Звезды-свидетели

17

Герман вернулся домой ночью. И был счастлив, что ничего-то в его душе не изменилось! Что он по-прежнему здоров и в состоянии адекватно осознавать случившееся. Ну да, Рубин молчал все эти полгода, но это было его право. Главное, что он счастлив. Он скоро станет отцом. А остальное — надо ли об этом вспоминать?

Он по привычке сел за рояль. Взял несколько аккордов. К счастью, в квартире была хорошая звукоизоляция и он мог спокойно играть в любое время суток, не тревожа соседей.

Сейчас, когда работа над музыкой к фильму завершилась, он снова почувствовал в себе некую пустоту. Но это была хорошая пустота. Он просто устал, и ему требовался перерыв, чтобы прийти в себя и наполниться новыми мелодиями, как родниковой водой.

Он взял еще несколько аккордов, пробежался по своим любимым темам и вдруг понял, что на данный момент был бы счастлив, если бы ему предложили написать какую-нибудь оперетту! Что-нибудь легкое, веселое и изящное! Вот если бы сейчас, когда он находится в таком благостном, умиротворенном состоянии духа, ему поручили бы писать музыку к повести Бунина «Митина любовь», он ни за что не справился бы с этой задачей. И уж никогда бы ему не пришла в душу мелодия смерти Мити и его любви.

Тогда же, когда он был под впечатлением от историй жизни и судьбы Лены Исаевой и Димы Кедрова, когда нервы его были расшатаны и в его душе поселилась неприятная нервная дрожь, он и текст Бунина воспринимал как-то иначе — болезненно, и очень хорошо понимал и жалел Митю. И даже тот холод, который описывал Бунин, ту сырость природы, сопутствовавшую короткому предсмертному периоду жизни Мити, он как бы чувствовал сам, и ему постоянно хотелось надеть теплый свитер и забраться под одеяло.

Герман, желая проверить свои сегодняшние чувства, достал с полки потрепанный томик Бунина и открыл заложенную страницу:

«Он курил папиросу за папиросой, широко шагал по грязи аллей, а порой просто куда попало, целиком, по высокой мокрой траве среди яблонь и груш, натыкаясь на их кривые корявые сучья, пестревшие серо-зеленым размокшим лишайником. Он сидел на разбухших, почерневших скамейках, уходил в лощину, лежал на сырой соломе в шалаше… От холода, от ледяной сырости воздуха большие руки его посинели, губы стали лиловыми, смертельно бледное лицо с провалившимися щеками приняло фиолетовый оттенок. Он лежал на спине, положив ногу на ногу, а руки под голову, дико уставившись в черную соломенную крышу, с которой падали крупные ржавые капли. Потом скулы его стискивались, брови начинали прыгать. Он порывисто вскакивал, вытаскивал из кармана штанов уже сто раз прочитанное, испачканное и измятое письмо, полученное вчера поздно вечером, — привез землемер, по делу приехавший в усадьбу на несколько дней, — опять, в сто первый раз, жадно пожирал его:

«Дорогой Митя, не поминайте лихом, забудьте, забудьте все, что было! Я дурная, я гадкая, испорченная, я недостойна вас, но я безумно люблю искусство! Я решилась, жребий брошен, я уезжаю — вы знаете с кем… Вы чуткий, вы умный, вы поймете меня, умоляю, не мучь себя и меня! Не пиши мне ничего, это бесполезно!»

Дойдя до этого места, Митя комкал письмо и, уткнувшись лицом в мокрую солому, бешено стискивая зубы, захлебывался от рыданий».

Нет, он не такой, как Митя, он излечился от своих страхов, и внутренняя дрожь его исчезла вместе с желанием согреться. Он был силен, здоров, и ему хотелось куда-то идти, ехать, отправиться в далекое путешествие, ему хотелось каких-то новых встреч, женщин, новой жизни, к которой он уже был готов. И это счастье, думал он в который раз, что работу я закончил, что Митя остался в прошлом.

Еще он удивлялся, как ему удалось точно воспроизвести в своей музыке душевное состояние Мити перед самым выстрелом. Откуда ему было знать о той боли, какую испытывал Митя перед смертью? Ведь он-то сам так никогда и никого не любил! И как же хорошо, что он не такой уж чувствительный, «без кожи», как Митя. У него есть кожа, и он никогда бы не допустил, чтобы женщина довела его до подобного состояния, до смерти… лучше уж ненавидеть женщин и относиться к ним с презрением, ожидая от них предательства в любую минуту.

