Звезды-свидетели

11

Когда они въехали в Москву, он понял, что истосковался по ней. Герман и прежде довольно часто приезжал сюда за покупками, но это было как бы не в счет. Собственно говоря, он совсем недавно был в Москве, в супермаркете, как раз там, где его и подкараулила Нина. Но сейчас он въезжал в город с совершенно другим чувством — словно он возвращается насовсем.

Он даже расслабился, как-то успокоился, словно недавно проснулся после кошмарного сна и теперь постепенно приходил в себя. И когда он уже готов был немного вздремнуть, его вдруг подбросило на сиденье. Он распахнул глаза, мгновенно вынырнув из сонной одури, и повернулся к Рубину, безмятежно давившему на педаль газа.

— Лева! Ты меня совсем заговорил, заболтал с этими пистолетами. И тот, второй, я спрятал в курятнике, ты видел. А первый-то где?! Я тебе рассказал про него и тут же забыл!

— Гера, ты сказал, что спрятал его. Вспоминай где.

— В кладовке, за банками. Завернул в тряпку. Но проверить-то я не проверил, а Нина бывала в кладовке! А если она нашла его?!

— А ты забудь, — спокойным голосом посоветовал Рубин, уставший, судя по его недовольной мине, от проблем Германа.

— Как это?!

— Так. Просто забудь, и все. Ты мне лучше скажи, ты Бунина прочел, вернее перечитал?

— Не совсем, — проблеял Герман.

— Понятно, значит, не читал. Гера, приди в себя! Хватит приключений. Работа и только работа, ты понял? К тому же у меня такое впечатление, словно ты забыл, что в Москве у тебя, практически в твоей квартире, оборудована студия, где ты мог бы заняться делом.

— Лева, ты отлично знаешь, что я мог бы и в лесу просто положить все свои идеи на ноты, а дома, в Москве, я уже занялся бы непосредственно аранжировкой, записями музыки.

— В лес ты больше не вернешься, понял?

— Понял.

Ему отчего-то нравилось, что Лева командует им, для Германа это означало, что его судьба Леве не безразлична: друг переживает за него. Значит, в жизни у Германа есть человек, на которого всегда можно положиться и даже рассказать ему о себе все. А это «все» подчас вмещает в себя такие подробности его частной жизни, о каких он не мог бы рассказать, к примеру, даже родному брату. Быть может, в голову ему всегда приходило сравнение с родным братом потому, что у Германа не было ни брата, ни сестры. Он нередко слышал рассуждения людей о том, что близкие, то есть родные по крови люди, далеко не всегда и не обязательно становятся настоящими близкими и по духу людьми, друзьями. И кровь еще ни о чем не говорит. Просто принято считать, будто родные братья должны всегда поддерживать друг друга, помогать один другому, не подличать и так далее. На деле же все происходит в большинстве случаев как раз наоборот. Друг-приятель становится тебе самым близким человеком, а брат или сестра — заклятыми врагами.

— Ты что, обиделся? — услышал он и понял: настолько углубился в свои размышления, что надолго замолчал. И это молчание Рубин, славный Рубин, принял как знак обиды.

— Нет, что ты, просто я очень благодарен тебе за все. Я же понимаю, что ты носишься так со мной не ради своих процентов, а просто потому, что любишь меня, по-человечески, как друг. И я счастлив, что ты у меня есть.

— Брось ты, Гера. Конечно, я думаю в первую голову о своих процентах! — гоготнул Лева и шутя пихнул его кулачищем в плечо. — Ты мне лучше расскажи: тебе удалось выяснить, кто такая эта Нина на самом деле?

Они мчались, обгоняя идущие впереди машины, и казалось — еще немного, и их машина взлетит над автострадой и они поднимутся над приближавшейся, застывшей в морозном тумане Москвой. Сейчас, когда рядом с ощутимо ослабевшим от переживаний последних дней Германом был сильный, собранный Рубин, все произошедшее с ним уже не казалось Герману таким уж опасным. Но Герман понимал, что он все равно не должен расслабляться и просто так от Нины он все равно не избавится. Тем более что она уехала без своих денег. Конечно, она ненормальна до такой степени, что могла оставить деньги в знак своей благодарности Герману за то, что он приютил ее. Но такое предположение тоже смахивало на сумасшествие.

— Лева, ничего мне не удалось. Совершенно. Больше того, время от времени она начинала вспоминать о каких-то других убийствах, которые она якобы совершила.

— Ничего себе! — присвистнул Лева. — Девушка-убийца.

