, из-за кого я начал ощущать себя по-настоящему дома. В чем-то даже больше, чем семья.

И он. Пока еще стройный и с четкой линией волевого подбородка. И узнать его можно разве что по глазам. Тот, кто станет моим врагом номер один.

— Выйдем, поговорим, — сказал он и мотнул в сторону входной двери. За окном уже было темно, и в свете фонаря над дверью кружились крупные хлопья снега.

— Не май месяц, — хмыкнул я.

— Кирилл, дай ему бушлат накинуть, — скомандовал Игорь. Лицо еще незнакомое, а вот интонации — уже да. И я только сейчас заметил рядом с ним еще одного человека. В сером милицейском бушлате и серой же шапке. Корочками не машет, значит не при исполнении. Так, составил компанию приятелю. Наверное, тот же самый, с которым Игорь Веника навещал.

Я присмотрелся к лицу. Щелк. Узнавание сработало. Это же Стас Курехин. Железный Стасян. Он сядет в тюрячку где-то через год, в восемьдесят втором. И в девяносто первом выйдет по амнистии. И потом будет одним из цепных псов Мельникова старшего.

Сейчас он тоже беспрекословно подчинился и скинул с себя серый бушлат. Отдал мне. Я сунул руки в рукава, ощущая спиной неприятное влажное тепло чужой одежды.

Игорь с непроницаемым лицом шагнул к выходу. Дежурная медсестра, сидевшая в гардеробе, хранительница внутреннего телефона, проводила меня неодобрительным взглядом. Но возражать и вставать на мою защиту не стала.

— Слушай, брательник, — Игорь резко повернулся ко мне и взял меня за меховой воротник чужого бушлата. — Не знаю, что там за крыса перебежала дорогу между тобой и Прохором Ивановичем, но ты от него отстанешь, понял?

— А то что? — спокойно спросил я.

— Ты мешаешь серьезному человеку, понял? — Игорь толкнул меня ладонью в грудь, притирая к стене. — Очень серьезному. Мешаешь заниматься делом.

— Да говори уже, как есть, братец, что за экивоки такие? — криво усмехнулся я. — Серьезный человек просто ворует по-крупному, а не делом занимается. А то, чем сейчас занимаешься ты, на простом языке называется «шантаж». Уголовная статья, между прочим, только номер не помню. Я журналист, а не юрист.

— Ах ты крысеныш... — глаза Игоря сузились в узкие щелочки. Фонарь освещал его пока еще красивое и мужественное лицо, снежинки падали на его гладко выбритую щеку и сразу же таяли. — Как бы мне вдолбить-то тебе в голову одну простую мысль...

Он сжал зубы, на его скулах зашевелились желваки. Нда, молодой и талантливый рационализатор, заместитель главного инженера... А вот угрозы-то у тебя пока еще от зубов не отскакивают.

— Что, тяжело дается обещание убить родного брата, да? — снова усмехнулся я.

Хххэк! Кулак летел мне в лицо, но в последнюю секунду рука брата сменила траекторию, и он впечатался в кирпичную стену рядом с моей головой.

— Думай, что говоришь, Ванятка, — тихо проговорил он.