Однако музыку он написал, и она доводила слушателей до слез. Вероятно, сказал однажды Рубин, всем хочется научиться так любить, как Митя, но все боятся этого.

«Она, эта боль, была так сильна, так нестерпима, что, не думая, что он делает, не сознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного — хоть на минуту избавиться от нее и не попасть опять в тот ужасный мир, где он провел весь день и где он только что был в самом ужасном и отвратном из всех земных снов, он нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный и тяжелый ком револьвера и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил».

Все, довольно о Мите. Его больше нет! Работа завершена. Теперь осталось самое интересное — дождаться, когда закончатся съемки и его пригласят посмотреть результаты усилий огромного количества людей.

Сейчас же он спокоен, у него все хорошо, он пребывает в гармонии с самим собой, только Рубина нет. С ним можно было бы поделиться всем, что он узнал только что, оказавшись в доме Кедрова. И как же тяжело, когда не с кем поговорить! Нет, конечно, у него полно друзей-приятелей, с которыми можно поболтать ни о чем, так просто, потрепаться. Не постоянно ведь в жизни обычных людей происходит что-то такое, о чем нельзя говорить даже с друзьями. Разве что с близкими. Но у него такой человек только один — Рубин. И он и так все знает. Но ему, Герману, требуется все как-то осмыслить, разделить с кем-то свое удивление, потрясение! С кем?

Он позвонил Веронике. Человеку близкому и посвященному. На мобильный. Она сразу взяла трубку.

— Вероника, это я. Ты занята?

Он задал идиотский вопрос, если учесть, что уже почти наступила ночь, двое ее прелестных малышей спят в своей спальне, а она сама наверняка лежит в постели либо в объятиях мужа, либо просто засыпает, одним глазом досматривая какой-нибудь фильм по телевизору.

— Нет, не занята, — голос ее звучал вполне бодро. — Представляешь, только что думала о тебе! Вспомнила, как ты ко мне неожиданно пришел, и подумала — вот бы ты повторил свой эмоциональный подвиг сейчас, когда я дома совсем одна! Миша в Австрии. Детки мои у мамы. А я сижу в одиночестве, пью вино. Представляешь?

Герман почувствовал, как губы его растягиваются в блаженной улыбке. Неужели такое бывает? Неужели именно сейчас, когда ему просто необходимо выговориться, она дома и одна?

— Приезжай ко мне, а? — взмолился он. — Бери такси и приезжай. Я более уверенно чувствую себя только дома.

— Хорошо. Надеюсь, ты тоже один? — перестраховалась она.

— Абсолютно!

И она приехала. Он к тому времени успел накрыть на стол — салат из морепродуктов, сыр, дыня, вино. Он минуты считал в ожидании прибытия своей (брошенной им же) бывшей жены. И когда она пришла, прохладная от воздуха прохладного вечера, в черных брючках и белом свитерке, такая душистая, свежая и чужая, он чуть не лизнул ее в розовую щеку — так соскучился.

— Так хотел тебе все рассказать… Так много всего накопилось! Ты же помнишь эту историю… Ну, с той девушкой. Которая вроде бы была убийцей.

И он, как и в прошлый раз, скомканно, быстро, как ему казалось, пропуская какие-то детали и снова возвращаясь к ним, рассказал ей о том страшном дне, вернее, ночи, когда выяснилось, что он пригрел на своей груди убийцу своего лучшего друга.

— Представляешь, я готов был ее убить! Я приставил дуло пистолета прямо ей к спине. Я вывел ее в снег, на мороз…

Сначала его речи свидетельствовали о том, что он как бы гордится своим поведением и бесстрашием, своей решимостью наказать убийцу друга, но потом, постепенно, тон его стал меняться и превратился в униженно-извиняющийся. Конечно, он уже много раз успел пожалеть о своем поступке.

— Что, что думаешь ты? Я негодяй, каких мало? Или ты понимаешь меня, мои чувства?

Он смотрел на Веронику и никак не мог распознать, что именно выражает ее лицо. Вроде она удивлена или даже шокирована?

— Бедная Лена! — вдруг сказала она. — А ты, Герман… Ты выяснил, с кем она была в том санатории?

— Нет, — растерялся он.

— Разве ты пригласил меня не для того, чтобы рассказать всю правду, которую ты узнал… позже всех?

— Не понимаю. О чем ты?