— С одной стороны, я понимаю, что она не могла убить стольких людей, она просто-напросто была как-то связана с информацией по этим убийствам. Может, она работала в прокуратуре или в морге, не знаю. И она придумала, вообразила, что все эти убийства совершила она, что она как бы очищает землю от разных негодяев. Говорю же, у нее — своя философия, она считает, что люди, совершившие тяжкие проступки против нравственности или же конкретные уголовные преступления, но — недоказуемые, такие, за которые им не придется отвечать официально, перед законом, все равно должны нести ответственность и быть наказаны. Больше того, она считает, что такие люди вообще не имеют права на жизнь!

— В сущности, я ее понимаю. Сколько ходит по земле настоящих преступников, которым удалось избежать наказания! Больше того, зачастую они пользуются теми благами, которые достались им от их жертв!

— Вот видишь! Ты понимаешь ее. Она считает точно так же.

— Но, Герман, надо обладать определенной волей и смелостью, чтобы таким образом вершить правосудие. Надо либо на самом деле перенести сильнейший стресс, после которого такому человеку становится на все, в сущности, наплевать. Или, к примеру, она тоже совершила нечто такое в своей жизни, после чего ей самой уже незачем больше жить. То есть она и сама себя приговорила — к тюрьме ли, к смерти ли. Другими словами, она, совершив некую подлость по отношению к определенному человеку, считает, что и у нее тоже нет права на жизнь. Но перед тем как уйти из жизни, она решает стереть с лица земли неких отморозков… понимаешь мою мысль?

— Да, конечно! — с жаром воскликнул Герман, в душе радуясь тому, что Лева оказался достаточно гибким человеком и пока что не считает Нину сумасшедшей.

— И вот она все это совершает, и уже все готово к тому, чтобы ей самой умереть, и в последний момент до нее, до этой молодой девчонки, вдруг доходит, что она не может добровольно уйти из жизни. Она элементарно боится! И тогда она бросается в другую крайность — ей уже хочется спрятаться от правосудия, скрыться, затаиться. Возможно, она хотела своими рассказами о совершенных ею убийствах вызвать в тебе чувство неприязни и отвращения к ней и заставить тебя взять в руки пистолет.

— Лева, что такое ты говоришь?!

— Успокойся. Это же так, вариант. Зачем-то она к тебе прибилась, как к берегу!

— Я все понимаю. И у меня действительно много раз возникало такое чувство, что я вижу перед собой хладнокровную убийцу, которая тоже не должна жить. Но довести меня до такого состояния, чтобы я схватился за пистолет… Не знаю, что она должна была бы для этого сделать!

— Вероятно, признаться в том, что она совершила некое, совсем уж страшное преступление, такое… Словом, требовалось, чтобы ты испытал шок, впал в состояние аффекта. Но ты, как мне кажется, не способен на аффект. И жизнь у тебя — тихая и мирная. И характер мягкий. Да и вообще, говорю же, она могла все это придумать, сочинить. Кто-то этих людей убил, а Нина решила, что это все она.

— А пистолет? А яд? А способ, при помощи которого она забралась именно в мою машину? Ведь она выслеживала меня! Она оказалась в моей машине не случайно! Она знала, что я покупаю продукты именно в этом супермаркете! И главный вопрос: почему я?

— Не знаю, старик. Знаю одно: пока что тебе надо вычеркнуть весь этот бред из своей головы и постараться сосредоточиться на новой работе. Ты должен быть в теме, понимаешь?

— Да, понимаю, — слабым голосом проговорил Герман.

— Мы с тобой пообедаем в каком-нибудь хорошем местечке. Потом я отвезу тебя домой, ты полежишь на диванчике, почитаешь Бунина, а вечером отправимся к Коровину. Он просто жаждет тебя видеть!

Герман почувствовал усталость. Он так много и эмоционально говорил, что у него, как ему показалось, утомилась даже челюсть. И в горле запершило. И голова разболелась. А когда Рубин сказал про обед, его и вовсе затошнило. Да и Коровина он не очень-то хотел видеть. И не до Бунина ему было!

Но контракт есть контракт, он уже подписан, а это значит, что ему предстоит серьезная работа. А раз так, то и подойти к этому он должен со всей серьезностью и ответственностью. К тому же работа поможет ему отвлечься от этой бредовой истории.

— Лева… — Герман вдруг почувствовал — физически, — как волосы на его голове зашевелились. — Я же папку с нотами оставил!

— Ну и что? У тебя дома разве нет чистых нотных листов?

— Ты не понял! Я уже успел сочинить несколько отличных мелодий для фильма!

— Вот как? — просиял Рубин, но головы так и не повернул, устремив взгляд на дорогу. — Я не знал. Так это же прекрасно!

