Звезды-свидетели

14

Коровин уехал, так и не дождавшись, пока Герман наиграет или хотя бы напоет ему одну из сочиненных им мелодий. Рубин же, расчувствовавшись из-за нахлынувших на него воспоминаний, а заодно и расстроившись из-за того, что гостям пришлось выслушивать мерзейший монолог его соседки по отношению к своей больной матери, отправился спать. Сам же Герман, оставшись наконец один, вызвал такси и попросил отвезти его в Киселево.

Конечно, было бы совсем неплохо узнать, какие отношения связывали «Нину», вернее, теперь уже — Лену, с Рубиным, но выяснение всего этого сейчас, когда Рубин мертвецки напился, а тема его любимой девушки явно представляла собою кровоточащую рану для его души, было бы бессмысленным, да и опасным занятием.

Разговор с Еленой Сергеевной (надо же, сколько сразу Лен образовалось!) взволновал Германа и, как ни странно, обрадовал. Тот факт, что Нина, вернее, Лена вернулась, свидетельствовал о том, что он в ней не ошибся и она не способна на предательство, как думал о ней Рубин, пытаясь навязать эту мысль самому Герману. И подставлять Германа она тоже не собиралась. Рубин еще ничего не знает о том, что она оставила в доме Германа деньги. Как же люди склонны видеть в любом соседе подлеца!

Таксист притормозил у въезда в лес, повернулся к Герману и спросил:

— Мы там проедем? Вы уверены?

— Да, абсолютно. Снег сегодня не шел, а с самого утра здесь хорошо поработал трактор.

— Подкинуть бы надо, за риск.

— Но никакого риска нет! — воскликнул Герман, но не из-за нежелания доплатить водителю, а просто чтобы убедить его — он абсолютно ничем не рискует, двигаясь по лесной дороге.

И вдруг он понял, что таксист элементарно боится везти подвыпившего пассажира в глубь леса. Пешком идти — очень далеко, да и страшновато. А главное — в чем смысл? Нет, один он точно к своему дому не пойдет.

И вдруг по сплошной черноте густого елового леса наискось мазнули желтые всполохи света. Словно где-то там, в самой глубине чащи, притаилась гигантская сова с гигантскими желтыми, светящимися электрическим светом глазами.

— Там вам, кажется, мигают… — сказал неуверенным голосом таксист.

— Мне? С чего вы взяли?

— Думаю, что кто-то выехал вас встретить.

И тотчас из темноты леса показалась машина с горящими фарами. Встречные фары такси осветили «Мерседес» Германа. За рулем он разглядел знакомое лицо.

Сердце его забилось сильнее, когда он, выйдя из такси, увидел выходившую из его машины Нину-Лену.

— Гера! — Она бросилась ему на шею. Он почувствовал, как она дрожит.

— Подожди, я заплачу, — он достал деньги и протянул водителю: — Спасибо.

— Звоните, если что, — и таксист протянул ему свою визитку. — Теперь-то я знаю, как и где вас отыскать. Но согласитесь, — это не совсем Киселево!

Он уехал, и Герман вдруг растерялся. При таксисте он как-то сообразил сыграть роль чуть ли не мужа Нины-Лены, а сейчас, когда они остались вдвоем, он уже и не знал, как себя с ней вести. Да еще и после того, что между ними произошло.

— Слушай, ты куда исчезла-то? — наконец спросил он, когда они сидели уже в машине, она — за рулем. Вероятно, подумал Герман, от меня так несет алкоголем, что она посчитала в целях безопасности самой вести машину.

— Я решила сделать тебе сюрприз и отправилась в поселок за молоком, — ответила она едва слышно.

— Куда?! — Он повернулся к ней всем телом и теперь уставился на ее профиль чуть ли не с ненавистью. — За молоком?! Но почему ты не предупредила меня?!

— Говорю же — хотела сделать тебе сюрприз. Да и вообще, молоко с медом…

«А молока у тебя нет?» — «Нет». — «Жаль. Молоко с медом так успокаивает перед сном…» Она просто захотела молока! Чтобы выпить его на ночь! Она сильно нервничала!

— Так снег же был кругом!

— Нет, его к тому времени уже расчистили, и я спокойно выехала на дорогу.