— Эх, вы, мужчины! А касательно всех этих якобы совершенных ею убийств, о которых она тебе рассказала? Что тебе об этом известно?

— Да говорю же, — вновь оживился он, — она все это придумала, чтобы позлить меня, заставить меня понервничать, а потом заявила, что она все это придумала! Вернее, все эти убийства на самом деле произошли, и люди, вовлеченные в эти истории, какие-то ее знакомые, но она сама не имеет к тем смертям никакого отношения. Она просто хотела меня напугать!

— Так зачем ты пригласил меня, Гера? Чтобы рассказать о том, что было полгода тому назад? — протянула она разочарованным тоном.

— Нет… Ну, и об этом тоже, конечно… но вообще-то я хотел рассказать тебе, что Лена Исаева теперь — жена Рубина! И у них скоро будет ребенок! Ты об этом знала?

— Нет, не знала. Меня мало интересует личная жизнь твоих друзей, — сказала она и как-то загадочно посмотрела на Германа. — Но вот Лена Исаева — это другое дело!

— В смысле?

— Да в том смысле, что человеку вообще свойственно ошибаться, и она, эта бедная девочка… Хочешь, я расскажу тебе, как все было на самом деле?

— А тебе откуда что-либо известно про Лену Исаеву?!

— Ниоткуда. Просто я долго думала над тем, что ты мне о ней рассказал, и решила, что ты так ничего и не понял. И, оказывается, так и есть. Тебя потряс факт, что Рубин женился на Лене, и для тебя это стало колоссальной новостью, а то обстоятельство, что Лена до сих пор живет в лесу, тебя почему-то не удивило.

— Так о чем ты хочешь мне рассказать?

— Просто я хочу, чтобы ты немного пораскинул мозгами, вот и все. Смотри! История двух влюбленных — Димы и Лены. Им так хорошо друг с другом, что они решают построить для себя дом в лесу, потому что им больше никто не нужен. Дмитрий Кедров был очень талантливым сценаристом, сейчас многие это понимают (как обычно и бывает). Но он не обладал достаточно сильным характером, чтобы предложить себя кому-то или продать свои наработки, как они того стоили. Он переживал, страдал оттого, что деньги его на исходе и девушка, решившая посвятить ему свою жизнь, скоро ощутит острую нужду в средствах. Он ищет выход — и не находит. Лена же, понимая его состояние и пытаясь как-то успокоить его, решается на отчаянный шаг. Она просит Рубина принять ее. Она собирается поговорить с ним о Диме, хочет принести ему сценарии Кедрова, чтобы тот помог продвинуть их. Но Рубин, увидев красивую девушку, вообще не думает о сценариях. Судя по всему, Рубин влюбился в Лену. С первого взгляда. Он, человек, вращающийся постоянно в таких кругах, где измена уже давно стала нормой отношений, обещает ей принять участие в Кедрове — на определенных условиях. Она должна стать любовницей Рубина. Думаю, реакция Лены была однозначной — она отказала ему. Больше того, она перепугалась, что ее визит и отказ (возможно, она отшила Рубина в грубой форме) скажется на дальнейшей творческой судьбе Кедрова самым ужасным образом — Рубин вполне способен настроить всех своих знакомых продюсеров и режиссеров против Димы. Словом, она, обычный человек, не очень-то хорошо разбиравшийся во всех этих хитросплетениях в отношениях между творческими людьми, между киношниками, испугалась. Это сказалось на ее нервах. И она отправилась в санаторий. Вернее, ее определил туда Кедров. Чтобы она прошла обследование и подлечила нервы. Рубин же, каким-то невероятным образом выяснив, где она скрывается, поехал туда и там, возможно, с помощью угроз, заставил ее лечь с ним в постель. Если учесть, в каком подавленном состоянии она тогда находилась, ее можно понять. И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент Дима, изнемогая из-за разлуки, бросил все свои дела и поехал проведать свою возлюбленную! Он входит в номер и застает там свою невесту в объятиях какого-то мужчины. Он, как я думаю, возможно, даже и не понял, кто это был. Хотя, может, и понял. Этого мы уже никогда не узнаем. Он находился в таком состоянии, что теперь ему мало кто помог бы… Все его идеалы оказались разрушены, его девушка, невеста, которую он боготворил и с которой его связывали идеальные любовные отношения, предала его! Изменила! Словом, он принял роковое решение — уйти из жизни. Думаю, что для этого он изобрел какой-нибудь оригинальный способ, но, может, я и ошибаюсь.