— Но я их забыл.

— Гера!

— Я серьезно. Напрочь!

— Так вспомнишь, какие проблемы?

— Ты ничего не понял. Я абсолютно их забыл! А темы просто уникальные, и именно они должны стать центральными в фильме. Когда ты их услышишь, ты поймешь, о чем я говорю.

— Говорю же, вспомнишь, просто ты переволновался.

— Лева, мне надо вернуться в лес!

— Хорошо, вернешься, но только не сегодня и не завтра, — уже более раздраженным тоном ответил Лева, и Герман решил больше не поднимать этот вопрос, чтобы окончательно не разозлить своего друга. Он и так сильно злоупотребляет его отношением к себе, его безотказностью, так что проблема возвращения в лес за нотами — это вопрос простой, чисто технического плана. В конце-то концов, Рубин ему не хозяин, чтобы распоряжаться его временем (и им самим!), а поэтому что помешает Герману после переговоров с Коровиным незаметно улизнуть в Киселево на такси? Никто и ничто!

Его так и подмывало ответить: «Слушаюсь и повинуюсь». Но он промолчал. Из уважения к Рубину, который нянчится с ним, как с ребенком.

Они пообедали в «Мосте». Герман, расположившись в удобном креслице и смиренно положив ладони на скатерть, подумал о том, что он давно не ел хорошей ресторанной еды. И что в последние месяцы он готовил себе сам, простую и сытную еду (налегая в основном на блюда из свежих яиц). И что никто-то за ним (кроме Нины, конечно) не ухаживал, не готовил ему и не подавал.

— Ты что закажешь? — Рубин потирал руки в предвкушении вкусного обеда. — Жареную барабульку или рулет из перепелки?

— Омлет, — пошутил Герман и заказал салат с камчатским крабом, филе ягненка и клубничное фламбе.

— Вот что-что, а заказывать все самое вкусное ты всегда умеешь. Ну а я закажу утиную ножку и какой-нибудь десерт. Знаешь, в последнее время я так много ем! Ну ни в чем не могу себе отказать!

Герману хотелось съязвить — мол, а когда ты себе в чем-то отказывал, но он промолчал. Счел, что в данном жизненном контексте это прозвучало бы вульгарно. И вообще, Герману захотелось вести себя так, чтобы поскорее отвязаться от обрушившихся на него обязательств. Да, музыку он напишет, он любит писать музыку, но все эти встречи, вечеринки, разговоры ни о чем с вежливыми улыбками (когда, в общем-то, людям нечего сказать друг другу) он пошлет куда подальше. Одно дело — посидеть в теплой компании друзей во главе с Рубиным, а совсем другое — улыбаться тем, кто собирается вложить (или уже вложил) огромные деньги в проект. Выслушивать комплименты по поводу уже написанной им музыки, произносить какие-то дежурные фразы типа: «Будем надеяться, что фильм получится хороший. А уж я постараюсь!» Или: «Как хорошо, что есть еще люди, способные понимать высокое искусство! Вы не помните, кто и когда последний раз экранизировал Бунина?» И все прочее в таком же духе.

— Лева, ты же не позвонил Лене! — вдруг вспомнил Герман о своих курах, которых Рубин собирался пристроить, вероятно в Киселево, с помощью Елены Сергеевны.

— Сейчас позвоню.

И Рубин набрал номер домработницы. Герман, слушая его разговор, в который уже раз убедился в том, насколько результативно его агент умеет разговаривать с людьми, что называется, договариваться. Ему бы политиком быть, миротворцем! Понятное дело, что после озвученной Рубиным цифры вознаграждения за труды Елена Сергеевна готова была взять курочек к себе домой, кормить их вареными яйцами и выучить их танцевать пасадобль.

— Понимаешь, старик, — сказал Рубин с нарочито виноватым выражением лица, — она не успела у тебя прибраться. Поэтому я предлагаю тебе провести сегодняшний день у меня. Поверь, мы чудненько проведем время! А вечерком (если мы возьмем с собой из ресторанной кухни для скромного мужского ужина салат из козьего сыра, устрицы и телятину) позовем ко мне Коровина! Ну, как тебе мое предложение?

Герман, уже привыкший после обеда сладко поспать, вздохнул так грустно и отчаянно, что Рубин расхохотался. На него даже стали оглядываться посетители ресторана.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь, старик?

— Знаю, — улыбнулся Герман. — Обломова, кого же еще?

— Правильно! Ну, так как тебе мое предложение?

— Я согласен, — сказал Герман. — Только десерт доем.