— Пусть так, — он разговаривал с ней тоном рассерженного родителя. — Но почему ты не вернулась вовремя?

— Там, на дороге… Там была милиция. Мне показалось, что кого-то ищут. Подумала — меня! Потом, правда, машина уехала, но мне все равно было страшно. Я долго наблюдала из-за леса за дорогой, чувствовалось там какое-то беспокойство, движение, а потом к тебе поехала чья-то машина. Вероятно, это был кто-то из твоих знакомых, не знаю. Или, подумала я тогда, ты все-таки решил обратиться к своим друзьям из органов.

— С чего ты взяла, что у меня есть друзья в органах? — Он подумал, что она все же влезла в его ноутбук и прочитала рубинские сообщения.

— Думаю, если не у тебя, так у твоих друзей. Почти у каждого человека есть свои люди в милиции. Я рассуждала очень просто. Вот ты пишешь музыку к фильмам. Фильмы спонсируют банкиры. А у них-то точно есть такие знакомые! Я бы, например, на твоем месте не обратилась официально в милицию, но попросила бы своих друзей связаться с ними, чтобы попытаться навести справки об интересующем меня человеке.

— Вот уж действительно интересно, что бы мне накопали про тебя? Что ты — убийца со стажем? Или — сбежавшая пациентка?

— Герман!

— Ты исчезла на моей машине. Что я должен был предположить? Что ты уехала за молоком?! Почему ты не оставила записку?

— Я сначала ее написала, а потом передумала. Это уже не было бы сюрпризом.

— А ты не допускала возможности возникновения такой ситуации, что все пойдет не так, как ты задумала? Что ты не сможешь по каким-то причинам вовремя вернуться, а тем временем я проснусь, обнаружу, что тебя нет, и рабочие скажут мне: «Ваша жена уехала еще час тому назад… Долго спите, Герман Григорьевич!»? То есть ты взяла — и исчезла вместе с моей машиной! И я далеко не сразу найду деньги и подумаю — ты просто воспользовалась мной, чтобы переждать какое-то время и снова скрыться?!

— Успокойся. Я все понимаю. Но так уж сложились обстоятельства.

Он открыл было рот, чтобы продолжить свою обвинительную речь, но она перебила его:

— Ты меня сдал?

Он отвернулся от нее, надулся, обиделся.

— Так сдал или нет? Может, через несколько минут здесь будет милиция!

— Не будет. Да, кстати, а как ты оказалась здесь, в лесу?

— Тебя ждала.

— Ты решила, я вернусь? Что я так сильно по тебе соскучился?

Он снова развернулся к ней и вновь готов был наброситься на нее с обвинениями.

Но к тому времени они уже подъехали к воротам, Нина-Лена вышла из машины и с вполне хозяйским видом принялась их отпирать. Со стороны действительно могло показаться, что они — супружеская пара, вернувшаяся из города в свой лесной дом.

— Ты мне не ответила. — У Германа от злости начали раздуваться ноздри. Он глядел на то, как она, оставив его у крыльца, отперла гараж, села в машину и спокойно поставила ее на место. — Ты мне не ответила!

— Почему ты так кричишь? Всех зверей в лесу распугаешь, — сказала она. — Что я должна тебе ответить?

— Как ты оказалась возле трассы, ты что, действительно поджидала меня? Но ты не могла, не могла знать, что я вернусь!

— Да, я не могла знать, тем более что я видела — ты поручил кому-то забрать своих кур. Ты бы знал, что я тогда пережила! Я по-настоящему испугалась! Я поняла, что тебя увезли в Москву и в ближайшее время ты, скорее всего, не вернешься. Но потом, когда я увидела твои ноты… те самые, что ты записывал… Я проиграла их и поняла — это как раз то, чего от тебя ждут в Москве. Ты же сам говорил — у тебя контракт, тебе надо работать. Учитывая, как ты волновался в последнее время, я предположила, что ты можешь забыть эти мелодии. Понимаю, это звучит довольно-таки нелепо. Словом, я так сильно хотела, чтобы ты вернулся, что стала молиться. Я очень, слышишь, — она подошла к нему совсем близко и обняла его лицо ладонями, — я очень хотела, чтобы ты вернулся! Подумала, что машины у тебя нет и, учитывая создавшуюся ситуацию, ты вряд ли возьмешь с собой кого-нибудь, это слишком опасно. А вдруг я вернулась? И вообще — я же преступница! Словом, я решила, что таксист не захочет везти тебя в лес, когда кругом снег по уши. Он мог не поверить тебе, что дорога расчищена. Вот, собственно, и весь ход моих мыслей.