— А почему ты считаешь, что он ушел как-то необычно?

— Да потому, что я видела фильмы, снятые по его сценариям, я читала и сами сценарии. Наконец, эти его вещи… Он же был романтиком, человеком с очень чистой и предельно ранимой душой. Ведь согласись, не каждый примет такое решение — построить дом в лесу и жить там. И это при том, что он никогда не был богат.

— Он пошел в заснеженный зимний лес в сорокаградусный мороз и замерз там.

— Какая ужасная смерть… — Глаза Вероники увлажнились. — И какая красивая смерть!

— И что дальше? Ты хотела рассказать о Лене.

— Чувство вины раздавило ее, вот что я думаю о ней. Когда она поняла, что именно из-за нее Дима ушел из жизни, многое стало представляться ей в ином свете. Она вообще зажила своей, очень уединенной жизнью, и единственное, что оставалось у нее, — это ее воспоминания. И воспоминания эти были связаны именно с этим домом — с их с Димой домом, в котором теперь жил ты. Возможно, когда ей становилось совсем уж невыносимо при мысли, что из-за нее погиб прекрасный человек, ей казалось, что и она тоже не имеет права на жизнь. И в это самое время, когда ей было совсем худо, с ее знакомыми начинают происходить какие-то странные вещи. Одну ее приятельницу изнасиловал друг ее мужа, а может, они и вдвоем развлеклись. И приятельница, не выдержав, выбрасывается из окна. Другую знакомую Лены отравили, чтобы завладеть ее квартирами в центре Москвы. Еще кого-то, кого Лена, быть может, знала лишь косвенно, грабил и постоянно угрожал убить собственный брат-наркоман. Еще одна ее знакомая сошла с ума после смерти своего малыша, и виновен в этом был ее начальник. Стечение обстоятельств, понимаешь? Понимаешь, о чем я?

Герман вдруг понял. Он смотрел на Веронику и качал головой. Ему казалось, что он только что начал прозревать.

— Ты думаешь, что это Лена вершила над ними суд?!

— Да я просто уверена! И убила она всех этих людей, вернее, нелюдей — легко. Ей казалось, что она вершит некое высшее правосудие. И к тебе она прибилась вовсе не потому, что ей хотелось скрыться от милиции и тому подобное, потому, что ты такой мягкосердный и добрый. Скорее наоборот! Зная о том, как ты любил Диму, она выбрала именно тебя в свои палачи, понимаешь?

— В палачи?!

— Да! Она целенаправленно доводила тебя до такого состояния, в котором ты был бы в состоянии убить ее. Она хотела умереть! Она, особа столь же экзальтированная и романтичная, как и ее погибший возлюбленный, решила, что должна последовать за ним. А для этого ей потребовался человек, который, заразившись от нее вирусом мщения, сам отомстил бы ей сполна за своего погибшего друга. Думаю, в тот вечер, когда она, вместо того чтобы и дальше развивать свою легенду о совершенных ею преступлениях, заявила тебе — никого-то она и не убивала, просто использовала истории чужих унижений и страданий, чтобы вызвать у тебя жалость по отношению к ней, — ты проникся к ней ненавистью и презрением. Так?

— Так.

— Потом она наверняка заявила, что пришла к тебе, желая объявить, что этот дом принадлежит ей и ты не имел права покупать его?

— Что-то в этом роде… Но откуда тебе все это известно?!

— Просто попыталась представить себя в ее шкуре.

— И что дальше?

— Думаю, что последней каплей… Вернее, нет, я не то хотела сказать. Была еще и предпоследняя капля. Зная о том, какой ты чувствительный, она должна была надавить на твои болезненные воспоминания, чтобы они ожили в твоей памяти. Думаю, она спросила тебя, каким образом ушел из жизни Дима. И, когда она это сделала, ты понял, что практически созрел для того, чтобы отправить ее по следу покойного Кедрова. Ну а последней каплей, я думаю, стало то, что она упрекнула тебя в чем-то, касающемся твоего творчества. Прошлась по твоей музыке, сказала что-то оскорбительное в ее адрес, назвала твои мелодии шлягерами или дешевкой, словом, все сделала так, чтобы ты пристрелил ее на месте. И просто удивительно, что ты этого не сделал!