Она угадала все. Абсолютно! Кроме одного: с кем он провел этот вечер. Интересно, подскажет ли ей что-нибудь это имя — Лев Рубин? И вообще, вспомнит ли эта странная особа человека, который как зеницу ока бережет ее размытую фотографию? Может, напомнить ей о нем прямо сейчас?

Но интуиция подсказала ему, что сейчас как раз надо оставить все как есть и подождать до утра. Все-таки он выпил, к тому же сильно нервничает.

А еще его окатила неприятная прохладная волна страха за свою память. Как же могло случиться, что он напрочь забыл три свои новые мелодии? Словно они ему приснились! Такого с ним раньше не было. Хотя с ним много чего еще не было. Он вообще жил очень спокойно, «оранжерейно», без особых волнений и потрясений. Можно сказать, ему просто повезло. Что ж, на долю каждого человека выпадает определенный процент сложностей. Тогда пусть эта трудность — появление в его жизни Лены — окажется самой тяжелой.

Еще ему почему-то захотелось, чтобы Лена продолжила с ним тот разговор — о зле. Он вдруг вспомнил, как сплоховал, произнеся фразу о том, что лично он никого не насиловал и не принуждал к сожительству. Тогда ему почему-то показалось, что он сказал лишнее. Что она ему ответила?..

«Ты сказал, что никого не насиловал и не принуждал к сожительству. Но разве только в этом заключается зло?»

Примерно так. Что было потом? Кто и что еще из них сказал? Никто — и ничего особенного. Он заявил, что ей лучше всего поспать, и вот тогда она вспомнила про молоко и мед. Кажется, что все это было так давно!

Между тем они вошли в кухню, и Лена щелкнула выключателем — ну хозяйка просто! А лицо — мрачнее некуда, глаза ввалились, круги под ними сиреневые, уголки губ опущены, волосы растрепаны. «Не сладко ей здесь было без меня, — подумал Герман. — И страшно».

— Я ужин не готовила. Боялась, что ты вернешься с милицией, и готова была спрятаться. По сугробам убежать в лес. А ужин… если бы я готовила, запах бы остался. Да и вообще, я не знаю, что мне делать, как дальше быть!

— Идти сдаваться, насколько я понимаю, ты не собираешься?

— Нет. У меня есть еще дело.

Вот! Вот чего он боялся. Ее очередного дела, в которое она явно собирается ввязать его, Германа! Быть может, ей просто потребуется техническая помощь — отвезти, привезти, завернуть в ковер, закопать. Нечто вроде трупа. Точнее — просто труп. «Трупее не бывает».

— Давай спать, а все дела — утром, идет?

— Идет. Спасибо, что не сдал меня.

— Вообще-то я бы чаю выпил.

— Можно без меня?

— Можно.

Она вышла из кухни, и в доме установилась такая тишина, что ему захотелось услышать хоть какие-то звуки. Пусть это будет включенный телевизор, радио, музыкальный центр или лучше — все сразу. Но тогда эта девчонка не уснет. А ей надо поспать.

Герман выпил чашку чаю, вошел в гостиную и огляделся по сторонам. «Господи, — он перекрестился, — как же много я отдал бы за то, чтобы эта девица мне просто приснилась!»

И сел за рояль. И когда пальцы его коснулись клавиш, он тотчас вспомнил одну из своих мелодий. Новую, свежую, как только что распустившийся цветок. И прекрасную. Тему любви Мити к Кате.

Он встал, принес книгу, установил ее на рояле. Открыл на нужной странице и продолжил чтение.

«— Милый, занимай скорее место! Сейчас второй звонок!

А после второго звонка она еще трогательнее стояла на платформе, снизу глядя на него, стоявшего в дверях третьеклассного вагона, уже битком набитого и вонючего. Все в ней было прелестно — ее милое, хорошенькое личико, ее небольшая фигурка, ее свежесть, молодость, где женственность еще мешалась с детскостью, ее вверх поднятые сияющие глаза, ее голубая скромная шляпка, в изгибах которой была некоторая изящная задорность, и даже ее темно-серый костюм, в котором Митя с обожанием чувствовал даже материю и шелк подкладки. Он стоял худой, нескладный, на дорогу он надел высокие грубые сапоги и старую куртку, пуговицы которой были обтерты, краснели медью. И все-таки Катя смотрела на него непритворно любящим и грустным взглядом».

Это были страницы, посвященные их, Митиному и Катиному, расставанию. И хотя Герман не мог вспомнить, что он сам когда-либо с кем-то так же тяжело и волнительно расставался, ему почему-то захотелось плакать. Еще он подумал: почему так — молоденькие девушки всегда выглядят какими-то более совершенными, завершенными, что ли, чем их нескладные ровесники? И это — правда. И вообще, девушки развиваются быстрее, да и умнее они мужчин, намного. И мыслят они как-то совсем по-своему, непонятно подчас для мужчин. А эта Катя… Несомненно, она была хороша и молода, и ею можно было увлечься, но чтобы из-за нее, из-за этой кокетки, которая предпочла истинную любовь сомнительному служению театру (или все-таки взрослому любовнику?), стреляться?! Чулочки, панталончики, юбки, шляпки… Ну почему все эти милые безделицы так притягивают к себе мужчин? Отчего?!

Легкой головной болью отозвалась мысль, что он своей игрой на рояле мешает спать Лене. Ну и что? Она знала, к кому напросилась под крышу. Вот пусть и терпит!

«Третий звонок так неожиданно и резко ударил по сердцу, что Митя ринулся с площадки вагона как безумный, и так же безумно, с ужасом кинулась к нему навстречу Катя. Он припал к ее перчатке и, вскочив назад, в вагон, сквозь слезы замахал ей картузом с неистовым восторгом, а она подхватила рукой юбку и поплыла вместе с платформой назад, все еще не спуская с него поднятого взгляда. Она плыла все быстрее, ветер все сильнее трепал волосы высунувшегося из окна Мити, а паровоз расходился все шибче, все беспощаднее, наглым, угрожающим ревом требуя путей, — и вдруг точно сорвало и ее, и конец платформы…»

Боже, какая же сильная сцена! И как же хорошо Герман увидел вдруг и Митю, и Катю, стоявшую на платформе в своем темно-синем костюмчике и голубой шляпе. Ну просто кадры из фильма! Интересно, кого Коровин подобрал на эту роль? Ведь эта девушка просто обязана быть необыкновенно хороша, и в ней детскость должна смешиваться с женственностью. Чиста — и одновременно развратна, вот какой, в представлении самого Бунина, была Катя. Наверняка у Коровина есть такая, и девушка эта непременно профессиональная актриса. Из молодых. Совсем юных. Увидел ее Коровин в какой-нибудь выигрышной роли в студенческом спектакле, приметил, пригласил в ресторан, накормил-напоил, привез к себе, вслух читал ей Бунина, накинул ей на плечи шаль, на голову надел голубую шляпу…

Лена? Нет, она бы не подошла. Лицо у нее не славянское, слишком широкие скулы, удлиненные глаза, что придает ее внешности своеобразную неповторимость. Взлетающие брови делают выражение ее лица надменно-удивленным.

…Скрипнула дверь. На пороге призраком появилась Лена, в мужской, сине-белой, в полоску, пижаме. Длинные штаны складками собирались вокруг ее ступней. Длинные рукава закрывали кисти рук. Длинные светло-русые волосы завесили половину лица. И раскосые синие глаза. И тонкие, приподнятые удивленно брови.

Герман оторвал пальцы от клавиш и уронил руки на колени. Все, композитор? Пора на покой? Как же, ведь у него гостит девушка, которой надо выспаться. А то, что ему хочется играть, он чувствует в себе силы сочинять, эта непонятная Лена, возможно, своим появлением все испортила, — как к этому отнестись?

Терпение его иссякло.

— Нам надо с тобой поговорить, наконец, — сказал он, со стуком опуская крышку рояля на клавиатуру.

Лена молча кивнула. Решительно прошла в комнату и со вздохом опустилась в глубокое кресло. Откинула волосы с лица, намотала их на кисть руки и пожала плечами:

— Хорошо. Я готова.