Герман ошарашенно смотрел на Веронику. Он уже ничего не понимал! Создавалось такое впечатление, будто Вероника в то время, как Лена обзывала его полным ничтожеством и провоцировала на выстрел, пряталась где-то поблизости и все слышала и видела.

— Откуда?! — спросил он, побледнев. — Откуда… такие подробности?!

— Просто я решила уравнение с одним известным.

— С каким еще известным?!

— Они любили друг друга, понимаешь? И это чувство было настоящим. Любовь! Вот оно — известное! А остальное лишь подчинялось логике. К тому же я не поленилась и не без помощи Миши нашла человека, рассказавшего мне в подробностях обо всех убийствах, о которых поведала тебе эта девушка. Пойми, Гера, что я по-настоящему испугалась за тебя! Я не могла после твоего визита спокойно жить и ждать, когда в газете появится твой некролог!

— Вероника!

— Да! Рядом с тобою находилась очень опасная девушка. В милицию ты бы не обратился. Я тебя знаю! Но дров бы ты наломал, это точно. И что, теперь она вышла замуж за Рубина? Что ж, это правильно. Ведь Рубин — единственный человек, который принял бы ее любую. Она вернула себе дом и приобрела в лице Рубина любящего преданного мужа. Он все о ней знает и никогда ее не предаст.

— Но почему он молчал все эти шесть месяцев и ничего не рассказал мне об изменениях, которые произошли в его жизни?!

— Все очень просто. Рубин — твой агент. И к тому же он твой хороший друг. Он все правильно рассчитал. Пока ты был занят работой над музыкой к фильму, тебя нельзя было травмировать. Ты и так после вышеупомянутых событий долго не мог прийти в себя. А для Рубина главным был фильм. Не забывай, что по контракту ты должен был получить неплохие деньги.

— Откуда тебе все известно?

— Гера, ты же сам мне все рассказал, когда приехал сюда! Вот поэтому-то Лев ничего тебе не рассказал. К тому же он не мог предугадать твою реакцию на это известие — что он решил связать свою жизнь с женщиной, к которой ты питал острые неприязненные чувства. Словом, Рубин решил дождаться окончания работы над фильмом, а уж потом он рассказал бы тебе обо всем.

— Значит, она все-таки убийца! И Рубин так спокойно связал с нею свою жизнь?!

— Знаешь, лично я стала его еще больше уважать после этого поступка. Ведь это свидетельствует только о том, что он способен на сильное чувство. Его не остановило ее прошлое, он не боится его, он ее понимает.

— Она ждет от него ребенка.

— Да, ты об этом сказал. Вот и хорошо. Они начинают новую жизнь! И еще… Может, конечно, я сейчас брякну глупость, но все это — на интуитивном уровне. Вот скажи: если бы не эта девушка, с ее страшными рассказами о совершенных ею убийствах, и не все те твои страхи и переживания, не твоя жалость к ней, — сумел бы ты написать ту музыку, которая потрясла всех твоих заказчиков и скоро поразит всех, кто посмотрит ваш фильм?

Вероника! Как же хорошо она знала и чувствовала его! И не только его, но и незнакомую ей девушку, преступницу! Она оправдала ее, она из убийцы превратила ее в героиню! А как хорошо она угадала ход событий и, главное, те болевые точки, на которые надавила Лена Исаева, чтобы довести его до кипения, до того, что он действительно готов был ее застрелить? Неужели и Вероника, оказавшись в подобной ситуации, была бы способна на такие поступки? Умереть, но перед этим успеть наказать зло. Как ему следует к этому отнестись? Он не знал.

— Вероника… — он опустился перед ней на колени. — Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь… оказывается, я тебя не знал. Не понимал, насколько ты умная женщина и так хорошо знаешь меня! Я относился к тебе совсем не так, как ты того заслуживаешь.

— Брось, Гера, — она ласково потрепала его по макушке. — Успокойся. Главное, что все позади. Поиграй мне что-нибудь свое… из нового.

Герман поцеловал ей руку, сел за рояль и заиграл мелодию — тему любви Мити к Кате. Несколько высоких, пронзительных нот, упавших на густые низкие бархатные басы, невероятно красивой, выразительной мелодией передают глубокие чувства обманутого в своих надеждах, разочарованного в любви Мити…

…Было три часа ночи, когда Вероника попросила его отвезти ее домой. Герман, несмотря на поздний час, не чувствовавший ни усталости, ни утомления, больше того, ощущавший себя счастливым от того, что у него есть Вероника, пусть даже и не принадлежащая ему, как прежде, с неохотой согласился. В сущности, она могла бы переночевать и у него. Но она решила вернуться домой, значит, так тому и быть.

Они спустились, во дворе было тихо и прохладно. Над кронами тополей и дубов мерцало фиолетовое ночное московское небо. Пахло ночными фиалками. Одинокий фонарь освещал припаркованную у самого подъезда машину Германа.

— Жаль, что ты уезжаешь, — сказал он, помогая ей сесть в салон.

Так много всего они сказали друг другу, отношения их прояснились и стали как будто теплее. Вот только больше-то сказать друг другу им было нечего. Сначала Герман хотел включить музыку, все того же Моцарта, но потом решил, что лучше он поставит что-нибудь из своей любимой Лары Фабиан. Ночная Москва, пролетающие мимо огни, пустые дороги… Прохладный ветер, врывавшийся в окна, и профиль женщины, задумавшейся о чем-то своем…

Он машинально включил радио и вздрогнул от неожиданно громкого голоса диктора:

«Сегодня в Москве произошло одно печальное событие. Ушла из жизни Лариса Северова. Сегодня, возможно, мало кто вспомнит имя известной в прошлом актрисы, но многие помнят ее по ее ярким театральным работам. Она пользовалась невероятной популярностью в советское время, но после ее ухода из театра — по причине тяжелой болезни — о ней практически забыли. Кроме театральной и кинематографической деятельности, Северова активно занималась литературным творчеством, она написала две книги мемуаров. Помимо всего прочего, она была очень красивой женщиной… Лариса Северова была найдена мертвой сегодня утром в своей квартире в центре Москвы. Она умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет. Труп известной актрисы пролежал в квартире около недели. И сегодня же стало известно, что вчера выстрелом в упор была застрелена родная дочь актрисы, ее труп обнаружили в мусорном контейнере в двух шагах от их дома. Соседи говорят, что дочь откровенно издевалась над несчастной женщиной, прикованной к инвалидному креслу, а участковый закрывал на это глаза…»

Герман резко нажал на тормоз. Он словно услышал голос Рубина: «Вот, к примеру, у меня за стеной одна семья живет. Вернее, не семья, а так — обрубок семьи. Какая-то женщина, я ее даже никогда не видел, постоянно орет на свою больную мать. А мать, судя по всему, страдает склерозом и ничего не помнит».

— Гера? Что случилось?! Ты знал эту актрису? — спросила Вероника.

«…У нее низкий прокуренный голос, и я представляю ее себе какой-нибудь начальницей. Голос, помимо того, что прокуренный, еще и властный и какой-то… опасный. Словом, не хотелось бы мне пересечься с ней по жизни».

— Гера, ау! Что с тобой? — Вероника затеребила его за рукав.

И вдруг он сам словно услышал этот прокуренный голос: «Ах ты, старая сука… ты опять разлила свой горшок! Я знаю, ты сделала это нарочно! Убью тебя, тварь ты несчастная! Чтобы ты сдохла прямо сейчас, в этой вонючей луже!»

— Нет, нет, все в порядке, просто кое-что вспомнил.

«Ты бы видела себя сейчас… Актриса, как же! Увидели бы тебя твои поклонники! Твой голый зад! Ты думаешь, я буду тебя мыть? Тварь ты безмозглая!»

«…По поводу убийства Ларисы Северовой заведено уголовное дело», — бесстрастно продолжал вешать голос диктора.

Герман, очнувшись, нажал на газ, машина рванула вперед, и вдруг он, забывшись на мгновение, пробормотал:

— Понимаешь, у нее есть своя философия: она считает, что люди, совершившие тяжкие проступки против нравственности или конкретные уголовные преступления, но — недоказуемые, такие, за которые им не придется отвечать официально, перед законом, все равно должны понести ответственность и быть наказаны. Больше того, она считает, что такие люди вообще не имеют права на жизнь… — И совсем уже тихо он спросил у самого себя: — Интересно, Лева знает?

— Это ты о ком? Гера? Гера-а-а! Что с тобой?!

— Со мной? У меня все хорошо. — Он тряхнул головой, приходя в себя. — Давай-ка послушаем Лару Фабиан, ты как?

Вероника положила горячую ладонь на его руку, державшую руль. И было в этом ее непроизвольном жесте что-то такое трогательное и родное, что у Германа перехватило дыхание.

У него все, все хорошо, и жизнь продолжается.